Энн продержали в больнице неделю, давая возможность залечиться физическим и духовным ранам. Доктор уверял Фэй, что со временем девочка все забудет. Ей давали валиум, а от боли – демерол. У нее были страшные разрывы, но все понимали, что это ничто по сравнению со шрамами на душе. Каждый день приходил психиатр, но Энн лежала молча, уставившись в потолок или в стену; он проводил с ней час и уходил. Девушка ни слова не говорила ни Фэй, ни Варду, ни сестрам, ни даже Лайонелу, когда тот забегал в больницу вместе с Джоном, стараясь не столкнуться с отцом.
      Лай принес огромного мишку, надеясь, что игрушка не напомнит сестре о ребенке. Малыша забрали через три дня после рождения, новые родители унесли его в красивом голубом комплекте от Диора и в двух одеяльцах, которые подарила новоявленная бабушка – Фэй. Супруги послали Энн огромный букет цветов, но та потребовала, чтобы его унесли. Она не хотела никаких напоминаний и ненавидела всех и вся. В первые часы, проснувшись, она чувствовала себя так ужасно, что не желала видеть даже ребенка. Но сейчас ей захотелось посмотреть на его лицо. Хотя бы раз… Чтобы запомнить… При этой мысли глаза наполнились слезами… Все говорили, что Энн поступила правильно, но она еще больше их ненавидела и себя тоже. Она сказала об этом Лайонелу, и Джон едва не заплакал… Если бы это была его сестра, он бы умер, глядя на ее страдания. Он пытался подбодрить Энн. Его шутки не отличались хорошим вкусом, но шли от души. Он ужасно переживал за Энн.
      – Мы могли бы задрапировать твою комнату в черное. У меня есть немного вельвета, мы бы занавесили окна черным тюлем, развесили бы черных пауков… – Он артистично скосил глаза, и впервые за долгое время Энн засмеялась.
      Но когда пришло время выписываться, за ней приехали Вард и Фэй. Накануне родители поговорили с Лайонелом и объяснили, что хотят забрать Энн домой, а они с Джоном могут сдать комнату кому-то из друзей или делать с ней что угодно. Цель достигнута, Энн должна жить дома своей прежней жизнью.
      Узнав об этом, она впала в депрессию, но спорить не было сил. Несколько недель Энн не выходила из своей комнаты, отказываясь от еды и посылая близнецов ко всем чертям, когда те изредка заглядывали поздороваться, хотя Ванесса на самом деле хотела как-то помочь сестре, достучаться до нее и приносила то пластинки, то книжки, раза два даже цветы. Но Энн не принимала подарков. Ее сердце закрылось для всех. И только в День Благодарения она спустилась к ужину. Лайонел не пришел, не было и Грега – он участвовал в большой игре в колледже. При первой же возможности Энн улизнула к себе. Ей не о чем было говорить с ними, даже с Ванессой и тем более с Фэй, во взгляде которой поселилось неизбывное горе. Энн ненавидела их. Все ее мысли занимал отданный ребенок. Сейчас ему было ровно пять недель. И Энн спрашивала себя: неужели теперь всю оставшуюся жизнь она будет помнить, сколько ему лет. Энн могла сидеть – уже кое-что, и Лайонел обрадовался этому достижению, забежав, когда отца не было дома.
      Вард знал, что он навещает Энн, но ничего не говорил, хоть и избегал встреч с сыном и Джоном. Он не изменил своего мнения о них, и на Рождество, когда Фэй попросила разрешения пригласить Лайонела на праздничный ужин, наотрез отказал.
      – Я принял решение и собираюсь его строго придерживаться. Я не одобряю подобный образ жизни и хочу, чтобы семья об этом знала.
      Муж оставался непоколебим, Фэй спорила с ним день и ночь. Он ведь тоже не святой и не один раз предавал ее. Вард взбесился от ярости – как она осмелилась сравнить его гетеросексуальные связи с гомосексуальными отклонениями Лайонела?
      – Я просто хотела доказать тебе, что ты тоже живой человек.
      – А он педераст, черт побери! – Всякий раз, когда он думал об этом, ему хотелось плакать. – Он голубой! Он педик, и я не желаю видеть его в моем доме. Ясно?
      Да, все бесполезно, она не могла сдвинуть его с места ни на дюйм. Иногда Фэй жалела, что муж вернулся домой. Их отношения явно были не такими, как прежде; Лайонел стал источником размолвок и отчаяния. К счастью, они начали новый фильм, и Фэй все время проводила на работе. Она была благодарна Лайонелу за то, что тот забегал к Энн; с кем-то дочка должна отводить душу, пройдя через такое испытание. А Лай всегда умел найти к ней подход.
      Фэй считала несправедливым, что перед сыном захлопнули дверь. Она возненавидела Варда за это и постоянно бросала на него гневные взгляды. Но даже под гневом любовь еще теплилась. Вард Тэйер был ее миром так долго, что без него, грешного или святого, она не представляла свою жизнь.
      На Рождество Лайонела не было, и как только все вышли из-за стола, Энн помчалась к нему. Родители Джона не могли пригласить Лайонела в свой дом, хотя очень скучали по сыну. Но звать в гости его любовника – это слишком. Поэтому Джон и Лайонел праздновали вдвоем. За ужином к ним присоединилась не только Энн, зашли еще несколько друзей с работы Джона и приятель Лая из университета – тоже голубой. Энн оказалась в обществе дюжины веселых молодых людей и чувствовала себя вполне комфортно. Ей с ними лучше, гораздо лучше, чем с семьей. Теперь Энн стала похожа на себя: похудела, глаза светились ярче. Она казалась старше своих лет. Через несколько недель ей исполнится пятнадцать; предстояло вернуться в школу, закончить восьмой класс. Девочку страшно пугало, что она будет на полтора года старше одноклассников. Но Лай сказал, что надо стиснуть зубы и учиться. В какой-то мере Энн собиралась сделать это ради любимого брата. Ей налили полбокала шампанского, и она пробыла с ними до девяти часов. Энн скопила немного денег и купила в подарок Лаю кашемировый шарф, а Джону красивую серебряную ручку от Тиффани. Они были ее самыми лучшими друзьями, ее единственной семьей. Джон отвез ее домой в подержанном «фольксвагене», а Лайонел остался дома с друзьями. Энн понимала, что веселье затянется еще на несколько часов, но брат настаивал, чтобы она вернулась домой, считая, что ей не стоит участвовать в подобных вечеринках; все говорили довольно открыто, хотя некоторые еще скрывали свои отношения. Энн обняла брата на прощанье, поцеловала в щеку. Выходя из машины, чмокнула и Джона.
      – Счастливого Рождества, дорогая, – он улыбнулся.
      – Тебе тоже. – Она порывисто обняла его и побежала в свою комнату, торопясь примерить обновки. Лай подарил ей пушистый розовый свитер с таким же шарфом, а Джон – маленькие жемчужные серьги. Она не могла дождаться, когда наденет все это, а надев, принялась красоваться перед зеркалом, расплываясь в счастливой улыбке. Энн была так поглощена подарками, что не заметила, как вошла сестра. Вэл пребывала в ужасном настроении. Грег обещал повезти ее к своим друзьям, но в последнюю минуту передумал. А у Ванессы было свидание с каким-то красавчиком, и Вэл в рождественскую ночь сидела дома, попусту тратя золотое время. Даже Вард и Фэй уехали в гости. Дома остались только Валери и Энн.
      – Где это ты взяла такой свитер и шарф? – Ей тоже хотелось померить, но она знала – Энн ни за что не даст. Ванесса разрешала ей пользоваться своими вещами, а Энн почти всегда запирала дверь и никогда ничего не предлагала, но и сама не просила. Она жила сама по себе, как всегда. А сейчас стала еще отстраненней, чем раньше.
      – Это мне подарил Лай.
      – Все играете в любимых брата и сестричку? Энн была задета ее словами, но вида не подала.
      Она всегда гениально скрывала свои чувства.
      – Не похоже, чтобы вы были с ним когда-то близки.
      Это взрослое замечание удивило Валери.
      – Какое это имеет значение? Он ведь и мой брат.
      – А ты хоть что-то сделала для него?
      – А он мной не интересуется. Все время со своими педиками.
      – Вон из моей комнаты!
      Энн угрожающе пошла на нее, Вэл отступила. Иногда выражение глаз младшей сестры пугало ее.
      – Ладно тебе, не сердись.
      – Вон из моей комнаты! Проститутка!
      А вот это уже напрасно. Вэл застыла, диким взглядом уставившись на Энн.
      – На твоем месте я бы высказывалась поосторожней. Ведь это не я забеременела и продала своего ребенка.
      Такого Энн вынести не могла. Она попыталась ударить Вэл, но промахнулась, а та схватила ее руку и прищемила дверью. Раздался резкий хруст, и обе ошарашенно замерли. Энн высвободилась и снова кинулась на сестру. На этот раз она попала в цель: ударила Вэл прямо в лицо и прошипела, держась за свою руку:
      – В следующий раз, если ты еще будешь со мной так говорить, я тебя убью, сука. Ясно?
      Вэл задела такое больное место, такую свежую рану, что, пожалуй, Энн могла бы выполнить угрозу. В этот момент вошли Фэй с Бардом. Они увидели лицо Вэл, Энн, прижимающую к груди руку, и сразу поняли – произошла ссора. Родители растащили обеих, и Вард сделал лед, чтобы приложить к синякам, но Фэй все же отвезла Энн в больницу на рентген. Оказалось, у нее растяжение, не перелом.
      Ей сделали перевязку. К полуночи Тэйеры вернулись домой и едва ступили на порог, как раздался телефонный звонок. Мэри, мать Джона, кричала в истерике. Сначала Фэй никак не могла понять, о чем речь… Что-то о пожаре… О рождественской елке… Потом по спине пробежал холодок… В доме ребят или в родительском доме Джона? Она тоже закричала, пытаясь выяснить, что случилось. Наконец трубку взял Боб, он рыдал. Вард взял параллельную трубку, и оба услышали:
      – У мальчиков загорелась рождественская елка… Не выключили гирлянды перед сном. И Джон… – Он не мог продолжать, и до Тэйеров донеслись рыдания и далекие рождественские песнопения. У Уэлсов были гости, и когда пришло такое известие, никто не подумал выключить музыку. – Джон мертв.
      – О Господи… Нет… А Лай? – прошептала в трубку Фэй, а Вард зажмурился.
      – Нет, он страшно обгорел, но жив. Мы подумали, что вы должны знать… Нам только что позвонили, а в полиции сказали…
      Фэй лишилась дара речи. Она опустилась в кресло, а Энн смотрела на нее полными ужаса глазами. Родители совсем забыли о ней.
      – Что произошло?
      – Несчастный случай. Лай обгорел. – Фэй никак не могла прийти в себя. Она задыхалась. Никогда раньше с ней такого не случалось. На миг ей показалось, что они хотели сказать, что Лай мертв, но это Джон… Джон… Бедный мальчик!
      – Что случилось? – заорала Энн, а на верхней площадке лестницы стояли близнецы. Энн непонимающе смотрела на родителей. Нет, это невозможно. Она ведь всего несколько часов назад виделась с братом.
      – Не знаю… У Лая и Джона загорелась елка. Джон умер. А Лайонел в госпитале… – Она вскочила, а девочки заплакали. Ванесса ринулась вниз, инстинктивно обняла Энн, и младшая не сопротивлялась. Фэй повернулась к плачущему Варду и увидела, что он снова берет ключи от машины. Через минуту они уехали. Энн упала на диван и разрыдалась. А Ванесса одной рукой гладила ее по голове, а другой держала за руку Вэл.
      В больнице Фэй и Вард увидели Лайонела, ему обрабатывали жуткие ожоги на руках и ногах. Он не владел собой, бился в истерике, пытаясь объяснить случившееся.
      – Я пытался… Мама, я пытался… Мамочка… Но дым такой густой… Я не мог дышать… – Оба плакали, а он все говорил о дыме, о том, как старался искусственным дыханием изо рта в рот воскресить Джона, вытащив его на улицу, но было поздно, и он сам едва дышал. Пожарные появились, когда он уже был без сознания, а очнулся только в больнице, где медсестра небрежно бросила ему, что Джон умер, задохнувшись в дыму. – Я себе никогда этого не прощу. Я виноват. Я забыл выключить лампочки на елке…
      Тяжесть утраты снова навалилась на него. Фэй плакала, пытаясь как-то утешить сына, гладила его по незабинтованным местам, смазанным целебными мазями. Но он, казалось, ничего не чувствовал, он оплакивал Джона, не испытывая боли от ожогов. Вард беспомощно стоял рядом, глядя, как они плачут, и впервые за многие месяцы ощутил, что это его сын. Он молча смотрел на него и вдруг вспомнил, как давным-давно, еще ребенком, Лай бегал по лужайке… играл с впряженным в тележку пони возле их старого дома, еще до того, как все переменилось… Перед ним все тот же мальчик, ставший мужчиной, и они не поняли друг друга. Но трудно помнить о причине, разделившей их, когда он лежит и плачет, колотит забинтованными руками о кровать… Вард подошел, обнял сына, прижал к себе, и потоки слез потекли по его щекам. Сердце Фэй рвалось на части из-за Джона… и из-за чувства вины: она радовалась – умер не ее сын. А ведь на месте Джона мог оказаться Лай.

      Похороны были душераздирающими. Прощания тяжелей Фэй видеть не приходилось. Мэри рыдала в истерике, Боб плакал еще сильнее жены. Сестры, все четверо, стояли оглушенные, а когда повезли гроб, Мэри попыталась броситься на него, но ее удержали. Лайонел, высокий, тонкий, бледный, в темном костюме, о существовании которого Фэй не знала, казалось, сейчас упадет в обморок. На его незабинтованной руке она вдруг увидела узенькое золотое обручальное кольцо и была потрясена. Она не знала, заметил ли Вард, но поняла, что это значит и кем для него был Джон. Это величайшая утрата в жизни ее сына и, возможно, самая страшная.
      Энн стояла рядом с ним и плакала, утираясь платком и посматривая на брата, желая убедиться, что с ним все в порядке. И не задавала вопроса – что теперь будет? Вард и Фэй обсуждали это накануне вечером и решили, что Лайонел на время переедет к ним. После похорон они с Бардом решили пройтись. Грег исчез сразу после траурной церемонии. Большую часть жизни Джон был его другом, но, казалось, он не испытывал сильной боли от его безвременной кончины.
      – Что ж… – передернув плечами, сказал он Вэл. – Парень оказался педерастом.
      Но Джон был его другом, и Валери помнила, как сама увлекалась им, правда, безрезультатно, и теперь все знали, почему он не отвечал взаимностью.
      Фэй украдкой поглядывала на Энн – через сколько же испытаний пришлось пройти ее девочке за последние несколько месяцев! Но сейчас она в норме… в отличие от Лайонела, деревянно шагавшего рядом с отцом. Он ни о чем больше не мог думать, кроме как о тщетных попытках бороться с огнем и о невозможности оживить Джона. Эти мысли преследовали его все три дня, с тех пор как его не стало. Он не позволял себе забыть. Никогда не позволит… И его мучила вина… Он забыл выключить лампочки на елке, когда они пошли спать… Слишком много выпили спиртного… Эти проклятые мерцающие лампочки… Ну почему он не вспомнил о них? Да, он виноват… Только он. Так бы и убил себя голыми руками.
      Лай повторял это Варду, о чем еще он мог говорить с отцом? Но ему надо было выговориться, надо было узнать, не обвиняют ли его родители Джона.
      – Ведь они вправе, понимаешь? – Он в отчаянии смотрел на отца, и Вард почувствовал, как его сердце оттаяло, потянулось к мальчику, которого он целый год старался возненавидеть. А теперь Джон мертв. Фэй права. Повезло, что не Лай. Им обоим это казалось даром Божьим.
      – Мы осуждали вас обоих за многое. Мы были неправы. – Вард вздохнул и внимательно разглядывал деревья вдоль улицы. Это легче, чем смотреть в глаза сына, чего он, кстати, не делал целый год. Даже после того, как Лай и Джон спасли Энн. – Я не понимал, что заставило тебя стать тем, кем ты стал, все время думал, что в этом моя вина. Я был неправ… – Он наконец взглянул на Лайонела, увидел слезы, медленно текущие по щекам сына. – Я был неправ, обвиняя себя, так же и ты ошибаешься сейчас. Ты ничего не мог сделать, Лай. – Они остановились, и Вард взял сына за руку. – Я понимаю, как ты старался. – Его голос дрогнул. – Я знаю, как ты любил Джона. – Он предпочел бы этого не знать, но тут уж ничего не поделать. Вард привлек Лайонела к себе, их щеки соприкоснулись, сердца забились в унисон. Слезы застилали глаза обоих, они плакали. Лай не сводил с отца глаз, и тому казалось, что на него смотрит маленький мальчик из прошлого.
      – Я старался, папа… Но не смог вовремя его вынести… – Сильные рыдания сотрясали тело Лая, и Вард крепко держал его за плечи, словно пытался укрыть от действительности.
      – Я знаю, сын, знаю… – Он не мог сказать, что все в порядке, потому что для Джона уже никогда ничего в порядке не будет. Лайонел чувствовал – ему никогда не оправиться. Эту потерю, удар, нанесенный судьбой, никогда не забыть.
      Когда отец с сыном вернулись домой, их уже ждали. Ужин прошел тихо, потом все разошлись по своим комнатам. У Лайонела почти все сгорело, кроме нескольких вещей, остававшихся в родительском доме, каких-то безделушек… Еще уцелела машина, припаркованная у дома. Лай спал теперь в своей старой комнате. Фэй кое-что купила для него, и он был очень тронут. Вард отдал ему несколько вещей из своего гардероба. Теперь они проводили вместе гораздо больше времени, чем раньше. Грег должен был возвращаться в университет. Энн тоже вернулась в свою школу после годового перерыва. Это было трудно и больно, но она справилась. А через несколько недель сняли повязки с Лайонела; шрамы на руках были заметны, не видны были только те, что в душе. Никто ни о чем не напоминал ему, даже об учебе; он еще был не в себе.
      Пригласив Варда на ланч, Лайонел удивил всех. Они сидели в «Поло Лонж», сын напротив отца. Вард отмстил, что Лай выглядит старше своих лет. Он не понимал образа его жизни, но очень жалел сына. И уважал. Ему нравились его суждения, но он очень расстроился, когда сын сообщил, что собирается уйти из университета.
      – Я много думал об этом, папа, и хотел сказать тебе первому.
      – Но почему? Осталось всего полтора года. Не руби с плеча, просто ты пока не в форме. – Вард надеялся, что сын передумает, но Лайонел покачал головой.
      – Я не могу вернуться, отец. Я больше не имею к этому отношения. Мне предложили работу над фильмом, и я намерен согласиться.
      – Ну а потом? Через три месяца снова будешь искать работу? – Он прекрасно знал этот бизнес.
      – Как и ты, папа. – Вард улыбнулся. Но все же эта новость не обрадовала его, хотя он и чувствовал уважение к сыну: с ним говорил мужчина. – С учебой все кончено. Я хочу попробовать собственные силы и встать на ноги.
      – Тебе только двадцать. Куда спешить?
      Но оба понимали, что он прожил гораздо больше. И в какой-то мере из-за Джона. Лай страдал, потеряв человека, которого безумно любил. И не мог снова стать прежним. Это не зависело от желания отца. И Вард, не разделяя мнения сына, в глубине души понимал его. Смерть Джона изменила всех и, кроме того, снова соединила его с сыном. Но Лайонел никогда больше не будет юным, беззаботным, таким, как раньше. Может, он и прав, бросая учебу.
      – Меня огорчило твое решение, сын.
      – Да, я понимаю.
      – И кто же даст тебе работу? Лайонел улыбнулся.
      – «Фокс».
      Вард засмеялся и приложил руку к сердцу, изображая, будто в него выстрелили.
      – Ну и удар! Я, конечно, хотел бы, чтобы ты держался подальше от этого проклятого бизнеса. – Он говорил искренне, но Лайонел пожал плечами.
      – Но вам-то с мамой он по душе.
      – Иногда мы так устаем от него…
      Да, случалось, он чувствовал усталость, как сейчас, например. Он даже хотел уговорить Фэй куда-нибудь съездить отдохнуть. Она закончила фильм и теперь была свободна.
      Вард взглянул на Лайонела, и его осенило.
      – Ты ведь не собираешься переезжать сейчас же?
      – Я буду искать жилье. Не хочу вам мешать.
      – Ты нисколько нам не мешаешь, – Вард виновато улыбнулся, вспомнив, каким грубым бывал с сыном. – Может, ты поживешь еще месяц и присмотришь за девочками?
      – Конечно. – Лайонел удивился. – А в чем дело?
      – Да я хочу увезти твою маму. Ей нужен отдых, и мне тоже.
      У них не было и пяти минут передышки с тех пор, как девять месяцев назад он порвал свою связь и переехал обратно домой. Они пережили тяжелые дни, и сейчас самое время отправиться в путешествие. Лайонел улыбнулся.
      – Я был бы счастлив, папа, вам обоим это просто необходимо.
      Вард светился, выходя из ресторана. Они с сыном снова друзья, и даже больше, чем когда-то. Мужчины… Как бы странно это ни казалось.
      В тот же вечер Вард сообщил о своих планах жене.
      – На этот раз я не хочу слышать никаких аргументов, никаких отговорок. Ничего насчет работы, детей, актеров, с которыми тебе надо переговорить. Мы уезжаем через две недели, если считать с сегодняшнего дня.
      Вард заказал билеты; они отправятся в Париж, Рим, Швейцарию. На сей раз вместо того, чтобы пуститься в споры, жена посмотрела на него горящими глазами.
      – Ты серьезно? – Фэй зачарованно глядела на мужа, потом порывисто обняла его.
      – Да, вполне. И если ты не поедешь по доброй воле, я тебя украду. Мы едем на три недели, а может, и на месяц.
      Он тайком проверил ее рабочий график и знал, что она может позволить себе столь долгое отсутствие на студии.
      Фэй легко спустилась по лестнице, сделала пируэт в ночной рубашке, а он принялся обсуждать перспективу насчет Парижа и Рима.
      – Мы так давно ничего подобного не совершали, Фэй.
      – Да. – Она уселась на кровать и посмотрела на Варда. Они дважды едва не расстались навсегда. И чуть не потеряли двоих детей – дочь… сына… И отдали внука. Любовник сына погиб… Да, нелегкое время для обоих. Если бы год назад ее спросили, можно ли спасти их брак, она бы сказала – нет. Но сейчас, глядя на мужа, Фэй понимала, что по-прежнему любит этого человека, со всеми его недостатками, любовными похождениями, даже несмотря на то, что некогда он так подвел ее, несмотря на муки, которым он подверг их сына. Она любила Варда Тэйера, любила столько лет. И, возможно, будет любить всегда. После двадцати двух лет совместной жизни иллюзий не осталось, но она продолжала его любить. И в тот вечер, отправившись в спальню, они занимались любовью с такой же страстью, как и в молодости.

      Париж в ту весну был прелестен. Они бродили вдоль Сены, ходили на центральный рынок за луковым супом, гуляли по Елисейским Полям, заходили к Диору, потом перекусывали «У Фукс», ужинали «У Максима», пили вино в кафе «Флор и Демаго». Они смеялись, обнимались, целовались, беспечно потягивая вино и закусывая сыром.
      Все было так, как мечтал Вард. Их второй медовый месяц. Они нашли хорошее место, чтобы забыть все беды прошедших двух лет, отключиться от детей, фильмов, ответственности. Потом они поехали в Лозанну. Глядя на Женевское озеро, Фэй улыбнулась.
      – Ты знаешь, я счастлива, что вышла за тебя замуж. – Она сказала это каким-то обыденным тоном, отхлебывая кофе и откусывая круассан.
      – Ужасно рад это слышать. И почему ты так решила?
      – Ну… – Она задумалась, глядя на озеро. – Ты хороший человек. Ты, конечно, доставлял мне неприятности, но у тебя хватило ума и порядочности вернуться на круги своя и все исправить. – Фэй подумала о Лайонеле и почувствовала глубокое облегчение, что они с Бардом снова подружились.
      – Я очень стараюсь. Хотя и не так умен, как ты, Фэй.
      – Чушь собачья!
      – Ты выражаешься прямо как Вэл. – Он неодобрительно посмотрел на жену, и та рассмеялась.
      – Ну ладно, я не умнее тебя. Просто упрямее.
      – У меня никогда не хватало характера так держаться на плаву, как ты. Иногда мне хотелось бежать от всего. – Он убегал дважды, но она принимала его обратно, и Вард был благодарен ей. К его удивлению, жена неожиданно призналась:
      – Иногда мне тоже хотелось убежать. Но когда я представляла, что случится, если я это сделаю… Кто присмотрит за Вэл, кто убедится, что все в порядке у Энн… Ванесса… Грег… Лай… – Она улыбнулась Варду. – Ты, наконец. Я, наверное, эгоцентрична, думая, что без меня все будет не так, как надо. Это, конечно, самомнение, но именно потому я все время оставалась.
      – Я очень рад. – Он тоже улыбнулся и взял жену за руку. Их до сих пор связывало любовное романтическое чувство, несмотря на все пережитое. – Потому что ты права. Все пошло бы прахом, если бы ты убежала. И я счастлив, что ты этого не сделала.
      – А вдруг я еще возьму и убегу, заведу безумный роман с каким-нибудь симпатичным рабочим сцены? – Фэй рассмеялась, а Вард помрачнел.
      – Да, это всегда меня беспокоило. Я сходил с ума, когда ты работала с некоторыми актерами.
      Муж впервые признался в этом, и она была тронута.
      – Я всегда старалась вести себя как следует.
      – Да, я знаю. Потому что не спускал с тебя глаз.
      – Да неужто? – Фэй ущипнула мужа за ухо, он поцеловал ее, и Тэйеры пошли в отель, забыв о Женевском озере, Альпах, детях и карьере. В эти оставшиеся дни они думали только друг о друге и загрустили, когда пришло время сесть в самолет и лететь домой.
      – Это были замечательные каникулы, правда, любимый?
      – Да. – Вард улыбнулся жене, она взяла его за руку и положила голову на широкое плечо.
      – Я бы хотела, чтобы вся жизнь прошла, как это дивное время.