5

Я проснулся посреди ночи в страхе и с такой сильной головной болью, что мне показалось, будто меня укусила змея и выпустила яд в мою кровь. Не успел я толком проснуться, как опять принялся думать о том, что случилось. Я понимал, разумеется, что подпал под власть богини. Это она заставила меня полюбить легкомысленную женщину, слову которой нельзя верить и которая, возможно, даже телом своим обманывала меня.

Но независимо от того, что я о ней думал, я вновь и вновь видел перед собой ее изменчивое лицо-загадку, ее дугообразные брови и зрачки, которые сужались и чернели от моего взгляда. Возможно, я был ее тысячным мужчиной. Возможно, как утверждала Танаквиль, она была распутницей. Но стоило мне только подумать об Арсиное, как я начинал маяться от страсти, нежности и тоски; я чувствовал, что каждая минута, которую я вынужден прожить без нее, мертва и удивительно пуста.

Спотыкаясь, я вышел во двор и напился холодной воды из глиняного кувшина, висящего у двери. Город молчал, огни были погашены, на небе сияли звезды, и молодой месяц на краю небосвода пугал меня своим острым серпом.

Я пошел в конюшню и отыскал колышки от дорожного шатра Танаквиль. Потом при свете звезд я пробрался к воротам храма. Они были закрыты, но у стены не было стражников и никто не переговаривался внутри здания. Я шел вдоль стены, пока не отыскал подходящее место; вбив колышек между двумя камнями, я встал на него и забил другой колышек в следующую щель. Так я лез вверх ступенька за ступенькой и наконец взобрался на гребень стены. Я пополз на животе, чтобы не выделяться на фоне неба, и вскоре добрался до деревянной лестницы сторожа, по которой без труда спустился вниз.

Во дворе храма полно было мусора, нанесенного бурей, который еще не успели убрать. Я увидел мраморные колонны, темнеющие вокруг источника. На ощупь пробрался я к нему, бросился возле него на землю и стал молиться:

— О ты, рожденная из морской пены, позволь своему источнику залечить раны моей любви. Ты разожгла ее, и только ты сможешь погасить ее пламя!

Перегнувшись через бортик, я сумел дотянуться прутиком до зеркальной глади воды и таким образом выпить несколько капель. Осторожно бросил я в источник серебряную монету, и месяц стал светить ярче. Богиня Артемида с ненавистью смотрела на то, что я делаю, однако я ни о чем не жалел. Я не боялся ее смертельных стрел и носил на шее селенит, который берег меня от безумия.

— Приди ко мне, — молил я, — покажись, о прекраснейшая из богинь. Нам с тобой не нужны жрицы, не нужны земные женщины, и я мечтаю обратиться в пепел, сгореть от любви, едва увидев тебя!

В источнике послышался всплеск, как будто кто-то отвечал на мои слова. Я посмотрел в его глубину, и мне показалось, что по воде расходятся круги. У меня закружилась голова, я сел, протер глаза, боясь сойти с ума.

Долгое время ничего не происходило, а потом я увидел перед собой призрачную светлую фигуру. У нее были крылья, она была обнаженной и совершенно прозрачной, так что сквозь нее я мог видеть мраморные колонны. Эта женщина показалась мне прекраснее всех смертных женщин. Даже живая красота Арсинои была лишь слепком с этого светлого существа, выполненным в глине.

— Афродита, Афродита, — прошептал я, — ты ли это, богиня?

Она покачала головой, грустно посмотрела на меня и спросила:

— Так ты не узнаешь меня? — И сразу же добавила: — Да, я вижу, ты не узнаешь меня. Но когда-нибудь я сожму тебя в своих объятиях и унесу отсюда на сильных крыльях.

— Так кто же ты, раз я не могу тебя узнать? — спросил я.

Она улыбнулась своей странной улыбкой, и мне стало жарко, и сердце забилось сильнее.

— Я твой гений, — ответила она. — Я знаю тебя, я опекаю тебя. Ты не должен молиться земным богам. Не должен доверяться их силе. Ты ведь и сам бессмертен, если, конечно, осмелишься признаться себе в этом.

— Я человек, — ответил я, — существо из плоти и крови. Я очарован земной женщиной, и меня безудержно тянет к ней. Арсиноя, одна только Арсиноя нужна мне, она моя любовь, моя страсть, мое блаженство. Никакая другая женщина мне не нужна.

Она покачала головой.

— Придет день, и люди будут ваять твои статуи, — сказала она, — придет день, и тебе будут приносить жертвы. Я — часть тебя, я буду с тобой до последней твоей минуты, когда ты узнаешь меня и я наконец-то сниму поцелуем последнее земное дыхание с твоих уста. О Турмс, не обращайся к земным богам. Артемида и Афродита — всего лишь завистливые, капризные и злые духи земли и воздуха. Они сильны, они умеют очаровывать, и они спорят друг с другом из-за тебя. Но кого бы ты ни выбрал, луну или солнце, ни одна из этих богинь не сделает тебя бессмертным; они дадут тебе лишь веру в забвение, и ты все равно вернешься ко мне, опять свяжешь себя со мной и опять возродишься для новой жизни.

Мои глаза упивались красотой ее светящегося образа, но меня отчего-то вдруг охватили сомнения.

— Ты всего лишь призрак, — сказал я, — похожий на другие призраки. Почему ты предстала передо мной только сейчас, если сопровождала меня всю мою жизнь?

— Тебе угрожает опасность связать себя обещанием, — ответила она. — Раньше ты к этому не стремился, а теперь готов сделать это ради земной женщины, ради морской пены, ради наслаждения. Ты пришел сюда, чтобы соединиться с Афродитой, хотя ты сын бури, перед которой заискивает даже луна. О, если бы ты верил в себя, Турмс, ты бы наверняка одумался!

— Но эта женщина, эта жрица Арсиноя, кровь от крови моей, — упирался я. — Без нее мне не жить, я это знаю. Так страстно, как сейчас, я никого еще никогда не желал. Да, я согласен дать обещание Афродите, если богиня согласится навсегда отдать мне эту женщину. Я прошу только этого, и не надо, о незнакомка, мучить меня, хотя ты очень и очень красива.

Она склонила голову и ласково сказала:

— Пусть будет так, как ты хочешь, Турмс. Но ради своего бессмертия ты должен поклясться, что все-таки не будешь связывать себя обещанием. Ты и без того получишь все, что пожелаешь. Ты добьешься всего собственными силами, если поверишь в себя. Даже ее ты получишь, даже Арсиною, эту суку! Но не думай, что я собираюсь присутствовать при том, как ты обнимаешь это ненавистное земное тело. Да, ты не ошибся, Артемида и впрямь предстала перед тобой, чтобы наобещать тебе мыслимые и немыслимые земные богатства. Охотно позволяй им покупать тебя, если так тебе будет легче, но никогда не связывай себя с ними обещаниями. Слышишь? Никогда! Ты ничего не должен им за их дары. Спокойно принимай на земле то, что тебе дают. Бессмертным всегда приносят жертвы, не забывай об этом!

Она говорила быстро, и ее крылья светились и трепетали.

— Турмс, — заклинала она меня, — ты не человек, ты больше, чем человек, но тебе надо суметь поверить в себя! Не бойся, никого не бойся. Никогда! Даже если ты устал или отчаялся, никогда не поддавайся соблазнам земных богов. Они опасны и коварны, они непременно обманут. Наслаждайся своим жалким телом, раз ты этого хочешь. Это меня не касается, но только не связывай себя никакими обязательствами и не давай запугать себя!

Я смотрел на нее, говорившую с глубоким убеждением, и чувствовал, как меня охватывает надежда. Я сам добьюсь Арсинои! Моя сила таится во мне самом, ибо благословила меня молния и это единственное посвящение, которое я принял в жизни.

Она поняла, о чем я думаю, и ее лицо прояснилось, а вся фигура засияла ярким светом.

— Тебе пора идти, Турмс… мой Турмс. Я снова оказался в одиночестве у источника Афродиты. Коснулся мраморных плит под ногами. Они были холодны. Я глубоко вздохнул и понял, что я жив, что не сошел с ума и что все это мне не приснилось.

В ночной тишине, под усыпанным звездами небом, в грозном свете молодого месяца я, совершенно опустошенный, уселся у древнего источника богини и тут же услышал скрип дверей и увидел полоску света. Жрец храма вышел из своего дома и подошел ко мне с финикийской лампой в руке. Он осветил меня, дотронулся до моего лица и строго спросил:

— Как ты сюда попал и зачем разбудил меня среди ночи, проклятый пришелец?

Стоило ему появиться, как яд богини снова просочился в мою кровь и страсть обожгла меня, подобно раскаленному железу.

— Я пришел сюда, чтобы встретиться с ней, — ответил я, — со жрицей, которая появляется в храме и внушает неразумным, что они видят саму богиню.

— Чего ты хочешь от нее? — спросил жрец, и его лоб перерезала глубокая морщина. Но я не обратил на это ни малейшего внимания.

— Я хочу, чтобы она стала моей, — заявил я. — Богиня отравила мою кровь, так что я не могу отказаться от этой женщины.

Жрец некоторое время присматривался ко мне, а потом вдруг смутился, и лампа задрожала в его руке.

— Ты оскорбляешь богов, пришелец, — сказал он. — Может быть, мне кликнуть слуг? Имей в виду, что я могу приказать убить тебя за святотатство.

— Зови, кого хочешь, — огрызнулся я. — И вели меня убить. То-то прославится после этого твой храм!

Он стал в раздумье помахивать лампой и наконец сказал:

— Пойдем в храм.

— Ни о чем другом я и не мечтал, — ответил я.

Он пошел впереди меня; ночь была такой тихой, что огонь в лампе даже не шевельнулся. Я дрожал от холода, но не замечал этого, ибо думал лишь об Арсиное. Когда мы оказались в храме, жрец поставил лампу на пустующее возвышение посреди зала и уселся на стул с медными ножками.

— Чего же ты хочешь? — настаивал он.

— Я хочу эту женщину, хотя и не знаю, как ее зовут, — ответил я спокойно. — Ту, у которой меняется лицо. Я назвал ее Арсиноя, потому что мне так нравится.

— Ты напился скифского вина, — сказал он. — Иди домой и хорошенько проспись. Протрезвев, ты вернешься сюда и попросишь у меня прощения. Может быть, я и прощу тебя.

— Послушай, старик, — терпеливо объяснял я. — Я все равно получу то, что хочу. С помощью или без помощи богини — мне безразлично.

Морщина на лбу жреца стала такой глубокой, что чуть не расколола ему голову на две части. Глаза его в свете финикийской лампы сердито блестели.

— На сегодняшнюю ночь? — тихо спросил он Может быть, мне и удастся что-нибудь придумать если ты достаточно богат и умеешь хранить тайны хорошо, давай попытаемся договориться. Я старый человек и не хочу ссориться с тобой. Богиня так заморочила тебе голову, что ты уже не отвечаешь за свои поступки. Сколько ты можешь предложить?

— За одну ночь? — спросил я. — Ничего! Эту ночь я мог бы купить в любое время. Нет, старик, ты меня не понял. Я хочу получить ее навсегда, я намереваюсь забрать ее с собой, чтобы жить с ней до своей или до её смерти.

Потеряв терпение, жрец вскочил и воскликнул:

— Ты сам не знаешь, что говоришь, безумец! Тебе наверняка придется умереть куда раньше, чем ты думаешь.

— Не сердись понапрасну, — сказал я со смехом, — а то подорвешь свое и без того слабое здоровье. Посмотри лучше на меня внимательно, может, тогда ты поймешь, что я не шучу.

Он поднял руку как для проклятия, и глаза его расширились и стали большими, как блюдца. Если бы я был обыкновенным человеком, я бы испугался, но я был Турмс и с улыбкой выдержал его взгляд. Вдруг он указал на пол и закричал:

— Пришелец, смотри, змея!

Я глянул вниз и отпрянул: я увидел огромную змею длиною в рост нескольких мужчин и толщиною с мужское бедро. Она извивалась на полу, блестя чешуей, а потом быстро свернулась в клубок и подняла ко мне свою плоскую голову.

— Надо же, — сказал я. — А ты сильнее, чем я думал, старик. Такая змея, как эта, должно быть, жила в Дельфах в древние времена. Она стерегла пул земли.

— Осторожно! — крикнул жрец, желая меня испугать. Змея молниеносно оторвалась от пола и обвилась вокруг моего тела; обернувшись вокруг меня кольцами, змея угрожающе зашипела. Я чувствовал ее холодную кожу и ее огромную тяжесть. Какое-то время я был близок к тому, чтобы струсить, но потом рассмеялся и сказал:

— Я охотно побуду с тобой, жрец, если ты этого хочешь, и мне совсем не страшно. Я не боюсь ни подземных, ни любых других чудовищ — особенно если их не существует. Но я не хочу играть с тобой в детские игры всю ночь напролёт, даже если тебя и развлекает. Наверное, я тоже смог бы показать тебе что-нибудь интересное, если бы только захотел.

— Хорошо, — сказал он, тяжело дыша, и провел рукой перед моими глазами.

В тот же миг змея исчезла, хотя мне по-прежнему казалось что она сжимает меня своими кольцами. Я выпрямился, растер себе кисти рук и с улыбкой произнес:

— Ты многое умеешь, старик, однако тебе не стоит тратить на меня силы. Посиди-ка спокойно, и я покажу тебе кое-что такое, чего ты, возможно, никогда не видел.

— Нет, не надо, — сказал он и задрожал всем телом.

Теперь он снова был только стариком с пронзительными глазами и поперечной морщиной на лбу. Он несколько раз вздохнул и спросил совсем другим, незнакомым мне, голосом:

— Кто ты, собственно, такой, пришелец?

— Раз ты не хочешь посмотреть, что я умею, я охотно останусь безымянным чужеземцем, — ответил я равнодушно.

— Но ты же отлично понимаешь, что требуешь невозможного, — сказал он решительно. — Уже само твое желание оскорбительно для богини. Ты же не хочешь разгневать ее, хотя и осмеливаешься дразнить меня.

— Я вовсе не хочу дразнить тебя, — отозвался я. — И я не оскорбляю богиню. Наоборот. Неужели ты не понимаешь, старик, что желание заполучить эту жрицу говорит о моем уважении к богине?

Он вдруг разразился рыданиями, закрыл лицо руками и стал раскачиваться из стороны в сторону.

— Богиня оставила меня, — причитал он. — Мое время кончилось и теперь наступают новые времена. Я даже не знаю кто ты. Я впервые вижу тебя.

Однако же он не мог удержаться от искушения и похвастаться своими познаниями. Вытирая слезы с бороды, он заговорил писклявым от злости голосом:

— Человеком ты быть не можешь, хотя и воспользовался человеческим обликом. Ни один смертный не в состоянии выдержать взгляд змеи. Змея — символ земли, ее могущества, ее древней силы. Тот, кто может противостоять ей, бессмертен.

— Конечно, ты бессмертный, — продолжал он, помолчав. — Иначе змея укусила бы тебя. Извини, что я рассердился и принял тебя за человека. Если бы не твое безумное желание, я не стал бы звать змею.

Тогда я улыбнулся и сказал:

— Согласись, что вел я себя вполне миролюбиво и в ссору с тобой не вступал. Я вообще не люблю злиться и злить других, поэтому давай договоримся о нашем деле, и я пойду к своей любимой Арсиное. Но запомни, старик, что если ты заупрямишься, я решусь на все.

Когда он отозвался, голос его снова стал тонким и писклявым:

— Может, ты и бессмертен, но требование твое все равно невыполнимо. С чего ты взял, что эта женщина захочет пойти с тобой? Кто же покинет богиню ради какого-то незнакомого пришельца? Нет-нет, ты сам не понимаешь, что говоришь.

— Но она хочет этого, — ответил я как можно равнодушнее. — Хотя ее желание сейчас неважно, ибо решаю я.

Я поднял руку, чтобы протереть глаза, но он не так истолковал мой жест и отскочил назад, споткнувшись и едва не упав.

— Погоди, — пробормотал он. — Дай мне подумать.

И добавил с отчаянием в голосе:

— Она, эта женщина с изменчивым лицом, настоящее чудо. Такие, как она, редко появляются на свет. Ей просто цены нет!

— Я знаю, — с готовностью поддакнул я, и радость захлестнула меня при одном только воспоминании об Арсиное. — Ведь я держал ее в своих объятиях.

— Да при чем тут это? — усмехнулся старик. — Как бы ни была она сложена, она всегда покажется тебе божественной, ибо ее этому учили. Наука эта не столь уж и хитрая. Но вот ее изменчивое лицо — это просто чудо. Она становится тем, кем хочет, такой, какой хочет, и добивается цели, к которой стремится. К тому же она не глупа. Клад, а не жрица!

— Её ум мало меня занимает, — ответил я, глядя на звезды. — Но в остальном ты прав, совершенно прав. Она достойна своей богини.

Жрец умоляюще воздел опутанные сетью вздувшихся вен руки:

— Ее всегда посылали к карфагенянам, сицилийцам, тирренам и грекам. Нет такого военачальника или тирана, которого она не смогла бы уговорить подчиниться воле богини.

Я стиснул зубы при мысли о тех мужчинах, что побывали в объятиях Арсинои, полагая, что им явилась сама богиня.

— Ну, хватит, — буркнул я, — о ее прошлом я слышать не желаю. Я беру ее такой, какая она есть. Я уже дал ей новое имя.

Старик рвал на себе волосы. Потом он открыл рот и собрался позвать на помощь.

— Остановись! — воскликнул я. — Подумай, что ты делаешь! Разве ты не знаешь, что меня ждет, если здесь появится стража? Смотри, не рассерди меня.

Он стоял, широко раскрыв рот, в котором дрожал и поворачивался язык, но не мог издать ни единого звука. Потрясенный, я долго смотрел на жреца и наконец понял, что это — проявление той силы, которая таится в глубине моего существа. А ведь его сила только что чуть не поразила меня! И я громко расхохотался.

— Закрой рот и разговаривай, как прежде, — сказал я дружелюбно.

Он громко сомкнул челюсти, похлопал себя по щекам и провел языком по губам. Как ни странно, он не передумал:

— Если я позволю тебе забрать ее отсюда, меня ожидают большие неприятности. Лучше бы ты ограбил храм и стащил все жертвенные дары. Что бы я напридумал, мне все равно не поверят. Ведь мы живем в просвещенное время и, между нами, жрецами, говоря, богиня уже не посещает свое святилище, чтобы объявить свою волю, а поручает это жрецам.

Он сидел, покачивая головой и задумавшись. Наконец на лице его мелькнула довольная улыбка и он сказал:

— Единственное, что тебе остается, — это увести ее отсюда такой же голой, какой она появилась на свет. Ей нельзя будет забрать с собой ни единой вещи, принадлежащей жрице богини. Уведи ее силой и потихоньку, а я закрою на это глаза и только через несколько дней скажу, что она пропала. И пусть тогда подозревают всех чужих, гостящих в Эриксе. Если же она вернется, то сможет сказать в свое оправдание, что была похищена против воли.

— Она не вернется, — сказал я уверенно.

— Если она вернется, — упрямо повторил старик, — то со временем, набравшись опыта и поумнев, снова сможет надеть на себя драгоценности богини… Возможно, все то, что случилось сегодня, случилось по воле самой богини. А иначе ты не сумел бы пробраться сюда, ибо был бы ослеплен ею.

Он помолчал и добавил:

— Ты навсегда лишишься покоя, чужеземец. Я не говорю сейчас о том, что ты восстановишь против себя Карфаген и все сицилийские города. Нет, я говорю только об этой женщине, которую ты так страстно полюбил. Если даже ты и не принадлежишь к смертным, у тебя все равно есть тело, и оно станет отныне жестоким твоим мучителем.

Он захохотал и погладил бороду, а потом посмотрел на меня, зло ухмыляясь.

— Ты не ведаешь, что творишь, — сказал он. — Богиня заманила тебя в свои сети и, когда ты в полной мере осознаешь это, ты поймешь, что лучше бы тебе умереть.

Но его слова лишь разожгли мое желание, и я снова почувствовал блаженное жжение сетей богини. Я не мог больше ждать.

— Арсиноя, — прошептал я. — Арсиноя!

— Ее зовут Истафра, — сердито уточнил старик. — Почему бы тебе не запомнить это имя? Что же до меня, то рано или поздно я умру, хотя хотелось бы, конечно, умереть как можно позже. Так вот, дело как раз в том, что день моей смерти уже не за горами, так что мне безразличны ваши с ней судьбы. Зря я нынче тратил свои силы. Зря вставал со своего мягкого ложа. Делай, что хочешь, меня это не касается.

Больше нам не о чем было говорить. Он взял лампу и повел меня за пустое возвышение, где открыл маленькую дверцу и стал спускаться по крутой каменной лестнице. Проход оказался таким узким, что мне приходилось протискиваться боком. Старик привел меня туда, где рядом с сокровищницей богини находилась спальня Арсинои.

Когда мы вошли, Арсиноя лежала на спине и спала сладким сном, прикрытая только грубым шерстяным одеялом; в руке она сжимала новый зонтик, который я ей подарил. Мы разбудили ее, а она, увидев мое лицо, гневно закричала:

— Где ты воспитывался, Турмс, что не даешь женщине ночью спокойно поспать? Ты, наверное, совсем с ума сошел, если врываешься сюда, в святая святых богини, чтобы разыскать меня?

Сердитая, нагая, с зонтиком в руке, она была так очаровательна, что меня охватило бешеное желание вытолкнуть жреца за дверь и заключить ее в свои объятия. Но я знал, что тогда мне не уйти отсюда до утра, поэтому я преодолел приступ страсти и сказал:

— Арсиноя, радуйся. Богиня дарит тебя мне, но велит нам поторопиться и сохранить все в тайне. Ты пойдешь со мной, не одеваясь, прямо так.

Жрец кивком подтвердил мои слова и неохотно проговорил:

— Именно так, Истафра. Этот чужой пришелец сильнее меня, поэтому лучше тебе будет пойти с ним. Но когда ты избавишься от него, ты сможешь вернуться в наш храм, а я подтвержу, что он увел тебя силой. Так что сделай мне такую милость, уходи, но только обязательно постарайся отравить ему жизнь. Издевайся над ним, обижай его, чтобы он на собственной шкуре ощутил последствия своего безумного поступка. Мне кажется, что замысел богини именно таков.

Арсиноя, все еще сонная, отвечала в смятении:

— Но я совсем не хочу никуда с ним идти, я никогда и ничего ему не обещала. Я даже не знаю, что мне надеть на себя.

Я нетерпеливо перебил ее и сказал, что она должна пойти со мной в чем мать родила, ибо так я обещал жрецу; она не должна брать ничего из того, что принадлежит богине. Я не нуждался в вещах богини, вмоих глазах белая кожа Арсинои была ее самой лучшей одеждой до тех пор, пока я не смогу купить ей новые замечательные наряды.

Когда я объяснил ей это, она немного смягчилась и заявила, что зонтик, который я подарил ей, она захватит с собой непременно. Но, добавила Арсиноя, откуда я взял, что она вообще пойдет со мной? Или она маленькая глупая девочка, чтобы вешаться на шею первому встречному?

Меня охватило бешенство, и я сказал:

— Как хочешь. Только знай, что мне ничего не стоит оглушить тебя палкой и вынести отсюда… жаль, конечно, что от этого на твоей красивой коже появятся синяки.

Мои слова привели ее в чувство, и она отвернулась от нас, как бы желая все обдумать. Тем временем жрец вручил мне небольшую чашу и кремневый нож и заявил:

— Итак, прими посвящение!

— Принять посвящение? — переспросил я. — Что ты имеешь в виду?

— Прими посвящение во имя богини, — ответил он нетерпеливо. — Ты должен навсегда связать себя с Афродитой. Это самое малое, что ты можешь сделать, независимо от того, смертен ты или нет.

Я ничего не ответил, и он решил, что мне непонятен предстоящий ритуал, и принялся сердито объяснять:

— Возьми нож богини и сделай надрез на бедре. Нож этот такой же древний, как источник богини. Подставь под рану чашу, выдолбленную из дерева богини. Кровь будет капать, а ты будешь повторять за мной слова обряда. Вот и все.

— Но, добрый человек, — ответил я, — у меня нет ни малейшего желания связывать свою судьбу с Афродитой, Я тот, кто я есть. Этого для богини должно быть достаточно, а как дар от нее я забираю с собой эту женщину.

Жрец удивленно смотрел на меня, не веря собственным ушам. Потом губы его задергались от гнева, он что-то промычал и рухнул на пол, выронив из рук нож и чашу богини. Я испугался, что его хватил удар, но мы очень торопились, и я не смог задержаться и помочь старику.

Арсиноя не сводила с меня широко открытых глаз. Я поборол в себе желание прихватить на память древний нож и чашу богини, подошел к Арсиное и ощупал ее тело, чтобы убедиться, что она не взяла ничего из принадлежащего богине. Я дотронулся до ее волос, и даже само прикосновение доставило мне наслаждение. Потом я накинул на жрицу хламиду и повел ее за собой. Она молча и покорно поднималась по лестнице в храм, но я все же не доверял ей и поэтому наверху потряс ее за плечи и внушительно сказал:

— Если ты крикнешь, я ударю тебя по голове.

Она понимающе кивнула. Спотыкаясь осломанные ветром ветки, мы шли через темный двор; потом мы взобрались на стену и стали спускаться вниз с другой стороны. Я двигался первым и ставил ее ступни на колышки от дорожного шатра Танаквиль; несколько раз она тихонько застонала, потому что занозила ноги. Когда мы оказались на земле, я еще раз взобрался на стену и вынул все колышки, чтобы никто не догадался, как я попал в храм. Затем я обнял Арсиною за талию и с бьющимся сердцем повел ее в тот дом, где мы остановились. Она по-прежнему молчала.

6

Едва мы оказались под крышей, как ее словно подменили. Рыча по-звериному, она выплюнула изо рта горсть драгоценностей, заколок для волос и колец и набросилась на меня с кулаками. Она била и царапала меня, оставляя на моей коже кровавые отметины, и так продолжалось довольно долго, пока я не сообразил, что надо как-то защищаться. Она то и дело изрыгала самые грязные ругательства, но, к счастью, запас ее греческих слов быстро кончился, и она была вынуждена перейти на финикийский, а этого языка я не понимал. Она не давала мне даже рта раскрыть, так что мне никак не удавалось упрекнуть ее в том, что она нарушила обещание и вынесла-таки из храма драгоценности богини. Мне с трудом удалось усмирить ее и заставить замолчать, чтобы она не перебудила криком весь дом.

Но, вспоминая сейчас об этом, я должен признать, что вопила она не очень-то громко, как будто и сама не хотела тревожить моих спутников и других обитателей дома. Тогда, однако, мне казалось, что голос ее напоминал грохот боевых барабанов. Поэтому-то я и стал утихомиривать ее, применяя грубую силу. Но стоило мне коснуться ее и ощутить ее тело, как меня обжег огонь Афродиты. Я прижался губами к ее губам, и мы упали на ложе; я чувствовал, что сердце ее бьется так же сильно, как и мое.

Спустя некоторое время тело ее расслабилось и стало мягким и податливым, руки отпустили мою шею и она откинулась назад, дыша часто и шумно.

— О Турмс, — прошептала она. — Зачем ты так поступил со мной? Я не хотела этого. Не хотела! Я сопротивлялась, но ты сильнее меня, и теперь я пойду за тобой на край света.

Она вновь лихорадочно обняла меня и принялась покрывать горячими поцелуями мое лицо и руки; она гладила следы от царапин и шептала:

— Тебе не больно, любимый, не больно? Я не хотела обидеть тебя. О Турмс, ты не можешь сравниться ни с одним мужчиной! Я твоя, только твоя, вся твоя. Так держи меня крепко.

Она приподнялась на локте, провела рукой по моей щеке и одарила меня влюбленным взглядом. Глаза ее блестели при свете лампы.

— Я пойду за тобой куда хочешь, мой любимый, — клялась она. — Я покину богиню, откажусь от роскоши, забуду всех мужчин. О Турмс, даже если бы ты был нищим, я с радостью жила бы с тобой и довольствовалась бы пресными лепешками и водой, радуясь тому, что ты есть, и не помышляя об иной судьбе. Как я люблю тебя, Турмс! И мне кажется, что ты тоже немножко любишь меня, раз решился на такой опасный шаг, как похищение жрицы прямо из ее храма.

Я, в свою очередь, поклялся ей, что люблю ее больше всего на свете. Арсиное пришлись по душе мои слова, и она забегала по комнате, прикидывая, что из одежды ей понадобится прежде всего. Я уже говорил, что всегда носил на шее селенит, единственную мою ценность. Увидев, как блестит камень, она вдруг остановилась и потрогала его.

— Красивый, — сказала она, — я должна его примерить.

Не спрашивая разрешения, она сняла с меня украшение и надела себе на шею; повернув голову и изогнувшись всем телом, она пыталась посмотреть, как выглядит со стороны, сокрушаясь, что в комнате нет зеркала.

— Правда, он замечательно сверкает на моей коже? — говорила она. — Только к нему обязательно нужна тонкая золотая цепочка работы тирренских ювелиров.

Я ответил, что эта скромная тесемка сделана из волокон травы Артемиды и очень подходит к селениту.

— Оставь его у себя, — с улыбкой добавил я. — Я не думаю, что селенит убережет меня от безумия — ведь влюбился же я в тебя, как сумасшедший.

Она сердито посмотрела на меня и спросила:

— Ах так, значит, ты всегда говоришь то, что думаешь? И полагаешь, что любить меня — это безумие? В таком случае мы немедленно расстаемся, и я возвращаюсь в храм. И забирай этот глупый камень обратно, раз ты им так дорожишь!

Она сорвала с шеи тесемку, бросила селенит мне в лицо и горько разрыдалась. Не помня себя от горя, я вскочил с ложа и принялся утешать ее, уверяя, что она глубоко ошибается. Потом я насильно всунул ей в руку камень, хотя она наотрез отказывалась брать его, и пообещал, что куплю ей золотую цепочку, как только мы доберемся до Гимеры.

— Да не нужен мне этот камень, он мне давно надоел, — не подумав, добавил я.

Она посмотрела на меня сквозь слезы и сказала с упреком:

— Вот оно как?! Ну, Турмс, никогда не предполагала, что ты способен на такое! Надо же — навязывать мне всякую ерунду. Что ж, деликатностью и воспитанностью ты не отличаешься! А мне, значит, надо радоваться и униженно благодарить тебя за каждую ничего не стоящую безделушку? О я несчастная! И почему меня так влечет к тебе?!

Все это стало мне надоедать, и я сказал:

— Это прекрасный камень, но если хочешь, ты можешь его выбросить. Правда, он изумительно переливался на твоей груди, но я все равно больше любовался ею, чем камнем. И запомни, пожалуйста, что твоя грудь — это и есть твое самое дорогое украшение.

В ответ она сердито закричала:

— Надеюсь, ты не хочешь, чтобы я нагишом отправилась с тобой на край света разделить твое жалкое существование?