Абу эль-Касим проворно подскочил к чиновнику, чтобы вежливо поддержать Али бен-Исмаила под руку, я же поспешил к нему с другой стороны, и вдвоем мы усадили сборщика податей повелителя нашего Селима на самую большую в доме подушку.

– Абу эль-Касим! – важно промолвил толстяк. – Владыка Алжира и моря, повелитель неисчислимых племен кочевников и прочих народов, тень Аллаха на земле и владетель этого города, словом – султан Селим бен-Хафс изволил обратить на тебя свой пристальный взор.

Помолчав немного, чиновник заговорил снова:

– Ты разбогател, провел к себе во двор воду, обновил крышу и комнаты в доме. У тебя видели дорогие ковры и даже серебряную посуду, пользоваться которой запрещает Коран. Ты недавно приобрел трех рабов. Один из них – прекрасный борец и зарабатывает для тебя приличные деньги; рабыня, говорят, прелестная молодая женщина с глазами разных цветов, которые видят на песке столь странные вещи, что даже обитательницы султанского гарема стали посещать общественные бани, только бы встретиться с ней и узнать, какое будущее она им предскажет, чертя пальцем на песке непонятные линии и фигуры. Третий твой раб – знахарь, и искусство его приносит тебе целое состояние; по-моему, это он и есть, вон тот, что пялит на меня глаза и очень похож на старого козла. А еще говорят, что люди приходят к тебе издалека за дешевой амброй, которой ты торгуешь – и таким образом наживаешься, обманывая клиентов, ибо продаешь беднякам подделку вместо настоящих благовоний.

Абу эль-Касим, живо протестуя, тряс годовой и размахивал руками, пока чиновник не остановил его, ударив палкой по лбу. Потом толстяк гневно заявил:

– Мне много раз говорили о твоих плутнях, но я не придавал значения всяким сплетням и наветам, ибо я человек добродушный, к тому же из-за своей тучности не люблю выходить на улицу в такую жару. Однако враги мои уже нашептали о тебе султану Селиму бен-Хафсу, и теперь владыка Алжира с недоверием взирает на меня, так что мы с тобой оказались в сложном положении. До сих пор я довольствовался десятью золотыми монетами и защищал тебя от гнева султана, ты же обманул меня, и мой господин велел получить с тебя дополнительный налог в размере тысячи золотых. Да, именно столько он и требует с тебя взыскать. Напрасно я клялся и убеждал султана в том, что ты всего лишь глупый шут, и легче заставить старую кошку принести приплод, чем выжать из Абу эль-Касима целую тысячу золотых.

– Тысячу золотых, – простонал Абу эль-Касим; сорвав с головы тюрбан, стал раздирать на себе одежды и, полуголый, принялся скакать и бегать по своей лавке, расшвыривая во все стороны жбаны и корзины. – Тысячу золотых! О Аллах! Столько не стоит даже вся эта улица, и Аллах, видимо, лишил Селима бен-Хафса остатков разума, раз султан думает, что у меня есть такие деньги. За всю жизнь не собрать мне и десятой части!

– Я не ослышался? Ты сказал «десятой части»? – прервал его искрение удивленный сборщик налогов. – Ты и в самом деле имел в виду сто золотых? Воистину Аллах велик, и я совершенно случайно нашел для моего господина курицу, несущую золотые яйца. Я бы ни за что не поверил, если бы лично не убедился в правдивости слухов. Я же собирался лишь пошутить над тобой, хотя твои доходы и вправду возросли, что и привлекло мое внимание.

Абу эль-Касим застыл на месте, выпучив глаза, и вдруг, словно очнувшись, тихо проговорил:

– Так вот оно что! Значит, ты просто собирался пошутить надо мной, сборщик налогов Али! – В обезьяньих глазках Абу эль-Касима вспыхнули злые огоньки. – Раз так, не забывай: я могу подарить твоей жене такое притирание для лица и такую райскую мазь, что ты, лишь прикоснувшись к своей женщине, почувствуешь нестерпимые рези в желудке и вскоре сдохнешь, как бешеный пес, с пеной на губах.

На лице сборщика налогов Али бен-Исмаила вдруг выступили крупные капли пота, глаза толстяка округлились, и он испуганно пропищал:

– Не принимай близко к сердцу мою шутку, дорогой Абу! Ты ведь знаешь, что я обязан проверять всякие слухи, и мне действительно велено тщательно изучить твои дела, ибо Селим бен-Хафс, да благословит Аллах нашего владыку, нуждается в деньгах, дабы пополнить свой гарем. Зачем нам с тобой вести бессмысленные споры? Давай лучше обсудим размер дополнительного налога, ибо тебе самому невыгодно, чтобы я потерял место сборщика податей и на должность эту приняли человека тощего, которого тебе еще только придется откармливать.

Весть о том, что в городе говорят о его растущем богатстве, поначалу не на шутку встревожила Абу эль-Касима, но, поразмыслив, он вскоре успокоился и сказал:

– Пусть проклятие падет на голову Селима бен-Хафса. У него в гареме и так уже тридцать мальчиков и не меньше женщин. Неужели я, бедный человек, должен оплачивать его распутство? Я видел странный сон – и хотя признаю, что не особенно верю в сны, но тот никак не идет у меня из головы. А снилось мне, что с моря приходит освободитель и что связанных сборщиков налогов ведут по улицам и на каждом углу до крови избивают палками…

На этот раз по перепуганному лицу толстощекого сборщика налогов градом покатился пот, и Али бен-Исмаил поднял вверх палец, веля Абу эль-Касиму замолчать.

– Такие сны очень опасны, – предостерегающе промолвил Али бен-Исмаил, – хотя, разумеется, спящий человек не виноват в том, что ему сниться, и не может отвечать за свои видения. Однако в городе царит беспокойство, и я не понимаю, что происходит, ибо многие, оказывается, видят такие же сны. Но ты, Абу, внемли моему совету и не ори во всеуслышание о том, что тебе грезилось в ночной тиши.

После долгих торгов сборщик налогов удовлетворился пятьюдесятью золотыми и, уходя, посоветовал:

– Знаю, что эта сумма для тебя огромна, поэтому собери разные монеты, да только серебряные, вместе с ними положи серебряную посуду и даже серебряные браслеты и украшения твоей рабыни, все это отнеси в сокровищницу и попроси взвесить, чтобы все узнали, как сборщик налогов обобрал тебя до нитки.

Это был лучший совет, какой за последнее время довелось услышать Абу эль-Касиму. Он немедленно собрал серебряные монеты, серебряную посуду и украшения на сумму в пятьдесят золотых и вслед за Али отправился в город.

Сборщик налогов, тяжело дыша и обливаясь потом, шагал первым, грузно опираясь на палку – символ своей должности. За ним, с узелком за спиной, почти голый, лишь в грязном тюрбане и рваной набедренной повязке, семенил Абу эль-Касим, вызывая всеобщее удивление. На этот раз ему и не надо было притворяться, пятьдесят золотых – сумма огромная, даже для нашего хозяина. Поэтому и вид его, и поведение красноречиво свидетельствовали о том, что его полностью ограбили. И никто в этом не усомнился.

Не успел муэдзин призвать правоверных к вечерней молитве, как Абу эль-Касим, весьма довольный собой, вернулся домой. Он совершил омовение, предписанное ритуалом, облачился в чистые одежды, прочитал молитву, а затем проговорил:

– Мои пятьдесят золотых встанут владыке Алжира поперек горла! Весь город ропщет и проклинает алчность Селима бен-Хафса, и допоздна будут сегодня гореть светильники в домах состоятельных горожан, ибо люди станут прятать свои сокровища в тайники под полами. А все из-за того, что писарь в сокровищнице пожалел меня, увидев, что даже украшения своей рабыни вынужден отдать я ненавистному султану.

И все же сборщику налогов удалось-таки получить с Абу эль-Касима пятьдесят золотых, и наши соседи сочли это истинным чудом. Вскоре после этого мой седобородый учитель в медресе подозвал меня к себе и заявил:

– Я хвалил тебя за прилежание, и сам муфтий[18] изъявил желание повидать тебя.

Большей чести я и ожидать не мог, ибо муфтий был самым ученым и самым прославленным знатоком Корана из всех учителей в медресе. Кроме того, муфтий имел право давать разъяснения по любому вопросу на основании адата[19]. Этот человек удостоился милости и расположения владыки Алжира, ибо умел использовать свои знания Корана и Сунны[20] для благополучного разъяснения султану весьма неприятных ему дел.

По сравнению с муфтием мой учитель был всего лишь бедняком, единственным богатством которого было то, что он знал Коран наизусть. Это давало старику право обучать новообращенных в истинную веру.

Муфтий сидел в крохотной, комнатке, заваленной книгами, за небольшим пюпитром с письменными приборами. Под рукой у муфтия стояли кубок с водой и чаша с финиками, которые он время от времени неспешно отправлял в рот, запивая свежей водой. Я сразу догадался, что ученый муж пожелал видеть меня в минуту своего отдыха, и приветствовал муфтия с большим уважением, а когда он обратился ко мне с вопросами о долге правоверных, о чем четко сказано в Коране, я отвечал бегло и правильно, довольный, что экзамен оказался для меня не слишком трудным. Но когда я замолчал, муфтий неожиданно открыл прищуренные глаза, выплюнул на пол, прямо мне под ноги, финиковую косточку и гневно заявил:

– Повторяешь святые слова, словно попугай, и смеешь говорить о рае, будучи необрезанным…

Я страшно испугался, ибо все еще колебался, надеясь избежать обрезания, хотя многие отступники соглашались на это сразу, лишь бы поскорее забыть о неприятной операции.

Напугав меня, довольный собой муфтий продолжил:

– Но ты всего лишь раб, а за рабов отвечает хозяин. Говорят, что Абу эль-Касим – человек весьма богатый, он еще и господин христианской невольницы, у которой глаза двух разных цветов, почему она и видит будущее на песке. Женщины из гарема бегают к ней в городские бани, не в силах совладать со своим любопытством, и одаривают ее, лишь бы она погадала им на песке. Это правда? Отвечай!

– Уважаемый, мудрейший муфтий, – пролепетал я, – пусть милосердный Аллах убережет меня от искушения подглядывать за женщинами в бане!

Муфтий рассердился и закричал:

– Не пытайся скрыть от меня истину, ибо многие говорили мне об этой рабыне, а я и в самом деле не знаю – от Аллаха ли ее дар или же от злого духа, вселившегося в нее. А может быть, она такая же обманщица, как и ее господин? В любом случае, в этом надо разобраться, не то Абу эль-Касиму придется запереть свою рабыню в темницу.

Несмотря на то, что сердце все еще бешено колотилось у меня в груди, я не мог не думать об Абу эль-Касиме и об алчности ученого муфтия – и мне наконец-то открылась правда. Мое уважение к ученому мужу исчезло, я вскинул голову и промолвил:

– Возможно, мой господин и в самом деле запамятовал об этом важнейшем деле, но я думаю, он не откажется пожертвовать в дар мечети сумму, достойную его положения, когда получит разъяснение по адату вопроса, касающегося его невольницы-ворожеи. Однако я должен вам сказать, уважаемый муфтий, что мой господин очень беден, ибо сборщик налогов обобрал его до нитки, так что теперь вряд ли он сможет пожертвовать больше нескольких золотых.

Когда я понял, сколько безжалостных обманщиков живет на этом свете, слезы возмущения потоками хлынули из моих глаз, и я не стал больше сдерживать горьких рыданий. Муфтий жестом велел мне замолчать и заявил:

– Чтобы дать разъяснение по адату, я должен увидеть эту рабыню, но сюда ей приходить нельзя, дабы избежать сплетен и грязных домыслов. В пятницу, после вечернего намаза, я сам приду в дом твоего господина, и пусть он примет меня, как обычного гостя, без приличествующих моему сану почестей. Мой визит следует сохранить в тайне. Я закрою лицо полой халата, а бороду засуну за пояс, чтобы никто не узнал меня. Предупреди об этом Абу эль-Касима. Возможно, я довольствуюсь пятьюдесятью золотыми.

Его слова привели меня в замешательство, ибо я уже успел узнать и даже привык к тому, что люди на Востоке никогда не высказывают прямо своих мыслей. Однако, выслушав рассказ о моей беседе с муфтием, Абу эль-Касим, как ни странно, искренне обрадовался и сказал:

– Все складывается лучше, чем можно было ожидать. Еврей Синан и в самом деле нашел в Коране хороший совет и выбрал отличную наживку для моих крючков. За радостную весть, которую ты принес мне, я дарю тебе, Микаэль эль-Хаким, новый тюрбан и новое шелковое платье.

Я очень обрадовался, но и удивился.

– Значит, ты рад, что этот алчный старый муфтий заберет твои деньги? – спросил я.

А Абу эль-Касим ответил мне:

– Неудивительно, что муфтий хочет денег, ведь он всего лишь человек. Но его любопытство так же велико, как и его алчность. Он сгорает от желания увидеть Далилу, но чем человек умнее, тем он осторожнее. Потому-то ему и необходимо самому проверить, откуда ветер дует, чтобы вовремя спасти собственную шкуру.

В пятницу Абу эль-Касим велел Джулии приготовить белых куропаток под пряным соусом – да не жалеть перца, гвоздики и мускатного ореха. Сам же Абу купил у пекаря пирожных, облитых сладкой глазурью, положил сладости и фрукты в большую чашу, а свежую охлажденную воду сдобрил настойкой из возбуждающих трав. Но прежде всего он объяснил Джулии, что ей следует говорить, и предостерег, чтобы она ни в коем случае не впадала в обычный транс и не видела на песке чего не надо.

Муфтий пришел сразу после вечернего намаза и, пряча лицо в складках своих одежд, постучал палкой в дверь. Переступив порог дома, он с явным удовольствием вдохнул аппетитные запахи, вытащил из-за пояса свою бороду, расчесал ее пальцами и с упреком промолвил:

– Даже самая вкусная пища не заменит молитвы, к тому же мне не хочется причинять тебе лишних хлопот, Абу эль-Касим. Для меня достаточно нескольких фиников да глотка свежей воды.

Но в конце концов он все же позволил уговорить себя и отведал нашего угощения. Ел муфтий медленно, смакуя каждый кусок, пока все блюда не опустели. Абу эль-Касим, радушно улыбаясь, лично прислуживал гостю. После ужина наш хозяин вручил муфтию шелковый мешочек, украшенный изящной вышивкой.

– В этом мешочке, – низко кланяясь, почтительным тоном произнес торговец, – двадцать золотых. Не обессудь и прими их в дар от меня. И поверь – это все, что у меня осталось. Однако обещаю, что не забуду пожертвовать в дар мечети сумму более значительную, как только мои дела наладятся и я соберу достаточно денег. Как тебе известно, я купил рабыню и нуждаюсь в твоем совете и фетве[21], чтобы не нарушить наших законов. У нее глаза разного цвета, к тому же она видит странные вещи, чертя пальцем линии на песке.

Муфтий благосклонно кивнул, взвесил на ладони мешочек и сунул его за пазуху. Тем временем Абу эль-Касим привел за руку Джулию, откинул вуаль и поднес светильник к лицу красавицы, чтобы муфтий получше разглядел ее глаза.

– Аллах велик! – в испуге воскликнул муфтий. – Я никогда не видел ничего подобного! Но Творец всемогущ, а утверждая, что Он не может дать человеку глаза разного цвета, если такова воля Его, я усомнился бы в Его всесилии!

Не считаясь с расходами, Абу эль-Касим бросил на раскаленные угли кусочек настоящей амбры, а потом до краев наполнил большую медную чашу мелким белым песком и велел своей рабыне чертить пальцем линии на этом песке. Джулия сразу же впала в странное оцепенение и начала вещать замогильным голосом.

– Вижу вскипающее море, из моря поднимается знамя Пророка, – говорила она. – Воистину, знамя Пророка поднимается из волн, освободитель приближается с моря.

– Но ведь знамя Пророка хранится в серале[22] великого султана из рода Османов и поднимается лишь во время войн с гяурами. Впервые слышу, чтобы знамя очутилось в море! – удивлялся муфтий.

Не обращая на него внимания, Джулия продолжала:

– Из моря выходит десять ослов в серебряных уздечках с серебряными колокольчиками. Следом появляются из волн десять верблюдов; все они – под золотыми седлами, и все несут тяжелую поклажу – дары для тебя, благородный муфтий. Я вижу множество судов с богатой добычей. Все они стремятся в порт, и часть сокровищ предназначена для тебя и твоей мечети. Морские охотники делают щедрые пожертвования, строят восхитительные фонтаны и величественные мечети. Вижу, как владыка морей открывает новые медресе и создает при них лечебницы, давая на их содержание много денег, а проповедники под его покровительством никогда и ни в чем не испытают нужды. Но прежде, о муфтий, прольется кровь!

Муфтий, до сих пор внимавший ее словам, внезапно прервал Джулию:

– Кровь? Ты в самом деле щадишь кровь, глупая женщина? В таком случае, полагаю, твоими устами вещает злой дух!

– Прольется кровь! Я вижу кровь, – не сдавалась Джулия, – совсем небольшую черную лужицу запекшейся крови, которая не пачкает твоих одежд, а остается лишь на подошвах твоих сандалий, но ты меняешь обувь, бросая старую в жаркое пламя. А твои новые туфли из красного, благоухающего сафьяна украшены драгоценными камнями, и нет человека более знаменитого и ученого, чем ты, муфтий, ибо имя твое гремит над морями, а знамя Пророка защищает тебя от злобы неверных.

Глухо застонав, Джулия закрыла глаза руками. Муфтий же погладил бороду и так ответил на льстивое предсказание:

– Это очень странные видения, и, кажется, в них не стоит уж слишком верить. А может, эти предсказания говорят о тебе, Абу эль-Касим, перекликаясь с твоими собственными снами, и не имеют к моему будущему никакого отношения. Даже не знаю, что обо всем этом и думать… Бедный продавец благовоний не отдает за простой совет двадцать золотых. Хватить хитрить, давай говорить начистоту. Прикажи рабам покинуть комнату. Пусть оставят нас одних. Нам надо потолковать с глазу на глаз, призвав в свидетели одного Аллаха.

Абу эль-Касим немедленно велел нам удалиться и, плотно затворив за нами дверь, приказал Антти сторожить у входа, чтобы никто не помешал его беседе с муфтием.

Ученый муфтий оставался в нашем доме до глубокой ночи, а когда наконец ушел, прикрыв лицо полой халата и засунув бороду за пояс, Абу эль-Касим отправил Джулию спать, меня же позвал к себе и, бросив еще один кусочек амбры на тлеющие уголья, заговорил:

– Наконец-то мои замыслы приобретают реальные очертания! Можешь не волноваться – муфтий нас не выдаст. Он, разумеется, не собирается лезть на рожон, дав Джулии официальное разрешение предсказывать будущее, – это слишком опасно для почтенного старца, – но он обещал не вмешиваться в ее дела, так что Джулия может спокойно заниматься ворожбой в бане.

Таким-то образом Абу эль-Касим, дергая за разные ниточки, неспешно плел сеть, д которой должен был со временем запутаться Селим бен-Хафс. Однако я никак не мог успокоиться. Меня серьезно взволновали угрозы муфтия насчет обрезания, и, не выдержав, я спросил Абу эль-Касима, нельзя ли нам с Антти избежать этой ужасной операции. Ехидно улыбаясь, хозяин ответил:

– Не понимаю, почему ты так переживаешь из-за такой мелочи, Микаэль эль-Хаким. Обрезание поможет тебе снискать уважение всех правоверных. В этот радостный день ты проедешь по городу на белом осле, получишь много подарков и все будут радоваться твоему окончательному обращению в истинную веру.

Я резко ответил, что меня вовсе не прельщает прогулка по городу на белом осле и что я не собираюсь выставлять себя на всеобщее посмешище; к тому же, невзначай заметил я, операция может повредить здоровью Антти, который явно становится лучшим борцом на базарной площади, я же без Антти никогда не соглашусь на обрезание, ибо мы братья и когда-нибудь вместе войдем во врата рая.

Однако Абу эль-Касима нелегко было провести, и он тут же согласился, не вдаваясь в споры:

– Хорошо, хорошо! Всему свое время. Я человек терпеливый и дождусь, когда твой брат Антти – и в самом деле отличный борец – оправдает наконец мои надежды.