В хате Галинки изо всех углов выпирала неухоженность: ни рушников на портретах, ни занавесок на окнах. Под потолком висят липучки. Обсевшие их мухи давно подохли и высохли. Неубранность и запущенность жилища, к удивлению Павла, не угнетала девушку. Она, как и мать ее, не обращала внимания на беспорядок в хате, убогую обстановку.
      Свою зарплату фельдшериха тратила на дочь: одевала и обувала Галин-ку на зависть - денег не жалела. Последние рубли тратила на то, чтобы купить дочке модное в городе платье, кофточку, а то и сумочку. В Пологах не покрасуешься в нарядах, и выезжали мать и дочь то в Лубны, а то и в Киев прогуляться, в музей заглянуть. Сельчан манера жить одним днем удивляла, ставила в тупик: как можно запустить огород, не вырастить на нем мешок картошки? И почему надо тратить сразу зарплату, если можно понемногу откладывать на сберкнижку? Пригодится на черный день. Нет, живут люди, как перекати-поле…
      Получив аттестат зрелости, Галинка поступила в Полтавский педагогический институт, а Павло остался в селе. Еще год он проучился в школе, а потом подал документы в техникум. Хотелось, конечно, податься куда подальше - в Киев, а то и в Москву, но жаль было маму. Кто ей огород вспашет, кто сена корове на зиму припасет? И Павло поступил в Лубенский сельскохозяйственный техникум, благо райцентр в двадцати километрах от Полог. Автобус ходит в Лубны каждый день туда и обратно.
      На выходные Павло обязательно приезжал домой, помогал матери по хозяйству. Работы скапливалось достаточно: то надо грядки прополоть, то травы накосить, то вишни в саду обобрать. Дел в селе невпроворот, и как ни стараешься, а конца-края стараниям не видно.
      Вечером Павло брал магнитофон и спешил в клуб, здесь собирались парни и девчата со всего села потанцевать, попеть песни, поухаживать, проводить зазнобу с гулянки домой. Только Лаптей возвращался один. Вышагивал по дороге мимо спящих хат, смотрел на усыпанное звездами небо, на Чумацкий шлях, думал о Галинке.
      Спать не хотелось, в сенях на ощупь Павло доставал крынку с молоком, отпивал половину и выходил во двор. Невидимое в ночи село отдыхало, готовясь к завтрашней работе. В саду сухо стрекотали цикады, а на ставу квакали лягушки.
      Улегшись на привезенную с поля свежескошенную траву, Павло слушал жабью разноголосицу, разглядывал созвездия и, отыскав Стожары, смотрел на катившийся по небу воз, жил ожиданием встречи с любимой. Из множества звезд выплыла более яркая и тихо заскользила, удаляясь к горизонту. Чей-то спутник совершал очередной свой виток вокруг Земли.
      Приехав на каникулы, Галинка все дни проводит на речке. Идет в легком халатике по улице, не обращает внимания на осуждающие взгляды стариков. Им какое дело до того, как она ведет себя, - человек давно городской, без предрассудков.
      Местные приходят на берег Сулы, но им некогда нежиться на солнце. Работа отнимает весь день, на купание времени не остается. В селе не зря говорят: летний день год кормит. Разве самая ледащая завернет под ивы, проводив корову на пастбище и махнув рукой на домашние заботы. Зато под вечер можно передохнуть и окунуться в прохладную воду, смыть дневной пот, поболтать. И стекается на речку молодежь, спешит огородами, сокращая путь к Суле.
      Приходит на речку и Павло. Раздевается до плавок и сидит на траве, любуется Галинкой. В камышовых зарослях на другом берегу перекликаются птицы, подает скрипучий голос коростель.
      - Иди ко мне! - зовет Галинка, уплывая в сторону от купающихся. - Какой ты белый! В селе живешь, а не загорел! В городе хлопцы, знаешь, какие загорелые! Плыви ко мне, ну!..
      Павло отшучивается и медлит прыгать в воду. Немного обидно оттого, что Галинка сравнивает его с городскими парнями. Повкалывали бы в поле и на огороде. Мать возвращается с прополки буряка едва живая. Тяпку приставит к стенке и сидит на лавке не двигаясь.
      - Ныряй! - зовет Галинка. - Какой ты у меня стеснительный! Девчата любят решительных и настойчивых!
      Поддавшись уговорам, Павло с разбега бросается в реку и выныривает возле Галинки, задыхаясь от освежающей глубины речки и близости с любимой. Девушка без стеснения обвивает его ногами, прижимается грудью. В глазах Галинки желание, она готова подчиниться воле мужчины.
      - Поцелуй меня, ну!..
      - Люди кругом… Что подумают, - говорит Павло, пьянея от доверчивости Галинки.
      Нежность переполняет, лишает Павла всяческого плотского влечения. Благоговея перед любимой, он теряет волю над собой, гладит плечи девушки, целует, повторяя в беспамятстве одно:
      - Люблю… люблю…
      Чувствуя беспомощность Павла, девушка отступает. Взяв Павла за руку, выводит его из воды и вытирает полотенцем.
      - Ничего. Когда мы будем вместе, ты привыкнешь ко мне и перестанешь стесняться. Это пройдет…
      Уткнувшись лицом в траву, Павло лежит на земле и не замечает, что плачет. Ему хочется высказать всю свою нежность и преданность девушке, но не хватает слов, а те из них, которые он приберег для объяснений, кажутся сухими, обшелушенными и незначимыми.
      Дни пролетели, сливаясь в мгновение. Галинка уехала в Полтаву. Проводив ее на станцию, Павло шел по дороге, по которой совсем недавно ступала нога любимой. Оглянувшись по сторонам, Павло присел и опустил горячие ладони на пыльную траву, поднес ладони к лицу и поцеловал. Спохватившись, устыдился самого себя и поспешил в село.
      Приезжая из техникума домой, Павло уединялся и часто посещал места, по которым бродил с Галинкой, держа ее за руку. Давно облетела в саду яблоня. Под ней Павло целовался с Галинкой. Девушка тогда подняла упавшее с дерева яблоко и протянула Павлу.
      - Откуси, - попросила, - и передай мне.
      Он откусил кусочек белого налива, откусила и Галинка.
      - Сладкое и ароматное, - сказала, чуть помедлив. - Мы с тобой как Адам и Ева в глухом саду. Но до первородного греха не дошли. Грустно почему-то, безнадежно…
      Окончив техникум, Павло не покинул родные Пологи. Он заметно возмужал, окреп телом; работа механика доставляла ему удовлетворение по той причине, что не кончалась. Наоборот, с развитием хозяйства ее прибавлялось. Лаптей пропадал то в поле, то на тракторном стане, где техника ремонтировалась, готовилась к выходу то на посевные, то на уборку урожая.
      Серьезно подумывал Павло о женитьбе. Деньги появились, Лаптей поначалу отстроил дом. Возвел стены из кирпича, не забыл о мезонине. Дом построил с размахом. Крышу устлал не шифером, а красной черепицей. На второе лето в доме провел паровое отопление и горячую воду. Котельную обустроил в глубине двора, чтоб в доме не пахло дымом или соляркой. На кухне электрическая плита с вместительной духовкой. И везде полная автоматика. Забудешь пирог вынуть или буженину, автомат спокойным сигналом предупредит.
      Многие заходили на такое диво поглядеть, но с улыбкой от новшеств отказывались. "Куда нам разобраться в такой машинерии, - говорили смеясь
      и отмахивались от предложений Лаптея. - Лучше печки нет, сподручнее она крестьянскому разумению. Засыпал уголь или дров подбросил - и вся премудрость. Борщ варится, каша упревает…".
      Радовалась смекалистости сына Лаптеиха, Бога благодарила за то, что ниспослал опору, обрела она покой и благополучие в зрелые вдовьи годы. С мужем, Царствие ему Небесное, не довелось испытать счастья, теперь доживает свой век в достатке. Муж, когда Павло в третий класс пошел, поехал через реку в соседнее село и в полынью угодил. Лошадь успел спасти, гужи перерезал, а самого течением под лед затянуло…
      Мечтала Наталья увидеть в новом доме невестку, внучат. Большего не просила перед иконой, как услышать в доме звонкие детские голоса, купать внучат перед сном и баюкать под колыбельную песенку: "Пошел кот на огород и поймал там мышку…".
      После четвертого курса Галинка ни разу не появилась в селе. Изредка приходили от нее письма. В них девушка сбивчиво обосновывала причины, помешавшие ее очередному приезду в Пологи. То на эту пору выпала практика, то Галинке посчастливилось съездить с однокурсниками на море. Она подробно рассказывала о новых друзьях, студенческих вечеринках и моде, какой подражают городские девчата и парни.
      Перебралась в Полтаву и фельдшериха. Она покинула Пологи тихо, как и появилась здесь. Никто на отъезд женщины, постоянно курившей и чуждающейся сельских жителей, не обратил внимания. Уехала и уехала, существовал человек - и нет его. Хата еще стояла какое-то время, подтачиваемая мышами. Потом завалилась в дождливую пору и медленно гнила.
      Павло еще надеялся на чудо, в дни каникул каждый вечер уходил в поле. Он останавливался на краю лесополосы, здесь накатанная машинами дорога сворачивает на станцию. Этой дорогой и спешат в Пологи приезжие. От перрона поднялся на переход над железнодорожными путями, спустившись, свернул в проулок, - и ты в поле.
      Коротая время, Павло собирал в лесополосе сухие ветки, разводил костер. Потрескивали в пламени сучья, Павло смотрел на огонь и думал. Подавали сигналы электровозы, и теплилась надежда: вдруг Галинка не вытерпела, бросила дела и приехала этим поездом, вдруг…
      Костер угасал, угли покрывались белесым пеплом, ярко алели при дуновении ветерка и гасли. Дождавшись, когда костер потухнет, Павло возвращался в село, одинокий, придавленный грустью.
      Увидев сына, Лаптеиха горестно вздыхала.
      - Вечеря давно остыла… Ходил к лесополосе?
      - Ходил…
      - Не приедет она!
      - А вдруг надумает? Ночь, а ей идти одной…
      - Яму себе выкопал! - пыталась пристыдить сына Лаптеиха. - Неужели свет на Галинке сошелся?
      - Мама!..
      - Что - мама! В селе девчат сколько! Выбирай!
      - Перестаньте, мама!
      - Оженить тебя надо! Девки… На какую ни посмотришь - домовитые, мастерицы, красотой не обделенные.
      - Никто мне не нужен.
      - Женишься, детки обсядут… Сразу забудешь свою яврейку.
      - Говорите, говорите. Язык без костей…
      В дождь, когда небо затянули обложные тучи, а по раскисшей дороге можно было проехать лишь на телеге, в хату Лаптеев постучался письмоно-ша.
      - Вам, добродию, телеграмма, - сказал, обращаясь к Павлу. - Ну и погодка! Льет и льет. На неделю, так думаю, зарядил дождь.
      - Проходи, Григорий, - пригласила Лаптеиха почтальона. - Чего стоишь у порога?
      - С меня каплет. Наслежу тут…
      6 "Наш современник" N 7
      - Дождь надолго, твоя правда. На огород вышла, да куда! Вернулась мокрая. Куры под навес попрятались. Верный признак того, что не скоро распогодится.
      Павло развернул телеграмму и вскрикнул от радости: "Буду проездом воскресенье станция Ромодан поезд Полтава - Киев вагон 6 тчк Галинка".
      - Что стряслось? - забеспокоилась Лаптеиха.
      - Галинка приезжает!
      - В Пологи?
      - Проездом будет на Ромодане!
      - В такую распутицу грязь месить… - отозвался почтальон. - В своем ты уме… - И спохватился: - Пойду, а то до вечера не управлюсь…
      Почтальон ушел, а Павло бросился к шкафу с одеждой. Распахнул дверку и опомнился: спешить некуда, два дня впереди. Успеет и штаны погладить, и постричься у соседа.
      - Побежишь? - не утерпела Лаптеиха.
      - Сколько не виделись, мама!
      - Нужен ты ей, как же! Вспомнила через столько лет! А-а… Поступай как знаешь. Чует мое сердце: напрасно спешишь.
      - Опять вы за старое, мама!
      Весточке Павло обрадовался и воспрянул духом. Не забыла Галинка, убеждал себя и гнал сомнения, просто в сутолоке городской жизни закрутилась и отодвинула встречу. Приедет, переговорят о наболевшем, и встанет все на места. Размышляя, приготовил выходной костюм, белую сорочку.
      - По такой грязюке и в новой одежде… - не утерпела Наталья.
      - Мама!..
      Старые ходики на стене беспристрастно отсчитывали время, но Павлу казалось, что часы замедлили бег. Нет-нет да и подтянет Павло гирьку, отлитую в виде еловой шишки. Гирька медленно опускалась под собственной тяжестью, но не успевала выбрать положенный уровень, а Павло подтягивал снова.
      - Оборвешь от нетерпения, - пристыдила Лаптеиха, переживая за сына. - Газетку почитай…
      Павло выскочил из хаты и появился лишь вечером, когда в домах зажигали огни.
      Дождь в воскресенье не перестал. Капли монотонно шелестели в листве, на дороге стояли мутные лужи. Мокрая тишина зависла над хатами и огородами, никли кусты.
      - Куда пойдешь в такую хлябь? - Лаптеиха попыталась вразумить Павла, застав его за сборами в дорогу. - Ноги не вытащишь из грязюки!
      - Пойду в резиновых сапогах, - ответил Павло и улыбнулся виновато. - Накину на плечи дождевик. Он не промокает.
      - Твоя воля…
      - Должен пойти. Иначе не прощу себе потом, весь свет возненавижу, на ближнем злобу вымещать стану.
      - Иди, сынок. Может, ты и прав. Прости мать…
      Поднявшись на взгорок, Павло оглянулся на село, вздохнул с облегчением и легко зашагал по обочине дороги. Земля вокруг отдыхала, вдоволь напитавшись влаги. Придорожные кусты в хрустальных каплях клонили отяжелевшие ветки. Вода брызгала из-под сапог, но Лаптей не обращал внимания на дождь и сырость.
      Легко вышагивая, Павло вдруг вспомнил, казалось, давным-давно забытое. Вспомнил, как увидел Галинку у себя дома. Как она смутилась, перехватив взгляд Павла за столом. Как она была красива в эти минуты! Густые черные волосы, завитки на лбу. Не гадал и не думал Павло тогда, что все так обернется, будет он страдать от неразделенных чувств, будет уходить в степь, изливая свою любовь и нежность в песне:
      На вгородг верба рясна, Там стояла ддвка красна. Вона красна ще й вродлива - Я доля не щаслива…
      Вспомнив старую народную песню, Павло улыбнулся, поправил сползающий капюшон и легко запел:
      Ii доля не щаслива, Нема того, що любила. Нема його та й не буде, Розроли зли люди…
      За переездом Павло переобулся. Резиновые сапоги спрятал в кустах: будет возвращаться - снова наденет. Идти в сапогах на свидание постеснялся. Что подумает Галинка, увидев его в броднях?
      В ожидании поезда Павло заглянул в зал для пассажиров, но никого из знакомых там не встретил. На лавках томились люди, спешащие по своим делам, со своими заботами. В углу, постелив рядно, спал босой мужик. Вошел дежурный милиционер, посмотрел на спящего, но прогонять не стал, повернулся и вышел.
      Завернув по пути из зала в буфет, Лаптей равнодушно окинул взглядом прилавок. Есть ему не хотелось, как и пить пиво. Павло вышел на свежий воздух, посмотрел на расписание поездов. Их было много - и в разные концы. Одни города' Лаптей знал, другие названия ничего ему не говорили. Но там шла жизнь, ему неведомая, но налаженная и со своими порядками. Подумав, Павло пожалел, что нигде не бывал далеко от дома, не повидал свет.
      Щелкнуло в репродукторе, и раздался голос дежурного по вокзалу:
      - Поезд Полтава - Киев прибывает на первый путь! Стоянка пять минут! Граждане пассажиры, будьте внимательны и осторожны! Не забывайте свои вещи!
      Показался "скорый". Сбавив ход, он медленно приближался к перрону. Прошел электровоз, почтовый вагон, и начался отсчет пассажирских вагонов. В тамбуре каждого стояла проводница. Лязгнули тормоза, и поезд остановился.
      Подбежав к шестому вагону, Павло увидел Галинку и обмяк. Девушка изменилась, стала совсем городской. Косу она отрезала, сделала модную завивку.
      - Галинка!.. - позвал Павло.
      Девушка оглянулась на зов, скользнула взглядом, но не узнала Павла. С огорчением внимательно всмотрелась в незнакомца в плаще и, просияв, всплеснула руками:
      - Павло! - Легко соскочила на перрон, обхватила Лаптея и чмокнула в щеку. - Не изменился! Все такой же…
      - Косу отрезала…
      - Сейчас коса не в моде, Павлуша! Возни с ней!..
      - Галинка! Не стой раздетая! - окликнул из тамбура высокий рыжеволосый парень в сером пуловере.
      - Ой, да не простужусь! - ответила Галинка с долей кокетства и посмотрела на Павла: мол, видишь, какой он заботливый.
      Павло промолчал. Обида сдавила сердце, хотелось выкрикнуть Галинке в лицо все, что переполняло его сейчас. Не обмолвилась и словом, как он тут без нее, как существовал в уединении и долгом ожидании. Вместо всего выставила напоказ не то жениха, не то ухажера, довольная и напомаженная. Ни намека на то, как собирается обустраивать свою дальнейшую жизнь, есть ли в ней место для него, Павла Лаптея. Права мать, тысячу раз права! Лучше бы он не приходил на станцию и оставался в неведении. Он жалел себя и мысленно клялся, что ничего подобного никогда больше не допустит.
      - Ты, как понимаю, в селе остался?
      - В селе. На кого мать оставлю? Да у нас и жизнь стала не хуже городской: асфальт проложили, газ провели…
      Договорить не дал парень в пуловере. Он соскочил с подножки вагона, накинул Галинке кофту на плечи.
      - Извините. Поезд отправляется, а Галинка, если разговорится, не скоро остановишь.
      6*
      - Ухожу, начальничек. Попрощаюсь только. - И повернулась к Павлу. - Прощай… И прости меня, подлую… - Она обхватила Павла за шею, заплакала. - Прости, если сможешь. Жизнь такая. В село для меня дорога закрыта. Не смогу я там жить. Прости…
      И шагнула к вагону, взялась за поручень, поднялась в тамбур. Поезд тихо набирал скорость, проплывали мимо вагоны, постукивая на стыках рельсов: так-так… так-так…
      - Прости меня, Павло! - донеслось уже издали. - Прости!..
      Поезд скрылся за поворотом, опустел перрон, а Павло стоял в растерянности и не трогался с места. В голове сновали обрывки мыслей, давила обида. Подошел дежурный по вокзалу - в кителе, фуражка с красным околышем, - тронул Лаптея за локоть.
      - У тебя горе, парень?
      - Нет-нет, все в порядке. Близкого человека проводил, - очнувшись, ответил Павло.
      Дежурный ушел в здание вокзала. Оставшись наедине, Павло постарался успокоиться, объяснить самому себе случившееся. Он любил Галинку, поверил в это, поддался всецело, а она? Жалела доверчивого и непутевого, подыгрывала ему, потому что не оказалось рядом более достойного… На душе лежала пустота и холодом обдавала тело. Окружающий мир казался унылым, блеклым и замусоренным. Хотелось схватить что-нибудь тяжелое, что подвернется под руку, и крушить не глядя.
      Плохо соображая и не отдавая себе отчета в поступках, Павло повернулся и направился в сторону станционного буфета. Не видел теперь ни сидящих в зале ожидания, ни спящего в углу бездомного. Подошел к стойке буфета и попросил водки. В этот ненастный день Лаптей впервые напился…
      В садах поспели вишни. Из подворий ветерок доносит запах варенья - хозяйки спешат запастись на зиму вишневым вареньем и наливками. Излишки ягод высыпают на железные поддоны и выставляют на солнце. Высушат вишни, ссыпают в короба и прячут в кладовки.
      В самую пору сбора вишен в гости к Лаптеихе приехал сын её двоюродной сестры, Николай, с мальчиком лет семи, худеньким, но подвижным и неугомонным. Сестру Наталья не видела давно и вспоминала редко. Та покинула Пологи в девичестве. Уехала в Калининград, вышла замуж, там и обосновалась. Поначалу от нее приходили письма и фотографии: она с мужем, статным, с густой шевелюрой, и с первым ребеночком. Но потом сестра замолчала. О ней напоминали только фотографии на стене.
      И вдруг приезд Николая с сынишкой. Наталья обрадовалась гостям, всплакнула при встрече, вспомнив о сестре. Хлопот гости не доставляли: жить есть где, картошка молодая с огорода, огурцы и помидоры, лучок - все свое. Ваня, так звали мальчика, пробудил дом неугомонностью, прибавив забот и беспокойства, что ничуть не тяготило. Мальчик ни секунды не сидел спокойно: то носится с гиканьем по улице, то уже сидит на дереве, обирая спелые вишни, то раскачивается на суку вниз головой. И Лаптеиха спешит в сад из боязни, как бы не ушибся ребенок, не обжегся в крапиве.
      Павлу гости тоже не в тягость: есть с кем о жизни потолковать, о незнакомом городе Калининграде послушать.
      Особенно привязался парнишка к Павло. Куда Павло ни пойдет, он следом. На грядках Лаптей огурцы собирает, Иван рядом. И все ему интересно, обо всем хочет узнать. Иной раз Павло смех едва сдерживает, но отвечает по-взрослому.
      На дерево Павло забрался, чтобы ведро вишен нарвать на продажу, Иван следом на соседнее дерево лезет. Усядутся, срывают сладкие ягоды. Павло горсть за горстью в ведро сыплет, а Ваня - ягоду в рот, ягоду в бидон.
      На рыбалку мужчины нацелились, Иван тут как тут. Тащит из-под навеса бредень, от радости сам не свой. На ставу мужчины в воде бредень тянут, а Ванька носится по берегу, комья грязи в кусты осоки бросает.
      И невольно хочется Павлу чем-то удивить мальчишку. Карпов из сети вытащили, в брезентовую сумку сложили, бредень от тины освободили.
      Пора и домой, а Павло медлит. Забрался в воду, бредет возле плотины, ногами дно ощупывает.
      - Жемчужницы ищешь? - спрашивает с берега Иван. - Ракушек много у берега под ивами!
      Голова Павла скрывается под водой и вскоре выныривает.
      - Попался, чертяка! - Павло держит в руках зеленоватого рака. - Держи добычу! - кричит мальчишке и швыряет улов подальше в траву.
      Подбежав, Иван боится притронуться к раку, который угрожающе поднимает клешни. Схватив подвернувшуюся под руку палку, мальчишка прижимает рака к земле и цепко хватает за панцирь. Бегом несет к сумке с рыбой.
      - Лови еще одного! - кричит Павло и выбрасывает рака на берег. Мальчишка от восхищения сам не свой. Мечется по берегу от Павла к
      месту, где лежит бредень и сумка с карпами.
      - Десяток уже! - сообщает Павлу.
      - Десяток? Ну и будет!
      Одевшись, рыбаки забирают бредень, сумку с рыбой и спускаются в яр, где пасутся коровы. Обходят их, здороваясь с пастухом, поднимаются по яру в село. Впереди поспешает Иван, за ним в хорошем расположении духа следуют Павло с Николаем.
      - Удачно сходили, - говорит Николай. - На уху наловили. Нажарим…
      - Раков наварим! - отвечает Павло и улыбается. - Ивану будет потеха.
      - Тут ты прав. Вареных раков он не пробовал. Да и я не ел, признаться честно.
      - Вот и попробуешь. Пока я с рыбой буду возиться, ты на велосипед - и в магазин. Пивком холодным побалуемся.
      Завидев Лаптеиху возле калитки, Иван срывается с места и мчится к бабушке.
      - Раков наловили! Один такой большущий!..
      - Раков? Павло надоумил.
      - Дядя Павло! Он такой, бабушка, такой!..
      - Нахваливай! Вы с ним не разлей вода.
      После ужина мужчины вышли на свежий воздух, уселись на скамье под яблоней. Примостился между взрослыми и Ваня. Прибравшись, появилась на крыльце и Лаптеиха. Откуда-то прибрела домашняя кошка и, мурлыкая, принялась тереться головой об ноги хозяйки. Отдыхала Наталья и верила, что жизнь пойдет по новому кругу, дождется она внучат и порадуется. Обязательно так будет: есть Бог, а с ним и справедливость.
      Сумерки сгущались, на небе зажглась первая звезда. Над яром всходил молодой месяц. Тонкий серп поднимался над притихшим селом. Тихая ночь укрывала хаты, сады и огороды, в тишине сухо стрекотали цикады. И в этой небесной тишине, прекрасной, как и сам простирающийся вокруг мир, такой сложный, неповторимый и чарующий, на леваде раздался вдруг чистый девичий голос:
      ?ому ти не прийшов, Як мкяць зийшов? Як я тебе жда-а-ала…
      В ЧИСТОМ ПОЛЕ КОНЬ БУЛАНЫЙ
      Путь от дома до больницы Авейников прошел бы с закрытыми глазами. За то время, что лежит в хирургии жена, трамвайный маршрут изучил в подробностях, знает каждую неровность на путях - где качнет вагон, а где бросит с такой силой, что держись только. На каких остановках водитель медлит, а тронув с места, тащится едва-едва, зато после стоянки у Финляндского вокзала поторапливается, старается не выбиться из графика и подкатывает к больнице имени Мечникова точно по расписанию.
      Сегодня четверг, день посещений. Надо навестить Ольгу обязательно. Гостей найдет полная палата, и жена не будет чувствовать себя одиноко. Полгода прикована к опротивевшей кровати с фанерным щитом под матрацем.
      Полгода назад врачи сделали Ольге еще одну операцию на позвоночнике - уверяют, последнюю. Надо терпеть и ждать, когда срастутся кости, и надеяться, что все будет благополучно. Не менее года придется, правда, носить специальный корсет, но последнее не столь уж важно, только бы встала на ноги.
      Кости таза и позвоночника раздробило Ольге рухнувшей железобетонной панелью на строительстве дома. Недотепа такелажник не застропил как следует, подал команду на подъем, а панель сорвалась, придавив краем Ольгу. Спиной жена стояла, когда закричали, замешкалась и не отскочила…
      Авейников снял со станка деталь, бросил взгляд на часы: пора идти к мастеру на поклон. Представил, как поморщится Горыныч, услышав просьбу отпустить с работы пораньше. Ничего не скажет, а лишь поморщится, словно ему ногу отдавили. Авейников чертыхнулся про себя, настолько стало противно.
      Горыныч… Показывали по телевизору мультфильм о Змее Горыныче, оберегавшем в замке богатства, - голова маленькая, а живот огромный. Под конец превратился тот змей в воробья. Посмотрели, а утром на участке возьми кто-то из токарей и брякни: мастер Шубичев вылитый Горыныч - голова маленькая, плечи узкие, зато живот… Горыныч и Горыныч, так и осталось…
      Отпрашиваться у Шубичева надо, никуда не денешься. Ольга там исстрадается в ожидании. Будет лежать и смотреть в потолок, не отвернешься - люди кругом сидят и разговаривают, новостями делятся, гостинцы выкладывают. Тошно ей лежать в одиночестве, и каждый стук в дверь - надежда, а вдруг к ней.
      Выключив станок, Петр вытер ветошью руки и зашагал в конторку.
      - Что у тебя, Авейников? - спросил мастер, не поднимая головы от кипы нарядов.
      - Пораньше бы уйти мне… Сам знаешь, Иван Сергеевич…
      - Запарка у нас: видишь ведь, завал в цехе, не вытянем план… Понимать должен.
      - Не от хорошей жизни отпрашиваюсь. Известно же, что жена в больнице…
      - Известно… Только уразуметь пора: производство не частная лавочка. И не кооператив, где полная свобода.
      - Не дурак, отчет отдаю. Но за женой там присмотреть некому! Каково ей полгода лежать пластом?
      - Не я виноват в твоем горе. Чего кричишь?
      - Не кричу, а прошу войти в положение. Завтра отработаю или в субботу. Разве подводил когда?
      - Дело твое, - смягчился Горыныч. - Не задерживаю. В конце месяца не жалуйся, что заработал мало.
      Петр убрал инструмент, закрыл тумбочку на замок и поспешил в раздевалку. За проходной вздохнул свободнее и зашагал к трамвайной остановке.
      На углу кооператоры торговали яблоками. Петр даже обрадовался такому случаю. В магазине краснобокие и крупные не купишь. Дороговато у кооператоров, но куда денешься. Попросил взвесить два килограмма. Спрятал в кошелек сдачу, подумав, что денег почти не осталось, придется растягивать до получки, питаться с сыном кое-как.
      Сына Петр увидел во дворе детского сада - гулял с группой. Кольнула обношенность мальчонки: старенькая куртка, из которой давно вырос, руки вон насколько выглядывают, штаны повытерлись, на коленках, того гляди расползется ткань. Давно пора справить обнову, но все откладывал, не свести концы с концами. Ничего, вот будет получка, пойдут вместе в универмаг и купят, пусть порадуется сын.
      Мальчик бросился к отцу, обнял.
      - Вы уж извините, я пораньше заберу Сережу, - сказал Авейников воспитательнице.
      Жил Петр на Благодатной улице, в коммунальной квартире. Получил здесь от завода комнату на первом этаже. Комната была сырая и холодная, зимой на глухой стене выступал иней. Ольга сметала его тряпкой, закрывала стену одеялом. На лучшее рассчитывать не приходилось.
      Пробовали поначалу что-то изменить, комиссию из управы вызывали - они походили, повздыхали и ушли быстренько. Полтора года назад Петра поставили на очередь, лет через пять-шесть, может, и получит квартиру.
      - Посидишь, сынок, один, - сказал Петр, открывая дверь комнаты. - Я к маме съезжу, ты тут не балуй.
      Достав сумку, Петр принялся укладывать в нее сваренную вчера курицу, яблоки. Сын, не смея просить, неотрывно смотрел за тем, как отец опускает в сумку яблоко за яблоком.
      Последнее Петр протянул сыну:
      - Ешь.
      Мальчишка взял краснобокое яблоко, вдохнул аромат, но не надкусил.
      - Поиграю немножко. Оно такое красивое.
      - С получки и тебе куплю. Потерпи, сынок, ты ведь понимаешь все.
      - Понимаю, папа. Не переживай, мама бы поправилась скорее.
      - Поправится. Возьмем отпуск и укатим к бабушке в деревню. У нее сад над речкой, а в саду, знаешь, какие яблоки! Антоновка - крупные, желтые, а пахнут!.. И сочные. Откусишь - сок так и брызнет. А еще пойдем с тобой в поле, там пасутся колхозные кони. Рабочие лошади и выездные, стригунки при них. А в табуне буланый жеребец с черной гривой. Научу тебя ездить верхом.
      В трамвае Авейников прислонился головой к оконному стеклу и задремал. Приснилась ему деревня, мать и сам он, босоногий. Солнечный теплый день, трава во дворе, и он, в штанах с помочами. Да так явственно предстало все, что даже очнулся.
      Родина - деревня на берегу реки Плюсы, яблоневые сады, водяная мельница с большим деревянным колесом - давно не снилась Авейникову. Но иногда он вспоминал с грустью дом, чаще в пору осени, когда убран огород, а в избе пахнет антоновкой. Мать обрывала яблоки и носила в подпол, раскладывала на полках. Хранила и на чердаке, притрусив их мягкой стружкой. Какие похуже, держала в сенях. Высыплет на старое рядно, и лежат они до морозов, источая запах. На улице земля уже морозом скована, снежком припорошена, ветрено, а в сени войдешь и - запах антоновки.
      За деревней поле до самого леса. Его не трогали плугом, пасли коров, выгоняли на ночь лошадей. Обвяжут путами коню передние ноги и отпускают. Любил Петр бегать в ночное с ребятами. Ходил в табуне буланый жеребец. Давался он в руки неохотно, косил черным глазом и норовил укусить седока, вознамерившегося вскочить на него. Одному и не забраться. Попросишь кого-то из дружков подсобить, вцепишься рукой в гриву, подпрыгнешь - и уже на спине, обхватил бока ногами. Конь успокаивался, почуяв повод, послушно шел рысью, только екала селезенка. Петр забывал обо всем на свете, припав к гриве, мчался с замирающим от восторга сердцем.
      В Ленинград Петр приехал после десятилетки с намерением поступить в Институт авиационного приборостроения. Подвела математика. Контрольную написал на четверку, а устный экзамен, считай, провалил. По глупости, можно сказать. Ошибся на доказательстве теоремы, самостоятельно и исправил оплошность, но экзаменатор не принял во внимание.