- По поводу интервью.
      - Дал?
      - Не совсем, отложили до следующего раза.
      - Ну-ну. Поаккуратней бы вам с этой публикой…
      * * *
      Он ушел. А я все продолжал мысленно с ним беседу: и когда собирал бумаги на столе, и по дороге домой, и даже за ужином, не говоря о бессон
      ных ночных часах. "Среди нас немало достойных", - сказал он, и я все пытался прикинуть такую одежду на тех, с кем довелось когда-либо общаться и даже иметь дела. Подполковника Немцова сразу же отбросим, Шелун-цова, пожалуй, тоже. Работал у меня одно время заместителем по хозчасти полковник в отставке. Молодой еще, по здоровью списали. Кто-то из приятелей сосватал, а я, честно сказать, поначалу не жалел, что взял. Чисто внешне впечатление он производил приятное: выдержан, исполнителен, чувствовалась в нем какая-то основательность, которая так нравится в мужчинах пожилым женщинам. Любил он за рюмочкой и при хорошей закуске порассуждать о политике. Новую демократическую власть как человек дисциплинированный признавал и боялся, но чувствовалось все же в нем раздражение, когда заходила речь о демократах с либералами, не говоря уж о ностальгии по былой доавгустовской жизни.
      - Гони его, - советовали мне друзья. - Чекистов бывших не бывает.
      За что гнать? Поводов не давал. Не знаю, что бы он делал в сегодняшней ситуации, не уволившись два года назад. Ушел в услужение к одному крутому пареньку, авторитетному, как нынче пишут, бизнесмену. Это про него он мне взахлеб рассказывал, забыв про обычную свою сдержанность и солидность.
      - Встретил, понимаешь, совершенно случайно одного бандюгана. Он у меня еще в разработке был. Не узнать парнишку - словно с обложки "Плейбоя" сошел. Вместе с часами и запонками упакован тысяч так на пятьдесят - баксов, естественно. Увидел меня, обрадовался. "Сколько зим, говорит, сколько лет, господин полковник!" Пообедать пригласил. Посидели мы с ним пару часов в японском ресторане. Кстати скажу, палочками не так уж и сложно орудовать, я сходу научился. Так вот, много интересного он о себе рассказал. Добропорядочный теперь, мол, гражданин, бизнес вполне легален. Большими делами ворочает, во власть вхож. Пригласил к себе начальником службы безопасности. Кто, говорит, старое вспомнит - тому глаз вон. Как думаешь, стоит игра свеч?
      - Сам решай, здесь я тебе не советчик.
      - Не стоит, пожалуй. Хотя, сам понимаешь, годы идут, о семье, о детях кто позаботится?
      В его голосе слышался прямой укор: ни хрена, дескать, в вашей долба-ной газете не заработаешь!
      - Нет, не стоит! - добавил он решительно, а сам подал через три недели заявление на расчет.
      После этого я не раз пытался мысленно представить его, как знакомых ребят, с автоматом в руках где-нибудь в Чечне и не мог, не получалось. А тех ребят мог, так и стоят в глазах среди развалин Грозного, покрытые гарью и пылью, отбивая атаки обезумевших боевиков.
      …Их я встретил в московском поезде лет шесть назад. В тамбуре, когда я возвращался из ресторана, меня окликнул крепко поддатый мужик в спортивном костюме.
      - Не узнаете? - потушив окурок, он протянул мне руку. Что-то в красивом, хотя и несколько потрепанном, лице его показалось
      мне знакомым. Точно, встречались в одной компании. Его тогда еще представили мне юристом одной из местных фирм. Он много и удачно шутил, пил, не отставая, вместе со всеми, но при этом глаза его оставались трезвыми и даже, как мне показалось, настороженными.
      - Кажется, Андрей?
      - Он самый. Вы один. Тогда присоединяйтесь к нам, у нас купе в этом же вагоне.
      - Если это удобно.
      - Какой разговор? Землякам всегда рады.
      Прихватив бутылочку коньяка, припасенную на всякий пожарный, я отправился к ним. Четверо стриженых и крутоплечих мужиков крепко, судя
      по "закуси" и бутылкам на столике, гуляли. "Уж не к "браткам" ли попал?" - мелькнула мысль.
      Пожали друг другу руки. Андрей представил меня. Они буркнули под нос
      свои имена, которые я так и не разобрал. Тот, что в безрукавой тельняшке и накачанный, как Сталлоне, пытался мне что-то сказать, показывая на стол, но не смог, получилось сплошное, не закончившееся ничем заикание.
      - Он говорит: угощайтесь, чем Бог послал, - перевел Андрей. Заика радостно закивал. Мы выпили, закусили.
      - Что с ним? - спросил я.
      - Контузия. Я удивился:
      - Где это так угораздило?
      - В Чечне, - сказал Андрей и поднял стакан. - Давайте, парни, выпьем за то, чтоб они сдохли!
      Мы выпили. Я спросил запоздало:
      - Ты о ком, Андрюша? Кто должен сдохнуть?
      - Красивые девушки, - засмеялся тот. - Была одна старая книжка, автора не помню, там, на южном море, у довоенных еще мальчишек был такой тост: "За красивых девушек, чтоб они сдохли".
      - Красивыми женщинами вымощена дорога в ад, - сказал черноусый верзила, показывая на заику. - У него слишком красивая была - не дождалась, собака, пока он по госпиталям валялся.
      Заика что-то добавил на непонятном своем языке. Лысый рыжий очкарик вдруг промычал:
      - Сволочи!
      - Так их, Коля, баб продажных.
      - Да нет. Начальнички наши свиньи, вот кто! Напьюсь, блин, и пошли они все на хер! Наливай, майор.
      Андрей потянул меня покурить, мы вышли в тамбур. Не простыть бы разгоряченным: хотя еще начало ноября, а морозит уже крепко к ночи.
      - Вы кто? - спросил я Андрея, прикуривая. - Омоновцы?
      - Берите выше, - усмехнулся он. - Ладно, от вас ничего не скроешь - все равно, если приспичит, от общих знакомых узнаете. Из конторы мы.
      - Какой такой конторы?
      - Глубокого бурения.
      - А, понял, - догадался наконец я. - А сейчас куда?
      - В санаторий. На реабилитацию. После Грозного.
      - Крепко досталось?
      - Не то слово. Мы сутки отстреливались в Доме правительства до последнего патрона, а подмоги все не было. Ладно, хватит об этом. Николаю сейчас хуже всех.
      - Почему?
      - С нами в том бою его не было. Он выполнял какое-то особое задание - шел в одиночку через всю Чечню. Попал в переделку. Вырвался. Выпрыгнул в окно из горящего дома, но без энной суммы казенных денег. Сгорел в пожаре бумажник вместе с бушлатом. Вот и клянет теперь генерала.
      - За что?
      - Разорался генерал, когда вернулись. Разгильдяем обозвал, на счет велел поставить. А какая у нас зарплата? У него трое по лавкам, жена больная. Генерала бы самого туда! Сволочь!
      Мы пили всю ночь. Пели. Играли в карты. Черноусый великан плакал.
      - Я напишу про вас, ребята, - обещал я. - Вернетесь, встретимся еще и напишу.
      - Напиши, Михалыч, - обнимал меня Гришаня-майор. Заика радостно кивал.
      Через полтора месяца я позвонил Андрею домой.
      - Никаких писаний, - сказал он. - И, пожалуйста, забудьте, о чем мы тогда говорили.
      "Интересно, - думал я теперь, пытаясь уснуть, - как бы они себя вели, если бы поручили им с нами работать? А может, их никого в "конторе" уже и нет? Хотя какая тебе разница: бывших чекистов не бывает - они или есть, или их нет".
      3 марта.
      Позвонил дознавателю, майору Петровичу.
      - Мы не нашли оснований, - сказал он, - для возбуждения уголовного дела. Но последнее слово за прокуратурой.
      Хороший день. Вот и маму сегодня выписывают - она освоила костыли, чему по-детски радуется. А солнце, какое сегодня огромное солнце! Совсем уже весеннее солнышко.
      6 марта.
      Давно я не видел Рому Осетрова таким возбужденным:
      - Убили Тунгуса. Расстреляли из автомата, когда он выходил из казино.
      - Версии есть?
      - Основная - передел криминального рынка, будто бы заказали казанские. Но знакомые сыщики настроены на этот счет скептически - убийство, считают они, так и останется нераскрытым.
      - Собери все, что есть, и в номер на первую полосу, - распорядился я.
      Когда Рома вышел, я посмотрел на стул, на котором еще недавно сидел Тунгус. Закрыл глаза и увидел его: белая рубашка без галстука, дорогой шевиотовый костюм, широкое монгольское лицо, скрытая сила в каждом движении.
      10 марта.
      Позвонил Петрович, дознаватель:
      - Прокуратура вернула дело. Я должен снова вас допросить.
      - С чего это вдруг?
      - Откуда мне знать? Приезжайте в десять. Приехали вместе с адвокатом. Майор был мрачен и зол:
      - Совсем они там охренели! Что, мне делать больше нечего?
      - Петрович, успокойся, - сказал Семен Абрамович, - твое дело служивое: сказать "есть" и выполнять.
      - Тогда так. Требуют копию приказа или распоряжения о порядке приема и хранения подарков. Нужна также справка из бухгалтерии о том, уплачены или нет налоги…
      Пришла очередь возмущаться мне:
      - Какие налоги? Пришли пьяненькие омоновцы, сунули в подарок финку, что мне, их вон надо было гнать?
      - К тому же, - добавил адвокат, - следует иметь в виду, что это не государственное учреждение.
      - Понимаю, - буркнул майор, - дело выеденного яйца не стоит.
      В общем, побеседовали. Когда вышли на улицу, Семен Абрамович тронул меня за рукав:
      - Не спешите, покурим на свежем воздухе.
      Какой к черту свежий воздух? И не курю я вовсе - давно бросил. Но послушался адвоката, остановился, уловив в его голосе нечто такое, что не терпит посторонних ушей.
      - Кому-то вы крепко дорогу перешли, - сказал Семен Абрамович, закурив. - Не припомню, чтобы по таким дурацким поводам дела возвращали.
      - Думаете, на прокуроров давят?
      - Не вопрос, ежу понятно.
      - Кто? "Контора"?
      - Пардон, это уже не моя тема. Хотя и за "конторой" может кто-то стоять. Вспомните, какие встречи, беседы, публикации предшествовали известным событиям. Проанализируйте в деталях, найдите связь. Но это уже без меня - я и так вам лишку сказал.
      - Я подумаю, Семен Абрамович.
      - Все, - адвокат втоптал в снег окурок, - до встречи.
      Он умчался, лихо развернувшись, на красной "десятке". "Спасибо, Семен Абрамович, - пробормотал я себе под нос. - Задал мне задачку - еще одна бессонная ночь обеспечена".
      * * *
      Впрочем, дожидаться ночи я не стал. Приехав в редакцию, достал подшивки газет за последние полгода. Итак. С обыском пришли в январе… Что кроме заметки про наркодилера могло вызвать неприязнь, раздражение властей, буржуинов, "силовиков"? По поводу каких публикаций были скандалы, разборки? Так-так. В октябре была статья об утилизации твердотопливных ракет на одном из оборонных предприятий. Мы тогда высказали озабоченность тем, что скрывается от жителей города информация о возобновлении этой работы. Напомнили читателям, что, когда губернатор шел на выборы, то был против сжигания ракет в нашем городе. Почему, недоумевал журналист, он изменил свои взгляды?
      Говорят, губернатор был взбешен: кто они такие, эти газетчики, чего суют нос, куда не просят?! Высказал он неудовольствие и мне лично при встрече:
      - Цена вопроса - шесть миллиардов. Вот вам и детские пособия, и льготы старикам и инвалидам. Вы что - против детей и стариков? Нет. Тогда зачем раскачиваете лодку?
      Мы тогда еще поспорили с ним на тему "Власть и пресса". Он говорил, что журналист должен лишь сообщать о происходящих событиях, и - никаких комментариев, никаких оценок. Я, естественно, возражал, считая, что СМИ являются мостиком между обществом и властью, поэтому должны сообщать не только о том, что делают власти, но и как они это делают, с какой целью. Каждый остался при своем мнении, но врагами мы не расстались. Это был лишь очередной рабочий момент, такие разговоры мы вели не впервые. Правда, с каждым разом они становились все труднее: он все больше слушал себя, внутренне раздражаясь ограниченностью собеседника, несовместимостью его суждений и поступков с теми масштабами, объемами и рисками, с тем государственной важности значением его, губернатора, деятельности. Казалось, вот-вот так и скажет: путаетесь тут под ногами, когда на меня Кремль, сам президент возложили такой груз ответственности, какой вам и не снился. Взять ту же утилизацию ракет: Кремль торопит, а его в свою очередь американцы задолбали. Такие вот пироги - это вам не строчки в газету гнать.
      На разных, что называется, языках поговорили, но все равно это не повод для расправы. Какие еще публикации могли вызвать резкое неприятие власть имущих, раздражение влиятельных особ. Ага, вот моя собственная редакторская колонка. "Как случилось, - спрашивал я в ней, - что СМИ в нашей области отданы на откуп спортивному врачу?" Мне рассказывали потом, что Алик Черкашин, который в молодости действительно работал врачом одной из команд высшей лиги, был взбешен. "Ну, дождется он у меня!" - пригрозил Алик, пряча газету в особую свою папку.
      Вскоре его настиг еще удар. Нет, не было никакой специальной акции против него: получилось все довольно случайно, банальное совпадение. Просто, проводя журналистское расследование, один наш дотошный репортер выяснил, что губернаторский советник стал вдруг в природоохранной зоне крупным земельным собственником. Это был скандал. Губернатор, попросив срочно приехать, разговаривал уже по-другому:
      - Кадры травите?
      - Какие кадры? Ах, вы о спортивном враче…
      - Он действительно хороший спортивный врач. Что здесь плохого? У нас все профессии хороши…
      - Ваш ближайший помощник совершил сомнительную с точки зрения закона сделку…
      - Я попросил прокуратуру проверить. Вот если что найдут…
      - Не волнуйтесь, не найдут. И тогда разобраться вам придется не с ним, а с газетой. Не так ли?
      - Вот вы как? А я-то хотел по-хорошему, памятуя, что мы не первый год друг друга знаем.
      - А разве есть другой вариант?
      Вопрос мой остался без ответа - губернатор лишь посмотрел на меня печально-задумчиво и молча встал, давая понять, что аудиенция закончена.
      Руку, правда, на прощание протянул - зыбкая, но надежда, что отношения окончательно не разорваны.
      И все же не верю: не тот повод и не тот он человек, чтобы так мелко и низко мстить. Что же тогда? Кто? Перебирая варианты, я отгонял подозрения от Алика, но мысли упрямо возвращались к нему. Уж слишком много совпадений: его неожиданное появление после обыска, странная встреча с Тунгусом… Вспоминалась еще одна история - возможно, в ней собака и зарыта.
      Когда же это случилось? В ноябре? Точно, в конце ноября. Помню, было тоскливо и даже как-то тревожно на душе, наверное, давала о себе знать мерзкая погода: осень противно затянулась, много дней шел дождь со снегом, все молили о заморозках, но они не торопились. Вот в один из таких дней ко мне в кабинет ворвался мокрый от дождя, но и сияющий, словно джек-пот выпал, Рома Осетров:
      - Смотрите, что я добыл, - он протянул мне листок с мелким компьютерным текстом.
      Я один раз пробежал его глазами, второй - внутри аж похолодело.
      - Откуда, Рома, дровишки?
      - Оттуда, - он показал почему-то на потолок. - Ну, сами понимаете, откуда…
      - А вдруг - провокация?
      - Не думаю. Ребята надежные. Да и Алик - тот еще тип. Не любят они его.
      Я забрал бумагу в сейф:
      - Пусть полежит, Рома, может, и пригодится.
      - Не надо бы ее хранить, - сказал Рома.
      - Не учи отца…
      Зря я так с ним. Не послушался, теперь вот локти кусаю. Не за этим ли листком приходили с обыском ребята в кожанках? Конечно же, за ним. Как быстро, помнится, свернули обыск, обнаружив в сейфе этот листочек. А ведь "фронт работ" у них оставался - не все папки еще перетрясли, до шкафов не добрались.
      Все линии сходятся в одну. Неужели Алик? Не верится - в какой же стране мы живем, если обладатель незаметной и не очень понятной должности манипулирует самым крутым силовым ведомством? Хотя, с другой стороны, почему бы и нет? А слухи про дядю, большого генерала, корнями из Питера? И с чего это вдруг начальник управления получил шикарную квартиру в новом элитном доме? Здорово задумано: генерал заводит дело, получает квартиру, уходит на пенсию, а кашу расхлебывать уже новому начальнику.
      Мастаки, ничего не скажешь! Впрочем, сам я тоже хорош - помог им, дав сдуру повод. Встретив на одном из фуршетов Алика, я сказал ему кое-что такое, чего говорить не следовало бы. Решил попижонить - вот теперь и расплачиваемся.
      …На нем были черная рубаха из тафты в каких-то рюшечках и кожаные брюки. Лицо, шею, полуобнаженную грудь покрывал ровный, явно не здешнего происхождения загар. Я подошел к нему и спросил как можно любезней:
      - Где это вы, Алик, так прекрасно загорели? Не в Маврикии?
      - Нет, в Салониках.
      - О, вы еще и греческое гражданство имеете?
      Глаза его сузились до якутских щелочек. Взяв со стола бокал с красным вином, он не торопясь, словно при замедленной съемке, поднял его. "Плеснет ведь прямо в лицо", - мелькнула испуганная мысль. Но он мило улыбнулся:
      - Ваше здоровье, господин редактор!
      - И вам, Алик, не кашлять.
      Чокнулись со звоном. Выпили, закусили. Каждый, уверен, думал друг про друга примерно одно и то же: "Какая же ты сволочь, приятель!" У меня, уж точно, полагать так основания были: в справке, которую принес Рома, я прочел немало любопытного. О регулярных встречах Алика с известным криминальным авторитетом. О каких-то таблетках, которыми Алик перманентно вы-
      3 "Наш современник" N 7
      водит губернатора из состояния депрессии. Говорилось также, что советник губернатора имеет двойное гражданство - России и Республики Маврикий. Но по-настоящему взбесило сообщение о неком неофициальном совещании в ближайшем окружении губернатора. Алик якобы жаловался, что я совершенно неуправляем, и предложил силовой вариант захвата нашей газеты. Он сказал, что мог бы попросить одного человека, небезызвестного в криминальных кругах, отнять контрольный пакет акций. Предложение Алика не прошло - нашлись умные люди, сказали ему: "Не гони лошадей, притормози!" И все же - сволочь он, этот советник! Первая реакция у меня была - действовать: идти разбираться, рассказать все губернатору. Но, поразмыслив, остыл. Где доказательства? Откуда, спросит, эти сведения? А вдруг это вообще провокация, кто-то неизвестный втягивает меня в свою игру? Поверит, мол, сгоряча опубликует, и тогда следующий ход за нами.
      Нет, торопиться не будем. Я спрятал тогда бумагу в сейф, но куда было деться от навеянных ею тяжелых мыслей и тревожных предчувствий? И вот при первом же удобном случае я не утерпел, решил хоть частично проверить информацию, намекнув Алику на его двойное гражданство. Он же, вида не подав, наверняка встревожился и очень захотел узнать, какой еще информацией я про него располагаю. А убедившись, что такая информация есть, он решил одним ударом выбить из-под меня почву. Логично? Вполне. Вот, оказывается, кому я перешел дорогу. Возможно, он - не единственная в этой истории составляющая, его интересы совпали еще с чьими-то, но то, что Алик основное звено причинно-следственной цепочки, сомнений уже не вызывало.
      Я убрал подшивки в шкаф, включил чайник. "Что же делать? - продолжал разговор сам с собой. - Как спасти ребят, газету, себя? Хоть убей: нет ответа!"
      17 марта.
      Позвонил дознаватель, майор Петрович.
      - Все, - сказал он, - отстали окончательно.
      - Спасибо, товарищ майор.
      - На здоровье. Я действовал по закону, только и всего. Прощайте и больше к нам не попадайте.
      Есть еще люди в нашем городе! "Действовал по закону, только и всего". А разве этого мало?
      …Просмотрев полосы и сделав правку, я решил съездить к отцу - вот кому хреновей всего сейчас. Одевшись, спустился на улицу. Снега уже почти не было. Весна! Но особой радости почему-то не почувствовал: весной обостряются все болезни, что принесет нам эта весна? Зачем-то вспомнил свои юношеские стихи:
      То была осень, а весна
      Терпеть не может прощальную печаль улыбки. Теперь весна, меня и не тревожат Твои глаза, глаза в зеленоватой дымке.
      Глупые стихи. Наивный, смешной дуралей! Откуда тогда тебе было знать, что от сердца чаще всего умирают весной.
      …Раковая больница, расположенная на окраинной улице имени видного большевика, меня раньше долго пугала одним только своим печальным предназначением. А теперь ничего, привык. Такие уж годы мои подошли, что все чаще приходится навещать здесь друзей, сослуживцев, а теперь вот и отца…
      Он лежал на спине с закрытыми глазами, приоткрыв некрасиво рот. Похрапывал. Я дотронулся до его исхудавшей руки, расцвеченной синими узелками сосудов. Он открыл глаза - они были наполнены тоской и обидой.
      - А, Серега… Забери меня отсюда.
      - Нельзя, батя.
      - Чт-оо-о? Повтори. Громче.
      Я достал из портфеля слуховой аппарат - миниатюрную импортную коробочку.
      - Не-ет, - замотал головой отец. - У меня от него голова раскалывается.
      - О, Господи! - простонал я. - Как же с тобой врачам, медсестрам общаться?
      - Ничего, - пробасил с соседней койки Петро, могучий еще буровик-нефтяник с Севера, - это к лучшему, что он не слышит. Тут таких страхов наслушаешься, что жить тошно. Каждый день новости - то из одной палаты вперед ногами выносят, то из другой. А ему хорошо - в неведении пребывает.
      - Это так, но…
      - Да не беспохлёбся ты. Мы его в обиду не дадим. Да и ваши кто-нибудь всегда здесь. Внучка только что ушла. Не волнуйся, присмотрим. Дед-то у вас классный, все шуточки у него, прибауточки, медсестрам частушки поет.
      - Это он может, - улыбнулся я.
      - Беспокойства от него нет, - продолжал Петро. - Это после операции он все встать рвался, трубку из живота выдергивал.
      - Знаю. Сам позавчера всю ночь воевать с ним замучился.
      - Да-да, помню. Но сейчас он уже утих, смирился.
      - Спасибо, Петро. Может, тебе что надо? Соки там, фрукты?..
      - У меня все есть. Если только курево…
      Слово "курево" отец в громогласной речи Петра уловил. Что не надо - слышит. Оживился:
      - Курнуть бы.
      - Дай ему пару раз пыхнуть, - разрешил Петро, - только форточку открой.
      Я прикурил сигарету, вложил ее отцу в губы.
      - Я сам, - перехватил он пальцами сигарету. Раз, второй затянулся. - Хорошо! - закрыл в блаженстве глаза.
      Я отобрал у него сигарету, затушил, поплевав в ладонь.
      - Как мать? - спросил отец, не открывая глаз.
      - Уже ходит, - прокричал я ему на ухо.
      - Ходит - это хорошо, - вынес вердикт отец. - Передавай ей привет. Скажи, что я ее еще больше люблю.
      Он открыл глаза. Они были мокрые от слез. Застыдившись, видимо, он хотел их смахнуть рукой, но она слушалась плохо, неловко задела одеяло, оно криво сползло, приоткрыв серо-сизые ножки-палочки, беспомощную, безжизненную плоть, выше - какие-то бинты, пластыри. Пряча глаза, я укрыл его, неожиданно для себя припал губами к его слабеющей руке.
      - Ничего, - сказал отец, - мы с тобой еще гирей побалуемся. Сколько помню себя, двухпудовик всегда валялся у нас во дворе, и отец,
      раздевшись по пояс, играл гирей - выжимал, толкал, бросал, ловил. Став старым, после рюмки-другой он по-прежнему хватался за гирю. А как-то взялся за нее вскоре после операции аппендицита. Мама психанула, схватила двухпудовик и выбросила через забор. Отец любит теперь рассказывать эту историю гостям: "Вот у нас мать! Взяла гирю и через забор! Богатырша!"
      …Принесли ужин. Я хотел отца покормить, но он отмахнулся: "Я сам". Вспотев, осилил две ложки больничной каши, но блинчик домашний съел.
      - Ничего, - сказал, рассматривая свои исхудавшие руки, - мать откормит. А ты, Серега, иди. В следующий раз принеси почитать.
      - Газеты?
      - Нет, надоели. Принеси книгу. Стихи.
      - Кого конкретно? Какие?
      - Какие-какие? Хорошие. Если стихи плохие - это уже не стихи. Понял? Понял, батя, давно понял. Ты у нас молодец! Поживешь еще, если на
      стихи, как вьюношу, потянуло.
      Возвращаясь из больницы, квартала за три до дома попросил водителя остановиться:
      - Все, до завтра. А я пройдусь пешком, проветрюсь.
      Какой там, проветрюсь! Мимо несся поток машин, бросаясь ошметками
      3*
      весенней грязи. Хорошо жить стали - иномарки наполовину выдавили уже "Жигули", "Волги". "Москвичат", тех совсем уже почти не видно.
      Я свернул за угол, спасаясь от сплошного автомобильного гула. Но и здесь успокоения не было: из дверей игрового клуба вырывался на улицу раскалывающий голову грохот тяжелого рока. Неподалеку скандалила прилично одетая пожилая парочка:
      - Сколько раз я тебе говорил: не играй! - высоким противным голосом воспитывал мужик женщину.
      - Бонуса, сука, не дал! - оправдывалась она, все еще не остывшая от дурной игры.
      - Во дает! - восхитился неизвестно откуда взявшийся прыщеватый
      парнишка. - Такие ставки делает тёха! На сто пятьдесят! На триста! Тыщ сорок просадила!
      "Окончательно подсела, - подумал я с некоторым даже сочувствием, - пропадет баба".
      - Сотенки не найдется? - попросил вежливо парнишка. - Я отдам. Честное пацановское слово!
      К этому сочувствия уже не было. Я ему посоветовал играть на свои. Или вообще не играть.
      - Буржуй недорезанный! - заверещал он как припадочный. - Зарежу гада!
      Из игрового клуба высыпала ватага таких же, как он, юнцов. Начали обступать.
      - Цыц! - раздалось у меня за спиной. - Пошли вон, подонки! Пацаны, озираясь и скалясь, как волчата, потянулись к дверям соседнего магазина.
      Я оглянулся. Бухавец, Осетров. А с ними незнакомый мужик с широким, в оспинах, лицом.
      - Наш редактор, - представил меня ему Рома Осетров.
      - Рад познакомиться, - протянул руку мужик, - капитан милиции Осокин.
      - Зайдемте куда-нибудь, - предложил Бухавец. - Разговор есть. Выбрали средней руки пивнушку. Я заказал всем пива, соленых орешков.
      - Я как раз тот мент, - сказал Осокин, глядя мне прямо в глаза, - который слил вашим ребятам информацию.
      - Подтверждаю, - пробасил Бухавец, - перед вами все три подельника.
      - Меня вычислили, - продолжал капитан, - я запираться не стал, поскольку никакой вины за собой не чувствую. Да и от ребят, возможно, отстанут.
      Нам принесли пива. Ребята, отхлебнув, закурили.
      - И зачем вы это сделали? - спросил я.
      - Ничего он не сливал, - заступился за него Бухавец. - По пьяни рассказал, а потом уже, на трезвяк, мы все реально обсудили и решили, что молчать нельзя.
      - Нельзя, - кивнул головой Рома Осетров.
      - Да поймите вы! - взвинтился капитан. - Мы же его, суку, и брали с поличным. Знаете, сколько при нем героина было? Его реально судили, и вот вместо зоны он на свободе гуляет… Что должен был делать честный мент?
      - И вы не знали, что он завербован спецслужбами?
      - Конечно, не знал. Откуда, блин, мог я знать? Да и не верю я ни в какую вербовку. "Крышуют" они его элементарно. Обогащаются. Ежику и тому понятно.
      - Я, капитан, вроде бы не ежик, но объясните, при чем здесь гостайна?
      - Другой статьи не нашли. Но дурость это, скажу вам, полная! Я - не носитель конкретной гостайны, ваши орлы - тем более. Ладно, выпьем давайте за ребят, они у вас правильные!
      Сдвинули со звоном кружки.
      - Хотите шквару расскажу? - предложил Бухавец.
      - Валяй, Роман Константинович.
      - Умрете от смеха. Наркодилер этот подал на нас с Ромой и на газету иск в суд. Отгадайте, на сколько? На полтора миллиона! Не хило?
      - Не сочиняй.
      - Не сочиняю. Немцов после допроса доверительно шепнул. Получите, мол, иск по защите чести, достоинства…
      - … И деловой репутации, - дополнил Рома Осетров.
      Мы не очень весело рассмеялись. Дожили - спецслужба стала заботиться о деловой репутации преступника. Нет, что-то здесь не так: опять пугают, наверное.
      Я стал собираться, подозвал официанта, чтобы расплатиться.
      - Подождите, - остановил меня Бухавец. - Я не сказал главного. Следствие закончено, нам всем троим предъявляют обвинение.
      - Быть не может! Мне обещали…
      - Нашли кому верить. Дело уже в прокуратуре: через день-другой начнем знакомиться с обвинительным заключением, а там и суд не за горами. Вот так, Сергей Михайлович, а вы говорите: Бухавец, Бухавец, зачем ты водку жрешь?
      18 марта.
      Дождавшись девяти часов, я позвонил полковнику Осиповичу.
      - Сочувствую, - сказал он, - но я сделал все, что мог.
      - Я буду говорить с генералом.
      - Его нет в городе.
      - Помогите связаться.
      - Попробую. Ждите звонка. Звонок раздался через полчаса.
      - Генерал Поморцев, - представился тихий и равнодушный голос, - я вас слушаю.
      - Нет, это я вас слушаю, господин генерал.
      - О чем вы? Ах, обвинение. Да, оно будет предъявлено обоим. Так требует закон.
      - А как же наша договоренность? Мораторий?..
      - Без комментариев. И вообще, писали бы лучше о старушках, не лезли, куда не просят.
      - Мы сами решим, о ком писать…
      - Я все сказал.
      - Что ж, мы будем защищаться.
      - Защищайтесь. Но не забудьте, что вы еще по совместительству и гендиректор. А у любого гендиректора могут быть обнаружены финансовые или налоговые нарушения. Не так ли, господин главный редактор?
      Все, разговор закончен. Обвели, словно лоха, вокруг пальца! Сколько же времени мы потеряли! Что делать? Не знаю. Ничего я не знаю! Оглушенный, опустошенный, униженный, долго сидел я не двигаясь за своим редакторским столом. Не сразу заметил, как подошла секретарша, дотронулась с опаской до плеча:
      - Сергей Михайлович, только что позвонили из Москвы. К нам едет миссия Международного фонда гласности…
      19 марта.
      Был в ТЮЗе на премьере "Трех сестер". "В Москву, в Москву!" - метались чеховские героини. "В Москву, в Москву… " - повторял я вслед за ними.
      20 марта.
      Миссия фонда гласности состояла из двух человек - руководителя, шустрого паренька с южнорусским выговором, и молодой женщины-юриста.
      - Мы должны провести независимую экспертизу, - сказал парень. - Успели уже проконсультироваться у специалистов масс-медиа. Оценку вашей
      газете они дали лестную: отметили солидность издания, достаточно высокий для провинции профессионализм…