Властелин Колец - Хоббит, или Туда и обратно (пер. З. Бобырь)

Они еще не успели покинуть долину, когда небо впереди, на западе, потемнело, и навстречу им примчался ветер с дождем.

— Вот весело в мае! — сказал Бильбо, пока дождь бил ему в лицо. — Но мы отвернулись от легенд, и наш путь ведет домой. Я думаю, это первый привет оттуда.

— Но путь еще далекий, — заметил Гандальф,

— Зато последний, — отозвался Бильбо.

Они приблизились к реке, отмечавшей крайний предел Диких Стран, и к броду под крутым берегом, о котором вы, может быть, помните. Река вздулась, — и от таяния снегов с приближением лета, и от целодневного дождя; но они переправились, хотя это было нелегко, и с приближением вечера начали последний этап своего пути.

Он был почти таким же, как и в начале, только отряд на этот раз был меньше и молчаливее; и на этот раз не было Троллей. На каждом отрезке пути Бильбо вспоминал речи и события, какие были год назад, — а ему казалось, что прошло уже лет десять, — так что он быстро нашел то место, где пони упал в воду, а они свернули в сторону, навстречу неприятному приключению с Томом, Бертом и Биллом.

Невдалеке от дороги они отыскали зарытое ими золото Троллей, так никем и не тронутое. — Того, что у меня есть, мне хватит до конца жизни, — сказал Бильбо, когда они выкопали его. — Возьмите его лучше вы, Гандальф. Я думаю, вы сможете найти ему применение.

— Конечно, смогу, — ответил кудесник. — Но поделимся пополам! Быть может, оно окажется вам нужнее, чем вы думаете.

Итак, они завязали золото в сумки и навьючили на пони, которым это совсем не понравилось. После этого им пришлось двигаться медленнее, так как теперь они почти все время шли пешком. Но местность была зеленая, и всюду было много травы, по которой Хоббит ступал с удовольствием. Он утирал себе лицо красным шелковым платком, — нет! у него не осталось больше ни одного из своих, этот он занял у Эльронда, — потому что июнь уже привел с собою лето, и дни были снова яркими и жаркими.

Так как всему бывает конец, даже этой повести, то настал и такой день, когда Бильбо увидел места, где родился и вырос, где холмы и деревья были ему знакомы, как свои пять пальцев. Поднявшись на возвышенность, он увидел вдали свой родной Холм. Тогда он остановился и произнес:

— Далеки были мои пути: по полям и под деревьями, по горам и в подземельях, среди цветов и среди снегов. Но благословенны пути, приведшие меня домой, и счастливы глаза, видящие знакомую реку, и холмы, и деревья!

Гандальф пристально взглянул на него. — Дорогой мой Бильбо! — сказал он. — В вас есть что-то новое! Вы уже совсем не тот Хоббит, каким были раньше!

И они перешли мост, и миновали мельницу на реке, и вернулись прямо к двери Бильбо.

— Ой-ой! Что здесь творится? — вскричал он. А там была великая сумятица, и у двери теснилось много всякого народа, — почтенного, и малопочтенного, и многие входили и выходили, и даже не вытирали ног о коврик, как с неудовольствием отметил Бильбо. Если он удивился, то они удивились еще больше. Он прибыл в самый разгар аукциона! На двери висело объявление, написанное большими черными и красными буквами и гласившее, что «22 июня состоится распродажа имущества покойного Бильбо Баггинса из Тупика на Холме в Хоббитоне». Распродажа началась ровно в десять, а теперь было уже за полдень, и большинство вещей было уже продано, — то задаром, то за ломаный грош, как часто случается на аукционах. Родичи Бильбо, Саквилль-Баггинсы, усердно мерили шагами его комнаты, чтобы посмотреть, как разместится там их мебель. Словом, Бильбо был сочтен покойником, и не все обрадовались, когда это предположение оказалось ложным.

Возвращение Бильбо Баггинса наделало много шуму на Холме, и за Холмом, и по ту сторону Воды; это чудо было гораздо больше, чем девятидневным. Всяческие осложнения тянулись годами, и много времени прошло, пока его снова признали, наконец, живым. Особенно трудно было убедить в этом тех, кто сделал на аукционе выгодное приобретение; и в конце концов Бильбо был вынужден, для скорости, скупить обратно множество своих вещей. Многие из его серебряных ложечек исчезли — таинственно и безвозвратно. Лично он подозревал в этом Саквилль-Баггинсов; они же, со своей стороны, никак не соглашались признать вернувшегося Баггинса настоящим и с тех пор вовсе перестали с ним разговаривать. Им очень и очень хотелось поселиться в его славной, уютной норке!

Впрочем, Бильбо вскоре увидел, что потерял нечто большее, чем ложечки, — он потерял свою репутацию! Правда, он навсегда остался другом Эльфов, и его очень уважали Карлики, кудесники и прочий подобный народ; но окружающие уважали его теперь гораздо меньше. Действительно, все окрестные Хоббиты считали его «чудаком», исключение составляли только племянники и племянницы со стороны Туков, да и те не встречали у старших одобрения своей дружбы с ним.

Странно сказать, но ему все это было безразлично. Он был совершенно доволен; и шум чайника на очаге всегда казался ему теперь более музыкальным, чем бывал до дня Нежданного Чаепития. Свой меч он повесил над камином, а кольчугу — на подставке в холле (пока не отдал ее на хранение в Музей). Свое серебро и золото он истратил на подарки, то полезные, то экстравагантные, — чем до некоторой степени объясняется любовь племянников и племянниц к нему. Волшебное же кольцо он хранил в строгой тайне и использовал, главным образом, в случаях, когда к нему приходили неприятные ему посетители.

Он стал сочинять стихи и часто гостил у Эльфов; и хотя многие из соседей покачивали головами, показывали себе на лоб и говорили: «Бедный старый Бильбо», — и лишь немногие верили его рассказам, но он оставался очень счастливым до конца своих дней, — а они были необычайно долгими.

В один осенний вечер, несколько лет спустя, Бильбо сидел в своем кабинете и писал мемуары, — он хотел назвать их «Туда и обратно, путешествие одного Хоббита», — когда у двери раздался звонок. Это были Гандальф и Карлик, и Карликом был Балин.

— Войдите! Войдите! — вскричал Бильбо, и вскоре они сидели в креслах у очага. Если Балин заметил, что жилетка у Хоббита стала обширнее (и украшена настоящими золотыми пуговицами), то Бильбо тоже заметил, что борода у Балина стала на несколько дюймов длиннее, а нарядный пояс сверкает самоцветами.

Разговор пошел, конечно, о пережитых совместно событиях, и Бильбо спросил о новостях из стран вокруг Одинокой Горы. Там, по-видимому, все шло хорошо. Барду удалось восстановить Дол, и к нему собралось множество Людей с Озера, с юга и с запада, и долина теперь распахана и снова стала плодородной, и пустыня наполнилась цветами и птицами — весной, плодами и весельем — осенью. Озерный город тоже восстановлен и процветает еще больше, чем прежде, и по Быстрой реке, вверх и вниз, идет множество всяких товаров; и в этих краях Люди, Эльфы и Карлики живут в дружбе между собою.

Старшина Озерного города кончил плохо. Бард дал ему много золота для помощи Озерным людям; но он был из тех людей, какие легко поддаются Драконовой заразе, так что он присвоил себе большую часть золота, убежал с ним и умер от голода в пустыне, покинутый своими спутниками.

— Новый старшина умнее, — сказал Балин, — и его очень любят и приписывают ему все нынешнее процветание. И уже сочиняются песни о том, что в его время реки потекли золотом.

— Значит, предсказания старых песен все-таки сбылись, — заметил Бильбо.

— Ну, разумеется! — произнес Гандальф. — А почему бы им не исполниться? Не станете же вы сомневаться в старых предсказаниях только потому, что сами участвовали в их осуществлении? И не думаете ли вы, что все ваши приключения, опасности и спасения были делом только вашей удачи, только ради вас самого? Вы превосходная личность, Бильбо Баггинс, и я вас очень люблю; но мир велик, и вы, в конечном счете, занимаете в нем лишь очень скромное место.

— Что ж, это и к лучшему! — ответил, смеясь, Бильбо и пододвинул к нему фарфоровую банку с табаком.

Приложение

В прах тарелки искроши!

Вилки гни! Тупи ножи!

Вот что славный Бильбо Баггинс

Ненавидит от души!

Погаси огонь в печи!

Бей стекло о кирпичи!

Брось объедки на пол в спальне,

Жир ногою растопчи! 

Высыпь в ступку черепки

И пестом их истолки;

Расшвыряй потом их всюду

И изрежь половики! 

Вот что Баггинс ненавидит.

Эй! Посуду береги!

К хребтам, далеким и крутым,

К пещерам, мрачным и пустым,

Рассветный час уводит нас

За древним кладом золотым.

В былые годы под Горой

Сиял огней веселый рой,—

Где ныне лишь и мрак, и тишь,

И воздух затхлый и сырой.

Прилежный Карликов народ

Трудился там из года в год:

Он плавил сталь, гранил хрусталь,

Долбил в скале за ходом ход.

Там в золото искусный труд,

Вправлял алмаз и изумруд,

Из серебра там мастера

Отлили много чаш и блюд.

Вперед, вперед, к вершине той,

К Горе, далекой и крутой!

Мы в путь идем, и мы найдем

Наш клад забытый золотой!

Когда хор Карликов звучал —

Гудел, звенел, подземный зал;

Но тех баллад, их строй и лад,

Ни Эльф, ни смертный не слыхал,

Лес таял грудою углей,

И ветер плакал меж ветвей;

Играл огонь, как дикий конь,

Багровой гривою своей,

Звонили все колокола

В Долине: к Людям смерть пришла,

И с неба пал, свиреп и ал,

Дракон — и Город сжег дотла!

Хоть были топоры остры,

Хоть были Карлики храбры,—

Огонь и дым отрезал им

Пути к спасению Горы!

Туда, где спит глубоким сном

Дракон на ложе золотом,—

В заветный час, в рассветный час

За нашим кладом мы уйдем!

Вы куда это собрались!

Вас какие ждут дела?

Ваши пони расковались,

А река быстра, светла!

О! Тра-ла-ла-лэлли!

Спуститесь в ущелье!

Где и что вы потеряли?

Что несете и куда?

Угли тлеют в поддувале,

На огне кипит вода.

О! Тра-ла-ла-лэлли!

В ущелье веселье!

Лихо бороды свисают,

Пони гривами трясут;

И никто-никто не знает,

Что же все-таки несут

Мистер Баггинс, Балин, Двалин,—

Груши? Яблоки? Едва ли! —

Вниз, в долину!

Ха-ха!

Вы останетесь на ужин

Или план у вас другой?

Вашим пони отдых нужен,

Угасает свет дневной.

Так не лучше ль вам остаться,

Чем тащиться в мрак ночной?

Лучше с нами петь, смеяться,

Попытаться разобраться

В нашей песенке смешной!

Ха-ха!

Колоти, круши, избей!

В кровь лупи их, не жалей!

В город Гоблинов, живей,

Иди, мой мальчик!

Жми, кусай, секи, пинай!

Молоти, хлещи, толкай!

Вниз, под землю загоняй!

Хо-хо, мой мальчик! 

Бей, швыряй, хватай и взгрей!

Вой, рычи, мяукай, блей!

Мрачный ход, подземный ход

В город Гоблинов ведет,—

Так гони же их скорей

Вниз, мой мальчик!

Пятнадцать птичек на пяти смолистых елках прыгают,

Трясут печально хвостиками, жалобно чирикают!

Какие птички странные! Они совсем бескрылые!

О, как же с вами поступить? Скажите, птички милые!

Поджарить вас, испечь ли вас, иль просто вас сварить?

О птички, помогите нам, скажите, как нам быть!

Пылайте, дрова, и мох, и трава!

Пусть жарким огнем все вспыхнет кругом!

Чем пламя сильней, тем нам веселей! —

Я — хей!

Подпаливай их, поджаривай их!

Пусть бороды враз вдруг вспыхнут у вас,

От сморщенной кожи поднимется чад,

И черные кости в золе затрещат,—

В черной золе,

На черной земле,—

И Карликов души отправятся в ад!

Чем пламя сильней, тем нам веселей!

Я — хей!

Как будто легкий ветерок

Колышет вереск, чахлый дрок,

Но там, в тиши лесной глуши,

Не шевельнется ни листок. 

Но вот уж ветер наяву

Примял безжалостно траву,

Стволы качнул, и лес вздохнул,

Роняя желтую листву. 

Все резче ветер, все сильней

Шумел, свистел среди ветвей,

И все, кто мог, не чуя ног,

Спешили спрятаться скорей. 

Сгибались прутья ивняка,

Вздувалась волнами река,

А в небесах, как паруса,

Неслись к востоку облака. 

Над той Горой промчался он,

Где в подземелье спит Дракон,

И черный дым, клубясь над ним,

Пятнает серый небосклон. 

Потом, земной покинув круг

Над нею ветер взвился вдруг

Туда, где синяя звезда

Плывет в толпе своих подруг.

Старый, толстый паук, подлая скотина!

Не страшна мне твоя злая паутина!

Остолоп! Остолоп!

Толстый зад, дурацкий лоб!

Не боюсь я тебя, глупого кретина! 

Толстопузый дурак, зря ты время тратишь!

Толстопузый дурак, ты меня не схватишь!

Остолоп! Остолоп!

Прыгай вниз, брюхатый клоп!

Все равно, на ветке сидя, ты меня не схватишь!

Мы в путь вас послали, и путь ваш далек:

Обратно, обратно помчит вас поток

Из тьмы подземелья на вольный простор.

От древних, суровых, от северных гор,

От чащи лесной, от кустов ивняка,

Все дальше и дальше помчит вас река.

Покиньте лесов непроглядную тень!

Пусть ветер вас гонит и ночью, я в день,

Из мрачной, и дикой, и душной глуши,

Пусть вас провожают, шурша, камыши,

И гибкий, зеленый тростник молодой,

И пряди тумана над темной водой,

А ночью сквозь эту белесую муть

Далекие звезды укажут вам путь,

Когда же рассвет озарит облака,

Изменит свое направленье река.

На юг вы плывите, все дальше на юг;

И вот горизонта расширится круг,

И алое солнце осветит тогда

На пастбищах мирных большие стада,

На низких холмах молодые сады,

Где зреют и рдеют под солнцем плоды,

Где зелен в лощинах нетронутый луг.

Вы к югу плывите, все дальше на юг!

Оттуда пришли вы к нам, издалека,

И вот вас обратно уносит река!

Эй кати, кати, кати

Прямо к люку впереди!

Поднимай! Давай, давай!

Вниз их, вниз их, вниз швыряй!

Король резного камня

В пещерах под Горой,

Король озер подземных

Придет к себе домой! 

Его златой короны

Опять блеснут лучи,

И музыка, как прежде,

В чертогах зазвучит.

И солнце засияет,

И травы расцветут,

И золотые реки,

Блистая, потекут. 

Повсюду будет радость,

Исчезнет мрак сырой,

Когда Король вернется

В пещеры под Горой!

Король вернулся в свой дворец!

Вновь засверкал его венец!

Как страшный сон, исчез Дракон,

Пришел проклятому конец!

Стрела быстра, и меч остер,

И грозен Карликов топор,

И их рука, как сталь, крепка,

И Врат Горы надежен створ.

В былые годы под Горой

Сиял огней веселых рой,

Где ныне лишь и мрак, и тишь,

И воздух затхлый и сырой.

Там в золото искусный труд

Вправлял алмаз и изумруд,

И в сердце гор как птичий хор,

Звучали песни там и тут.

О, гордый Карликов народ!

Пришла пора, настал черед!

Погиб Дракон, свободен трон,

Здесь, у ворот, Король нас ждет!

Скитаний минули года…

Сюда, сородичи, сюда!

Со всех концов под отчий кров,

Чтоб поселиться навсегда!

В подземный родовой дворец

Король вернулся, наконец;

Вновь занял он свой древний трон,

Сияет вновь его венец!

Мертв, убит Дракон ужасный!

Где былая мощь его?

От брони его алмазной

Не осталось ничего!

Этот подвиг кровью куплен;

Ей высокая цена:

Трон утрачен, меч иступлен,

Жизнь угасла не одна…

Но шумят все так же травы,

Так же плещется волна,

И среди стволов дубравы

Эльфов песнь еще слышна:

Сюда! Тра-ла-лэлли!

Вернитесь в ущелье!

Здесь у нас луна сияет

Ярче груды серебра;

Здесь алмазами сверкает

Звезд веселая игра.

Синий вечер на пороге,

Тьма скрывает берега…

Странник, ты устал в дороге,—

Отдохни у очага!

О! Тра-ла-лэлли!

Вернитесь в ущелье!

О! куда же вы так поздно?

Что влечет вас в дальний путь?

Небосвод сияет звездный,

Речка манит отдохнуть.

Груз тяжелый наземь сбросьте,

Пусть печаль уйдет из глаз!

В эту ночь вы — наши гости,

Эльфы рады видеть вас!

О! Тра-ла-лэлли!

Вернитесь в ущелье!

Тра-ла!

Пойте радостно, друзья, время наступает!

Ветерок шумят в деревьях, вереском играет;

Как цветок. Луна раскрылась в звездном отдаленьи,

Зажигает ярко окна Ночь в своем селеньи.

Для веселья и для пляски время наступает,—

Пусть же пляшущие ноги устали не знают!

На траве роса играет, подползают тени;

Хорошо среди друзей в этот час весенней! 

А теперь споем потише, гостя мы восславим,

Сладкий сон ему навеем, а потом оставим.

Спит скиталец, пусть приснится сон ему счастливый…

Баю-бай! Баю-бай! Тссс, ольха и ива!

Не шуми, сосна ветвями; тише ясень с дубом!

Вы его не разбудите веток шумом грубым.

Пусть веселая река стихнет до рассвета,

Пусть задремлет и Луна, облаком одета!

Идут дороги через овраг,

Через леса вьют ленты свои,

Через пещеры, где вечный мрак,

Через мелеющие ручьи,

По зимним, пушистым белым снегам,

По цветам, что теплый июнь несет,

По траве, по холодным, мертвым камням,

Через пустыни и средь болот. 

Над ними хмурятся облака,

Над ними звездный гуляет рой…

Вперед ведут дороги, пока

Путник не повернет домой.

Глаза, что видели меч врага,

И смерть, и мрак подземной тюрьмы,

Увидят опять родные луга,

Реки, поля, и леса, и холмы.