Бои продолжались, а я тем временем бродил среди зрителей, постоянно переходя с места на место, словно раздумывая, где бы мне устроиться поудобнее. Таким образом я беспрепятственно обошел весь двор, заглянул во все окна, и никто даже не попытался меня остановить. В конце концов я прошмыгнул во дворец, пробежался по пустым залам, ибо все ушли смотреть состязания борцов, и даже спустился в подвалы; и только на кухне я наткнулся на одного юного поваренка. Удивленный моим неожиданным появлением, он спросил, что мне тут надо. И я ответил ему:

– Я – брат знаменитого борца Антара, такой же раб, как и ты, а здесь ищу отхожее место, ибо очень волнуюсь за моего возлюбленного брата, которому предстоит жестокая схватка со знаменитым атлетом султана Селима бен-Хафса.

Мальчик посочувствовал мне и провел в отхожее место для прислуги, а потом мы долго по-дружески болтали с поваренком, и он остался доволен нашей встречей, тем более, что я отблагодарил его за любезность двумя серебряными монетами. Поваренок был страшно доволен и на радостях показал мне большую дворцовую кухню, а также поведал, сколько изысканных блюд готовят здесь ежедневно для султана, каким образом доставляют их в залы и сколько раз снимают пробы, пока кушанья не окажутся наконец на столе владыки Алжира.

Я стал расспрашивать его о жизни женщин в гареме. Джулия, встречавшаяся с этими особами в городской бане, рассказывала нам о них вечерами. Поваренок же с хитрой улыбочкой заявил:

– Наш господин презирает своих жен и пренебрегает ими, предоставляя им слишком много свободы. Женщинам он предпочитает мальчиков. За пару серебряных монет – может, у тебя случайно еще осталось серебро? – я готов открыть тебе великую тайну, которая, конечно же, будет тебе интересна, ибо человек ты любознательный.

Тут я, словно невзначай, уронил на пол блестящую золотую монету и, сделав вид, что не заметил пропажи, не оборачиваясь, двинулся дальше. Мальчишка, быстро оглядевшись по сторонам, поднял с пола золотой и провел меня по узеньким ступенькам в тесный коридор, в конце которого виднелась дверь, окованная железом.

– И вовсе это никакая не тайна, – неожиданно выпалил поваренок. – Дверь эта открывается часто и совершенно бесшумно, пропуская тех, кто не хочет появляться у больших золотых ворот, ведущих в гарем. Когда ночной гость уходит, все рабы и слуги поворачиваются к двери спиной, чтобы не видеть, кто же покидает покои султанских жен; а тот, кто спешит внутрь, ослепляет любопытные глаза челяди блеском золота и серебра.

Со двора донесся звон колокольчиков, и мы поторопились занять места среди зрителей, чтобы не пропустить самого интересного боя. Но все это время меня не покидало беспокойство. Мне – как некогда в доме еврея Синана – казалось, будто чьи-то невидимые глаза неотрывно следят за каждым моим шагом. Поскорее протолкавшись к Абу эль-Касиму, я буквально прилип к нему и застыл, не шевелясь и внимательно наблюдая за поединком. Я пытался таким образом доказать любопытным глазам, что единственной целью моих прогулок по дворцу Селима были поиски отхожего места.

В круг, очерченный для боя, вступили Антти и чернокожий борец султана. Нежный перезвон серебряных колокольчиков оповестил о начале поединка. Оба соперника приветствовали Селима бен-Хафса, но тот ответил лишь вялым взмахом руки, приказывая начинать борьбу. В тот же миг негр бросился на Антти и, пригнув голову, подхватил с арены горсть песка, чтобы швырнуть его в лицо противнику и ослепить его, но Антти удалось вовремя отвернуться и закрыть глаза. И вот уже борцы сцепились, захрустели кости, каждый пытался опрокинуть соперника или по крайней мере ослабить его захват.

В честной борьбе, ведущейся по правилам, Антти явно превосходил противника, и негр сразу понял, что моего брата ему не победить. Чернокожий атлет внезапно наклонился и вонзил зубы сопернику в плечо, после чего попытался укусить Антти за ухо. Однако на этот раз Антти знал, чего ему ожидать. Разозлившись, он поступил точно так же, и негр взвыл от боли, что привело Селима бен-Хафса в безумный восторг.

Несмотря на превосходство Антти, бой шел с переменным успехом – ведь негр был опытным борцом и использовал все новые приемы и хитрости. Но мой брат все же превосходил противника и силой, и ловкостью; и недаром занимались с Антти весь вечер друзья – борцы с базарной площади. В пылу азарта зрители повышали ставки, предчувствуя победу Антти. Султан Селим все больше мрачнел, пока наконец не разразился грубой бранью, на чем свет стоит проклиная своего атлета.

Понимая, что ведет борьбу не на жизнь, а на смерть, негр применял все более коварные приемы, пытался пальцем выбить Антти глаз или ударить ногой в низ живота, сам же извивался, как уж, не давая прижать себя к земле, когда брат мой бросал его на обе лопатки. По правилам борьбы султанский атлет уже несколько раз должен был признать свое поражение. Но негр не сдавался. Он каждый раз вскакивал на ноги и снова бросался на Антти, как безумный, с глазами налитыми кровью, с пеной у рта, пытаясь схватить противника за горло и задушить его. В конце концов ему удалось-таки вонзить Антти палец в глаз. Мой брат громко закричал от страшной боли, но в тот же миг послышался сухой хруст, и сломанная рука негра беспомощно повисла. А в следующее мгновение Антти вжал лицо чернокожего силача в песок арены.

Антти решил, что поединок окончен, однако Селим бен-Хафс, злясь на своего борца, потерпевшего позорное поражение на глазах у стольких зрителей, подал знак, приказывая продолжать бой. И тогда, не обращая внимания на страшную боль в сломанном предплечье, негр обхватил здоровой рукой ноги Антти, опрокинул его и попытался вонзить зубы в глотку противника. Антти мощным рывком дернул голову негра назад и свернул тому шею. В воцарившейся тишине хруст позвонков показался всем невероятно громким, зрители вздрогнули, а Селим бен-Хафс разразился жутким смехом и объявил Антти победителем.

Выигравшему поединок со смертью преподнесли платок с деньгами и кошель от самого султана, а Абу эль-Касима наградили почетным халатом в благодарность за то удовольствие, которое доставил султану этот бой. Тело негра унесли, а когда зрители стали медленно расходиться, к нам приблизились слуги султана с приказом без промедления явиться во дворец.

Мы не знали, что еще потребует от нас султан, но владыка Алжира без всяких предисловий прямо обратился к Абу эль-Касиму.

– Сколько стоит твой раб? – без обиняков спросил Селим бен-Хафс.

Когда же Абу эль-Касим горько разрыдался и, как обычно, стал раздирать на себе одежды и вырывать клоки волос из бороды, умоляя смилостивиться над бедным человеком, султан, заткнув уши пальцами, именем Аллаха запретил нашему хозяину причитать и еще раз повторил свой вопрос:

– Сколько ты хочешь за своего раба?

Не обращая больше внимания на жалобы Абу эль-Касима, султан сделал знак слуге, и тот выразительно взмахнул гибкой тростниковой палкой, мягко опустив ее на свою раскрытую ладонь.

Абу эль-Касим медленно снял с себя почетный халат – подарок султана – разорвал в клочья свою старую одежду и, призывая в свидетели Аллаха, заверил владыку Алжира, что лучшего борца, чем Антар, нет на всем белом свете, ибо люди, столь богато одаренные природой, рождаются раз в сто лет. Но султан не собирался больше слушать Абу эль-Касима и, зевнув, сказал:

– Завтра утром приведешь его ко мне во дворец! Аллах велик и милосерд, и пусть Он отблагодарит тебя.

Подбежали слуги и через решетчатую калитку в крепостной стене понесли султана в дворцовый парк.

Двор опустел, и мы тоже собрались уходить, когда ко мне вдруг подошла пожилая женщина, сунула в руки грязный сверток и прошептала:

– Меня зовут Фатима, и евнухи меня хорошо знают. Если назовешь мое имя, они найдут меня, но прошу тебя, непременно отблагодари их за услугу. Когда останешься один, загляни в этот сверток, а письмо, которое в нем найдешь, прочитай тому, кому оно предназначено.

Я схватил сверток, сунул его за пазуху и поспешил за Антти и Абу эль-Касимом. Вместе мы вернулись домой, на улицу торговцев пряностями и благовониями, где борцы и соседи давно ждали нас, чтобы поздравить Антти, ибо слух о его победе молниеносно облетел весь город. Засыпав Антти подарками, все горячо благодарили его за то, что он отстоял честь борцов с базарной площади и прославил квартал торговцев пряностями и благовониями, и Абу эль-Касиму пришлось угощать всю эту ораву, что он и сделал с весьма кислой миной, а потом поскорее вытолкал всех на улицу, наглухо затворив за последним гостем дверь. Я немедленно занялся ранами, ссадинами и синяками Антти и только потом вспомнил о грязноватом свертке. Развернув грязную тряпицу, я не смог сдержать возгласа удивления, увидев прекрасный расшитый мешочек, а в нем – шесть золотых монет и небольшой листок бумаги. На бумаге изящным женским почерком была начертана арабская поэма, славящая достоинства великолепного Антти. К поэме прилагалось письмо, которое прочитал нам Абу эль-Касим.

– Письмо – от женщины, а не от знаменитого поэта, – ехидно сообщил он. – И намерения ее предельно ясны. Я не буду читать вам послание с самого начала – оно предназначено Антти, а он человек наивный, и слова лести лишь подольют масла в огонь его тщеславия, что вовсе нежелательно. А вот дальше она пишет: «Не пренебрегай женщиной, которая, страдая от великой любви к тебе, чувствует себя больной и беспомощной. В знак своей искренности я посылаю тебе шесть золотых монет. Этого хватит, чтобы расплатиться с посыльным, который известит тебя о месте и времени нашей встречи».

Не впервые Антти получал от женщины заверения в нежных чувствах и намеки на благосклонность. Но стихи пробудили в нем приятные надежды, и он не слишком грустил, когда на следующий день Абу эль-Касим отвел его во дворец Селима бен-Хафса.

После этого мы не виделись с братом несколько дней; он не появлялся даже в медресе, и я стал беспокоиться за него. Мой песик Раэль тоже сильно тосковал по Антти и постоянно обнюхивал его постель.

Только неделю спустя Антти неожиданно возник на нашем пороге, пинком распахнув дверь и с громким пением ввалившись в дом. Брат мой вел себя так, словно опять напился, и я с грустью подумал, что он совсем забыл о своих обещаниях никогда больше не брать в рот ни капли вина. На Антти были широченные шаровары и халат из самой тонкой ткани, какую мне только доводилось видеть, голову моего брата украшал высокий войлочный колпак воина, а на расшитом серебром поясе висела в серебряных ножнах кривая турецкая сабля. Антти сделал вид, будто не узнает нас, и спросил:

– Что это за лачуга, и кто вы такие, несчастные люди, в поте лица зарабатывающие свой хлеб насущный? Почему вы не падаете ниц и не целуете землю у моих ног? Разве не видите, с кем имеете дело?

От Антти исходил острый запах мускуса, и я совершенно не узнавал своего брата. Даже Раэль, испугавшись, с опаской обнюхал его сапоги красного сафьяна. Наш же хозяин, набожно возведя руки к небу, торжественно промолвил:

– Аллах велик! Ты, наверное, принес подарки от Селима бен-Хафса, которому я отдал тебя в рабы, разве не так, Антар?

Забыв поздороваться, Антти ответил торговцу:

– Не говори мне про эту грязную свинью! У него куриные мозги, а память и того хуже. Уже много лет он пренебрегает своими женами, и несчастные женщины горько сетуют на свою ужасную судьбу и с нетерпением ждут прихода освободителя. Султан не прислал тебе, Абу эль-Касим, никаких подарков, ибо давно забыл про тебя. Впрочем, с тех пор, как я облачился в одежды воина, Селим не узнает и меня, что вовсе неудивительно, если учесть, сколько опия он потребляет ежедневно. Этот человек давно спутал явь со сном. А вот я всегда поделюсь с друзьями всем, что у меня есть. Возьми этот мешочек, Абу эль-Касим, в знак нашей дружбы.

И прямо в руки Абу эль-Касима упал туго набитый кошель, метко брошенный Антти. Хозяин вздрогнул от неожиданности, но Антти уже обнимал меня и гладил Раэля, не протестуя, когда собака принялась облизывать своим влажным языком его лицо и уши. Когда брат обнял меня, прижимая к груди, я и в самом деле почувствовал запах вина. В отчаянии я вскричал:

– Антти, Антти! Да неужели ты так быстро позабыл свои клятвенные обещания никогда не притрагиваться к вину и нарушил запрет Пророка?

Брат взглянул на меня блестящими глазами и ответил:

– Пока на моем поясе висит сабля воина, запреты Корана меня не касаются. Коран запрещает пьяным совершать намаз с другими правоверными. Но проклят тот, кто утверждает, будто пьянеет без вина. Меня убедила в этом одна образованная и очень снисходительная ко мне женщина, которой я полностью доверяю. Она же и предложила мне попробовать вина, чтобы в ее обществе я смог преодолеть свою врожденную стыдливость. Так что всякие запреты – просто вздор, друг мой. И ты, Абу эль-Касим, поскорее неси сюда свое лучшее вино. И не вздумай прятать его от меня, ведь я прекрасно знаю, что ты хранишь в своих бесчисленных кувшинах.

Антти отмахивался от моих протестов и не обращал внимания на предостережения. Удача и успех вскружили ему голову, и он позабыл даже о самых неприятных своих приключениях. Брат очень огорчил меня – и чтобы развеять собственную печаль, мне тоже пришлось взяться за бокал. Когда же Абу эль-Касим увидел, сколь быстро иссякает вино в кувшине, он наглухо запер дверь, вернулся к нам, наполнил свой кубок и сказал:

– Раз моему бесценному вину суждено бесследно исчезнуть в ваших глотках, пусть и мне доставит оно радость – и мне не так горько будет думать о своих убытках. А так как мы сидим тут одни, в четырех стенах, пьем тайно, за плотно закрытыми дверями, без свидетелей, – то и в грехе нас обвинить нельзя.

Крепкое вино быстро подняло торговцу настроение, да и мне стало легче, и больше я не волновался за Антти, а наоборот, заинтересовался его приключениями во дворце султана. Брата моего не пришлось долго упрашивать, и вот что он нам поведал:

– Когда Абу эль-Касим ушел, оставив меня одного во дворце султана Селима бен-Хафса, меня охватило настоящее отчаяние и я почувствовал себя птенцом, выпавшим из гнезда. Никого не интересовало ни мое имя, ни имена моих родителей. Никто не пригласил меня к столу. Однако вскоре прокралась ко мне старуха по имени Фатима и стала утешать меня. Потом она тихонько сообщила, что любящие глаза сочувственно наблюдают за мной из зарешеченного окна и мне нечего бояться. Вечером она явилась за мной и провела через окованную железом дверь, которая бесшумно распахнулась перед нами. Мы очутились в небольшой комнате, застланной бесценными коврами. В воздухе были разлиты волшебные ароматы. Старуха внезапно исчезла, и я остался один.

Шло время, ничего не происходило, я утомился и проголодался и все чаще поглядывал на широкое, удобное ложе в глубине комнаты. В конце концов усталость взяла свое, я растянулся на постели и сразу уснул. Когда же я пробудился, мягкий свет благоуханных лампад рассеивал мрак, а рядом со мной сидела женщина, лицо которой было скрыто под тонкой вуалью. Вздыхая, незнакомка гладила мою руку своими пухленькими пальчиками. Она что-то говорила на непонятном мне языке, но вскоре перешла на язык франков, известный всем жителям Алжира. Чтобы наша беседа доставила больше удовольствия нам обоим, я откинул с лица женщины вуаль, чему красавица, надо сказать, не слишком противилась. Да, должен признать – женщина была прелестна, вполне в моем вкусе, хоть и не такая уж молоденькая. Двери комнаты вдруг приоткрылись, и вошла Фатима. Тихо и проворно она поставила перед нами блюда с роскошными яствами. Теперь, вспоминая эти лакомства, я все сильнее ощущаю голод, и мне кажется, что я умру, если немедленно не съем большого куска жареной баранины с кашей.

Я поспешил угостить брата, и вид любимых блюд привел Антти в восторг. Он издал радостный крик, а утолив голод, продолжил:

– Насытившись, я хотел отблагодарить незнакомку за радушный прием и нежно взял ее ладонь в свои руки. Женщина глубоко и печально вздохнула, и я тоже вздохнул, подражая ей и понимая, что таков придворный обычай. Слыша наши вздохи, Фатима сжалилась над нами и принесла кувшин вина и бокалы. Затем благородная дама читала мне вслух суры из Корана, переводя и объясняя премудрости лучше самого ученого толкователя священной книги, так что вскоре все мои опасения рассеялись, и я выпил немного вина. Рядом с этой красавицей я немножко робел, потому и надеялся, что глоток вина поможет мне преодолеть врожденную стыдливость. О том, что произошло потом, рассказывать не стоит. Скажу лишь, что вскоре мы нашли массу точек соприкосновения. Соблюдая предписания Корана, мы не раз поднимались с ложа, чтобы помыться и умастить свои тела благовониями, и все продолжалось до тех пор, пока бедняжка Фатима вконец не лишилась терпения, ибо всю ночь она не смыкала глаз, бегая туда-сюда по крутой лестнице с ведрами воды. Только на рассвете, когда в последний раз пропели петухи, Фатима принесла одежду, которая сейчас на мне, и вывела меня из комнатки. Благородная дама провожала меня улыбкой и благословениями. В складках нового халата я обнаружил кошель с золотыми монетами, который моя дама пополняла каждый раз, когда мы вставали умываться. Две монеты из этого кошеля я подарил верной Фатиме, столь беззаветно прислуживавшей нам всю ночь.

Вечером, после первого дня, проведенного в султанской казарме, только успел я свернуть молитвенный коврик, как появилась Фатима и ласково пригласила меня на новую встречу в уже знакомую комнатку. Упоительная ночь, как и прежняя, показалась мне слишком короткой, а наутро моя возлюбленная, как и в прошлый раз, подарила мне снова мешочек с золотом. Таким образом, я богател прямо на глазах. Фатима, уставшая ночи напролет таскать для нас ведра с водой, на следующий вечер попросила меня отправиться прямо в султанскую баню. Сгибаясь под тяжестью дров, я беспрепятственно миновал Райский сад, а благородные евнухи указывали мне путь. В теплой бане, где вдоволь оказалось и еды, и питья, мы провели незабываемую ночь. Наутро же моя возлюбленная, возведя руки к небу и возблагодарив Аллаха, проговорила:

– Аллах велик! Но моя лучшая и преданнейшая подруга не верит, когда я рассказываю ей о тебе. Позволь, дорогой Антар, – именно так она обращалась ко мне, – пригласить мою недоверчивую приятельницу сюда, в баню, на нашу встречу следующей ночью.

– Антти! – вскричал я, потрясенный до глубины души. – Твои слова пугают меня, и, по правде говоря, я даже не знаю, что мне думать о твоем поведении. Мало того, что ты утешаешь зрелую женщину, которая томится в одиночестве и каждый раз вознаграждает тебя за твое сочувствие, так вы еще вздумали вовлечь в этот разврат и ее приятельницу. Это уж слишком!

– Я так ей и сказал! – с жаром воскликнул Антти. – Однако набожная дама прочла мне наизусть строки из Корана, которые подтверждали правоту ее слов. Она ссылалась на священную традицию, перечисляла все доказательства и называла имена великих людей, которые утверждали то же самое. В конце концов голова у меня пошла кругом, и я вынужден был поверить красавице. Кроме всего прочего, она – женщина образованная, а я – темный человек и не смею сомневаться в правдивости ее слов.

– О всемогущий Аллах! – вскричал Абу эль-Касим, возведя руки к небу.

Антти же, покраснев от смущения, продолжал:

– Итак, на следующий вечер на нашу встречу в бане моя дама явилась со своей подругой. И увидев ту, другую, я больше не жалел о своей уступчивости, ибо она была, если можно так выразиться, еще более неистова, чем Амина. И, как мне кажется, обе они остались довольны. Приятельница Амины, тоже женщина воспитанная и чуткая по натуре, точно так же, деликатно и ненавязчиво, наполняла мой кошель золотыми монетами каждый раз, когда мы отправлялись умываться. На всякий случай я для удобства оставил мешочек на виду, на мраморной скамье, и не обманулся в своих ожиданиях. Однако… однако…

Антти вдруг глубоко вздохнул, застонал, но вскоре возобновил свой рассказ:

– Однако я никак не мог предвидеть, что следующим вечером заигрывать и кокетничать со мной будут уже три женщины – одна прекраснее и страстнее другой. Как вы сами понимаете, мне стоило немалого труда удовлетворить все их желания и ни одну не обидеть, нечаянно увлекшись или уделив больше внимания другой. Поэтому, когда на следующую ночь все три явились ко мне в баню, ведя за руку четвертую, скромно прячущую лицо под вуалью, подружку, я не на шутку рассердился и заявил, что в конце концов всему на свете есть предел.

– Ты правильно поступил, – испуганно заметил Абу эль-Касим. – Всему есть предел… Нельзя же так, в самом деле… Знаешь, я всерьез обеспокоен твоей судьбой.

Однако Антти не позволил ему вмешиваться и перебивать себя и, осушив очередной бокал вина, вернулся к своему рассказу:

– На рассвете, когда петухи в последний раз прокричали под окнами султанского дворца, Амина проговорила: «У тебя четыре благочестивые жены, Антар, и ты не пренебрег ни одной из них, соблюдая и выполняя все предписания Корана. Именно так истинный мусульманин и должен вести себя со своими женщинами. Однако мой месяц подходит к концу и наступают дни, когда я не смогу исполнять свой долг, но не желаю, чтобы кто-нибудь другой пользовался моими правами. Поэтому иди с миром, великолепный Антар, и помни, что я беззаветно люблю тебя. Ешь, пей и набирайся сил, чтобы быть готовым к встрече, когда я снова призову тебя». Итак, я свободен, и я с вами, и вам не следует слишком бранить меня, даже если и согрешил я невзначай.

Я настолько оторопел от его рассказа, что лишился дара речи. Тем временем Абу эль-Касим пересчитал монеты, запер тугой кошель в окованный железом сундук и тщательно проверил замок. Наконец я немного пришел в себя и, с трудом сдерживая возмущение, пробормотал:

– Значит, вот до чего я дожил! Вот как вознаградил ты меня за то, что я долгие годы внушал тебе понятия о чести и добродетели! Стоило мне отвернуться, как ты тут же погрузился в пучину греха, да такого, что искушенные в распутстве жители Содома и Гоморры позеленели бы от зависти, слушая твой рассказ.

Я трясся от ярости и готов был поколотить Антти, но больше всего меня злило то, что ему без малейшего труда удалось соблазнить четырех благородных дам и в награду за свои услуги получить целый мешочек золота, тогда как я не смог привлечь внимания ни одной благовоспитанной женщины, которая бы нуждалась в моей дружбе – пусть даже бесплатно.

Но Антти, ни о чем не беспокоясь, встал и ушел, бросив нас на произвол судьбы. Его широченные шаровары раздувал весенний ветер, и Абу эль-Касим долго провожал моего брата взглядом, качая своей обезьяньей головкой и приговаривая:

– Он страшно наивен и безрассудно смел, этот наш силач, и мог бы быть нам полезен. Однако я не решусь даже намекнуть ему о наших планах, ибо женщины из гарема мигом выведают у него любую тайну. А время у нас на исходе, Микаэль эль-Хаким, уже дуют весенние ветры, и освободитель приближается с моря. И нам следует думать о вещах более важных, чем цвет и красота женских глаз. Мы должны голыми руками захватить Алжир, как обещали еврею Синану.