Раб великого султана

Когда мы снова наполнили чарки, Абу эль-Касим промолвил:

– Вино развязывает языки и велит говорить правду, хотя правда далеко не всегда приносит человеку пользу. Короче: скажи мне, хочешь ли ты сидеть в школе при мечети у ног лучших учителей и внимать их мудрым речам?

Хмель ударил мне в голову, я расхрабрился и ответил:

– О, шайтан, зачем ты задаешь мне столь бессмысленные вопросы? Ты же знаешь, что я раб и должен исполнять твои повеления!

Он же на это произнес:

– Никакая наука никогда не бывает лишней. Мне сказали, что ты разбираешься в военном искусстве христиан, но не посвящен в тайны их властителей, что сам ты побывал в армии, говоришь на многих христианских языках, и вообще, познания твои куда обширнее, чем можно было бы ожидать от человека твоих лет. Даже сам евнух Марджан весьма тому изумлялся.

Я молча попивал вино, и щеки мои горели, ибо не ожидал я таких речей от этого оборванца. Он же спросил меня:

– Как ты относишься к тому, чтобы не только изготовлять отдельные благовония и тратить время на ненужные занятия в мечети, но еще и служить величайшему властителю в мире?

Я с горечью ответил:

– Я уже наслужился ему вдоволь – и лишь неблагодарность была мне наградой, так что я сыт императором по горло. Он даже хотел послать меня за море, кишащее чудовищами, чтобы там под предводительством бывшего пастуха я добывал для него новые земли.

Абу эль-Касим с живостью воскликнул:

– О, это что-то новенькое! Но я толкую сейчас вовсе не об императоре неверных, который владеет землями немецкими и испанскими. Я говорю о великом султане Сулеймане, который щедро и справедливо вознаграждает своих слуг.

– Да будет благословенно имя его, – добавил еврей Синан. – Султан взял неприступные христианские твердыни, Белград и Родос, покорил Венгрию и, как и было предсказано, подчиняет себе все христианские народы. Блистательная Порта – пристанище для всех властителей. Султан делает богатых бедными, а бедных – богатыми, ни на кого не накладывает непосильного бремени, и в землях его живут люди без боязни, в согласия и братской любви.

– Думаю, это грезы, навеянные вином, – вздохнул я, – и боюсь, что разум твой уже замутился. Сомневаюсь, могу ли я тебе позволить выпить еще вина. Ты предаешься мечтам о царстве, которое может возникнуть лишь на небесах, но уж никак не на земле.

Абу эль-Касим живо поддержал Синана, сказав:

– Это – вовсе не речи пьяного человека. В стране султана Сулеймана справедливость воистину неподкупна, судьи, вынося приговоры, опираются лишь на законы и не видят никаких различий между богатыми и бедными. Там никого не принуждают отрекаться от своей веры; более того, христиане и евреи пользуются такими же правами, как и мусульмане. Греческий патриарх, например, часто имеет ранг визиря[13] и занимает высокий пост в Диване[14]. Недаром в Великую Порту бегут из всех стран недовольные, преследуемые и те, с кем обошлись несправедливо. И все они находят здесь приют. Да будет же благословен султан Сулейман, солнце народов, повелитель обеих частей света.

Синан горячо подхватил песни Абу эль-Касима в честь великого султана, а я смотрел на них обоих, пребывая в глубоком убеждении, что вижу перед собой людей совершенно пьяных, ибо не мог поверить и половине их слов. Но Синан разложил большую карту и показал мне берега Испании, Италии и Греции, а также находящееся по другую сторону моря побережье Африки. Потом он ткнул пальцем в остров Джербу и в Тунисский султанат, в город Алжир и в остров Джерджели, где Хайр-эд-Дин собирал свой флот. А потом Синан сказал:

– Род Хафсидов владея этими берегами триста лет, и время их могущества, тянувшееся слишком Долго, сейчас подходит к концу. Султан Мухаммед из династии Хафсидов, сладкоречивый старец, правящий в Тунисе, связан союзом с проклятым императором христиан. Род Мухаммеда владел также Алжиром, пока великий Хайр-эд-Дин со своими братьями не изгнал его оттуда и не принял покровительства Блистательной Порты. Но вероломные Хафсиды обратились за помощью к императору, и оба брата Хайр-эд-Дина пали в боях с испанцами и берберами, а Алжир вновь перешел под власть Хафсидов. В благодарность за поддержку они позволили испанцам построить у входа в порт мощную крепость, которая теперь доставляет нам массу неприятностей во время наших морских вылазок против неверных. Таким образом кровожадные Хафсиды превратились во врагов султана и перестали упоминать его имя в пятничных молитвах в мечетях. Заключив же союз с неверными н позволив испанцам укрепиться в порту Алжира, Селим бен-Хафс истощил терпение Аллаха, с которым Тот в безграничной милости своей прощал его грехи.

– В христианских странах говорят, – заметил я, – что король Франции заключил союз с султаном, чтобы противостоять императору. Как же это может быть, что великий султан взял в союзники неверного, и должен ли, по-твоему, этот союз тоже считаться позорным?

Гость и хозяин быстро переглянулись, и еврей Синан ответил:

– Мы ничего не знаем об этом, но султан Сулейман, разумеется, может оказать поддержку королю Франции, если тот покорнейше попросит его о помощи. Ибо такие союзы заключаются с самыми добрыми намерениями – чтобы подорвать могущество императора, властители же Туниса и Алжира, наоборот, ищут у Неверных поддержки, чтобы воевать против Хайр-эд-Дина и султана, а это совсем другое дело!

– Но не хотите же вы, чтобы я отправился голыми руками завоевывать Алжир для султана, которого даже не знаю?

Оба расхохотались, радостно хлопая друг друга по плечам. Лица моих собеседников раскраснелись от вина, и хозяин с гостем принялись наперебой кричать:

– Этот хаким – великий хаким, и его соколиные очи видят даже то, что скрыто от глаз простых людей. Именно этого мы и хотим от тебя, именно это тебе и поручаем. Ты должен прибыть в Алжир и голыми руками завоевать его для султана, а также объявить властителем этого города великого Хайр-эд-Дина, чтобы тот мог изгнать испанцев и установить на истерзанных берегах Африки прочный мир. И тогда испанцы уже не смогут мешать нашим столь угодным Аллаху морским вылазкам.

– Если я, по-вашему, хаким – лекарь, то решительно запрещаю вам продолжать пить вино, ибо разум ваш совершенно замутился. Разве Алжир – не громадный и мощный город, окруженный неприступными стенами?

– Именно так! – воскликнули они хором. – Алжир – самый прекрасный город на берегах этого лазурного моря! Алжир – сверкающий бриллиант, который предводитель наш Хайр-эд-Дин мечтает прикрепить к полумесяцу, сияющему на тюрбане Сулеймана, и снискать тем милость великого султана. В Алжире находятся великолепный дворец и дивная мечеть[15], с которой могут соперничать лишь мечети Каира. А охраняет город испанская крепость, возведенная на острове Пеньон; она прикрывает все подходы к порту и очень мешает нашим кораблям!

Я стащил с головы тюрбан, принялся рвать на себе волосы и кричать:

– Какое проклятие тяготеет надо мной?! Почему я всегда должен натыкаться на безумцев, которые либо насмехаются надо мной, либо требуют от меня невозможного?!

Но Абу эль-Касим успокоил меня и сказал:

– Наоборот, перед тобой открывается возможность совершить великие дела, которые тебе зачтутся!

А еврей Синан добавил:

– Мы, в поте лица зарабатывающие в море хлеб насущный, слабы и беспомощны поодиночке. Ибо слишком грозные тучи собираются над этим благословенным морем, самая же страшная из всех наползает с запада, из Испании. И мы должны объединить наши силы и заложить основы нашего морского могущества, а также заручиться поддержкой султана Сулеймана и добиться того, чтобы он провозгласил Хайр-эд-Дина бейлербеем Алжира. И тогда мы пошлем ему почетный халат и бунчук. Такова суть дела. Но только сначала нам надо заполучить город Алжир, чтобы построить там арсенал и иметь надежные тылы во время наших морских походов.

Вот так пираты посвятили меня в свои тайные планы. И люди эти вовсе не ошибались в своих расчетах, ибо в душе я вынужден был признать, что лучшего момента для осуществления своих замыслов корсары выбрать не могли. Император вел ожесточенную войну с королем Франции, римским папой и Венецией. Вдобавок он распылял свои силы, легкомысленно посылая бесценные суда к берегам новых заморских земель, так что пираты вполне могли в это время создать собственное государство, если бы только сумели захватить Алжир и превратить этот порт в свой надежный оплот на море. Лично я не испытывал ни малейшей симпатии к императору, хотя и помогал ему завоевать Рим. Но рисковать головой ради победы Хайр-эд-Дина мне совершенно не хотелось. И потому, чувствуя глубокое отвращение к планам Синана и Абу эль-Касима, я сказал:

– Так снарядите же флот, храбро атакуйте врага, как подобает настоящим мужчинам, и завоюйте султану Алжир! Момент сейчас для этого самый благоприятный, и я ничуть не сомневаюсь, что султан с превеликим удовольствием одарит вас почетными халатами, а может, и бунчуками.

Они снова начали кричать, перебивая один другого:

– Нет, нет, так действовать нельзя, жители Алжира должны сами свергнуть своего султана и провозгласить Хайр-эд-Дина властелином города. Иначе же все кончится бессмысленным кровопролитием, а мы будем лишь напрасно биться головой о стену и опозоримся на весь свет! Ибо мы не настолько сильны, чтобы взять Алжир без долгой осады, да вдобавок тылам нашим будут угрожать враждующие с нами племена берберов. Все это известно нам слишком хорошо, поскольку однажды мы уже предпринимали такую попытку.

А Абу эль-Касим добавил:

– Ты отправишься со мной в Алжир, где я держу лавку, в которой продаю алжирским женщинам помады, туши и благовония. Там с моей помощью ты быстро прославишься среди правоверных как искусный врачеватель. Не сомневаюсь, что тебе будет сопутствовать удача – судя по тому, с какой легкостью ты излечил нас сегодня от наших недугов. Кроме того, ты будешь, учиться в медресе, и мы сделаем тебе обрезание, чтобы снискать доверие твоих наставников. Твой же брат будет зарабатывать себе на хлеб, участвуя в состязаниях борцов на базарной площади. И если он и впрямь так силен, как нам кажется, то скоро прославится, и слухи о нем дойдут до султана Селима из рода Хафсидов. И тогда сей кровавый тиран призовет твоего брата к себе, чтобы самолично оценить его искусство. И наконец, девица-христианка, глаза которой подобны разноцветным драгоценным камням, станет смотреть на песок, чертить на нем пальцем линии и предсказывать разные нужные и полезные вещи.

Не веря своим ушам, я воскликнул:

– Значит ли это, что ты не собираешься разлучать меня с братом и что мы возьмем с собой и Джулию? И мне не надо будет расставаться с моим псом?

Еврей Синан согласно закивал и, подобрев от вина, ответил:

– Так велела мне поступить священная книга. И если нам повезет, то тебя ждут новые дела, по сравнению с которыми это первое поручение – лишь легкое испытание твоей верности.

Я язвительно расхохотался, а потом проговорил:

– Твои последние слова вовсе не вдохновили меня на то, чтобы осуществлять ваши замыслы. Ведь даже если мне это удастся, то ты станешь поручать мне новые и еще более трудные задания. Так я буду голыми руками таскать для других каштаны из огня, пока сам не сгорю дотла. Да и что ты знаешь о моей верности? А может, прибыв в Алжир, я сразу отправлюсь к султану Селиму и выдам ему все ваши планы?

Синан окаменел и, сверля меня своим единственным глазом, сказал:

– Пленник, возможно, это и доставило бы тебе недолгую радость. Но горе, которое быстро придет ей на смену, будет куда больше, ибо рано или поздно ты окажешься в руках у Хайр-эд-Дина, и он повелит выпотрошить тебя живьем и поджарить на медленном огне.

Но Абу эль-Касим примирительно поднял руку и промолвил:

– Не гневайся, Синан! Это мое дело – читать в душах людских, и я уверяю тебя, что Микаэль меня не предаст. И если когда-нибудь, въезжая в Алжир, ты увидишь мою голову, выставленную на городской стене, не обвиняй Микаэля в измене. И не спрашивай, откуда я это знаю, ибо я не смогу тебе этого объяснить. И мне неизвестно, понимает ли сам Микаэль, отчего это так.

Его слова потрясли меня – и я подумал, что до сих пор ни разу в жизни никто не имел причин доверять мне, хотя намерения мои всегда были самыми благородными.

– Я всего лишь раб, – отозвался я, – но если Абу эль-Касим считает меня человеком, достойным доверия, то я постараюсь преданно служить ему. Ответьте мне еще только на один вопрос. Может ли раб сам иметь раба?

Вопрос мой очень удивил их, но Синан мне тут же ответил:

– Разумеется, раб может иметь рабов, если занимает высокое положение. Но и рабы раба являются собственностью его господина.

Ответ этот чрезвычайно меня обрадовал, и я сказал:

– На все воля Божья, и если суждено мне погибнуть, храня верность господину моему, значит, это предначертано свыше – и ничего тут не поделаешь. Не слишком меня заботит и награда, которую получу я за свои труды, но надежда скрашивает и облегчает жизнь. Так прояви же благородство, Синан, господин мой, прояви же щедрость и великодушие – обещай отдать, мне рабыню твою Джулию, если сумею я исполнить твое поручение, в чем, впрочем, сильно сомневаюсь.

Синан погладил тонкими пальцами бороду и проговорил:

– Пленник, да кто ты такой, что осмеливаешься ставить мне условия?

– Я вовсе не ставлю тебе никаких условий, – удивленно возразил я. – И посулы твои не прибавят ни капли к верности моей и усердию. И я даже не убежден, что это пойдет мне на пользу; хорошенько подумав, я, скорее, опасаюсь, что это, наоборот, принесет мне только вред. Но, несмотря ни на что, я покорнейше прошу тебя подарить мне Джулию. Обещай мне это!

Синан погрустнел, перевернул пустой кувшин вверх дном и сказал:

– Я готов разрыдаться от собственной щедрости! Ведь девица эта – действительно несравненное сокровище. Она уже даже немножко растолстела с тех пор, как ее стали каждый день кормить кукурузой. И вскоре живот ее будет подобен наимягчайшей подушке, груди – овечке, что вот-вот родит близнецов, а пупок – золотой чаше. И все это обещаю я тебе в великой доброте и щедрости своей. Тебе, Микаэль, дорогой мой невольник! В тот день, когда Хайр-эд-Дин войдет как победитель в распахнутые ворота Алжира, девушка станет твоей, клянусь в том при свидетелях – и пусть утащит меня шайтан, если отступлюсь я от своего слеша!

От переполнявших его чувств он прослезился и крепко обнял меня, а потом и Абу эль-Касим прижал меня к груди. Затем Синан отбросил ногой бесценный ковер, ухватился за железное кольцо, вделанное в одну из мраморных плит пола, и с огромным трудом поднял ее, открыв маленький тайничок. Забыв о собственном достоинстве, Синан распластался на полу, как червяк, и вытащил из тайничка новый кувшин вина.

Что было потом, я помню слабо. Знаю только, что, когда мы проснулись на следующее утро, я лежал, сжимая зубами пятку Абу эль-Касима, а рукой – бороду Синана, и пробуждение это, должен заметить, было не слишком приятным.

Но еврей Синан быстро высвободил бороду из моих пальцев и отвел нас в баню, держась руками за голову и взывая к Аллаху. В бане я постепенно пришел в себя, а после массажа почувствовал себя настолько довольным жизнью, что почти поверил, будто события вчерашнего дня были всего лишь дурным сном. Но вскоре Синан вернул меня с небес на землю, напомнив, что пора собираться в путь.

В сумерках Абу эль-Касим привел нас на маленькое суденышко, которое ожидало его в порту. С нами была и Джулия, скрывшая лицо под вуалью и слишком гордая, чтобы перемолвиться с нами хоть словом. Дождавшись попутного ночного ветра, мы вскоре вышли в море – и Абу эль-Касим покинул Джербу так же тихо и незаметно, как и появился на этом острове.

Я со страхом вглядывался в темноту и осторожно ощупывал свою шею. Никогда еще не казалась она мне такой тонкой, и я с тоской думал о тех опасностях, в пучину которых – вопреки всем самым лучшим моим намерениям – вновь бросила меня моя злая судьба.

Книга вторая

ОСВОБОДИТЕЛЬ ПРИДЕТ С МОРЯ

1

Мы взяли курс на Алжир, однако прямо в порт не пошли, ибо Абу эль-Касим предупредил нас, что испанцы из крепости обычно задерживают и досматривают суда. Потому мы и сошли на берег довольно далеко от порта, и вскоре оказалось, что не одни мы пробираемся с товарами в город кружным путем. В тихой бухточке мы наткнулись на множество мелких суденышек, владельцы которых громко возмущались и на чем свет стоит ругали Селима бен-Хафса и испанцев, мешающих честным купцам вести свои дела.

С судов на берег сводили христианских пленников со связанными за спиной руками, выгружали пиратскую добычу – завернутые в циновки тюки, где вместо клейма таможни виднелись бурые пятна крови. При виде этих явных следов насилия мое сердце сжалось от боли.

Абу эль-Касим устроил нас на ночлег в бедной крестьянской лачуге, темнокожий и молчаливый хозяин которой был его доверенным лицом. Утром Абу эль-Касим нанял осла, навьючил его двумя огромными корзинами и велел Джулии сесть верхом. Потом принялся долго и настойчиво уговаривать берберов провезти среди их поклажи и его товары. Берберы наконец согласились и погрузили на ослов, лошадей и верблюдов часть доставленных на нашем корабле тюков и кувшинов. Никогда в жизни не приходилось мне видеть человека более достойного презрения, чем Абу эль-Касим, который, заламывая руки, рвал на себе грязное платье и умолял чернокожих погонщиков пожалеть его, несчастного бедняка, и спасти товары от алчного и хитрого Селима бен-Хафса.

Все это, разумеется, было сплошным притворством, ибо поближе к городу Абу эль-Касим стал поучать меня:

– Дела наши слишком опасны, сын мой Микаэль, чтобы заниматься ими долго. Слишком скрытничать тоже не стоит – мести тогда не избежать. А вот шум и крики, наоборот, не помешают. Лучше сносить оскорбления и ругань, чем лишиться головы. Потому-то я и произвожу столько шума, и многие в Алжире знают меня, а дети бегут за мной, высмеивал и показывая пальцами. Сколько раз меня наказывали за всякие штучки и бездарные попытки обмануть, одурачить сборщиков пошлин султана Селима бен-Хафса. Теперь они снова меня поймают, это точно, и к всеобщей радости конфискуют часть моих товаров. Но так уж заведено и таков порядок вещей, и с этим надо смириться. Зато самые лучшие и дорогие товары, как всегда, попадут в мою лавку – ведь я не дурак и отлично знаю правила игры. Было бы неплохо, если бы твой брат, такой сильный и дородный мужчина, оплевал меня. Кто после этого станет уважать человека, над которым издеваются его собственные рабы?

Шагая рядом с Абу эль-Касимом, я все время смотрел по сторонам, любуясь и восхищаясь красотами окрестностей Алжира. Вокруг города раскинулись роскошные сады с множеством фруктовых деревьев, а на горных склонах виднелись бесчисленные мельницы – явное свидетельство благополучия Алжира. Сбегая по склону прямо к голубому морю, город в кольце мощных крепостных стен и глубокого рва сиял на солнце ослепительной белизной. На самой вершине холма стены образовывали треугольник, в одном из углов которого высилась круглая сторожевая башня, господствовавшая над городом и портом.

У восточных городских ворот царила невероятная толчея. Стражники, ловко орудуя палками, пропускали в город крестьян, задерживая всех чужаков, чтобы проверить их товары. Абу эль-Касим приказал нам следовать за ним, не отставая ни на шаг, прикрыл лицо полой халата и, шепча суры из Корана, попытался проскользнуть в ворота. Однако стражники тут же заметили его, безжалостно схватили, дернули за полу и открыли его лицо. Никогда я не видел человека более удивленного и смущенного грубым поведением стражи, чем Абу эль-Касим в этот момент.

Он проклинал день, когда впервые увидел свет Божий, и громко вопил:

– Лучше бы мне не родиться! Почему вы столь безжалостно преследуете меня, несчастного бедняка, что беднее самого бедного нищего? Из-за вас я вскоре потеряю веру в милосердие всемогущего Аллаха!

Стражники, смеясь, воскликнули:

– Да это же наш старый знакомый, Абу эль-Касим! А ну-ка показывай свои товары и плати пошлину, не то потеряешь все – ты об этом прекрасно знаешь! – показывай все, что привез!

Тыкая пальцем в Антти и показывая на меня и Джулию, восседавшую на осле, Абу эль-Касим, горько рыдая и причитая, ответил:

– Разве не видите, бессердечные люди, что везу я лишь этих двух петухов и одну курочку!

Но стражникам было не до шуток – в воротах напирала толпа, все прибывавшие в город крестьяне ругались, кричали и проклинали вечную толчею и жуткие беспорядки при въезде в город. Таможенникам ничего не оставалось, как провести нас в караульное помещение. Подталкиваемый Абу эль-Касимом, я резко развернулся и закатил ему звонкую оплеуху, громко восклицая:

– Как ты обращаешься со своим бесценным ученым рабом, паршивый недоумок!

Абу эль-Касим поднял руку, словно собираясь ударить меня, но я угрожающе глянул на него, и он опустил руку, весь сник и стал жалобно причитать:

– Вот до чего дошло! Даже мой собственный раб осмеливается кричать на меня. Видно, Аллах покинул меня, послав в наказание за грехи такого слугу.

Вскоре Абу эль-Касим предстал перед начальником таможни и без малейшей запинки перечислил товары, за которые готов был заплатить пошлину и которые писарь тщательно занес в свою толстую книгу. После этого Абу эль-Касим заявил:

– Как вы сами знаете, я человек кристально честный и никогда в жизни никого не обманывал. Клянусь, что больше мне вам предъявить нечего, а в знак уважения примите три эти золотые монеты – последнее, что у меня есть…

Начальник и писарь остались довольны, с улыбкой принимая золото, и тут я понял, что в городе, где чиновники так открыто берут взятки, о порядке и речи быть не может.

Тем временем Абу эль-Касим направился к выходу и, переступая порог, вдруг выронил из широкого рукава большой, величиной с кулак, кусок амбры. Все караульное помещение сразу же заполнил чудесный аромат.

Лицо Абу эль-Касима посерело, и даже я сразу поверил в охвативший его ужас, когда торговец, заикаясь, пробормотал:

– Клянусь тебе, Гассан, я и вправду совсем забыл об этом кусочке амбры – да еще и о полуслепом верблюде, который следует за нами с корзиной зерна. В зерне я спрятал три кувшина отменного вина, да простит мне Аллах этот обман! Но я прошу тебя, позволь верблюду войти в город и загляни вечером ко мне, чтобы спокойно поговорить о делах, как подобает истинным друзьям. Шайтан нашептал мне на ухо, и я купил этих презренных рабов, потому и лишился последних денег. В залог моих честных намерений прими пока этот кусочек амбры, и пусть Аллах отблагодарит тебя за доброту и снисходительность.

Начальник таможни презрительно улыбнулся, однако согласился принять приглашение Абу эль-Касима и даже вернул ему амбру, заявляя, что аромат благовония испортил воздух в караульном помещении.

Оказавшись наконец на узенькой улочке, Абу эль-Касим проворно вскарабкался на плечи Антти, сжал ногами шею своего раба и громко воскликнул:

– Посторонитесь, дайте дорогу благодетелю бедняков Абу эль-Касиму, возвратившемуся из путешествия, которое благословил Аллах!

Несчастному Антти пришлось тащить на спине орущего во все горло Абу эль-Касима, что, разумеется, привлекало к нам всеобщее внимание, и вскоре вслед за нами уже бежала ватага весело галдящих ребятишек, а сквозь оконные решетки множество любопытных глаз провожало нас до самого порта, где находилось жилище нашего хозяина.

Видавшая виды глиняная развалюха, гордо именуемая домом, и лавка с полусгнившими и оттого источавшими жуткую вонь продуктами были наглухо заколочены. Расположившись во внутреннем дворике дома, полоумный глухонемой раб сторожил владения Абу эль-Касима. Взволнованно жестикулируя, непонятно мыча и беспрестанно целуя край грязного халата хозяина, раб пытался поведать обо всем, что происходило, пока Абу эль-Касима не было в городе. Я же все удивлялся, каким это образом Абу эль-Касиму удалось снискать столь глубокую и искреннюю любовь и преданность раба, у которого не было даже имени, ибо он не мог слышать окликов, призывавших его. И почему, несмотря на неловкость калеки, который постоянно разбивал посуду и готовил отвратительную пищу, Абу эль-Касим относился к нему приветливо и ласково. Заметив мое удивление, хозяин объяснил:

– Лучшего слуги мне не найти. Наши дела не терпят лишних ушей, а он ничего не слышит, к тому же он еще и немой, поэтому не проболтается, увидев что-нибудь необычное, странное или даже подозрительное.

Джулия, переступив порог убогого жилища и обнаружив внутри глиняный пол и две крохотные, кое-как обставленные комнатки, не смогла скрыть горького разочарования и стала громко причитать, отбросив с лица вуаль, а вместе с ней и свою гордость. Абу эль-Касим попытался утешить красавицу, нежно обнимая ее за плечи, а глухонемой раб, напуганный плачем и отчаянным выражением лица девушки, бросился перед ней на колени, касаясь лбом грязного земляного пола. Джулия пнула красной туфелькой раба в лицо, резко дернула плечом, сбрасывая руку Абу эль-Касима, и воскликнула:

– Продай меня на невольничьем рынке любому, кто захочет купить меня, но не прикасайся ко мне, ибо не вынесу я такого обращения, если же ты попытаешься лишить меня чести, я перережу тебе горло.

Абу эль-Касим возвел руки к небу, но глаза его хитро блестели, когда он отвечал:

– О свет моих очей, госпожа сердца моего, почему ты столь безжалостна ко мне? Кажется, я поступил опрометчиво, покупая тебя у еврея Синана. Но ты произвела на меня большое впечатление своей красотой и разноцветными глазами. Однако, как мне сейчас думается, Синан обманул меня, превознося твой покладистый характер и заверяя, что ты умеешь предсказывать будущее, чертя линии пальцем на песке.

Джулия ошарашенно уставилась на него, забыв о причитаниях, и промолвила:

– Он и в самом деле учил меня чертить линии пальцем на песке и говорить, что мне там видится. Однако Синан ни словом не обмолвился о ворожбе и предсказаниях.

Тут Абу эль-Касим посмотрел на нее внимательно и решительно заявил:

– Ну что ж, пусть будет так. И для меня ты тоже будешь чертить линии пальцем на песке, моя принцесса, и говорить, что видишь, ибо ты прекраснее и нежнее луны, а речь твоя слаще меда.

Он шагнул за порог дальней комнаты, жестом приглашая нас следовать за ним, и вскоре мы оказались в большом и темном, заставленном всяким хламом чулане. Освобождая проход, Абу сдвигал в стороны огромные жбаны с зерном и объемистые тюки, а когда откатил из-под стены несколько тяжелых бочек, перед нами вдруг возникла узкая дверь. Абу эль-Касим повернул ключ в замке, открыл дверь, и мы очутились в обширной комнате, стены и пол которой покрывали бесценные ковры, а изысканное и роскошное убранство дополняли медные и латунные кувшины, украшенные искусной резьбой, и, всякая другая дорогая домашняя утварь. Хозяин дома раздвинул шторы на противоположной от входа стене, открывая нашему взору кованую железную дверь-решетку, ведущую в альков, где стояло широкое удобное ложе, а рядом с ним – пюпитр с раскрытым Кораном. Из множества складок своего платья Абу эль-Касим извлек еще один ключ, открыл решетчатую дверь и, проходя в альков, зажег небольшую кучку мирры, голубоватый благоухающий дымок которой вскоре заполнил помещение. Тем временем хозяин подошел к окованному железом сундуку и достал из него большие отрезы прекрасного бархата и парчи, серебряную посуду и несколько золотых кубков и чаш. Только теперь я догадался, что таким образом Абу эль-Касим пытается польстить самолюбию Джулии.

И в самом деле, Джулию мгновенно покинуло дурное настроение, и девушка с улыбкой заявила, что в этом алькове она, скорее всего, могла бы чувствовать себя уютно, ибо давно уже привыкла обходиться малым и отсутствие многих необходимых вещей ее больше не волнует.

– Дай мне этот ключ, – протягивая руку, требовательным тоном приказала она Абу эль-Касиму, – чтобы я могла закрыть дверь, когда мне захочется побыть одной. Я никому не позволю мешать мне, когда я одеваюсь или размышляю, портить мне настроение или же будить среди ночи, и ты, Абу эль-Касим, глубоко заблуждаешься, если считаешь, что я разрешу тебе делить со мною ложе.

Хозяин дома сделал вид, что ничего не слышит, поплевал на помутневшую поверхность золотой чаши и принялся усердно тереть ее краем своего платья, пока чаша не засияла прежним блеском. Потом он подал знак глухонемому слуге, а когда тот принёс свежей воды, Абу эль-Касим добавил в нее настойку из душистых трав, и прохладный напиток приобрел восхитительный освежающий вкус. Когда все утолили жажду, Абу предложил нам сесть на роскошные мягкие подушки, принес большой медный таз и, собственноручно насыпав в него мелкого песка, обратился к девушке:

– Не сердись на своего слугу, жестокая Джулия! С тех пор, как Синан рассказал мне о твоем непревзойденном искусстве, я терпеливо ждал подходящей минуты и теперь прошу тебя, взгляни на песок своими чудесными глазами, коснись его пальцем и скажи, что открылось твоему всевидящему взору.

Ароматный дымок благовоний ласкал мое обоняние, крепкий напиток приятно согревал меня, и, сидя по-турецки на мягкой подушке, я вдруг ощутил странную сонливость. Даже мой песик, уткнувшись носом в передние лапы, тихонько вздыхал и посапывал в полумраке комнаты, в каждом углу которой тускло блестели серебряные и золотые предметы небывалой красоты. Джулия, видимо, тоже почувствовала приятную истому, ибо больше не противилась просьбам Абу эль-Касима и наклонилась над тазом, рассеянно чертя пальцем на песке непонятные линии. Вдруг она заговорила:

– Вижу дороги, города и бескрайнее море. И вижу трех мужей. Первый из них – тощий и безобразный, как обезьяна. Второй – крепкий и сильный, как крепостная башня, но головка у него крохотная, как голубиное яйцо. А третий – похож на козла с маленькими, очень маленькими, но острыми рожками.

Поначалу я думал, что Джулия говорит все это, чтобы посмеяться над нами, однако голос ее постепенно приобретал какое-то странное, неземное звучание, девушка всматривалась в песок, как зачарованная, а ее пальцы, непроизвольно двигаясь, чертили на песке линии и фигуры, Абу эль-Касим медленно раскачивал чашу с благоухающей миррой и тихо шептал: