Глава 23.

У Элли были голубые холодные глаза. Порой казалось, что из них посыплются льдинки или даже целые снежные хлопья. Она не любила, когда я её отвлекал. Она начала писать повесть или роман, и отдавалась этому делу несравненно больше, чем мне. Я мог только выклянчить у неё стихи и читать их где-нибудь в одиночестве в зелёной беседке и заучивать наизусть. Наши отношения подошли к той грани, за которой уже не нужны слова. Я с полувзгляда понимал, хочет ли она меня видеть в данный момент и угадывал её намерения, стоило ей взять телефонную трубку.

Я говорил себе, что она когда-нибудь устанет, и даже закончит свой роман. Мы виделись в основном днём, так как по вечерам на неё находило вдохновение. По крайней мере днём было труднее встретить Алекса, и нам почти никто не мешал. Мы просто разговаривали на разные темы, касающиеся в основном Мириала, наших друзей, обсуждали книги, фильмы, — вобщем, всё по-прежнему стояло на месте. Ради Элли я перечитал все книги про Керта, и мы часами говорили о нём и о его идеях.

Помимо своих сверхъестественных способностей Керт обладал ещё дьявольским обаянием и умением переворачивать всё с ног на голову и убеждать, что так и должно быть. Он не заявлял, что он — Бог, а тонко намекал, подводя к этой мысли и доказывая. Основными постулатами его так называемой религии были утверждения, что не существует чувств, и что Бог для того и создан, чтобы заботиться о людях, а значит, давать им то, что им необходимо. Причём не ограничиваться туманными обещаниями и намёками, а лично являться и помогать, но, разумеется, не просто так. Керт говорил, что обо всём всегда со всеми можно и нужно договориться, и никакой Бог исключением быть не может. Хочешь чего-нибудь — вызывай его к себе и заключай договор. И тебе не грозят никакие адские пытки, потому что никто не покушается на твою несчастную алчную душу.

Такая идея Бога, являющегося к каждому по первому зову, да ещё не нагружающего десятью заповедями и нагорными проповедями, которые ещё попробуй втолковать неразумному человечеству, а напротив, помогающего и дающего желаемое, оказалась просто бальзамом на незаживающие раны человечества, вечно мечтающего и вечно недовольного. Договориться с Кертом было легко. Если ты, например, по уши влюблялся и бредил какой-нибудь девушкой, ты мог попросить у Керта, её благосклонность, а за это согласиться с тем, что через три года, восемь месяцев и два дня ты, будучи в Каире, угодишь под лошадь, сломаешь себе ногу и пролежишь в гипсе четыре месяца. Конечно, расценки у Керта были высоки, но ведь у него не было конкурентов!

А тут мы подходим к самому интересному. В какой-то мере эта идея Керта напомнила мне опыты Стрисси — судите сами: Керт утверждал, что чувств, как таковых, не существует, что все люди созданы самодостаточными, и если кто-то считает, что он что-то чувствует, то у него просто нарушена психика. Целая система специальных тренировок была создана великим Алексом для укрепления этой злосчастной психики, порождающей тревожные иллюзии. Собственно, в ней было немало полезного, но нет нужды подробно говорить о ней. Чувства, говорил Керт — это частичка другого человека, сгусток его мыслей и намерений, который ты, по слабости своей, впустил внутрь. А он чужеродный, мешает, беспокоит. Отсюда — выводы. Молодой человек, имевший несчастье полюбить девушку, за которую продал собственную ногу, намерен на ней жениться, но, памятуя об оплате, едет по делам в Каир и пишет ей оттуда, что сломал ногу, просит приехать и провести с ним эти четыре месяца до свадьбы. Он отложил все свои дела, планируя провести четыре неподвижных месяца и выполнить договор. Но, оказавшись в постели с гипсом, он неожиданно узнаёт, что в его родном городе осуществляется важный проэкт, в который он вложил годы, силы и надежды и уже отчаялся когда-нибудь увидеть воочию результаты своих трудов. Всё происходит без него, и единственное, на что он может надеяться — это на скромный процент за идею, и то в лучшем случае. Его отсутствие позволило компаньонам объявить его вне игры.

Керт был богат на выдумки, и единственная цель, которую он преследовал — доказать людям, что чувства не стоят не то что сломанной ноги — кусочка скорлупы от яйца. Следуя за ними, можно потерять всё, что Керт и демонстрировал, довольно удачно.

Вобщем, это был опасный господин. Он передвигал предметы на расстоянии, зажигал огонь и вызывал чувства, необходимые ему, следуя своей теории об их природе. Его своеобразные мягкие манеры, гипнотизирующий, словно засасывающий взгляд, строгие костюмы и платиновые перстни на руках были взрывоопасной смесью. Но к нему тянуло так сильно, как тянет людей ко всему неведомому и причастному высшим силам, посланному им и до них снизошедшему.

Элли тоже казалась мне существом высшего порядка. Я просто не мог вообразить, откуда стихи берутся у неё в голове. Если Алекс сотворил Керта из себя самого, то это ещё можно было понять, но Элли!… Неужели она была способна что-то чувствовать?

Я сомневался не только потому, что она была почти равнодушна ко мне, в отличие от всех девчонок, которые просто проходили мимо (нет, конечно, это было довольно странно, но это я ещё мог понять), но было в ней и что-то ещё, какая-то неспособность к состраданию и переживанию. Когда на Мерс находила тоска, она разговаривала с ней подчёркнуто грубовато, в то время как у меня просто сердце обливалось кровью, так жалко было на неё смотреть. Когда мы вместе смотрели фильмы, то даже самые трогательные сентиментальные сцены, при которых у меня на глаза наворачивались слёзы, её, казалось, совершенно не трогали.

Она была не совсем бесчувственной, как кукла, вовсе нет — она заразительно смеялась, обсуждая что-то, она входила в азарт и спорила до хрипоты. Ей было доступно всё, что не касалось сердца, что его не задевало. Откуда же у неё брались стихи, от которых кожа покрывалась мурашками и захватывало дух?

Элли объясняла это так:

— Иногда мне кажется, что все слова просто висят в воздухе, и, если настроиться на правильную волну, начинаешь их слышать, -говорила она.-Может, это обрывки чьих-то мыслей, прошлых, будущих, а может, это твои собственные мысли -уже и не разберёшь.

Всё начинало запутываться в один клубок, и где-то рядом меня уже ждал ответ.

Однажды утром, когда я, по обыкновению, вышел из лифта на пятом этаже, чтобы навестить Элли и узнать, найдётся ли у неё для меня время, передо мной неожиданно вырос Керт Хорбл собственной персоной и преградил путь.

Я судорожно вздохнул, и моё сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Конечно же, Керт почувствовал это, потому что самодовольно улыбнулся, красиво растянув узкие белы губы. Ничего не говоря, он любовно провёл рукой по моим волосам, покрутил золотой значок, стряхнул пылинку с плеча.

Я стоял, не шевелясь и не дыша, а моё сердце отчаянно рвалось наружу. Керт растягивал удовольствие, садистски улыбаясь.

— Ты мне нравишься, Гэл, -наконец сказал он.

— Вот спасибо, -пробормотал я.-Пусти, мне пора.

— Никуда тебе не пора, парень, не вешай мне на уши лапшу.

Я закрыл глаза. Теперь мне предстояло решить, что хуже — мерзкий растолстевший Алекс или холодный опасный Керт.

— Чего тебе?-Выдавил я.

— Ты не рад меня видеть?-Керт обиженно выпятил нижнюю губу.-А я-то думал…

— Керт…

— А жаль… Мы с тобой могли бы как следует поболтать. Почему ты меня избегаешь? Остальные более дружелюбны… Рекс Гейран, например, всегда здоровается и спрашивает, как у меня дела. И Элли вчера болтала со мной целых полчаса…

Тяжело дыша, я прислонился к стене. Мой страх был таким же липким, как вязкая жидкость в склепе Керта, таким же неестественным и сырым.

Керт снова любовно стряхнул с моего плеча невидимую пылинку и убрал руку, преграждавшую мне путь.

— Я тебя не держу, -сказал он.-Иди к Элли, малыш, и развлекайся на здоровье, но если тебе всё же захочется поговорить, я буду тебя ждать. Преданно и верно, каждое утро, день и вечер (по ночам я, уж прости, всё-таки буду спать), как Мерс ждёт жестокого Гейрана, надеясь, что когда-нибудь он к ней вернётся.

Я осторожно сделал шаг в сторону, повернулся и пошёл по коридору на подгибающихся ногах. Керт пристально смотрел мне вслед, и его страшные мысли просверливали дыры в моей спине.

Мы с Элли расположились у бассейна и долго лежали молча. Я никак не мог придти в себя, а она, наверное, обдумывала какие-то детали своей книги. Я так привык находиться рядом с ней, что всё время без неё просто ждал, когда она освободится. Может, рядом с ней я был полным ничтожеством, актёром-неудачником, не заработавшим ни цента за свою жизнь и живущим у своей подружки, но я её уже почти любил, и мне казалось, что это даёт мне право её видеть. Я же, похоже, был нужен ей просто для компании — со мной можно было отдохнуть и повеселиться, поболтать о пустяках и позагарать, но я довольствовался и этим. Я даже строил планы покорения её сердца, но для этого существовало только одно условие — показать ей, на что же я способен, продемонстрировать свой талант. Тогда уж совершенно точно она не устоит, и я смогу чувствовать себя с ней на равных, и быть настойчивей. Может, даже она сама прибежит ко мне, и в её глазах я увижу уважение и восхищение. Не судите меня строго — я должен был на что-то ставить в жизни, и я ставил на то, что казалось мне наиболее вероятным и осуществимым.

Но одна вещь меня немного тревожила и даже казалась кощунственной — Элли писала книгу про Мерс с Рексом. Её вдохновила эта история, и она, особо не стесняясь, использовала несчастную Мерс и выдавливала из неё подробности их отношений и чувств. Я пытался даже возразить и сказать, что, может, не стоит её так мучить, на что Элли ответила, что Мерс только рада возможности поговорить. Но это было всё-таки жестоко, на мой взгляд. Теперь у бедняжки просто не оставалось шансов избавиться от мощной энергетической тени Рекса и злобного поблёскивания стёкол его очков.

Но мне было приятно, что Элли посвятила меня в свои планы, и даже иногда давала читать напечатанные страницы. Конечно, имена героев были изменены, но зато в описаниях было очень много общего. Кэмели был в восторге — его правдолюбие торжествовало. Кому дано, тот поймёт.

Чем больше я узнавал, тем больше незаурядная личность Рекса Гейрана вызывала у меня священный ужас. Не говоря уже о том, что его знаменитое умение вовремя «включать дурачка» позволяло ему добиваться желаемого с наименьшими потерями времени и сил, я опускаю его успехи на профессиональном поприще и в области руководства людьми, которые неоспоримы и просто невероятны, и перехожу к Рексу жестокому, самолюбивому, затаившему либо скрытые обиды, либо великую злость — Рексу-Дон Жуану, Рексу-покорителю сердец.

Талантом в этой области он обладал недюжинным. Если мои методы сводились к обаятельной улыбке и нежным прикосновениям, то у него их насчитывалась, вероятно, не одна тысяча. Не обладая ни внешностью, ни обаянием, ни респектабельностью, он выглядел каким-то беспомощным и домашним, доступным и легко идущим в руки. Он казался погружённым в работу неизбалованным женским вниманием одиноким холостяком и представлялся более чем лёгкой добычей молоденьким актрисам. Он был робок и нежен, трогателен и нелеп до смехотворности. В эти сети легко попадали все, кто имел честь с ним поговорить, и даже упорные слухи не могли убедить их в обратном.

Его правилом было никогда не обманывать надежд. Чтобы заставить себя полюбить по-настоящему, надо очень постараться, и Рекс не жалел на это ни времени, ни сил. Он бросался помогать своей несчастной жертве, выкладываясь на полную катушку. Не надо даже и говорить, что роль была ей обеспечена — разве можно было полюбить того, кто обманул твои ожидания? Такие разбиватели надежд вызывали у него глубокое презрение, их недостойные методы казались ему верхом ограниченности и тупости. Он брал выше — он становился незаменим.

Он брал все проблемы жертвы на себя, играя роль безумно влюблённого в первый раз в жизни несчастного стареющего холостяка, он был рядом каждую секунду, готовый помочь и утешить. Он возвышал актрису в собственных глазах, и без него она не могла даже пошевелиться, словно источник её вдохновения он уносил с собой.

Конечно же, Мерс, словно под наркозом, была полностью поглощена этим красивым романом. Она уже слабо помнила, с чего всё началось, и сама работа интересовала её настолько, насколько позволяла быть рядом с Рексом. Заваливая её с ног до головы дорогими подарками, он давал ей понять, что это — навсегда. За несколько месяцев таких отношений мог потерять голову кто угодно, а тем более актриса, слабая и чувствительная.

Разумеется, когда съёмки подходили к концу, Мерс уже и думать не могла ни о чём, кроме Рекса. Само собой подразумевалось, что теперь им одна дорога — под венец. Но не тут-то было! Рекс так вовсе не считал. Он ушёл совершенно некрасиво, просто устроив скандал и обвинив её в корыстных мотивах, а она до сих пор так ничего и не смогла понять. Обрушившаяся на неё слава была просто наказанием, оказавшись ненужной и даже лишней. Она её испугалась, как человека с ножом, выскочившего из-за угла. Она не знала, зачем ей это и как дальше жить и не могла даже вспомнить, почему мечтала о ней с самого детства.

Всё это было бы легко поправимо, если бы Рекс не маячил у неё перед глазами. Можно было его забыть и справиться с болью, и распробовать вкус славы, и полюбить его, и снова полюбить себя. Но нет — Рекс поджидал её на каждом углу, чужой и далёкий, словно и не Рекс вовсе, а его копия, хранящаяся на складе. Вежливые кивки, полуулыбки, полнейшее безразличие и новые жертвы — это теперь стало её жизнью, и другой жизни у неё не было.

Просто голова шла кругом, так это всё было страшно. Прослеживались чудовищные взаимосвязи, напрашивались жуткие открытия. В Мириале каждый получал то, что хотел, но, Господи, чем же он за это платил?! Голову готов дать на отсечение, господа, что это были вовсе не деньги!

По вечерам я стал захаживать в бар, поджидая Алекса. Элли трудилась над книгой, и свободного времени у меня было — хоть отбавляй.

Алекс ждать себя не заставлял и появлялся сразу. Господи, я был просто счастлив, что он вернулся!

Похудеть для него оказалось делом двух недель, и он, вернувшись в прежнюю форму и к прежней мрачности, снова обрёл невероятную притягательную силу. Я слушал его, раскрыв рот, смотрел на его острый профиль, и его грустные глаза неземной красоты светились отражением какого-то далёкого, давно погасшего света. Он жил с какой-то нечеловеческой болью, источник которой я никак не мог определить. Стрисси говорила, что в таком состоянии он беззащитен, потому что неполноценен, но, по-моему, дело было не только в этом.

Алекса совершенно не интересовал женский пол, по крайней мере, я этого не замечал. Я пытался убедить себя в том, что с его мутациями вряд ли кто-то выдержит совместное проживание, но это было не единственной причиной. Было что-то ещё, и я, кажется, снова предчувствовал ответ, впрочем, как всегда.

Однажды Керт явился за Алексом в бар, они уединились и сели за столик, заказав бутылку коньяка. Тут вовремя подоспел Кэмели, и я с удовольствием скоротал вечер с ним. Через пару часов я имел возможность наблюдать такую картину — Алекс с Кертом, здорово набравшись, встали из-за стола и, шатаясь, в обнимку двинулись к выходу. Я просто замер от изумления — я никогда раньше не замечал, что они ТАК похожи! Совершенно одинакового телосложения, одного роста, они шли рядом, словно близнецы, и единственное их различие было в цвете и длине волос. Тёмные густые волосы Алекса немного вились, и он стриг их достаточно коротко, а Керт был блондином, и его волосы были тонкими, ровными и доставали почти до самых плеч. Он зачёсывал их назад или собирал в хвост, что подчёркивало его изящество и элегантность. Я ещё забыл про цвет глаз — карие у Алекса и серые, почти белые у Керта. В остальном они были похожи, как две капли воды!

Глава 24.

Тонита рано разбудила меня утром. Она жарила на кухне картошку, а так как у нас не было элементарной вытяжки, я чуть не задохнулся. Я встал и побрёл в ванную возиться с протекающим умывальником и корчить рожицы в мутном зеркале. Привет, Аль-Торно!

Днём позвонил Дик. Пытка продолжалась.

— Ты трезв?-Спросил я его.

Он промычал что-то невнятное. Пришлось ехать к нему. Как-никак, он был моим приятелем, и я не позволял себе по отношению к нему ни одной дурной мысли. Просто наступало время Дика Стоуна, и он вовсе не был в этом виноват.

Я начинал понимать, что творилось с Диком, зачем он так отчаянно цеплялся за своё прошлое и искал поддержки у бывшей труппы — он боялся. Он боялся просто нечеловечески, но безотчётно, и этот страх сидел так глубоко внутри, что он и сам не подозревал о его существовании. Дело в том, что в том мире, куда он попал, ему, как это ни странно, не было места. Он был хронически ленив и робок, он мог только играть, но и сам до конца не понимал, зачем он это делает. Он не нашёл общего языка ни с кем на студии, потому что не умел и не хотел, и жаловался мне, что его все ненавидят. Едва вернувшись, он бросался к телефону и звонил мне или ещё кому-нибудь, чтобы убедиться в реальности происходящего, услышать в голосе собеседника уважение и зависть. Он хотел, чтобы его любили, любили просто за то, что он — Дик Стоун, а на студии никто этого делать не хотел и никто с ним не считался.

— Когда я говорю, что болен, Рекс на меня орёт нецензурными словами и клянётся, что вышвырнет меня, -жаловался Дик.-Никакого уважения к моему таланту!

Кто бы это, интересно, принялся уважать актёра, ещё ничего не доказавшего? Но объяснить это Дику было практически невозможно — он считал, что получив роль, заслужил все почести и доказал всё на свете. Было печально наблюдать за ним и видеть, что он просто распадается по частям, но помочь ему я никак не мог. Собственно говоря, окажись я на его месте, неизвестно, что бы запело моё самомнение, не случись со мной того, что случилось. Конечно, эта удача подорвала его психику — вот так вот, с ходу, не мечтая, не надеясь, после пожара в нашем театре — на «Эльдорадо»! С корабля на бал! Так, наверное, было нельзя — ни опыта, ни помощи, ни поддержки. Приходится всё доказывать самому, и Дик решил добиваться уважения к себе бесконечными капризами.

Я начинал понимать, что говорила Мерс о том, что если бы я получил эту роль, это было бы кошмаром. В этот мир нельзя входить Диком Стоуном с улицы — надо всё хорошо подготовить и осознать, взвесить все «за» и «против», потому что это не так легко, как кажется на первый взгляд. Нельзя отрезать верёвки, нельзя подниматься в небо без подстраховки, не зная, что тебя ждёт. Всё может обернуться против тебя в считанные секунды, и ты должен быть к этому готов.

Я поехал навестить Стрисси, и на этот раз взял с собой Тониту, чтобы она купила ей очередную глиняную статуэтку.

Но больной продавец в полосатой рубашке заявил, что сегодня все фигурки стоят восемнадцать долларов, потому что я купил последнюю за три.

Я невозмутимо отсчитал три доллара мелочью, сунул ему в руку и взял первую попавшуюся фигурку. Он грозно зарычал, но деньги взял.

— Он тебя убьёт, -прошептала Тонита.

— Плевать, -ответил я.-Нельзя наживаться на чужом горе.

Мы постучали и вошли в палату. Стрисси лежала на кровати, повернув голову к окну, и не обратила на нас никакого внимания.

— Подойди к ней и дай статуэтку, -шепнул я Тоните.

— Я боюсь, -также шёпотом ответила она.

— Не валяй дурака, Тони, -сказал я.-Она тебя не тронет.

Тонита осторожно приблизилась и протянула Стрисси женскую фигурку. Она даже не пошевелилась.

Тогда я подошёл к её кровати и присел на корточки у её изголовья.

— Здравствуйте, Стрисси, -сказал я.-Вы можете молчать, если хотите, а мы оставим вам статуэтку на тумбочке.

— Уходите, Гэл, -глухо сказала она.-Считайте, что вы сделали своё дело, а к вашей статуэтке я не притронусь.

— Пойдём отсюда, -шепнула Тонита.-Она бредит.

— Это не бред, красавица, -ответствовала Стрисси хриплым голосом.-Просто так он бы сюда не пришёл.

— Гэл!-Взмолилась Тонита.

— Подожди меня в коридоре, -сказал я.

Тонита вышла, закрыла за собой дверь, и мы остались одни. Стрисси лежала и смотрела в пустоту.

— Я же хочу помочь, Стрисси, -начал я.-Отломайте голову статуэтке и выбросьте в окно, и вам станет легче.

— Нет, Гэл, -сказала она.-Мне надоело. Больше я в это не верю. Так и скажите тем, кто вас послал, что я устала заниматься этой бессмыслицей. Это унижает моё достоинство и оскорбляет, а я хочу сохранить уважение к себе.

— Меня никто к вам не посылал, Стрисси. Просто…

— Просто не вешайте мне на уши лапшу. Когда я вижу вас, то лишний раз убеждаюсь, что я не больна. Я стала просто жертвой заговора Джека, и вы, и я -лишь его части. Он закрыл меня здесь и заставил заниматься этой ерундой, чтобы убедить всех, что мой эксперимент — просто бред умалишённого, а вас посылает проверять.

— Стрисси…

— А ведь когда он пригласил меня в Мириал, он так не считал! Я была гением, я сделала великое открытие, и он преклонялся передо мной и помогал! Он заставил меня гордиться собой, предоставил широкое поле деятельности! Гэл, весь Мириал -это результат моего эксперимента, моего труда!

— Может, вы несколько преувеличиваете, Стрисси?…-Робко возразил я.

— Что?!-Взорвалась она.-Я -преувеличиваю? Да как вы смеете, Гэл, как повернулся ваш дерзкий язык? Я — великий учёный, и мне дана неограниченная власть над людьми! Я могу превращать их в кого угодно, менять их судьбы и жизни, и человечество не вспомнит второй личности за всю свою жалкую историю, наделённую подобной властью!

— Но вы же сами сказали, Стрисси, что эта власть была вам дана…

— Не заговаривайте мне зубы! Вы -всего лишь жалкий индивидуум, состоящий на побегушках у того, кто возомнил себя Богом! Не ровен час, я добралась бы и до него, чтобы посмотреть, из чего состоит он, и с корнями вырвала бы его дерзкое самомнение!

Стрисси села на кровати и прижалась к стенке, словно опасаясь, что я её ударю. В её глазах не было никакой уверенности в правоте своих слов, а лишь упрямство и страх.

— Поправляйтесь, Стрисси, -сказал я и встал.-Я ещё как-нибудь вас навещу.

Она смотрела на меня остекленевшими глазами и не слышала. Одной рукой она машинально схватила белую фигурку на тумбочке и судорожно её сжала. Что бы она не говорила, а это бессмысленное действие давало ей хоть какую-то надежду на выздоровление, и она была обречена на это до конца своей жизни, ибо трудно было поверить в то, что её оставит тяжёлая болезнь. Наказание за её непослушание и собственную переоценку было, по-моему, слишком жестоким. Хотя не мне судить о справедливости и возможных последствиях её поступков, продиктованных мнимой вседозволенностью и придуманным величием.

Когда я вышел в коридор, Тонита ждала меня у окна.

— Откуда ты знаешь её, Гэл?-Спросила она.

— Она -мать моей бывшей приятельницы, -нашёлся я.

При словах «бывшая приятельница» у Тониты обычно пропадало всякое желание продолжать расспросы.

Когда мы вышли во двор, в нескольких метрах от нас на зелёный газон с тихим звуком упала маленькая белая головка и разлетелась на множество мелких осколков.

Глава 25.

Утро в Мириале было солнечным и тёплым. Я лениво потянулся и нехотя сполз с постели. Именно сегодня мне хотелось как следует поваляться и помечтать, в мою душу закрадывалось тихое, маленькое и очень счастливое предчувствие, с которым хотелось остаться наедине и получше его рассмотреть, и запомнить, и вырастить, и осуществить.

Оно, наверное, было связано с Элли. Было бы совершенно неестественно, чтобы кто-то другой сумел наполнить мою душу таким ноющим счастьем.

Но мистер Джек ждал меня, и я не имел права опоздать. Строгий распорядок моей жизни в Мириале, в отличие от лежания на диване и бесцельного слоняния по улицам в Аль-Торно, поддерживал тонус и даже вызывал какую-то жизнерадостность. После того, как я выполнял все задания на сегодняшний день, мой отдых, казалось, был тоже расписан и предусмотрен. Это создавало чувство уверенности, защищённости и покоя. Может, оно и было обманчивым, потому что скрытые угрозы мерещились мне на каждом шагу, но моё умиротворённое состояние обещало мне, что я справлюсь со всем, что мне предстоит.

Так было и сегодня. Даже Керт, поджидавший меня в своём кабинете, показался мне не таким опасным.

— Джек снова направил тебя ко мне?-Спросил он, стуча по столу карандашом.-Ну что ж, проходи, располагайся.

— Ты же знаешь, зачем я пришёл, -упрекнул его я.-Давай сюда график и не валяй дурака.

— Ого!-Восхитился Керт.-Надо же, каким грозным ты можешь быть!

Он откинулся на спинку и стал не спеша меня рассматривать, словно не видел никогда раньше.

У меня внутри что-то съёжилось и заскулило. Керт пристально смотрел на меня, проверяя на прочность, но я не выдержал и пяти секунд.

— Слабак, -презрительно сказал Керт.-Тут таким не место. Так чего тебе?

Ну почему я его так боялся? И почему он без конца действовал мне на нервы, просто выворачивая наизнанку все внутренности?

Не дождавшись ответа, Керт взял со стола какую-то книгу и сделал вид, что углубился в чтение.

— Справишься со страхом, позовёшь, -бросил он, не поднимая глаз.

Я перевёл дыхание и робко сказал:

— Керт, давай сюда график.

— А, график!-Хлопнул он по лбу.-Так вот чего ты здесь! А я-то думаю… Возьми там, на столе слева.

Я осторожно подошёл и в самом деле нашёл на столе этот распроклятый график. Оставалось только радоваться, что сегодня Керт так быстро меня отпустил.

Он продолжал якобы читать. Невольно я скользнул глазами по книжке и замер от неожиданности. Название показалось мне знакомым — «Глаза, глядящие с того света».

— Может, тебе что-то скажет имя автора?-Проявил участие Керт.-На мой взгляд, полная ерунда, но не всем же быть гениями, как наш Алекс.

Я перевёл глаза — Сесилия Лоувин. Дальше не составило труда вспомнить, когда и где я слышал эту таинственную фразу.

— Интересно?-Осмелился я спросить Керта.

— Не-а, -скривился он.-Хочешь -возьми, сам почитаешь.

Я отрицательно замотал головой и пулей вылетел из его кабинета, словно боясь, что он догонит меня и насильно вручит эту чёртову книгу.

Добившись от Элли обещания встретиться вечером и поужинать, я снова почувствовал, как в мою душу вселилась робкая надежда. Спасибо уже за то, что она позволяет мне быть с ней рядом. Мерс, например, не могла похвастаться и этим.

Элли льстило моё внимание, и моё постоянное присутствие и настойчивость постепенно приручали её. Всё началось с её книги и стало развиваться дальше, и я, не спеша, хватался за каждую тоненькую ниточку, которую она иногда давала мне, сама того не замечая. Я выучил наизусть все её привычки и навсегда похоронил надежду, что когда-нибудь она принесёт мне кофе в постель. У меня не было другого занятия, кроме как быть ей полезным каждую секунду. Я перестал корчить рожицы перед зеркалом и почти позабыл, как я выгляжу — в данном случае от моего обаяния не было никакого толку.

Я всё время думал, почему я никак не могу к ней подступиться, и в конце концов нашёл ответ — она меня не любила. Иногда я читал в её взгляде вопрос, но сам неизменно отвечал на него «нет». Я не хотел, чтобы всё случилось по накатанной схеме — я влюблюсь в неё без памяти, надоем, и она меня бросит. Пока она меня не полюбит, было опасно проводить подобные эксперименты. Вы не поверите, но я действительно держал себя в руках и упорно старался настроить Элли на правильную волну, забыв про собственные интересы. Закрыв своё сердце на замок до поры до времени, я растил и лелеял в душе маленькую надежду — что, вопреки очевидному, я смогу заставить её меня полюбить.

Поужинав в ресторане на крыше Мириала, мы спустились в парк и долго бродили по светящимся аллеям. Можно было бы ничего не говорить — я её любил, а она это знала.

На ночном пляже под зеленоватым светом луны Элли читала мне свои новые стихи, читала красиво, с выражением, с чувством, и моё несчастное сердце стало даже биться тише, чтобы ей не мешать. Я пропускал сквозь пальцы остывший песок, подняв голову к небу, боясь повернуться к Элли и увидеть её глаза, которые были холоднее звёзд.

Я так и не приблизился к Элли ни на шаг, и был близок к отчаянию. Мне так хотелось прикоснуться к ней, обнять, мне хотелось получить право принимать решения, в конце концов! Но она меня к себе не пускала, словно нарисовав невидимую черту. Я был для неё просто другом, и она делала вид, что ничего не понимает. По крайней мере, я не замечал в ней никаких признаков тайного удовольствия, и был благодарен ей даже за это.

Оставался только один вопрос — как же она могла писать стихи? В каком уголке её непонятной души пряталась великая и грусть? Так быть просто не могло, и что-то из этого было ненастоящим — или Элли, или её стихи.

Поздно ночью, вернувшись к себе, я растянулся на кровати и сразу же провалился в сон. Вечера, проведённые с Элли, выматывали меня до невозможности, и от пережитых волнений я чувствовал себя совершенно обессиленным.

Среди ночи я внезапно проснулся от какой-то страшной мысли, явившейся мне во сне. Напрасно я старался её вспомнить, напрасно мучился и напрягал память. Я снова заснул с неприятным предчувствием, а утром она встретила меня сама, отчётливая и ясная, как день, ожидавший меня впереди.