Наш современник 2007 N7
      ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ И ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЙ ЕЖЕМЕСЯЧНЫЙ ЖУРНАЛ
      У Ч Р Е Д И Т Е Л И:
      Союз писателей России ООО "ИПО писателей"
      Международный фонд славянской письменности и культуры
      Издается с 1956 года
      Главный редактор Станислав КУНЯЕВ
      О б щ е с т в е н н ы й с о в е т:
      В. И. БЕЛОВ,
      Ю. В. БОНДАРЕВ,
      В. Г. БОНДАРЕНКО,
      B. Н. ГАНИЧЕВ,
      Г. Я. ГОРБОВСКИЙ,
      Г. М. ГУСЕВ,
      Т. В. ДОРОНИНА,
      C. Н. ЕСИН,
      Д. А. ЖУКОВ,
      Л. Г. ИВАШОВ,
      С. Г. КАРА-МУРЗА,
      B. Н. КРУПИН,
      A. А. ЛИХАНОВ,
      М. П. ЛОБАНОВ,
      C. А. НЕБОЛЬСИН,
      B. Г. РАСПУТИН,
      A. Ю. СЕГЕНЬ,
      C. Н. СЕМАНОВ,
      B. В. СОРОКИН,
      C. А. СЫРНЕВА,
      А. Ю. УБОГИЙ, Р. М. ХАРИС, М. А. ЧВАНОВ
      Сергей ТРУШНИКОВ
      Государственная тайна
      Повесть……………………………………….6
      Роман СОЛНЦЕВ | Михаил, который ждёт… Рассказы……………………………………50
      Виктор СЕНИН
      Гуси-лебеди летели
      Рассказы……………………………………76
      Олег САВЕЛЬЕВ
      Человек слабый. Рассказ …………..94
      Арсен ТИТОВ
      Охота в осенний день
      Рассказы ………………………………..106
      Сергей ЕСИН
      Выбранные места из
      дневников 2005 года………………..139
      Геннадий МОРОЗОВ
      Облако тает………………………………… 3
      Юрий ПЕРМИНОВ
      С Богом, сынок………………………….45
      Рудольф ПАНФЁРОВ
      Давайте сохраним…………………….92
      Борис ОЛЕЙНИК
      Трубач совести…………………………116
      Леонид ГОРЛАЧ
      Старорусская вязь…………………… 120
      Василий БАБАНСКИЙ
      Славянский пейзаж………………….123
      Геннадий КИРИНДЯСОВ
      Песни след ……………………………… 126
      Мозаика
      Стихи ……………………………………..128
      © "Наш современник", 2007
      М О С К В А
      Р е д а к ц и я
      Приемная - 621-48-71
      А. И. Казинцев -
      зам. главного редактора -
      625-01-81
      А. В. Воронцов - зав. отделом прозы -
      625-30-47
      С. С. Куняев -
      зав. отделом критики -
      625-41-03
      Отдел поэзии -
      625-41-03
      Н. С. Соколова - зав. редакцией - 621-48-71, факс 625-01-71
      Г. В. Мараканов -
      зав. техническим центром -
      621-43-59
      М. А. Чуприкова - гл. бухгалтер -
      625-89-95
      Александр КАЗИНЦЕВ Возвращение масс
      (продолжение) ……………………….202
      Валерий ГАНИЧЕВ
      Во имя будущего ……………………..113
      Марина СТРУКОВА
      Над Днестром и Смотричем……..131
      Беседа киевских журналистов со Станиславом КУНЯЕВЫМ……….136
      Геннадий ЗЮГАНОВ
      Суд на коммунизмом? Нет, суд
      над Россией!…………………………….170
      Александр СЕВАСТЬЯНОВ Шорных дел мастера………………..184
      Василий БОЧАРОВ
      Большой проект советской
      эпохи ……………………………………..194
      Владимир ОСИПОВ "Пятая колонна"
      в правительстве……………………….227
      Вадим КОЖИНОВ
      О русском самосознании:
      в какой стране мы живём?……….230
      Елена КОЛОМИЙЦЕВА Кожиновские чтения: итоги пятилетия (2002-2007)…………….258
      Ирина СТЕПАНЯН
      Есть ли "антисемитизм"
      в России? ………………………………..263
      и/тшш Валерий ШАМШУРИН
      Дорога на Китеж……………………..267
      Редакция внимательно знакомится с письмами читателей и регулярно публикует лучшие, наиболее интересные из них в обширных подборках не реже двух раз в год. Каждая рукопись внимательно рассматривается и может, по желанию автора, быть возвращена ему редакцией при условии, что объем рукописи по прозе - не менее 10 а. л., поэзии - 5 а. л., публицистике - 3 а. л. Срок хранения рукописей прозы 2 года, поэзии и публицистики - 1,5 года. За достоверность фактов несут ответственность авторы статей. Их мнения могут не совпадать с точкой зрения редакции.
      Компьютерная верстка: Г. В. Мараканов Операторы: Ю. Г. Бобкова, Е. Я. Закирова, Н. С. Полякова Корректоры: С. А. Артамонова, С. Н. Извекова Зарегистрирован Мининформпечати Российской Федерации 20.06.03. ПИ N 77-15675. Сдано в набор 05.06.2007. Подписано в печать 26.06.2007. Формат 70х108 1/16. Бумага газетная. Офсетная печать. Усл. печ. л. 25,2. Уч.-изд. л. 22,03. Заказ N 1501. Тираж 9000 экз. Адрес редакции: Москва, К-51, ГСП-4, 127051, Цветной бульвар, д. 32, стр. 2. Адрес "НС" в Интернете: E-mail: (Рукописи по e-mail не принимаются). Отпечатано в типографии ФГУП "Издательский дом "Красная звезда", 123007, г. Москва, Хорошевское шоссе, 38.
      Сергей Викулов не был первым редактором нашего журнала, но о нём с полным правом можно сказать: он создал "Наш современник". Литературный и тем более общественно-политический журнал - это не только материальная база (здание, штатное расписание, финансы, типография и пр. - всё, о чём хлопочут начинающие издатели), это, прежде всего, нравственная позиция, убеждения, социальный пафос. То, что классическая русская критика определяет ёмким словом - направление. Викулов придал "Нашему современнику" именно направление и тем выделил его из числа прочих изданий. Не случайно, подводя итоги своей большой жизни, исполненной значительных событий и драматических поворотов, Сергей Васильевич озаглавил книгу воспоминаний "На русском направлении".
      Иногда говорят: "Наш современник" и до Викулова печатал авторов, составивших костяк викуловской когорты. Это действительно так. Но до его назначения журнал публиковал и много случайных имён. Викулов отбросил "попутчиков", превратил авторский актив в боевую дружину и поднял на защиту России и русского слова.
      Сколько побед было на этом пути, знает теперь каждый любитель отечественной литературы - это публикации произведений В. Распутина, В. Белова, Ф. Абрамова, В. Астафьева, Е. Носова, Ю. Бондарева, Ю. Казакова, В. Шукшина, ставших современной классикой. Сколько было неудач, клевет, закулисных интриг, административных и прочих взысканий, знали только сам Сергей Васильевич и наиболее приближенные к нему сотрудники.
      28 июня С. В. Викулову исполнилось бы 85 лет. Он не дожил до своего юбилея год. Ушёл, как старый фронтовик, без жалоб. О Сергее Васильевиче можно говорить много. И всё-таки главное дело его жизни - это журнал. В истории русской литературы, в истории России он останется прежде всего как создатель "Нашего современника".
      ПАВЕЛ ВАСИЛЬЕВ (1910-1937)
      70 лет назад не стало Павла Николаевича Васильева.
      Неуёмный, буйный жизнелюб, поэт, плотность и разгульная сила слова которого потрясали современников и потомков, он всю свою короткую жизнь сражался с подлостью и бесчеловечностью, верил в радужное будущее своей любимой страны, и вера эта была неподдельной.
      Он простился со всеми нами словами, исполненными великой любви и надежды.
      Ох, и долог путь к человеку, люди! Но страна вся в зелени, по колено травы'. Будет вам помилованье, люди, будет… Про меня ж, бедового, спойте вы!
      В начале 30-х годов его приняла и обласкала столица СССР, в Москве он познал бешеную славу, в ней же и нашёл свой конец.
      И поныне нет мемориальной доски на стене дома, где он прожил последние несколько лет.
      Может быть, появится хоть к 100-летию поэта?
      На фотографии: Павел Васильев в Омске в 1936 году. Это был его последний приезд в родную Сибирь.
      Цена договорная
      Индексы: Роспечать 73274, МАП 12625
      Борису Корнилову - 100 лет
      Исполнилось 100 лет со дня рождения Бориса Корнилова - замечательного русского советского поэта.
      Нас утро встречает прохладой, нас ветром встречает река. Кудрявая, что ж ты не рада весёлому пенью гудка?
      Десятилетия эта песня, им написанная, гремела изо всех радиорупоров. Поднимались по стране заводы, оглашая необъятные пространства страны гудками, и Корнилов вторил им своими жизнерадостными стихами.
      Молодёжь тех бурных лет зачитывалась его "Соловьихой", заучивала наизусть пронзительные стихи "Прадед", "Тосковать о прожитом излишне…", строки пушкинского цикла.
      "Родина Бориса Корнилова - нижегородское лесное Заволжье, глухие керженские урманы. От уездного городка Семенова уводят просёлочные дороги, затенённые сосняками, в непролазную глушь, где издавна находили приют гонимые староверы. Неприступными крепостями кажутся древние пущи, всё ещё утверждая власть природы над суетным человеком…"
      Читайте в этом номере статью Валерия Шамшурина "Дорога на Китеж", посвящённую поэту.
      "Наш современник", 2007, N 7, 1-288

      ОБЛАКО ТАЕТ…
      Когда ветвей ночные тени Отликовали, улеглись - О белой вспомнил я сирени… Сирень пахучая, приснись. Как я хочу, чтоб ночью этой Ты мне увиделась во сне, Как сноп таинственного света, Что так горел в моём окне! Свет полуночный, серебристый. Как я любил его лучи,
      Что источал тот куст росистый,
      Мерцающий в сырой ночи.
      Как это близко! Как далёко!
      Да разве скажешь: "Всё в былом!.."
      Вон пруд горит лиловым оком,
      Идёт весна на перелом.
      И отблеск молнии ветвится,
      Искрится воздух грозовой.
      И куст сиреневый клубится
      Над молодеющей водой.
      Садовой тропинкою тихо бреду
      И вижу - сирень распустилась в саду,
      Лиловые гроздья склоняет.
      Облако плещется в круглом пруду -
      И берега осветляет.
      Бродят ветра среди облачных груд,
      В гроздьях сирени - шмелей перегуд,
      Радуюсь я перегуду!
      Ласточки вьются, под крыши снуют, Бабочки, пчёлы - повсюду. Клонится солнце… На запад пошло. Гусь гоготнул, оттопырив крыло, Но - не взлетает. Друг, видно, время такое пришло Жизнь одарить мне за свет и тепло - Облако тает.
      МОРОЗОВ Геннадий Сергеевич родился в 1941 году в г. Касимове Рязанской области. Окончил Касимовский индустриальный техникум и Литературный институт в Москве. Работал в геологических экспедициях в Карелии и Якутии. Был редактором в издательстве "Лениздат". Автор более десятка книжек поэзии и прозы. Член Союза писателей России. Живёт в г. Касимове Рязанской области
      3
      Шумом осенних лесов Ветер наполнил округу. Как хорошо, что я с другом! Всё нам понятно без слов. Входим, как в церковь, в леса. Чуем - душа обмирает: То листопада краса Пасмурный день озаряет. Рыжей опушкой бредём, Режем под корень грибочки. Грудью ложимся на кочки, Стынь родниковую пьём. А выходя из леска, Чувству смятенному верим: Русская даль широка -
      Борису Гучкову
      Вряд ли. душою измерим. Даль! Ты сокрыла мой дом, Коему не было сходства - Стёрся в пространстве сквозном, Полном тоски и сиротства. Дом! Ты, как призрак, исчез. Где ты? Ау!.. Тебя нету… Вместо тебя этот лес, Листья пустивший по свету. Память на нет - не сведу, К ней, как к земле, припаду - И промелькну сквозь годочки. Друга до слёз доведу, Где я опушкой бреду, Режу под корень грибочки.
      О, лёгкость летних дуновений!
      А вон и облако, как пух,
      Вдали мелькает. Льётся в сени
      Анисовки сладчайший дух.
      Как щедро лето! Сколько красок!
      Наш сад как полымем объят.
      Да разве взгляд охватит разом,
      Чтоб я запомнил всё подряд?!
      Такие летечки не редки
      У нашей матушки-земли.
      Отяжелели яблонь ветки
      И на подпорки налегли.
      Гляжу на сад. Он, право, дивный!
      Мать говорит: "Сколь яблок!.. Страх!
      Эт нынче солнышко активно
      Так поработало в садах!"
      Ах, мама! Словно в час разлуки,
      По саду грустно я брожу.
      И на твои родные руки
      Вновь с прежней нежностью гляжу.
      И что мне жизненные сшибки?
      Их я отринул в дни страды,
      Когда узрел на ветках гибких
      Янтарно-красные плоды,
      Душа взывает: "Стой, мгновенье!
      Остритесь, зрение и слух,
      Распахивайтесь шире, сени!
      Да осенит нас предосенний
      Анисовки сладчайший дух!.. "
      Когда это было? Не помню, когда. Но помню - речная сверкала вода.
      Синела небесная звонкая высь,
      Где туча и стриж друг за другом неслись.
      Запомнилось поле и шорохи ржи, Пырей и ромашки у рыжей межи.
      Пырей и ромашки, увалистый лог И белый, промытый Окою, песок.
      Запомнилась тропка, дорога, большак. Когда это было? Не вспомню никак.
      Но я вспоминаю родные места, Где вёртких уклеек ловил я с моста,
      Где слушал я диких гусей переклик, Глядел в осветвлённый землёю сошник.
      Мне помнится дух избяного жилья. Ушедшая жизнь - неужели моя?
      Куда он пропал, её трепетный свет? Когда это было? Давно или нет?
      О жизнь, я к такому пришёл рубежу - В ушедшие годы, как в душу, гляжу.
      И словно бы вижу прозрачную высь, Где туча и стриж друг за другом неслись.
      4
      ПРОЩАНИЕ СО СНЕГОМ
      Мелькают грачи среди облачных глыб,
      На солнечных плёсах скопление рыб.
      И чуть зеленеет озёрная даль.
      Тепло, духовито.
      Но зимушку жаль.
      Не больно, быть может, но всё же, но всё же
      Не раз нас царапал морозец по коже.
      И всех без разбору - могуч иль тщедушен -
      За уши щипала жестокая стужа.
      Хоть солнце играло, а туч целый ворох,
      Но русский морозец бабахал, как порох.
      Бабахнет!
      Пылают и щёки и лбы.
      И дым столбенеет бревном из трубы.
      Кряхтят и дубы и столетние ёлки.
      А если покажутся волки на взгорке,
      Мы их отпугнём, шуганём из двустволки!
      Принудим!
      Захлопнутся пенные пасти,
      Что рвали дрожащих зайчишек на части.
      И страх перед хищною стаей волчиной
      Поглотится буйной метельной пучиной.
      Но мы с тобой, друг, и метель укротили -
      Два раза на дню жарко печки топили.
      Снега отгребали от светлых крылечек,
      Покуда калился кирпичный запечек.
      А помнишь, как наши любили мальчишки
      На печке горячей почитывать книжки?
      А нынче парно от земли, духовито.
      А сколько новёхоньких гнёзд понавито!
      И наши полночные зимние страхи
      Вот-вот улетучатся с посвистом птахи.
      Журчит водополье в овражной низине.
      Дивитесь, ребята, оттаявшей глине!
      Нас жизнь тормошит для броска и разбега.
      И всё-таки жаль уходящего снега.
      Когда прольются с небосвода
      Луны холодные лучи -
      Светясь, речные вспыхнут воды,
      Искрясь, блеснёт роса в ночи.
      И лунный свет зеленоватый,
      Заоблачный и неземной,
      От нас относит прочь куда-то
      Вселенной отзвук потайной.
      А тот, кто видел в свете этом
      Реку, луга, поля и лес,
      Тот хоть на миг, но был поэтом,
      Счастливцем дива и чудес.
      Я тоже был им!
      Падал косо
      Зелёный луч.
      Была видна
      Не только зыбь речного плёса,
      Но рябь ракушечного дна.
      И майской ночью серебристой,
      Отбросив сетчатую тень,
      Мягка и млечно-шелковиста,
      К нам льнула белая сирень.
      Её пахучестью объятый,
      Я клялся сдуру, сгоряча
      В любви, конечно. Спешны клятвы
      При свете лунного луча.
      Зелёный луч, в оконце брызни!
      И озари моё жильё,
      Являя мне и прелесть жизни,
      И как бы. призрачность её.
 
 

СЕРГЕЙ ТРУШНИКОВ. ГОСУДАРСТВЕННАЯ ТАЙНА. ПОВЕСТЬ

 
      29 января (утро).
      С возрастом я стал бояться неурочных телефонных звонков. Рано утром, когда все домашние еще были в постелях, зазвонил телефон, и предчувствие беды вошло в каждую клеточку: "Господи, лишь бы никто не помер!"
      Звонили из далекого райцентра. Соседка стареньких моих родителей сразу же начала извиняться:
      - Разбудила, поди, вас всех? Мне на дежурство уже бежать - вот и трезвоню спозаранок.
      - Что-то случилось?
      - Приезжайте. Ваша мама в больнице. Ногу сломала, и перелом-то какой-то сложный.
      - Когда?
      - Еще третьего дня. И отец ваш тоже в больнице. Я рвалась еще вчера позвонить, да она не велела - вы же ее знаете…
      Знаем, конечно. Каждую косточку давно уже ломит, но ни одной жалобы, ни единого вздоха-стона мы от нее не слышали - железная какая-то. А ведь натерпелась, жизнь корежила - не дай Бог никому. Ехать, надо срочно ехать! Стоп! А как же допрос? В кармане - повестка на допрос к следователю ФСБ. Ладно, переживут - мама у меня одна.
      ТРУШНИКОВ Сергей Васильевич родился в 1948 году в г. Соликамске Пермской области. С 17 лет работает журналистом. В 1985 году приглашен в пермскую областную газету "Звезда", где прошел все ступени - от собкора до заместителя главного редактора. В1990 году избран главным редактором газеты "Звезда". Член Союза журналистов России, заслуженный работник культуры РФ. Лауреат международных, российских и областных журналистских премий и конкурсов. Член Союза писателей России. Живет в г. Пермь
      6
      Через пару часов я был уже в дороге. "Красотища-то какая!" - сказал водитель, когда выехали за город. Морозило. Вдоль дороги искрились на солнце есенинские белые березы, но мне было не до красоты этой, хотя, наверное, и ей тоже предназначено свыше спасать мир, а значит, и моих отца с матерью. Я думал о них, торопя дорогу: "Быстрей бы!" Я ругал себя за вечную свою мягкотелость. Сколько ведь раз собирался перевезти их в город, а они все отнекивались: никуда, мол, не поедем, пока ноги носят и руки не отваливаются. Не настоял, и вот теперь…
      29 января (день).
      Двести с лишним верст пролетели за два с половиной часа. Домой заезжать не стал - там пусто и холодно. Сразу - в больницу, трехэтажное здание которой успели построить еще при советской власти на самой окраине райцентра.
      Меня проводили в ее палату. Мама виновато улыбнулась:
      - Вот и оторвали тебя от дел…
      - О чем ты? Тебе больно, мама?
      Она снова улыбнулась, оставив глупый мой вопрос без ответа. Я взял ее руку - она была живая и теплая. Наткнулся на пульсирующую жилку на запястье. Погладил. Захотелось заплакать.
      - Все будет хорошо, мама!
      - Не знаю… Хотелось бы.
      - А ты верь. Верь!
      - Стараюсь.
      Маленькая седая головка на белой подушке. Надо же, как усохла за какой-то месяц. Мы приезжали тогда на день рождения отца - мама сноровисто накрывала на стол, и казалось, такой, неугомонной и ловкой она будет вечно.
      - А где, мам, отец?
      - Через палату. Придет, сядет рядышком. Возьмет руку - молчит, молчит, а потом скажет: "Как мы с тобой хорошо жили". А у самого слезы… Я ведь не за себя, за него больше боюсь: как он без меня? - почти ведь не слышит уже.
      - Что у него?
      - Кто знает? Последнее время он все мучился, что пописать не может, а теперь говорят, рак. Вроде бы как мочевого пузыря…
      - О, Господи! А сама-то как угораздилась?
      - Как-как? Знала бы, где упасть… Его недели полторы назад сюда положили. Я каждый день к нему бегала - ну и набегалась. Возвращалась третьего дня от него из больницы - все о нем думала. И о тебе - тоже. Чего, думала, они к тебе так пристали?
      - Откуда узнала?
      Глаза ее сердито сверкнули:
      - Что я, газет не читаю? Нашел от кого скрывать!
      - Лучше бы ты их не читала. Отец знает?
      - Нет. Я те номера от него спрятала.
      - Ну вот, сама такая же, а на меня сердишься.
      - Не сержусь вовсе. Боюсь просто. Они ведь что репей - не отлипнут… Вот шла я, значит, и все думала, думала. До того в себя ушла, что и под ноги смотреть перестала. Как раз возле бывшего райкома поскользнулась и шлепнулась. Хотела встать - боль дикая. Хорошо, место людное - подбежал народ. Видят, что старухе не встать, "скорую" вызвали. Ладно, что теперь об этом? Иди с отцом хоть поздоровайся.
      Я пошел. В сумрачном коридоре наткнулся на заросшего седой щетиной старика в клетчатой байковой рубахе и синих тренировочных штанах.
      - Здорово, Серега! - бросился он ко мне.
      - Батя, ты? - не узнал я в исхудавшем всклокоченном несчастном человеке своего всегда гладко выбритого и аккуратненького родителя. - Прости, отец. Но опять же богатым будешь - пенсию, глядишь, скоро прибавят.
      - Чего-чего?
      - Здравствуй, папа! - прокричал я ему на ухо.
      - А ты не кричи, я не глухой. Про мать слыхал? Вот какая беда! Мать лежит, а мы ведь с ней так хорошо жили.
      Я поразился выражению его лица - благостно-торжественному, необычайно серьезному и одновременно печальному. "Хорошо - это как? - спросил себя я. - Ну, понятно, что не в смысле богатства, зажиточности, чего у них никогда не было, а душа в душу - вот, наверное, как". Этим и гордился сейчас отец, и горевал оттого, что тень беды легла, покусившись на хорошее их житье-бытье.
      Отец взял меня за руку и повел к матери. Он сел у нее в изголовье. Зимнее окно давало совсем мало света, добавляя новые мрачные краски в картину горя и безысходности.
      Мы сидели и молчали. Отец гладил мамину руку. Пришла медсестра, сказала, что меня хочет видеть доктор. Я встал со скрипучего стула и поплелся за ней в ординаторскую. Хирург, высокий и молодой, а судя по глазам - еще и умный, и добрый, сказал, что у мамы очень плохой перелом - шейки бедра. И она будет неподвижно лежать, а это - пролежни, пневмония…
      - Я не хочу пугать, но…
      - Понятно. Что предлагаете?
      - Нужна операция. В областной больнице сейчас такие делают. Сумеете договориться?
      - Попробую.
      - Я дам направление. Только умоляю, действуйте быстрее - и так время потеряно.
      Доктор вырвал из блокнота листок, записал свои телефоны, пообещал, что транспортировку райбольница возьмет на себя.
      - Очень мужественная женщина ваша мама, - сказал он на прощанье. - Ее здесь все так жалеют. Надо поставить ее на ноги. Обязательно.
      - С вашей помощью. Да, кстати, что с отцом? У него рак?
      - Есть подозрение. Но диагноз должны поставить специалисты, которых здесь нет. Решите сначала с мамой, а потом уж и с отцом…
      Я посмотрел ему прямо в глаза - взгляд доктор не отвел. Я крепко пожал ему руку - появилась надежда.
      Я снова зашел в палату - попрощаться с родителями.
      - Не все так плохо, - сказал маме. - Мы тебя вытащим. Она слабо улыбнулась:
      - Я знаю. Поживу еще. Как-то давно еще кукушка из-за Камы накуковала мне долгую жизнь. Осталось еще лет десять. И куда столько?
      В дверях я обернулся. Бедные мои родители! Отец по-прежнему сидел молча в ее изголовье. Гладил руку, не понимая еще до конца, что случилось, не гадая, что ждет их дальше в этой жизни. Поверженный глухотой и склерозом, он уже просто разучился об этом думать, он вспоминал сейчас только об одном - как хорошо они жили, и ему было непонятно и горько, что кто-то зачем-то захотел нарушить эту их жизнь.
      Я встретился с мамой взглядом и вдруг прочел в ее глазах невысказанную просьбу: "Я ничего не прошу, не смею ни на чем настаивать, но, если сможешь, сделай что-нибудь! Если сможешь!.. "
      - Сынок! - окликнула она неожиданно.
      - Что, мама? - рванулся я к ней.
      - Ты держись. Раз поддашься - всю жизнь доить будут.
      - И где ты слов-то таких набралась?
      - Поживи с мое, помотай соплей на кулак…
      - Вроде пожил уже. Видишь - весь седой.
      - Вижу. Ну, с Богом! Езжай.
      29 января (вечер).
      Возле дома меня уже ждали. Из серой "Волги" вышли начальник следственного отдела подполковник Немцов и еще один, тоже в штатском. "Неужели с обыском?!." - оборвалось у меня все внутри.
 
      Немцов в черной кожаной куртке и в собачьей лохматой шапке был грозен и смешон, как махновец. Скосил на меня дергающийся свой глаз:
      - В бега ударились, господин редактор?
      - Позвольте, какие бега? Вы прекрасно знаете, где я был. Или про-слушка не сработала?
      - Вы не явились сегодня в назначенное время на допрос к следователю. Мы вынуждены взять с вас подписку о невыезде.
      - С какой стати, я что, подследственный?
      - Пока свидетель. Но это ничего для нас не меняет. Вы саботируете, затягиваете следствие.
      - Ужас какой! Да вы, подполковник, просто неграмотны. Что заканчивали? Школу милиции?
      Немцов побледнел, сделал шаг вперед.
      - Отставить! - приказал ему молчавший до сих пор человек в штатском. - Возвращайтесь, Петр Николаевич, в машину.
      Немцов, фыркая и распинывая снег, пошел к "Волге". Незнакомец, франтоватый и довольно еще молодой черноглазый крепыш, мягко взял меня под руку.
      - Разрешите представиться, - сказал он, в старомодном кивке склонив голову, - полковник Осипович. Алексей Михайлович. Заместитель начальника регионального управления ФСБ.
      - Чего изволите? - ответил я ему в тон.
      - Я понимаю, у вас с родителями проблемы, но поймите и нас - мы же на службе, есть порядок, закон.
      - В доброго и злого следователей играете, господин полковник?
      - Товарищ полковник, - поправил он меня. - И не надо иронизировать - это же примитив. И давайте сменим тон - мы же с вами достаточно умные и интеллигентные люди.
      - Интеллигентные? Я, к вашему сведению, иногда и матюгаюсь.
      - Я тоже. Но что это меняет? Мы - интеллектуалы и можем говорить на одном языке.
      - С этим контуженым - тоже? - показал я на "Волгу", в которой скрылся подполковник Немцов.
      - А он и на самом деле контуженый. В Афгане.
      - Зачем с такими работаете? Дров ведь наломают, людей покалечат…
      - Есть другие? Профессионалов почти всех разогнали. К чему, к слову сказать, и вы, журналисты, вместе с демократами руки приложили. Кого в отставку раньше срока отправили, кто в бизнес от безденежья подался…
      - А кто к бандитам…
      - Не без того. Но времена меняются. Скоро, совсем скоро вы нас не узнаете…
      "Вернее, узнаем", - устало подумал я. Меня уже достала вся эта трагикомедия. Да и замерз изрядно на ветру. Хотя крещенские морозы давно сгинули, но здесь, возле дома, сквозит, словно в аэродинамической трубе. Понатыкали многоэтажек как попало - вот и дует со всех сторон.
      - Вижу - замерзли. А посему закругляемся, - сказал полковник. - Я ведь вам вот что должен был сказать: завтра с вами хотел бы встретиться наш генерал. Есть у него желание познакомиться и кое о чем поговорить.
      - Завтра не смогу. С утра мамой займусь, а вечером даю прием по случаю юбилея газеты. Так что не обессудьте.
      - Знаю. Обождите минуту. - Полковник достал мобильник, отошел на несколько шагов и, перекинувшись с кем-то парой фраз, вернулся. - Хорошо, Сергей Михайлович, мы ждем вас в управлении послезавтра. В восемнадцать часов. До встречи.
      Он протянул мне руку. Я вяло пожал ее. Но когда стряхивал перед дверью снег с шапки и куртки, а за спиной взревел мотор, оборачиваться я не стал. "Никогда не оборачивайся", - учил меня, молодого, в армии один "старик", когда мы с ним ходили в самоволку. Нам попался тогда навстречу патруль, мы отдали честь офицеру, нас не остановили. Мой спутник больно сжал мне руку: "Обернешься - заметут!"
      30 января (ночь).
      Уже далеко за полночь, а сна нет. Не идет. Жена пригрозила накапать валерьянки. "Лучше себе накапай", - нагрубил я ей и пошлепал на кухню, прихватив по дороге хранившуюся для гостей пачку "Мальборо".
      Вытащил сигарету, понюхал. Вспомнил недавний сон. Будто бы перед следователем, молодым конопатым капитаном, лежит вот такая же пачка "Мальборо". Я ем ее глазами. Следователь ловит мой взгляд:
      - Я бы мог угостить вас, если…
      - Если подпишусь, что работаю на китайскую разведку.
      - Так точно.
      Я киваю в знак согласия. Конопатый выщелкивает из пачки сигарету, прикурив, сует мне ее в рот. Все, как в кино.
      - Снимите, - показываю я взглядом на руки, закованные в наручники.
      - Обойдетесь! - говорит капитан и выдергивает у меня изо рта сигарету. Но я уже успел затянуться, и сладкая истома идет по всему телу. "Ах, как кружится голова", - пою я и падаю грудью на стол, захлебнувшись в кашле.
      …От него же и проснулся. Весь в поту, во рту вкус крови: "Это надо же, шесть лет как бросил, а все снится".
      Бросал тяжело. Закон маятника: как курил без удержу, по три-четыре пачки в сутки, так и отвыкал на пределе человеческих сил. Месяца три ломало и трясло. Любой посторонний звук, любое безобидное слово могли вызвать приступ бешенства. На стену лез, скольких людей обидел. И теперь снова? Нет, нет, только не это! Стоило ли так мучиться, чтобы вновь задыхаться от кашля, харкать кровью? Не дождетесь! Пачка "Мальборо" полетела в мусорное ведро. Все, хватит об этом, вот только как дотянуть до утра без сна?
      Выпил горячего чая с медом, говорят, помогает. Но шиш там - вместо сна кусочки каких-то картин, сцен, обрывки ненужных разговоров. Открыл глаза, пытаясь отвлечься, стал вспоминать фамилию главного врача областной больницы. Ну, распространенная такая фамилия в здешней местности, особенно на юго-западе области. Нет, не вспоминается, хотя давно с ним знаком. Что это - склероз? Почему же тогда фамилию конопатого следователя, впервые услышанную полторы недели назад, вспомнил без всяких на то усилий? Шелунцов. Капитан Шелунцов. Неплохой вроде бы парень - не хамит, краснеет. Похоже, стыдится. А почему бы и нет? По возрасту в сыновья ведь годится. Хотя годы в данной ситуации слабое утешение - для следователя ФСБ все возрасты покорны. Вот и начальник его, контуженый, тоже еще пацан, но борзый не по годам. И откуда столько наглости, тупой уверенности в собственной безнаказанности? Неужели времена меняются? Или, вернее, ничего не меняется в этом мире, все идет по кругу - по спирали, как учили нас диалектики.
      Взять хотя бы эти кожаные куртки.
      20 января.
      Они все были в черных кожаных куртках - в такие еще братки в девяностых годах рядились. Сейчас, правда, у меня совсем другие временные ассоциации, а тогда, полторы недели назад, так, каюсь, и подумал, что бан-дюганы ворвались права качать: не всем ведь, кому они "держат крышу", нравятся наши публикации, по крайней мере, по телефону угрозы случались.
      …Их было человек пять. Возникли у меня в кабинете вскоре после утренней планерки. Двое застыли у дверей. Самый высокий и мордатый стремительно приблизился к моему столу, сунул под нос краснокожую книжицу:
      - Федеральная служба безопасности. Подполковник Немцов. Предлагаю добровольно выдать все документы, записи, дискеты, касающиеся разглашения в вашей газете государственной тайны…
      Вот тебе и бандюганы.
      - Вы что, - сказал, - ребята, очумели? Какая тайна?
      - Сами вы здесь все очумели: пишете, понимаешь, что попало, вытаскиваете всякое дерьмо!..
      - Объясните, в чем дело?
      - Счас, - подполковник достал из папки ксерокопию вырезки из нашей газеты. Я узнал заметку трехмесячной давности "Приключения суперагента". В ней репортеры криминального отдела Рома Осетров и Рома Бу-хавец рассказали о похождениях крупного наркодилера из Таджикистана. Он еще в 1999 году был осужден областным судом на 15 лет лишения свободы. И вот спустя всего год, вместо того чтобы париться на зоне, он вновь появляется в нашем городе. Изумленные опера опознают его в VIP-зале железнодорожного вокзала. Задерживают. При обыске обнаруживают большую партию героина и пистолет.
      Далее в заметке шли некоторые пикантные детали. Якобы ловкого наркоторговца менты вербовали и перевербовывали, а он всех их нагло обманывал, сбывая героин налево. "Вместо того, чтобы отбывать наказание, - возмущались журналисты, - наркоторговец вновь отравляет наших детей героином. Как такое могло случиться?" Помнится, на летучке мы признали этот материал лучшим в номере, и я, как положено, премировал ребят повышенным гонораром.
      - Все досье по этой статье на стол! - приказал подполковник Немцов.
      - Откуда? Ничего у меня нет и не было никогда.
      - Не хотите по-хорошему, будем по-плохому. Начинайте обыск, - велел он своим.
      - А ордер? - спросил я.
      Немцов вынул из папки томик Уголовного кодекса:
      - Вот здесь черным по белому сказано, что в рамках уголовного дела обыск в офисах можно проводить и без санкции прокурора.
      Не знаю, не читал. Я достал из кармана мобильник.
      - Звоню, - предупредил, - губернатору.
      Блефовал, конечно: телефонов его я на память не знал, да и не было сейчас губернатора в городе, отбыл в зарубежную командировку, чуть ли не в Англию. Тем не менее реакция была стремительной. Тощий парень, конопатый весь, в два прыжка оказался рядом со мной, ловко перехватив руку, заученным движением нашел нужную кнопку и вырубил трубу.
      - Это ваш следователь капитан юстиции Шелунцов, - представил мне его Немцов. - И предупреждаю: никаких телефонных звонков! Выходить из кабинета тоже запрещено. И насчет губернатора… Запомните: наше ведомство ни с кем в этом городе не обязано согласовывать свои действия, даже с ним.
      - Не лишку ли на себя берете?
      - Столько, сколько надо. Ключи от сейфа на стол! Живо!
      - Еще чего? Предъявите ордер, постановление. Или… как это там у вас называется?..
      Мы препирались так еще минут двадцать, пока Немцов не взбеленился. Мне даже страшно стало за его глаза. Левый глаз, косящий в переносицу, застыл, стекленея, другой - бешено завращался, словно задумал выброситься из глазницы. Я даже на миг представил: вот это ему удалось, и он повис, болтаясь на ниточке.
      - Я прикажу, - взревел подполковник, - надеть на вас наручники!
      - А сейф распилим болгаркой, - добавил один из оперативников. "Ну и техника! - удивился про себя я. - А вот как-то по телевизору
      увидел: суют что-то в замочную скважину - хлопок, легкий дымок, и дверь сейфа распахивается". Хотел посоветовать Немцову, но передумал - с юмором у подполковника, похоже, проблемы.
      Привели понятых - прыщавую девицу в тесных джинсах и бритого парня в спортивном костюме. Интересно, где это они их откопали - на этажах издательского дома я что-то этих ребят не видел. "Нет, так не пойдет, - включилась где-то внутри меня тревожная кнопка. - Подкинут наркоту, и поминай как звали".
      Потребовал заменить понятых.
      - Кем? - равнодушно поинтересовался конопатый следователь.
      - Пригласите моих заместителей.
      Удивительно, но Немцов легко согласился - самому, видимо, обрыдла вся эта канитель. Он кивнул следователю, тот дал указание оперативнику.
      …Странный какой-то был этот обыск. В ящиках письменного стола почти ничего не смотрели. Изъял конопатый лишь гонорарную ведомость за прошедший месяц, вернее, ее копию.
      - А она-то вам зачем? - спросил я. - Это тоже гостайна?
      - Нас интересуют любые денежные документы, расписки, - важно пояснил капитан Шелунцов.
      - Что еще?
      - Оружие, наркотики. Если храните, советую выдать добровольно.
      - Не имею, не храню, Бог пока миловал.
      - Ну-ну, - встрял подполковник Немцов. - Проверим. Найдем - будет поздно… Стоп! А вот, кстати, и расписочка.
      Немцов показал следователю на пожелтевший листок под настольным стеклом. Шелунцов достал его и вслух прочел: "Расписка. Уверяю, господин редактор, что если я сегодня выпью, то завтра ты мне все равно нальешь. Навечно твой раб и друг". Подпись неразборчива.
      - Чё это? - спросил следователь.
      - Да так, раритет.
      - Чё?
      - Память о хорошем человеке, - сказал я, но развивать тему дальше не стал. Ну как им объяснить, что самые большие таланты нередко страдают запоями? Что автограф этот мне как раз и оставил в страшный час глубочайшего похмелья один из самых лучших наших писателей. Пришел как-то спозаранку, зная, что в это время я всегда на месте. Весь трясется. "Спаси, - просит, - умираю". "Шиш тебе, - говорю, - сколько можно квасить? Пожалей русскую литературу, остановись". Он падает на колени: "Все, завязываю!.. Налей последний раз!.. Клянусь! Давай расписочку напишу… " Ну и накарябал дрожащей рукой. А через полгода он умер - на память осталась эта бумага.
      Изъяли и ее. "Разберемся, - сказал Немцов, - кто из вас кому что должен".
      Открыли сейф. Папки с учредительными документами интереса почему-то не вызвали - даже не раскрыли. Явно их разочаровал и конвертик с четырьмя сотнями долларов: повертели в руках и положили обратно. А вот пакет с фотографиями вызвал блеск в глазах. Раскинули веером на столе.
      - Это кто такой? - показал Немцов на лысеющего мужчину, пожимающего мне руку.
      - Президент наш, Владимир Владимирович.
      - Да ну? - ошарашенный подполковник посмотрел фотографию на свет, понюхал. - Вроде бы не фотомонтаж, настоящая.
      Конечно же, настоящая. Снимок, в общем-то, известный, был опубликован в нашей газете, когда я вернулся из Москвы со встречи Путина с главными редакторами ведущих региональных газет. Он тогда еще премьер-министром был.
      - Не надейтесь, не спасет, - пришел в себя Немцов. - Отвечать будете по полной программе. Поэтому советую впредь не бравировать своим знакомством с президентом Российской Федерации.
      - Боже упаси, разве я когда-то бравировал?
      На языке вертелось еще кое-что язвительное, но я вовремя прикусил язык, увидев, что следователь всем телом подался к сейфу.
      - Оружие! Откуда? - в руках он держал финку, нашел в нижнем отделении сейфа.
      - Это уже статья! - задохнулся от счастья подполковник Немцов. - Отвечайте - где взяли? Откуда она у вас?
      У меня внутри все оборвалось. "Дурак! - начал себя клясть. - Сдалась тебе эта железяка!"
      Всегда так. Рвешь на себе волосы потом, надо было сразу послать вежливо этих ребят куда подальше. Но нет, расслабился, растрогавшись от юбилейных речей. Газете стукнуло тогда восемьдесят, народ валом валил, три
      дня не убирали праздничный стол из моего кабинета. Один из старых наших прожженных репортеров привел пьяненьких друзей своих - ментов. У нас они еще крепко добавили и, растрогавшись, решили преподнести подарок. "Мы, - сказали, - честны и поэтому бедны. У нас ничего нет. Прими, командир, от чистого сердца".
      - Зачем она мне? - сказал я, рассматривая классный, между прочим, "финарь". - А вдруг на ней кровь?
      - Обижаешь, командир. Какая кровь? Да их сейчас в любом сувенирном магазине навалом…
      Короче говоря, взял, дурень, чтобы не обижать служивых, так и лежит все эти годы, никого не трогая, никому не мешая.
      - Молчите? - голос Немцова звучал ласково-угрожающе. - Не беда, разберемся. Выясним, какой хвост за этим ножом тянется.
      Капитан Шелунцов продолжал между тем обыскивать сейф. В руки его попала совсем тоненькая папочка. Бегло познакомившись с ее содержимым, следователь подозвал своего начальника, оба углубились в чтение.
      - Завершаем, - сказал Немцов, возвращая следователю бумаги.
      - Сергей Михайлович, - спросил Шелунцов меня, - у вас отверточка найдется?
      - Вряд ли. Я же не слесарь-сантехник.
      - Ничего, обойдемся, - следователь вынул финку и стал отковыривать крышку процессора. - Сейчас достанем из компьютера жесткий диск, оформим протокол изъятия, распишетесь и…
      - … И перейдем этажом выше, - продолжил за него подполковник Немцов.
      Этажом выше - кабинет криминального отдела. Здесь уже сидели взаперти, ожидая обыска, авторы заметки "Похождения суперагента" Рома Осетров и Рома Бухавец.
      30 января (ночь).
      Все, кажется, засыпаю. Мелькают в полудреме лица. Ухмыляется полупьяно Рома Бухавец, тих и серьезен поблескивающий очками Рома Осетров. Мелькнул конопатый. Задергался, запрыгал глаз контуженого - сейчас он у него почему-то один-одинешенек, посреди лба, как у циклопа.
      А вот и мама. Склонилась надо мной, как в детстве: "Спи, Сергуня, утром проснешься, и все будет хорошо".
      Сплю, мама, сплю. Только вот до звонка будильника остается три часа.
      30 января.
      Прибыв на работу, первым делом позвонил в областную больницу. Главврач, слава Богу, оказался на месте. "Поможем, - успокоил он, - везите быстрей свою маму. И не забудьте направление взять". Напоследок доктор поинтересовался, не закончилось ли у нас бодание с дубом.
      Не закончилось, доктор, боремся. И все еще, похоже, впереди. А за поддержку спасибо, не каждый на нее решится. Не тридцать седьмой на дворе, слава Богу, год, но гены работают, страх сидит в каждом из нас - никуда не делся. А вот что делать с ним, как с ним жить - решает каждый сам за себя. Выбор, конечно же, ограничен у тех, кому есть что терять - карьеру, бизнес, погоны, корпоративные обязательства, благополучие, наконец, успехи детей своих и любовниц.
      Попрощавшись с доктором, я связался с братьями. Договорились, что один, взяв отпуск, останется с отцом, а другой сегодня же привезет в город мать.
      Хорошо, когда есть братья…
      * * *
      На утренней планерке все, почти что хором, заговорили о вчерашних событиях. Огорошили. Оказывается, вчера в редакции были автоматчики, увезли Рому Бухавца в наручниках.
      - Как появятся криминальщики, ко мне. Обоих, - распорядился я. Через полчасика явились. У Бухавца лицо помятое, дыхнул перегаром.
      - Ну, рассказывай, герой.
      - А чего рассказывать-то? Я же сказал, что не буду к ним добровольно на допросы являться, вот и привели в принудительном порядке.
      - Нарочно злишь?
      - Не без этого. Пусть сначала работать научатся, салаги!
      - Что-то еще учудил?
      - Было дело. Я же опер, знаю, чем их достать. Так вот, завалялась у меня в портфеле банка "Старого мельника". Разрешите, говорю "следаку", пивка выпить. Конопатый смотрит на меня ошарашенно, слова в горле застряли. Молчание - знак согласия, достаю банку, пью.
      - А чего это они тебя с портфелем пустили?
      - Говорю, работать не умеют, салаги. Действительно - почему? А вдруг у меня в нем пушка? Ну, ладно, их проблемы. Пью, значит, я пиво, и тут врывается в кабинет Немцов. "Кто позволил?", - кричит. "Он и позволил", - киваю на конопатого. "Сгною!" - орет контуженый. Вот только непонятно мне - кого? Меня или своего недотепу? Тот вытянулся во фрунт, бледный, как чума.
      - О чем хоть спрашивали? Чего хотят?
      - Чего-чего? Все того же - источник информации требуют сдать.
      - Не сдашь?
      - Нет, конечно. Что я - сука? Нет, не суки мы с тобой, Ромка! Так ведь?
      Рома Осетров в знак согласия молча кивнул. Попросил разрешения закурить.
      - Курите, - толкнул я им пепельницу, - вот только с этим делом притормозите. Не время.
      - А мы не пьем, мы стресс лечим, - хохотнул Рома Бухавец.
      Ну что с них взять? Сам когда-то таким был, пока здоровье позволяло.
      - Все, ребята, - сказал я, - завязывайте. И на допросы теперь ходим только с адвокатами.
      - С чего это вдруг? - взбрыкнулся Бухавец. - У меня юридическое образование - зачем мне адвокат?
      - С того, Роман Константинович, что запахло керосином. Все понял?
      - Есть, товарищ редактор! - скорчил недовольную рожу бывший мент, а теперь репортер криминального отдела областной независимой газеты.
      - Думаю, так будет лучше. Есть у меня знакомые адвокаты, - согласился Рома Осетров.
      - Договаривайся, оплатим. А теперь идите, работайте.
      Они ушли. Собирать и сдавать в номер криминальную хронику. А может, пиво сначала пить. Боюсь, испортит мне Осетрова этот волчара. Привел ко мне его Ромка месяцев восемь назад:
      - Вот майор, о котором я вам говорил. Он уже уволился. К нам просится.
      - Сумеет ли?
      - Говорит, что когда-то что-то пописывал.
      - Писают, Рома, писатели, а у нас пишут.
      - Он очень хочет.
      - Одного хотенья, Рома, мало. Мы ведь, сам знаешь, кого попало не берем, пусть даже ментов в майорском звании - у нас же не кулаками надо работать.
      - Давайте попробуем - попытка не пытка. Мужик он железный, головой ручаюсь.
      Попробовали. Дали одно задание, другое. Чувство слова есть, хватки не занимать. Шлифовать, правда, надо, натаскивать - не без этого. Взяли, короче, в штат. Роман Константинович быстро вписался в роль, почувствовав себя матерым репортером. Связи в ментовском мире обширные, вот и потащил пачками всякую чернуху. Попадался, правда, в этой куче такой "эксклюзив" - пальчики оближешь. Вот и "Приключения суперагента" из этой
      же оперы. А вчера мы опубликовали информацию ничуть не слабее. Буха-вец каким-то образом откопал, что в одном из железнодорожных тупиков обнаружена без охраны установка залпового огня "Град". Когда он принес мне эту заметку, у меня волосы дыбом встали.
      - Здесь все точно? Не подзалетим? - спросил я Бухавца.
      - Абсолютно, мамой клянусь. А они пусть почешутся.
      - Кто?
      - Те, кто нас прессует. Ерундой занимаются, а у них под носом вон что творится.
      - Специально, господин майор, под соседей своих бывших копаешь.
      - Никак нет. Попался просто под руку эксклюзивчик - зачем добру пропадать? А вы зря их жалеете - совсем оборзели ребята.
      - Можно подумать, что вы, менты, херувимчики?
      - Не ангелы, понятно. Но лично я до такого беспредела не опускался. Это надо же! Приезжаю я в редакцию из командировки, а у подъезда несколько телекамер. Перехватили меня ребята на этаже: "Ничего не знаешь? В редакции обыск. Кабинет редактора четыре часа обшаривали, сейчас у вас с Ромкой". Захожу, вижу - за моим столом нагло восседает какой-то юнец. "Ну-ка, брысь отсюда, - сказал я ему. - Кто ты такой, чтоб на моем стуле сидеть!" Кончилось, короче, тем, что трое в кожанках, плотно окружив, передали меня четверым спецназовцам, увешанным с головы до ног оружием. Везли меня в "Газели" с тонированными стеклами, а один из автоматчиков упирал мне ствол в живот. За что? За то, что мы засветили негодяя, отравляющего наших детей. А может, кто-то из ихних начальников в доле с этим самым наркоторговцем? Вы не думали об этом?
      До того распалился, вот-вот взорвется. Смотрю, Рома Осетров аж рот раскрыл от восхищения. Связался черт с младенцем! Один с виду тихий, интеллигентный, можно сказать, парнишка - очёчки, шея тоненькая, вызывающая, между прочим, у наших журналисток, как одна из них мне призналась, приступы сексуальной нежности.
      Другой - тоже в очках. Но они как-то не вяжутся с грубоватым милицейским юмором, матюками и прочими атрибутами потрепанного жизнью выпивохи и бабника. Как-то странно видеть их вместе, ходят, как два брата-акробата, чуть ли не в обнимку. Что связывает их, таких разных?
      - Будет тебе, Роман Константинович, остынь, - сказал я, подписывая заметку. А в голове забилась предательская мысль: "Что ты делаешь? Еще пожалеешь!" Но я отогнал ее, не имея привычки менять по сто раз на дню свои решения.
      Стоп! А не этой ли публикацией вызвана вчерашняя встреча возле дома? Больно уж зол был подполковник Немцов. Вот и сам генерал решил вдруг познакомиться. Ладно, что голову ломать? Отложим до завтра. А сегодня у меня две проблемы - мама и юбилейный, будь он неладен, прием.
      * * *
      В пять вечера позвонил по мобильнику помощник губернатора:
      - Мероприятие не отменяется?
      - Нет, конечно.
      - Тогда ждите. Губернатор будет в шесть. Мы сейчас в аэропорту, только что приземлились.
      Слава те, Господи! Губернатор для нас сейчас как соломинка, но до последней минуты оставалось неясно: будет или нет? Успеет ли прилететь из Москвы, в которой задержался на пару дней после Англии? И вообще, захочет ли? Ведь мы теперь вроде бы как прокаженные. Была даже мысль отменить юбилейные мероприятия, но сразу же вызвала внутренний протест - с какой это стати?! У старейшей на Урале газеты много друзей, есть, в конце концов, деловые партнеры, рекламодатели. Нет, будем, решили, праздновать, всем чертям назло. Сначала погуляли всем коллективом в ресторане, и вот сегодня праздничный вечер для VIP-персон и друзей газеты в малом зале драмтеатра.
      Губернатор прибыл с десятиминутным опозданием. Несколько человек сразу бросились к нему с приветствиями, но, минуя своих лизоблюдов, он подошел ко мне:
      - Я привык выполнять свои обещания, - сказал, поздоровавшись.
      Да, он обещал быть, когда я пригласил его месяц назад. Тогда ничего еще не предвещало нынешних мрачных событий, и теперь губернатор по определению оказался в непростой для себя ситуации. Понятно, что "силовики" не могли наехать на нас без его молчаливого, но согласия - все-таки самая массовая и влиятельная газета области, со славными, как когда-то говорили, традициями и богатой историей. Это как бы с одной стороны, а с другой… Власть сильно, конечно же, меняет людей, крепко корежит их, выжимает и высушивает, но в нем, молодом и сильном супермене, сохранились еще, кажется, остатки тех мальчишеских понятий о чести, которые и делают человека человеком, мужчиной. "Я привык отвечать за свои обещания" - как раз из этого кодекса чести. К тому же в глубине души он наверняка испытывал некоторые угрызения за то, что не вступился за нас, попросту говоря, сдал. И не мог, наверное, иначе - на той вершине, на которую он взошел, свои правила, свои понятия о добре и зле. А может, и не хотел? Ведь кроме желания оставаться справедливым и великодушным есть нечто куда более сильное - жажда власти, сметающая все, что оказалось помехой на пути к ее вершинам. А вдруг в числе таких помех для него стала и наша газета?
      Обо всем этом я успел подумать за те пятнадцать минут, пока губернатор находился рядом. Был он мрачен и молчалив. Дождавшись, когда ему предоставят слово, выдавил несколько дежурных фраз, вымученно улыбнувшись, вручил мне Почетную грамоту, которой обладминистрация наградила газету. Все, на этом его миссия закончилась: не успели смолкнуть аплодисменты, как губернатор сказал мне, что ему пора: ждут неотложные дела. Я пошел его проводить. У дверей он молча протянул мне на прощание руку и в сопровождении помощника удалился, не оставив ни успокаивающей улыбки, ни дежурных ободряющих слов: "Держитесь, мол, ребята, с кем не бывает".
      ?то ж, поздравил, и на том спасибо, мог бы вообще не приехать. Из приглашенных VIP-персон треть не явилась. Нет ни одного "силовика" - ни обл-прокурора, ни начальника УВД со своими заместителями, хотя на прошлый юбилей, пять лет назад, все явились при полном своем генеральском параде.
      Я хотел выйти на улицу глотнуть свежего воздуха, но в кармане зазвонил мобильник. Младший братишка сообщил, что доехали благополучно, маму уже оформили в отделение и завтра утром прооперируют.
      Настроение несколько улучшилось, я пошел к гостям.
      31 января.
      Дозвонился наконец до хирурга. "Не волнуйтесь, - сказал он, - прооперировали". Я залез в Интернет, нашел, что при таких операциях кости скрепляют металлической пластиной. Случаются отторжения. Господи, помоги!
      * * *
      К шести вечера я подъехал к старинному особняку на тихой улочке, спускающейся к реке. Меня уже ждали, быстро оформили пропуск, и молчаливый лейтенант повел меня на второй этаж по извилистым, с высокими потолками и обшарпанными стенами, коридорам. Они были мне уже знакомы - ничего, кажется, не изменилось с тех пор, когда я здесь дважды побывал.
      Давным-давно уже, в разгар горбачевской перестройки, это ведомство тоже решило поиграть в демократию, приподнять чуточку занавес. Нас, редакторов областных газет, а также телевизионных начальников пригласили в это здание как бы на экскурсию. Конечно же, никакой экскурсией даже близко не пахло - ни по каким кабинетам нас не водили, в мрачные подвалы, о которых до сих пор ходят "страшилки", мы не спускались. Собрали нас в конференц-зале, перед нами выступил самый главный здешний начальник - невысокий худенький генерал. Затем - начальники отделов,
      упитанные бодрячки'. Все они потом, при новой власти, стали большими начальниками - кто налоговой полиции, кто таможни. Говорили они о том, что наш миллионный город, известный своей "оборонкой", по-прежнему остается притягательным для иностранных разведок, промышленного шпионажа и разных там идеологических диверсий. Для убедительности показали видеофильм о том, как выследили израильского шпиона - мужик в шляпе шел, оглядываясь, по железнодорожному перрону, и его фиксировали то крупным, то дальним планом.
      А под занавес нас повели в буфет. Угостили чаем с засохшими крендельками. Ни вина, ни водки не дали, хотя эра фуршетов в нашем городе была уже в самом разгаре.
      Второе посещение случилось после развала СССР. КГБ уже переименовали в ФСК. Генерала, еще совсем не старого, отправили на пенсию - за то, что в одной из зон отбывал в годы застоя срок один из самых именитых диссидентов - чуть ли не Сергей Ковалев. Из Москвы прислали нового начальника - вот он и пожелал познакомиться с редактором ведущей газеты, а заодно дать и первое свое интервью на здешней земле.
      Брать самому интервью мне почему-то не хотелось, поэтому приехал на встречу с одним из своих журналистов. Молодой франтоватый полковник в штатском, смахивающий аккуратными усиками и черными масляными глазами на приказчика с дореволюционных открыток, радушно встретил нас посреди своего огромного кабинета. Пригласил пройти в комнату отдыха. На столе - коньяк, чай, печенье. Полковник рассказал о себе, о своем послужном списке. Не без гордости подчеркнул, что последние три года служил в центральном аппарате КГБ.
      - А где встретили август 91-го? - спросили мы его.
      - В своем служебном кабинете. Мы ждали приказа. Самое противное в этой истории - неопределенность. А потом, когда на площади перед "конторой" бесновалась уже толпа, мы стали уничтожать бумаги. Не скрою, было страшно. И гадко на душе.
      Все, больше ничего интересного не запомнилось. Так, общие слова о долге перед Родиной и офицерской чести. А свелось все, как, видимо, в этих стенах водится, к одному - надо быть бдительными, враг не дремлет! Потом еще не раз я встречал его, такого же смазливого и самовлюбленного, на различных светских тусовках. По слухам, он быстро сблизился с местными олигархами, отделал себе квартиру по последнему писку евромоды, а через пару лет в звании генерала вернулся в центральный аппарат. Еще через несколько лет его фамилия промелькнула в газетной хронике - окопался в каком-то министерстве, то ли в рыбном, то ли еще другом ведомстве, связанном с природными ресурсами.
      И вот снова этот кабинет. Главный чекист, только что переведенный сюда из крупного соседнего города, тоже молод. Черты лица правильные, если не сказать красивые, мог бы сделать карьеру в Голливуде в роли сурового и уставшего от суеты супермена.
      В отличие от коллеги, нынешний хозяин кабинета приглашать в комнату отдыха не стал. Сам он расположился за огромным письменным столом, мы с полковником устроились напротив друг друга за приставным столиком.
      - Как вам наш город? - поинтересовался я больше из вежливости.
      - Пока не очень, - скривился генерал. - Нет пространственной перспективы.
      - Не понял? Что-то сложновато для меня.
      - Вернемся к нашим баранам, - увильнул он. - Не нравится, что вы полощете нас на каждом углу.
      - Поконкретней нельзя?
      - Пожалуйста. Интервью радио "Свобода". Публикации в федеральных и зарубежных СМИ.
      - Это не ко мне. Они сами, как считают нужным, освещают происходящие здесь события.
      - А это что? - он помахал в воздухе позавчерашней газетой.
      - Здесь что-то не так? Опять разглашена гостайна? Или сильно наврали? Кого-то оклеветали?
      2 "Наш современник" N 7
      - Да нет, - замялся генерал, - я бы так не сказал. Но поймите, я только-только приступил к работе, а тут такое…
      - Понимаю, предшественник ваш заварил кашу, а вам расхлебывать.
      - Мы все равно, - посуровел генерал, - доведем следствие до конца.
      - И вы туда же? Дело ведь выеденного яйца не стоит.
      - Вы уверены?
      - Есть же здравый смысл, законы физики, наконец. Как может существовать то, чего нет в природе? Вот если не стоит стул посреди этого кабинета, только сумасшедший может утверждать, что он там стоит.
      - Вы о чем? - начальник управления посмотрел на меня с подозрением.
      - Все о том же. Ну не могли мы нарушить государственную тайну, не являясь ее носителями.
      - Вы сорвали нам операцию.
      - Этот негодяй, наркоторговец, был вашим человеком? Операция "Грязные руки"? Разве можно действовать таким методом? - взвинтился я.
      - Можно. - Генерал был тверд и спокоен. - И даже нужно. Это азы оперативной работы. А к вам у меня предложение - давайте установим, пока идет следствие, мораторий на публикацию в вашей газете негативной информации о нашем ведомстве.
      - И что-то взамен предлагается?
      - Так точно. Обещаю, что в таком случае обвинение вашим журналистам не будет предъявлено. Игра стоит свеч, не так ли?
      - Не знаю, не знаю…
      - Поймите, по большому счету они нам и не нужны. Нам нужен тот, кто "слил" им информацию. И мы обязательно найдем и накажем этого негодяя.
      Я пожал плечами. Генерал встал, давая понять, что разговор подошел к концу.
      - Полковник, проводите нашего гостя, - попросил он Осиповича. - А вам, - обратился он вновь ко мне, - я советую подумать еще вот над чем. Вся эта шумиха в российской и зарубежной прессе негативно скажется на инвестиционной привлекательности области. Вам это надо? Или вы не патриот своего края?
      Инвестиционная привлекательность. Где-то я эти речи уже слышал.
      20 января.
      Когда обыск в моем кабинете закончился, я поднялся этажом выше - здесь, в криминальном отделе, вовсю орудовали уже ребята в кожанках.
      - Мы справимся без вас, - преградил мне дорогу спецназовец с автоматом.
      - Вы бы поаккуратней, это же газета…
      - Ох, как я ненавижу эти ваши газеты!
      Я молча повернулся и, опустошенный, поплелся к себе. Ко мне подходили, что-то говорили, я машинально отвечал. От бессилия, невозможности защитить ни себя, ни газету, ни журналистов своих хотелось выть волком. Но на меня смотрели не только с тревогой, но и с надеждой. А у кого-то в глазах читался немой упрек: "Распустил нюни, слабак! Ты что, забыл: русские не сдаются!"
      И я разозлился. "Конечно же, не сдаются! Хрен им, не дождутся - не запью, не предам, не продам! Мы еще, господа хорошие, пободаемся!"
      Вернувшись к себе в кабинет, я сделал кофе и, выпив его в три глотка, стал наводить порядок: не терплю бардака на рабочем месте, а эти черти насвинячили, сдвинули все со своего места.
      - Не помешаю? - в кабинет проскользнул по-мальчишески стройный и гибкий, но по годам не совсем молодой уже человек. Вкрадчивые движения, обволакивающий взгляд темных глаз. Не зря, наверное, про советника губернатора Алика Черкашина говорят, что он обладает гипнозом. А кое-кто обзывает его за глаза шаманом, намекая на необычайно возросшее влияние его на губернатора. Слухи про него ходят самые невероятные. Будто бы он является по совместительству семейным врачом губернатора. Якобы один из высших генералов ФСБ ближайший его родственник. Алик слухи эти
      не подтверждает и не опровергает. А когда в частных беседах заходит при нем речь о высокопоставленном его родственнике, Алик, загадочно улыбаясь, деликатно молчит.
      Не знаю, где правда, а где вымысел, но то, что за последние год-два он стал одним из самых влиятельных людей в регионе, - однозначно. Сам видел на различных приемах и фуршетах, как встают к нему в очередь с бокалами в руках не последние в области деятели. "Чего это ты перед ним так прогибаешься?" - спросил я как-то одного депутата. "Приходится, - усмехнулся тот, - он же теперь вроде начальника отдела кадров нашей губернии. Нашепчет, если хорошо попросишь, кого куда назначить или вообще выгнать вон".
      Похоже на правду. Хотя с Аликом мне пришлось сталкиваться на другом "фронте", хватку его я почувствовал. Негласно курируя СМИ, он построил "под себя" все местные телеканалы, всю прессу. Одна лишь наша газета ему пока не по зубам. Кстати сказать, в этом кабинете он вообще впервые.
      - Как живы-здоровы? - протянул он маленькую ухоженную руку. Рукопожатие его было вялым и равнодушным, я поспешил выпустить его мягкую влажную ладонь.
      - Твоими, Алик, молитвами.
      - Да ну? Я очень встревожен, как только мне сообщили - сразу сюда. Расскажите, что тут у вас произошло?
      - Чего рассказывать? Пришли, обыскали, ушли. Теперь вот ребят шмонают.
      - А у вас что-то нашли?
      - Тайна следствия, дал подписку о неразглашении.
      - Я серьезно.
      - Я - тоже. Губернатор знает?
      - Трудно сказать, он сейчас в Англии. - Глазки Алика как-то непонятно блеснули и тут же потускнели.
      - Меня вот что, - сказал я, - волнует: на законных ли основаниях они действовали?
      - Думаю, да. Должны были подготовиться наверняка. Впрочем, процессуальные вопросы - к адвокату. Советую обзавестись личным адвокатом и всегда иметь при себе его координаты. Как у меня: смотрите, - Алик достал из внутреннего кармана пиджака портмоне, вынул из него визитную карточку. - Всегда со мной.
      В дверях показалась секретарша - глаза ее припухли, лицо осунулось:
      - В приемной телевизионщики. Просят дать интервью. Глаза Алика заметались:
      - Никаких интервью! - замотал он головой.
      И чего это он здесь раскомандовался? Пусть тещу свою "строит". Впрочем, он же у нас холостяк, но только девицы вокруг такого завидного жениха почему-то не вьются.
      - Пусть подождут пару минут, - сказал я секретарше. - Освобожусь и поговорим.
      - Не советую! - сузились глаза Алика. - Не надо вредить имиджу области, портить инвестиционную привлекательность региона.
      Вот она - психология лавочников, все строят по законам бизнеса.
      - Раньше надо было об имидже подумать, - сказал я.
      - Вы о чем? - Глаза Алика стали еще уже.
      Чуть тлеющая догадка обожгла вдруг меня. Во рту я почувствовал запах и вкус крови, как бывало в юности перед дракой.
      - Скажи честно, Алик, это ты все устроил?
      - Да вы что? - изумился он. - По моим ли это силам и возможностям? Да и зачем бы тогда я сейчас к вам пришел…
      - Действительно, зачем?
      - Ну вы меня обижаете. Как зачем? Поддержать. Помощь, может, какая нужна. - Алик улыбался так мило, так искренне, что я ему поверил, забыв народную мудрость: когда кошка хочет поймать мышку, она притворяется мышкой.
      2*
      Когда советник ушел, я попросил секретаршу пригласить телевизионщиков.
      - Никого нет, - развела она руками. - Как ветром сдуло.
      31 января.
      Обо всем этом я вспомнил, покинув особняк на тихой улочке. Теперь - в больницу. Метелило. Свет фар выхватывал из темноты сонмы танцующих снежинок. Оттанцуют свое, откружатся и лягут под колеса, чтобы стать ледяной мертвой коркой. Все, как в жизни.
      …Медсестра провела меня к маме. Неплохо - палата на троих. Мама - у окошка в углу. Увидев меня, улыбнулась, согнав с лица тень тревоги и муки.
      - Тебе больно? - спросил я ее.
      - О чем ты? Нам, женщинам, не привыкать. Я вот четверых вас родила - и это при таких-то узких бедрах.
      У соседок - теток с перебинтованными руками и ногами - ушки на макушке. Интересно им, слушают, согласно кивая. Молодец, мол, бабуля! Им бы, мужикам, хоть сотую долю нашей бабьей боли.
      - Вот, мама, гостинцы. Скажи, что еще надо?
      - Ничего. У меня все есть - ребята только что были, натащили всего. А ты, вижу, голодный. Возьми в тумбочке кефирчик, выпей - все равно испортится.
      - Началось в колхозе утро! Чтобы я у родной матери в больнице последний кефир выпивал - за кого ты меня принимаешь?
      - Шутишь все, смеешься над матерью?
      - Я же любя. Выздоравливай скорей, ни о чем не думай.
      - Как же без дум? За отца душа болит. И о тебе тоже все время думаю. Боюсь, как бы не обозлился ты на людей. Со злом за пазухой плохо жить, неловко. Ну, ладно, иди. Спасибо тебе.
      Господи, за что спасибо-то! Всю дорогу до дома у меня стояли в голове мамины слова. Меня всегда поражало, что она никогда не отзывается о людях плохо. Как-то мы с ней говорили о войне. О том, кто и как на ней выживал.
      - Ясно, кто, - сказал я, начитавшийся тогдашних разоблачительных книг и статей, - предатели и трусы - вот кто.
      - А мне, - сказала мама, - все больше хорошие люди запомнились. Слушай, расскажу.
      И она рассказала, как страшно и одиноко было им вдвоем с десятилетней сестренкой, когда немцы подходили к Гатчине. Им казалось, что про них все забыли, что они одни-одинешеньки в этом мире.
      Но пришел человек с отцовской работы. Бухгалтер, кажется. Даже не друг, а просто сослуживец. У него была с детства искалечена нога, поэтому и не взяли в армию.
      Он велел собираться.
      Второпях собрала мама какие-то узелки. Куклу засунула, а вот многие
      необходимые в эвакуации вещи забыла. Или не сообразила. Что с нее взять - с пятнадцатилетней?
      Их увезли в Ленинград последней машиной. Прямо из-под бомбежки.
      …Бухгалтер нашел сестренок на эвакопункте.
      - Вы швейную машину, - говорит, - девчонки, забыли. Возьмите, пригодится на чужбине.
      Оказывается, он гнал за ними на велосипеде. Много километров. Со швейной машиной "Зингер" на багажнике. С исковерканной, без пальцев, ногой. Зачем?
      - Наверное, - объяснила мама, - он чувствовал себя виноватым, что отец пошел воевать, а он - нет. И, помогая нам, искупал таким образом вину.
      - А что стало со швейной машиной?
      - Она спасла нас от голода. Когда совсем стало худо, мы выменяли ее на три пуда хлеба. Еще и денег дали…
      Теперь я знаю, почему моя мама готова отдать людям последнее.
      Подобные истории есть, пожалуй, в каждой семье. Не поэтому ли мы, русские, выиграли ту войну. Разве можно представить немца на месте бухгалтера из Гатчины?
      Нет, не могу представить. И все же. Почему сейчас все так плохо? Неужели что-то сдвинулось в этом мире?
      5 февраля.
      Вечером, когда газету уже подписали и редакция опустела, в кабинет ко мне пришли оба Романа. Хохочут:
      - Хотите хохму?
      - Валяйте. Но если вы об этих наших делах, то лучше выйдем на лестничную площадку - здесь наверняка слушают.
      - О, у вас уже мания преследования? Пусть слушают, ума набираются. Это Бухавец. Сегодня его снова водили на допрос в наручниках.
      - Знаете, что они мне предложили? Не поверите - деньги из спецфонда.
      - За что? Глазки у тебя, Бухавец, некрасивые - все опухли. Характер отвратительный…
      - Все за то же. Чтобы сдал информатора.
      - Сдал?
      - Не шутите так. Сначала я для хохмы торговаться стал. Они встрепенулись, на видеокамеру стали снимать.
      - Подставляешься, Роман Константинович.
      - Не. Камера у них сразу же сломалась. А когда торг дошел до десяти тысяч деревянными, я послал их, сами понимаете куда. Немцов взбеленился, пригрозил, что посадит меня в одну камеру с наркодилером и посмотрит, кто кого первый отпетушит.
      - А мне, - перебил его Рома, - Немцов доверительно так сообщил, что в ближайшие дни в одной газет, из недружественных нашей, выйдет про нас фельетон. Он даже заголовок назвал - "Пиарасы". Сам, хвалился, придумал. Во мастер заголовки сочинять! Может, возьмем его в газету?
      - А я ведь видел этого самого суперагента, - сказал вдруг задумчиво Бухавец. - Привозили его из тюрьмы на очную ставку.
      - Ну и какой он? Что из себя представляет?
      - Полная мразь - морда наглая-наглая, руки трясутся. Но такая вот деталь. Сидел он на стуле, прикованный цепью к гире. Здоровая такая -
      пуда, наверное, три. "Зачем?" - спросил я следователя. "Чтобы, - ответил он, - в окно не выпрыгнул". Чудеса! Мы в ментовке до такого маразма вряд ли додумались бы.
      - Занятно, конечно. Только над чем вы, друзья, гоготали?
      - А разве не смешно?
      Может, кому и смешно, не знаю. Кажется, бородатый Хэм сказал, что человек - единственное животное, которое умеет смеяться, хотя как раз у него для этого меньше всего поводов.
      14 февраля.
      Вечером я гулял на свадьбе у Ромы Осетрова. Женился он на нашей же журналистке. Перо у Маринки было, пожалуй, посильней, чем у Ромы, но выдавала она "на-гора" мало. Правда, если сдаст очерк или расследование, то точно уж пальчики оближешь.
      Гуляли в полутемном подвале кафе "Снежинка". Наших, из редакции, было мало - четверо или пятеро, считая меня. В основном всё родственники, друзья, подруги с обеих сторон. Я впервые, пожалуй, видел Рому Осетрова в костюме. После вечной "джинсы" и свитеров он смотрелся в черной паре и при бабочке заморским принцем. Маринка, зеленоглазая блондинка, тоже хороша.
      - Завидная, блин, пара, - сказал Рома Бухавец.
      Он, изрядно уже поддатый, сидел рядом со мной. Не забывал наполнять рюмки, сыпал солеными ментовскими шуточками, приводя в смущение сидящую напротив даму. Она строго поглядывала на меня: распустил, мол, кадры, господин редактор. Учительница, наверное? Или бухгалтер…
      - Почему, командир, не пьем? - приставал ко мне Рома.
      - Отстань, не хочу.
      - Больной, что ли?
      - Больной, конечно. Не видишь - дистрофик.
      - Ну давай, командир, выпьем на брудершафт - всю жизнь мечтал.
      - Отлипни, Роман Константинович, пока в лобешник не получил. Дама посмотрела на меня с презрением: какой, мол, начальник, такие и
      подчиненные. Майор захохотал:
      - Ой уж, прямо в лобешник. Не бывало еще такого с Ромкой Бухари-ком. Да-да, такое с детства у меня погоняло. Вот и оправдываю. Ладно, отстаю, должен же быть среди нас кто-то трезвый. А я пойду, выпью с людьми по-человечески. Честь имею! Бонжур, командир, покедова.
      Он ушел, щелкнув каблуками. Дама напротив облегченно вздохнула.
      Пришла моя очередь поздравить молодых. Сказав короткую, в три слова, речь и вручив подарок, я стал пробираться к выходу. Молодожены устремились за мной:
      - Что вы так рано? Не понравилось?
      - Да что вы? Все было прекрасно, спасибо!
      - Мы проводим вас.
      И правильно, что пошли провожать. Возле гардероба буянил Бухавец, зажав в углу чернявого паренька:
      - Я тебе жало вырву, сука гэбэшная! К ним бросился жених.
      - Ромка, оставь, это мой друган!
      - Что же ты друзей-то таких выбираешь? - Бухавец, оставив в покое чернявого, стал заправлять выбившуюся из-под ремня рубаху. - Что, кроме соседей людей в этом городе нет?
      - Ну и бугай! - сказал чернявый.
      Где-то я его уже видел. Вспомнил - в криминальном отделе, сидели с Осетровым, когда я зашел, пили пиво.
      Рома, который жених, отвел тезку в сторону, прошептал ему что-то на
      ухо.
      - Ладно, - пробурчал Бухавец, - так сразу бы и сказал, чего темнить было?
      "Да, все переплелось в этом мире", - подумал я, выходя на улицу. Снег, мокрый и тяжелый, падал сплошной стеной, ее не пробивали уже и фонари над вывеской кафе "Снежинка".
      18 февраля.
      Зашел в криминальный отдел, и сразу глаза на лоб - вся стена над столом Бухавца оклеена повестками на допросы.
      - Откуда столько, Роман Константинович?
      - На ксероксе размножил. Красиво? - невинно лыбясь, он сиял, словно сапоги прапорщика.
      - И зачем это тебе?
      - А пусть не беспредельничают. Обнаглели!
      - Что опять?
      - Врывается во время допроса этот самый Немцов. Не сознаешься, грозит, отправим представление в Министерство печати, чтобы у редакции вашей отобрали лицензию. Закроют, говорит, газету, тогда зачешетесь!
      - Даже так?
      - Вот и я говорю - обнаглели! Пусть сначала работать научатся!
      - Это в тебе ревность говорит, Рома.
      - Какая ревность? К кому? К ним? Да они протокола правильно составить не умеют. Салаги!
      - Ладно, Бухавец, остынь и займись делом - на четвертой полосе столько дыр, а ты тут лясы точишь.
      - Есть, командир! - ухмыльнулся Рома. - Насколько я верно осведомлен, вам самому сегодня предстоит выступить в роли допрашиваемого. Желаю успеха!
      Не ошибся, осведомлен точно - в кармане у меня повестка на допрос. Ровно в четырнадцать я у дверей знакомого особнячка на тихой заснеженной улице. Набрал по внутреннему телефону указанный в повестке номер. Появился сам следователь, конопатый капитан Шелунцов. Поздоровался за
      руку, пригласил идти за собой по извилистому коридору с высокими потолками и обшарпанными стенами.
      Да, ребята не шикуют здесь. Кабинет следователя - три на три, со стен сыплется известка. Небольшой письменный стол, два колченогих стула - вот, пожалуй, и все.
      Закурив, Шелунцов начал допрос: "Кто визирует статьи в печать?", "Знакомы ли вы с Законом о государственной тайне?", "Кто размечает гонорар журналистам?", "Кто решает, на какой полосе публиковать статьи?", "С кем из офицеров ФСБ знакомы вы лично?" Я отвечал, стараясь не раздражаться, хотя, честное слово, после иных вопросов так и хотелось послать следователя прослушать цикл лекций на первом курсе факультета журналистики.
      Вопросов ко мне накопилось много. Шелунцов задавал их, заполняя протокол на допотопном компьютере - клавиатура грохотала, как телега по булыжнику, монитор, казалось, вот-вот развалится. Сноровки большой печатать у капитана не было, поэтому допрос затянулся. Наконец-то он снял с принтера листы с протоколом и протянул их мне:
      - Ознакомьтесь и распишитесь.
      Взять я их не успел - опередил стремительно вошедший в кабинет начальник следствия. Быстро пробежав по протоколу глазами, он недовольно спросил следователя:
      - Почему не спросили, капитан, с какой целью он хранил досье на добропорядочных граждан?
      Шелунцов растерялся. Немцов переадресовал вопрос мне:
      - Итак, с какой целью?
      - Это допрос?
      - Можете не отвечать. Сейчас. Но все равно вас спросят об этом не один раз - возможно, в суде или в каком другом месте.
      - Договаривайте.
      - Еще успею. С какой же целью?
      - Это наша работа. Близились выборы, и очень не хотелось, чтобы бан-дюганы вошли во власть.
      - Они такие же граждане, как мы с вами. Имеют право избирать и быть избранными.
      - Кто? Криминальные авторитеты? Поздравляю вас, господин подполковник.
      Он побледнел. Один глаз устроил пляску, другой стал пустым, как у мертвеца. Показалось, что вот-вот Немцов упадет и забьется в припадке, но он сдержался:
      - А советник губернатора почему в этой компании?
      - Это вы у него спросите.
      - Нет, с вами невозможно говорить по-человечески. Короче, мы показали ваше досье всем этим людям. У меня пока все. До скорого.
      Он вышел. И что удивительно - даже дверью не хлопнул, пожалел, наверное, пузырящуюся известку на стенах. Следователь, не поднимая глаз, сказал:
      - Вот, называется, и поговорили. Зачем вы так? Такой солидный человек, а ведете себя, как Бухавец. Мы здесь все в толк взять не можем, зачем вам этот спившийся мент?
      - Боюсь, так и не поймете.
      - Да бросьте! Его из милиции выгнали, жена его бросила, а вы… Защищаете, себя губите. Не стоит он этого. Такая уважаемая газета - у меня родители ее всю жизнь выписывают, а связались с этим Бухавцом. Жалко! Давайте ваш пропуск, я сам вас провожу до выхода.
      Мы снова шли извилистыми коридорами. На одном из поворотов, в глубине аппендикса, я заметил знакомую сутулую спину. Ошибиться я не мог: ко мне спиной стоял, оживленно беседуя с двумя людьми в штатском, не кто иной, как секретарь областной журналистской организации Николай
      Степанович Полозьев. "Тоже таскают беднягу", - пожалел я его. Но тут же меня оглушила догадка: "Господи, вот почему Союз журналистов до сих пор не выступил с заявлением по поводу произвола над нашей газетой!"
      - Нельзя ли побыстрей, сынок? - попросил я следователя. Он посмотрел на меня, как на больного.
      - Что же с нами происходит? - сказал я ему. - Куда, брат, катимся? Вышел на улицу. Элегические пушкинские снежинки тихо кружились и
      нежно таяли, попав на губы и ресницы. Захотелось напиться. Провалиться, забыться - пропади все пропадом! Ну а дальше что? Давным-давно это все мы уже проходили - от себя не сбежишь. Нет, не дождутся! А посему съез-жу-ка я лучше к маме.
      * * *
      В больничных дверях лоб в лоб столкнулся с Леней Ковалевым.
      - А я к тебе собирался, - обрадовался он. - Разговор есть. Выйдем на улицу.
      Мы удалились в глубь двора, нашли старую полуразрушенную скамейку. Я устроился на ее спинке, Леня по зэковской своей привычке сел напротив на корточки.
      - Ну и что ты здесь делаешь? Заболел? - спросил я его.
      - Обследуюсь. Ломать что-то стало старого каторжанина. Странный он был человек, этот Леня. Странный - от слова странник,
      странствующий по нашему запутанному веку. Полтора десятка лет из своих пятидесяти провел он в тюрьмах и лагерях, будучи видным антисоветчиком. Встречались мы с ним изредка. Он возникал внезапно, как и исчезал. А когда вдруг заходил в редакцию, то обязательно за кого-то хлопотал, кому-то пытался помочь. Он всегда был полон идей, перманентно создавал какие-то партии, организовывал какие-то общества, которые потом сам и разваливал своей бескомпромиссностью и нежеланием ладить с сильными мира сего. У него был комплекс несправедливости, вот он и ругал вечно власть - и ту, и эту. Всякую власть он считал источником несправедливости, поэтому уже в новую демократическую эпоху успел попариться на нарах.
      - Ну, говори, - попросил я Леню.
      - Помнишь, ты как-то говорил, что клево было бы взять интервью у
      Тунгуса? Я могу познакомить тебя с ним.
      - С кем, с кем? С вором?
      - Ну да, законником. Иваном Лукичом Миковым.
      - Ты чего, Леха? Только сейчас мне с ворами в законе и встречаться! Ты разве не в курсе, что у нас в редакции творится?
      - Наслышан. Но одно другому не мешает. Ты же журналист, вспомни Гиляровского.
      - Интервью гарантируешь?
      - Попробую. Но мне кажется, у него к тебе тема более интересная, нынешних ваших проблем касаемая.
      - Уговорил.
      - Лады. Он приглашает завтра на обед в ресторан "Мираж".
      - Нет. Встретимся у меня в кабинете.
      - Без проблем. Пусть посмотрит, где делают газету. Ну, я побег. Пока…
      - Постой, Леня, один вопрос. Откуда ты его так близко знаешь?
      - Попарься с мое.
      - Спасибо, не хочется.
      - Тогда до завтра. Бывай!
      * * *
      Настроение у мамы было боевое.
      - Купи костыли, - попросила она, - скоро выпишут. Доктор сказал, что правильно срастается. Только вот нога покороче стала.
      - Не горе, Сергеевна, - подала голос старуха с койки напротив. - Радуйся, что на ходу.
      - А я и радуюсь. Чего мне плакать?
      - Я и смотрю - хорошо тебе, Сергеевна. На дню не раз кто-нибудь да наведывает: то сыновья, то снохи со внуками.
      - А думаешь, легко было их всех поднять: обуть, одеть, накормить? Тут уж не до сна, не до гулянок разных. Да и носить-то толком ничего и не нашивала - в одной юбке, в сарафане одном годами ходила. Ладно, Петровна, подожди пока с комментариями, дай с сыном поговорить.
      Смотрю, мать у меня здесь в авторитете - тетка сразу умолкла, обидчиво поджав губы. А ушки все равно у старой на макушке, глазками так и зыркает.
      - Отца не забывайте, - сказала мама, - он ведь у меня ни к чему не приспособлен - ни сварить себе, ни постирать…
      - Сама виновата, - засмеялся я. - Избаловала.
      - И то правда, винить некого.
      - Не переживай, под присмотром он. А скоро и вовсе встретитесь. Завтра мы его привезем - в раковой больнице очередь подошла для обследования. А дом ваш, наверное, придется продать.
      - Продавайте, не жалко. Ничего не жалко. И барахло всякое сюда не тащите, отдайте лучше соседям.
      - Ишь ты, боевая какая! - не вытерпела старуха напротив. - Раздухарилась-то как! Наживала, наживала - и все коту под хвост?
      - А я не хочу в старье копаться, пусть будет все по-новому, - сказала мать.
      - Хочу - не хочу - наше дело стариковское, - соседка обиженно опять подобрала губы и через минуту уже безмятежно похрапывала.
      - Молю за вас, ребятки, Бога, - сказала мама, поглаживая мне руку. - Детство у меня, сам знаешь, сиротское было, юность война покорежила, зато в старости повезло. Что бы я без вас сейчас делала?
      Я смотрел на нее, и выкачанная, казалось бы, навсегда пустота внутри меня вновь стала наполняться теплотой и смыслом жизни. Как здорово, что я к ней заглянул - всего несколько минут, и есть ради чего быть, а проблемы, которые еще час назад казались ужасными и неразрешимыми, такая, в сущности, ерунда… "Нам на тебя, мама, век молиться. Кто мы и куда нам без тебя?" - хотел сказать ей я, но промолчал. Бывают минуты, когда слова не нужны.
      19 февраля.
      В назначенный час они прошли ко мне в кабинет, оставив двух телохранителей в приемной.
      - Иван Лукич, - представил мне Леня невысокого человека с широким монгольским лицом.
      Дорогой темно-синий костюм. Белая рубашка без галстука. Густой ежик черных волос с проседью. Твердый взгляд.
      Гости разместились друг против друга за приставным столиком, я остался за своим широким редакторским столом. Я предложил им выпить. Тунгус с достоинством отказался - извините, мол, завязал. Чай, кофе тоже его не заинтересовали, а вот закурить разрешения спросил. Я всем разрешаю в своем кабинете курить, а такому гостю как откажешь?
      Закурил. Облегченные "Мальборо". Всё молча - неразговорчивость эта его стала уже угнетать.
      - Может, я оставлю вас одних? - спросил Леня.
      - Оставайся, мне с тобой сподручней, - бросил Тунгус и снова надолго замолчал.
      - Газету нашу, Иван Лукич, читаете? - спросил я, прервав затянувшееся молчание.
      - Моментами. А родители мои покойные не могли без нее - вот так!
      - И что же читаете?
      - Про себя, грешного. Как напечатаете, так и читаю.
      - Нравится?
      - Последняя статья не очень. Что вы, Сергей Михалыч, все Тунгус да Тунгус? Неуважительно как-то. У меня ведь фамилия есть, имя православное…
      - Учтем, Иван Лукич. Но неужели вы только с этим пришли?
      - Нет, конечно. Это - сущие пустяки. Я вот что хотел сказать, Сергей Михалыч. Проблемы, которые вас настигли, меня искренне огорчают, и, поверьте, ноги не от меня растут.
      - Помилуйте, и мысли не было. С чего вы взяли?
      - Ходят разговоры, пустили нелюди парашу.
      - А что, у вас есть такие возможности?
      - Кое-чего могу, было бы желание. Остановить?
      "Ничего себе заявочки! - я даже похолодел. - Нет, только не это, всю жизнь отрабатывать - не отработаешь".
      - Спасибо, сами как-нибудь разберемся.
      - Тогда я пойду. - Тунгус поднялся, протянул руку. - Я все сказал.
      - А интервью, Иван Лукич? Или вам нельзя по понятиям?
      - Западло, хотели сказать? - улыбнулся он. - Нет, совсем нет. Япон-чик ведь дает интервью в Америке. Но сейчас я не готов. В другой раз, Сергей Михалыч.
      Когда за ними закрылась дверь, я схватился за голову: "Вот попал!" Потом расхохотался. Ну, совсем он не так страшен, как его малюют. Похож, скорее, на сурового отца большого семейства. Но сила в нем есть, тяжелая, идущая откуда-то изнутри сила.
      Через пару минут Леня Ковалев вернулся:
      - Зря ты отказался.
      - Интересно, - не стал я оправдываться, - каким образом он смог бы прикрыть дело? Через кого?
      - Точно не знаю, но подозреваю, что через Алика. Тот ему должен.
      * * *
      Дома жена встретила заплаканными глазами. Протянула конверт, в нем - повестка из милиции. Завтра в одиннадцать утра мне следует явиться в райотдел для дознания.
      - Рецидивист ты наш, - вымученно улыбнулась жена. - Когда все это кончится?
      Откуда я знаю - когда? Время - понятие растяжимое. Какое еще такое дознание? В честь чего? Ладно, оставим эти вопросы до завтра.
      20 февраля.
      В милицию я поехал с адвокатом Семеном Абрамовичем - маленьким, пухленьким пожилым евреем.
      - Только не горячитесь, - напутствовал он меня. - Старайтесь вообще меньше говорить. Давайте сразу договоримся: командовать парадом буду я.
      Указанный в повестке кабинет оказался крохотной, но чистенькой комнаткой. Завидев нас, из-за стола встал тучный седой майор.
      - Здравия желаю, товарищ подполковник!
      - Вольно, - хихикнул адвокат. - Ну и отъел же ты ряшку, Петрович! Они обнялись. Поймав мой взгляд, Семен Абрамович пояснил коротко,
      что служили вместе в уголовке, тот еще, мол, сыщик Петрович.
      - Весь в тебя, - хохотнул майор, - было у кого учиться.
      - Чего вызывал? - перешел к делу адвокат.
      - Прокуроры поручили провести дознание насчет финки. Допрашивать буду.
      - Допрашивай, - согласился Семен Абрамович, - а я послушаю. Он скромненько уселся в уголок и, облокотившись о колени, устало
      прикрыл рукой глаза.
      Я чистосердечно ответил на все вопросы дознавателя: кто, где, когда и при каких обстоятельствах подарил мне финку. Какие-то омоновцы, может, собровцы. Камуфляжные, короче, ребята. На юбилее газеты. Их кто-то привел из
      наших. Выпили ребята, вот и расчувствовались. У нас, говорят, больше ничего нет, возьми, командир, не обижай. Ну я и взял сдуру эту красавицу. Где хранил? В сейфе. Никуда не выносил? Нет, конечно, я про нее вообще забыл.
      - Я должен допросить вашу жену, - сказал майор.
      - А ее-то зачем?
      - Надо! - коротко бросил он. - Прочтите и распишитесь.
      Я подписал протокол и, попрощавшись, вышел. Адвокат остался. Через пару минут он догнал меня и поспешил успокоить, что не все так плохо. Финка, мол, эта нигде не числится, а за хранение по новому УПК статья не грозит.
      - А жену зачем? - повторил я вопрос, на который дознаватель толком так и не ответил.
      - Ничего страшного. Она может, конечно, отказаться давать показания.
      Но не советую - пусть говорит все как есть. Я, кстати сказать, могу присутствовать на ее допросе. Вы не против?
      - Да вы что, Семен Абрамович, Бог с вами! Я сам хотел попросить вас об этом.
      21 февраля.
      Мы вместе зашли в здание райотдела милиции. Она держалась на удивление спокойно. А когда вышла от дознавателя, даже улыбнулась: все, мол, о'кей, малыш!
      - О чем спрашивал? - поинтересовался я, когда мы простились с адвокатом.
      - Все о том, как я с таким олухом столько лет прожила?
      - Я серьезно.
      - Я - тоже. В детстве не наигрался? Знаешь, что я вчера вечером сделала? Поймала такси, поехала на берег и выбросила в реку тот кинжал, который ты привез из Болгарии.
      - С ума сошла, это же муляж!
      - А мне плевать, для меня все одно - оружие. Хватит тебе играть в эти игрушки, не мальчик!
      Я приобнял ее:
      - О чем все же спрашивал майор?
      - Не приносил ли домой финку, не брал ли ее с собой на охоту или рыбалку?
      - И что ты ответила?
      - А что я могла сказать? Ты что у меня, рыбак? Или охотник?
      Мы расхохотались, вспомнив, как в далекой молодости я приехал с охоты полупьяный, без шапки и с дохлым зайцем в обнимку. Все, впредь дорога на охоту мне была заказана.
      25 февраля.
      Позвонил полковник Осипович:
      - Я хотел бы с вами встретиться без свидетелей. В девять вечера устроит? В редакции, надеюсь, никого уже не будет?
      - Хорошо, буду ждать.
      Господи, что им еще от меня надо? Вроде обо всем тогда, у генерала, договорились: вводим мораторий до конца следствия. Чего еще надо? "А может?" - сверкнул где-то в голове лучик надежды и тут же угас: чем чаще сталкиваюсь с ребятами из этой конторы, тем больше разочарований. Хотя, честно, Осипович мне чем-то симпатичен. Умен, щек не надувает. Нет на нем той печати вседозволенности, которую дает власть над людьми. Подкупают и некоторые факты его биографии. Год назад Рома Осетров сделал про полковника целый очерк. О том, как он бросил вызов мафии в одной из южных республик. Его самого тогда бросили за решетку. Страшно прессовали, но потом разобрались, и сам президент вручил ему орден.
      …Он вошел, невысокий и стройный. В черных кудрях седина не по возрасту. "Пушкин, блин!" - чуть было не ляпнул я вместо приветствия.
      Попросив разрешения, он сбросил куртку прямо на диван, от водки-вина отказался, а вот кофе попросил сделать.
      - Я здесь без санкции начальника, - начал разговор полковник. - Чисто по-человечески мне Рому очень жаль.
      - Какого из двух?
      - Осетрова, конечно. Хороший парнишка. Сирота. А тут еще и женился. Спасать надо человека!
      - Мы же договорились.
      - Не все так просто. Осетрова еще можно перевести из обвиняемых в свидетели, а с Бухавцом куда сложней - он бывший офицер милиции, давал подписку о неразглашении гостайны.
      - Вы предлагаете внести коррективы в уговор - "сдать" Бухавца?
      - Зачем так грубо? Поймите, Рома попал под влияние этого милиционера - он главный мотор.
      - Я знаю Осетрова, он не пойдет на сделку.
      - Не в нем суть.
      - А в ком, уточните?
      - В вас. Рома вас боготворит, поговорите с ним.
      - Утопить, выходит, одного, чтобы спасти другого. Полковник вздохнул, глаза его погрустнели:
      - Спасать вам надо прежде всего себя самого. Говорю это только потому, что вас есть за что уважать. Но не все в моей власти. Я - сыщик, мне нужен источник информации, тот мент, "сливший" им фактуру. Что нужно кому-то там, наверху, - не знаю. Но вполне вероятно, что вам могут поменять статус: из свидетелей в обвиняемые.
      - Как это?
      - Очень просто. Формально есть все признаки преступной группы, в которую при желании легко могут причислить и вас.
      - И по закону, и по совести?
      Мой собеседник снова погрустнел. Опустил курчавую голову на ладони, потер пальцами виски, как бы отыскивая нужные слова.
      - Молчите? - продолжил я.
      - Я мог бы, - заговорил он, - ответить вам по принципу: "Сам дурак". На себя, мол, посмотрите, господа журналисты: все ли, мол, вы делаете по совести, не калечите ли походя словом своим людей? Но не буду, не в моих правилах. Как в вашей профессии, так и в нашей - разные люди. И там, и здесь хватает дерьма, но, уверен, достойных больше. Да, согласен, порой мы подвластны обстоятельствам, цель, что называется, довлеет над средствами. А цель ведь у нас с вами одна - сильное государство, независимая и богатая Россия.
      - Благими намерениями вымощена дорога в ад.
      - Намекаете на тридцать седьмой. Не надо. Не повторится: общество уже не то, не позволит. Ну как, переговорите с Осетровым?
      - Я передам ему ваше пожелание, но уговаривать не стану. Решать будет он сам.
      - Вы так ничего и не поняли? Что ж, продолжайте, живите с совестью, потраченной понапрасну.
      - О чем вы?
      - Ветряные мельницы только машут крыльями, но никогда не взлетят. Ладно, мне пора. Спасибо за кофе, - полковник встал. В дверях он обернулся. - Да, совсем забыл. Не скажете, по какому поводу к вам Тунгус наведывался?
      - По поводу интервью.
      - Дал?
      - Не совсем, отложили до следующего раза.
      - Ну-ну. Поаккуратней бы вам с этой публикой…
      * * *
      Он ушел. А я все продолжал мысленно с ним беседу: и когда собирал бумаги на столе, и по дороге домой, и даже за ужином, не говоря о бессон
      ных ночных часах. "Среди нас немало достойных", - сказал он, и я все пытался прикинуть такую одежду на тех, с кем довелось когда-либо общаться и даже иметь дела. Подполковника Немцова сразу же отбросим, Шелун-цова, пожалуй, тоже. Работал у меня одно время заместителем по хозчасти полковник в отставке. Молодой еще, по здоровью списали. Кто-то из приятелей сосватал, а я, честно сказать, поначалу не жалел, что взял. Чисто внешне впечатление он производил приятное: выдержан, исполнителен, чувствовалась в нем какая-то основательность, которая так нравится в мужчинах пожилым женщинам. Любил он за рюмочкой и при хорошей закуске порассуждать о политике. Новую демократическую власть как человек дисциплинированный признавал и боялся, но чувствовалось все же в нем раздражение, когда заходила речь о демократах с либералами, не говоря уж о ностальгии по былой доавгустовской жизни.
      - Гони его, - советовали мне друзья. - Чекистов бывших не бывает.
      За что гнать? Поводов не давал. Не знаю, что бы он делал в сегодняшней ситуации, не уволившись два года назад. Ушел в услужение к одному крутому пареньку, авторитетному, как нынче пишут, бизнесмену. Это про него он мне взахлеб рассказывал, забыв про обычную свою сдержанность и солидность.
      - Встретил, понимаешь, совершенно случайно одного бандюгана. Он у меня еще в разработке был. Не узнать парнишку - словно с обложки "Плейбоя" сошел. Вместе с часами и запонками упакован тысяч так на пятьдесят - баксов, естественно. Увидел меня, обрадовался. "Сколько зим, говорит, сколько лет, господин полковник!" Пообедать пригласил. Посидели мы с ним пару часов в японском ресторане. Кстати скажу, палочками не так уж и сложно орудовать, я сходу научился. Так вот, много интересного он о себе рассказал. Добропорядочный теперь, мол, гражданин, бизнес вполне легален. Большими делами ворочает, во власть вхож. Пригласил к себе начальником службы безопасности. Кто, говорит, старое вспомнит - тому глаз вон. Как думаешь, стоит игра свеч?
      - Сам решай, здесь я тебе не советчик.
      - Не стоит, пожалуй. Хотя, сам понимаешь, годы идут, о семье, о детях кто позаботится?
      В его голосе слышался прямой укор: ни хрена, дескать, в вашей долба-ной газете не заработаешь!
      - Нет, не стоит! - добавил он решительно, а сам подал через три недели заявление на расчет.
      После этого я не раз пытался мысленно представить его, как знакомых ребят, с автоматом в руках где-нибудь в Чечне и не мог, не получалось. А тех ребят мог, так и стоят в глазах среди развалин Грозного, покрытые гарью и пылью, отбивая атаки обезумевших боевиков.
      …Их я встретил в московском поезде лет шесть назад. В тамбуре, когда я возвращался из ресторана, меня окликнул крепко поддатый мужик в спортивном костюме.
      - Не узнаете? - потушив окурок, он протянул мне руку. Что-то в красивом, хотя и несколько потрепанном, лице его показалось
      мне знакомым. Точно, встречались в одной компании. Его тогда еще представили мне юристом одной из местных фирм. Он много и удачно шутил, пил, не отставая, вместе со всеми, но при этом глаза его оставались трезвыми и даже, как мне показалось, настороженными.
      - Кажется, Андрей?
      - Он самый. Вы один. Тогда присоединяйтесь к нам, у нас купе в этом же вагоне.
      - Если это удобно.
      - Какой разговор? Землякам всегда рады.
      Прихватив бутылочку коньяка, припасенную на всякий пожарный, я отправился к ним. Четверо стриженых и крутоплечих мужиков крепко, судя
      по "закуси" и бутылкам на столике, гуляли. "Уж не к "браткам" ли попал?" - мелькнула мысль.
      Пожали друг другу руки. Андрей представил меня. Они буркнули под нос
      свои имена, которые я так и не разобрал. Тот, что в безрукавой тельняшке и накачанный, как Сталлоне, пытался мне что-то сказать, показывая на стол, но не смог, получилось сплошное, не закончившееся ничем заикание.
      - Он говорит: угощайтесь, чем Бог послал, - перевел Андрей. Заика радостно закивал. Мы выпили, закусили.
      - Что с ним? - спросил я.
      - Контузия. Я удивился:
      - Где это так угораздило?
      - В Чечне, - сказал Андрей и поднял стакан. - Давайте, парни, выпьем за то, чтоб они сдохли!
      Мы выпили. Я спросил запоздало:
      - Ты о ком, Андрюша? Кто должен сдохнуть?
      - Красивые девушки, - засмеялся тот. - Была одна старая книжка, автора не помню, там, на южном море, у довоенных еще мальчишек был такой тост: "За красивых девушек, чтоб они сдохли".
      - Красивыми женщинами вымощена дорога в ад, - сказал черноусый верзила, показывая на заику. - У него слишком красивая была - не дождалась, собака, пока он по госпиталям валялся.
      Заика что-то добавил на непонятном своем языке. Лысый рыжий очкарик вдруг промычал:
      - Сволочи!
      - Так их, Коля, баб продажных.
      - Да нет. Начальнички наши свиньи, вот кто! Напьюсь, блин, и пошли они все на хер! Наливай, майор.
      Андрей потянул меня покурить, мы вышли в тамбур. Не простыть бы разгоряченным: хотя еще начало ноября, а морозит уже крепко к ночи.
      - Вы кто? - спросил я Андрея, прикуривая. - Омоновцы?
      - Берите выше, - усмехнулся он. - Ладно, от вас ничего не скроешь - все равно, если приспичит, от общих знакомых узнаете. Из конторы мы.
      - Какой такой конторы?
      - Глубокого бурения.
      - А, понял, - догадался наконец я. - А сейчас куда?
      - В санаторий. На реабилитацию. После Грозного.
      - Крепко досталось?
      - Не то слово. Мы сутки отстреливались в Доме правительства до последнего патрона, а подмоги все не было. Ладно, хватит об этом. Николаю сейчас хуже всех.
      - Почему?
      - С нами в том бою его не было. Он выполнял какое-то особое задание - шел в одиночку через всю Чечню. Попал в переделку. Вырвался. Выпрыгнул в окно из горящего дома, но без энной суммы казенных денег. Сгорел в пожаре бумажник вместе с бушлатом. Вот и клянет теперь генерала.
      - За что?
      - Разорался генерал, когда вернулись. Разгильдяем обозвал, на счет велел поставить. А какая у нас зарплата? У него трое по лавкам, жена больная. Генерала бы самого туда! Сволочь!
      Мы пили всю ночь. Пели. Играли в карты. Черноусый великан плакал.
      - Я напишу про вас, ребята, - обещал я. - Вернетесь, встретимся еще и напишу.
      - Напиши, Михалыч, - обнимал меня Гришаня-майор. Заика радостно кивал.
      Через полтора месяца я позвонил Андрею домой.
      - Никаких писаний, - сказал он. - И, пожалуйста, забудьте, о чем мы тогда говорили.
      "Интересно, - думал я теперь, пытаясь уснуть, - как бы они себя вели, если бы поручили им с нами работать? А может, их никого в "конторе" уже и нет? Хотя какая тебе разница: бывших чекистов не бывает - они или есть, или их нет".
      3 марта.
      Позвонил дознавателю, майору Петровичу.
      - Мы не нашли оснований, - сказал он, - для возбуждения уголовного дела. Но последнее слово за прокуратурой.
      Хороший день. Вот и маму сегодня выписывают - она освоила костыли, чему по-детски радуется. А солнце, какое сегодня огромное солнце! Совсем уже весеннее солнышко.
      6 марта.
      Давно я не видел Рому Осетрова таким возбужденным:
      - Убили Тунгуса. Расстреляли из автомата, когда он выходил из казино.
      - Версии есть?
      - Основная - передел криминального рынка, будто бы заказали казанские. Но знакомые сыщики настроены на этот счет скептически - убийство, считают они, так и останется нераскрытым.
      - Собери все, что есть, и в номер на первую полосу, - распорядился я.
      Когда Рома вышел, я посмотрел на стул, на котором еще недавно сидел Тунгус. Закрыл глаза и увидел его: белая рубашка без галстука, дорогой шевиотовый костюм, широкое монгольское лицо, скрытая сила в каждом движении.
      10 марта.
      Позвонил Петрович, дознаватель:
      - Прокуратура вернула дело. Я должен снова вас допросить.
      - С чего это вдруг?
      - Откуда мне знать? Приезжайте в десять. Приехали вместе с адвокатом. Майор был мрачен и зол:
      - Совсем они там охренели! Что, мне делать больше нечего?
      - Петрович, успокойся, - сказал Семен Абрамович, - твое дело служивое: сказать "есть" и выполнять.
      - Тогда так. Требуют копию приказа или распоряжения о порядке приема и хранения подарков. Нужна также справка из бухгалтерии о том, уплачены или нет налоги…
      Пришла очередь возмущаться мне:
      - Какие налоги? Пришли пьяненькие омоновцы, сунули в подарок финку, что мне, их вон надо было гнать?
      - К тому же, - добавил адвокат, - следует иметь в виду, что это не государственное учреждение.
      - Понимаю, - буркнул майор, - дело выеденного яйца не стоит.
      В общем, побеседовали. Когда вышли на улицу, Семен Абрамович тронул меня за рукав:
      - Не спешите, покурим на свежем воздухе.
      Какой к черту свежий воздух? И не курю я вовсе - давно бросил. Но послушался адвоката, остановился, уловив в его голосе нечто такое, что не терпит посторонних ушей.
      - Кому-то вы крепко дорогу перешли, - сказал Семен Абрамович, закурив. - Не припомню, чтобы по таким дурацким поводам дела возвращали.
      - Думаете, на прокуроров давят?
      - Не вопрос, ежу понятно.
      - Кто? "Контора"?
      - Пардон, это уже не моя тема. Хотя и за "конторой" может кто-то стоять. Вспомните, какие встречи, беседы, публикации предшествовали известным событиям. Проанализируйте в деталях, найдите связь. Но это уже без меня - я и так вам лишку сказал.
      - Я подумаю, Семен Абрамович.
      - Все, - адвокат втоптал в снег окурок, - до встречи.
      Он умчался, лихо развернувшись, на красной "десятке". "Спасибо, Семен Абрамович, - пробормотал я себе под нос. - Задал мне задачку - еще одна бессонная ночь обеспечена".
      * * *
      Впрочем, дожидаться ночи я не стал. Приехав в редакцию, достал подшивки газет за последние полгода. Итак. С обыском пришли в январе… Что кроме заметки про наркодилера могло вызвать неприязнь, раздражение властей, буржуинов, "силовиков"? По поводу каких публикаций были скандалы, разборки? Так-так. В октябре была статья об утилизации твердотопливных ракет на одном из оборонных предприятий. Мы тогда высказали озабоченность тем, что скрывается от жителей города информация о возобновлении этой работы. Напомнили читателям, что, когда губернатор шел на выборы, то был против сжигания ракет в нашем городе. Почему, недоумевал журналист, он изменил свои взгляды?
      Говорят, губернатор был взбешен: кто они такие, эти газетчики, чего суют нос, куда не просят?! Высказал он неудовольствие и мне лично при встрече:
      - Цена вопроса - шесть миллиардов. Вот вам и детские пособия, и льготы старикам и инвалидам. Вы что - против детей и стариков? Нет. Тогда зачем раскачиваете лодку?
      Мы тогда еще поспорили с ним на тему "Власть и пресса". Он говорил, что журналист должен лишь сообщать о происходящих событиях, и - никаких комментариев, никаких оценок. Я, естественно, возражал, считая, что СМИ являются мостиком между обществом и властью, поэтому должны сообщать не только о том, что делают власти, но и как они это делают, с какой целью. Каждый остался при своем мнении, но врагами мы не расстались. Это был лишь очередной рабочий момент, такие разговоры мы вели не впервые. Правда, с каждым разом они становились все труднее: он все больше слушал себя, внутренне раздражаясь ограниченностью собеседника, несовместимостью его суждений и поступков с теми масштабами, объемами и рисками, с тем государственной важности значением его, губернатора, деятельности. Казалось, вот-вот так и скажет: путаетесь тут под ногами, когда на меня Кремль, сам президент возложили такой груз ответственности, какой вам и не снился. Взять ту же утилизацию ракет: Кремль торопит, а его в свою очередь американцы задолбали. Такие вот пироги - это вам не строчки в газету гнать.
      На разных, что называется, языках поговорили, но все равно это не повод для расправы. Какие еще публикации могли вызвать резкое неприятие власть имущих, раздражение влиятельных особ. Ага, вот моя собственная редакторская колонка. "Как случилось, - спрашивал я в ней, - что СМИ в нашей области отданы на откуп спортивному врачу?" Мне рассказывали потом, что Алик Черкашин, который в молодости действительно работал врачом одной из команд высшей лиги, был взбешен. "Ну, дождется он у меня!" - пригрозил Алик, пряча газету в особую свою папку.
      Вскоре его настиг еще удар. Нет, не было никакой специальной акции против него: получилось все довольно случайно, банальное совпадение. Просто, проводя журналистское расследование, один наш дотошный репортер выяснил, что губернаторский советник стал вдруг в природоохранной зоне крупным земельным собственником. Это был скандал. Губернатор, попросив срочно приехать, разговаривал уже по-другому:
      - Кадры травите?
      - Какие кадры? Ах, вы о спортивном враче…
      - Он действительно хороший спортивный врач. Что здесь плохого? У нас все профессии хороши…
      - Ваш ближайший помощник совершил сомнительную с точки зрения закона сделку…
      - Я попросил прокуратуру проверить. Вот если что найдут…
      - Не волнуйтесь, не найдут. И тогда разобраться вам придется не с ним, а с газетой. Не так ли?
      - Вот вы как? А я-то хотел по-хорошему, памятуя, что мы не первый год друг друга знаем.
      - А разве есть другой вариант?
      Вопрос мой остался без ответа - губернатор лишь посмотрел на меня печально-задумчиво и молча встал, давая понять, что аудиенция закончена.
      Руку, правда, на прощание протянул - зыбкая, но надежда, что отношения окончательно не разорваны.
      И все же не верю: не тот повод и не тот он человек, чтобы так мелко и низко мстить. Что же тогда? Кто? Перебирая варианты, я отгонял подозрения от Алика, но мысли упрямо возвращались к нему. Уж слишком много совпадений: его неожиданное появление после обыска, странная встреча с Тунгусом… Вспоминалась еще одна история - возможно, в ней собака и зарыта.
      Когда же это случилось? В ноябре? Точно, в конце ноября. Помню, было тоскливо и даже как-то тревожно на душе, наверное, давала о себе знать мерзкая погода: осень противно затянулась, много дней шел дождь со снегом, все молили о заморозках, но они не торопились. Вот в один из таких дней ко мне в кабинет ворвался мокрый от дождя, но и сияющий, словно джек-пот выпал, Рома Осетров:
      - Смотрите, что я добыл, - он протянул мне листок с мелким компьютерным текстом.
      Я один раз пробежал его глазами, второй - внутри аж похолодело.
      - Откуда, Рома, дровишки?
      - Оттуда, - он показал почему-то на потолок. - Ну, сами понимаете, откуда…
      - А вдруг - провокация?
      - Не думаю. Ребята надежные. Да и Алик - тот еще тип. Не любят они его.
      Я забрал бумагу в сейф:
      - Пусть полежит, Рома, может, и пригодится.
      - Не надо бы ее хранить, - сказал Рома.
      - Не учи отца…
      Зря я так с ним. Не послушался, теперь вот локти кусаю. Не за этим ли листком приходили с обыском ребята в кожанках? Конечно же, за ним. Как быстро, помнится, свернули обыск, обнаружив в сейфе этот листочек. А ведь "фронт работ" у них оставался - не все папки еще перетрясли, до шкафов не добрались.
      Все линии сходятся в одну. Неужели Алик? Не верится - в какой же стране мы живем, если обладатель незаметной и не очень понятной должности манипулирует самым крутым силовым ведомством? Хотя, с другой стороны, почему бы и нет? А слухи про дядю, большого генерала, корнями из Питера? И с чего это вдруг начальник управления получил шикарную квартиру в новом элитном доме? Здорово задумано: генерал заводит дело, получает квартиру, уходит на пенсию, а кашу расхлебывать уже новому начальнику.
      Мастаки, ничего не скажешь! Впрочем, сам я тоже хорош - помог им, дав сдуру повод. Встретив на одном из фуршетов Алика, я сказал ему кое-что такое, чего говорить не следовало бы. Решил попижонить - вот теперь и расплачиваемся.
      …На нем были черная рубаха из тафты в каких-то рюшечках и кожаные брюки. Лицо, шею, полуобнаженную грудь покрывал ровный, явно не здешнего происхождения загар. Я подошел к нему и спросил как можно любезней:
      - Где это вы, Алик, так прекрасно загорели? Не в Маврикии?
      - Нет, в Салониках.
      - О, вы еще и греческое гражданство имеете?
      Глаза его сузились до якутских щелочек. Взяв со стола бокал с красным вином, он не торопясь, словно при замедленной съемке, поднял его. "Плеснет ведь прямо в лицо", - мелькнула испуганная мысль. Но он мило улыбнулся:
      - Ваше здоровье, господин редактор!
      - И вам, Алик, не кашлять.
      Чокнулись со звоном. Выпили, закусили. Каждый, уверен, думал друг про друга примерно одно и то же: "Какая же ты сволочь, приятель!" У меня, уж точно, полагать так основания были: в справке, которую принес Рома, я прочел немало любопытного. О регулярных встречах Алика с известным криминальным авторитетом. О каких-то таблетках, которыми Алик перманентно вы-
      3 "Наш современник" N 7
      водит губернатора из состояния депрессии. Говорилось также, что советник губернатора имеет двойное гражданство - России и Республики Маврикий. Но по-настоящему взбесило сообщение о неком неофициальном совещании в ближайшем окружении губернатора. Алик якобы жаловался, что я совершенно неуправляем, и предложил силовой вариант захвата нашей газеты. Он сказал, что мог бы попросить одного человека, небезызвестного в криминальных кругах, отнять контрольный пакет акций. Предложение Алика не прошло - нашлись умные люди, сказали ему: "Не гони лошадей, притормози!" И все же - сволочь он, этот советник! Первая реакция у меня была - действовать: идти разбираться, рассказать все губернатору. Но, поразмыслив, остыл. Где доказательства? Откуда, спросит, эти сведения? А вдруг это вообще провокация, кто-то неизвестный втягивает меня в свою игру? Поверит, мол, сгоряча опубликует, и тогда следующий ход за нами.
      Нет, торопиться не будем. Я спрятал тогда бумагу в сейф, но куда было деться от навеянных ею тяжелых мыслей и тревожных предчувствий? И вот при первом же удобном случае я не утерпел, решил хоть частично проверить информацию, намекнув Алику на его двойное гражданство. Он же, вида не подав, наверняка встревожился и очень захотел узнать, какой еще информацией я про него располагаю. А убедившись, что такая информация есть, он решил одним ударом выбить из-под меня почву. Логично? Вполне. Вот, оказывается, кому я перешел дорогу. Возможно, он - не единственная в этой истории составляющая, его интересы совпали еще с чьими-то, но то, что Алик основное звено причинно-следственной цепочки, сомнений уже не вызывало.
      Я убрал подшивки в шкаф, включил чайник. "Что же делать? - продолжал разговор сам с собой. - Как спасти ребят, газету, себя? Хоть убей: нет ответа!"
      17 марта.
      Позвонил дознаватель, майор Петрович.
      - Все, - сказал он, - отстали окончательно.
      - Спасибо, товарищ майор.
      - На здоровье. Я действовал по закону, только и всего. Прощайте и больше к нам не попадайте.
      Есть еще люди в нашем городе! "Действовал по закону, только и всего". А разве этого мало?
      …Просмотрев полосы и сделав правку, я решил съездить к отцу - вот кому хреновей всего сейчас. Одевшись, спустился на улицу. Снега уже почти не было. Весна! Но особой радости почему-то не почувствовал: весной обостряются все болезни, что принесет нам эта весна? Зачем-то вспомнил свои юношеские стихи:
      То была осень, а весна
      Терпеть не может прощальную печаль улыбки. Теперь весна, меня и не тревожат Твои глаза, глаза в зеленоватой дымке.
      Глупые стихи. Наивный, смешной дуралей! Откуда тогда тебе было знать, что от сердца чаще всего умирают весной.
      …Раковая больница, расположенная на окраинной улице имени видного большевика, меня раньше долго пугала одним только своим печальным предназначением. А теперь ничего, привык. Такие уж годы мои подошли, что все чаще приходится навещать здесь друзей, сослуживцев, а теперь вот и отца…
      Он лежал на спине с закрытыми глазами, приоткрыв некрасиво рот. Похрапывал. Я дотронулся до его исхудавшей руки, расцвеченной синими узелками сосудов. Он открыл глаза - они были наполнены тоской и обидой.
      - А, Серега… Забери меня отсюда.
      - Нельзя, батя.
      - Чт-оо-о? Повтори. Громче.
      Я достал из портфеля слуховой аппарат - миниатюрную импортную коробочку.
      - Не-ет, - замотал головой отец. - У меня от него голова раскалывается.
      - О, Господи! - простонал я. - Как же с тобой врачам, медсестрам общаться?
      - Ничего, - пробасил с соседней койки Петро, могучий еще буровик-нефтяник с Севера, - это к лучшему, что он не слышит. Тут таких страхов наслушаешься, что жить тошно. Каждый день новости - то из одной палаты вперед ногами выносят, то из другой. А ему хорошо - в неведении пребывает.
      - Это так, но…
      - Да не беспохлёбся ты. Мы его в обиду не дадим. Да и ваши кто-нибудь всегда здесь. Внучка только что ушла. Не волнуйся, присмотрим. Дед-то у вас классный, все шуточки у него, прибауточки, медсестрам частушки поет.
      - Это он может, - улыбнулся я.
      - Беспокойства от него нет, - продолжал Петро. - Это после операции он все встать рвался, трубку из живота выдергивал.
      - Знаю. Сам позавчера всю ночь воевать с ним замучился.
      - Да-да, помню. Но сейчас он уже утих, смирился.
      - Спасибо, Петро. Может, тебе что надо? Соки там, фрукты?..
      - У меня все есть. Если только курево…
      Слово "курево" отец в громогласной речи Петра уловил. Что не надо - слышит. Оживился:
      - Курнуть бы.
      - Дай ему пару раз пыхнуть, - разрешил Петро, - только форточку открой.
      Я прикурил сигарету, вложил ее отцу в губы.
      - Я сам, - перехватил он пальцами сигарету. Раз, второй затянулся. - Хорошо! - закрыл в блаженстве глаза.
      Я отобрал у него сигарету, затушил, поплевав в ладонь.
      - Как мать? - спросил отец, не открывая глаз.
      - Уже ходит, - прокричал я ему на ухо.
      - Ходит - это хорошо, - вынес вердикт отец. - Передавай ей привет. Скажи, что я ее еще больше люблю.
      Он открыл глаза. Они были мокрые от слез. Застыдившись, видимо, он хотел их смахнуть рукой, но она слушалась плохо, неловко задела одеяло, оно криво сползло, приоткрыв серо-сизые ножки-палочки, беспомощную, безжизненную плоть, выше - какие-то бинты, пластыри. Пряча глаза, я укрыл его, неожиданно для себя припал губами к его слабеющей руке.
      - Ничего, - сказал отец, - мы с тобой еще гирей побалуемся. Сколько помню себя, двухпудовик всегда валялся у нас во дворе, и отец,
      раздевшись по пояс, играл гирей - выжимал, толкал, бросал, ловил. Став старым, после рюмки-другой он по-прежнему хватался за гирю. А как-то взялся за нее вскоре после операции аппендицита. Мама психанула, схватила двухпудовик и выбросила через забор. Отец любит теперь рассказывать эту историю гостям: "Вот у нас мать! Взяла гирю и через забор! Богатырша!"
      …Принесли ужин. Я хотел отца покормить, но он отмахнулся: "Я сам". Вспотев, осилил две ложки больничной каши, но блинчик домашний съел.
      - Ничего, - сказал, рассматривая свои исхудавшие руки, - мать откормит. А ты, Серега, иди. В следующий раз принеси почитать.
      - Газеты?
      - Нет, надоели. Принеси книгу. Стихи.
      - Кого конкретно? Какие?
      - Какие-какие? Хорошие. Если стихи плохие - это уже не стихи. Понял? Понял, батя, давно понял. Ты у нас молодец! Поживешь еще, если на
      стихи, как вьюношу, потянуло.
      Возвращаясь из больницы, квартала за три до дома попросил водителя остановиться:
      - Все, до завтра. А я пройдусь пешком, проветрюсь.
      Какой там, проветрюсь! Мимо несся поток машин, бросаясь ошметками
      3*
      весенней грязи. Хорошо жить стали - иномарки наполовину выдавили уже "Жигули", "Волги". "Москвичат", тех совсем уже почти не видно.
      Я свернул за угол, спасаясь от сплошного автомобильного гула. Но и здесь успокоения не было: из дверей игрового клуба вырывался на улицу раскалывающий голову грохот тяжелого рока. Неподалеку скандалила прилично одетая пожилая парочка:
      - Сколько раз я тебе говорил: не играй! - высоким противным голосом воспитывал мужик женщину.
      - Бонуса, сука, не дал! - оправдывалась она, все еще не остывшая от дурной игры.
      - Во дает! - восхитился неизвестно откуда взявшийся прыщеватый
      парнишка. - Такие ставки делает тёха! На сто пятьдесят! На триста! Тыщ сорок просадила!
      "Окончательно подсела, - подумал я с некоторым даже сочувствием, - пропадет баба".
      - Сотенки не найдется? - попросил вежливо парнишка. - Я отдам. Честное пацановское слово!
      К этому сочувствия уже не было. Я ему посоветовал играть на свои. Или вообще не играть.
      - Буржуй недорезанный! - заверещал он как припадочный. - Зарежу гада!
      Из игрового клуба высыпала ватага таких же, как он, юнцов. Начали обступать.
      - Цыц! - раздалось у меня за спиной. - Пошли вон, подонки! Пацаны, озираясь и скалясь, как волчата, потянулись к дверям соседнего магазина.
      Я оглянулся. Бухавец, Осетров. А с ними незнакомый мужик с широким, в оспинах, лицом.
      - Наш редактор, - представил меня ему Рома Осетров.
      - Рад познакомиться, - протянул руку мужик, - капитан милиции Осокин.
      - Зайдемте куда-нибудь, - предложил Бухавец. - Разговор есть. Выбрали средней руки пивнушку. Я заказал всем пива, соленых орешков.
      - Я как раз тот мент, - сказал Осокин, глядя мне прямо в глаза, - который слил вашим ребятам информацию.
      - Подтверждаю, - пробасил Бухавец, - перед вами все три подельника.
      - Меня вычислили, - продолжал капитан, - я запираться не стал, поскольку никакой вины за собой не чувствую. Да и от ребят, возможно, отстанут.
      Нам принесли пива. Ребята, отхлебнув, закурили.
      - И зачем вы это сделали? - спросил я.
      - Ничего он не сливал, - заступился за него Бухавец. - По пьяни рассказал, а потом уже, на трезвяк, мы все реально обсудили и решили, что молчать нельзя.
      - Нельзя, - кивнул головой Рома Осетров.
      - Да поймите вы! - взвинтился капитан. - Мы же его, суку, и брали с поличным. Знаете, сколько при нем героина было? Его реально судили, и вот вместо зоны он на свободе гуляет… Что должен был делать честный мент?
      - И вы не знали, что он завербован спецслужбами?
      - Конечно, не знал. Откуда, блин, мог я знать? Да и не верю я ни в какую вербовку. "Крышуют" они его элементарно. Обогащаются. Ежику и тому понятно.
      - Я, капитан, вроде бы не ежик, но объясните, при чем здесь гостайна?
      - Другой статьи не нашли. Но дурость это, скажу вам, полная! Я - не носитель конкретной гостайны, ваши орлы - тем более. Ладно, выпьем давайте за ребят, они у вас правильные!
      Сдвинули со звоном кружки.
      - Хотите шквару расскажу? - предложил Бухавец.
      - Валяй, Роман Константинович.
      - Умрете от смеха. Наркодилер этот подал на нас с Ромой и на газету иск в суд. Отгадайте, на сколько? На полтора миллиона! Не хило?
      - Не сочиняй.
      - Не сочиняю. Немцов после допроса доверительно шепнул. Получите, мол, иск по защите чести, достоинства…
      - … И деловой репутации, - дополнил Рома Осетров.
      Мы не очень весело рассмеялись. Дожили - спецслужба стала заботиться о деловой репутации преступника. Нет, что-то здесь не так: опять пугают, наверное.
      Я стал собираться, подозвал официанта, чтобы расплатиться.
      - Подождите, - остановил меня Бухавец. - Я не сказал главного. Следствие закончено, нам всем троим предъявляют обвинение.
      - Быть не может! Мне обещали…
      - Нашли кому верить. Дело уже в прокуратуре: через день-другой начнем знакомиться с обвинительным заключением, а там и суд не за горами. Вот так, Сергей Михайлович, а вы говорите: Бухавец, Бухавец, зачем ты водку жрешь?
      18 марта.
      Дождавшись девяти часов, я позвонил полковнику Осиповичу.
      - Сочувствую, - сказал он, - но я сделал все, что мог.
      - Я буду говорить с генералом.
      - Его нет в городе.
      - Помогите связаться.
      - Попробую. Ждите звонка. Звонок раздался через полчаса.
      - Генерал Поморцев, - представился тихий и равнодушный голос, - я вас слушаю.
      - Нет, это я вас слушаю, господин генерал.
      - О чем вы? Ах, обвинение. Да, оно будет предъявлено обоим. Так требует закон.
      - А как же наша договоренность? Мораторий?..
      - Без комментариев. И вообще, писали бы лучше о старушках, не лезли, куда не просят.
      - Мы сами решим, о ком писать…
      - Я все сказал.
      - Что ж, мы будем защищаться.
      - Защищайтесь. Но не забудьте, что вы еще по совместительству и гендиректор. А у любого гендиректора могут быть обнаружены финансовые или налоговые нарушения. Не так ли, господин главный редактор?
      Все, разговор закончен. Обвели, словно лоха, вокруг пальца! Сколько же времени мы потеряли! Что делать? Не знаю. Ничего я не знаю! Оглушенный, опустошенный, униженный, долго сидел я не двигаясь за своим редакторским столом. Не сразу заметил, как подошла секретарша, дотронулась с опаской до плеча:
      - Сергей Михайлович, только что позвонили из Москвы. К нам едет миссия Международного фонда гласности…
      19 марта.
      Был в ТЮЗе на премьере "Трех сестер". "В Москву, в Москву!" - метались чеховские героини. "В Москву, в Москву… " - повторял я вслед за ними.
      20 марта.
      Миссия фонда гласности состояла из двух человек - руководителя, шустрого паренька с южнорусским выговором, и молодой женщины-юриста.
      - Мы должны провести независимую экспертизу, - сказал парень. - Успели уже проконсультироваться у специалистов масс-медиа. Оценку вашей
      газете они дали лестную: отметили солидность издания, достаточно высокий для провинции профессионализм…
      - А то ведь как бывает, - продолжила юрист, - газете без году неделя, поднимет шум на весь мир, начнешь разбираться - пустышка, ничего нет, кроме амбиций. Теперь для нас важно знать точку зрения "силовиков" о сути конфликта. Чем сегодня и займемся.
      Разговор этот состоялся утром, а к вечеру они приехали обескураженные.
      - Ничего не поймем, ребус какой-то. В ФСБ говорят, что у них пусто, обращайтесь, мол, в прокуратуру. Прокуроры отсылают обратно в ФСБ. Нет, надо вам, Сергей Михайлович, в Москву.
      - Мы уже писали Генеральному прокурору - бесполезно, посылают для проверки обратно, в нашу прокуратуру. Замкнутый круг.
      - Не отчаивайтесь. Скоро съезд Союза журналистов России. Хорошо бы на нем озвучить все то, что здесь происходит.
      Не знаю. Я уж устал отчаиваться. Впрочем, как сказал какой-то мудрец, не отчаивается лишь тот, кто ни на что уже не надеется.
      - Мы надеемся? - спросил я обоих Романов.
      - Так точно, командир! - ответили они в один голос.
      27 марта.
      Местный экономический еженедельник "Новый капиталист" опубликовал про нас странную заметку. Пишут, что нам несказанно повезло, якобы мы делаем на этом уголовном деле неслыханный себе пиар.
      Прочитав, Бухавец сжал кулаки:
      - Они что, дураки или подлецы?
      - И то, Рома, и другое.
      29 марта.
      Выписали отца. Наконец-то они с мамой опять вместе. Соединились. Взяли друг друга за руки, и все в разлуке заготовленные слова куда-то пропали, глаза - на мокром месте. Первой спохватилась мама:
      - Ничего, - сказала она, - я его откормлю, будет как новенький.
      18 апреля.
      Москва. Съезд журналистов. На трибуне, одно за другим, примелькавшиеся на телеэкранах лица: Познер, Попцов, Черкизов, Радзишевский… Говорили умные и горькие слова о разрушении журналистики и об умирании гласности, а больше любовались собой… В списке выступающих - и наш Николай Степанович Полозьев. Мы с ним договорились, что он зачитает заявление президиума областной журналистской организации о преследовании журналистов нашей газеты. На этот раз он легко согласился: оказывается, ему позвонило его московское начальство, порекомендовав принять такое заявление и выступить с ним на съезде.
      Наконец-то дошла очередь и до Полозьева. Он вышел на трибуну и начал нудить. О членских взносах, об учебе актива. Его никто не слушал. А заявления я так и не дождался - нудение Полозьева затянулось, и возмущенное журналистское сообщество согнало его с трибуны захлопыванием.
      В перерыве, сжимая кулаки, я отыскал Николая Степановича. Блаженная улыбка еще не сошла с его круглого личика: весь так и светился от счастья, что удалось постоять на одной трибуне с небожителями пера и телеэфира.
      - Что же ты, Коля, сука такая, делаешь? - набросился я на него.
      - Понимаешь, старик, ваш вопрос показался мне таким мелким на фоне обсуждаемых проблем…
      - Сволочь! - задохнулся я. Во рту почувствовал вкус и запах крови, как всегда в молодости перед дракой. Наверняка вырубил бы выродка, но меня шустро оттеснили от него собратья по перу.
      - Старики-разбойники, - засмеялись, - еще и выпить не успели, а уже кулаки чешутся.
      20 мая.
      …Мы прогуливались с Юрием Карловичем Шнитке, адвокатом, приглашённым Фондом гласности, по камской набережной. Невысокий, седенький, с мягкими движениями и цепким взглядом, он имел привычку неожиданно отвлекаться от темы разговора.
      - Странно, - сказал он, окидывая взглядом водную гладь, - полчаса уже здесь, и - ни одного суденышка.
      - Приехали бы вы лет пятнадцать назад…
      - Тогда наши дороги вряд ли бы пересеклись, - засмеялся Юрий Карлович.
      - Почему?
      - Другие времена, другие песни. Вы тогда, небось, коммунистом были, а меня из Ленинградской коллегии адвокатов за диссидентство выперли. Теперь же мы в одной как бы лодке.
      - Вы согласны со мной, что дело заказное?
      - Не совсем. Здесь не все так однозначно, много слагаемых - и случайных, и закономерных. А тот, кого вы считаете заказчиком, просто ловко попал в струю - в нужное время оказался в нужном месте.
      - Поясните.
      - Расклад, на мой взгляд, такой. Спецслужбы после стольких лет унижения и беспомощности начали вставать на ноги, расправлять плечи. Появилось, естественно, желание показать силу, поиграть мускулами…
      - И тут под руку попадаемся мы…
      - Так точно. И здесь интересы "силовиков" совпали со скрытыми желаниями властей, которым стала не нужна свободная пресса. Вот мотивы, а все остальное уже за исполнителями. Одни из них действуют вслепую, другие - с наибольшей для себя выгодой. Под этими другими я и подразумеваю предполагаемого вами заказчика.
      - Что же делать? Не скажешь же об этом в суде…
      - Конечно, нет. - Юрий Карлович остановился возле скамейки, жестом пригласил меня присесть. - Доказательств у нас нет, одни предположения. Да и задача лично у меня совсем иная.
      - Какая?
      Адвокат не ответил. Поудобней устроившись на скамье, он скосил взгляд направо. Метров за тридцать от нас замедлила шаг девушка в сером плаще. К ней подошел парень в синей "джинсе", приобнял ее.
      - Она идет за нами уже семь минут, - сказал Юрий Карлович.
      - Пасут?
      - Скорее, слушают. Но ничего, это мы уже проходили. Так, на чем мы остановились?
      - Вы сказали, что задача у вас другая…
      - Да-да. Но одно небольшое уточнение - у нас. У нас с вами одна сейчас конкретная задача - вытащить ваших парней, добиться оправдательного приговора.
      - Получится?
      - Думаю, что да. Если, конечно, не будем отвлекаться на всякие домыслы, мучить себя догадками. Я вчера закончил знакомиться с предъявленным обвинением - зацепки есть…
      - Журналист не является носителем гостайны, - заученно начал я.
      - И это тоже, - улыбнулся Юрий Карлович, - но главное в том, что, публикуя эту статью, редакция выполняла важнейшую общественно значимую задачу - боролась с распространением наркотиков. А в данном конкретном случае социальное зло выступило в лице негодяя-наркодилера и стоящих за ним сотрудников правоохранительных органов, о которых вы и рассказали широкой общественности. Не так ли?
      - Пожалуй, да. Сформулировано четко.
      - Тогда лады. Нам, наверное, пора?
      Мы встали и направились к оставленной в двух кварталах машине. Влюбленная парочка, наобнимавшись, рассталась: парень пошел за нами, девушка - в обратную сторону.
      2 июня.
      Забежал к родителям.
      - Соскучился по "Совраске"*, - вздохнул отец, - ты не принес?
      - Нет нигде! - прокричал я ему на ухо.
      - Нигде-нигде? Ни в одном киоске?
      - Ни в одном.
      - Жаль! - опечалился отец.
      - Суд когда? Завтра? - спросила мама, подслеповато заглядывая мне в глаза. Мне показалось, что она ищет мой взгляд и никак не может его найти.
      - У тебя все в порядке с глазами? - спросил я ее.
      - Нормально, - сказала она, чуть замешкавшись. - Не обо мне речь.
      Я за тебя молю Бога. Ты не знаешь, как там страшно!
      - А ты знаешь?
      - Знаю. Я там была. В сорок восьмом. И ты был, почти полгода…
      - Я там родился?
      Мама заплакала. Тихо, одними слезами:
      - Зачем я тебе сказала? Я обнял ее:
      - Не мучь себя. Миллионы там были. И про себя я знаю. Вот только спросить тебя все боялся.
      - Откуда?
      - Нашлись люди добрые, посвятили.
      - Ты тяжелей всех мне достался. Умирал несколько раз, уже не дышал. Мне говорили: "Оставь его, он не жилец". Я не отдавала, не спускала с рук день и ночь. Ленинградская женщина-врач так потом и сказала: "Я ничем уже не могла помочь, если бы не ты, его бы не было". Лучше не вспоминать. И я не хочу…
      - Успокойся, мне ничего не грозит. Я прохожу лишь свидетелем. А вот ребят вытаскивать надо.
      - Вытаскивай, сын, вытаскивай, у них ведь тоже матери есть.
      - Адвокат говорит, что дело выигрышное. Вот только бы судья человеком оказался.
      - Я буду молиться.
      - А ты умеешь?
      - Научилась с вами, - она улыбнулась, снова став прежней.
      - Вы о чем? - проснулся отец. - Уже уходишь? "Совраску" в следующий раз не забудь. Слышишь?
      - Надоел всем со своей "Совраской", - вздохнула мама. - Ну иди, сын, с Богом.
      * * *
      Ночью мне снилась зона. Та самая, которую я посетил шесть лет назад, отыскивая в тайне от всех место своего рождения. Она тогда уже не была действующей, здесь находились какие-то склады, поэтому и сторожевые вышки, и колючка присутствовали. Сохранилось и низкое грязно-серое северное небо, по которому ветер точно так же гнал рваные обрывки туч.
      - Больничка стояла вот здесь, - сопровождавший меня майор внутренней службы показал на заросший бурьяном пустырь. - Но она сгорела еще в восьмидесятых.
      Теперь, во сне, майор превратился почему-то в женщину-врача, осужденную по "ленинградскому делу". "В блокаду, - утешала она молодую черноволосую женщину с младенцем на руках, - дети умирали последними. Мы, взрослые, еще живы, значит, есть надежда… " "Надежда питается людьми", - прохрипел подполковник Немцов, бережно заворачивая в носовой платок свой, оказавшийся стеклянным, косой глаз.
      - Нет! - простонал я, проснувшись в липком поту.
      * Газета "Советская Россия".
      3 июня.
      Интересно девки пляшут: всё с точностью до наоборот. Потерпевший, а им оказался "суперагент", сидел в железной клетке. Подсудимые - Рома Осетров, Бухавец и капитан-мент - свободно расположились на скамье напротив судьи. Бухавец пытался даже изобразить вальяжность, сложив на груди руки и откинув небрежно голову.
      Судья меня уже допросил, задали мне вопросы гособвинитель - пухлая блондинка с двумя большими звездами на погонах синего прокурорского мундира, адвокаты.
      - Потерпевший, - обратился судья к наркодилеру, - у вас есть вопросы к свидетелю?
      "Суперагент" встал, бросил на меня быстрый, полный ненависти взгляд жгуче-черных глаз. Но, справившись со злобой, спросил вполне пристойно:
      - Скажите, господин редактор, вы думали, когда публиковали статью, о моей жене, о моих детях?
      "О ком это он? - мелькнуло у меня в голове. - Ну и наглец! Ведь известно, что семья у него несколько лет, как в Израиле, в собственном доме на берегу моря".
      Меня взяло зло:
      - Нет, не думал. А вы думали о наших женах, наших матерях, когда отравляли наших детей наркотиками?!
      Меня понесло, я уже не думал, где нахожусь и что за всем этим может последовать.
      - Ответ понятен, можете не продолжать, - сердито прервал меня судья и, снизив голос, ворчливо добавил: - Вам, журналистам, только дай волю, любого заговорите.
      "Они же заодно!" - обожгла догадка; все внутри сразу опустилось, ноги стали ватными. А судья между тем продолжил:
      - В связи с этим у меня к вам, свидетель, еще вопрос. Если бы все повторилось сначала, вы бы сейчас опубликовали эту статью?
      - Опубликовал бы. Безусловно.
      - Это ваша позиция?
      - Да.
      Я заметил одобрительную улыбку Юрия Карловича. А вот Осетров с Бу-хавцом удивленно переглянулись: ведь вскоре после обыска не кто иной, как я, в сердцах бросил: "Знал бы, во что выльется, не стал бы печатать". Я перевел взгляд на прокуроршу, она плотоядно улыбалась: попался, мол, голубчик!
      - Все, вопросов больше нет, вы свободны, свидетель, - объявил судья.
      Я вышел. В полутемном коридоре жались к стенам, ожидая вызова, другие свидетели, в сторонке, у окна, я заметил Немцова, нервно беседующего с двумя парнями в штатском. Увидев меня, он отвернулся, парни, напротив, с недобрым прищуром уставились на меня.
      Подмигнув им, я вышел на улицу. Вдоль здания областного суда вытянулась цепочка пикетчиков. В руках у них транспаранты: "Свободу Осетро-ву и Бухавцу!", "Судья, не бойся ФСБ!", "Руки прочь от независимой прессы!" Пробежал взглядом по лицам пикетчиков: большей частью наши, вся редакция вышла в полном составе, хотя я никого не неволил, никому не приказывал, просто сказал, что возражать не буду, если кто захочет поддержать в пикете своих товарищей. Захотели не только наши, редакционные, пришли авторы, друзья газеты и просто читатели. Вот и кудлатый полуседой поэт с внешностью Максимилиана Волошина собрал возле себя почитательниц своего таланта. "Только бы не начал орать стихи, - со страхом подумал я. - С него будет".
      Ко мне подошли длинноволосые юнцы с черными знаменами:
      - Разрешите присоединиться, господин редактор?
      - А кто вы, братцы, будете?
      - Анархо-экологи. Разве не видно?
      - Вставайте. Но только не хулиганьте. Без ваших там лозунгов, заявлений.
      - Есть! - сказал радостно их старший и повел свою пеструю команду на левый фланг.
      Меня тронула за рукав пожилая, пропахшая нафталином дама. Направив на меня полусумасшедший взгляд, проскрипела:
      - Вы ведь только своих так защищаете. А коснись кого из простых людей, днем с огнем вас не сыщешь…
      Ответить я не успел, задумавшись над такой непростой и обидной постановкой вопроса. Передо мной стояла милиция - старший лейтенант и два сержанта.
      - Вы здесь старший? - спросил лейтенант.
      - Вроде бы я.
      - Тогда пройдемте с нами в районное управление милиции.
      - Зачем? Не отпустим! - мигом окружила нас плотным кольцом вся женская часть редакции.
      - На предмет составления протокола за незаконную организацию пикета, - спокойно объяснил лейтенант.
      - Что за бред? Мы будем кричать! - загалдели наши доблестные журналистки.
      Прятаться за женские спины мне показалось не совсем достойным, и я поспешил успокоить их, что ничего страшного не произойдет, если я пройдусь до милиции.
      Райуправление находилось в сотне шагов от здания областного суда. По дороге мы с лейтенантом мирно спорили по поводу законности пикетирования.
      - Мне лично по барабану, - сдался наконец он, - но позвонили из прокуратуры и сказали, что вы нарушаете постановление гордумы о митингах, шествиях и проведении пикетирования.
      Зайдя в райуправление почему-то с черного хода, мы спустились в тускло освещенный полуподвал. Из полураскрытой двери камеры доносилось какое-то бормотание, виднелся край железной кровати, застланной серым одеялом. В груди у меня екнуло.
      - Что это? - спросил я лейтенанта.
      - Вытрезвитель.
      - Я трезв как стеклышко.
      - Все так говорят, - засмеялся он. - Да не бойтесь вы, нам с вами в отдел административных нарушений, он рядом, по соседству.
      - А это почему здесь? - показал я на ящики с водкой, пивом, какими-то винами.
      - Контрафакт, - пояснил лейтенант, - конфисковали у ларечников.
      "Садизм какой-то!" - подумал я с содроганием, представив, как выходит утром пациент - голова трещит, трубы пересохли, а лекарство - вот оно, рядом, но, как говорится, близок локоток, да не укусишь.
      Меня завели в какой-то кабинет. Из-за стола встал капитан, представился. Будем, сказал, составлять протокол об административном нарушении.
      - Основание? - спросил я.
      - Вот постановление гордумы, подписанное мэром города. Читайте, - сунул он мне папку с документами.
      Я прочел. Да, они правы. Прежде чем проводить пикетирование, надо за десять суток дать уведомление в городскую управу.
      …Подписав протокол, я вышел на улицу уже через дежурную часть. Навстречу мне спешил адвокат Юрий Карлович.
      - Моя помощь нужна? - спросил он.
      - Спасибо, уже нет. Они правы - нужно было уведомить.
      - Все в вашем городе не как у людей, - проворчал адвокат. - У нас, в Питере, не надо для пикетов никакого уведомления. Ну ладно, не это сейчас самое главное…
      - А что? Что же вы молчите, Юрий Карлович?
      - Оправдали, - сказал он совсем как-то буднично, без всяких эмоций в голосе и на лице.
      - Обоих?
      - Конечно, куда они денутся.
      - Что же вы молчали, Юрий Карлович! - отстранив его, я понесся, полетел, как молодой, в сторону суда.
      …Пикетчики, свернув транспаранты, расходились. На крыльце суда в окружении телекамер улыбались Рома Осетров и Рома Бухавец.
      - Судья велел подсудимым встать, - услышал я, протиснувшись поближе, рокочущий голос Бухавца. - Не успели мы с Ромкой подняться, как вскочил в своей клетке этот хер, суперагент…
      - Ну и чё? - не понял щекастый парнишка из местного телеканала.
      - Чирей на плечо. Не врубился еще? Он же потерпевшим на процессе числился.
      Все расхохотались. Меня сзади кто-то тронул за плечо. Я обернулся - капитан Осокин. "Мне два года условно присудили, - сказал он. - Но все равно спасибо, Сергей Михайлович". "Могло быть хуже, капитан", - пожал я ему руку. "Уже не капитан", - улыбнулся он.
      Бухавец между тем продолжал витийствовать, почувствовав себя телезвездой.
      - Чего тебе сейчас более всего хотелось бы? - не унимался щекастик.
      - Напиться, - важно сказал Бухавец. - Надеюсь, шеф поляну нам с Ромкой уже накрыл.
      "Я вам накрою. Я вам так накрою!" - проворчал я, выбираясь с блаженной улыбкой на лице из толпы.
      4 июня.
      Я взял с собой в аэропорт свежую прессу. В машине просмотрел ее. Почти все федеральные газеты сообщили, что на Урале вынесен оправдательный приговор журналистам областной независимой газеты, обвиненным в разглашении государственной тайны. Московские телеканалы дали эту информацию еще вчера вечером в новостных программах. Местные телевизионщики (зря старался щекастик) промолчали.
      Передал газеты Юрию Карловичу:
      - Вот видите, Москва сообщает, наши молчат.
      - Да, вам здесь не позавидуешь, - сказал он, протирая очки. "Алик, собака! - ругнулся я про себя. - Твоя, блин, работа!"
      В аэропорту времени продолжить разговор уже не было - шла регистрация на московский рейс.
      - Интересно поработали, - пожал на прощание руку Юрий Карлович. - Но расслабляться не будем - кожей чувствую, что они подадут апелляцию в Верховный суд.
      - А как же? Конечно, подадим, - раздался за спиной знакомый голос. Я обернулся - подполковник Немцов собственной персоной, в новеньком светло-коричневом костюме, в руке - потрепанный пухлый портфель.
      - О, какая встреча! - изобразил я радостное изумление. - С вас еще не сняли погоны, Петр Николаевич?
      - Сергей Михайлович, успокойтесь, - остановил меня Шнитке. - Ненависть победителей сглаживает вину побежденных.
      - Рано радуетесь. Мы еще поборемся, господа! - задергался глаз у Немцова.
      - Нисколько не сомневаюсь. Счастливого полета, - сказал я ему, а про себя подумал, что самое страшное в фанатиках - это их искренность.
      5 июня.
      Глаза отца по-детски засветились от радости.
      - А, "Совраску" принес! Молодец! - похвалил он меня. - Вот сейчас кроссворд доотгадываю и чтением займусь.
      - Ну, теперь на весь день засядет, - сказала мама.
      - И то занятие, - заступился я за отца. - Пусть.
      - Не говори. Глаза только портить. Я вот сама слепну не по дням, а по часам. Еще в больнице, когда с ногой лежала, заметила. А теперь левым глазом почти ничего не вижу.
      - Что же ты столько молчала, мама?
      - У тебя и без меня неприятностей хватает. Теперь-то хоть они отстанут?
      - Не знаю.
      - Вот и я со своими болячками под ногами путаюсь. Вы, ребята, уж простите меня, что навязалась на ваши головы…
      - Заканчивай, мам, чтоб больше не слышал!
      Она как-то вмиг лицом повеселела. Заковыляла, громыхая клюкой, на кухню ставить чайник.
      "Господи, - подумал я, - и ради чего мы, люди, друг друга так мучаем? Боремся, воюем, ненавидим… Ради чего? Жизнь все время отвлекает нас на эти пустяки, и мы даже не успеваем заметить, как она проходит".
      - Шесть букв, вторая "у", - подал голос отец, - участь, доля, жизненный путь…
      - Не знаю.
      - А ты подумай.
      - Может, судьба?
      - Судьба? Гм, точно - судьба. Судьба, брат, злодейка! Вместо послесловия
      Маме сделали операцию - вставили искусственный хрусталик. Теперь она читает нашу газету от корки до корки, пристрастилась также к женским детективам. Отцу мы изредка покупаем "Совраску". Начитавшись, он ругает америкашек, олигархов и монетизацию, а мать ругает перекрасившихся коммунистов, ставших олигархами. Так и живут.
      Осенью состоялось заседание Верховного суда. Приговор областного суда оставили в силе. Сразу же позвонил из Москвы адвокат Юрий Карлович. "Впервые за много лет, - сказал он, - я поверил в нашу судебную систему".
      Маринка родила Роме Осетрову дочь. Теперь он в нашей газете уже не работает - пригласили в богатое московское издание. "Мне семью содержать", - сказал он на прощание, понурив голову. Иногда мы, очень редко, встречаемся.
      Роман Бухавец тоже у нас не работает. Жаль, но вскоре после описанных событий он, почувствовав себя звездой первой величины, стал прогуливать, срывать задания. Пришлось мирно расстаться.
      Губернатора назначили федеральным министром. Вместе с собой он взял
      в Москву Алика Черкашина. Тот "пиарит" теперь активно шефа в центральных СМИ.
      Леня Ковалев умер. Умер, как и жил. Когда в реанимационной палате кому-то из соседей стало плохо, Леня, не дозвавшись медсестры, каким-то чудом слез с кровати и пополз за помощью. Так на полу и умер.
      Как-то в московском поезде я встретил полковника Осиповича, курившего в тамбуре. В курчавой голове его прибавилось седины, но взгляд африканских глаз был по-прежнему спокоен и печален.
      - Уезжаете? - спросил я его. - Совсем? Он кивнул.
      - Переводят?
      - Нет, в отставку.
      - Что так?
      Он не ответил. Молча, пожав мне руку, пошел в свой вагон. Я взглянул в окно. Мокрый тяжелый снег падал сплошной стеной - совсем как в ту зиму. Теперь на подступе новая зима. Я по-прежнему редактирую газету и еще сильнее боюсь неурочных телефонных звонков.
 

      * * *
      По грязному снегу,
      не важно - куда и откуда -
      с фильтровой цидулькой в унылых бесцветных губах,
      в китайской одёжке идёт потребитель "фаст-фуда",
      заложник рекламы,
      которой мой город пропах,
      как бомж суррогатной,
      съедающей печень настойкой.
      Идёт - горожанин -
      такой же, как многие.
      Он идёт и не видит
      таких же идущих -
      настолько в себя
      (по макушку - самим же собой) погружён.
      Не видит - меня.
      Но печалит не это,
      а то, что,
      не видя друг друга,
      проходим,
      как многие,
      сквозь друг друга,
      а день - растворяется в воздухе,
      точно остывшего пепла
      едва различимая горсть.
      ПЕРМИНОВ Юрий Петрович родился в 1961 году в Омске. Член Союза писателей России. Редактор газеты "Омское время". Автор четырёх поэтических сборников. Печатался в журналах "Наш современник", "Москва", "Новая книга России", "Сибирские огни", "Алтай", "Ара" (Казахстан) и других изданиях…
      * * *
      Что делать, когда ни копейки,
      а ужин - отрава?
      Не стал бы я думать об этом нисколечко,
      но соседи воюют - семейная пара! -
      за право последнего слова,
      насколько я понял…
      Давно
      они не шумели -
      бюджетники тихие…
      Ужин
      съедобен, конечно,
      хотя он - всего лишь
      лапша китайская
      на кипятке россиянском.
      К тому же,
      насколько я понял,
      у них за душой - ни гроша.
      Так, стало быть,
      эй, голодранцы-товарищи, ухнем?
      …Затихли соседи -
      вечерняя телепора.
      Дежурит наш разум -
      вконец возмущённый - на кухне,
      где суп выкипает, как водится, из топора.
      * * *
      Дни выходные
      я давным-давно не трачу на безделье и на пьянки.
      В один из них - зашёл в осинник, но увидел там
      лишь скорбные поганки.
      Дышать мешала сумрачная взвесь мошки, но я - печален был, покуда не озарило: всё-таки не здесь в рассветный час повесился Иуда.
      Я был вовсю природой увлечён!
      А то, что жизнь - скупится на подарки… Так тут поганки вовсе ни при чём. Причём почти съедобные поганки.
      * * *
      Немного отъехал,
      и смута - владычица сердца. Да я же вернусь - не пройдёт и недели! - домой.
      Кавказец небритый горюет без единоверца, косится в тревоге на сидор потрёпанный мой.
      А помнишь, товарищ.
      А может быть, нам подкрепиться? - Мне мама в дорогу таких пирожков напекла, что пальцы оближешь!..
      Приносит бельё проводница -
      печальная тётя.
      Свистит заоконная мгла…
      А будешь, товарищ, огурчик сибирский? - Ножа не найдётся, попутчик - таинственный, словно бабай? Моя ли твоя понимать разучилась, южанин? Твоя ли моя ничегошеньки не понимай!
      А помнишь, товарищ.
      Мы люди, товарищ, не волки! Никто никому в этом поезде вовсе не "ху"…
      Здесь нижние полки не хуже, чем верхние полки, - напрасно об этом не ведают
      там, наверху.
      1991-2006
      Антисоветскую литературу
      в букинистический нервно сдаёт
      некто потрёпанный.
      После "микстуру"
      купит,
      соседа возьмёт в оборот, дескать, займи - не хватило чекушки на опохмел одинокой души, дескать, "отец мой сидел за частушки, жизнь прогорбатился твой - за гроши, значит, должны мы друг другу."
      И фиги
      спрячет в карманы последних порток.
      .Проданы антисоветские книги, каждая - водки палёной глоток.
      ШИРОКА СТРАНА МОЯ РОДНАЯ…
      Ст. Куняеву
      Радио бубнит про холокост…
      Сивка-Бурка, вещая Каурка, отвезёт сегодня
      на погост - в домовине - "русского придурка".
      В "ящике" - черно от воронья, радостно, гламурно и пушисто.
      Поминает скорбная родня
      в деревеньке "русского фашиста"…
      И разносит яростным норд-остом - с южных гор до северных морей - пепел от погоста до погоста необъятной Родины моей.
      * * *
      Судьбы не стоят все мои докуки, хотя без них - она была б иной.
      Отставлю их! - Болят у мамы руки, родные руки, пахнущие мной - ещё младенцем.
      Эта боль - от сердца! - От всех моих падений и докук.
      Болят у мамы руки, но младенца того - она не выпустит их рук.
      ОТЕЧЕСТВО
      Получил я письмо от конторы какой-то - напиться захотелось: чуть было всю душу не выела горечь. Вроде что тут такого? - Чиновные - скучные - лица обратились ко мне: "Уважаемый Юрий Петрович!.."
      Неужели. старею?
      "Петрович!" - зовёт в домино поиграть во дворе чистокровный бухгалтер Абрамыч.
      Что ж теперь - о здоровье заботиться, мол, не одно, так другое, печально глотая снотворное на ночь?
      Но - подумал: неужто бесчувственным, словно броня, стал я, дурень, от жизни-жестянки (местами - убойной)? Нет! - По отчеству пусть называют почаще меня: в нём живёт мой отец! Мы по-прежнему вместе, родной мой!
      Да, слегка полинял я, дыхалка - не та, и давно
      не влюблялся (что - хуже), седею. Подумаешь, "драма"!
      …И кричу из окна я: "Абрамыч, бросай домино, заходи помянуть - по-соседски - Петра и. Абрама".
      * * *
      Даже не думал ещё: "А много ли надо для счастья, чтобы исчезла бесследно срывов моих череда?.. "
      "С Богом, сынок, иди, с Богом, сынок, возвращайся!" -
      каждое утро мама мне говорит, когда
      я ухожу на работу - буднично и торопливо,
      или туда, где просто ждут не дождутся меня.
      Сердцем вбираю капли утреннего прилива
      света небесного, веры в небыстротечность
      дня.
      Знаю - пройдёт он быстро,
      что до минуты роздан
      будет хорошим людям,
      да только не хватит на
      всех,
      что не радует.
      Если я возвращаюсь поздно, свет пропекает до сердца - из маминого окна.
      Ну а какого такого ещё-то мне надобно счастья…
      Ночные светила не дышат
      под гнётом небесного льда.
      "С Богом, сынок, иди, с Богом, сынок, возвращайся." С Богом.
      Конечно, родная.
      А без тебя мне - куда?..
 

      МИХАИЛ, КОТОРЫЙ ЖДЁТ
      1
      В этом селе давно нет электричества. Здесь осталось всего семь живых изб. Остальные - их с десяток - заколочены, одна изба на холме зияет насквозь выбитыми окнами и вырванной дверью - в позапрошлую весну голодный медведь нахулиганил, заходил, искал еду.
      Его потом геологи, проезжавшие на старом бэтээре, пристрелили…
      Перед зимою трое старух из своих избенок перебрались в избу побольше к Алле Митрофановне, грузной и доброй старухе, страдающей ногами. Время от времени бабки расходятся по своим халупам, идут, спотыкаясь, пона-ведать, да кто туда сунется? Вокруг безлюдье.
      Навестят хозяюшки свои осевшие хоромы, заберут из сеней три-четыре полена и понесут Алле - они же в долю вошли, зима грозной может оказаться, вот уж две зимы подряд кисельные, это не к добру, придется, верно, печь топить со светла до светла…
      Но пока что тепло, выпал снег и растаял, даже цветистым паром изошел… на смородине почки новые набухли…
      - Наверное, правду говорят по радио, - отчаянно объявляет одна из трех перехожих, Клавдия Петровна, - скоро конец света!
      Краснолицая, с носом-бульбой, с плечами-шарнирами, некогда певунья
      СОЛНЦЕВ Роман Харисович (1939-2007) родился в с. Кузкеево (Прикамье). В 1962 году окончил физмат Казанского университета и в 1973 году - Высшие литературные курсы в Москве. Работал физиком, радиометристом в геологических партиях, учителем в школе. Автор около двух десятков книг стихов и прозы. Пьесы ставились в театрах Москвы, Ленинграда, Львова, Красноярска
      и плясунья, в леспромхозе работавшая учетчицей, ныне движется с палкой, давление замучило.
      - Ты преувеличиваешь, радио во все времена занималось пропагандой, - туманно возражает другая бабуля, Ольга Афанасьевна. Строгого, постного вида, с тонкими губками, она когда-то, говорят, была первая красавица. Из-за нее будто бы какой-то начальник партбилета лишился, а потом, крепко запив, утопился в реке в самый ледоход - нырнул рыбкой под льдину.
      Третья же бабка, маленькая, как девчонка, Нина Тихоновна, все время, слушая своих подруг, то ли смеется, то ли плачет, не поймешь, голосок тоненький…
      - О чем вы спорите? Давайте поговорим о любви… - и снова хихикает.
      "Гостиница" Аллы Митрофановны стоит в центре села, рядом со сгоревшим магазином (от него лишь кирпичный черный фундамент сохранился). Окна у Аллы Митрофановны чистые, наличники с узорами по краю вроде птичьих хвостов, крашены голубой краской, крыша железом крыта красным, ворота и калитка не падают, во дворе мотает головой корова Нюра, единственная на все село, мычит и жует комбикорм.
      Сама Алла Митрофановна говорит весьма негромко, значительным баском. Скажет фразу, улыбнется и некоторое мгновение молчит, словно ждет, оценил ли собеседник всю глубину ее слов, или нет. Она когда-то была женой председателя лесхоза, председатель давно помер, еще до того, как распался СССР и все колхозы-лесхозы с молотка пустили…
      Вечерами эти четверо старух поют.
      Летят утки, летят у-утки И два гуся…
      Кого люблю, кого люблю, Не дожду-уся…
      Если миновать соседний огород с заколоченной вертикальными досками, как забором, избушкой, то можно увидеть совсем рядом с овражком добротный домик с топориком и ведром, подвешенными к стене, которая смотрит на улицу, над крышей стрекочет флюгер. Здесь обитает Софья Григорьевна, язвительная и умная старушка в очках, с сургучной родинкой на щеке. Мать Героя Соцтруда, который до сих пор что-то строит в далекой дружественной Индии.
      У нее вечерами подолгу горит керосиновая лампа - старушка, усмехаясь, читает книги. У нее их - сотни на прогнувшихся стеллажах.
      Это она и включает порою очень громко свой радиоприемник на батарейках, выставив его на подоконник, чтобы знало село, что происходит в стране и мире.
      - …чтобы еще выше поднять благосостояние народов Российской Федерации… На этом совещание закончилось. А теперь слушайте музыку.
      А по другую сторону овражка, прямо за провисшим деревянным мостиком, который на ветру шатается и скрипит под ногами, если вы решитесь здесь пойти, на серо-зеленой поляне, среди пней и рогатых выворотней, можно сказать, в выкорчеванном лесу, таится новая избенка старика с козлиной бородой по имени Петр Павлович.
      Изба не совсем новая - старик с приезжавшим в июле сыном разобрал ее (она стояла у самой воды) и перевез на тракторе дорожкой через дальнее поле, докуда не достает овраг, на новое место.
      - Поживу подальше от женщин, - сказал дребезжащим голосом Петр Павлович. Впрочем, Софья Григорьевна, посмеиваясь, уверяет, что раньше он откликался и на Павла Петровича…
      А герой нашего рассказа - молодой парень Михаил Честнов, он же и есть тракторист, человек приезжий - устроился, не побоявшись ничего, в избе на берегу, среди ивняка, возле вертлявой речки Беглянки.
      Жилье оказалось дешевым, поскольку вода в каждую весну подмывает глину и вот-вот унесет халупу. Но пока что изба цела, даже не накренилась, не поползла, однако до яра всего метра полтора…
      4*
      Конечно, Михаил мог бы занять в селе любую пустующую избу с заколоченными окнами - хозяева лет десять как не появлялись, да и живы ли… А если бы и появились, вряд ли бы осердились. Дерево без человека гниет. Да и Михаил наш - парень, кажется, хороший, не пьет, по-черному не ругается. У него крепко вылепленное лицо сибиряка, правда, иногда с растерянной улыбкой на губах, как у человека, который умнее своего лица…
      Он эту избенку у реки купил у бывшей продавщицы Калерии Потаповой, ныне проживающей в Поселке геологов, та брякнула - назвала сумму, не подумав, из жадности, а брать деньги уж и стеснялась. Деньги, по правде говоря, маленькие, но она думала: ей и этих не предложит бывший горожанин.
      А он дал. Дело еще в том, что сама-то изба крепкая, с лиственничным фундаментом и полом, с четырьмя широкими нестандартными окнами, и вид красивый - на плес, на дальний синий бор. В речке внизу рыба какая-никакая, а в бору - грибы да ягоды.
      Если Настя приедет, они тут заживут, как в сказке.
      2
      Только вот не едет случайная его зазноба. Та самая зазноба, что довела его при первой же встрече, вот привязалось слово, до озноба. "Зазноба до озноба" - так и окрестил ее приятель Михаила, артист городского театра Артем, приятель по армии. Он хороший парень, уже сам женатый, он горячо одобрил выбор Михаила.
      - Зазноба до озноба, блин!.. До гроба, блин!..
      И познакомились-то случайно - в парке, возле колеса обозрения. Стояли Михаил, кучерявый Артем, жена Артема Зоя и их дочка Нюся, ели мороженое и вдруг слышат - наверху, над деревьями, девичий голос визжит и хохочет:
      - Ой, не могу, ой, упаду… ой, держите!..
      Как увидел ее уже на земле Михаил, так и сказал себе: красивая какая! Волосы соломенные во все стороны, а личико маленькое, сама тоненькая и смеется по любому поводу. Веселый такой одуванчик! Это ничего, что работает официанткой, хорошо, что не в ресторане, где пьянь и где пристают, а в кафе "Чайнворд". Название, конечно, дурацкое…
      - Дурацкое!.. - смеясь, соглашается Настя. - Но чай там зеленый пьют. А хочешь - и синий заварим.
      - Откуда же синий? - удивляется Михаил. - Чернила, что ли? - И показывает левый кулак, где синие буквы выколоты: МИХА.
      - Да ну тебя!.. - отталкивает Настя Михаила ладошкой. - Ежевичный! Смородинный! - И вдруг: - А почему Миха, а не Миша?
      Михаил смутился, не сразу нашелся, как объяснить.
      - Так пацаны звали… ну, вроде клички.
      И не сразу, только через месяц или два, признался Михаил, что он отсидел по глупости два года в колонии, лес пилил и больше с водкой знаться не будет никогда.
      - Это ты правильно! - согласилась Настя. - А что сидел, забудь. Сейчас кто только не сидит! Даже депутаты. - И девушка снова хохочет и ладошкой отталкивает Михаила, хотя он и не напирает на нее, просто рядом стоит. Привычка забавная у девушки.
      Все хорошо складывалось у Михаила: и поцеловались они, и переспали на даче у Артема, пообещали быть друг другу верными… и работа у него появилась, и жилье в общежитии… да только вот стала приставать к нему знакомая по лагерю шпана: пойдем на дело.
      - Я завязал, - горячась, шипел Михаил на улице, когда парни уже в третий раз подловили его у ворот шиномонтажки. - Я жениться хочу.
      - И женишься! - убеждал со стоячими, как у рыбки, глазами Коля-колокольчик, главарь шпаны. - Чё тебе сейчас жениться? Ни хаты своей, ни колес.
      "Мы уедем!" - чуть не вырвалось у Михаила, да вовремя язык прикусил.
      Вяло пообещав подумать, он в тот же день рассказал об этих встречах Насте. И та впервые не смеялась, даже переменилась в лице, и ладошкой в грудь больше не толкала.
      - Ой-ёй-ёй, - сказала Настя. - Они тебя заставят. Вот меня в ресторане "Якорь" воровать заставляли тетки… я сбежала в чайную. Денег всем надо, но ведь стыдно… мама меня крестила в четвертом классе…
      "Что же делать?" - хотел было спросить Михаил у подруги. А та уже отвечала:
      - Тебе надо уехать. А я к тебе приеду. Вот заработаю тысяч двадцать и приеду.
      - Я сам заработаю! - смутился Михаил. - Я и механик, и водила, и плотничать умею. Давай сразу уедем.
      - Нет, я сейчас не могу. Да и должно же быть приданое у невесты! - снова зазвенел ее смех. - Ты найди, куда, напишешь мне, и я к тебе приеду, Мишенька!
      Так и договорились. Она жила с матерью в маленькой квартирке на улице Щорса, Михаил записал адрес вместе с индексом и на междугородном автобусе рванул на Север искать пристанище.
      И вот нашел - позабытое если не Богом, то уж начальством точно - старое село. Здесь от водки помер тракторист Игнат, а трактор во дворе остался ржаветь, хоть и под пленкой. Вдова Игната из районного центра приезжала, где у дочки живет, старые шубейки забрала (мыши могут зимой из-нахратить), она и разрешила Михаилу взять механизм в аренду. Только чтобы каждый месяц пересылал ей по ее нынешнему адресу треть заработка. А бабки из села проследят. Ведь вся работа здесь - это им же огороды вспахать да дров из лесу привезти. А живут они на пенсию. Ни одного рубля не упустят женские глаза.
      - Согласен, - сказал Михаил. - Всё по уму.
      Конечно, много тут не заработаешь. Но постепенно нашлись и другие заказчики, из города: то пару кедровых хлыстов попросят притартать им до шоссе для столярного дела, а то охотнички или горе-рыбаки завязнут в своих низкозадых машинёшках на болоте, только вытащи - денег не пожалеют…
      3
      Михаил в первых же письмах похвастался, рассказал своей милой невесте, какой у него замечательный трактор.
      "Настенька, это как бы старый "Кировец", но лучше, зверь! К-701, весь желтый, будто под лаком, краска хорошая. Только в одном месте отбита, поржавела… Движок 235 лошадиных сил, представляешь? Длина - шесть с половиной метров, ширина - три, а высота - почти четыре! Слон! Трансмиссия с постоянным зацеплением шестерен с гидромуфтами… Число передач переднего хода - не угадаешь!.. 16! А заднего - 8! Рулевое управление с гидравлическим приводом… даже ты сможешь одним пальчиком управлять!"
      Настя ответила: "Я очень рада, что у тебя такой трактор! Такой широкий, большой. Наверное, когда ты едешь по тайге, все медведи разбегаются!"
      Может быть, она медведей боится?.. Михаил немедленно ответил, что медведей в округе давно уж нет. Даже следов не видать. Только лось недавно проходил мимо… кричал…
      Но где же Настя? Вот уже лето миновало, осень вопит птицами над землей, а она все не едет. Михаил пишет ей, что кое-что заработал, даже отложил. А милая невеста в ответ: пусть Михаил подождет еще немного… мать заболела… у подружки беда - квартиру обокрали… а деньги ей тоже удастся хорошие подзаработать - осенью много свадеб играют в кафе, проводятся всякие корпоративные вечеринки…
      Раз в неделю Михаил ходит за ее письмами в Поселок геологов, пешедралом, экономит горючее - здесь недалеко, около десяти километров. Правда, не каждую неделю получает ответы, но получает…
      "Милый, - пишет она, - кудрявый мой (хотя Михаил вовсе не кудрявый), я соскучилась по тебе, как птичка по лету!"
      Не умея красиво сочинить, он отвечает ей, что тоскует по ней, как революционеры в царское время тосковали по свободе… или как мужики в ледоход - по другому берегу…
      В селе гадают: что привело здорового, молодого парня в этакую глушь. Прячется от суда?
      Но если бы Михаил прятался от суда или следствия, он бы писем своих с обратным адресом и фамилией на почту не носил. Почта - учреждение государственное, если ищут - она всегда поможет. А чужую фамилию на конверт не поставишь - письма до востребования выдают, если только паспорт предъявишь.
      От призыва в армию хоронится? Михаил прекрасно понимал подозрения старух. Он как бы ненароком, но с умыслом, конечно, показал военный билет Алле Митрофановне, к которой заходил по ее просьбе, переданной через маленькую, с тоненьким голосом Нину Тихоновну:
      - Алла просит дверь смазать… поднять ее сил у нас нету, а скрипит… - И хихикает старушка, словно имеет в виду не смазку двери, а что-то другое.
      Конечно, Михаил сбегал (он быстро ходит) в "избу-гостиницу" с баночкой машинного масла, смазал шарниры и в доме, и в сенях. И как бы случайно выронил на пол свой военный красный билет со звездой на обложке, поднял и - в карман. В знак признательности старуха подарила ему трехлитровую банку засоленной капусты.
      - Да у меня своя есть!.. - побагровел от смущения Михаил. Он всегда сильно краснеет. - Я ж купил, солил… и огурцы есть…
      - Знаем, знаем, - басом отвечала Алла Митрофановна. - Ты мужик с руками, да все равно в этом деле новый. Тут и с чесночком, и с укропом…
      Михаил брел к своей избе, прижав к груди банку, пряча глаза. Зачем?! Да ведь не откажешься. А ему уже Софья Григорьевна подарила такую же огромную. И все другие бабули из своих погребов подоставали: Нина - брусницу замоченную, Ольга - помидоры миниатюрные ("фонарики"), а Клавдия - компот из черноплодной рябины, давление понижает.
      - Не перестарайся, - хмыкнула старуха. - Не то приедет твоя краля - да и уедет.
      Давно уже поняли сельчане, что Михаил не случайно здесь живет, а человека ждет. Да и как не понять - зайди в его избу: справа, в красном углу, где иконы у добрых людей стоят, сверкает в рамочке фотография Насти. Смотрит городская девица с пышными белыми волосами на деревенских людей и зубы скалит..
      Так теперь и прозвали Михаила: "Михаил, который ждет".
      Конечно, к ее приезду он и сам кое-что подготовил по хозяйству. Первым делом утеплил окна - купил в районном центре поролоновые ленты, аккуратно наклеил поверх щелей и на внешних, и на внутренних рамах. Затем нарубил дров и занес в сени - получилась в два ряда и в рост Михаила поленница из отборных березовых поленьев. Грянет метель - можно и во двор не выходить. Одна неприятность - уборная далеко, внутри клети. Общую крышу Михаил, конечно, обновил, привез унитаз, поставил, ковриками пол устлал. Лампочку на три вольта подвесил, тонкие провода к батарейке провел, выключатель привинтил к боковой доске. Нажмешь - свет загорается.
      В избе, конечно, электричества нет, только фонарик, для длительного пользования батареек не напасешься, но зато имеются две керосиновые лампы.
      Под избой - глубокий подпол с крышкой, там выстроились банки с припасами. И в деревянном отсеке купленная у старух картошка - посадить и вырастить свою Михаил не успел. И морковь, и свекла там хранятся. И в новых женских чулках, специально купленных Михаилом, висят репчатый лук и чеснок. Мы не боимся тебя, зима!..
      Ах, не едет, не едет невеста…
      4
      Но почему же в селе так мало народу? Еще не весь лес в округе изведен… брусники-черники-клюквы по холмам и логам море… И рыба в реке большая ходит… недавно городские парни, которым Михаил помог вытащить из тины "Ниву", поймали трех осетров… На вопрос Михаила, почему же народу здесь мало осталось, Алла Митрофановна только усиками шевелит да львиной лапой машет.
      - В чужую душу не залезешь…
      Не сразу понял Михаил, что местные старухи не хотели бы спугнуть его. Еще снимется с места да уедет молодой человек, совсем скучно тут станет.
      Все объяснила Софья Григорьевна, бывший директор школы, которую давно разобрали на дрова из-за отсутствия детей:
      - Радиация, Миша… Если выйдете на северную околицу, ну, где домик без окон и дверей, углубитесь в лес километров на семь, то увидите на полянке, там, на земле, большой цементный блин.
      - Блин? - улыбается Михаил.
      - Блин. В диаметре метр, а то и пошире. Под ним - скважина.
      - Артезианская?
      - Если бы. Для геофизиков ее сверлили. Ну и спустили туда маленькую бомбочку… взорвали. Вы же знаете, Миша, звуковые волны, волны сжатия расходятся в разные стороны, а потом, отразившись от плотных слоев, от коренных пород, возвращаются.
      - Это как эхолот, - понимает Михаил. - В армии мы, помню, обследовали одно озеро. И что, там урановая руда оказалась?
      - Если бы. Бомба сама была урановой. Или плутониевой, не важно. Маленькая бомбочка.
      - Как?! Прямо возле живых людей?! - удивился Михаил. - Я слышал, в пятидесятые годы в Оренбургской области шарахнули прямо над землёй, рядом с войсками… испытывали, так сказать, советского солдата.
      - Да, да, - сверкая очками, сурово кивала гостю бывший директор школы. - Ну, там понятно, преступление из-за невежества и наплевательского отношения к людям. А тут… уже в восьмидесятые годы… генералы приезжали, академики… заверяли, что скважины сверху залиты и никакой радиационной грязи не будет.
      Старуха помолчала, достала из коробки "Беломора" папиросу, закурила, пуская дым в сторону.
      - Вы не курите?
      - Курю, но не хочу…
      - Какой вы деликатный. Вы мне нравитесь. Так вот, молодой человек, собственно, радиоактивной грязи не было. Говорят, кое-где была на других скважинах… а тут она не вылезла. Но всякие изотопы, как выяснилось, про-цедились в нашу речку. И рыбу отсюда есть нельзя. - Увидев изумленные глаза Михаила, пояснила: - Ну, не рекомендуется. И грибы тоже собирать не стоит. Вы же знаете, они абсорбируют все, что есть вокруг.
      - Вот все и уехали отсюда?
      - Да. Перебрались выше по течению. Там, считается, вода хорошая. Хотя рыба, вы понимаете, не знает границ. Вот почему мы сразу вам посоветовали брать воду из колодца по эту сторону села. Любые соли, любые яды диффундируют вниз. Здесь я измеряла радиацию - не больше восемнадцати.
      - Микрорентген в час? Но это тоже много. - Михаил немного разбирался в радиационной безопасности.
      - Это немного. Нормальный фон. Если вы измерите радиацию любого мха, будет больше. - Старуха, морщась от дыма, погасила папироску в тарелочке с желтыми пятнами на дне. - А уехали… тоже из невежества. В конце концов, испарения… дожди… нет на земле места, где был бы чистый зеленый рай. Я из принципа осталась. В городах, между прочим, радиация повыше - ГРЭС и ТЭЦ топят углем. А уголь "фонит", только все молчат об этом. Вы сами родом откуда?
      - Из Ачинска.
      - Родители живы?
      - Да. Папа - инженер на глиноземном.
      - Что такое глинозем, знаете?
      - Ну, да. Оксид алюминия. Его из нефелиновой руды выпекают.
      - Правильно. А далее по цепочке алюминий, так? А сопутствующие бя-ки какие? Фтор, бензопирен… А это что такое? Рак легких… туберкулез…
      Вспомнив, как отец уже много лет кашляет (правда, и курит!), Михаил молча сидел, опустив голову.
      - Когда все в городах начнут задыхаться от дыма, слабеть от токсичных веществ, народ побежит к природе.
      - Вы думаете, и сюда вернутся? - с недоверием хмыкнул Михаил.
      - Думаю, вернутся. Это же для кого-то родина. Тут могилки наших близких. По западной окраине тайга чистая. Ну, рыба, да… с красными язвочками… так не надо ловить налимов и осетров, они жуют ил… но щука, например, бегает вверх-вниз… да и слышала я, в теле этой хищницы радиация не задерживается, потому что она кормится верховой мелочью.
      - Вы всё знаете… - удивленно пробормотал Честнов. - А вот ко мне Настя не едет… наверное, ей рассказали про наше село.
      - Да вряд ли, - покачала седой головой с собранной на затылке шишкой волос Софья Григорьевна. - Таких деревень в наших краях много. А у нашей и название потерялось. Была Андреевна, потом Сталинка (говорят, тут проходил вождь народов в начале прошлого века), потом Новая Андреевна, потом село Тихое… а теперь уж тише некуда.
      И старуха сипло рассмеялась и встала.
      - Так что вы на этот раз хотели попросить? - Михаил к ней приходил время от времени за хорошей книгой. Ту, которую он читает, он обертывает в старую газету, и это очень понравилось бывшей учительнице. - Вот, не желаете ли воспоминания маршала Жукова?
      - Я читал, спасибо.
      - А воспоминания генерала Гудериана?
      - Это немецкого генерала? - удивился Михаил.
      - Да. Купила на вокзале, когда в город ездила к внуку. Умная книга. И о русском солдате хорошо говорит. Он же учился в СССР, в Академии генерального штаба…
      Михаил слышал об этом в армии. И наверное, мемуары фашистского генерала очень интересны. Но ему бы сейчас что-нибудь про любовь…
      Старуха догадалась - протянула парню томик Бунина, "Темные аллеи".
      5
      Но почему же не едет милая Настя?
      Пишет снова, что мать хворает… что сменщица заболела и никак нельзя оставить работу в кафе…
      "Миша, я тебя часто вижу во сне и целую, целую, целую… А ты вспоминаешь обо мне?"
      "Конечно, вспоминаю. Даже не то что вспоминаю - все время помню. Вот нашим бабулям сухостой везу - а о тебе думаю, у нас-то березовых полешек полные сени. Если даже мороз до мая - хватит".
      "Милый Миша! Сегодня проснулась, а в окно стукнулась синица. И смотрит, и смотрит. Думаю, не от тебя ли привет? А мама говорит: синица не к добру, даже к смерти бывает она. Я вся в тревоге: как ты там? Говорят же: закон - тайга, медведь хозяин. У тебя ружье-то есть? Береги себя. Настя".
      "Милая Настенька! Медведей сто лет здесь не видели, а и зайдут - у нас целая артиллерия. У старика Петра Павловича двухстволка-переломка, у меня от прежних хозяев берданка, жаканами заряжена, да у Аллы Митро-фановны "тозовка" со старых времен в сенях висит. Так что никто сюда не сунется. Когда же ты приедешь? У меня припасены и малосольные огурцы, и помидоры, и всякая ягода… Одна бабуля кутенка мне подарила, белая
      пушистая лайка, ну прямо как шар. Я учу его разговаривать, а иногда перед горящей печкой мы песенку про тебя и меня сочиняем… он подпевает…"
      "Я очень тронута, что ты с собачонкой песенку про нас сочиняешь. Значит, по-настоящему любишь. А как зовут песика?"
      "Милая Настенька, до твоего приезда я решил ему имени пока не давать… вот как ты назовешь, так и будет… "
      "Я так рада, что у тебя есть друг…"
      Наверное, рада. Но письма-то все короче. Да и реже. Иной раз за две недели одно письмо. И тяжелые сомнения начинают одолевать Михаила. Упрекать Настю за нерешительность он не может - что же поделаешь, если у матери ноги больные… вон у Аллы Митрофановны в деревне вены какие на ногах, Михаил случайно подметил, когда ей шарниры на калитке смазывал (скрипят), а хозяйка на крыльцо вышла босая. И с тех пор мерещится Михаилу, что у Настиной матери точно такие же ноги - в буграх и синих выпуклых трубках вен…
      И если сменщица захворала, ОРЗ подцепила, хрипит, то, конечно, до работы с клиентами ее допускать нельзя! Здесь, в деревне, у Клавдии Петровны, например, тоже нос красный и в груди клекот, холодной воды с утра попила… а может, радиация попала, как она объясняет соболезнующим.
      И все кажется Михаилу, что сменщица у Насти ну точно такая же, как Клавдия Петровна, только моложе, понятно, но у нее нос такой же багряный и губы обметало… Тут бы и самой Настеньке надо подальше от нее держаться…
      А время идет, рано смеркается, ноябрь. В прежние времена в эту пору, говорят старухи, свадьбы игрались, из деревни в деревню нарядные люди ходили с гармошками и пели.
      Птиц давно уж нету, улетели на юг. Но снег до сих пор не выпал, на Сибирь не похоже. В ведрах за ночь вода разве что тонкой ледяной пленкой покрывается. Тепло! Временами сильнейший ветер с юга мчится, как поезд над тайгой, доносит запах гари… где-то лес горит…
      И песик скулит на крыльце. Тревожно ему, и у Михаила тревога на душе. И решился Михаил: надо, пора съездить в город, повидать любимую. Долго колебался - не обидится ли? Толкнет в грудь и без всякого смеха воскликнет: ты меня подозреваешь в неверности?!
      Последней каплей на невидимых весах сомнений стали слова Нины Тихоновны. Проходила эта маленькая старушенция в красном платке, в ватной фуфайке и драных "канадках" мимо ворот Михаила, а он стоял на крыльце, уныло глядя за речку, за холмы и сизые леса.
      Старушка остановилась, прохихикала:
      - Не уследишь отседа, милый дружок, мы, женщины, народ лукавый… - И дальше прошастала, Баба-Яга подковерная.
      Вот и двинулся в дорогу Михаил - пешком до Поселка геологов, оттуда на попутном грузовике до райцентра, а дальше - на вполне еще не старом, длинном немецком автобусе до самого города…
      Понятное дело, оставил собачонке без имени хлеба и костей. И прихватил у бабуль письма детям и внукам - перед отъездом всех обежал, и все ему торопливо конверты надписали, кроме старика Петра Павловича - обиделся на сына, больше не приезжает сын…
      Михаил обдуманно оделся - на него с уважением поглядывали попутные женщины. На парне новый пуховик пепельного цвета, под пуховиком - сизый шерстяной костюм в мелкую полоску, на голове шляпа чуть косо нахлобучена (знай наших!), на ногах ботинки бразильские на протекторах.
      6
      Город после трех месяцев жизни в глуши показался Михаилу чужим, слишком шумным и бестолковым. Один только здесь был человек, которому Михаил доверяет абсолютно, - артист Артем Ильин. Прежде чем пойти в кафе "Чайнворд" или домой позвонить Насте, с матерью ее переговорить, надо все же с другом посоветоваться.
      Уже подошло послеобеденное время, половина четвертого. У Артема работа в театре (спектакли) - с семи вечера. Утром - с одиннадцати до обеда репетиции. Сейчас самый момент его дома заловить.
      Михаил позвонил в дверь, из-за двери послышался голос жены Артема:
      - Кто там?
      - Это я, - радостно ответил Михаил. Он страшно волновался. - Я, Миша Честнов.
      - Артема нет дома… - сказала чужим голосом жена Артема. - А у меня голова болит.
      - Извините… - стушевался Михаил. От волнения он забыл, как ее зовут. Кажется, Зина. Или Зоя? Конечно, Зоя. - Извините, Зоя. Я тут проездом. А где он может быть?
      Помолчав, женщина ответила:
      - Кто его знает. Наверное, в театре.
      Недоумевая, Михаил вышел из подъезда и направился к театру. Во двор, к служебному входу не стал пробираться, стукнул пальцем в окошко кассы - появилось лицо женщины с накрашенными сердечком губами.
      - Вам на какой спектакль?
      - Извините. Не подскажете, мне бы найти Артема Ильина… артиста. Это мой друг.
      Вскинув вверх глаза - видимо, на репертуарную афишу, - она ответила:
      - Сегодня он не играет. Послезавтра.
      Михаил постоял в оцепенении на улице и наконец побрел в кафе "Чайнворд". В эту минуту он сам себя ненавидел за малодушие, Настя будет права, если обидится на него. Что за инспекция? Да если еще шпана его снова увидит в городе?! И уже не отцепится от него.
      Вот и крыльцо кафе, черные полупрозрачные стекла на высоких окнах. И дверь сама тоже из черного полупрозрачного толстого стекла.
      Михаил вошел - за столиками обедает народ.
      К Честнову подошла, улыбаясь, симпатичная девчушка в зеленой униформе (цвета чая, как весело комментировал летом Артем):
      - Вы один? Гардероб внизу.
      Михаил, все более угнетаясь сомнениями, пробормотал, что просит извинить его, нельзя ли позвать официантку Настю.
      - Настю? Она у нас не работает.
      - Что с ней?! - испугался Михаил. - Неужели заболела?
      - Ничего, - девушка, видя как он волнуется, тихо пояснила: - Все нормально. Она теперь в ресторане "Соболь". Это на Ленина.
      "В ресторане?!. - Михаил брел по улице и недоумевал. - Как в ресторане? Может, с недавней поры? Надо бы спросить. Наверное, еще не успела мне отписать".
      Подойдя к роскошным, из красного дерева дверям ресторана со сверкающими медными позументами и ручками, он увидел висящую за стеклянным овальным оконцем картонку с золотистой надписью: "СПЕЦОБСЛУЖИВАНИЕ".
      Михаил, опасаясь хамства со стороны швейцара и от этого сам наглея, достал синенькую денежку (50 рублей) и грубо постучал в дверь. С той стороны двери замаячило высокомерное курносое лицо со сталинскими усами. Швейцар качнул пальцем картонку - мол, не видишь? Михаил поднял повыше, показал ему денежку. Тот поморщился. Михаил достал розовую - сотенную.
      Шевельнулся левый ус, правый ус, швейцар открыл.
      - Чего тебе?
      - Настю-официантку. Я ее муж.
      - Муж? - хмыкнул швейцар. - Сколько же у нее мужей?
      - А что, еще один есть? - вдруг все захолодело в груди Михаила. Швейцар был все-таки, наверное, человек сердобольный. Увидев, как
      изменился в лице Михаил, впустил его за порог. Не забыв при этом вытянуть из его пальцев защемленную сотенную бумажку вместе с синенькой.
      - Их сейчас никого нет. Представление начнется через час. Если хочешь глянуть, я тебя впущу. Только заплатишь билет за вход. Пятьсот рублей.
      - Заплачу, - ответил Михаил. Может, Настя здесь не та? Другая? А спросить фамилию Насти Михаил не смог - страшно стало. Неужели обманывала?
      - Хорошо. Я через час подойду…
      И, выйдя из ресторана, Михаил потащился в сквер напротив. Там, конечно, не тайга, но хоть какие-то деревца, обронившие листву, родные все-таки существа. И высится на постаменте окрашенный серебряной краской маленький памятник художнику Сурикову, и скамейки стоят вокруг.
      Михаил посидит часик и все увидит.
      7
      Душа наливалась тоской, как тяжелым ядом.
      Михаил подумал, что ближе к шести в ресторан начнут входить люди и среди них, наверное, и Настя. Или она со двора, через служебный вход?
      А вдруг да и старые знакомые появятся, они вполне могли за эти месяцы круто разбогатеть, очень уж бесстрашные парни. Если, конечно, снова не попали за решетку.
      Если они появятся и заметят Михаила Честнова, то как Михаил поведет себя? Из-за них, сволочей, он вынужден был уехать и, может быть, навсегда потерял свою Настю.
      До него вдруг дошло: из-за страха перед их темным беспощадным миром Настя и не поехала к Михаилу. Сплавила его подальше от себя.
      Коля-колокольчик хмыкнет: "Дунь, плюнь, глянь, все бабенки дрянь!" От злобы на них и на себя у Михаила зубы заныли. И как он только влип в их компанию? По глупости, по легкомыслию.
      Однажды зимним вечером знакомые парни из шиномонтажной (а сам Михаил работал тогда в автомастерской) анекдоты рассказывали на улице, Мишу подозвали, и он с ними тут в сумраке похохотал. А потом оказалось - стоял вместе с ними на стрёме. Кто-то из компании в это время киоск с аппаратурой ограбил.
      Они тоже ачинские, жили на одной с Михаилом улице. Если бы они не из Ачинска, Михаил туда и увез бы невесту. Отец помог бы комнату снять, он на заводе в авторитете и зарабатывает неплохо. Да и сам Михаил дело бы нашел, у него руки правильно пришиты.
      Что же за анекдоты парни тогда рассказывали? Что затянуло к ним серьезного парня? А говорили они, гогоча, всякую смешную хреновину на букву "о": "Однажды отец Онуфрий, обходя огромный околоток, обнаружил около озера остроносую Ольгу. Ольга, отдайся, озолочу… - окликнул Ольгу отец Онуфрий, однако Ольга оттолкнула отца Онуфрия… "
      - Продолжай, - кивнул Коля-колокольчик смешливому Михаилу. И Михаил тоже что-то придумал в продолжение этих слов на букву "о".
      Когда он позже рассказал Насте об этой дурацкой игре и как неожиданно милиция их повязала, девушка рассмеялась и долго смеялась как заведенная.
      - Ты такой же!.. как я!.. Палец покажут - смеюсь. - И вдруг ласково толкнула Михаила ладошкой в грудь. - А давай сами придумаем. На другую букву.
      - А на какую ты хочешь?
      - На букву "л". Любовь.
      - Давай. Про нас, да?
      - Да.
      Но оказалось, что это не просто - сочинить связную историю из слов, которые начинались бы на одну и ту же букву.
      - Летом… - произнес Михаил, - летом…
      - Любимый ласково ловил ласточек… - мигом продолжила Настя и снова зашлась в смехе. - Или ловил лилипуток…
      Было ужасно смешно. Но "не в ту степь", как говаривал отец Михаила.
      - А давай на "н"… - предложил Михаил. - Настя.
      - Ну? - расширила бойкие глаза Настя.
      - Настя. Никогда, никогда… не… найду…
      - Ну?
      - Н…не… необыкновеннее Насти… - наконец сообразил Михаил.
      - Молодчага! - Девушка потянулась и поцеловала его в губы. - И больше н-ничего не новори. Это вместо "говори"… - она снова заливалась смехом.
      - Не нуду новорить…
      Неужели из-за этих гадких парней она выгнала Михаила из города - подальше от себя?! Или зря он наговаривает в мыслях на нее? Настенька верна, Настенька любит, она просто сменила место работы…
      Тем временем в ресторан уже входили вальяжно мужчины в красной и черной коже, даже брюки у них из кожи, и дамы в рыжих и синих мехах, хотя еще никакой зимы нет. Людям, видимо, хочется показать свое благосостояние.
      Среди этого праздного народа ни Насти не было видно, ни ачинских парней. Настя, скоре всего, уже прошла на работу со двора, а если и не прошла, идти туда и там ее ловить Михаилу не хотелось. Она еще черт знает что наговорит. Скажет, ты во всем виноват. Он должен увидеть ее в самом ресторане… а что он там может увидеть, почему-то пугало Михаила…
      Вот и шесть вечера.
      Михаил вынул из новенького бумажника пятисотрублевую фиолетовую бумажку и направился через улицу к ресторану, где швейцар, уже признавший его при вечерних огнях, кивая, приоткрыл тяжелую дверь…
      8
      А тут уже на эстраде гремел оркестр каких-то дергающихся мальчиков со скрипками и медными инструментами, воздух пронизывали, шаря во все стороны, разноцветные тонкие лазерные лучи, по сумеречному залу бегали официанточки в желтых жакетиках и красных юбках, мелькали меж столиками, на которых уже поблескивали темные бутылки шампанского и спелые фрукты в вазах. Девушки принимали заказы. И там же с блокнотиком суетилась Настя.
      Она не видела Михаила, Михаилу досталось место в углу, за пальмой, ближе к двери, но это было хорошо. Он отсюда мог спокойно наблюдать за работой и поведением свой любимой.
      Чернобровая девица спросила у него, что он хочет на горячее.
      - Лангет, - ответил Михаил, не особенно задумываясь. Наверное, здесь имеется еда и поизысканнее, но мясо есть мясо.
      Попавший за этот же столик согласно билету плохо побритый гражданин (на вид - типичный командированный) угрюмо спросил у Михаила:
      - Шампанское будешь?
      Михаил покачал головой. Если надо будет, он возьмет водки.
      На эстраде вспыхнул малиновый свет, оркестр, словно испугавшись, завизжал и смолк. И перед ним на край сцены выскочила смешная женщина с большими грудями, все лицо в помаде, ногти раскрашены. Она поиграла ими и начала:
      - Дорохие хости!.. - Каким-то дурацким, вроде бы как хохлацким говором говорит. - Первый тост в наше время пьют за что? А? А? - И не дожидаясь криков из зала (народ еще не разогрелся), дама провозгласила: - За лю-боу! Не за любохо, а за любоу!..
      - Какая пошлость, - пробормотал мужик напротив, давясь пузырьками шампанского.
      Но Михаилу было не до кривляний женщины. Он смотрел на Настю. А Настя стояла посреди зала и, сунув руки в боки, заливалась дурным смехом. И глядя на нее, смеялись за соседними столами.
      - А любоу творят в наше время хто?.. женшыны… - ломая язык, продолжала толстуха с качающимися острыми грудями. - Потому что кохда
      мужик не готов, то всехда хотова баба! Мы всехда поддержим друх друха!.. И она воскликнула со сцены Насте:
      - Иди ко мне, красивая!.. - и протянула руки. Настя как перышко взлетела к раскрашенной женщине, и та мигом взяла ее на руки, как ребеночка, и поцеловала. - Мы тута… мы как "Тату"… а вы как хотите.
      Снова грянул оркестр, женщина поставила рядом умирающую от смеха Настеньку и сняла с головы парик. И только тут Михаил понял, что это не женщина вовсе, а мужчина, и не просто мужчина, а его друг Артем. Артист.
      Стоит перемазанный помадой и румянами и кланяется. А Настя с подносом бежит меж столов, и ей на поднос кидают деньги.
      "Вот чем она тут занимается!.. Зачем?" И Михаил сам же себе ответил: "Ради большого заработка".
      Опустив глаза, он просидел с полчаса, не пил, не ел. Хотя и водку, и лангет с луком и картошкой принесли. Артем выходил на сцену еще дважды, что-то рассказывал, а потом пел женским голосом частушки. Когда оставалось спеть в частушке последнюю строчку, он делал вид, будто забыл ее, и спрашивал у зала:
      - А дальше как?
      И ему издалека, под хохот зала, звонко отвечала Настя. Например, он начинает:
      Захотелось старику Переплыть через реку. На середке потонул…
      - Только палкой болтанул! - кричит Настя.
      На углу стоят коровы, Очень громко охают. А две бабы на дороге…
      - Мужика мудохают!
      - Ха-ха-ха!.. - умирает от смеха народ в ресторане. - Еще!.. Давай, тетка!..
      Сумрачный человек, сидевший напротив, пробормотал:
      - Апокалипсис! - бросил на стол несколько сотенных бумажек и пошел к двери.
      Михаил залпом выпил свои двести граммов водки, поднялся и уже сунулся было через весь зал к своей Насте, но вовремя остановил себя.
      Нет, нельзя. Мало ли что. Уезжай. Подумай. Может, она сама напишет. Может быть, мать так сильно больна, что нужны очень дорогие лекарства. И они с Артемом их зарабатывают. А то, что целуются… ну, друзья, почему не поцеловаться… А жена Артема на него сердита - наверное, потому что на такую позорную работу согласился. Ты же помнишь, по телевизору когда-то смотрел - мужики изображают баб. Такие теперь артисты. И люди смеются.
      Михаил Честнов просидел ночь на автовокзале, пил пиво, дремал. Хоть и было теперь все равно, все же не хотелось, чтобы к нему прицепились дежурные милиционеры. Паспорт-то с собой, да запись там… еще решат для выполнения плана прихватить подозрительного типа… прописан в каком-то Поселке геологов… но ни номера дома в паспорте, ни улицы…
      Но не тронули, не прицепились - одет Михаил хорошо. Если бы Настя его узрела в таком наряде, толкнула бы ладошкой в грудь и зазвенела бы, как серебряное колечко на полу:
      - Это ты?!.
      Но она сейчас спит усталая дома. А друг Артем, наверное, у себя дома. Не может же друг предать друга.
      9
      Однако мучительные мысли о неверности любимой не отпускали Михаила. Перед самой посадкой в длинный старый автобус Честнов не удер
      жался - купил телефонную карточку в кассе и позвонил с телефона-автомата на квартиру Ильиным.
      Трубку не сразу сняла Зоя - может быть, плохо спала.
      Извинившись, Михаил спросил:
      - Артема можно?
      В ответ Зоя зло рассмеялась.
      - Ты еще ничего не понял?! Он здесь не живет.
      "А где?" - хотел было спросить Михаил, но жена Артема уже бросила трубку. Какая разница, где. Наверное, у Насти. Или с Настей квартиру снимает.
      Добравшись до Поселка геологов, он купил в продмаге дешевую хозяйственную сумку и запросил десять бутылок водки.
      - Вам дорогую или подешевле? - продавщица удивленно разглядывала вполне прилично одетого молодого человека со встрепанными светлыми волосами. Шляпу он швырнул на асфальт еще в городе, садясь в автобус.
      - А что? - не понял Михаил. - Есть разница в химической формуле? Це два аш пять о аш дважды.
      - Нет-нет, - вдруг испугалась скуластая девица эвенкийских или хакасских кровей. - У нас товар лицензированный. Но всякое говорят.
      - Чем хуже, тем лучше, - процедил Михаил и, сложив бутылки в сумку, побрел через тайгу напрямик в свое крохотное село.
      И словно из распоротого мешка с сахаром или солью, с небес на землю посыпалось что-то белое… снег?! Его крутило ветром, его несло с силою с запада на восток, кидало в спину одинокого человека.
      Добравшись до своей избы, ни с кем по пути не здороваясь (хотя, показалось, одна из бабуль мелькнула в поле зрения), нечаянно задев ботинком соскучившуюся собачонку, Михаил прошел к столу, сорвал алюминиевую "бескозырку" с первой бутылочки, налил себе стакан всклень, аж до выпуклости блестящей поверхности водки, и, пригнувшись, жадно стоя выпил.
      Ничего не почувствовал - водка показалась ему слабой, будто разведенная. Налил еще стакан и снова выпил.
      Потом лег на топчан, который летом сам соорудил для себя и Насти, - шириною метра в два - и, закрыв глаза, стиснув зубы, заставил себя успокоиться.
      Пес, поскуливая, залез под топчан.
      "Ну, все понятно… - сверкали мысли в голове у Михаила. - Ты - лох, Миша Честнов, так говорили тебе в армии. И руки вроде на месте, и голова шестидесятый размер, но доверчивый, как баран. Так тебе тоже говорили в армии".
      Ах, если бы тогда ачинские парни не подманили его анекдотами и не оказался он потом в колонии за "групповую", он бы сейчас уже наверняка в космической академии в Красноярске учился. Ведь школу он закончил хорошо и по физике получал только пятерки. Он мечтал, мечтал стать инженером в космической промышленности. И отец поощрял эту его мечту.
      Конечно, вряд ли Михаила взяли бы на факультет пилотирования - у него несколько заторможена психофизика, так сказал врач на собеседовании. То есть Честнов не сразу соображает, в ту же секунду, как куда смотреть, что делать. А вот разобрать и собрать сложнейшую технику, с электроникой, насосами и всякими сервоприводами, - это всегда пожалуйста. После Михаила можно не проверять.
      И что же теперь, он так и будет кантоваться в глухом углу Сибири, возить на тракторе дрова старухам, вытаскивать из болота, а зимой из снегов зазевавшихся богатых туристов на их "лексусах" и "лендкрузерах"?
      Один, совсем один. И матери, и отцу давно не писал - из суеверия. Вот как приедет Настя, думал он, тогда напишу. И опять-таки ачинскую шпану побаивался - простодушная мать могла и выдать, где ее сын. Отец, если бы и знал, утаил - он ненавидел бездельников и воров. Когда Коля-колокольчик пролез через разломанный забор на территорию глиноземного комбината и внаглую, нагрузив на электрический кар пять мешком цемента, покатил к дыре, через которую пролез, отец догнал долгоносого парня и
      ботинком с размаху, как по футбольному мячу, ударил в зад. И с месяц Коля ходил раскорячась, злобно шипя угрозы…
      Как же ты купился, Миша, на его ласковые уговоры?..
      Михаил очнулся уже ночью, его колотил озноб, в избе было холодно, за окнами свистела вьюга. Михаил растопил печку и, сев перед играющим пламенем, снова выпил водки. Нашел на столе высохший кусок хлеба, половину отдал собачке, половину изгрыз сам. Вспомнил, что есть в подполе и огурцы, и помидоры, но лазить было лень. Допил бутылку и снова задремал на топчане…
      Утром к нему в окно с улицы постучали.
      - Кто?.. - еле ворочая языком, спросил Михаил. Поднялся, глянул через мутное, из-за налипшего тумана, стекло. На снегу маячила фигурка старушки Нины Тихоновны в полушубке и валенках.
      - Что?.. - уже более громко спросил Михаил. - Я сегодня не смогу работать. Завтра.
      Бабуля что-то говорила, размахивая руками, Михаил не слышал. Вернулся на топчан и вновь лег. Только сейчас понял, что он эти сутки даже не раздевался. Натянул на себя одеяло (пуховое, в голубом атласе, австрийское, купил осенью), попытался уснуть. Но уже не спалось. Сердце скакало внутри, как зверек, покусывая зубами мякоть.
      Ближе к вечеру услышал, как залаяла собачонка, хлопнула калитка, открылась дверь в сенях… В жар бросило - неужто Настя приехала?!
      Вскочил, как безумный. Может быть, то, что он видел в ресторане "Соболь", ровно ничего не значит. И она сейчас расскажет…
      Но дверь открылась - и вошли три сутулые с холодного ветра бабки в полушубках: Клавдия Петровна, Ольга Афанасьевна и Нина Тихоновна. Кивнув Михаилу, не обращая внимания на тявкающую собачонку, они пронесли к столу и выставили банку молока, буханку хлеба, кусок сала, еще что-то.
      - Тебе поесть надо, Миша.
      - Спасибо, - буркнул Михаил, пряча глаза. Стыдно было.
      - Тушенка у тебя есть? Суп свари.
      - Есть, есть… всё есть.
      - Алла Митрофановна привет передает. А Софья Григорьевна просила зайти.
      Растроганный Михаил, перекосив лицо, закрыл за гостями сени и, вернувшись, принялся механической заводной бритвой брить щетину. Плохо берет, дерет, но воду разогревать да мылить морду - дело долгое.
      Выпил полбанки молока, заел теплым еще хлебом (за пазухой, что ли, бабушки несли его), остальное вылил в плошку для друга и корку хлеба рядом положил.
      Совершенно не понимая, как быть, как жить дальше, вышел на улицу, в белое слепящее - хоть и нету солнца - марево. Глаза не могли сосредоточиться, ничего толком не видели. Постоял какое-то время и побрел к старушке Софье Григорьевне, бывшему директору местной школы.
      Как-то незаметно, слово за слово, за чаем, Михаил рассказал ей о себе и о Настеньке всё.
      Он сидел, опустив голову перед пожилой женщиной, а она, расхаживая перед ним с папироской в левой руке, тихо и настойчиво говорила:
      - Милый мальчик, не надо паниковать. В академию нынче вы уже не успели, поступите на будущий год, а здесь вы не бездельничаете, нужны людям. Когда ваша Настя приедет, она это сразу поймет.
      - Она не приедет, - простонал Михаил.
      - Приедет, - продолжала Софья Григорьевна, села рядом и заглянула ему в лицо. - Вся эта дурь с нее сойдет… поверьте… а ваш Артем, вот увидите, вернется к ребенку. Я не знала в жизни ни одного случая, чтобы мужчина бросил своего ребенка, если только он не горький пьяница.
      - Но почему же она?..
      - Легкие деньги… только скоро они ей станут тяжелы. Однажды она поймет, какие опустившиеся люди ей аплодируют. В любой девушке нетленно живет мечта о красивой, чистой жизни. Не захочет она обитать в этой глухомани, уедете в город. Городов, слава богу, в России много, никакая шпана вас там не найдет. Да они уж, наверное, снова сидят за решеткой. А у вас еще всё впереди, боритесь за свое будущее, за свою жену, своих будущих детей.
      "Но как?!" - хотел воскликнуть Михаил, а старая женщина, размахивая папироской, говорила твердо, словно диктовала.
      - Пишите ей письма, словно вы ничего не знаете. Ни-че-го. Вы же ее любите?.. Не разлюбили?.. Так пишите ей! Как писали. И она вам будет отвечать.
      - Она ответила, - еле слышно произнес Михаил. Перед тем как купить водки в Поселке геологов, он получил на почте до востребования очередное письмо от Насти, которое, открыв, тут же порвал и выбросил.
      - Что она вам писала?
      - Писала? как раньше. - Перед глазами прыгали аккуратные синие строчки из ее письма: "Милый, я тоскую по тебе… как птичка по лету… но приехать пока не могу… в нашем кафе не хватает официанток… и мама просит не покидать ее, у нее ноги совсем распухли… "
      - Очень хорошо. Очень. И вы отвечайте ей - безо всяких обид… всяких подозрений… Я вас уверяю, если она так пишет, значит, еще есть надежда. В какие-то минуты она сама верит в свои слова. А слова - великая сила, однажды они ее же и победят. Она отбросит все склизкое, недоброе и побежит к вам, человеку доброму…
      Много еще всякого говорила ему старуха с сухим длинным лицом, с сургучной родинкой на щеке, с высоким серебряным шаром волос на затылке.
      И когда Михаил уже в сумерках возвращался в свою избу, он понимал, что только так и должен поступать, как советует ему старая учительница.
      "Милая моя, я тут обустраиваюсь. Сколотил три скворечника, весной подниму. Во дворе бывшего радиоузла еще летом нашел старое динамо, а теперь перед печкой выстругал пропеллер из сухой лиственничной доски (лиственница не гниет), соорудил ветряную электростанцию. Когда ветер, мой пропеллер крутится, вольт двенадцать получаю прямо в дом. Куплю маленький телевизор, какие ставят в автомашинах, будем с тобой Москву смотреть.
      Бывшая учительница говорит, что можно принимающую тарелку поставить - будете ловить сотню программ. Другая местная старуха смеется: на тарелку-то чего не поймать? На тарелку-то и соболя можно поймать. Она имеет в виду закуску…
      Я тебя очень люблю и очень жду, моя дорогая Настя!"
      Уже отправив письмо через приезжавшего на охоту внука Аллы Митро-фановны, Михаил встревожился: а не поймет ли Настя слова про соболя как намек на ресторан "Соболь"?! Ах, как-то случайно так получилось…
      Но нет, Настя не восприняла эти слова как намек. Уже перед Новым годом она ответила:
      "Милый, какой ты умный, прямо Робинзон Крузо. Все ты умеешь. А у меня тут жизнь все такая же… тоскливая без тебя… правда, начальница "Чайнворда" подняла зарплату… У нас снег выпал. Ходишь ли ты на лыжах? Мне некогда… "
      "Милая Настенька! Купи лыжи, чаще бывай на воздухе… если случается свободное время, читай хорошие книги. Я рад, что ты вспомнила про Робинзона Крузо. А есть еще хорошие книги у Ивана Бунина, рассказы… Почитай! Целую!"
      "И я тебя целую, милый!.. "
      "Здесь говорят, ребенок ходит в лесу дикий, как Тарзан, мохнатый,
      но всё понимает. Может, я найду его, обогрею? Будет нам приемным сыном. Как думаешь?.." Нет, это письмо он ей не отослал. Еще испугается.
      И что рыбы стали в речке свистеть - высунутся и свистят… не надо ей. Она нежная, она может испугаться…
      Надо обучить собаку Насте лапу подавать. Пса Михаил уже назвал Дружком (собаке бегать без имени - это все равно что гражданину России жить без паспорта), а если Насте не понравится кличка, то можно и переназвать. А пес уже подрос, хвост бубликом, на белой пушистой груди черная запятая, а глаза умные. Иногда смотрит и смотрит Михаилу в глаза, словно что-то сказать хочет. Может, понимает, что хозяин одинок, жалеет…
      - Ничего, Дружок! - бормочет Честнов, делясь с ним теплым супом. - Мы еще покажем! Мы еще на космос поработаем!
      Может быть, приезжающим на зимнюю рыбалку стоит сказать, чтобы не ловили донную рыбу… хотя они за осетрами только и приезжают… Если сказать, не будет у Михаила приработка, ну да и Бог с ним! На еду и на керосин хватит. А когда он поступит в Академию…
      "Настенька! От тебя долго не было писем, ты не болела? Спасибо, что написала!.. Мне иногда хочется залезть на крышу и закричать: Настенька, слышишь ли ты меня?"
      "Дорогой Миша!.. Меня тронула твоя забота. Я слышу тебя. Нет, я здорова, но без тебя тоскую… "
      "Милая Настенька… "
      "Дорогой Миша… "
      ИГРА
      1
      - Чё так согнулся? У тебя чё-то за ночь отросло? - хихикнула сестренка, глядя на Антошу, который проковылял, стыдливо сломавшись в поясе, из постели к ванной.
      Ужасно смутившись, братик прошипел:
      - Д-дура! - и исчез за дверью. И добавил со злостью: - Мочалка!.. Но это слово он пробормотал, лишь когда закрылся в ванной. Он никогда не сказал бы этого в глаза - Антоша обожает свою сестру-красавицу.
      А она все равно, конечно, догадалась, что он продолжает за дверью сердиться.
      - Да ладно уж!.. - засмеялась и, утвердив перед собой на столе зеркальце с картонным откидным хвостиком, принялась очень серьезно намазывать кремами своё юное личико.
      Все знали: и мама, и Антошка, и соседи по лестничной площадке, и подруги по школе: у Калабутиных грядет свадьба. Обещал и отец из тайги подъехать, где он зарабатывает, валя для китайцев лес.
      Жених - классный паренек Сашка Беглов со смеющимися зубами, они у него чуть спутаны спереди, как лапшинки. Говорит быстро, скороговоркой - время экономит. И голова обрита наголо (такая у "крутых" мальчишек нынче мода). Он с серебряной медалью окончил школу, и через год его должны взять в армию. Только не должны бы взять - он один у матери. Отца-то у него нет. А если Сашка женится да еще ребенка родит, то в армию не возьмут долго. Говорят, до 27 лет.
      Вот у соседей дылда Никитка уже года три бегает от армии… то в деревню к бабушке укатит на попутных машинах, нацепив для маскировки темные очки, то в больницу его родители положат, а недавно он еще и справку купил, что гомосексуалист. Теперь уж точно не возьмут, а если и возьмут, то отправят с такими же что-нибудь строить. Только что он построит, вялый, хилый, с красными губами, под два метра росту?..
      5 "Наш современник" N 7
      А Сашка - мужчина. Ходит, как железный - цок-цок. И не оглядывается при этом, а попробуй сзади прыгни на него - схватит за уши и через себя перебросит. Был такой случай в школе…
      А сейчас жениться ему самое время. И есть на что жить - он мастер "золотые руки", так говорят взрослые. Любую машину починит, любой ремонт осилит.
      Ходит с железным кейсом в руке. Антоша несколько раз поднимал этот кейс - ой, тяжеленный, будто ведро с водой. Там внутри - инструмент. Когда Сашка набирает код замка и откидывает крышку, Антоша жмурится - здесь всё так сверкает. И молоточки разного размера в ряд, и отвертки разного размера, и плоскогубцы, и ножницы - чего только нет! И все они прижаты с боков особыми губами - часть к нижней половине кейса, часть к верхней, и не выпадают, даже если потрясти…
      Сашка недавно купил мотоцикл "хонда", носится вихрем по городу, зарабатывает на свадьбу да на подарки будущей жене и ее родителям.
      - Сань, у нас труба гудит…
      - Уговорим!
      - Сашка, нам бы дверь железную…
      - Чтобы куда открывалась? В светлое будущее?
      - Сашка, нам бы паркет… какой лучше купить?
      - Лиственничный. Дешевле дубового в три раза и гробом не пахнет.
      Конечно, первым делом Сашка произвел полный ремонт в двухкомнатной квартире невесты. Натка ему помогала - квас приносила из магазина, обои мазала клеем, шурупы-саморезы подавала. Да и Антоше дело нашлось - перетаскивал стремянку куда прикажут.
      Жильё стало как игрушка, такие по телевизору показывают. Причём свет можно включать из любого угла - вот тут нажмешь: в ванной загорится, а на кухне погаснет. И наоборот.
      Потом Сашка поработал у соседей, где живет дылда Никитка, а потом выше - в двухъярусном логове бизнесмена Куфтика. Багровый дед с вишневой бабочкой на шее и синими буквами "ВИТЯ" на левом кулаке заплатил щедро и уговорил навести "марафет" на его даче. Можешь помощников набрать, сказал Сашке, это твои проблемы, закончишь - получишь на руки три тысячи "баксов". Сашка съездил, осмотрел дачу и ответил: семь тысяч. Или я не берусь. Богач дернул животом, хохотнул и согласился.
      И вот сегодня Сашка должен приехать уже богатый, получив расчет. Чтобы договориться с Наташей, когда венчаться пойдут и когда свадьба. А до этого, наверное, предстоит поход в загс. Как пошутил Сашка, это Зал Автоматического Государственного Соединения. Или Завод Агромадной Глупости Сибиряков.
      Да разве только сибиряков? Да и не глупость это - жениться. Хорошее дело.
      Антоша понимает перспективы.
      2
      Они вошли вдвоем (за дверью, кажется, это они хохотали… а чего, плакать, что ли?): Сашка и священник с жидкой рыжеватой бородкой в два ручья, на нем черная длинная ряса, в руке икона.
      Переступив порог, раскрасневшийся поп погасил свой звонкий, почти женский смех, смиренно потупил глаза, поклонился:
      - Мир дому вашему. Да пребудет Господь с нами.
      Сашка явился в белом пиджаке и белых брюках, уже купил где-то, только штиблеты прежние, жёлтые, а через руку перекинуто, в прозрачной пленке, сияющее, как первый снег, подвенечное платье для Натки.
      - Держи, мадмуазель, - он подал его и два раза быстро улыбнулся - Елене Игнатьевне и Антошке, смущался, что ли? - Поторопись, мадмуазель.
      - А разве не в церкви? - растерянно спросила мама, кивком здороваясь с молодым попом.
      - А сейчас допускается, мода такая - на дому, эксклюзив, - скороговоркой пояснил Сашка. - Садитесь, батюшка.
      Священник улыбнулся, степенно сел на стул и принялся оглядывать жилье. Наташа ушла в комнату. Священник спросил у Сашки:
      - И сколько времени ты здесь работал, сын мой?
      - Неделю.
      - У меня сделаешь подобное?
      - Сделаю.
      Мать понимающе кивнула:
      - Он не пьет, не курит.
      - Знаю. Высоконравственный человек.
      - В церкви-то, пожалуй, большие труды понадобятся.
      - В церкви-то? Конечно. - Священник ответил, нажимая на "о". И повторил: - Конечно. - И зажурчал веселым смешком. Увидев удивленные глаза женщины, тут же серьезно пояснил: - Красота нужна. Духовность воспитывает…
      Из спальни выпорхнула Наташа, став необычайно красивой в новом платье. Священник поднялся и насупился, поправил большой тусклый крест на груди.
      - Встаньте рядом, - попросил он жениха и невесту. И когда Сашка и Наташа встали рядышком, переглядываясь и улыбаясь, скуластая Натка чуть угрюмо, а Сашка отчаянно, поп спросил: - А никаких мужчин поблизости сейчас нету?
      - Нету!.. - огорченно откликнулась мама. - А надо?
      - Надо. Конечно, в нашем бывшем Советском Союзе и женщина как мужчина… по трудам своим… но все же… - И странный поп поманил Антошу. - Ты давай, встань слева от сестры. Кого бы ещё позвать… И в соседях нет?
      Сашка хмыкнул, глянул на мать Наташи.
      - Можно Никитку. Дурень, но если помолчит…
      - А что с ним? - спросил поп.
      Сашка подмигнул Антоше, и Антоша не удержался:
      - Свиной язык вареный сунул в рот, высунул кончик, две иголки воткнул… мамка его в обморок.
      Священник закашлялся - его, наверно, душил смех. Действительно смешно. Однако насупившись, важный гость попросил:
      - Позови его, сын мой.
      И Антошу назвал сыном. Так у них, у церковных деятелей, принято. И все же странного, странного священника нашел Сашка для венчания. Очень уж молодой. Но ведь и времена новые. Говорят, даже по Интернету венчаются. А кто венчает - и не узнаешь.
      Антоша сбегал к соседям - Никитка сидел дома и смотрел "мультик". Зевая и спотыкаясь в разболтанных тапочках, он поплелся за Антошей.
      Негромко объяснив ему задачу, священник поднял икону и, осенив ею Наташу, торжественно вопросил:
      - Раба Божия Наталия, согласна ли ты стать женой раба Божьего Александра, помогать ему в горестях и болезнях до самого смертного часа?
      Помедлив, побледнев, Натка тихо ответила:
      - Да.
      Осенив иконой Сашку, священник спросил:
      - Раб Божий Александр, согласен ли ты взять в жены рабу Божию Наталию, быть ей верным супругом и помощником во всех делах житейских, в горестях и болезнях до самого смертного часа?
      - Ага, - как-то по-детски ответил Сашка. - Ну.
      - Целуйте! - произнес священник, и Наталья с Сашкой по очереди приложились к иконе, на которой Антоша никак не мог толком сбоку разглядеть, что изображено, какой-то суровый лик на черном. - Итак, именем Господа нашего объявляю вас мужем и женой.
      Мать, утирая слезы, подошла к дочери.
      5*
      - Поздравляю, доченька… - обняла ее, затряслась. Потом смятенно поникла перед Сашкой. - Ты уж береги ее..
      - А то! - Сашка весело поцеловал Наташу в щеку. Торопясь, проговорил: - По-настоящему на свадьбе, бегу договариваться в ресторане, на пятницу или субботу?
      Мать с дочерью не нашлись что сказать.
      - Наверно, на пятницу, - ответил сам себе жених, счастливо смеясь и глядя на наручные часы. - Я позвоню…
      И они со священником поспешили из квартиры, Сашка, весь в белом, а поп в черном… Между прочим, даже имени своего не назвал, не представился. Важный какой.
      3
      Прошла неделя - Сашка все не появлялся. Мать вечером после работы спрашивала у дочери:
      - Еще не решили, когда?
      А Натка в ответ, пожимая плечами, смеялась.
      - Зарабатывает!
      В самом деле, свадьба свадьбой, а куда потом идти молодоженам?
      Сашка обитает со своей матерью на окраине, в "полуторке", так называется квартира маленькая, с проходной узкой комнаткой. И, конечно же, стеснять родительницу не хочет. А устраиваться в двухкомнатной квартире Калабутиных - да никогда! Он гордый. Натка сказала, что он заявил:
      - Жених должен вести невесту к себе, а не на ее территорию.
      Но чтобы заработать на новую квартиру, это сколько же надо потрудиться по чужим квартирам и дачам?! Говорят, нынче стоимость двухкомнатной больше миллиона. Может быть, Сашка снимет в аренду чужую пустующую квартиру, если не терпится связать свою судьбу и Натки.
      Кто бы объяснил их планы. Но Сашка словно исчез из города, только иногда звонит невесте, видимо, смешит, потому что она, разговаривая с ним, хохочет, как дура, даже попрыгивает, как коза. Сашка очень остроумный. Хоть бы пересказала сестра братцу, о чем они говорили. Но после разговора Натка сразу же утыкается в учебники - собралась поступать в университет.
      Главное, что они с Сашкой повенчаны. Это имеет огромное значение, если, конечно, Бог есть.
      Однажды Антоша вышел за кефиром по приказу мамы и увидел знакомого священника. Да, это он, веселенький молодой поп, ехал в серебристой машине "лексус", рядом с ним откинулась на спинку сиденья кудрявая, как пудель, девица в красном и курила, а он хохотал и в одежде был совсем не церковной.
      И никакой бороды - сбрил ее священник. Видимо, плохо растет, чего уж позориться.
      А через пару дней, когда Антоша играл с пацанами во дворе в футбол, во двор вкатилась та самая иномарка. Рядом с попом, облаченным в зеленоватый костюм и сверкающий галстук с золотой иголкой, сидел Сашка, только Сашка был не похож сам на себя - хмурый, губы кусал.
      Они о чем-то говорили.
      - Не жди меня, - донеслось до Антоши.
      - Нет уж, подожду, - отвечал тоненьким голоском поп. Раздраженно помедлив, Сашка кивнул и вошел в дом, а Антоша приблизился с мячом к машине.
      - Здрасьте, - окликнул он священника. Тот недоуменно дернул румяной щекой, узнал подростка - и глаза его сверкнули.
      - Привет, сын мой. - Он засмеялся.
      - А чё сбрили? - спросил Сашка, показывая на подбородок.
      - А сейчас все бреют, - отвечал дружески поп. - Я и волосы хочу - как Сашка. Он утверждает - голова так лучше работает.
      Говорить больше было не о чем. Не спрашивать же, есть Бог или нет.
      А Сашка все не возвращался.
      - Ну, как ты учишься? - спросил безбородый поп. - Ты в восьмом?
      - В девятом! - поправил Антоша.
      - Учись, мой сын, наука совращает… - И молодой священник снова рассмеялся.
      Антоша помнил: эти строки из сочинения Пушкина, и там не совсем так. Там что-то про трудности жизни.
      - А сколько бензина жрет? - спросил Антоша, кивнув на машину.
      - Немного. А что, мечтаешь о колесах? - И поскольку подросток молчал, подмигнул ему. - Будет у тебя машина. Со временем. Вот договоримся с Сашкой о работе…
      - А что, много запросил? - удивился Антошка.
      - Очень много! - весело отвечал поп. - Очень! Я понимаю, краска, клей, с точки зрения экологии вред… - Он не договорил, потому что из подъезда выскочил Сашка, он был угрюм, но, увидев возле машины Антона, озарил его своими спутанными, как лапша, зубами.
      - Ты чего тут? Все хорошо, - он быстро пожал Антошке руку. - Поехал дальше ковать жёлтый металл.
      И "лексус" укатил, увозя Сашку и забавного попа.
      4
      И вдруг сомнения начали одолевать Антошу. Какой-то уж больно легкомысленный поп. Взял и бороду сбрил. А Сашка, добрая душа, с ним будто бы в ссоре. Почему? Сашка всегда всем улыбается, даже дуракам, вроде Ни-китки, а с этим уехал - будто темный чулок натянул на лицо.
      Вечером Антоша отпросился у матери в кино, а сам, немного пугаясь, пошел к Николаевской церкви. Возле маленького старого храма с синими стенами и облупленным золотом кривоватых куполов сидели на скамейках старухи, они торговали свечками и маленькими иконками, со спичечный коробок. Антоша купил одну свечку и скользнул за тяжелую дверь.
      В храме было сумеречно, пахло подсолнечным маслом, шла служба, старухи и даже вполне молодые женщины низко кланялись, шептали молитвы, крестили себя сложенными в щепоть пальцами. Антоша зажег свою свечу о свечу, воткнутую в какой-то ящик с дырочками, и подступил ближе к священнику.
      Поп в этой церкви был тоже не старый, но глаза у него были скорбные, щеки впалые, борода тяжёлая. Он ни разу не улыбнулся, голос его, негромкий и очень внятный, заполнял пространство:
      - Господу нашему помолимся… И ему подпевали:
      - Помолимся…
      Антоша впал в непонятное состояние, словно в сон. Такое чувство наваливалось на него на уроках истории - мечты уносили Антошу через века.
      Он и не заметил, как все женщины покинули храм, на прощание приложившись губами к иконам. И лишь тогда очнулся, когда поп положил теплую ладонь ему на голову и тихо спросил:
      - У тебя что-нибудь случилось?
      Антоша никогда не был ябедой, а все же хотелось, хотелось спросить, почему такой потешный поп приходил к нему домой. Настоящий ли он, получил ли диплом? Вместо этого вопроса Антоша задал другой:
      - А дома венчать можно? Это меня просили старшие ребята узнать.
      - Дома? - удивился священник. - Нет, таинство венчания происходит всегда в храме. - Он задумчиво смотрел на подростка. - Разве что в исключительных случаях… если один из венчаемых или оба по болезни не в состоянии сами прийти в храм… Но я не помню такого случая.
      - А обратно не делают?
      - Ты имеешь в виду - не развенчивают ли? Снимают венец, но это вновь - в редчайших случаях, и только в том храме, где венчали, и делает это только протоиерей.
      - Так и передам… - пробормотал Антошка. И чтобы что-то еще спросить, теперь уже как бы от своего имени, повел рукой в сторону иконостаса. - Это алтарь?
      Он слышал такое слово, да и в художественной литературе оно часто встречается. Говорят: жизнь положить на алтарь отечества.
      - Наверное, все эти святые как раз и положили жизнь на алтарь отечества?
      Священник не улыбнулся наивному вопросу подростка, мягко ответил:
      - Алтарь - вся вот эта часть храма, восточная часть. Она отделена иконостасом. Там находится престол, жертвенник. Туда проходить можно только мужчинам. Не хочешь ли ты, сын мой, в церковную школу нашу?
      - Я подумаю, - покраснев от невольной лжи, от того, что вдруг узнал страшную тайну - неправильно поступил поп, придя домой венчать Сашку с Наткой. Антоша быстро покинул церковь, забыв оставить там свечку.
      Он брел по тротуару, сжав ее, уже согнувшуюся, в кулаке, и думал про себя:
      - Надо открыть глаза Сашке. Сегодня же! А если встретится безбородый, экзамен ему устроить…
      5
      Антоша вечером у сестренки спросил:
      - Сашка был?
      - Не! - мотнула головой Натка и продолжала с улыбкой читать учебник физики.
      Почему они все такие легкомысленные! И этот странный поп (хорошо, если он протоиерей, ему простится. А может, только еще учится в церковной школе?), и сама Натка! Ну, Сашка - понятно, у него такой характер. Хотя с чего бы ему веселиться, если венчание может оказаться неправильным, а свадьба откладывается третью неделю?!.
      Антоша решил отыскать место работы Сашки. Он сказал матери, что утром к восьми побежит на субботник, сажать деревья возле школы, мать удивилась и разрешила. Он закрутил до упора будильник, поднялся раньше звонка, в половине седьмого, и на велосипеде покатил на окраину, где жил Сашка.
      Вот его дом, серый, бетонный, в четыре этажа. На торце красными и синими красками намалёвана всякая всячина: пасть крокодила, задница слона с хвостом, ЛЮБА + ВАСЯ = … дальше всё зачёркнуто, чьи-то инициалы, размашистое - с метр высотой - дурное слово. Вокруг толпятся железные гаражи, собачьи конуры. Возле маленькой детской площадки стоят ворота для качелей, а сами подвески без сидений скручены в разные стороны, как скручивается лопнувшая гитарная струна. Большие парни бесились. Сашка рассказывал, что много раз налаживал, но "против лома нет приёма".
      Антоша помнит, Сашка начинает ремонтные работы ровно в девять. Значит, он ещё завтракает, выйдет через полчаса и помчится на своей "хонде". У него мотоцикл синий с жёлтой полоской, на бензобаке красотка Мерилин Монро.
      Но что это? К подъезду подрулила знакомая серенькая иномарка, за рулём сидит поп. Тот самый.
      Антоша почему-то испугался, отвёл велосипед за деревянную беседку. Поп был рассеян, он чиркнул зажигалкой, закурил и тут же выбросил сигарету через окно дверцы. Сигаретка валялась, дымя, среди всякого сора. Вот так и возникают пожары.
      "Не бойся, иди узнать правду!" - сказал сам себе Антоша и с усилием, заставляя себя, толкая велосипед, приблизился к дорогой машине.
      - А, это ты опять? - ухмыльнулся розовощёкий священник, пристально глядя на подростка.
      - Натка просила с Сашкой поговорить… - соврал Антоша. - Чё-то про пироги.
      - Пироги?.. - Священник глянул на часы. Достал сотовый телефон и набрал номер, позёвывая, спросил: - Ты скоро, милый? Я здесь.
      И вновь с улыбкой уставился на Антошу.
      - А вот можно вопрос? - подступил ближе Антоша, разглядывая сверкающую приборную доску машины. - А как называется этажерка… которая в церкви? Я заходил однажды в церковь - спросить постеснялся.
      - Что за этажерка? - нахмурился поп.
      - Ну, такая покатая… на ней книжка лежит… Священник ещё больше нахмурился.
      - О таких вещах на улице не говорят.
      - А вот алтарь… он с южной стороны или северной? Я с девочкой одной поспорил.
      - С девочкой? - снова заулыбался поп. - С южной, с южной. Ну, иди, иди, вон твой Сашка.
      Антоша поспешил к подъезду, бренча велосипедом и соображая, о чём же спросить у Сашки. А в голове звенело: "Поп не знает, с какой стороны алтарь! И ничего не знает про аналой!"
      - Привет! - почему-то осердился жених Натки, исподлобья глядя на Антошу. - Ты чего тут делаешь?
      Он был в синем комбинезоне, на голову нахлобучена синяя кепочка с прозрачным козырьком.
      - Саш… - зашептал, стреляя глазами в сторону, Антоша. - Саш… он не тот… не поп… я точно выяснил… я в церковь ходил…
      - Ну и что? - хмыкнул Сашка. - Мы же играли. Чтобы маме угодить. И Наташка знает.
      - Наташка знает?! - Антоша ничего не понимал. - А почему не по-настоящему?
      Сашка вылупил зубы, снова их замкнул губами, помолчал, глядя куда-то вдаль.
      - Долго объяснять. Мы же некрещёные. Как можно венчать людей некрещёных? А во-вторых… - он вновь помолчал, - ладно, тебе скажу. Мы поссорились…
      - С кем? С Наткой?!
      Сашка кивнул. Смотрел как-то странно, тускло.
      - Ладно, скажу правду, - наконец торопливо забормотал он. - Понимаешь, этот тип… ну, поп… моя "крыша". Я брякнул ему дезу, что мы поссорились… дескать, она задружилась с сыном Куфтика из вашего подъезда…
      - Зачем деза?!
      - Чтобы этот её не тронул, - Сашка кивнул в сторону машины, которая уже мигала фарами. - Хотел у меня её забрать за долги. А теперь не посмеет. Но всё это временно… Пока! - И потрепав Антошу по голове, Саша открыл дверцу, сел на сиденье рядом с мнимым священником, и "лек-сус", нетерпеливо взвыв, улетел в город.
      Ничего не понимая, Антоша покатил на велосипеде к своему дому.
      6
      Что же это получается?! Сашка говорит, что они понарошку венчались, чтобы успокоить верующую маму. Мама каждый вечер стоит под картонной иконкой, лампадку жжет, молится и плачет. А еще недавно, говорят, комсомолкой была. Ей сон приснился, что Натка будет несчастна. Особенно часто она молилась и плакала, когда во время ремонта ей пришлось с Антошей уходить на две ночи к соседям, к тете Марине, у которой как раз недавно умер муж и старушка боялась спать одна в пустой квартире.
      А Сашка с Наткой, поскольку уже привыкли к запаху красок и клея, оставались ночевать в обновляемой квартире. Но, как они говорили, спали в разных комнатах.
      Ой, правда ли это? Утром, когда все собирались за чаем у соседки, глаза у Натки были масленые, как у мамы, когда ей капли глазные закапают.
      А Сашка все ложечку с мёдом крутил, разглядывал да всякими историями сыпал.
      - Тут один дядька из района машину оставил возле мэрии… ну, думает, здесь-то не украдут… а сам по магазинам… А в мэрии переполох. Стоит полдня машина, вдруг заминирована! Вызвали сапёров… шуму было…
      Натка визжала от смеха, хотя чего уж тут смешного. Мать качала головой.
      - А в нашем доме, - продолжал Сашка, - радио играет в одной квартире уже неделю. Бабки испугались, наверно, жилец помер. Милицию позвали, дверь взломали - а там никого. Оказывается, он в санаторий уехал, а чтобы воры не залезли, радио оставил включенным. Мне пришлось дверь менять… за свой счет, конечно, да ладно, не обеднеем, верно, Натка?
      Натка от смеха захлебнулась чаем. Любит она этого Сашку. Да ведь и он непростой парень. Как-то забежав во время ремонта в квартиру, Антоша услышал с порога торопливые слова:
      - Все будет красиво в нашей жизни, Наташа… вчера уснуть не мог… сейчас такие светлые ночи…
      В ответ шепот Натки:
      - А я в лесок ходила, там лилии, медом пахнут. Только усыхают мгновенно. Я принесла домой… валяются на полу, как шнурки…
      - Их не надо рвать. Господи, а я вчера сижу дома… а за окном, над рекой, над садами белая ночь царит… И из-за того, что мы врозь, это ещё сильнее слепит, мучит меня… словно ты мстишь этой красотой. Мсти! И за это спасибо!
      - Я не могу мстить. Я могу только любить.
      Ах, как он элегантно работал! Например, Сашка стягивал полы, натянув проволочки вдоль и поперёк, а затем, как бульдозер, двигаясь над жидким цементом с деревянной планочкой, ровнял. А двери красил - ни темной ниточки! Белые, как снег на свету. Шурупы ввинчивал чем-то вроде маленькой дрели и весело тараторил:
      - Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем… мировой пожар в крови, Господи, благослови!
      Его на улице останавливали городские сантехники:
      - Санька, дай червонец, ты ж не пьешь! Что ли, спишь на деньгах?
      - Да держите, отвяжитесь! - И Сашка весело подавал деньги.
      Его никто никогда не обижал. Так ему ли бояться какого-то мнимого попа? Или этот румяный тип с девичьим голосом вооружен?
      На следующее утро после ужасного разговора с Сашкой Антоша сел на велосипед и вновь принялся караулить у его подъезда. Только чтобы быть неузнанным, надел кепку и черные очки.
      Вскоре серебристая иномарка вновь подкатила к дому Сашки, а вот и сам мастер по ремонту, но почему-то не в комбинезоне, а весь в белом, ну, точно такой, каким приходил венчаться, только помимо белого пиджака и белых брюк на нём и туфли белые. Видно, уже купил. Но зачем он так оделся, если на работу?
      Низко опустив голову, Антоша погнал свой велосипед вслед за машиной, отставая ненамного, на два-три дома.
      Вдруг иномарка свернула за город, вот она гонит по шоссе со скоростью как минимум девяносто… ее уже почти не видно… Антоша вовсю крутит педали, да, кажется, напрасно - потерял он Сашку с попом…
      Только что это? Машина выскочила вправо, на проселочную дорогу, и над ней повисло серое облако пыли - прекрасный ориентир…
      Антоша вслед за "лексусом" влетел в лес и оказался в дачном поселке.
      Да, да, пацаны говорили, в сосновом бору живут в красных коттеджах большие начальники. Тут у них свое озеро с рыбой, своя охрана. Перед иномаркой поползло в сторону зелёное железо ворот, и Сашка с попом въехали во двор с фонтаном и цветочными клумбами - с велосипеда видно.
      Антоша подрулил к белой бетонной стене забора со стороны соседнего строящегося дома, положил железного коня в крапиву и вскочил на гору кирпичей. Ага, Сашка и мнимый поп стоят во дворе, весело смеются, а пе
      ред ними пожилой громила в спортивном синем костюме и девица в белой майке и белой юбке, с ракеткой в руке.
      Что это? Она, подпрыгивая, целует румяного верзилу, а потом и Сашку в щеку.
      - Наконец-то!.. Так скучно без вас! - голос тоненький, как у маленькой девочки, глазками моргает, а сама крупная, грудастая.
      - Да, да, да!.. - гулко отзывается толстяк. - Особенно, конечно, без нашего красавца! Вот мужчина! - Он толкает Сашку в плечо, но тот стоит, почти не качнувшись, как столб. - Нам бы таких в милицию. А что, может быть, еще и надумаешь?
      - Посмотрим, папа, - отвечает нагло девица. И поворачивается к мнимому попу. - А ты, брателло, жиденький какой! Говорю, играй со мной, а он!.. - И Сашке. - Пойдем?
      И Сашка с девицей идут на корт, Сашка вешает пиджак на столбик с крючком, и красивые молодые люди начинают перебрасываться мячиком. Пожилой громила (наверное, генерал) с улыбкой смотрит на них.
      - Н-на!.. - стонет, отбиваясь, девица.
      - Н-на!.. - отвечает Сашка.
      - Н-ня!..
      - Н-н-ня-я!..
      Оба хохочут, как будто в этом есть что-то смешное.
      - Пап, - обращается к старику мнимый поп.
      - Чего тебе? - у пожилого дядьки гаснет улыбка. - Денег не дам.
      - Ну, на пиво!
      - Пиво расслабляет. Иди, траву покоси. Спалил косилку, руками поработай.
      Свесив ушастую голову, рослый сыночек уходит за коттедж.
      Антоша устал стоять, вытянувшись в струнку на кирпичах, сел подумать.
      Это что же получается, у Сашки здесь новая подруга. Никаким он ремонтом не занят, играет в теннис, веселится. А Натка его ждет не дождется. А мне наврал - дескать, "крыша" у него… а эту "крышу" пальцем можно проткнуть…
      Антоша вновь поднялся на кирпичную горку - генерала (или полковника) не было, а Сашка с девицей целовались.
      Под ногами у Антоши поехал кирпич, и он, размахивая руками, скатился вниз, больно оцарапав через брючину колено. Подтянул брючину посмотреть - ого, кожа содрана, кровь алая течёт. Ладно, заживёт.
      А вот как быть с изменником?
      Утирая слезы (больно! Да и стыдно - обманули и сестру, и его самого!), Антоша поехал обратно в город.
      7
      Однако то ли его заметили, то ли такое совпадение, но вскоре Антошу догнал мотоцикл, а на нём Сашка.
      Обогнал, засигналил, остановился. Спешился и Антоша.
      - Это ты?! Что тут делаешь?
      - Ничего, - пробурчал, плохо видя его, Антоша. И более твердо, зло повторил: - Еду!
      - А я тут мотоцикл оставил… как закончили ремонт, выпил маленько… уговорили за руль не садиться…
      - Так ты пьешь?
      - Нет. Пьяных я презираю. Пусть скорее вымрут - нам больше работы. И воздух чище. Но случилось, уговорили, поднял рюмку… - Он погладил руль "хонды". - И вот забрал. Хочешь прокатиться?
      - Нет.
      - Я тебе предлагаю прокатиться! Я - на велике, а ты - на мотоцикле.
      - Сказал - не хочу!..
      Сашка снова как-то странно, криво смотрел на Антошу.
      - Милый ты пацан… ты же ничего не понимаешь… а тоже! У меня украли инструменты… кейс и ящик из гаража… это две тысячи долларов. И мне бы хана, если бы не эти люди.
      Антоша, насупясь, молчал.
      - Ну и этот, Валька… длинный… привязался к Натке… Знаешь, когда к кусту подойдёшь, где гнездо, птица отлетает в сторону, начинает чирикать. Мол, тут я, бери меня. Ты - к ней, а она дальше в сторону… отваживает от гнезда бандита… Вот и я… я же тебе объяснял…
      - Какой он бандит! - наконец вырвалось у Антоши. - Он макарон. Против тебя.
      - Он макарон, да вот дружки у него… из ментовки… страшные мужики. Это походило на правду. Почувствовав, что Антоша поверил, Сашка повеселел, потрепал его по голове. Кепка слетела в пыль.
      - Что ты как азербайджанец? Что ты надел? Давай я тебе вот эту отдам, - и напялил на Антошку свой кепарь с прозрачным козырьком. - Я и мотоцикл могу подарить. Хочешь? Прямо сейчас! Ты садишься на моего коня, я - на твоего.
      Антоша испугался. Такие невероятные подарки вдруг - ни к чему. Что-то тут есть страшное. Он требует что-нибудь не говорить или что-нибудь сказать. Ой, неладно что-то, неладно в отношениях Сашки с Наткой…
      - Анекдот хочешь? - засиял спутанными зубами Сашка. - Сидят два еврея в камере. Один другому: слышь, зачем тут решетки. Кто сюда полезет?
      - Привет Натке передать? - угрюмо спросил Антоша. Сашка вдруг переменился в лице.
      - Нет, я позвоню сам. - И вновь, вылупив зубы, скороговоркой. - Не хотел говорить, не хотел, да тебе скажу… Она в сам деле дружит с Оскаром, сыном Куфтика, в кино ходили, люди видели.
      - Этого не может быть! - затрепетал Антоша.
      - Что ты понимаешь! - Сашка зло сплюнул. - Всё может быть. Может, решила мне подыграть… да увлеклась. - И что-то еще он говорил, быстро-быстро.
      На языке крутилось: а чего ж ты с девчонкой сейчас целовался?! Но, может быть, это как раз игра? По телику показывают: целуются все подряд с кем ни попадя, да еще секундомером время засекают. Мама права: распустились люди.
      8
      Антоша приехал домой омраченный, в тоске.
      - Что с тобой? - спросила мать. - Ты хромаешь! Ой, у тебя коленка черная! Подрался?!
      - Да ерунда, упал!.. А где Натка?
      - Быстро в ванную, промыть и йодом!.. Она пошла звонить Саше. Натка вернулась, улыбается. Она сегодня очень красивая, только губы
      лишнего бордовой краской намазала. И скулы - розовой пудрой.
      - Наташа, с тобой можно поговорить?
      - Говори, - засмеялась Натка. Они сидели в детской комнате. Сестра вытянула из угла любимого тряпичного жёлтого льва за лапу и положила на колени. - Ну! Чего молчишь? Скажи "мяу".
      - Брось со мной, как с маленьким. Я всё знаю. Ты сама-то знаешь, что всё это игра… поп… и прочее?
      - Конечно. - Она вскинула глаза и снисходительно улыбнулась братишке. - Всё хорошо. Всё о'кей.
      - О'кей?
      - О'кей.
      - А тебе известно, что кей - это ключ? И что за дверью может ничего не оказаться, как в какой-то, не помню, сказке. Дверь нарисована.
      - Нет. - Натка вскочила, швырнула в угол льва и, схватив братишку за уши, поцеловала в губы. - Нет!
      Антоша смятенно сник.
      - А что дальше будет?
      - И дальше будет всё хорошо. - Она широко улыбнулась. И пошла помогать матери готовить ужин.
      Как же так?! И ночью не плакала - Антоша подолгу притворялся спящим, следил, слушал. Не плакала.
      Только через пару дней он увидел: сестра стоит на чужой улице, в стеклянной будке телефона-автомата, прижала чёрную трубку к уху… и всё лицо у неё блестит, мокрое от слёз.
      Вот она медленно повесила трубку, обтёрла платочком щёки и вышла к прохожим, улыбаясь всему миру.
      Всё хорошо. Жизнь прекрасна.
 
      

      ГУСИ-ЛЕБЕДИ ЛЕТЕЛИ
      Молодым хлопцем Павло Лаптей в ночь на Рождество отправился в село Ковяги, что в двенадцати километрах от наших Полог. Ушел в такой мороз, что ресницы слипались. Какая нужда толкнула? Задумал принести своей ненаглядной Галинке живые цветы. Узнал, что у старых знакомых в Ко-вягах зацвела китайская роза, и поспешил, невзирая на уговоры матери.
      Переполошил своим появлением семью в Ковягах, но своего добился. Заночевать добрые люди упрашивали: мол, темень на улице, снег в поле по колено, рассвета дождался бы. Утром, может, попутная машина подвернется или кто на санях поедет. Куда там! Посмеялся и поспешил в дорогу. Шел по белому безмолвию, которое заливала своим сиянием полная луна, окруженная светлым кольцом, согревал на своей груди цветы и пел во весь голос:
      Розпрягайте, хлопщ, кот Та лягайте спочивать. А я пщу в сад зелений, В сад криниченьку копать…
      СЕНИН Виктор Тихонович родился в 1939 году в г. Марганец Днепропетровской области Украинской ССР. Окончил Ленинградское высшее военно-морское училище подводного плавания, служил на Балтийском флоте. В 1967 году окончил Ленинградский государственный университет, работал собкором газет «Советская Россия» и «Правда», заместителем главного редактора «Ленинградской правды», а затем, в годы «перестройки», первым заместителем председателя Ленинградского комитета по телевидению и радиовещанию. С1994 года - директор Санкт-Петербургского филиала Межгосударственной телерадиокомпании «Мир», с 2002 года - председатель МТРК «Мир». Автор книг прозы «Полынное счастье» и «Сын Фараона», а также многих публицистических книг. Награждён орденом «Знак Почёта», орденом «Содружества» (высшая награда Межпарламентской Ассамблеи СНГ) и другими наградами. Живет в Москве
      В селе о парне худого слова не услышишь. Землю пашет по весне, пшеницу в страду убирает - усталости не знает, песни казацкие распевает. Да с такой удалью поет, что и другие подбоченятся.
      Особенно неутомим Павло в пору жатвы, когда пшеница на ланах налитой колос к земле клонит, когда дорог каждый погожий день. Машины от комбайна Лаптея зерно на ток возить не успевают, шоферы к ночи с ног валятся.
      - Пожалей ты нас, чертяка, - просят Лаптея, - в глазах дорога, дорога…
      - Эх вы, тюхти! - насмехается Павло, сидя за штурвалом комбайна. - К женкам потянуло! Так и скажите! Отдыхать будем, когда дожинки справим! Последний сноп обмолотим - и гуляй душа!
      Землю, кажется, обнял бы Павло и баюкал, как баюкают дитя малое. Уходить из кабины комбайна не хочет, жалеет, что день так быстро истаял, перепела раскричались: падь-падем, падь-падем… Жди теперь восхода солнца, жди, когда роса спадет.
      Не нахвалят парня женщины: и трудяга, и статью не обижен - ростом вышел, косая сажень в плечах. Такой обнимет да к сердцу прижмет - мать родную забудешь. И поглядывают девчата жарко, стыд теряют, пытаясь Павла очаровать и сделать из него заботливого хозяина дома, главу большого семейства.
      Одна беда с Павлом: поднесет кто полустаканчик, чтобы отблагодарить Лаптея за труды его, и пропал парень. Выпьет из вежливости, поморщится и решительно отодвинет вновь налитый полустаканчик. А хозяин в обиде и настаивает не брезговать, мол, от чистого сердца предлагает, когда еще случай выпадет.
      После второго полустаканчика Павло становится сговорчивей, повеселев, сам к бутылке тянется, просит налить чуть-чуть. Да и опорожнит поллитровку, а после бродит неприкаянный, ищет, где можно еще выпить. Завалится под конец в бурьян и спит. Наткнется кто из соседей, доведет или дотащит пьяного до калитки его родной хаты и кликнет Лаптеиху, чтобы принимала сына. Выскочит женщина, всплеснет руками, ударится в слезы, понимая постыдность положения, проклиная в беспомощности того добродея, который поставил на стол горилку.
      Проспится парень, прячется от стыда по задворкам и в кукурузе на огороде. Не выдержав, идет к кому-то из соседей, просит дать опохмелиться. Напивается, в злобе и безысходности крушит, что под руку подвернется. Лаптеиха от горя уходит из дому. Люди жалеют её, успокаивают, а кто и рукой махнет, мол, нечего так убиваться, конченый Павло человек.
      В дни загула сына Лаптеиха ходит черная лицом. Выгонит утром корову с теленком на пастбище и спрячется в хате. В обед подоит корову, курам посыплет зерна и снова запрется в доме. Скажет кто слово из жалости, раскричится в сердцах, дескать, за своими детьми следите, а в чужую семью нечего совать нос. Жизнь такая, пропади она пропадом: мать родная сыну не указ.
      Не вытерпев муки, пошла тайком в церковь, что в поселке железнодорожников. Долго била поклоны перед образом Пресвятой Богородицы, упрашивая Пречистую помочь немощным матери и сыну избавиться от напасти. Вышла из церкви, перекрестилась, а потом… тайком поехала к знахарке, купила какое-то зелье.
      Только ни молитва, ни зелье колдовское не помогли. Не пьет Павло месяц и два, человеком ходит, песни распевает, каждому встречному на улице рад. Пока злая душа рюмку не поднесет. И снова Лаптей в такой загул ударится, что мать готова руки на себя наложить.
      Виной всему любовь окаянная. Верно люди говорят, что нет от неё лекарств и заклинаний. Попал человек в сети и сгинул: иссушит любовь, в могилу сведет. Или по миру пошлет скитаться. Поведи только речь о любви несчастной, сразу припомнят случаи, такого понарасскажут, что оторопь берет.
      Глаза с крутым изломом черных бровей, коса до пояса, голос звонкий - это и приворожило Павла, лишило сна и покоя. Многие парни увивались за Галинкой, но она остановила свой выбор на Павле. При встрече с Га-линкой он терял дар речи, краснел, становился мягким и покладистым, а
      Галинка лишь смеялась, замечая неуклюжесть парня, понимая все и осознавая свою власть.
      Как ни суди, а Галинка была старше на год, что в молодую пору многое значит. Парень телок телком, а девушка уже знает тайное, заманивает в хитроумно сплетенную сеть, подталкивает к поступку, тихо уступает ласкам.
      Жила Галинка с матерью в старой приземистой хате на краю улицы. Хату под крышей из шифера они купили без огласки. Кто-то знакомый порекомендовал, узнав, что в Пологах хиреет без присмотра домик с огородом и вишневым садом. Новые хозяева объявились в селе скрытно. Спешили сельчане по делам и останавливались в удивлении, увидев, как из трубы пустующей еще вчера хаты тянется к небу дым от плохого топлива.
      Мать Галинки, еврейка, устроилась работать фельдшером, людей сторонилась, ничего о себе не рассказывала. И люди не лезли к фельдшерихе с расспросами - женщина городская, образованная, ногти красит. Но главная причина отчуждения крылась в другом: худая фельдшериха много курила. В селе на мужиков покрикивали и выгоняли на улицу, а тут женщина тянет папиросу за папиросой, голосом басит прокуренным. Люди богомольные, у кого в чистом углу под рушниками иконы, фельдшериху в дом не приглашали.
      Огородом и садом фельдшериха не занималась, жила на зарплату. Земля под окнами пустовала. Казалось, возьми лопату, вскопай грядку под огурцы, капусту или помидоры посади. Труда особого не требуется. Под солнцем каждый росток к свету потянется и зацветет. Но фельдшериха равнодушно смотрела на землю, а огурцы и помидоры покупала.
      Уродились в саду вишни - нарвет миску для удовольствия. Или компот сварит. Остальное расклюют скворцы. Налетают стаей, усядутся на ветках и с криком клюют ягоды, разбрызгивая сок на листья.
      Двор фельдшерихи тоже пустовал: ни кур, ни поросенка хозяйка не держала. Словом, существовала, как перелетная птица: задумала и снялась с места, ни о чем не печалясь, ничего не жалея. Да и жалеть было нечего: хата в зарослях мальв и бурьяна доживала свой век. Уедет человек, и забудут вскоре: разве старое подворье напомнит о житье-бытье, какое теплилось здесь, чуждое и непонятное деревенскому укладу.
      Знакомство Галинки с Павлом оказалось случайным. Парень только прибежал с выгона, где играл в футбол, ополоснул под рукомойником руки, сел обедать. В дверь постучали.
      - Входите, входите! - пригласила Лаптеиха, нарезая хлеб.
      В комнату вошла Галинка, её Павло давно приметил в школе на переменах.
      - Здравствуйте, тетя Наталья, - сказала Галинка. Увидев за столом Павла, покраснела, но тут же взяла себя в руки. - Мама послала к вам за палочкой дрожжей…
      - Может, пообедаешь с нами? Борщ я сварила с курятиной, - сказала Лаптеиха.
      - Ой, спасибо. Я только что поела дома… - И снова бросила на Павла мимолетный взгляд.
      Так они познакомились, а со временем и подружились. После девятого класса Галинка расцвела на зависть подругам: статью выделялась, грудь высокая, а глаза… Темно-карие, в изломе черных бровей, они сияли, излучая притягательную силу. От взгляда парни столбенели, потом спохватывались и выкидывали такие штучки, что многие потом долго обсуждали и удивлялись.
      ?ерные, как смоль, волосы у Галинки слегка вились на висках, завитками спадали на чистый лоб. Губы у Галинки алые и сочные, как спелые вишни, никакая помада не требуется. Завидуя, девчата чего только ни делали, чтобы добиться сходства, - в теплой родниковой воде волосы мыли, добавляя отвар чабреца и любистока, но проку мало.
      К Павлу Галинка относилась с полным доверием, приглашала к себе в гости, позволяя себе порой такое, от чего Павло краснел и терялся до крайности. Сославшись на духоту в хате, она сбросила однажды кофточку и осталась сидеть в лифчике, который едва удерживал полную грудь. Онемев, Павло боялся одного: как бы нежданно не заглянул кто в окно.
      То Галинка усядется напротив и, позабыв одернуть платье, раскачивает ногами, показывая бедра и узкую полоску трусиков. Павло готов бежать из хаты, но неведомая сила удерживает, сжигает, повелевает терпеть сладостную муку! Да и куда бежать, если стараешься выглядеть мужчиной, если жаждешь подчинить себе девушку, но необъяснимое чувство оберегает от необдуманного, очищает разум, когда готов ради дорогого тебе человека на любые испытания. И эта первая любовь останется в памяти на всю жизнь. Останется незамутненным, романтичным воспоминанием и будет волновать, маня из невозвратного далека, и очищать душу.
      В хате Галинки изо всех углов выпирала неухоженность: ни рушников на портретах, ни занавесок на окнах. Под потолком висят липучки. Обсевшие их мухи давно подохли и высохли. Неубранность и запущенность жилища, к удивлению Павла, не угнетала девушку. Она, как и мать ее, не обращала внимания на беспорядок в хате, убогую обстановку.
      Свою зарплату фельдшериха тратила на дочь: одевала и обувала Галин-ку на зависть - денег не жалела. Последние рубли тратила на то, чтобы купить дочке модное в городе платье, кофточку, а то и сумочку. В Пологах не покрасуешься в нарядах, и выезжали мать и дочь то в Лубны, а то и в Киев прогуляться, в музей заглянуть. Сельчан манера жить одним днем удивляла, ставила в тупик: как можно запустить огород, не вырастить на нем мешок картошки? И почему надо тратить сразу зарплату, если можно понемногу откладывать на сберкнижку? Пригодится на черный день. Нет, живут люди, как перекати-поле…
      Получив аттестат зрелости, Галинка поступила в Полтавский педагогический институт, а Павло остался в селе. Еще год он проучился в школе, а потом подал документы в техникум. Хотелось, конечно, податься куда подальше - в Киев, а то и в Москву, но жаль было маму. Кто ей огород вспашет, кто сена корове на зиму припасет? И Павло поступил в Лубенский сельскохозяйственный техникум, благо райцентр в двадцати километрах от Полог. Автобус ходит в Лубны каждый день туда и обратно.
      На выходные Павло обязательно приезжал домой, помогал матери по хозяйству. Работы скапливалось достаточно: то надо грядки прополоть, то травы накосить, то вишни в саду обобрать. Дел в селе невпроворот, и как ни стараешься, а конца-края стараниям не видно.
      Вечером Павло брал магнитофон и спешил в клуб, здесь собирались парни и девчата со всего села потанцевать, попеть песни, поухаживать, проводить зазнобу с гулянки домой. Только Лаптей возвращался один. Вышагивал по дороге мимо спящих хат, смотрел на усыпанное звездами небо, на Чумацкий шлях, думал о Галинке.
      Спать не хотелось, в сенях на ощупь Павло доставал крынку с молоком, отпивал половину и выходил во двор. Невидимое в ночи село отдыхало, готовясь к завтрашней работе. В саду сухо стрекотали цикады, а на ставу квакали лягушки.
      Улегшись на привезенную с поля свежескошенную траву, Павло слушал жабью разноголосицу, разглядывал созвездия и, отыскав Стожары, смотрел на катившийся по небу воз, жил ожиданием встречи с любимой. Из множества звезд выплыла более яркая и тихо заскользила, удаляясь к горизонту. Чей-то спутник совершал очередной свой виток вокруг Земли.
      Приехав на каникулы, Галинка все дни проводит на речке. Идет в легком халатике по улице, не обращает внимания на осуждающие взгляды стариков. Им какое дело до того, как она ведет себя, - человек давно городской, без предрассудков.
      Местные приходят на берег Сулы, но им некогда нежиться на солнце. Работа отнимает весь день, на купание времени не остается. В селе не зря говорят: летний день год кормит. Разве самая ледащая завернет под ивы, проводив корову на пастбище и махнув рукой на домашние заботы. Зато под вечер можно передохнуть и окунуться в прохладную воду, смыть дневной пот, поболтать. И стекается на речку молодежь, спешит огородами, сокращая путь к Суле.
      Приходит на речку и Павло. Раздевается до плавок и сидит на траве, любуется Галинкой. В камышовых зарослях на другом берегу перекликаются птицы, подает скрипучий голос коростель.
      - Иди ко мне! - зовет Галинка, уплывая в сторону от купающихся. - Какой ты белый! В селе живешь, а не загорел! В городе хлопцы, знаешь, какие загорелые! Плыви ко мне, ну!..
      Павло отшучивается и медлит прыгать в воду. Немного обидно оттого, что Галинка сравнивает его с городскими парнями. Повкалывали бы в поле и на огороде. Мать возвращается с прополки буряка едва живая. Тяпку приставит к стенке и сидит на лавке не двигаясь.
      - Ныряй! - зовет Галинка. - Какой ты у меня стеснительный! Девчата любят решительных и настойчивых!
      Поддавшись уговорам, Павло с разбега бросается в реку и выныривает возле Галинки, задыхаясь от освежающей глубины речки и близости с любимой. Девушка без стеснения обвивает его ногами, прижимается грудью. В глазах Галинки желание, она готова подчиниться воле мужчины.
      - Поцелуй меня, ну!..
      - Люди кругом… Что подумают, - говорит Павло, пьянея от доверчивости Галинки.
      Нежность переполняет, лишает Павла всяческого плотского влечения. Благоговея перед любимой, он теряет волю над собой, гладит плечи девушки, целует, повторяя в беспамятстве одно:
      - Люблю… люблю…
      Чувствуя беспомощность Павла, девушка отступает. Взяв Павла за руку, выводит его из воды и вытирает полотенцем.
      - Ничего. Когда мы будем вместе, ты привыкнешь ко мне и перестанешь стесняться. Это пройдет…
      Уткнувшись лицом в траву, Павло лежит на земле и не замечает, что плачет. Ему хочется высказать всю свою нежность и преданность девушке, но не хватает слов, а те из них, которые он приберег для объяснений, кажутся сухими, обшелушенными и незначимыми.
      Дни пролетели, сливаясь в мгновение. Галинка уехала в Полтаву. Проводив ее на станцию, Павло шел по дороге, по которой совсем недавно ступала нога любимой. Оглянувшись по сторонам, Павло присел и опустил горячие ладони на пыльную траву, поднес ладони к лицу и поцеловал. Спохватившись, устыдился самого себя и поспешил в село.
      Приезжая из техникума домой, Павло уединялся и часто посещал места, по которым бродил с Галинкой, держа ее за руку. Давно облетела в саду яблоня. Под ней Павло целовался с Галинкой. Девушка тогда подняла упавшее с дерева яблоко и протянула Павлу.
      - Откуси, - попросила, - и передай мне.
      Он откусил кусочек белого налива, откусила и Галинка.
      - Сладкое и ароматное, - сказала, чуть помедлив. - Мы с тобой как Адам и Ева в глухом саду. Но до первородного греха не дошли. Грустно почему-то, безнадежно…
      Окончив техникум, Павло не покинул родные Пологи. Он заметно возмужал, окреп телом; работа механика доставляла ему удовлетворение по той причине, что не кончалась. Наоборот, с развитием хозяйства ее прибавлялось. Лаптей пропадал то в поле, то на тракторном стане, где техника ремонтировалась, готовилась к выходу то на посевные, то на уборку урожая.
      Серьезно подумывал Павло о женитьбе. Деньги появились, Лаптей поначалу отстроил дом. Возвел стены из кирпича, не забыл о мезонине. Дом построил с размахом. Крышу устлал не шифером, а красной черепицей. На второе лето в доме провел паровое отопление и горячую воду. Котельную обустроил в глубине двора, чтоб в доме не пахло дымом или соляркой. На кухне электрическая плита с вместительной духовкой. И везде полная автоматика. Забудешь пирог вынуть или буженину, автомат спокойным сигналом предупредит.
      Многие заходили на такое диво поглядеть, но с улыбкой от новшеств отказывались. "Куда нам разобраться в такой машинерии, - говорили смеясь
      и отмахивались от предложений Лаптея. - Лучше печки нет, сподручнее она крестьянскому разумению. Засыпал уголь или дров подбросил - и вся премудрость. Борщ варится, каша упревает…".
      Радовалась смекалистости сына Лаптеиха, Бога благодарила за то, что ниспослал опору, обрела она покой и благополучие в зрелые вдовьи годы. С мужем, Царствие ему Небесное, не довелось испытать счастья, теперь доживает свой век в достатке. Муж, когда Павло в третий класс пошел, поехал через реку в соседнее село и в полынью угодил. Лошадь успел спасти, гужи перерезал, а самого течением под лед затянуло…
      Мечтала Наталья увидеть в новом доме невестку, внучат. Большего не просила перед иконой, как услышать в доме звонкие детские голоса, купать внучат перед сном и баюкать под колыбельную песенку: "Пошел кот на огород и поймал там мышку…".
      После четвертого курса Галинка ни разу не появилась в селе. Изредка приходили от нее письма. В них девушка сбивчиво обосновывала причины, помешавшие ее очередному приезду в Пологи. То на эту пору выпала практика, то Галинке посчастливилось съездить с однокурсниками на море. Она подробно рассказывала о новых друзьях, студенческих вечеринках и моде, какой подражают городские девчата и парни.
      Перебралась в Полтаву и фельдшериха. Она покинула Пологи тихо, как и появилась здесь. Никто на отъезд женщины, постоянно курившей и чуждающейся сельских жителей, не обратил внимания. Уехала и уехала, существовал человек - и нет его. Хата еще стояла какое-то время, подтачиваемая мышами. Потом завалилась в дождливую пору и медленно гнила.
      Павло еще надеялся на чудо, в дни каникул каждый вечер уходил в поле. Он останавливался на краю лесополосы, здесь накатанная машинами дорога сворачивает на станцию. Этой дорогой и спешат в Пологи приезжие. От перрона поднялся на переход над железнодорожными путями, спустившись, свернул в проулок, - и ты в поле.
      Коротая время, Павло собирал в лесополосе сухие ветки, разводил костер. Потрескивали в пламени сучья, Павло смотрел на огонь и думал. Подавали сигналы электровозы, и теплилась надежда: вдруг Галинка не вытерпела, бросила дела и приехала этим поездом, вдруг…
      Костер угасал, угли покрывались белесым пеплом, ярко алели при дуновении ветерка и гасли. Дождавшись, когда костер потухнет, Павло возвращался в село, одинокий, придавленный грустью.
      Увидев сына, Лаптеиха горестно вздыхала.
      - Вечеря давно остыла… Ходил к лесополосе?
      - Ходил…
      - Не приедет она!
      - А вдруг надумает? Ночь, а ей идти одной…
      - Яму себе выкопал! - пыталась пристыдить сына Лаптеиха. - Неужели свет на Галинке сошелся?
      - Мама!..
      - Что - мама! В селе девчат сколько! Выбирай!
      - Перестаньте, мама!
      - Оженить тебя надо! Девки… На какую ни посмотришь - домовитые, мастерицы, красотой не обделенные.
      - Никто мне не нужен.
      - Женишься, детки обсядут… Сразу забудешь свою яврейку.
      - Говорите, говорите. Язык без костей…
      В дождь, когда небо затянули обложные тучи, а по раскисшей дороге можно было проехать лишь на телеге, в хату Лаптеев постучался письмоно-ша.
      - Вам, добродию, телеграмма, - сказал, обращаясь к Павлу. - Ну и погодка! Льет и льет. На неделю, так думаю, зарядил дождь.
      - Проходи, Григорий, - пригласила Лаптеиха почтальона. - Чего стоишь у порога?
      - С меня каплет. Наслежу тут…
      6 "Наш современник" N 7
      - Дождь надолго, твоя правда. На огород вышла, да куда! Вернулась мокрая. Куры под навес попрятались. Верный признак того, что не скоро распогодится.
      Павло развернул телеграмму и вскрикнул от радости: "Буду проездом воскресенье станция Ромодан поезд Полтава - Киев вагон 6 тчк Галинка".
      - Что стряслось? - забеспокоилась Лаптеиха.
      - Галинка приезжает!
      - В Пологи?
      - Проездом будет на Ромодане!
      - В такую распутицу грязь месить… - отозвался почтальон. - В своем ты уме… - И спохватился: - Пойду, а то до вечера не управлюсь…
      Почтальон ушел, а Павло бросился к шкафу с одеждой. Распахнул дверку и опомнился: спешить некуда, два дня впереди. Успеет и штаны погладить, и постричься у соседа.
      - Побежишь? - не утерпела Лаптеиха.
      - Сколько не виделись, мама!
      - Нужен ты ей, как же! Вспомнила через столько лет! А-а… Поступай как знаешь. Чует мое сердце: напрасно спешишь.
      - Опять вы за старое, мама!
      Весточке Павло обрадовался и воспрянул духом. Не забыла Галинка, убеждал себя и гнал сомнения, просто в сутолоке городской жизни закрутилась и отодвинула встречу. Приедет, переговорят о наболевшем, и встанет все на места. Размышляя, приготовил выходной костюм, белую сорочку.
      - По такой грязюке и в новой одежде… - не утерпела Наталья.
      - Мама!..
      Старые ходики на стене беспристрастно отсчитывали время, но Павлу казалось, что часы замедлили бег. Нет-нет да и подтянет Павло гирьку, отлитую в виде еловой шишки. Гирька медленно опускалась под собственной тяжестью, но не успевала выбрать положенный уровень, а Павло подтягивал снова.
      - Оборвешь от нетерпения, - пристыдила Лаптеиха, переживая за сына. - Газетку почитай…
      Павло выскочил из хаты и появился лишь вечером, когда в домах зажигали огни.
      Дождь в воскресенье не перестал. Капли монотонно шелестели в листве, на дороге стояли мутные лужи. Мокрая тишина зависла над хатами и огородами, никли кусты.
      - Куда пойдешь в такую хлябь? - Лаптеиха попыталась вразумить Павла, застав его за сборами в дорогу. - Ноги не вытащишь из грязюки!
      - Пойду в резиновых сапогах, - ответил Павло и улыбнулся виновато. - Накину на плечи дождевик. Он не промокает.
      - Твоя воля…
      - Должен пойти. Иначе не прощу себе потом, весь свет возненавижу, на ближнем злобу вымещать стану.
      - Иди, сынок. Может, ты и прав. Прости мать…
      Поднявшись на взгорок, Павло оглянулся на село, вздохнул с облегчением и легко зашагал по обочине дороги. Земля вокруг отдыхала, вдоволь напитавшись влаги. Придорожные кусты в хрустальных каплях клонили отяжелевшие ветки. Вода брызгала из-под сапог, но Лаптей не обращал внимания на дождь и сырость.
      Легко вышагивая, Павло вдруг вспомнил, казалось, давным-давно забытое. Вспомнил, как увидел Галинку у себя дома. Как она смутилась, перехватив взгляд Павла за столом. Как она была красива в эти минуты! Густые черные волосы, завитки на лбу. Не гадал и не думал Павло тогда, что все так обернется, будет он страдать от неразделенных чувств, будет уходить в степь, изливая свою любовь и нежность в песне:
      На вгородг верба рясна, Там стояла ддвка красна. Вона красна ще й вродлива - Я доля не щаслива…
      Вспомнив старую народную песню, Павло улыбнулся, поправил сползающий капюшон и легко запел:
      Ii доля не щаслива, Нема того, що любила. Нема його та й не буде, Розроли зли люди…
      За переездом Павло переобулся. Резиновые сапоги спрятал в кустах: будет возвращаться - снова наденет. Идти в сапогах на свидание постеснялся. Что подумает Галинка, увидев его в броднях?
      В ожидании поезда Павло заглянул в зал для пассажиров, но никого из знакомых там не встретил. На лавках томились люди, спешащие по своим делам, со своими заботами. В углу, постелив рядно, спал босой мужик. Вошел дежурный милиционер, посмотрел на спящего, но прогонять не стал, повернулся и вышел.
      Завернув по пути из зала в буфет, Лаптей равнодушно окинул взглядом прилавок. Есть ему не хотелось, как и пить пиво. Павло вышел на свежий воздух, посмотрел на расписание поездов. Их было много - и в разные концы. Одни города' Лаптей знал, другие названия ничего ему не говорили. Но там шла жизнь, ему неведомая, но налаженная и со своими порядками. Подумав, Павло пожалел, что нигде не бывал далеко от дома, не повидал свет.
      Щелкнуло в репродукторе, и раздался голос дежурного по вокзалу:
      - Поезд Полтава - Киев прибывает на первый путь! Стоянка пять минут! Граждане пассажиры, будьте внимательны и осторожны! Не забывайте свои вещи!
      Показался "скорый". Сбавив ход, он медленно приближался к перрону. Прошел электровоз, почтовый вагон, и начался отсчет пассажирских вагонов. В тамбуре каждого стояла проводница. Лязгнули тормоза, и поезд остановился.
      Подбежав к шестому вагону, Павло увидел Галинку и обмяк. Девушка изменилась, стала совсем городской. Косу она отрезала, сделала модную завивку.
      - Галинка!.. - позвал Павло.
      Девушка оглянулась на зов, скользнула взглядом, но не узнала Павла. С огорчением внимательно всмотрелась в незнакомца в плаще и, просияв, всплеснула руками:
      - Павло! - Легко соскочила на перрон, обхватила Лаптея и чмокнула в щеку. - Не изменился! Все такой же…
      - Косу отрезала…
      - Сейчас коса не в моде, Павлуша! Возни с ней!..
      - Галинка! Не стой раздетая! - окликнул из тамбура высокий рыжеволосый парень в сером пуловере.
      - Ой, да не простужусь! - ответила Галинка с долей кокетства и посмотрела на Павла: мол, видишь, какой он заботливый.
      Павло промолчал. Обида сдавила сердце, хотелось выкрикнуть Галинке в лицо все, что переполняло его сейчас. Не обмолвилась и словом, как он тут без нее, как существовал в уединении и долгом ожидании. Вместо всего выставила напоказ не то жениха, не то ухажера, довольная и напомаженная. Ни намека на то, как собирается обустраивать свою дальнейшую жизнь, есть ли в ней место для него, Павла Лаптея. Права мать, тысячу раз права! Лучше бы он не приходил на станцию и оставался в неведении. Он жалел себя и мысленно клялся, что ничего подобного никогда больше не допустит.
      - Ты, как понимаю, в селе остался?
      - В селе. На кого мать оставлю? Да у нас и жизнь стала не хуже городской: асфальт проложили, газ провели…
      Договорить не дал парень в пуловере. Он соскочил с подножки вагона, накинул Галинке кофту на плечи.
      - Извините. Поезд отправляется, а Галинка, если разговорится, не скоро остановишь.
      6*
      - Ухожу, начальничек. Попрощаюсь только. - И повернулась к Павлу. - Прощай… И прости меня, подлую… - Она обхватила Павла за шею, заплакала. - Прости, если сможешь. Жизнь такая. В село для меня дорога закрыта. Не смогу я там жить. Прости…
      И шагнула к вагону, взялась за поручень, поднялась в тамбур. Поезд тихо набирал скорость, проплывали мимо вагоны, постукивая на стыках рельсов: так-так… так-так…
      - Прости меня, Павло! - донеслось уже издали. - Прости!..
      Поезд скрылся за поворотом, опустел перрон, а Павло стоял в растерянности и не трогался с места. В голове сновали обрывки мыслей, давила обида. Подошел дежурный по вокзалу - в кителе, фуражка с красным околышем, - тронул Лаптея за локоть.
      - У тебя горе, парень?
      - Нет-нет, все в порядке. Близкого человека проводил, - очнувшись, ответил Павло.
      Дежурный ушел в здание вокзала. Оставшись наедине, Павло постарался успокоиться, объяснить самому себе случившееся. Он любил Галинку, поверил в это, поддался всецело, а она? Жалела доверчивого и непутевого, подыгрывала ему, потому что не оказалось рядом более достойного… На душе лежала пустота и холодом обдавала тело. Окружающий мир казался унылым, блеклым и замусоренным. Хотелось схватить что-нибудь тяжелое, что подвернется под руку, и крушить не глядя.
      Плохо соображая и не отдавая себе отчета в поступках, Павло повернулся и направился в сторону станционного буфета. Не видел теперь ни сидящих в зале ожидания, ни спящего в углу бездомного. Подошел к стойке буфета и попросил водки. В этот ненастный день Лаптей впервые напился…
      В садах поспели вишни. Из подворий ветерок доносит запах варенья - хозяйки спешат запастись на зиму вишневым вареньем и наливками. Излишки ягод высыпают на железные поддоны и выставляют на солнце. Высушат вишни, ссыпают в короба и прячут в кладовки.
      В самую пору сбора вишен в гости к Лаптеихе приехал сын её двоюродной сестры, Николай, с мальчиком лет семи, худеньким, но подвижным и неугомонным. Сестру Наталья не видела давно и вспоминала редко. Та покинула Пологи в девичестве. Уехала в Калининград, вышла замуж, там и обосновалась. Поначалу от нее приходили письма и фотографии: она с мужем, статным, с густой шевелюрой, и с первым ребеночком. Но потом сестра замолчала. О ней напоминали только фотографии на стене.
      И вдруг приезд Николая с сынишкой. Наталья обрадовалась гостям, всплакнула при встрече, вспомнив о сестре. Хлопот гости не доставляли: жить есть где, картошка молодая с огорода, огурцы и помидоры, лучок - все свое. Ваня, так звали мальчика, пробудил дом неугомонностью, прибавив забот и беспокойства, что ничуть не тяготило. Мальчик ни секунды не сидел спокойно: то носится с гиканьем по улице, то уже сидит на дереве, обирая спелые вишни, то раскачивается на суку вниз головой. И Лаптеиха спешит в сад из боязни, как бы не ушибся ребенок, не обжегся в крапиве.
      Павлу гости тоже не в тягость: есть с кем о жизни потолковать, о незнакомом городе Калининграде послушать.
      Особенно привязался парнишка к Павло. Куда Павло ни пойдет, он следом. На грядках Лаптей огурцы собирает, Иван рядом. И все ему интересно, обо всем хочет узнать. Иной раз Павло смех едва сдерживает, но отвечает по-взрослому.
      На дерево Павло забрался, чтобы ведро вишен нарвать на продажу, Иван следом на соседнее дерево лезет. Усядутся, срывают сладкие ягоды. Павло горсть за горстью в ведро сыплет, а Ваня - ягоду в рот, ягоду в бидон.
      На рыбалку мужчины нацелились, Иван тут как тут. Тащит из-под навеса бредень, от радости сам не свой. На ставу мужчины в воде бредень тянут, а Ванька носится по берегу, комья грязи в кусты осоки бросает.
      И невольно хочется Павлу чем-то удивить мальчишку. Карпов из сети вытащили, в брезентовую сумку сложили, бредень от тины освободили.
      Пора и домой, а Павло медлит. Забрался в воду, бредет возле плотины, ногами дно ощупывает.
      - Жемчужницы ищешь? - спрашивает с берега Иван. - Ракушек много у берега под ивами!
      Голова Павла скрывается под водой и вскоре выныривает.
      - Попался, чертяка! - Павло держит в руках зеленоватого рака. - Держи добычу! - кричит мальчишке и швыряет улов подальше в траву.
      Подбежав, Иван боится притронуться к раку, который угрожающе поднимает клешни. Схватив подвернувшуюся под руку палку, мальчишка прижимает рака к земле и цепко хватает за панцирь. Бегом несет к сумке с рыбой.
      - Лови еще одного! - кричит Павло и выбрасывает рака на берег. Мальчишка от восхищения сам не свой. Мечется по берегу от Павла к
      месту, где лежит бредень и сумка с карпами.
      - Десяток уже! - сообщает Павлу.
      - Десяток? Ну и будет!
      Одевшись, рыбаки забирают бредень, сумку с рыбой и спускаются в яр, где пасутся коровы. Обходят их, здороваясь с пастухом, поднимаются по яру в село. Впереди поспешает Иван, за ним в хорошем расположении духа следуют Павло с Николаем.
      - Удачно сходили, - говорит Николай. - На уху наловили. Нажарим…
      - Раков наварим! - отвечает Павло и улыбается. - Ивану будет потеха.
      - Тут ты прав. Вареных раков он не пробовал. Да и я не ел, признаться честно.
      - Вот и попробуешь. Пока я с рыбой буду возиться, ты на велосипед - и в магазин. Пивком холодным побалуемся.
      Завидев Лаптеиху возле калитки, Иван срывается с места и мчится к бабушке.
      - Раков наловили! Один такой большущий!..
      - Раков? Павло надоумил.
      - Дядя Павло! Он такой, бабушка, такой!..
      - Нахваливай! Вы с ним не разлей вода.
      После ужина мужчины вышли на свежий воздух, уселись на скамье под яблоней. Примостился между взрослыми и Ваня. Прибравшись, появилась на крыльце и Лаптеиха. Откуда-то прибрела домашняя кошка и, мурлыкая, принялась тереться головой об ноги хозяйки. Отдыхала Наталья и верила, что жизнь пойдет по новому кругу, дождется она внучат и порадуется. Обязательно так будет: есть Бог, а с ним и справедливость.
      Сумерки сгущались, на небе зажглась первая звезда. Над яром всходил молодой месяц. Тонкий серп поднимался над притихшим селом. Тихая ночь укрывала хаты, сады и огороды, в тишине сухо стрекотали цикады. И в этой небесной тишине, прекрасной, как и сам простирающийся вокруг мир, такой сложный, неповторимый и чарующий, на леваде раздался вдруг чистый девичий голос:
      ?ому ти не прийшов, Як мкяць зийшов? Як я тебе жда-а-ала…
      В ЧИСТОМ ПОЛЕ КОНЬ БУЛАНЫЙ
      Путь от дома до больницы Авейников прошел бы с закрытыми глазами. За то время, что лежит в хирургии жена, трамвайный маршрут изучил в подробностях, знает каждую неровность на путях - где качнет вагон, а где бросит с такой силой, что держись только. На каких остановках водитель медлит, а тронув с места, тащится едва-едва, зато после стоянки у Финляндского вокзала поторапливается, старается не выбиться из графика и подкатывает к больнице имени Мечникова точно по расписанию.
      Сегодня четверг, день посещений. Надо навестить Ольгу обязательно. Гостей найдет полная палата, и жена не будет чувствовать себя одиноко. Полгода прикована к опротивевшей кровати с фанерным щитом под матрацем.
      Полгода назад врачи сделали Ольге еще одну операцию на позвоночнике - уверяют, последнюю. Надо терпеть и ждать, когда срастутся кости, и надеяться, что все будет благополучно. Не менее года придется, правда, носить специальный корсет, но последнее не столь уж важно, только бы встала на ноги.
      Кости таза и позвоночника раздробило Ольге рухнувшей железобетонной панелью на строительстве дома. Недотепа такелажник не застропил как следует, подал команду на подъем, а панель сорвалась, придавив краем Ольгу. Спиной жена стояла, когда закричали, замешкалась и не отскочила…
      Авейников снял со станка деталь, бросил взгляд на часы: пора идти к мастеру на поклон. Представил, как поморщится Горыныч, услышав просьбу отпустить с работы пораньше. Ничего не скажет, а лишь поморщится, словно ему ногу отдавили. Авейников чертыхнулся про себя, настолько стало противно.
      Горыныч… Показывали по телевизору мультфильм о Змее Горыныче, оберегавшем в замке богатства, - голова маленькая, а живот огромный. Под конец превратился тот змей в воробья. Посмотрели, а утром на участке возьми кто-то из токарей и брякни: мастер Шубичев вылитый Горыныч - голова маленькая, плечи узкие, зато живот… Горыныч и Горыныч, так и осталось…
      Отпрашиваться у Шубичева надо, никуда не денешься. Ольга там исстрадается в ожидании. Будет лежать и смотреть в потолок, не отвернешься - люди кругом сидят и разговаривают, новостями делятся, гостинцы выкладывают. Тошно ей лежать в одиночестве, и каждый стук в дверь - надежда, а вдруг к ней.
      Выключив станок, Петр вытер ветошью руки и зашагал в конторку.
      - Что у тебя, Авейников? - спросил мастер, не поднимая головы от кипы нарядов.
      - Пораньше бы уйти мне… Сам знаешь, Иван Сергеевич…
      - Запарка у нас: видишь ведь, завал в цехе, не вытянем план… Понимать должен.
      - Не от хорошей жизни отпрашиваюсь. Известно же, что жена в больнице…
      - Известно… Только уразуметь пора: производство не частная лавочка. И не кооператив, где полная свобода.
      - Не дурак, отчет отдаю. Но за женой там присмотреть некому! Каково ей полгода лежать пластом?
      - Не я виноват в твоем горе. Чего кричишь?
      - Не кричу, а прошу войти в положение. Завтра отработаю или в субботу. Разве подводил когда?
      - Дело твое, - смягчился Горыныч. - Не задерживаю. В конце месяца не жалуйся, что заработал мало.
      Петр убрал инструмент, закрыл тумбочку на замок и поспешил в раздевалку. За проходной вздохнул свободнее и зашагал к трамвайной остановке.
      На углу кооператоры торговали яблоками. Петр даже обрадовался такому случаю. В магазине краснобокие и крупные не купишь. Дороговато у кооператоров, но куда денешься. Попросил взвесить два килограмма. Спрятал в кошелек сдачу, подумав, что денег почти не осталось, придется растягивать до получки, питаться с сыном кое-как.
      Сына Петр увидел во дворе детского сада - гулял с группой. Кольнула обношенность мальчонки: старенькая куртка, из которой давно вырос, руки вон насколько выглядывают, штаны повытерлись, на коленках, того гляди расползется ткань. Давно пора справить обнову, но все откладывал, не свести концы с концами. Ничего, вот будет получка, пойдут вместе в универмаг и купят, пусть порадуется сын.
      Мальчик бросился к отцу, обнял.
      - Вы уж извините, я пораньше заберу Сережу, - сказал Авейников воспитательнице.
      Жил Петр на Благодатной улице, в коммунальной квартире. Получил здесь от завода комнату на первом этаже. Комната была сырая и холодная, зимой на глухой стене выступал иней. Ольга сметала его тряпкой, закрывала стену одеялом. На лучшее рассчитывать не приходилось.
      Пробовали поначалу что-то изменить, комиссию из управы вызывали - они походили, повздыхали и ушли быстренько. Полтора года назад Петра поставили на очередь, лет через пять-шесть, может, и получит квартиру.
      - Посидишь, сынок, один, - сказал Петр, открывая дверь комнаты. - Я к маме съезжу, ты тут не балуй.
      Достав сумку, Петр принялся укладывать в нее сваренную вчера курицу, яблоки. Сын, не смея просить, неотрывно смотрел за тем, как отец опускает в сумку яблоко за яблоком.
      Последнее Петр протянул сыну:
      - Ешь.
      Мальчишка взял краснобокое яблоко, вдохнул аромат, но не надкусил.
      - Поиграю немножко. Оно такое красивое.
      - С получки и тебе куплю. Потерпи, сынок, ты ведь понимаешь все.
      - Понимаю, папа. Не переживай, мама бы поправилась скорее.
      - Поправится. Возьмем отпуск и укатим к бабушке в деревню. У нее сад над речкой, а в саду, знаешь, какие яблоки! Антоновка - крупные, желтые, а пахнут!.. И сочные. Откусишь - сок так и брызнет. А еще пойдем с тобой в поле, там пасутся колхозные кони. Рабочие лошади и выездные, стригунки при них. А в табуне буланый жеребец с черной гривой. Научу тебя ездить верхом.
      В трамвае Авейников прислонился головой к оконному стеклу и задремал. Приснилась ему деревня, мать и сам он, босоногий. Солнечный теплый день, трава во дворе, и он, в штанах с помочами. Да так явственно предстало все, что даже очнулся.
      Родина - деревня на берегу реки Плюсы, яблоневые сады, водяная мельница с большим деревянным колесом - давно не снилась Авейникову. Но иногда он вспоминал с грустью дом, чаще в пору осени, когда убран огород, а в избе пахнет антоновкой. Мать обрывала яблоки и носила в подпол, раскладывала на полках. Хранила и на чердаке, притрусив их мягкой стружкой. Какие похуже, держала в сенях. Высыплет на старое рядно, и лежат они до морозов, источая запах. На улице земля уже морозом скована, снежком припорошена, ветрено, а в сени войдешь и - запах антоновки.
      За деревней поле до самого леса. Его не трогали плугом, пасли коров, выгоняли на ночь лошадей. Обвяжут путами коню передние ноги и отпускают. Любил Петр бегать в ночное с ребятами. Ходил в табуне буланый жеребец. Давался он в руки неохотно, косил черным глазом и норовил укусить седока, вознамерившегося вскочить на него. Одному и не забраться. Попросишь кого-то из дружков подсобить, вцепишься рукой в гриву, подпрыгнешь - и уже на спине, обхватил бока ногами. Конь успокаивался, почуяв повод, послушно шел рысью, только екала селезенка. Петр забывал обо всем на свете, припав к гриве, мчался с замирающим от восторга сердцем.
      В Ленинград Петр приехал после десятилетки с намерением поступить в Институт авиационного приборостроения. Подвела математика. Контрольную написал на четверку, а устный экзамен, считай, провалил. По глупости, можно сказать. Ошибся на доказательстве теоремы, самостоятельно и исправил оплошность, но экзаменатор не принял во внимание.
      Возвращаться в деревню было совестно - один из лучших в школе, а не поступил. Подал документы в ПТУ. Ночами снился дом, рассветная тишь, перепев петухов, яблоневый сад, наклонившиеся под тяжестью яблок ветви. Сорвешь холодное и мокрое от росы яблоко, откусишь с хрустом.
      Просыпался и плакал тихо в подушку.
      Понемногу свыкся с укладом, городской суетой и шумом. Окончив училище, пришел на "Электросилу" и проработал до армии. После увольнения в запас вернулся на завод и встал к станку, получил место в общежитии.
      Петр в жены взял Ольгу, она тоже ютилась в общежитии на Благодатной улице - предоставили от домостроительного комбината. Поженились и
      год ходили друг к дружке в гости. Когда родился сын, дали Авейникову комнату. Считай, повезло, иные годами обивают пороги.
      …Авейников ездит к жене через день. Больше ухаживать некому, а нанять сиделку дорого. На первых порах платил медсестре десять рублей в неделю, она присматривала. Но от услуг пришлось отказаться. Ольге покупал фрукты, питание получше - на больничной еде не продержишься. Спохватился, денег не осталось, а до получки еще жить и жить. За месяцы, что жена болеет, Петр измучился, стал какой-то издерганный, злой. Иной раз закипал гневом от малейшей обиды. То ходил улыбчивый, с шуткой или напевом, а теперь смеяться разучился, тень тенью. Безразличие ко всему появилось. Прежде заводной был, землю, кажется, сдвинул бы с места, а тут яйцо скатилось со стола и разбилось - месяц не мог убрать. Поймал себя на этом и ужаснулся.
      В цехе его заботы мало кого волновали. Начальству было не до него, с мастером отношения не складывались. В бригаде если и поинтересуются, то больше для порядка, мимоходом. Своих болячек у каждого достаточно, чтобы еще о чужом горе думать. Утром сосед по станку с участием вроде спросил о жене, захотелось Петру излить душу.
      - Хоть криком кричи порой, - признался чистосердечно, - постирать надо, поесть приготовить, сынишка ведь со мной. Вот и кручусь один.
      - Плохо без бабы. Ты уж крепись. Жизнь наша такая… - ответил сосед и ушел в кладовую за инструментом, а Петр остался один.
      … В палате, где лежала Ольга, стояло десять коек, как в солдатской казарме. Между двумя рядами коек широкий проход. На спинках кроватей в рамках температурные листы с указанием фамилии больной, сделанной операции. Ольга располагалась у самой стенки, там ей меньше мешали. Увидев мужа, заулыбалась, оживилась.
      - Здравствуй, - сказал Петр и поцеловал жену.
      - Здравствуй, дорогой. - Видно было, что Ольга готовилась к его приходу: причесалась, подкрасила губы. - Как там Сережка? Не балует?
      - Он у нас самостоятельный. Ты как себя чувствуешь?
      - Не спрашивай… - губы у Ольги скривились.
      - Сразу и в слезы. Потерпи, больше терпела.
      - Знаешь, как опротивело все. Эта кровать, стены…
      - Что врачи говорят?
      - Вчера профессор обход проводил. Рубаху на мне заголили, стоят и смотрят. - Ольга заулыбалась. - Стыдно, мужики ведь. А они подшучивают еще. Потом повернули на живот, долго ощупывали спину. Под конец профессор говорит: "Танцевать любишь?" "Люблю", - отвечаю. "Натанцуешься еще вволю и…". Такое сказал, повторить совестно…
      Щеки Ольги покрылись слабым румянцем, она сразу похорошела, став прежней, какой знал ее Петр до несчастья.
      - Измучился ты, знаю. Работа, дом - всё на тебе.
      - Перебьемся. Нет худа без добра. Как говорит сестра-хозяйка, все на пользу.
      - Знаешь, я много передумала всякого. Лежишь колода колодой, уставишься в потолок и перебираешь в памяти подробности жизни. Счастлива, что тебя встретила. Ты потерпи. Ноги тебе мыть буду… - Ольга провела ладонью по щеке мужа.
      - Скажешь тоже, - разозлился Петр на самого себя от нежности к жене. Палата постепенно пустела. Ходячие выходили провожать гостей. Петр
      поднял сумку, поставил на табурет.
      - Принес тут тебе немного…
      Достал завернутую в целлофан курицу, положил на тумбочку. Яблоки высыпал в ящик тумбочки.
      - Куда мне столько, Петя?
      - Поправляйся.
      - Сереже пару яблок оставь.
      - Купим себе…
      - От меня гостинец. Возьми, пожалуйста.
      Петр уступил просьбе, отобрал два яблока, какие поменьше. Заглянула дежурная медсестра.
      - Авейников, а вас не касается? Прием окончен.
      - Жену вот только приведу в порядок…
      - Раньше о чем думали?
      - Не при народе же протирать от пролежней.
      - Меня не касается. Здесь вам не гостиница и не дом отдыха.
      - Не связывайся, Петя, - сказала тихо жена и потянула мужа за рукав. - Ты уйдешь, а мне лежать. На мне и скажется…
      - Ну ее. Займемся лучше процедурами. Спирт в тумбочке?
      - На месте. Там и вата.
      - Обними меня.
      Ольга доверчиво обняла Петра руками, он приподнял ее осторожно и повернул на живот.
      - Хорошо как… - сказала Ольга.
      - И полежи.
      На спине Ольги, разветвляясь от крестца, пролегли до ребер два багровых рубца с равномерными отметинами от швов. Он представил, какие перенесла жена муки, не утерпел от жалости к ней и прикоснулся к рубцу губами.
      - Что ты, что ты… - вздрогнув, прошептала Ольга. - Люди ведь… Смочив камфарным спиртом тампон, Петр с легким нажимом принялся
      протирать спину жены. Смочил новый тампон и протер осторожно места вдоль позвоночника.
      - И самая приятная для тебя процедура, - сказал, улыбаясь. Заменил вату, протер спиртом ложбинку на крестце, округлые ягодицы.
      - Петя…
      - Лежи, лежи. Права медсестра, и на курорте подобное удовольствие не удается.
      - Бессовестный… Выздоровею, отплачу тебе за все.
      - Надеюсь.
      Осторожно приподняв, Авейников снова повернул жену на спину, она перевела дух, лежала не шелохнувшись.
      - Такая бы легкость постоянно… Ну, иди, а то сестра раскричится.
      В коридоре медсестра, когда Авейников поравнялся с ней, с желчью заметила:
      - Откуда жадность только? Ни себе, ни людям покоя, и все из-за какой-то десятки в неделю.
      - Не жалко мне денег, но нет их у меня, нет! - выкрикнул Петр и пошел, проклиная все на свете.
      - Зачем ты обидела человека, Серафима? - услышал он за спиной. - Пожалеть надо, а ты… Только бы урвать свое.
      - Меня пожалел кто? Жалостливые больно все! А ты потаскай горшки да утки за мою зарплату, потаскай!
      На следующий день в цехе выдавали получку. Закончив смену, Авейни-ков убрал станок, привычно закрыл тумбочку и пошел в кассу. Впереди него стояли человек восемь, все - с токарного участка. Петр дождался очереди, взял зеленую пластмассовую ручку, привязанную к окошку капроновой ниткой, отыскал в ведомости свою фамилию и обомлел. В графе значилась сумма вдвое меньше предполагаемой. Не поверил глазам, провел пальцем от фамилии до указанной суммы выплаты. Обмана не было: причиталась ему половина того, что рассчитывал по нарядам.
      - Тут какая-то ошибка, - сказал растерянно кассирше. - На такие деньги семью не прокормишь.
      - Сколько начислено, то и выдаю. Узнайте у мастера, почему так мало. Петр механически сунул деньги в карман и побежал в конторку мастера. Шубичев сидел на месте. Увидел Авейникова, занервничал.
      - Почему так мало начислили?
      - Перерасход у нас фонда зарплаты! В следующий месяц доплачу.
      - А жить мне как до того дня? Может, с протянутой рукой идти?
      Плакат на шею - и к Смольному, так, что ли?
      - Не по-людски, - вмешались сидевшие в конторке мужчины. - Кто и потерпит, а у него жена в больнице, понимать надо.
      - Заплатим! Что зря глотки дерете? Чего?
      - Чего… Ему полмесяца жить надо… - И посоветовали Авейникову: - Материальную помощь попроси, обязаны дать, коль такая несуразица.
      Убитый случившимся, Петр написал заявление в дирекцию, сам и понес, чтобы не тратить понапрасну время. Заместитель директора по кадрам оказался на месте, и Авейников несколько воспрянул духом.
      - Вспоминаете нас, когда путевка требуется или матпомощь. На другое вас нет…
      - Не от хорошей жизни прошу…
      - Прибедняться мы умеем. И почти у каждого на книжке лежит.
      Хотел Петр плюнуть в круглую физиономию. Однако не плюнул, поостерегся. С завода пришлось бы уйти, очередь на квартиру сгорит. Проглотил обиду, едва выдавил из себя:
      - Оправдаю.
      И вышел как побитый.
      Так горько и больно ему еще не было. Шел, не разбирая дороги, натыкаясь на встречных. Завернул в пельменную, в ней продавали вино в розлив. Попросил стакан портвейна, взял несколько конфет. Выпил теплое сладкое вино, но облегчения не получил. Хотел еще взять, однако вспомнил о сыне, обожгла жалость. Мальчонка чего должен страдать, он в чем провинился?
      Дома сунул по случайности руку в карман, нащупал конфету в обертке и отдал ребенку. Сын обрадовался, что-то говорил отцу, но Петр не слушал.
      - Папка, - дергая за рукав, говорил сын. - Папка! Ты почему не отвечаешь?
      Авейников словно очнулся, прорвался голос сына.
      - Ты о чем, сынка?
      - Мы поедем с тобой и мамкой к бабушке? Помнишь, ты рассказывал про речку и сад.
      - Поедем, сынок…
      - Там в поле конь гуляет. И ты меня на нем покатаешь, правда?
      - Правда…
      Но Авейников уже не верил, что это было и может иметь продолжение. И яблоневый сад, и табун, мчавшийся галопом, - все казалось далеким и нереальным.
      Открыв дверь на кухню, Авейников переступил порог и остановился. На полу возле стола валялась разбитая литровая стеклянная банка, вокруг нее расползлась сметана. Видно, котенок опрокинул на столе банку, она и скатилась. Сам виновник, с округлившимся животом, мурлыкая, подошел и потерся об ногу.
      Авейникова словно толкнуло изнутри, свирепея и теряя рассудок, он схватил подвернувшуюся под руку палку от швабры и со всей силы ударил котенка. Дикое злорадство овладело Авейниковым полымем, затмило разум. Петр бил животное на глазах оцепеневшего от страха сына.
      Котенок вытянулся на полу, задние лапы подрагивали в предсмертной конвульсии.
      - Папа, не бей! - закричал Сережа. - Ты убил его, убил!
      Ничего не соображая, Авейников ударил палкой сына. И бил с таким же остервенением, с каким только что колотил животное.
      - Не надо, папочка! Мне больно, папа! Папочка, миленький, не надо! Крик пробудил осознание собственной боли, но остановиться Авейников
      не мог, его словно толкали под руки. Из разбитого носа у мальчика потекла кровь, забрызгала белую рубашку.
      При виде крови Авейников очнулся, ум его прояснился. Отбросив палку, он кинулся к сыну, обхватил руками.
      - Сыночек, прости! Не хотел, сорвалось… - говорил бессвязно. - Прости меня!..
      Мальчик не плакал, его била мелкая дрожь. Авейников упал перед сыном на колени, прижал к груди.
      - Да что же происходит? За что мучения? - выкрикнул неистово. - За что?
      Полубезумно Авейников окинул углы с облупившимся потолком, грязными разводами от протечек. Он искал то, что могло остановить взор, помочь собраться с мыслями, успокоить сердце и облегчить душу. Но видел лишь темные потрескавшиеся стены, облупившуюся штукатурку, хотел заплакать и не смог.
      - За что, Господи? За что!.. Если Ты есть, смилуйся!
      Поднялся, взял на руки сына и понес из комнаты в ванную, ополоснул ему разбитое лицо. Принес обратно и уложил на диван.
      - Полежи, а я посижу рядом. Полежи. Ты прости папку, не со зла я… Жизнь, пропади она… - Авейников поцеловал сына, вытер ему слезы. - Ничего, ничего… Мамка поправится, сынок, я на другую работу устроюсь по совместительству, чтобы зарабатывать побольше. Жилы из себя повытяну, а добьюсь, чтобы у тебя все было. Ничего…
      - И мы поедем в деревню, папка? Поедем ведь, правда?
      - Поедем, сынок, не я буду! Есть другая жизнь на свете, есть! Ты полежи, а я ужин пока приготовлю. Надо терпеть, сынка.
      Мальчик немного успокоился, поднялся с дивана и сел, спустив ноги на пол. Изредка Сережа глубоко всхлипывал.
      - Буквы напишу, - сказал отцу. - Мамке письмо отправим, чтоб поправлялась скорее.
      - Пиши, сынок.
      В окно заглядывала с небосклона чистая луна. Оба они, отец и сын, не заметили, как она сползла на дома. Не сползла, а как бы стекла горькой слезой.
      Сережа выводил на тетрадочном листе печатные буквы, Авейников чистил картошку - снимал ножом кожуру и бросал в мусорное ведро. Тихо и монотонно постукивал на подоконнике будильник. Завтра новый день.
      

      * * *
      По нашей же вине
      нас разделило прошлое. И всё ж невзгодам всяким,
      напастям вопреки
      Давайте сохраним
      что есть у нас хорошего, Ведь это, братцы, выгодно
      и это нам с руки!
      Сумели наши предки
      страну такую выстрадать, Не только Божий промысел,
      уменье помогло: Страну такую выстроить,
      ведь это значит выстоять, Свершили труд огромный,
      от сердца отлегло.
      Сегодня мало выстрадать
      или ракетой выстрелить, У нас своя с рожденья
      особенная стать. И если память верную
      мы не позволим выскоблить, То это нам поможет
      Россию выстоять!
      Пусть яблоком раздора
      не будет наше прошлое, Всем недругам на зависть
      поступим вопреки: Давайте приумножим
      что есть у нас хорошего, Ведь это, братцы, выгодно
      и это нам с руки!
      ПАНФЁРОВ Рудольф Васильевич - член Союза писателей СССР и России, автор восьми сборников поэзии и книги публицистики "Пир патриотов". Живёт в Калуге
      * * *
      А в летний зной, с утра поранее,
      Мы шли к реке, чтоб совершить братание.
      Обряд причастья к тихим струйным водам,
      От счастья бытия дарованным свободам:
      Река радушия.
      Поющий воздух.
      Солнечное лоно.
      Как на заре начала всех начал, во время оно.
      Плотвою пахла чуть прогретая вода, И облаков прозрачных невода Соткала пряжа тьмы и света. Стрекозы над водой. Как упоенье лета: Ракушки на песке. Жук-плавунец. Мальки в затоне.
      И реку осторожно трогают ладони.
      Вдруг шумно, с гиканьем и смехом
      Друзья, причастные к утехам,
      Бросаются с песчаного обрыва
      И тешатся в воде, резвятся несварливо.
      Мильонноликий день.
      Купавы. Купола. Уключин скрип.
      Судьба моя куда-то поплыла.
      * * *
      Он пришёл на всё готовое, Даже дети не его. На готовое, не новое, На обжитое давно.
      От сарая пахнет тёсом, Диким ветром и дождём. Для чего сюда он втёрся, В этот быт, семью и дом?
      Честно жил, с рожденья здешний, Не был влюбчивым вовек. Не имел своей скворешни Одинокий человек.
      Говорит себе он строго, Утирая пот с лица: "Помогу вдове немного, Буду детям за отца".
      Поздравляем нашего автора, известного русского поэта, калужанина Рудольфа Панфёрова с 70-летием! Желаем здоровья и вдохновенья!
 

      РАССКАЗ
      Старость ни на чем не сказывается так явно и беспощадно, как на лице и уме. Семидесятилетний учитель географии, высокий, с дряблым лицом, вызывающим у девятиклассников скуку и легкую брезгливость, долго и монотонно говорил, медленно шагая у доски и вдоль рядов, но его никто не слушал, как никто не слушает шум на шоссе.
      - Тулипин, скажи, о чем я только что говорил.
      Тулипин вяло поднялся, немного сгорбившись. Класс оживился. Если Географ спрашивал что-нибудь у Тулипина, если вообще какой-либо учитель обращал свое внимание на него и при этом Тулипину надо было что-то сказать - это было всегда занимательно, и девятиклассники - кто с презрительной улыбкой, кто просто радуясь случаю повеселиться - следили за развитием ситуации.
      САВЕЛЬЕВ Олег Алексеевич родился 1 февраля 1964 года в городе Подлипки (ныне Королёв) Московской области. В 1988 году закончил Московский государственный историко-архивный институт (ныне Российский государственный гуманитарный университет). Публиковал стихи и прозу в центральных изданиях. Член Союза писателей России с 2001 года. Автор книги прозы "Женщина в голубом", вышедшей в 2005 году. Живёт в городе Балашиха. В журнале "Наш современник" публикуется впервые
      На этот раз Тулипин молчал, пугливо и застенчиво глядя на Географа.
      - Господи, совсем дурак стал… - вырвалось у кого-то, не громко, но Тулипин услышал. Это, разумеется, адресовалось не Географу, а ему.
      Тулипину стало совсем не по себе, захотелось домой, горячего чаю или просто вдруг взять и оказаться на улице, а то и вовсе стать другим - таким, которого дураком не называют. Он слышал, как многие посмеиваются, и, хотя знал, о чем только что упоминал Географ, боялся сказать это вслух, боялся, что выйдет как-то глупо, не так, как надо, и тогда уж от смеха всего класса - громкого, словно хлещущего по щекам - никуда не деться.
      - Тулипин сегодня в ударе. - Громкий голос и последовавший смех, смех многих и многих сразу будто сплющил сердце, как сплющивают теплый пластилин.
      Тулипину захотелось свернуться в клубочек, как он это делал, ложась в постель, если в квартире было холодно. Он еще больше сгорбился, резче теперь выделялись лопатки, казалось, что его худое тело состоит только из костей, что прямо на грудную клетку, ключицы, позвоночник надет школьный синий костюм. Смех бомбардировал. Тулипин вскинул горящий взгляд на Географа, ища поддержки, но тот молча смотрел на него своими почти ничего не выражающими старческими глазами.
      - Стыдно, - сказал Географ Тулипину.
      Тулипин не знал, садиться ему или нет. Учитель повернулся спиной и пошел к своему столу.
      - Садись, одуванчик!
      Тулипин быстро посмотрел вниз, на свой стул - кнопки там не оказалось, - и сел. Сидел он теперь полыхающим, чутко и пугливо слушая, скажет ли кто-нибудь еще что-либо по его адресу, но девятиклассники уже забыли про него, и ему полегчало. Ему всегда становилось легче, когда одноклассники забывали про него.
      Рядом сидел Генка Попов - маленький и бледный. К нему относились в классе не плохо и не хорошо. Впрочем, были у него и товарищи, и никто над ним никогда не смеялся.
      Думая о Генке, Тулипин решил, что тот лучше, чем он сам, поэтому судьба к нему благосклоннее. "Да, конечно, он лучше". Тулипин очень надеялся, что Генка не смеялся вместе со всеми.
      - Слушай, - зашептал Генка через некоторое время. - Посмотри на свой портфель.
      Тулипин тут же понял, что с ним сыграли старую шутку - тайком взяли портфель, и теперь он путешествует по классу из одних рук в другие. Это он понял, еще не посмотрев на место, где должен был стоять портфель, а когда посмотрел, то сердце екнуло - портфеля и в самом деле не было.
      Сколько уж раз! Пора привыкнуть, но сердце все-таки ёкает. Обычно одноклассники (мужская половина), к которым попадал его портфель, основательно потрошили содержимое. Очень часто Тулипин находил портфель под чьей-нибудь партой далеко от своего места, находил пустым… Иногда на нем висели чьи-то сопли. Поэтому сейчас Тулипин тревожно вертит головой, пригибается, ищет глазами портфель.
      Тревога… Даже стоя где-нибудь у окна на перемене один-одинешенек, Тулипин ожидал, что вот сейчас случится с ним что-то плохое. Тревога иссушила его. Может быть, поэтому про него стали говорить (он это слышал все чаще и чаще), что "он совсем как идиот".
      - Не вертись, сиди спокойно. Глаза мозолишь, - пробасил Кудрин-Геракл, от одного вида сильных больших рук которого возникала тревога. Кудрин сидел как раз позади Тулипина.
      - А я портфель свой…
      - Ладно, не крутись. Потом найдешь.
      Было ясно, что именно Кудрин отправил портфель в дальнее плавание. Тулипин молча отвернулся. Как же хотелось сейчас домой!
      Довольно часто наступали необъяснимые минуты, когда Тулипин спиной своей, обо всем на свете забывая, чувствовал грозную, раздавливающую силу большого, самого большого и сильного в классе, сильного, как танк,
      Кудрина-Геракла, хотя тот спокойно читал какой-нибудь детектив, держа его под партой, если урок был неинтересным, а если шла алгебра, геометрия или физика, то Геракл работал за весь класс - часто поднимал руку, решал задачки, вызывался к доске за очередной пятеркой, и все это, все пятерки получал он необыкновенно легко. А Тулипин не мог никак переключить свои мысли на алгебру, потому что мысли застревали на спине. В своей спине в такие минуты был весь Тулипин, ему становилось очень и очень не по себе - ведь всего в каком-нибудь полуметре сидел, басил, шумно двигался со своими большими руками Кудрин-Геракл.
      Когда Кудрин-Геракл получал пятерку, то ему (иногда) становилось чуть-чуть жаль Тулипина. Он думал: как же так может быть - и хиляк, и придурок? И он трогал Тулипина за спину, а спина вздрагивала.
      - Ты чего? Боишься, что ли?
      - Да нет…
      - А чего вздрагиваешь?
      - Так…
      "Действительно, придурок". И жалость проходила, потому что жалеть придурка долго нельзя.
      Вдруг Тулипин увидел свой коричневый портфель, увидел, что Заяц (фамилия его была Туровский) залез туда обеими руками и вытащил шапку, перчатки и шарф (в раздевалке Тулипин оставлял только пальто). Заяц надел все на себя, повернулся к своей соседке Ирочке Боголюбовой. Та зажала рот рукой, чтобы смех получился негромким. Тулипин подумал, что шарф и перчатки с шапкой уже никогда к нему не вернутся - он всегда в подобных ситуациях думал так. И еще он подумал, что парни-одноклассники или другие всегда, и вот сейчас, показывают его слабость, его дурость девушкам. А это жгло сильнее огня. Девушки смеются над ним - что может быть тяжелее? Это происходит давно, тысячу раз на день и все же каждый раз заново. И каждый раз он ощущает свое бессилие, он даже не злится - злятся те, кто может что-то изменить, а он ничего не может, и поэтому ему просто плохо. Уже почти пустой портфель передали на его глазах следующей парте. Заяц снял с себя шапку, шарф и перчатки и бросил, а куда бросил - он сам точно не видел.
      В коридоре зазвонил звонок. Перемена не обещала Тулипину спокойной жизни, но ведь надо еще найти все, что было в портфеле, а сам портфель - вон он - опять в руках Зайца.
      Когда Тулипин шел мимо доски к первому ряду от окна за портфелем, навстречу, к выходу, двигался, если так можно выразиться, "центр тяжести" мужской половины класса, вокруг которого вращались все остальные. Вращались и притягивались. Навстречу Тулипину шли Макар, Рыбак, Гера, Леха, Шеф, Аспирант. Кудрина-Геракла здесь не было, да он и не считался в классе за "основного" - он со своим умом и силой был сам по себе.
      Тулипину захотелось сделаться маленьким-маленьким, чтобы - раз уж он идет прямо на них - проскользнуть как-нибудь между ног. Но единственное, что можно было сделать, - это встать сбоку, у стола учителя, а сам учитель в этом время зачем-то пошел к задним партам.
      - Ой, Тулипа-Тулипа… - запел Аспирант на мотив "ой, березы-березы". - Тебя директор с утра ждет. Говорят, ты стекло разбил. Чего ж ты хулиганишь? Отведем его к директору?
      И Аспирант больно обхватил правой рукой шею Тулипина, пригибая его вниз, так что лицом своим Тулипин уткнулся в его грудь.
      - Уйди!
      Боязнь высасывала из без того слабых рук и ног последние силы. Тули-пин неумело сопротивлялся. Он понимал, что надо сопротивляться, но ему не хотелось этого делать, а хотелось попросить их всех, чтобы они не трогали его. Он понимал: чем больше он будет сопротивляться, тем дольше продлится все это мучение, но он уже не знал, что ему делать, и тянул:
      - Уйди, уйди, уйди…
      - Да на фига он тебе сдался? - сказал Гера Аспиранту. - Чего детей-то мучить?
      - Ничего. Лучше будет понимать, что такое электромагнитное поле. А то стоит, как папуас, - ни бе, ни ме. Если честно, то я вообще не уважаю тех, кто не может ясно изложить свои мысли. А этот, похоже, деревянный - ни слов, ни мыслей. Ну, чего ты мычишь, чего ты все мычишь? Чего "уйди"? Заладил. Эх, не выйдет из тебя физика, Тулипа!
      И Аспирант, прежде чем отпустить худую шею, сжал ее с такой силой, с какой в этот момент презирал вечного троечника, самого глупого человека в школе.
      - Не балуйтесь, мальчики, - сказал появившийся у стола Географ.
      - Василий Григорьевич, я над ним все девять лет шефствую - я не балуюсь.
      Тулипину было обидно до слез. Не потому, что болела шея. Шея у него редкий день не болела. Просто Аспиранту и учеба дается без труда, и в университет он обязательно поступит, и лучшая девушка школы из параллельного класса ищет на переменах его по коридорам и этажам, а у Тулипина ничего этого нет. У него вообще ничего хорошего нет. И вот при такой ситуации счастливый сжимает шею неудачнику. Да хоть бы уж шею-то не сжимал! Обидно…
      Тут Тулипин увидел, как Заяц идет к выходу со своей спортивной сумкой. Собственно, увидел-то он не то, что было в руках у Зайца, а то, что двигалось по полу в ногах, как футбольный мяч. Заяц пнул портфель посильнее, и он, чуть подпрыгнув, ударился о стену. Там им завладели другие ноги, пас последовал еще дальше назад, к окну, а уж оттуда по нему ударили от всей души. Тулипин ринулся вперед, чтобы схватить портфель, пока тот лежал на свободном месте, но его опередили. Когда уже Тулипину казалось, что портфель будет у него, сильный удар вышиб его из рук. Тулипин снова бросился за портфелем, и тут началась самая настоящая футбольная тренировка на удержание мяча. Тулипин кидался от одних ног к другим, но портфель никак не удавалось поймать на лету или прижать к полу. Тулипин забыл обо всем - только бы удалось вернуть себе портфель, ведь портфель у него один - другого нет. Он метался по четырехугольнику и кричал:
      - Ну, ребята! Ну, ребята!
      - Сейчас же выйдите все в коридор! - раздался голос Географа. Голос подразумевал, что и Тулипин должен выйти в коридор. Но ведь надо еще найти учебники, тетради, шарф, шапку, перчатки!
      - Один момент!
      Заяц подбросил портфель вверх, взял за ручку и направился к выходу. Тулипин понял, что хочет сделать Заяц. Он пошел следом и опять тянул:
      - Ну отдай, отдай. Как я его потом достану, ну отдай!
      Такое бывало уже не раз. Со смехом, с шутками одноклассники или брали тайно, или отнимали у Тулипина портфель и, подойдя к женской уборной, кидали из коридора в самый дальний угол умывальной. Тулипину стыдно было обращаться ко взрослым девушкам за помощью, и он просил пятиклассниц или четвероклассниц вынести портфель. Потом он весь день боялся, как бы это не случилось снова, и прятал портфель под свой стол до урока, если в классе никого не было.
      Заяц нес портфель по коридору, а за ним почти бежал Тулипин. Тули-пин мог только просить, уповая на жалость Зайца.
      - Дай рубль, портфель отдам.
      Тулипин обрадовался, что портфель наконец вернется к нему. Он полез в карман пиджака, но ничего там не нашел.
      - Коля, я завтра принесу. У меня сейчас нет. Ей-Богу, нет.
      - Ну, если обманешь - всю печенку отобью. На!
      - Я принесу, я принесу.
      Теперь надо было в почти пустой портфель положить, а сначала найти то, что лежало неизвестно где. Вероятнее всего, вещи остались в классной комнате. Тулипин бегом вернулся в кабинет географии. Обычно на переменах учителя прогуливались по коридору, и классы были пусты. Но на этот раз Тулипин чуть не наскочил, открывая дверь, на Географа.
      - Что-о ты?
      7 "Наш современник" N 7
      Тулипин не знал, что сказать. Если просто ответить, что хочет найти тетради, учебники и одежду, это прозвучит невразумительно, а если говорить все как есть, то Географ сделает замечание тому же Зайцу, и тот снова заберет портфель или еще как-нибудь начнет мучить.
      Заяц, да и большинство парней в классе и в параллельном, означали для Тулипина разгул океанской стихии, которая швыряла лодку то вверх, то вниз, заливала, топила, не давая передышки, совершенно изматывая, и хохот при этом раздавался громоподобный. Если бы Тулипин верил в Бога, то на уроке очень тихо и незаметно для окружающих стал бы молиться - долго и самозабвенно.
      - Простите, пожалуйста.
      Тулипин остановился, почти совсем уйдя в себя, посередине коридора. Это было весьма неосторожно с его стороны. Обычно он отстаивал перемену у какого-нибудь свободного, удаленного от одноклассников окна или отсиживался в пустом классе. Как-то Аспирант честно признался Тулипину:
      - У тебя, Тулипа, такой вид всегда, что, когда проходишь мимо, невозможно пройти просто так. Мне до того хочется тебя чем-нибудь поддеть, дать тебе пинка, что я не могу удержаться.
      - Не надо, Валера.
      - То есть как - не надо? Очень хочется. Я уж привык. Ты это уж как-нибудь пойми.
      Перемена была самым тяжким испытанием, и сейчас Тулипин совершенно зря стал на виду у всех.
      - Тулипа, пойди сюда! - он услышал голос Аспиранта. Делать нечего - надо подходить. Тулипин испугался, подняв глаза на компанию длинноногих и длинноруких одноклассников - "центр тяжести", - стоявших у окна полукругом.
      - Ту-ли-па! Ту-ли-па!
      Он скользнул взглядом по стайке девушек, стоящих еще дальше. Никто не смотрел в его сторону. Вот поставить бы сейчас стенку между девушками и этими, и тогда он подошел бы сразу - пускай что хотят, то и делают, все равно никуда не деться, только бы девушки ничего не видели.
      - Ёлки! Ну иди же сюда, чего встал-то?
      Но нет никакой стенки - все будет происходить на их глазах.
      - Ну, ты идешь или нет?
      Как хорошо раньше было: мужское и женское обучение в отдельных школах. Он бы пошел в женскую - там, по крайней мере, не делали бы больно.
      - Ей-Богу, я сейчас за ним сам схожу. Человеческого языка не понимает. Аспирант, уже раздраженный, быстро приближался, отражаясь в расширенных зрачках Тулипина.
      - Пойдем, кашей накормлю. Тебе мама дома геркулесовую варит? Плохо ты кашу кушаешь.
      Очень сильная рука схватила легкого Тулипина за воротник и потащила туда, где стояли остальные.
      Одноклассники, слегка утомившиеся за урок, ждали от перемены зрелища, их руки и ноги требовали быстрых сильных движений, и Тулипин для них в этот момент был источником огромного удовольствия.
      Аспирант волочил его за собой, а Тулипин со страхом смотрел на девушек, ожидая в любой момент, как выстрела, что какая-нибудь из них случайно повернет голову в его сторону, и тогда горячий океан позора накроет его с головой.
      И действительно - одна, другая, еще одна, еще… Их глаза жалили его незащищенное сердце. Но девушки смотрели без всякого интереса или сочувствия и опять углублялись в учебники, которые держали на весу, или возобновляли прерванный на мгновение разговор. И только тут Тулипин вспомнил, что уже несколько лет видят его в смешном, стыдливом, униженном положении и просто привыкли к этому. Для них роль Тулипина - самая низкая ступенька среди одноклассников, среди всех учеников школы, среди всех людей, которых они знали, - низкая, ниже уже некуда - эта
      ступенька будет под ногами Тулипина все время, и его положение так же не может измениться, как не может помолодеть лицо Географа, Тулипин сейчас прекрасно понимал все это, может быть, в тысячный раз приходил к этой мысли, и в тысячный раз режущее чувство позора стало притупляться. Появилось другое ощущение - что жизнь забыла про него, несется себе вперед, он пытается зацепиться за ее бока, и эти железные бока толкают его. Жизнь, которая подобрала под свое крыло Аспиранта, Макара, Леху, Геракла, девушек и даже старика Географа, - для него эта жизнь чужая. Но она единственная и всеобщая - другой жизни, для которой он был бы своим, на земле нет. И тут уж ничего не поделаешь. Как ни бейся о прутья - клетку не сломаешь.
      Аспирант подводил Тулипина все ближе к окну, а Тулипин уже не чувствовал ни страха, ни позора. Просто надо немножко потерпеть - потерпеть до звонка на урок. Он, конечно, сможет - ведь он терпел и дольше.
      - Тулипа! - радостно крикнул Макар и хлопнул его по спине. Потом он взял Тулипина за плечи и с умилением сказал:
      - Ты мое золото, ты мое солнышко! Совсем меня забыл. Ну, куда ты без коллектива, куда ты без коллектива? Ты должен жить общими интересами. А то стоишь один, травиночка моя. - И Макар разворошил Тулипи-ну волосы.
      - Тулипа, хочешь йогом стать? - сказал Гера. - Вот! Гера достал из кармана огрызок карандаша.
      - Тебе надо тренировать железы внутренней секреции. Половая потенция укрепляется карандашами. Вот этот карандаш - последнее слово американской медицины. Он просто кишит мужскими гормонами. На!
      И Гера поднес огрызок ко рту Тулипина.
      - Откройте рот и скажите "а…".
      - Ну не надо, - хотел сказать Тулипин, но не успел договорить, так как Гера под общий смех ловко втолкнул огрызок ему в рот. Тулипин попытался выплюнуть, но Гера зажал его рот рукой и развернул его к себе спиной так, чтобы было удобно. Тулипин стал давиться.
      - Сейчас блевать начнет.
      - Мерзость.
      Тулипин выплюнул карандаш. Гера, очевидно, почувствовал раздражение:
      - Макар, устроим ему треугольник?
      - Давайте все. Становитесь.
      Девятиклассники стали кругом. Гера крепко схватил Тулипина и сильно, обеими руками бросил его в сторону Шефа. Шеф поймал и толкнул дальше по кругу. Утраченное было веселье разыгралось еще сильнее. В глазах зажегся азарт. Если Тулипин падал, его тут же хватали, и он снова - совсем не тяжелый, щуплый - летел из рук в руки. Тулипин пытался вырваться из круга, но это только распаляло, вводило в раж. Со всех сторон кричали: "Давай! Давай! Давай!"
      Но вот Тулипин попал в руки к Макару. Тому, видно, захотелось чего-то еще. Макар завел руку Тулипина назад, так что он согнулся.
      - Ну и щуплый у тебя зад, Тулипа. Кто хочет поставить автограф?
      Девятиклассники вошли во вкус, и многие почти сразу провели подошвами кроссовок по согнувшейся спине от воротника до поясницы, оставив на синем пиджаке серые длинные полосы пыли. Через некоторое время на всем костюме - и на пиджаке, и на брюках - трудно было найти чистое место.
      Какой-то четвероклассник или пятиклассник подбежал к Аспиранту и, хватая его за руку, запальчиво спросил:
      - А если он вам сдачи, сдачи даст?!
      Аспирант, глядя на ребенка, засмеялся и ласково ответил:
      - Он чрезвычайно воспитанный человек.
      То, что сказал пятиклассник, услышал и Тулипин. Но слова "дать сдачи" прозвучали для него чуждо, неестественно и наивно. Все равно что остановить мчащийся по шоссе самосвал. И в то же время они задели его. В них слышалось что-то давно позабытое, очень хорошее. Но чувство это
      7*
      удержалось всего несколько секунд, будто кто-то далеко-далеко махнул Ту-липину платком. Махнул несколько раз - и всё.
      В руках Макара чувствовалась такая сила и ловкость, что Тулипин ощущал себя не человеком, которого Макар держит за руку, а мотыльком, которого схватили за крыло.
      Звонок словно буравил дырку в голове.
      - Макар! Отбой!
      - Тулипа, ты только в класс в таком виде не ходи. А то начнется: кто? где? когда? Иди, отряхнись в туалете.
      Когда Макар отпустил его руку и все они, все эти очень сильные и ловкие парни наконец-то пошли от него прочь, Тулипин не чувствовал ничего, кроме огромного облегчения и большой благодарности школьному звонку и вообще миру за то, что он дал ему передышку.
      В эти минуты, когда можно было свободно вздохнуть, когда рядом уже никто не стоял, в эти минуты не думалось о следующей перемене, в душе было только облегчение.
      Тулипин вспомнил, что так и не нашел одежды, учебников и тетрадей. Конечно, все или почти все надо искать в кабинете географии. Но там уже другой класс. При этой мысли Тулипин почувствовал волнение. Он забыл о том, что весь в пыли. Он боялся зайти в чужой класс, представляя, как незнакомые глаза, целое море чужих глаз, смотрят на него, представляя так ясно, что несколько раз напряженно сглотнул.
      Подняв легкий портфель, Тулипин направился в туалет и только там как следует рассмотрел следы нашествия, казалось, целой армии подошв на его брюки и пиджак. Он стоял посреди умывальной в растерянности, даже не пытаясь отряхнуться. Туалет в таком виде он посещал не в первый раз. У него появилось такое ощущение, будто на сердце сверху положили подкову. Очевидно, это ощущение бывает у доброй старой собаки, которую просто так, спьяну, побил хозяин. Старая добрая собака забирается в дальний угол и при этом совсем не скулит, а просто смотрит на противоположную стену остановившимся, бесконечно долгим взглядом.
      Тулипин открыл кран умывальника и отдернул руку - от обыкновенной холодной воды он почувствовал чуть ли не режущую ледяную боль в пальцах. Он поплевал на ладони и стал машинально стирать пыль. Он тер рукой штанину, и его обессиленной, загнанной душе хотелось чего-то теплого, согревающего. И мысли Тулипина сами потекли в сторону мягких, милых-милых, нежных черт овального лица с высоким белым лбом, того лица, на которое трудно не смотреть. Но стоило этому родному лицу заметить взгляд Тулипина, он, словно в шоке, вздрагивал, мгновенно отворачивался, и сердце, казалось, было уже не в горле, а в самой голове.
      Тулипин, стараясь достать послюнявленными руками до нижней части брюк, с такой силой вдруг захотел прижаться своим лбом к коленям Жени Белозеровой, старосты класса, что ему стало невмоготу.
      Для Тулипина она была самой большой мукой, гораздо большей, чем любая перемена. Он прекрасно видел, что Женя презирает его, как и большинство девушек. Тулипин вспомнил, как она давала ему три дня назад поручение в счет общественной работы. Она говорила и старалась не смотреть на него, как стараются не смотреть на обгоревшее зарубцованное лицо. А ему тогда казалось, что он умирает. Он чувствовал себя как рыба на песке, которая мучительно глотает ртом воздух. Тулипин ненавидел тогда всего себя, он молил Бога, чтобы Женя поскорее ушла. Хотя она говорила с ним всего несколько секунд, в этих секундах было все: и боль, и огненный стыд, и любовь, и сознание своего ничтожества, и тонкая-тонкая соломинка.
      Сейчас Тулипин никак не мог оттереть следы кроссовок так, чтобы не было заметно. Он выпрямился, решив, что не все ли равно - грязный он или чистый.
      Тулипин чувствовал острый запах уборной, нецензурные надписи на грязных стенах словно старались перекричать друг друга, на полу разлилась огромная лужа. Тулипин смотрел, дышал и при этом не испытывал желания побыстрее выйти в коридор. Для него на земле почти не существовало места,
      где бы он чувствовал себя "на месте". Классная комната? Нет, она принадлежит Гераклу, Аспиранту, Макару. Коридор? То же самое. Актовый зал? Он такой большой, много школьников из других классов, много чужих, знающих себе цену парней и девушек, и Тулипин просто стеснялся там появляться. Кинотеатр или автобус по той же причине приводят его в трепет. Даже просто на улице от взгляда прохожего ему делается не по себе, и он отводит глаза. А здесь, где он сейчас стоит, никто не выкручивает руки, некого стесняться, здесь он наконец-то предоставлен самому себе. И еще существовало, пожалуй, одно объяснение тому, что Тулипин не спешил выйти из уборной. Постоянно его телу и сознанию приходилось выносить что-то плохое, что-то мерзкое, что-то противное. И тело, и сознание мало-помалу стали воспринимать это, как домашняя лошадь воспринимает тяжесть наездника, уздечку, стремена, кнут. И невольно, не отдавая себе в этом отчета, Тулипин чувствовал: все плохое, все противное, мерзкое - это, прежде всего, для него, а потом уж для других. По какому-то неведомому закону ему полагалась ежедневная порция чего-то плохого. Поэтому запах и грязные стены воспринимались им не так остро.
      Тулипин вспомнил, как в прошлом году (он точно помнил, что это была пятница, как раз кончилась алгебра) они, восьмиклассники, в большинстве своем окружили учительский стол, чтобы разобрать тетради с контрольными и побыстрее узнать оценки еще до того, как их будут объявлять. Тулипин никогда не стремился быть там, где находилось много одноклассников, и остался сидеть на месте. Он видел, как Женя тоже встала и пошла к учительскому столу. Сумасшедшая мысль мелькнула в голове у Тули-пина. Он вскочил и чуть ли не перепрыгнул средний ряд. В мозгу стучало одно: быстрее, быстрее, быстрее! Парта, за которой только что сидела Женя, была пуста - соседка тоже решила узнать оценку. Тулипин мгновенно опустился на Женино место, и сердце радостно забилось: Тулипин почувствовал то, что хотел - сиденье еще оставалось теплым. Сейчас, в уборной, когда он вспомнил об этом, то подумал: а будет ли у него когда-нибудь жена? Если не Женя, то какая-то другая хорошая девушка? При этой мысли он ощутил себя кем-то вроде горбуна, глухонемого или безногого инвалида. Нет, у него никогда не будет жены. Это небесное слово "жена" ему захотелось шептать, чтобы насладиться хотя бы словом. Тулипин не верил в то, что на него когда-нибудь обратит внимание девушка или женщина, но именно от этой заказанной ему радости, от отсутствия каких-либо надежд сердце до краев наполнялось нежностью, не высказанной в слове, не выраженной в прикосновении. Приходилось носить в себе эту нежность, и только фантазия приносила облегчение. Вот и сейчас Тулипин представил, что Женя сидит у него дома в продавленном кресле, что-то читает, а он смотрит на нее и знает, что смотреть вот так, очень близко, можно бесконечно долго - сколько захочешь. Можно что-нибудь спросить у нее, и она ответит, и при этом взгляд у нее будет чистый, прозрачный, вовсе не такой, как в прошлый раз. Потом она захочет пить и попросит принести чаю, попросит именно его, и он с радостью принесет. Ей захочется посмотреть телевизор, и она будет смотреть фильм не с кем-нибудь, а именно с ним. И все время она будет говорить с ним - именно с ним. А может быть, он скажет что-нибудь "такое", и она засмеется. Но главное - она будет близко, близко и никуда не будет удаляться. Тулипин радовался, веря своей фантазии. Если бы он время от времени не верил в то, чего нет, он бы сошел с ума.
      Сила фантазии внезапно иссякла, и реальность ворвалась в сознание, будто кто-то рядом разбил тарелку об пол. Царапнула мысль: сколько до перемены? Тулипин взглянул на часы. Плохо. Перемена всегда гораздо длиннее, чем урок. И сейчас опять, все опять, опять они… Аспирант - такой, что от него никуда не денешься, никуда не спрячешься, сильный и ловкий Макар, Гера, который опять начнет, опять начнет, а Макар будет держать его за локти, а Аспирант чего-нибудь еще станет делать. Господи, ну почему так быстро прошел урок?
      Тулипин вдруг почувствовал, что больше не может. Сколько таких перемен, от звонка до звонка, было в его жизни? Кажется, что жизнь и есть
      одна сплошная перемена. Эти десятиминутки, и большие перемены, и пятиминутки, как гирьки для весов, их все время становилось больше, больше, они сталкивались одна с другой, их общий вес рос, рос, рос и вот превысил крайнюю отметку - дальше уже нет никаких делений. Дальше вообще ничего нет. Тулипин увидел лица, руки Макара, Аспиранта, Геры, Шефа, Ле-хи, Геракла и понял, что на этой перемене они сделают ему так больно, так плохо, что он умрет.
      Звонок с урока отозвался в самых дальних уголках сердца животным страхом, таким адским страхом, которого не должно быть на земле. Тули-пин прижал к себе пустой портфель и побежал изо всех сил по коридору, шарахаясь от открывающихся дверей, от учителей, четвероклассников, девушек, ничего не слыша, не понимая, ничего не чувствуя, кроме страха. Только бы добежать до выхода, только бы успеть, пока не догнал Аспирант и не схватил сзади. Никто и ничто не спасет его - только собственные ноги, на них вся надежда.
      Впереди, уже на первом этаже, возникла толстая, как старый дуб, фигура директрисы, администраторская душа которой смотрела сквозь большие, казалось, большие, как окна, очки. Она заодно с ними! Как же он раньше не знал. Страшные, большие-большие очки.
      Выбежав на улицу, оказавшись уже за несколько домов от школы, Ту-липин почувствовал, что все вокруг темнеет, как-то странно пляшет и кружится. Он в смятении прижался к кирпичной жесткой стене дома, и только тут, когда остановился, тяжеленное тело и голова потянули вниз, и он, не отрываясь от стены, скользнул по ней на асфальт. Сердце билось одновременно в голове, в животе, в спине, в правом и левом боку. Чудилось, все тело сжимается и разжимается вместе с сердцем. На портфеле бросились в глаза красные пятна. Тулипин машинально поднес руку к носу и ощутил горячую влагу.
      На свой четвертый этаж Тулипин поднялся совершенно разбитым. Страха уже не было - ведь вот он, его дом, и дорогой сердцу номер 16. Однако было немного холодно и чуть-чуть трясло.
      Какая-то старушка с бидоном, на вид лет шестидесяти, когда он еще сидел на асфальте ни жив ни мертв, все сокрушалась, что уже среди бела дня хулиганы что хотят, то и делают - дожили. Тулипин помнил, что все время твердил: "Да все нормально, все нормально". Как только перестала идти кровь, он поднялся и соврал старушке, что живет "в этом доме". Она, ругая милицию, ушла. Тулипину и в самом деле до дома было рукой подать. Он шел с единственной мыслью, что впереди - дом.
      Открыв дверь, Тулипин бросил портфель на пол, прошел в комнату не разуваясь, повалился на софу и почти сразу уснул.
      Разбудил его голод и ощущение, что он где-то в сугробе, ему мучительно холодно, он все выбирается наверх, все выбирается и никак не может найти тепло.
      Проснувшись, он по привычке посмотрел на часы. Ему вспомнились когда-то давным-давно сказанные матерью слова: "Когда спишь днем - всегда чем-нибудь укрывайся, а то замерзнешь". Тулипин снова посмотрел на часы: когда же придет мать? Еще долго - она приходит в половине шестого.
      Тулипин пошел на кухню, поднял холодную крышку кастрюли, увидел щи. Сейчас поесть эти щи - больше ничего не надо. Он даже не стал заглядывать в другие кастрюльки. Зажег газ. Как хорошо смотреть на синие, чуть подрагивающие язычки пламени. Тулипину не хотелось уходить от этих язычков, и только почувствовав, что все равно замерзает, он вспомнил про горячую воду - ее можно пустить большой струей и греть в ней руки. Тогда быстро станет тепло.
      Тулипин сел на край ванной, а воду пустил в раковину и подставил руки. Какая благодать! Он смотрел чуть увеличенными, бессмысленными глазами на руки, от которых тепло расходилось по всему телу. Он как бы прислушивался к этому теплу, забыв про все на свете.
      Тулипин согрелся, и теперь вода казалась слишком горячей. Он пустил немного холодной и смыл кровь. На кухне щи уже булькали. Он налил себе
      до краев и стал остужать. Ел он в неудобной позе, но совсем не чувствовал, что неудобно. Наевшись, Тулипин увидел, что в тарелке оставалось еще порядочно. "Куда же их теперь? В раковину? Не рассчитал". Он вылил щи в раковину, вымыл тарелку, стер со стола маленькую розовую лужицу и снова посмотрел на часы. Ему очень хотелось, чтобы мать пришла как можно быстрее. Дом без матери совсем не дом. Тулипин представил ее в новой юбке и кофте, в которых она ходила на работу, и ее лицо, конечно, лицо… Он подумал, что мать почти не состарилась, она и через десять лет будет такая же. Тулипин обрадовался. Он очень хотел, чтобы мать была с ним всегда и чтобы она никогда, никогда не старилась!
      Вот он уже, наверное, в сотый раз посмотрел на часы: ровно пять. Он не выдержал и подошел к окну, из которого всегда можно было ее увидеть. В продолжение всех тридцати минут Тулипин смотрел не отрываясь на двор. Прошло пять минут свыше заветного времени, а мать все не появлялась. Ту-липин смотрел на мужчин и женщин, на детей, стариков, и ему казалось, что мать придет через час, через два часа, и эта мысль приносила ему страдание.
      Но вот он увидел мать, пересекавшую двор, подходящую к подъезду, и в мгновение ока оказался у двери, сел на тумбочку в коридоре, чувствуя себя счастливым. Он слышал, как хлопнула дверь подъезда, отдаваясь эхом в девятиэтажном колодце с лестничными площадками и ступеньками, неторопливые шаги матери, и ему не хватило терпения, он вышел на лестничную площадку - только бы поскорее увидеть мать.
      - Мама!
      - Ждешь меня?
      В коридоре, пока мать раздевалась, он стоял рядом и не мог отойти даже на два шага в сторону - рядом с матерью так хорошо на свете!
      - Ну что, как дела? - улыбнулась мать.
      - Хорошо, - ответил он совершенно легко и искренне.
      - Давай чего-нибудь поедим. Что-нибудь есть в холодильнике? Щи остались?
      - Остались. Только я не буду - я просто посижу с тобой.
      - Опять "просто посижу". Ведь худущий!
      - Я не хочу, я посижу. Я съел два половника и картошку.
      - Ну почему же ты такой худущий тогда, а? Куда же в тебе все девается?
      - Ну, мам.
      - Сиди, раз не хочешь.
      - Сегодня хорошее кино будет - "Женщины".
      - Старые фильмы всегда хорошие.
      Мать ест. Ему очень хорошо и тепло смотреть, как ест мать. Он ничего не говорит - только чуть-чуть улыбается.
      - А это мы сейчас съедим с вареньем!
      Мать достает из холодильника мороженое в коробке.
      - Как же ты его положила? Я не видел.
      - Надо уметь!
      Тулипин уже сам не знает, отчего так ему хорошо. Он всегда любил мороженое с вареньем. Конечно, можно и самому купить мороженое, но это совсем уж обыкновенно. А так, как сейчас, - очень хорошо.
      Мать разрезает большое мороженое на половинки, достает из холодильника варенье. Варенье густого красного цвета мешается с белым, уже чуть подтаявшим мороженым и становится нежно-розовым, очень вкусным.
      - Сластена, - смеется мать. - Ой, какой сластена!
      - Да уж не такой, как ты.
      Тулипин ест и часто поглядывает на мать. В эти минуты, когда мать дома и он знает, что они будут вместе до позднего вечера, а вот сейчас так здорово сидят за столом, от всего этого становится необыкновенно легко на сердце. Оно бьется ровно, спокойно, разгоняя по груди тепло.
      - Ну, вот и все. Мороженого больше нет. Небось ещё хочешь?
      - Да ладно. Хорошего понемножку.
      - Ты смотри, какой мудрый стал.
      Тулипину очень не хочется, чтобы мать мыла посуду, и он делает это сам.
      - Мам! - кричит он из кухни, вытирая руки. - Давай посмотрим фотографии.
      И вот они уже сидят на диване, мать поджала ноги, Тулипин разложил вокруг несколько целлофановых пакетов, плотно набитых снимками, которые он знает наизусть, но каждый раз разглядывает с нежностью. За окном уже темно.
      Фотографии делал отец. В то время, когда Тулипин был маленьким, он сделал их очень много. Отец давно умер.
      Многие фотографии Тулипин долго держит в руке. На них изображен малыш, который расставил ноги, держится за руки матери, доверчиво и с любопытством смотрит в объектив, его окружает добрый, ласковый, нежный, заботливый мир. Тулипин не замечает, как все теснее и теснее прижимается правым плечом к матери. На фотографиях она молодая и, конечно же, красивая - его любимая, любимая, любимая мать. Нет, мир не изменился - он остался нежным и чистым. Тулипина переполняет благодарность и любовь. Он берет мягкую теплую руку матери и касается ее щекой. Потом он чувствует, как ее пальцы перебирают его волосы.
      - Ты у меня умница, - тихо говорит мать, и Тулипин точно знает, что он был, есть и будет счастлив, что жизнь - это удивительная, прекрасная, неповторимая вещь.
      - Мама.
      - Что?
      - Я просто так.
      Они еще долго сидят рядом, потом мать готовит на кухне завтрак, а Ту-липин смотрит по телевизору новости. Без двадцати десять начинается кино.
      - Ты знаешь, - мать вошла из кухни в комнату, - я сегодня разговаривала с Валентиной Петровной - со второго этажа, она сказала, что на их лестничной площадке теперь новые жильцы. Вот только она не знает, в какой квартире. Ну да это само как-нибудь выяснится. У них дочь - твоя ровесница. Очень красивая девочка.
      Эти слова матери вызывают в душе сына мгновенную страшную муку. Он словно проваливается в большую чёрную яму. Острое, невыносимое чувство собственной неполноценности окутывает его, как едкий дым.
      Пока они вместе с матерью смотрят фильм, Тулипину очень не хочется возвращаться из мира этого кино в собственную жизнь. Может быть, у этого фильма нет конца? Конечно же, есть. Как и у любого другого. И Тули-пин это прекрасно знает. Но всё-таки думает: "А может, конца не будет?"
      Утром Тулипин, как всегда, пошёл в школу на обычную муку. Чувство боли после вчерашнего притупилось за ночь. Недаром же говорят: "Утро вечера мудренее". Утром всё выглядит не так трагично. У соседнего дома он неожиданно услышал девичий голос рядом с собой:
      - Привет. Я буду учиться в вашей школе.
      - Привет, - машинально ответил Тулипин.
      Он обернулся. На него смотрела очень красивая девушка, рыженькая, с задиристым выражением лица. Да, может быть, она и не была слишком красивой, но Тулипину все девушки казались красивыми, потому что были недоступны.
      - Меня зовут Катя. А тебя?
      - Саша.
      - Мы теперь живём с тобой в одном подъезде. Будем соседями.
      - Очень приятно, - с невероятным усилием воли произнёс он.
      - А ты из какого класса?
      - Из 9-го "Б".
      - А… жаль. Я тоже из 9-го, только "А"…
      "Жаль!" - это невероятное слово, обращенное к нему, сказанное красивой девчонкой, было столь непривычно, столь странно, что Тулипин на время потерял ориентацию в пространстве и представил себе, что идёт не в опостылевшую школу, а несётся где-то по голубому небосводу, среди белых облаков, прямо по направлению к рыжему, золотому солнцу, так похожему на причёску его спутницы.
      Они не быстро и не медленно, а так - словно прогуливаясь, шли к школе. Говорили о каких-то пустяках. Тулипин не верил своим глазам и ушам. С ним запросто, как с равным, как с другом, разговаривала… девушка. И во время этого разговора он помимо своей воли - просто, как во сне, - снял с себя тяжеленные цепи своей жизни. И он вдруг понял, что теперь не сможет оставаться тем, кем был всегда - жалким забитым Тулипой, подстилкой и половой тряпкой, об которую все, кому не лень, вытирают ноги. На него теперь всегда будут смотреть удивительные глаза этой невероятной девочки, и если бы он остался таким же, каким был, слабым, безвольным и бессильным, то это стало бы предательством по отношению к ней, к той, которая увидела в нём человека.
      И вот почему Тулипа, зайдя в свой класс и получив обычный пинок под зад от наглого Зайца, ни слова не говоря, развернётся и так въедет костлявым кулачком Зайцу в левый глаз, что Заяц потом окривеет на несколько месяцев, а в классе подымется жуткая буча, полетят со звоном разбитые оконные стёкла, а ругани, криков и самого дикого ора будет столько, что, по крайней мере, на полдня все уроки в школе будут сорваны напрочь.
      Но это будет потом. А пока они идут вдвоём, и Тулипин смотрит на свою новую подружку, как на будущую жизнь. Смотрит и не может отвести от неё глаз.
      Там, в этих глазах, нет ни Лёхи, ни Шефа, ни Аспиранта. Нет Макара. Там нет школы, а значит, нет ничего плохого. Там нет даже его самого. Там только есть дорога, по которой ещё никто никогда не шёл. Там нет никого и ничего, только горит луч света, уходящий в бесконечность.

      ОХОТА В ОСЕННИЙ ДЕНЬ
      Мглистая дымка зависла над долиной, и ветер бессилен оказался выжить её, если, конечно, он хотел это сделать, а не был с нею в сговоре. Он дул сильно и ровно, лишь изредка позволяя себе маленькую шалость порывов.
      Вся долина Куры, кажется, была пустою, как во времена монголов. Редкие и согбенные часовенки на холмах усиливали это впечатление, и хотелось в отчаянии кинуться куда-то вслед за монголами или попытаться найти кого-нибудь живого.
      В винограднике это ощущение пропало. Небольшие, но крепкие дозревали гроздья. И от их вида особо становилось покойно и торжественно.
      Машину мы оставили, съехав с дороги, у первых лоз. Собака сразу юркнула в открытую дверцу и обнюхала траву. Ружьё было только у Цопе. Я был в качестве подручного собаки. Обязанностью моей было после выстрела бежать вместе с ней поднимать подстреленную дичь, а потом таскать её. С нами была ещё женщина, как полагается, молодая и красивая. Она ни разу не была на охоте и упросила нас взять её с собой. Ну и к тому же она ни на миг не хотела расставаться со мной. Это меня несколько возносило, и я был с ней великодушен.
      Её мы оставили в машине. При её нарядах и каблучках было бы верхом глупости позволить ей пойти с нами. Она это понимала и печально смирилась со своей участью. Чтобы ей было чем заняться, я нарвал винограда, вымыл его в чистой, по-российски плавной протоке и посоветовал есть его с хлебом. Она благодарно посмотрела за меня. И если бы я был внимательней, то различил бы во взгляде и глубоко запрятанный упрёк: "Вот ты какой предатель, оказывается! - говорили глуби ее темно-синих глаз. - Сам будешь ходить и охотиться, а я буду сидеть одна!"
      Но я постарался ничего не заметить.
      Первой ринулась в виноградник собака, выплескивая всю скопившуюся за неделю сидения дома страсть. За ней пошел Цопе, а я - сзади него на шаг, как того требует безопасность охоты. Зная, что я ни за что не появлюсь
      ТИТОВ Арсен Борисович родился в 1948 году в Башкирии. Окончил исторический факультет Уральского государственного университета. Председатель правления Екатеринбургского отделения Союза российских писателей. Автор 9 книг прозы. Лауреат Всероссийской литературной премии имени Д. Н. Мамина-Сибиряка. Живет в Екатеринбурге
      впереди или сбоку, Цопе чувствовал себя свободно и мог мгновенно стрелять в любом направлении, откуда только вспорхнёт дичь.
      Мы прошли по вязким бороздам метров триста. Машины уже не было видно - лозы надежно ее укрыли. Мне все время хотелось полюбоваться видами полого спускающейся к Куре долины и всплывшими вдалеке развалинами монастыря. Но приходилось постоянно быть начеку, чтобы не нарушить интервала.
      Я послушно шел за его спиной и хотел, чтобы собака кого-нибудь подняла. Но этого не случалось.
      Мы прошли виноградник и вышли к трем ореховым деревьям, размахнувшимся кронами около глубокого ручья. Может быть, это была та самая протока, в которой я мыл виноград.
      За ручьем лежал небольшой, но довольно травянистый лужок. Цопе показал собаке туда. Собака послушно прыгнула через ручей и, уткнув голову в траву, зигзагами пошла по лужку. Мы поотстали, увязнув в ручье, и едва только вышли, как в этот же миг собака припала на передние лапы. Луг взорвался двумя десятками крыльев. Цопе выстрелил. Собака, как только дробь просвистела над её головой, рванулась и даже взлаяла от полноты чувств. Птичий косяк круто сделал крен влево и пошел в виноградник. Цопе хотел еще выстрелить, но расстояние, видно, было уже большим, и он не рискнул своей репутацией лучшего в округе стрелка.
      - Вперёд! - крикнул он мне, и я сорвался из-за его спины.
      Я не видел, чтобы из стаи кто-то упал, но знал, что Цопе наверняка стрелял не в стаю вообще, а успел поймать цель.
      - Ищите, ищите, где-то там! - покрикивал Цопе на нас с собакой, пока вставлял в пустой ствол патрон, потом неторопливо приблизился к нам и тоже начал шарить по траве глазами.
      Втроем мы кое-как отыскали свою жертву - довольно крупного бекаса. Я успел схватить его раньше собаки, и она на меня залаяла, требуя, чтобы я исполнял свои обязанности и не мешал ей исполнять её. Как только бекас был найден, Цопе скомандовал возвращаться в виноградник. Мы опять полезли в ручей, отерли о траву грязь с сапог и, навострившись, стали пробираться сквозь лозы в том направлении, куда скрылась стая. Я несколько раз на шаг-другой отставал, потому что не мог пройти мимо великолепных гроздей, даже в этот сизый день охваченных внутренним свечением. От них сумка моя потяжелела.
      Мы пролазали по винограднику час, но больше никого не нашли. Цопе решил сменить место, поехать на кукурузное поле или к реке - вдруг в зарослях камыша удастся найти утку.
      На фоне недалёких гор и мощного склона долины машина наша была похожа на белую маленькую букашку. Я вспомнил про свою женщину и стал всматриваться в окно. Я был уверен, что она сейчас смотрит во все свои большущие глаза только на меня и улыбается.
      - Ну как? - спросил её Цопе, открывая дверцу. - Не украли тебя? Она с облегчением и нежной укоризной прижалась ко мне, замерла на
      миг, совсем не стыдясь своих чувств, потом ответила Цопе, что очень по нас соскучилась.
      - Какую женщину ты себе нашел! - воскликнул Цопе. - Один час без тебя жить не может? Смотри, сядет на шею, тогда поздно уж будет! - он говорил по-русски, чтобы могла понять и она.
      Собака уселась на переднее сиденье. Виноград из сумки я высыпал к заднему стеклу, где у нас лежал лаваш. Мы поехали к реке.
      Ветер здесь был еще упруже. Это чувствовалось даже в машине. Камыши по-овечьи сгрудились и смятенно шарахались в стороны. Извечно покорные ивы, став спиной к ветру, неизвестно кому кланялись. Против ветра в воздухе висели чайки, не в силах продвинуться вперед хоть на вершок.
      Одна из них была прямо перед нами. Думала ли она одолеть ветер, сказать никто бы не взялся. Может, ей просто нравилось висеть, и она никуда лететь не собиралась.
      Я залюбовался ею. Моя женщина взяла меня за руку и тоже показала на чайку. Я в ответ кивнул, мол, вижу. Цопе остановил машину.
      - Хотите, стрельну? Моя женщина вздрогнула:
      - Не надо!
      - А ей ничего не будет! В патроне дробь на перепелку, ей от такой дроби ничего не будет! - сказал Цопе.
      Я его подбодрил, а моя женщина запротестовала сильней.
      - Скажи ей, что ничего не будет! - попросил меня Цопе. - У чайки пух упругий. Дробь ее даже не коснется!
      Чайка всем своим длиннокрылым телом устремилась вперед, но ветер цепко держал ее на месте. Противоположный берег реки чуть отступился от воды, рассыпался галькой и вскинулся витым кряжем. И тщетные попытки чаек противостоять ветру были сродни сопротивлению живших некогда здесь людей не знавшим милосердия и усталости гобийским кочевникам.
      Вместе с выстрелом чайка чуть качнулась, но тут же выровнялась и продолжила свою тяжбу с ветром. Собака недоуменно завертелась, Цопе прикрикнул на нее, чтобы успокоилась. Мы поспешили отъехать, и моя женщина попросила Цопе больше в чаек не стрелять.
      - Я хотел тебе показать, что ничего с ней не будет! - сказал Цопе.
      - Мне не надо этого показывать! - сказала моя женщина, и голос у нее был твердый, даже немного возмущенный. Она очень уважала Цопе и большего возмущения у неё не могло получиться.
      - Хорошо, не надо, так не надо! - согласился Цопе. - Только бекаса мы убили, можно было. А в чайку даже стрельнуть нельзя. Несправедливо выходит, а, сестрёнка? - и он глянул на нее в зеркало.
      - Бекас - это охота, а чайка - это убийство! - так же твердо и немного возмущенно ответила она.
      Цопе хотел возразить, но промолчал.
      Из-за поворота выплыл морщинистый величественный утес, развернув нам навстречу старинную чеканку пещерного города-крепости.
      - Ой, что это? - спросила моя женщина, завороженная.
      Я ответил, что это Уплисцихе, пещерный город, что он весь выдолблен в скале. Цопе мой тон не понравился. Он неодобрительно посмотрел на меня через зеркало и сказал по-грузински:
      - Перед старым сними шапку, перед малым и слабым склонись! Не для нас сказано? - потом перешел для моей женщины на русский. - В каком веке Уплисцихе строился?
      - В шестом веке уже вовсю стоял! - ответил я и хотел сказать еще кое-что, но Цопе перебил.
      - Пещерный город Уплисцихе, - передразнил он меня и взорвался. - Полторы тысячи лет стоит! На него, как на храм святой, молиться надо!
      Потом мы ехали и молчали, поглядывая через реку, пока можно было, пока не въехали в тополевую рощицу, скрывшую от нас город-утёс. Здесь мы опять вышли из машины. Ветер был такой плотный и ровный, будто был не ветер, а сама Кура после дождей. Тополя выгнулись в одну сторону, и у них не было никакой возможности хотя бы на миг распрямиться.
      Цопе оставил нас около машины, поручил развести костер и испечь бекаса. Сам, прихватив собаку, пошел на недалекое камышовое озерко.
      При таком ветре разводить костер было все равно что на дне реки, но я решился, зная, как примерно отреагирует Цопе, возвратясь и не увидя костра.
      - Даже огонь зажигать не научился! - скажет он и добавит: - Чем ты там занимаешься!
      Там - это где я живу, в России. Моя женщина оттуда, я собрался на ней жениться и привез её как бы на смотрины. Я вытряхнул бекаса из сумки под ноги моей женщине и пошел собирать хворост.
      - Что я буду с ним делать? - позвала она с тревогой. Я, не оглядываясь, осуждающе взмахнул рукой, мол, не овцу же ей свежевать досталось. Она, видимо, думала иначе и, когда я пришел с хворостом, стояла с тушкой бекаса в руке.
      - Я не умею! - с печалью призналась она, расценивая свое неумение как большой грех.
      Я опять осуждающе махнул рукой, но потом снисходительно хмыкнул в ус. Красивой была моя женщина, и даже эта беспомощность, как хозяйку ее не украшающая, очень шла ей.
      - Цопе скажет: где такие женщины живут? - сказал я, немного ее поддразнивая, и стал укладывать хворост для костра.
      - Этого-то я и боюсь! - призналась она. - Увидит меня неумехой и будет тебе говорить: зачем на такой женишься?
      Я в горделивом снисхождении улыбнулся:
      - Огонь разожгу - сделаю.
      Но костер у меня не получался. Спички гасли, не успев вспыхнуть. ЯЯ пожалел о русской бересте, поискал бумагу и, не найдя ни у себя, ни в машине, был готов вцепиться пятерней в макушку. Как же встарь люди в такую погоду раскладывали огонь?
      Ну да, накрыться буркой и зажечь - чего проще! Но моя большая фланелевая рубаха с чужого плеча, надетая мной за неимением ничего более подходящего для охоты, бурку заменить не могла. Под нее сильно дуло, пламя отрывалось от спички и куда-то девалось, не успев коснуться пучка тонких сухих прутиков, призванных, по моему разумению, заменить бересту.
      Эту тщету застал Цопе, удивился и даже забыл выругаться.
      - Э! - сказал он и тут же опустился рядом на колени. - Дай-ка мне! Я отдал ему спички и попытался загородить его от ветра. Он хотел разжечь костер по-своему, но и у него ничего не получилось.
      - Он думает, что сильнее нас! - сказал Цопе про ветер, встал, вынул из багажника ведро, опустил в бензобак шланг, всосал в себя - и рябая от срываемых ветром брызг струйка бензина ударила в дно ведра.
      Бензин он вылил на хворост. Первая же спичка свое крохотное перышко пламени превратила в жаркое огромное крыло.
      - Ну вот! - удовлетворенно отметил свой успех Цопе. - Дай-ка мне это! - указал он на бекаса.
      И моя женщина, потупясь, протянула ему нашу добычу. Цопе заметил ее смущение и ободряюще бросил:
      - Ничего. Не уметь не стыдно. Стыдно не хотеть уметь.
      Он ощипал бекаса, вспорол брюшко, требушинку отдал собаке, обмазал тушку солью, нанизал на прут и ткнул в угли.
      Потом мы ели, косточки бросали собаке, с достоинством ждущей своей доли. Достоинство ее, впрочем, было напускным. Собака была женского пола, характер ее потому был несколько суетлив. И когда кто-нибудь, по ее разумению, слишком долго задерживался с косточкой, она не считала зазорным прямо указать на это, нетерпеливо гавкая и перебирая лапами.
      Вместе с бекасом мы съели виноград и лаваш. Я пожалел, что у нас не было с собой вина. Тут, в окрестностях Уплисцихе, нелишне было бы сказать тост-другой. Но я подумал, что Цопе за рулем, и с моей стороны нечестно мечтать о вине.
      По дороге обратно я вспомнил, что сегодня воскресенье, и на базаре торгуют гончары. Я давно уже хотел увезти домой наш кувшин, чтобы зимой было чем порадовать взгляд. Мы завернули на базар, хотя уже было довольно поздно и едва ли кто мог там быть. Но базар был еще открыт. Я походил среди глиняной посуды, попередвигал кувшины, и так и сяк их рассматривая, потом наконец выбрал один, уплатил и побежал к машине. Кувшин был так себе, даже немного кривоват. Но он был так гулко и тревожно звонок, что напомнил мне колокол Уплисцихе, услышанный мной не столь уж давно, но живущий во мне как бы с детства.
      Вечером ветер образумился и небо просветлело. На севере цепочкой вытянулись горы Главного Кавказа. Было хорошо видно и Казбек, и Эльбрус. Моя женщина долго смотрела в их сторону и никак не верила, что враз можно видеть эти два исполина, даже на карте отстоявшие друг от друга на расстоянии, внушающем уважение. Ее устремление передалось и мне. Я некоторое время смотрел туда же. Потом у меня появилось ощущение, не смотрят ли так же вот на горы и Уплисцихе, и часовенки, и крепости, и сады, и наши дома, и не пережили ли они все невзгоды, бури и пожары только
      потому, что у них была возможность опереться на эту чистоту и эту вечность. Я подивился своему ощущению - подобного со мной не случалось.
      "Не женское ли это влияние? Горазды ведь они на всякие такие штучки!" - подумал я.
      За ужином, когда были выпиты тосты по обычаю, Цопе вдруг сказал, что хочет выпить за сегодняшний день, чтобы он в нашей жизни еще не раз повторился.
      - Давно мы с тобой не охотились! - сказал он.
      - Разве это охота - одного бекаса убили! - заглушая новое свое ощущение, воскликнул я.
      Цопе не сказал ничего, только взял кувшин, встряхнул его, определяя, сколько в нем осталось, и позвал жену, чтобы принесла еще. Это вообще-то мужское дело - прикасаться к вину. Но жена у него очень кроткая и благородная. Ее прикосновения вину не вредят.
      - Ты скажи своей женщине, - сказал Цопе, глядя мимо меня на трепещущие среди виноградных листьев звезды. - Скажи, что Цопе зря никого никогда не тронет!
      - Э, да она уже все давно забыла! - хотел я его успокоить.
      - Стоило бы речь заводить, если бы запомнила! - сказал Цопе. Мы сидели, два брата. Рядом сидели наши женщины.
      ДЕРЕВНЯ ЗА ГОРОЙ
      Деревня и озеро одно название имеют и - два щенка к матери - жмутся к горе. Деревня еще похожа на встревоженного, но спутанного ястреба, а озеро на вдавленную в землю мелкую монету. Вокруг ничего не растет, как при кизилбашах, только кукурузное поле, где каждую осень тьма перепелов прячется. Рыжая отара позади деревни по склону бродит, тянется, как старая одноголосая песня.
      Будто бы они и появились тут в одно время - озеро и деревня. Кровник горец обидчиков искал, да не нашёл, уже было домой повернул, но остановился. Захотел тут поселиться. Захотел поселиться, да про князей вспомнил: в крепостного превратят. Развязал мешочек со своей горной землей и высыпал, вот-де земля моя, я ничего не должен тебе, князь. С той землей выпала льдинка - видно, под самым небом жил человек, коли земля со льдом у него.
      Из льдинки озеро сделалось, а деревню он сам построил.
      Кровником он вот как стал.
      Еще отчаянный человек рискнул бы одолеть перевалы, еще скряга дуб торговался за каждый свой медный лист и отдавал его ветру не иначе, как с проклятьями, но зима уже Тамерланом ворвалась в горы.
      Волки пригнали в деревню людей. Двое - мужчина и женщина - деваться им было некуда. Осыпаемая снежной крупой, деревня согласилась оставить их у себя. Спросила, за что определено им изгнание. Ответа или не получила, или потом забыла его.
      Горы не велят принимать изгнанников. А здесь посмотрели в небо, начисто срезавшее все окрестные вершины, подставили лица снежным искрам, вспомнили волков и тяжелый живот пришедшей женщины. Мощный старик со свирепым лицом, род которого почитался первым в деревне, сказал:
      - Наказать можно за свершенное. У этих двух есть третий. Он еще ничего не сделал - ни худого, ни доброго. Пусть он придет в этот мир.
      В старину сказано: начало - половина сделанного. За этими через какое-то время пришли другие. За ними - третьи. Приняв тех, деревня не смогла отказать этим. И все оставались в ней, находя крышу и хлеб. Она не запоминала, кто они, и называла всех по фамилии свирепого на вид старика, который первым решился принять их. А чтобы не путаться, стала, если речь заходила о старике и его родственниках, произносить перед фамилией слово "подлинные", а когда заговаривала о пришельцах, то к фамилии добавляла слово "ненастоящие". Их это не радовало. Но выбор был мал, как
      зимний день или овечий хвост. И они мирились с тем, чтобы потерей чести оплатить жизнь. Когда цена столь велика, покупка приносит беду.
      Никто не сосчитал годы, копившие ее. Но их прошло достаточно, чтобы она смогла вырасти не в одном сердце. Она переходила из поколения в поколение с кровью отца и с молоком матери. И когда на очажной цепи следы клятвы прочно затянулись сажей, кто-то из "ненастоящих" впервые сказал:
      - Хватит!
      - Хватит! - задергались кадыки у мужчин той половины деревни, что была заселена "ненастоящими".
      - Эти "подлинные" сделали нас рабами! - поддакнули им женщины.
      - Мы тоже благородной крови! - спесиво зажглись глаза у всех. - Наши фамилии ничуть не хуже этой нынешней!
      Но рабами "ненастоящие" не были и фамилий своих они лишились в день изгнания - не здесь. Здесь они получили жизнь.
      Среди "ненастоящих" нашлись люди, которые не забыли причину их нынешнего положения и чтили милосердие свирепого на вид старика. Но и конь будет затоптан овцами, если они, обезумевшие, мчатся целой отарой.
      В храмовый праздник очень славословились мудрость, доброта и смелость старика со свирепым лицом. Утверждалось, что он в величии своем достиг горных вершин и даже превзошел их. Горы ведь считают преступлением приютить изгнанника - а старик отважился на это. В нем человеческое сердце - не каменное, а мудрость его сродни Божьей.
      Ручьями текли кровь и арак.
      Только почему у некоторых роги, взнесенные в миг славословия над головами, не так часто приближаются к губам?
      И почему этого не видят те, кому надо бы сейчас все видеть?
      Весело и торжественно течет пир. Телячья кровь, столь обильно омывшая алтари и жертвенники, загустела и потускнела. Запах ее давно уже забит запахом шашлыка и арака, чеснока и хлеба. Маленьким солнышком светится на каждом столе несравненный по вкусу пирог с сыром - да продлятся дни того человека, который преломит его на всех со словами мира. Кипит в котлах сырная каша - останется разве равнодушным к ней хоть один человек под этим небом? Благоухает и неодолимо тянет к себе пирог с мясом - пища богов. К самым льдам, вызывая у них слезы, поднимаются сладкие и грустные песни расстаравшихся сегодня музыкантов.
      Но вдруг у некоторых пологом багряным колыхнулось небо. Вдруг не пиво пенное брызнуло на столы. Завыли собаки, и забесились кони. Небывалый красный дождь прошел над лугом, и вскрикнула разрубленная свирель.
      Один из "ненастоящих", кому это было поручено заранее, нашел повод придраться к кому-то из "подлинных". Это послужило сигналом. Ворвались подкупленные люди соседнего племени, и началась резня.
      Все были утром на празднике - и "подлинные", и "ненастоящие". Вечером не было ни тех, ни других. "Подлинных" предали земле, а "ненастоящие" перестали быть таковыми, потому что называть их так было некому.
      Одна беременная женщина, жена младшего из потомков величавого старика, ждавшая первенца, не пришла на праздник. Ей было положено находиться в хлеву. Предупрежденная кем-то из "ненастоящих", когда они зорко следили, чтобы ни один никуда не отлучился и был бы вместе со всеми связан кровью, она укрылась в горах и родила мальчика. Ни он, ни дети его, ни внуки не знали долгое время о случившемся. Если бы у женщины хватило ума рассказать, пошедший мстить сын ее как бы смог устоять против целой деревни? А так фамилия успела разрастись и окрепнуть, прежде чем в нее принесли утаенные слова.
      Когда бывшие "ненастоящие" узнали, что из очага "подлинных" ветер сумел-таки унести одну искру, они потеряли покой. И, подточенные постоянным страхом, наконец, не выдержали, оставили деревню и ушли. Говорят, они разбрелись в разные стороны. Сначала будто бы они пошли всей деревней, но им встретился иссохший и согнутый временем старик, глаза которого, однако, пылали необычайно молодо. Он и посоветовал им разбрестись, чтобы однажды не подвергнуться нападению и не погибнуть враз. Якобы стариком был сам дьявол. А кто бы еще придумал такое?
      Так или не так, но этих людей сейчас уже нет, если только они не скрылись под другой фамилией и опять не стали "ненастоящими".
      Возродившиеся "подлинные" посчитали наказание достаточным и всей фамилией согласились их не искать и крови не брать. С этого дня будто Божья десница простерта над ними. Все они крепки здоровьем и тверды духом. Все статны и красивы - хоть мужчина, хоть женщина. Во всех делах их неизменно присутствует удача. И когда приходит смерть, то она всегда случается на людях, так что доподлинно становится известным, с кем, где и как это произошло. В бою ли, в схватке ли со зверем, в застенке ли, дома ли в постели - излишне говорить, что они свой последний час встречают достойно.
      Только один человек не удовлетворился наказанием и пошел искать "ненастоящих". Уходя, он прихватил с собой небольшой мешочек горной земли. Для чего она ему сгодится, он не знал, но всюду носил ее. Исходив полсвета и износив семьдесят пар чувяков, он, сам не зная как, вдруг снова оказался перед родными горами. Хотел он уже было подняться к себе в деревню, но вдруг подумал, что за время его поисков все родственники обустроились, обзавелись детьми, стадами и иным достатком.
      - Я спасал фамилию от бесчестья, а надо мной будут смеяться! - сказал он, глядя на свои пыльные лохмотья.
      И неприязнь кольнула его сердце.
      - Останусь здесь, разбогатею, - он обвёл глазами тучную долину, где стоял. - Как царь приеду к ним!
      Он развязал свой мешочек и развеял землю из него по округе.
      - Вот земля моя. Я ничего не должен тебе, князь!
      Да только ведь сказано: небо, землю и себя самого не обманешь! Горная земля, не знавшая долинного солнца и долинных тягот, сколь ни старалась, ничего, кроме скудных урожаев кукурузы, дать не могла.
      Узнав о своем бедствующем родственнике, новые "подлинные" приехали уговорить его вернуться.
      - Туда, где нет твоей головы, не клади ноги! - сказали они, и он не смог им возразить.
      - Из тысячи вынь всего единицу - и не будет тысячи! - еще сказали они. И он снова согласился. Но ему было стыдно за ту несправедливость,
      которую он допустил в мыслях по отношению к ним. Поэтому он ответил, что вернется, но только сначала соберет всю принесенную сюда разбросанную землю.
      - Сколько ее было? - спросили его.
      - Да с горсть нежадного человека, - ответил он.
      - Ну, собирай и догоняй! - сказали они и тронули коней.
      Они вообще-то не спешили и могли подождать. Но у уходящего из дому человека всегда найдется дело не для посторонних глаз.
      А он так и остался на том месте, где перемешал свою горную землю с землей долины. Как бы он их различил?
      Было или не было. Деревенька стоит, и озеро рядом есть. И оба они, говорят, в один день появились. Деревня, как спутанный ястреб, вскинулась, взлететь силится. А озеро монеткой в землю вдавилось.

      В школе, в простой сельской Комышнянской районной школе на Пол-тавщине, где я после войны заканчивал десятилетку, были прекрасные учителя. Как они там собрались - я не знаю. Или все советские учителя были такими? Но ведь трудно себе представить, чтобы из нынешней сельской школы, из одного класса вышло два академика, три доктора и несколько кандидатов наук, один военно-морской командир, капитан 1-го ранга, шесть полковников, медики, учителя, инженеры, юристы. Особой скрепляющей, душевной и духовной силой были две учительницы: Надежда Васильевна - преподавательница русского языка и литературы (именно так, слитно, и преподавались они с 8-го класса) и Ганна Никифоровна, возвышавшая нас на поле "украинской мовы" и литературы. Что это были за уроки! От высот Ломоносова, Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Тютчева, Блока, Маяковского, Твардовского - к чарующим звукам Сковороды, Кот-ляревского, Шевченко, Леси Украинки, Павла Тычины. И всё это умещалось в одной школе, в одном классе, в одном сердце каждого из нас.
      А в Киевском университете, где я учился на историческом, встречи с цветом украинской литературы проходили едва ли не ежемесячно. Мы восторгались и яростно аплодировали порывистому и яркому Владимиру Со-сюре, академичному Павлу Тычине, аристократичному Максиму Рыльско-му, фронтовику Малышко. Внимательно выслушивали мудрецов и столпов украинской и всей советской литературы: Александра Корнейчука, Олеся Гончара, Миколу Бажана, Михаила Стельмаха. Всегда с нами был классически русский поэт начала века, коренной киевлянин Николай Ушаков. И раз-то в год в переполненном актовом зале университета выступали московские небожители: Константин Симонов, Александр Сурков, Анатолий Софронов, Илья Эренбург, Александр Твардовский, Константин Федин и сам Фадеев.
      Всех знали и читали, читали и спорили до хрипоты в аудиториях, общежитии, у памятника Тарасу, порой забывая про латынь и древнерусский.
      А рядом с нами в университете ходили и учились, пили пиво и болели за тогда ещё не чемпионское киевское "Динамо" будущие классики: Борис Олейник, Василь Симоненко, Юрий Мушкетик, замечательный кинематографист Володя Сосюра. Последнему в факультетской газете посвятили ехидную эпиграмму:
      8 "Наш современник" N 7
      Ты був смаглявый, кароокий, Пысав при тэбэ батько-лирык, Та про твои студентски рокы, Вин не напише, бо не сатырык!
      В общем, литературное кипение давало тот наваристый живительный бульон, на котором взрастала наша общая культура, мировоззрение и великая дружба.
      Несколько лет назад приехал я по приглашению Фёдора Моргуна на Со-рочинскую ярмарку, порадовался её гоголевскому многоцветию и вместе с одноклассником Анатолием Фёдоровичем Цыбом, академиком, директором Обнинского радиологического медицинского центра РАМН решил съездить в родную школу (она там, рядом, на Миргородчине). Поездка, к сожалению, была в "запустенье". Наше село Комышня, как и все сёла на Украине и в России, рухнули, зачахли и несут отпечатки распада. Единственно, кто обрадовал нас, так это были наши учителя, наши восьмидесятилетние учителя с горящими глазами, с незатёртыми воспоминаниями, с бесконечными расспросами о наших детях и внуках (они о них всё знали: сколько им лет, где учились, с кем живут).
      Великие жизнелюбцы - наши учителя! Мы с Толей сходили в школу. Какая она нынче маленькая! Учеников не расшевелили, искру не высекли. Вернулись к уже собравшимся учителям, оставшимся в живых. Пытаемся шутить с биологиней: "А помните, Ульяна Фёдоровна, как мы вейсманистов-морганистов громили (учили-то мы биологию в 48-49-м годах)?" Ульяна Фёдоровна шутку не приняла: "То ладно. А вы скажите, как таку вэлы-ку державу развалили и до убожества довели?" Отвечать было почти нечего. Единственно мы сказали, что у тех, кто развалил, были другие учителя. Потом вспомнили про наш тусклый поход в школу. Надежда Васильевна всплеснула руками: "Валерий, не горят глаза у них, они ведь не читали письмо Татьяны Евгению, не слышали про Лермонтова, птицу-тройку гоголевскую не ощущают. Ведь Гоголь-то объявляется им "зрадныком" (предателем), ибо писал по-русски". Каждый привёл пример отторжения ценностей культуры и литературы от нынешнего школьника. Александр Семёнович, её муж, блестящий историк, подтвердил: "Они ведь и Есенина не читали вслух, о Тютчеве не слышали, да и украинцев-то только под углом зрения русофобии изучают. Парни и девушки великих образцов восточнославянской, всей человеческой культуры не знают". В какую же пропасть невежества и бескультурья толкают в последние годы украинские "образо-ванцы", галицийские культуртрегеры всё население Украины, выжигая единокровную русскую культуру, литературу из памяти, из сознания, из истории, разрывая исторические, духовные, душевные связи между составными частями восточнославянской цивилизации.
      Великую надо взвалить на свои плечи ношу и ответственность русской и украинской литературе, чтобы снова воссоединить духовно наши народы. Эта возможность, по-видимому, больше всего беспокоит и бесит пропагандистов-менеджеров западной идеологии, торгующих прошлым наших народов, очерняющих его, подсовывающих вместо подлинных витязей и подвижников, молитвенников и нестяжателей предателей и отступников, еретиков и толстосумов.
      Но вырастают трезвые, созидательные, творческие силы. "Ще не вмерла Украина"! - поют с вызовом многие "оранжевые" ребята. Не вмер-ла и не умрет никогда, ибо украинский народ жизнестойкий и жизнелюбивый, обладает замечательной культурой, оптимизмом. Он музыкален, гармоничен. Украинская мова - одно из его совершенных творений. И поэтому галицийские "мовореформаторы" всячески пытаются её извратить, изгнать из её состава всё, что составляет корневую основу языка наших народов, что через века проносилось русскими монахами и малороссийскими кобзарями, летописцами и составителями классических од и виршей наших народов.
      Чем уж особенно отличались стихи-вирши Тредиаковского, Кантемира Сковороды? Поэтому вместо всех коренных древнерусских, общих для наших языков слов "мовореформаторы" вводят австро-немецкие, польские, английские слова. Думаю, что народная корневая мова их отторгнет. Конечно,
      наши творческие связи с коллегами с Украины ослабли. А ведь русско-украинские, украинско-русские переводчики были одним из самых мощных отрядов замечательных посредников между народами. Думаю, что, несмотря на все политические перипетии, ответственные литературные, издательские, культурные силы найдут способы, чтобы на просторах России зазвучали украинские стихи в оригинале и переводе. А на Украине не устраивали аутодафе русскому слову. Надеемся, что и традиции русской литературы, во многом исходящие с украинской земли, не иссякнут. Тем более что на Украине - мощное сообщество русскоязычных писателей, во многом соединяющих в себе лучшие качества наших литератур.
      Последний год мы несколько раз бывали в Харькове, где творческие связи между нашими союзами не прекращались. Я выступал в Харьковской Спилке писменников Украины. Мы послушали великолепные стихи украинских и русских поэтов. Затем обсуждали в Харьковском отделении Союза писателей России творчество писателей, пишущих на русском языке. Замечательные русские поэты - Георгий Романовский, Евгений Мирошниченко, Наталья Глебова. Музыкально-поэтический вечер состоялся в одном из лучших залов Харькова, где звучали русские и украинские стихи, наши песни, духовные песнопения.
      Кстати, восьмидесятипятилетний митрополит Харьковский и Богодухов-ский Никодим, человек, обладающий тонким, поэтическим слухом, издал десятки литературно-духовных сборников поучений, размышлений, поэтических циклов. Он стал одним из Почётных членов Союза писателей России.
      Прекрасные русские поэты и прозаики есть в Донбассе, Крыму, Николаеве, Одессе, Кировограде, Виннице и других городах. Всё это наше общее достояние, и очень хорошо, что "Наш современник" начал эту "собирательную" кампанию. Это уже сделали "Роман-журнал XXI век", газета "Российский писатель". Думаю, что в ближайшие месяцы это сделают и другие наши издания. Неплохо начала определять вершины в русской поэзии и прозе на Украине премия Юрия Долгорукого, которую поддерживает мэрия Москвы. Кстати, Юрий Долгорукий, основавший Москву, был киевским князем (это ещё одно свидетельство наших вековечных связей). Я и пошутил на вечере в Киеве, посвященном вручению премии, что "если у Вас есть претензии к Москве, адресуйте их все к киевскому князю Юрию Долгорукому". Открытием этой премии был роман "Святая ночь" Олега Слепынина из Черкасска, премию за роман, опубликованный в "Нашем современнике", получил крымчанин Владимир Бушняк, поэтическую премию получил поэт из Луганска Владимир Казьмин. Дипломами отмечены поэт и критик из Николаева Евгений Мирошниченко, подвижник русистики на Украине крымчанин Владимир Казарин.
      Надо соединять это человеческое, художественное богатство в единую литературную картину, давать оценку, дискутировать, и тогда наши коллеги не будут чувствовать себя в изоляции и одиночестве. Надо высветить новые имена, поинтересоваться, что пишут ветераны. Знаю, что подготовлен обстоятельный, мощный том Бориса Олейника, вышел том прозы "Советский солдат" ветерана Великой Отечественной войны, блестящего украинского прозаика Александра Сизоненко, получивший премию Союза писателей России и Белгородской администрации "Прохоровское поле". Жива украинская народная литература. Жива русская корневая поэзия и проза.
      И вместе с Православием, шагнувшим на Русь из Киева, наша культура, наши истинные, подлинные народные литературы во имя будущего не позволят разрушить Великую восточнославянскую цивилизацию, не позволят столкнуть братьев.
      8*
 

      * * *
      Как весело торгует люд лукавый
      Бесценными святынями войны:
      Звездой Героя, и солдатской Славой,
      И смертным медальоном старшины.
      Вскипает память от стыда и боли…
      И в сизой полуночной тишине
      С архангельскою вещею трубою
      Встаёт трубач, убитый на войне.
      На Главный
      Сбор из сумрака и тлена
      Зовёт он братьев, павших от меча.
      И над полками слышен гул:
      "Измена…"
      И рвётся крик из горла трубача:
      "За что ж мы с вами головы сложили?
      Ужель за то, чтоб нас в родном краю,
      Предавши подло, всех продать решили
      Лабазно-инородному ворью?!"
      И впрямь, неужто
      с прошлым, с честью, с флагом -
      В базарную приходят круговерть?
      Во все века солдатская присяга
      Была одна: "Отчизна - или смерть!"
      Но если на святыни ратной славы
      Тебе, торгаш, сегодня наплевать, -
      Потомкам тоже продаёшь ты право
      Тобою и страною торговать.
 
      ОЛЕЙНИК Борис Ильич родился в 1935 году в селе Зачепиловке на Полтавщине. Окончил факультет журналистики Киевского госуниверситета, автор более 40 книг поэзии и публицистики, лауреат многих литературных премий, в том числе Государственной премии СССР и Национальной премии Украины им. Т. Г. Шевченко, известный политический и общественный деятель, Герой Украины, академик, председатель Украинского фонда культуры, Почётный гражданин Киева и других городов. Как народный депутат и писатель посетил многие страны мира, его "горячие точки", был в эпицентре событий в Чернобыле, Сербии, Ираке… Борис Олейник ни в прошлом, ни в последующие годы не порывал братских связей с русскими писателями и читателями, даже после тяжело пережитого им развала СССР издал в Москве художественно-публицистическую книгу "Князь тьмы" (1992 г.), поэму "Трубит Трубеж" (2000 г.) и поэтический сборник "Тайная вечеря" (2003 г.) в переводах Евгения Нефёдова. За последнюю из названных книг был удостоен Международной премии им. М. А. Шолохова. Публикуется в газете "Завтра", "Роман-журнале XXI век", других изданиях России, давний друг и автор "Нашего современника". Живёт в Киеве
 
      И будет день, когда без капли срама,
      Поглаживая сыто кошельки,
      Бандуру деда, вышиванку мамы
      Пойдут распродавать твои сынки!
      Уже на булаву глядит орава,
      Уж тянут руки к нашему кресту,
      А после торганут козацкой славой,
      А дальше спустят и саму
      Державу,
      Как ты сейчас - отцовскую Звезду.
      .Но в полночь, на двенадцатом ударе,
      Встаёт трубач, в забвение трубя:
      "Коль прошлое ты продал на базаре -
      Ты будущее продал и себя!"
      МАРШ "ПЯТОЙ КОЛОННЫ"
      Кто вы ныне, наши коммутанты,
      Где нагрели новые места,
      Шустро заменяя транспаранты
      И знамён опасные цвета?
      Говорят, у радикалов нервы
      Не на месте, если ваш хурал
      Громче их горланит
      "Ще не вмерла",
      Как вчера - "Интернационал".
      Говорят,
      что в храмах бить поклоны
      Так теперь горазды вы еси,
      Как недавно били в них иконы,
      Посылая дули в небеси.
      Бдите ж, радикалы, в самом деле,
      Если коммутанты к вам придут:
      Нас они вчера продать сумели -
      Завтра вас подавно продадут.
      Помните, как в августе беспечно
      В пару дней сменила эта рать
      Место у звезды пятиконечной
      На места в колонне номер пять.
      И сейчас никто там не безумец:
      Повернись история опять -
      Сей момент заменят ваш трезубец
      На места в колонне номер пять.
      И жёлто-блакитный, и червонный,
      Полюбуйтесь, как который год
      Коммутантов "пятая колонна"
      Продаваться весело идёт!
      И за них приветственные чары
      Радостно готовые поднять,
      Одобряют это янычары -
      Спецрезерв
      колонны номер пять!
      Спелся этот хор объединённый…
      Глянь,
      жёлто-блакитный и червонный,
      Как победным маршем
      там и тут Коммутанты всей своей колонной
      В ногу с янычарами
      сплочённо Украину на торги ведут!
      * * *
      Б. Н. Е.
      Дождясь бесплодья гибельного часа,
      Где всё сгубила засуха-змея,
      Ублюдок промальтийского закваса
      На грех и ужас
      всех крещёных сразу
      Забрался
      на державный трон всея.
      В палатах древних
      бродит он под мухой,
      Средь казнокрадов и профур пера,
      Надменный ростом
      и убогий духом -
      Бездарный шарж Нерона и Петра.
      Когда ему, опухшему в той Пуще,
      Сам патриарх облобызал уста, -
      В своём гробу
      перевернулся Пушкин,
      Владимир-князь
      не удержал креста.
      Когда, проковылявши через паперть,
      По храму он рогато проходил,
      Отпрянула с иконы Божья Матерь,
      Младенца от него загородив.
      И тьма, как демон,
      день сменила ночью -
      Ни свечек, ни лампад, ни огонька,
      Лишь Спаса всепрощающие очи
      Вдруг вспыхнули впервые за века!
      Трон осквернён
      пороком и лукавством,
      Здесь Лысая Гора,
      где столько дней
      Бесовство пьёт
      за упокой славянства,
      И в чашах кровь,
      и серный дух над ней.
      Уже совсем святынь не стало отчих,
      Двуглавый -
      словно с двух сторон ослеп.
      И хам заморский ошалело топчет
      И крест, и души, и священный хлеб.
      Ужель сказать не может
      русский слова,
      Ужель по воле тех, кто правит им,
      По норам
      ждёт Пришествия Второго,
      Что, мол,
      воздаст и мёртвым, и живым?
      Смотри, соседка,
      ты дождёшься чуда,
      Не Страшного суда, а дня, покуда
      Сживёт тебя со свету твой иуда,
      А там - и нас…
      Подумай хорошенько:
      А может, право, перед судным днём
      Послать нам хлопцев
      батьки Дорошенко,
      Чтоб твой чертог очистили огнём?
      Дабы опять слепыми за тобою
      Нас не пригнали, как овец,
      гурьбою
      К иной кошаре, где твоих до шкуры
      Уже остригли и сдают с натуры.
      Так отзовись из помрачённой дали,
      Подай хоть голос:
      ты ещё жива ли?
      А то, не слыша твоего глагола,
      Уже и Спас тревожится с высот:
      "Коли молчанье,
      как в пустыне голой,
      То есть ли, вправду,
      там ещё. народ?"
      ГУЛЯЕТ
      Над Украиною "во время люте",
      Когда старик, чья молодость - война, Сбывает с голодухи ордена, - Такие иногда гремят салюты, Ну впрямь чуму встречает сатана!
      Под свист ракеты, треск петарды бойкой, Зажатый фейерверками в кольцо, Седой учитель тихо над помойкой Склонился, пряча очи и лицо.
      А новые владельцы Украины Жируют разудало день-деньской! И в чашах яро багровеют вина: Гуляет панство. на крови людской.
      *
      А ну, срывай "московской" янычарке Головку с плеч, коль так заведено! Так что, коллеги, опрокинем чарки За то, что живы. были вы давно?
      .За пятой мы оплачем Украину, Устроим спор-грызню за булаву И спишем все невзгоды и руины На клятых инородцев и Москву.
      А коль похмельем утро не украсим (Хотя и завалялся шмат сальца),
      ПАНСТВО
      Во время люте… Т. Г. Шевченко
      Шутихи в небе рвутся звездопадом, Да пушки бьют на киевских горбах, И под весёлый грохот канонады Все, кто полёг в атаках и блокадах, Перевернулись в собственных гробах.
      Глядит толпа, не понимая сути, В глазах вопрос колышется едва: Так чей же праздник отражён в салюте Над Украиною
      "во время люте"? .Молчит в ответ забвения трава, Земля в косынке чёрной - как вдова.
      Как быть нам, люди?
      * *
      Носы один другому порасквасим - И всё ж. за мировой пошлём гонца.
      Под щедрым компанейским Водолеем Остатки пира на столы снесём. И вдруг, на третьей где-то, прохмелеем: Так жили мы - иль отбыли. и всё?
      .Но снова вихрь - и снова нарастает По кругу переодеванье душ. Как быть: усы - иль бороду оставить?! Иль то и сё - на случай новых стуж.
      С кем будет нам труднее, с кем вольнее - Не разобрать без чарки и. Москвы. Так лучше наливай, сосед, полнее, И всё сначала повторим, увы.
      А ну, срывай "московской" янычарке Головку с плеч, коль так заведено! Так что, коллеги, опрокинем чарки За то, что живы. были вы давно?
      БЕЛАРУСИ
      Три берёзы. Четвёртая - стала огнём. О, прости!
      Ты прости мою память,
      хотя не прощай её лучше.
      Будут вёсны любимым зелёные письма нести,
      Но один адресат никогда уже их не получит.
      Стал я сед, словно лось. Стал я бел, будто ядерный дым.
      На обугленный мир мои очи дождями упали.
      Ты простила б, как мать, эту страшную память, Хатынь,
      Но - коль ты сожжена - кто же будет прощать эту память?
      Ты прости. Я не смею касаться болезненных ран. Но когда меня вечер окутает вечным туманом, О, позволь, Беларусь, перейду я печальный курган И у тихих берёзок задумчивым явором стану. .Хотя б вдалеке.
      ПОСЛЕДНИЙ
      И он придёт, с печалью мировою, Момент, когда в края, где вечны сны, В конце концов уйдёт Последний Воин Великой и Священной той войны.
      Душа бойца потусторонним краем Шагнёт спокойно на высокий Суд, И от осколков давних
      перед раем Вокруг неё сияния взойдут!
      И даже Пётр, кто все века спокоен, Дивясь на чудо этой новизны, У Всеблагого спросит: - Что такое?
      И Бог ответит:
      - Се - Последний Воин
      Великой и Священной той войны.
      Ты отворяй Ему ворота града И - грешного - с почётом в рай пусти. Он на земле изведал столько ада, Что Я Его на все века простил! -
      Прощальный залп пронзит затишье остро, И в горький миг своих сиротских грёз Такую боль услышит вечный космос, Что, и из камня высечен, Апостол За веками сдержать не сможет слёз.
      Переводы Евгения Нефёдова
 

      ИЗ ПАМЯТИ
      Посёлок тихий. Речка. Ты над ней - всегда одна, как будто я в дороге. Расти! Цвети! - твердит в потоке дней мой мир подвижный, что плывёт в тревоге.
      У вас там летом
      тишь и благодать, Речушка в берегах едва струится. А мне о вас осталось лишь гадать, когда на вёслах не могу забыться. Рекой струится время. Гром стремнин пловцу не спеленает страхом руки. Что для меня тот мир среди равнин - я понял лишь благодаря разлуке.
      Я полюбил сильней: посёлок, сад, тебя в саду, и тихую речонку, и георгина солнечную чёлку - всё то, что память выстроила в ряд.
      ГОРЛАЧ Леонид родился в 1941 году в деревне Рипки на Черниговщине. Окончил Нежинский педагогический институт. Автор более 40 книг поэзии, прозы, публицистики. Живёт в Киеве
      РОДНАЯ РОЖЬ
      Я так давно не падал в эту рожь, в рожь голубую
      под шатром небесным.
      Такую рожь
      в чужих краях найдёшь, но там она поёт другие песни.
      Такую рожь
      в любой стране найдёшь. Но только дома
      нежно спросит поле: "А ты давно не падал в эту рожь?.." И словно в сердце колосок уколет.
      МАМА ЗА ТЫНОМ
      Мама, за тыном ты стену белиШь. Всходит квашнёй золотистая глина. Прямо в весенний зелёный спорыш входит отава осенняя чинно.
      Мама родная! Чужая войдёт осень в твои нелукавые вёсны. Косу забытую ржавчина бьёт, перезревает трава по откосам.
      Как без печали оставить я мог то, что сама начертала природа: этот за грядками дедовский лог, хату свою во главе огорода; влажное это - весною - тепло, девственность вишни и яблони пышность, озера гладь, что литое стекло, трав и отав этот запах давнишний?
      Всё мы забыли. Теперь не вернём давние грёзы и детские страны. …Мама, ты стену белишь за плетнём, словно бинтуешь сыновние раны.
      ГДЕ ВЫРОС МОСТ
      За памятным мостом*, когда-то вросшим в травы,
      за тем березняком, что к берегу бежит,
      за снегом, что бинтом укрыл столетий раны,
      российский материк немеряный лежит.
      За стыком стык гремит, грохочет под вагоном,
      как будто пульс земли, что переходит в мой.
      Российский материк сегодня, как исконно,
      опять вознёс зарю над целою страной.
      * Мост у хутора Михайловского на границе Украины с Россией.
      Дороги полотно в дни мира и сражений,
      как дружества рушник, нам выткали века.
      Вот здесь, где вырос мост, ведомые прозреньем,
      встречали казаки соседа-мужика.
      Не ведали забот о гетманах с царями -
      роднила их земля и общие враги.
      И клятвы громкий клич, помноженный ветрами,
      катился по лесам вдоль межевой реки.
      Славянский род свежел, катился, разрастался,
      яснее постигал призвание своё.
      Здесь около моста
      мой пращур побратался
      с российским мужиком
      на общее житьё.
      Всего познали мы
      в нелёгком том походе, не раз, не два меж нас
      вогнать пытались клин. Но братства гордый дух, как бы в одном народе, для общих высших дел
      сплотил народ един.
      Переводы автора
 

      БЕЛЫЙ КОЛОДЕЦ
      Сыну Андрею
      Три гремучих ключа из-под Белой горы Закурчавили мох на дубовой колоде… Вдоль речушки лозняк, огороды, дворы… Вот село сокровенное - Белый колодец.
      Ну, казалось бы, что в нём? Село как село. Лишь в названье два чистых, как изморозь, слова. Только в этих краях всё так дивно бело, Что не может колодец быть цвета иного.
      Да, немало криниц здешний дошлый мужик В ладный сруб заключил, о природе заботясь. Мне дороже из всех и милей для души Самый старый и чистый - Бабанский колодец.
      Говорят, что срубил его ссыльный поляк,
      По отцовским корням мой, выходит, прапрадед,
      Для которого стала родною земля,
      Где с сумой да тюрьмой только сильный и сладит.
      БАБАНСКИЙ Василий Васильевич родился в городе Краснодоне на Луганщине. Окончил Уральский госуниверситет им. Горького. Работал в газетах "Донбасс", "Правда Украины", "Вечерний Киев". Возглавлял редакцию "Деловая Украина". Заслуженный журналист Украины, член-корреспондент Украинской академии наук. Живёт в Киеве
      Я родился не здесь. Не моя в том вина.
      Мне донецкая степь колыбельную пела.
      Отчего ж у меня холодеет спина,
      Лишь заслышу "колодец" с приставкою "белый"?
      Видно, каждым из нас не кончается след Или даже пунктир в родовые истоки. Мне понятен теперь ностальгический бред Двух соседей - хасидов о Ближнем Востоке.
      Всё же разные мы. Даже русский язык Нам не выразит то, что душою зовётся. "Исторической родины" мёртвую зыбь Не сравнить с ощущеньем живого колодца.
      Наяву ль, в душе ль - он со мною всегда В дни коротких свиданий и в годы разлуки. Чуть закрою глаза - и струится вода Чистым звоном ключа на усталые руки.
      Я умою лицо, помолюсь на Восток. Не на Ближний, конечно, а на настоящий. И глотну из бадейки целебный глоток Настоящей воды, белопенно кипящей.
      И сожмётся пространство в границе ведра. Лишь земля под ногами прогнётся упруго, Да промчат облака на незримых ветрах По подёрнутой рябью поверхности круга.
      Воду молча смахну я с усов. (Хороша! Нет на свете студёней и слаще, поверьте!) И вдоль пожни пойду я к горе не спеша, Собирая в букет сухозвонный бессмертник.
      Он неярок на цвет, неказистый на вид И манит только тем, что с годами не вянет. …Если каждый в душе свой родник сохранит, Мы стоять на земле будем крепко, славяне.
      СОЛДАТСКАЯ КРУЖКА
      Память детства… это ли не чудо?!
      И на дне как будто бы рисунки Заиграли, золотом горя.
      Вдруг среди разорванного дня Невесть как, неведомо откуда Что-то входит давнее в меня.
      Пил он крупно, жадно, но умело Ни толчка в натруженной руке, Только капля вытекла несмело, Оставляя след на кадыке.
      .Помню залпом вздыбленное утро. Облаками - пыль во все концы, - Отступив, сквозь наш Червонный хутор Проходили группами бойцы.
      А лицо! Улыбкою зарило. Ах, вода!.. Ну, чистая слеза. На прощанье кружку подарил он, Наклонясь, с улыбкою сказал:
      Тяжело в пыли ступали ноги, Выбивались из последних сил. Вдруг один отстал среди дороги, У меня напиться попросил.
      "Вот, возьми, чтоб памятью живою Вспоминал ты нынешний денёк. Ну а я поговорю с войною И вернусь за кружкою, сынок".
      Вынул кружку бережно из сумки, Сдул на землю крошки сухаря,
      И ушёл. И больше уж не видел Я его на жизненном пути. Как жалел я в искренней обиде, Что меня солдату не найти!
      Что свой адрес, тот, первоначальный, Я сменил десятки лет назад, Что теперь, и встретившись случайно, Не узнал бы мальчика солдат.
      Как всё это больно и щемяще. Мне теперь не нужно ничего, Только бы из сонма уходящих Задержать любого одного.
      Поддержать, согреть его собою, Хоть со мною он не говорил,
      Не дарил мне кружку с поля боя.
      Он ведь больше - жизнь мне подарил.
      Мы с ним сядем как-нибудь под вечер Во дворе, у общего стола, Разольём, как водится, за встречу, Чтоб она последней не была.
      Выпьет он за павшего комбата, И за опалённого огнём Моего знакомого солдата, И за то, что помню я о нём.
      Встану я, взволнованный. И тоже Выпью за бойца. И в свой черёд - За того мальчишку, кто, быть может, Мне воды однажды поднесёт.
      ГЕОГРАФИЯ ДУШИ
      Вновь лечу я во сне, окрылённый, Но внизу подо мной не мираж, А живой бело-красно-зелёный, Милый сердцу славянский пейзаж.
      Бор дубовый, берёза, калина. Что милее - судить не берусь, Мать - Россия, сестра - Украина И зазноба души - Беларусь.
 

      Был в анкете вопрос: а любимый ваш цвет? И при этом подтекст утонченный. Я люблю, отвечал для себя и для всех, Белым по чёрному.
      И не то что люблю - просто память не сжечь Обо всём, безнадёжно сожженном… Свечи тают в ночи, и звучит моя речь Белым по чёрному.
      Падай, пепел, с небес на обугленный мир, Вороньё, закричи обречённо!.. Голубей выпускали с мальчишками мы Белым по чёрному.
      В гимнастёрке учитель. Светла голова. Мел скользит по доске увлечённо:
      "Мама. Родина. Счастье. Победа. Москва…" Белым по чёрному.
      Встань, отец, и допей моей жизни вино, Не гляди на награды почётные… Лишь плывут облака над могилой его Белым по чёрному.
      Я рубил узел гордиев множество лет, - Узелками обиды несчётные… Самолёт реактивный роняет свой след Белым по чёрному.
      Я покоя не знал - бунтовал, как весна. Говорили мне: будь порасчётливей. Но остался собой. Только вот седина Белым по чёрному.
      КИРИНДЯСОВ Геннадий родился в 1949 году в селе Рысаево Кувандыкского района Оренбургской области. Окончил Саратовский государственный университет. Тридцать три года работает в газетах России и Украины: "Красное знамя" Новобурасского района Саратовской области; "Краматорская правда" Донецкой области; "Вечерний Киев"; "Киевские ведомости". В1998 году был избран депутатом Киевского городского совета и утверждён на его сессии главным редактором муниципальной газеты "Крещатик". Заслуженный журналист Украины. Живёт в Киеве
      ГАРМОНЬ
      Она была с потёртыми мехами, Сипели, западая, голоса. Ремень, пропахший потом и духами, С пустого рукава теперь свисал. Война дотла испепелила лето - Дождя как будто не было сто лет, И хлеборобам звук гармошки этой Пророчил избавление от бед… Был голос её горестней и глуше Вблизи от горя, голода и дел.
      Казалось, что никто её не слушал, А может быть, и слушать не хотел. Но гармонист, молчание нарушив, Пел про весну, платочек голубой, Про яблони цветущие, и груши, И про огонь в землянке фронтовой… Ещё взойдут хлеба на пепелище И золотым оркестром зазвенят, Ну а пока то яростней, то тише Поёт гармонь от имени солдат.
      ДРУГУ-ЧЕРНОБЫЛЬЦУ
      Давай, дружище, выпьем за весну, За белый май с чернобыльской
      отметиной. На чёрных крыльях аисты несут Тоску по дому, где огонь не светит нам. Где стронциево светят образа В родных недоразграбленных светлицах, Где самосёлов светлые глаза Не устают спасительно молиться… Где звёздной ночью льнёт полынный свет На струны трав в гитарных переливах, Где ты, мой друг, оставил песни след - Такой щемящей и такой счастливой.

      * * *
      мужик как будяк на погосте торчит посерёдке пригорка свои невесёлые кости архипка артёмка егорка
      он вынес на травы простора хандра ли хондроз ли артрит ли горбат от вопроса простого ан нету ответу антипке
      он тронет корову за вымя отринет торчащие ветки хрен с нами - мы вышли кривыми но детки но детки но детки
      он вспомнит про дочкины косы про ейные серые глазки
      и выкурит три папиросы травинку сгрызёт для острастки
      иль выкрутит три самокрутки сердешной слезе потакая а что удалась кроме шутки кровиночка доня такая
      и этот шатун кареокий что патлы до пояса носит меняет портки как пороки… остапка стоит на покосе
      и видит что твердь голубая а туча ей сущность иначит и вспомнив сынка раздолбая сморкается лыбится плачет
      Никакой надел не хочу делить.
      Я и сроков вовсе не жажду длить.
      Но - как Бог велит. Значит, жив покуда.
      И, сквозя, как ялик, меж битв, ловитв,
      я храним лишь словом твоих молитв.
      Знать, свинья не съест, коль продаст иуда.
      Маме
      Много-много звёздочек в небесех.
      Отчего же матушку жальче всех?
      Погляди, скиталец, сквозь сор метельный.
      И видна ли зиронька - не видна,
      Но хранит тебя лишь она одна.
      Как един, на ниточке, крест нательный.
      НОВАЯ ПОХОДНАЯ ПЕСНЯ
      Ветерок развевает знамёна, За рекой полыхнула заря, И на Запад уходит колонна От Покровского монастыря.
      По Полтавскому шляху - на Киев - Командиры пехоту ведут. Это наши полки слободские За победой на Запад идут.
      СЛОБОДСКИХ ПОЛЯКОВ
      Ю. Г. Милославскому
      Наши жизни, солдат, не напрасны, Потому что написан у нас На хоругви родимой, на красной Образ Истинный - Харьковский Спас!
      Преисполнена воли и стати, Осенённая с горних высот, Озерянскую Божию Матерь Мерефянская рота несёт.
      А за ней - с чудотворной Песчанской - Выступает Изюмский отряд, Чтобы нечисти американской Прекратить непотребный парад.
      Эй, раздайся, мерзотина злая! Это явная явь, а не сон: Вместе с нами идут - Николаев, Севастополь, Донецк и Херсон!
      Поднимайтесь - и Ворсклы, и Уды, Встань, народ, - от Сулы до Донца - Против ведьмы и против иуды, У которого нету лица!
      Мы не предали отчую славу И над Лаврою свет золотой! Постоим за Луганск и Полтаву, За поруганный Киев святой!
      Погляди-ка: над хатой саманной - В белом небушке, с синим крестом, Наш апостол, Андрей Первозванный, На врага указует перстом!
      Для солдата нет смерти напрасной - Потому что написан у нас На хоругви родимой, на красной Образ Истинный - Харьковский Спас!
      г. Харьков

      День уходил за днепровский лиман. Волны алели, налитые охрой. Ветер сухой по пескам пересохшим Гнал камыши и хребты им ломал.
      Тени стелились уже на восток И удлинялись от старых причалов. Цепи стучали - так лодки качало, Якорем чайки слетали с высот.
      В ближнем селе зажигались огни. На огородах всяк овощ брюхател. Пахло ухой у дверей каждой хаты, Блеял - и громко - закрытый овин.
      Утром по кругу всё так же пойдёт, Только вот тени пролягут на запад, Чайки взлетят, поплавками присядут, И красною рыбою солнце всплывёт.
      г. Киев

      От счастья оробев (Сумею ли сберечь), Как школьник, нараспев Твержу родную речь, Как школьник в сентябре, Пронзённый новизной. Как птицы на заре, Согласные со мной. Причудлив путь корней, Ведь ими вскормлен вихрь. Что может быть родней Созвучий корневых? Причастья сладкий груз, В стене сиротства брешь,
      Пленительный союз, Родительный падеж… В спиралях часа "пик", В кругу случайных встреч, Как верный ученик, Держу прямую речь. Глагола колыбель, Наречья отчий дом, Тебе, одной тебе, - В склонении любом. Моей любви залог, Моей вины рубеж. Страдательный залог. Винительный падеж.
      9 "Наш современник" N 7
      * * *
      Престижем служб не дорожа, Наскучив в собственном дому, Уйти в ночные сторожа. Я сторож брату моему.
      Поближе к лесу выбрать пост, Смотреть, смотреть в ночную тьму И повторять при свете звёзд: Я сторож брату моему.
      Вольготно, что ни говори, Как будто в отпуске в Крыму, Код: сутки-трое (день за три) Я сторож брату моему.
      От славных дел, от сладких пут Вдруг добровольно влезть в хомут, И что мне пряник, что мне кнут, Я сторож брату моему.
      Друзья покрутят у виска, Мол, горе горькое уму. Мне ваша проповедь близка, Я сторож брату моему.
      И молча все мои враги Пройдут сквозь тьму по одному. Прости им, Господи, грехи. Я сторож брату моему.
      * * *
      Ручей родниковый ко мне не питает доверья, Я взгляд равнодушный "павлиньего глаза"1 ловлю. Не любят меня ни цветы, ни кусты, ни деревья. А я их люблю.
      Преследует запах меня помидорной рассады, Хоть я не преследую даже древесную тлю. Не любят меня ни букашки, ни рыбы, ни гады. А я их люблю.
      Торопят меня ежедневно прожилки тропинок, А я и мгновение краткое не тороплю. Ни камень не любит меня, ни подзол, ни суглинок. А я их люблю.
      Тыняюсь по свету с любовью своей безответной И чушь несусветную в горьком восторге мелю. Не любят меня ни светила, ни волны, ни ветры. Но я их люблю.
      г. Киев
      "Павлиний глаз" - вид бабочки.

      Начинать отпуск с поездки на Украину стало для меня традицией. Я интересуюсь историей славянских народов, а Украина - это исток российской государственности, наше былинное прошлое, легендарные князья Игорь, Ольга, Вещий Олег, Владимир Креститель. И особенно чтимый национально мыслящей молодёжью Святослав Отважный. Мне по душе то, что в украинской мове сохранилось многое от старославянского языка, который я знаю с десяти лет. К тому же являюсь поклонницей украинского фольклора и литературы, современного поэта Бориса Олейника и великого классика Николая Гоголя. Реальный образ этой страны для меня скрыт радужной иллюстрацией к гоголевским сказкам, былинам и украинским песням, любимым с детства. "Как упоителен, как роскошен летний день в Малороссии". Вот и стремлюсь, словно в отечество мечты.
      Пусть поэтические иллюзии сталкиваются с печальной обыденностью, пусть вступление на территорию Украины ознаменовано остановкой поезда в приграничном Конотопе, где с досадой слушаю крики нового "менялы": "Доллары, рубли на гривны!", а человек в форме шепотом требует "пяти-хатку" с пассажира, просрочившего миграционную карту. Где сопереживаю попутчику, которого вот-вот поведут ссаживать с поезда - здесь поистине драмы маленького человека разыгрываются из-за денег, кто-то не попадет сегодня домой, потому что не дал на лапу таможеннику. Какую сумму можно провозить беспошлинно - многие люди точно не знают, и этим пользуются некоторые представители власти в погонах. Опасность подстерегает чаще всего украинских рабочих, которые везут домой деньги, заработанные на строительстве в России, пограничники своих сограждан не щадят. В соседнем купе пережившие проверку документов пассажиры делятся способами сокрытия долларов от досмотра. Один хвалится, как в прошлый раз, прогладив баксы, переложил ими книгу Пикуля, которую демонстративно положил на столик, а таможенник не учуял поживу. Другой с печалью признает неудачу: ехал из Подмосковья с друзьями-строителями - пахали на строительстве "новорусских" вилл. Заработанные доллары заложили в буханку, предварительно вынув мякиш. В дороге, как водится, начали выпивать, отмечая возвращение в родимую сторонку. Из соседнего купе зашел такой же гуляка, попросил хлеба. Строители, которым "зеленый змий" отшиб память, радушно вручили буханку-"сейф" просителю. Утром, протрезвев, схватились за головы, бросились искать гостя, а его и след простыл вместе с чужой зарплатой…
      Досмотр сближает пассажиров опаской перед таможенниками. Судя по разговорам, граница у всех вызывает недоумение и раздражение своей неуместностью. Много слышу упреков в адрес политиков, выдумавших ее, и ни слова одобрения. Но зачем тогда голосовали за отделение Украины от России?
      9*
      * * *
      В июне 2005 года я остановилась в гостинице "Подшля" города Хмельницкого, в советские времена бывшего побратимом города Тамбова. Это была вторая поездка на Украину. После прошлогоднего посещения Киева манили знаменитые замки Каменец-Подольского и Хотина. Наверное, я неправильно рассчитала, надо было остановиться в Каменце, но что сделано, то сделано, теперь с утра иду на автовокзал.
      У крепости Каменца немного открыточный облик, ведь её украшали и по-своему перестраивали несколько народов, вырывавших друг у друга защитное сооружение. Даже евреи собрали денег на одну из башен - видимо, опасались попасть в лапы турок. Стоит заносчивая фортеция высоко над обрывами когда-то широкой речки, а ныне ставшего почти ручейком притока Днестра Смотрича - красивое название, правда? Смотрич - в словаре Даля сказано: жених, который смотрит на невесту, может, невеста - эта степь в наряде бесчисленных маков и ромашек? Красота её - ещё один штрих божественной кисти на картине украинской южнорусской природы. Но главное - это рукотворное чудо каменщиков - символы войны за окружающие яркие пространства. Каменец и Хотин - последние, не сдавшиеся времени укрепления. Но в Хотине больше богатырской мощи и первобытного величия над бескрайним разливом Днестра - это кром, твердыня. Если сравнивать с древнерусскими богатырями, то Каменец как Алеша Попович, а Хотин как Илья Муромец.
      Вокруг хорошо сохранившегося основного комплекса Каменецкой крепости множество развалин, сквозь провалы дверей и окон видны тёмные переходы. Крыш нет - завалы земли, поросшие травой, здания врастают в склоны холмов и становятся их частью, и хотя внутри нет, наверное, ничего загадочного, но все равно ты наедине с тайной. Ландшафт в целом создает настроение путешествия во времени. Недаром здесь снимали фильмы "Старая крепость" и "Айвенго". Особенно интересно представить, каким видели мир обороняющиеся, какой крепость представлялась нападавшим. Сквозь бойницы видно далеко - красные маковые луга под лазурным небом, нагромождения пестрых домов, церквей, костелов над провалом, где вьется река. Но вот бронзу заката затмили быстрые тучи, и на высоте башен ветер становится так силен, что люди пятятся от края, крепко хлещет дождь. Чем выше, тем ветер сильнее, но тем шире раскрываются перед тобой просторы незнакомой, но близкой сердцу земли.
      В крепости - музей. Он несколько озадачивает: прохожу несколько комнат с экспозициями, посвященными Великой Отечественной войне, и неожиданно попадаю в последнюю, оформленную в стиле памятного "красного уголка" советских школ и предприятий. Только тут уголок "оранжевый". Стоит оранжевая палатка, на каком-то подобии чучела висят оранжевые майка и кепка, на стенах - вырезки из газет времён бунтующего Майдана. И это хотят показать логическим завершением истории? Как-то мелко это. После величия флагов Победы и фронтового оружия - рыжие шарики и флажки тех, кто за 50 долларов в сутки вопил: "Разом нас багато". Подхалимажем отдает, - впрочем, замку нужны деньги на реставрацию…
      Судя по отзывам простых людей, голосовавших за Ющенко, симпатия к нему зиждилась на том, что обещал всё и сразу, а Янукович был более реалистичен, но поддались избиратели на красивую брехню. К тому же Янукович мог бы содействовать строительству Союзного государства Россия-Беларусь-Украина, против чего боролись американские "хозяева" Ющенко, стремясь противопоставить друг другу братьев-славян.
      …Возвращаюсь в Хмельницкий. Попутчик в автобусе жалуется: "Председатель разваленного колхоза скупил колхозное имущество и выдаёт зарплату за трудодни испечённым в собственной пекарне хлебом".
      - Что же, - спрашиваю, - изменилось что-то с приходом Ющенко? Выполнил он свои обещания?
      Умолкает.
      И точка? Но пока мне в автобусе с горечью восклицают: "Они - политики - мою семью разделили этой проклятой границей", пока молодая кассирша в Хотине говорит: "Приезжайте, мы русским очень рады", точку ставить рано.
      - Мы в Россию хотим, - мне украинцы говорили. А я стремлюсь в Украину - обратно в Киевскую Русь, чтобы хоть на миг прикоснуться душой к нашему историческому прошлому. Наверное, это голос крови.
      Вот слушаю в Хмельницкой областной филармонии выступление замечательного ансамбля "Козаки Подилля". 65 лет группе. Залихватские мелодии, сильные красивые голоса. Только зачем перед концертом, принимая лучших участников ансамбля в казаки, награждают их за поддержку "оранжевой революции", пафосно рассуждая о независимости от москалей? Ведь здесь, в зале, сидят много русских поклонников ансамбля, с которыми я перед мероприятием беседовала. Им Украина так же дорога, как и Россия, откуда приехали их предки.
      Отдохнув один день, еду в Хотин. В зеленом очаровательном городке дома увиты плющом и виноградом, солнечно и безлюдно. Хотинская крепость абсолютно пустынна, два-три человека мелькнули на тропках, за крепостью пьет маленькая компания, впрочем, приличная, скорее, коллектив, выбравшийся на шашлыки. Но все равно странна беспризорность таких великолепных сооружений - что турки не разрушили, мы разрушим, да? И это под газетную риторику про величие украинской нации, про историю ее…
      Урчит Днестр у основания башни, наверное, так же мощно и величаво катил он свои синие воды к морю и в Х веке, когда был основан Хотин. В это время киевский князь Владимир Креститель включил земли от Карпат до Днестра в состав Киевского княжества. Был построен замок киевского наместника. В XIII веке Хотинский замок перестраивался и укреплялся по велению князя Даниила Галицкого, который заботился о постройке крепостей, дабы противостоять монголо-татарскому нашествию. В XV веке Хотин был под властью Венгерского, затем Молдавского княжества. В XVI веке замок взяли польские войска. Все часто менявшиеся хозяева замка надеялись задержаться надолго. В XVII веке поляки, объединясь с казаками, воевали здесь с турками. В составе польского войска был молодой Богдан Хмельницкий…
      Как я заметила, любовь к собственной истории и культуре здесь не всегда воплощена в конкретные дела. Знаменитые крепости разрушаются. Купить кассеты с фольклорной музыкой не просто, знакомая пошлая рос-сиянская "попса" слышна повсюду. Не насильно же заставляют её закупать украинских распространителей, это их выбор. Украинскую поп-музыку ещё можно слушать - там больше фольклорных мотивов, хотя содержание такое же убогое, как у наших "Блестящих".
      * * *
      Отпуск-2006 начался несколько неудачно. В предосеннем Львове то шел дождь, то стоял смог, наверное, потому, что город окружен холмами, лишен "вентиляции", вот и застаиваются выхлопные газы в узких улицах и колодцах дворов. Меня здесь интересовала архитектура, своеобразная, отличная от русских городов, с "акцентом" готики. Я заранее справилась в Интернете о достопримечательностях. Посмотрела известные сооружения: собор Св. Юра, где хранится копия Плащаницы Спасителя, изящный костел Св. Эльжбеты, Бернардинский и Бенедиктинский соборы. В здании оружейного музея-арсенала мне понравилась выставка-продажа церковной утвари. Слева и справа от входа стояли в два строя статуи мадонн с одинаково милыми печальными лицами. Такие статуи на Западной Украине повсюду на улицах: на въезде в каждое поселение, у поворота на лесную дорогу, просто во дворе набожного жителя, окруженные цветниками, под куполами беседок на четырех колоннах, в венках из голубых и желтых роз. Вот молодые парни преклоняют перед ними колени, крестятся, вот девушка набожно сложила руки. В католичестве, на взгляд православного человека, наверное, много театрального, не красоты, а красивости. Но оно не лишено очарования… Жаль только, что небольшая разница в обрядах православных и католических порождает конфронтацию между верующими. Из разговоров с львовянкой:
      - Какие красивые костелы, здесь, видно, много поляков?
      - Да, я сама полячка. К сожалению, много костелов отдали.
      - Как понимаю, православным?
      - Да, сердце переворачивается, когда мимо прохожу.
      Эта рознь, поддерживаемая некоторыми украинскими СМИ, - религиозная или национальная, призвана, видимо, отвлекать простых граждан от более насущных жизненных проблем - безработицы, коррупции, отсутствия перспективы у молодёжи, достойной жизни у пожилых. Пенсионеры получают пенсию, эквивалентную нашим 1500 руб. На автостанции сидящая рядом бабуся мечтает:
      - Съездить бы в Польшу, купить себе там продуктов, там всё дешевле.
      - У вас менялась власть, было ли хоть что-то хорошее?
      - Всё плохо. Купишь литр молока и делишь его на три дня.
      - Я видела много красивых вилл, кто их строит?
      - Бандиты, которые народ обобрали.
      Не мне критиковать украинскую власть, когда в России народ также нищенствует, и государственные мужи наших государств схожи своей алчностью и безразличием к судьбе населения. Наверное, поэтому порой тянет отдохнуть там, где природа и строитель невольно создали атмосферу исторического фильма и зритель на час-два погружается в эту атмосферу, становится её частью, чувствуя себя не гостем города, а персонажем иной реальности, человеком далёких столетий.
      Во Львове есть много красивых мест, которые стоит посетить. Наибольшее впечатление произвело Лычаковское кладбище, величественный некрополь, поросший елями среди замшелых склепов и статуй. Кладбищу 300 с лишним лет. Довольно ухоженное, здесь ведётся реставрация. По аллеям бродят группы иностранных туристов. Другая достопримечательность "Шевченковский гай" - архитектурный заповедник, где собраны домики и церкви с Западной Украины, аналог киевского Пирогова. Но Пирогово - солнечное и радостное, золотые поля с меленками, на крылечках радушные смотрительницы в национальных нарядах. Шевченковский тоже хорош, но по-другому: мрачный, провалы оврагов, ельник закрывает небо. Мне хотелось посмотреть здесь церковь, которая напоминает чем-то по архитектуре индийские храмы. И Львовский, и Киевский заповедники малолюдны и ухожены, красочны и безмятежны, это две старые народные сказки - радостная и печальная.
      Ещё под впечатлением от пасторальных пейзажей забрела на сувенирный рынок, хотела купить себе вышитую блузку. Там меня ждала неприглядная реальность. Среди рушников, глечиков и шалей красовались майки разных цветов с одинаковой надписью: "Дякую тоби боже, що я не москаль" и другие, с портретом Шевченко и цитатой "Вы кохайтесь, чорнобри-вии, та не с москалями". Я знала продолжение: "бо москали - чужи люди роблют лихо с вами". На это хочется заметить, что "чорнобривии" добровольно приезжают в Москву, чтобы "кохаться" на Тверской не только с москалями, но и с неграми и кавказцами, и лучше бы "дизайнерам" подобных маек озаботиться решением проблем своих соотечественников. Почему милиция не изымает такой товар - вопрос к государственным чиновникам.
      На щите объявлений напротив Львовского театра - листовка с перечнем "грехов" москалей против украинского народа. Среди них запрет на употребление слова "жид", а также то, что москали крадут вклады украинцев в Ощадбанке. Кстати, банк этот является Госбанком Украины. При чем же здесь Россия? Почему эта листовка висит в центре города? Опять вопрос к властным структурам. С легкой руки отцов города несколько львовских улиц были названы в честь Бандеры, Дудаева, Тараса Чупринки.
      Я - за справедливость, поэтому меня раздражает в украинских националистах стремление грехи Советской власти против украинского народа взвалить на русских, а не на правительство Советского государства в тот период. Ведь и русский народ многое претерпел от большевиков. Вспомним то же расказачивание, коллективизацию… Мы - русские националисты - никогда не выступали против украинских! Стремились понять их, считая целью славянское единство, которое поможет нашим государствам быть независимыми от подлинных врагов.
      Из любопытства купила диск с фильмом о легендарном Романе Шухеви-че - "Нескорений", непокорённый значит. Командующий УПА начал военную карьеру с сотрудничества с гитлеровцами, затем объявил им войну. Русские в фильме пьют, матерятся и только и думают, как бы убить побольше безза-
      щитных хуторян. Впечатление: возмутительная ложь и узость взглядов поклонников сомнительной "незалежности", явно вдохновляемых Западом…
      Насчет национального возрождения: в вагоне рядом девушка перебирает в сумочке документы, прошу посмотреть паспорт - интересно, насколько он отличается от российского. Замечаю: "У вас герб красивый". Удивляется: "Трезуб?" - "Разве не знаете: это сокол, падающий на добычу. Печать князя Святослава". Нет, она не знает, не знают и сидящие рядом люди. Почему молодым украинцам неизвестна история собственного герба?
      В Карпаты, наверное, лучше ездить весной, конец августа выдался промозглым, дождливым. Но по-прежнему мило мелькание беленьких хат в садах, на улочках, где церковь, костел и синагога подряд, обилие желтых и голубых строений, сам звук украинской речи - почти древнерусского, но живого языка, даже обычные надписи - названия сёл на дорожных указателях, реклама… Кроме архитектуры меня интересует фольклор, и в 2006 году я надеялась попасть в Рахов на фольклорный праздник "Гуцульская брынза", посвященный встрече пастухов с горных полонин. Мечтала услышать трембиты, выступления ансамблей, сделать много фотографий на память, купить новые кассеты. За окном автобуса - вечерние черные ели, облака, прильнувшие к склонам темно-синих гор… И пограничный пост на перевале - стоп! В мою миграционную карточку вписан как пункт назначения только Львов. А Рахов - город приграничной зоны, и его я должна была тоже вписать, не вписала. Теперь вынуждена выйти из автобуса под дождь, в вечерние сумерки. И что им мои возмущения: "Так-то встречают на Украине поклонников украинской культуры!". Украинские пограничники даже в песни вошли как любители взяток: "Заходят бравые ребята, таможенник и пограничник, у них большие автоматы и маленькая зарплата". А у меня тоже маленькая зарплата. А может, это просто идейный наследник Бандеры, ему взятка не нужна, нужно "москалю" гадость сделать? Молодой симпатичный пограничник пытается замолвить за меня словечко, но его начальник непреклонен, я остаюсь на обочине возле поста под зонтом. Вскоре пограничник останавливает иномарку и просит довезти меня до Ивано-Франковска.
      До полуночи сижу на вокзале в Ивано-Франковске. Напротив меня возится с бесчисленными отпрысками цыганская семья, дети ползают по грязному полу, мамы - в коже, увешаны золотом. В креслах дремлют усталые люди… Жду поезда на Львов. Дальше - в Москву. В душе глубоко сожалею о том, что не побывала на месте предполагаемой гибели князя Святослава, недалеко от Рахова…
      До встречи, Украина! Десять антирусски настроенных субъектов в толпе и пять у власти не заставят меня относиться хуже к твоему народу и песням, полям и храмам, великой истории и идее славянского братства.
      *
      * *
      *
      * *
      Люблю я песни Украины, и степь, и замки, и сады, вкушаю солнечные вина, как древнерусские меды.
      она - для воинского клича, простой молитвы казака. Как сокол, падать на добычу, как сокол, мчаться в облака.
      Нет краше украинской мовы
      на белом свете языка, её былинную основу хранят Бояновы века.
      Будь проклят тот, кто для раздора взял речь - родная, вывози, и кто представил чуждой споро Россию - Киевской Руси. Мы всё равно душой едины, что б ни случилось на веку, и только песни Украины развеют русскую тоску.
      Не ей с трибун звучать угрюмо из уст духовной нищеты. Она - для дерзновенной думы, она - для трепетной мечты,
 
      "ХВАТИЛО БЫ ДУХА НЕ ВПАСТЬ В БЕЗВРЕМЕНЬЕ…"
      Беседа киевских журналистов со Станиславом КУНЯЕВЫМ
      В переломном 1990-м, спустя год после выхода на редакторскую стезю, он сказал во весь голос:
      От жестов
      И криков хмелеет народ, Из уст у ораторов - дым! И некому вспомнить
      Семнадцатый год, ?то кончился
      Тридцать Седьмым…
      Гражданственный запал Станислава Куняева, с которым довелось побеседовать в его рабочем кабинете на Цветном бульваре, кажется, обретает второе дыхание.
      - Жизнь летит стремительно, - не дожидаясь наших вопросов, раздумчиво говорит Станислав Юрьевич. - Особенно в такие беспокойные времена, я бы сказал, катастрофические эпохи. Словно вчера это было: летом 1989-го Сергей Васильевич Викулов, тогдашний главный редактор "Нашего современника", предложил возглавить один из популярных журналов, у руля которого сам отстоял 21 год. После смерти Твардовского из выпестованного им "Нового мира" в "Наш современник" перешли лучшие российские прозаики - Астафьев, Абрамов, Белов, Бондарев, Залыгин, Распутин, Казаков… Для них Викулов - личность особого качества: капитан артиллерии, защищал Москву и Сталинград, прошёл всю войну, известный поэт…
      - Помните тот стартовый номер "Нашего современника", который вы впервые подписали к печати как главный редактор?
      - Такое не забывается. Недавно мы из архива достали тот номер за 1989 год. Часть номера отдана украинской литературе. Что ни фамилия, то имя: Платон Воронько, Дмытро Павлычко, Николай Лукив, Леонид Горлач, статья о Мыколе Хвылевом… Горжусь своим редакторским дебютом. Но наша история круто повернула и пошла по непредсказуемому пути. Больно. После Беловежской пущи стало понятно: распад необратим. По большому счёту, все восемнадцать лет моего редакторства были поиском пути, который вывел бы к спасению славянской культуры, мысли, духа. По-моему, всё же удалось на творческой ниве сохранить лучшее, что нам досталось, что осталось от советского периода и в прозе, и в поэзии. Публицистика же оказалась просто неизбежной при осмыслении пугающего "рока событий". И тут у нас, думаю, наибольшие достижения. Они связаны с откровениями Льва Гумилёва, Вадима Кожинова, митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна, Сергея Кара-Мурзы, Александра Панарина, Игоря Ша-фаревича, Ирины Стрелковой… Не всё получилось. Социально-политические процессы на огромной территории СССР, а потом СНГ оказались слишком центробежными, слишком радикальными, слишком разрушительными.
      А Украина - это особая тема, которая касается и моей личной судьбы. В своё время, будучи подростком, я учился в украинской школе. В Коно-топе. Туда из разбомблённой Калуги позвали на работу мать в железнодорожную больницу. Шёл сорок пятый год. Как сейчас помню, учительница Дарья Никифоровна на полном серьёзе сказала, что переведёт меня из пятого класса в шестой, несмотря на то, что двоек получил больше, чем троек, при одном условии - если выучу наизусть и выразительно прочитаю два стихотворения на украинском языке. И - выучил! Первое - Тычина "На Майдан1 коло церкви революц1я ще…" Второе - басня Глибова "Вовк та яг-ня". Концовку, особенно когда общаюсь с кем-то из Украины, люблю цитировать: Як см\ла ты мене питати? / Я, може, \сти захот\в. / Не вам про теэ дурням знати, - / I вовк ягнятко задавив…
      К сожалению, волчьи законы порой правят людьми не только в политической сфере, но и в повседневной жизни. Поэтому и надо сообща противостоять бездуховности и антикультуре. Проникся этим, что называется, с младых ногтей. Русская девушка, на которой я женился в годы студенчества (а было это в Московском университете), оказалась с украинским прошлым: училась сначала в Днепропетровске, потом в Киеве. Она настолько хорошо знала мову, что перевела для издательства "Детская литература" известного западноукраинского прозаика Дмитра Кишелю. Часто ездили с супругой погостить к нему в Ужгород… До сих пор храню в домашней библиотеке украинские словари и время от времени заглядываю в них. Добрые воспоминания остались и от двух воинских сборов во Львове, где я познакомился с Ростиславом Братунем и Николаем Петренко. Николай - человек чрезвычайно драматичной судьбы: в пятнадцатилетнем возрасте его угнали в Германию, но он выжил "всем смертям назло", стал прекрасным поэтом. Мне посчастливилось переводить на русский язык его книги и подружиться с ним. В последние годы связь между нами прервалась. Если жив, может, откликнется? Храню его письма и сборники с автографами. Собираюсь сдать этот духовный багаж в библиотечный архив: чтобы там тоже был след моего увлечения украинской историей и культурой. Состоял я в продолжительной переписке и с Леонидом Первомайским. Он высоко оценил мои стихи, которые звучали в Киеве на встрече с творческим активом журнала "Наш современник".
      Кстати, среди выпускников Литературного института, где я преподаю, немало граждан Украины и Белоруссии. Пока в "верхах" шумят бури геополитических разногласий, литераторы изо всех сил стараются сохранить добрососедские отношения наших стран на культурно-личностном фронте.
      - Нет ли тут для вас риска поступиться принципами?
      - Наоборот, национальная самоизоляция чревата всевозможными рисками и даже катаклизмами. Единство славянских государств не раз доказывало свою силу. Правда, неизвестно ещё, в какую сторону повернёт колесница мировой истории. Надеюсь, устремится туда, где будем ближе друг к другу - и в литературе, и в искусстве. Ростки такой интеграции надо поддерживать. И поддерживаем: издали уже четыре номера "Нашего современника", посвящённые Белоруссии. Нечто подобное хочется сделать хотя бы до 2009 года для Украины. Думаю, и у вас нашлись бы писатели, которым не чужда эта идея. Скажем, Борис Олейник.
      - А как соотносится всё это с тиражной политикой?
      - По сравнению с "перестроечными" показателями мы "упали" всего-навсего в 45 раз, а "Новый мир" - в 300! А если говорить серьёзно, то мы начиная с середины 90-х годов прочно занимаем первое место среди "толстых" литературных журналов России.
      - Интересно, а сколько ваших подписчиков в Белоруссии и Украине сейчас?
      - В Белоруссии, с которой мы целенаправленно работаем, 500; каждая область охвачена. А в Украине 150. Незасеянное поле. Или изрядно подзаросшее. Ему нужна вспашка - хотя бы неглубокая.
      - Но после неё напрасно ждать дружных всходов, если не будет семян адекватной идеологии. Какова она у "Нашего современника"?
      - Думаю, вполне приемлемая для всех (или для многих) людей доброй воли, живущих на территории бывшего СССР: права человека - ценность относительная, а вера и нравственность - это абсолют. Ведь в нас,
      простых смертных, всякого намешано. Причём и такого, что вступает в противоречие с Божьим замыслом. Согласитесь, греховная тьма терроризма, наркомании, педофилии не должна прикрываться и тем более освящаться модным в мире словосочетанием "права человека". Не так давно у нас состоялся XI Всемирный русский народный собор, где довелось выступить и мне. Я размышлял о диалектике национально-самобытного и интернационально-объединяющего. Кажется, никого не оставило равнодушным слово старообрядческого митрополита Московского и всея Руси Корнилия. Позвольте процитировать: "Каково бы ни было уготовано будущее России, давайте не забывать, о чём всегда помнили наши благочестивые предки: что близ есть, при дверех Христос Спас, имеющий строго спросить с каждого из нас отчёта о содеянном. Рано или поздно наступит время окончательного суждения о наших мыслях и делах". В рубрике "Свет разума" журнал готовит серию публикаций о том, как преодолеть раскол - и в лоне церкви, и в ложе политики.
      - Но сами же политики зачастую и сеют ядовитые зёрна раскола, бросают в толпу экстремистские лозунги типа "От жидов спасай Россию!" или "Россия для русских!"
      - Ни я, ни Василий Белов, ни Валентин Распутин, ни другие уважаемые россияне, входящие в общественный совет "Нашего современника", никогда не поддерживали и не будут поддерживать межнациональную рознь, славянский радикализм, ксеноненависть. Россия - для всех коренных народов России. Понятно, украинцы - кровные братья. А вот китайцы, азербайджанцы, грузины - это гости. Не стоит забывать: великий писатель Тарас Шевченко не чурался идеи славянского единства. Кстати, стихи он писал на украинском, а дневники вёл на русском.
      - Тревожит гаснущий интерес к нашей классике. Как-то мы спросили на Арбате первого встречного, что он знает о Шевченко, и услышали: "Жаль, в России нет таких футболистов".
      - Бездуховность - явление транснациональное. Надеюсь, это преходящее помрачение. Хватило бы духа не впасть в безвременье. Кажется, мир материального соблазна и телевизионного насилия выхолащивает в молодом поколении всяческий интерес к глубинным процессам жизни, к родной истории. Наше общее дело - противостоять этому.
      Беседу вели Геннадий КИРИНДЯСОВ, Василий БАБАНСКИЙ

      1 января, суббота. Накануне меня назвала дедушкой молодая женщина, едущая в лифте с ребёнком. Потом, разглядев и видя, наверное, мою хмурость, поправилась: "дядя". Всё в прошлом, лишь бы с честью закончить путь, как говорится, полностью выразиться.
      9 января, воскресенье. Ехал домой по Шаболовке, мимо Донского монастыря, мимо огромного завода имени Серго Орджоникидзе. Хорошо помню этот завод, один из лучших в Москве, на котором строили громадные конструкции новейших металлообрабатывающих станков; помню, как приезжал туда Горбачёв, я тогда порадовался: наконец-то вспомнили о рабочем классе. Ну, как вспомнили, так и забыли. Вывеска завода ещё некоторое время была над огромным, выходящим на улицу цехом, а потом появилась другая вывеска: цеха уже нет, там - склад. Остановил машину, вышел. Все станки, всё оборудование куда-то подевалось, долго рассматривал интересные штучки, связанные с хозяйством, огородом, сервировкой стола, бытом; цены довольно высокие, народу не очень много. Может быть, России действительно не нужны ни промышленность, ни станки, а только одна политическая жизнь?
      10 января, понедельник. Институт выходит на работу только завтра, но сегодня экзамены, на всякий случай поехал посмотреть. Соскучился по кабинету, по институтским коридорам, хотя понимаю, что пора уже от всего отвыкать.
      Прошёлся по аудиториям. Первый курс сдаёт литературоведение. Ребята расселись на полу, как цыгане. Лёша Антонов говорит, что в этом году больше хорошо успевающих ребят. По введению в литературоведение у него идут в основном пятёрки и четвёрки, из всего курса только две двойки. Я, наоборот, полон уныния: много званых, но мало избранных. Где те гении, которые так много обещали на первых курсах, где знаменитые писатели, которыми гордилась бы страна? Ребята чувствуют себя малышами и начинающими. Но сколько народу начинало в Литинституте, ввинчиваясь в литературный небосклон "свечкой", ракетой. Трифонов чуть ли не студентом получил Сталинскую премию.
      Прочёл свою статью в "Правде", она действительно злая и язвительная. Финал ей я взял из своего письма министру. Это, пожалуй, у меня первый случай повтора.
      Ура! Любимая страна
      Ну вот и, слава Богу, високосный год уходит. Они, високосные, как известно на Руси, не самые ладные. Но ни слова о Президенте. Он священен, он наш Осирис. Очень легко водрузить на него многое… Но по себе знаю, тоже,
      когда стал ректором, в институте ни машины не было, ни компьютера, ни зарплаты. Вообще, это удивительное чувство, которое овладевает хозяином, когда он выходит поутру в разоренный и разграбленный двор. И корову свели со двора, и естественные монополии украли, а шубу твою, которая досталась от папки и мамки, уже примеряет некий олигарх или другой случайный завлаб. Ах, русская жизнь, куда же ты катишься, в какую сторону крутится твоё развесёлое колесо? Тем не менее очень разные у нас итоги. По существу, как человека, Ходорковского жалко - такой замечательный, крепкий и весёлый парень, а вот томится в узилище. Но если перевести сумму, так сказать, уведённую из-под государева догляда, да перемножить её на количество других наших замечательных благотворителей и олигархов, какая бы могла получиться прекрасная жизнь! На всё бы хватило и на всех. Ой! Но боюсь, это не почтенного мужа взвешенная речь, а обывателя. Либеральная общественность меня осудит.
      С чувством глубокого удовлетворения наблюдаю я за нашим любимым русским народом. Помню, в начале перестройки добрые русские бабушки, так дружно проголосовавшие за демократию и Ельцина, говаривали, бывало, в телевизор нашим ласковым журналистам: "Я при Советской власти никогда пенсию в тысячу рублей не получала!". Она получала бесплатное медицинское обслуживание, внуки бесплатно учились в престижных московских вузах, доярки зимой, после того как престижные санатории освобождала московская и областная элита, занимали ялтинские и сочинские курорты. Теперь отдельные бабушки пропели, как важны им 200 рублей заместо какой-нибудь льготы, которую они недополучали. А как теперь эти бабушки будут ездить на электричках на свои садовые участки, находящиеся за чертой Московской области, как будут обходиться с городским транспортом и прочим, и прочим? Ах, Зурабов, народный благодетель! Рассказывают анекдот, а может быть и быль, что даже родная мать после всех историй с льготами вроде не пускает его на порог своего дома.
      И, опять же не к новогоднему столу будь помянут этот Зурабов, семь "ли-моновцев", со строительным пистолетом в руках, штурмом взяли его министерство, дабы научить взрослого дядю, как заботиться о стариках. Не помогло. Может, мама с папой мало били в детстве? После этого - новая инициатива: в больнице можно лечиться только пять дней, и ни денёчка больше. Если больной хочет эксклюзивных медицинских услуг свыше пяти дней, то пусть ре-шаетсам, за соответствующее, разумеется, вознаграждение. Говорят, что знаменитый доктор Рошаль меланхолично на это заметил: а кто будет решать за недоношенных детей или больных, находящихся в коме? Когда в коме находится парламент и общество, когда расслаблено общественное мнение, а якобы средний класс упивается своим якобы благоденствием, вот тогда и лезут на балконы Минздрава мальчишки со строительными пистолетами.
      Но надо отдать должное нашей Фемиде. Она твердо знает, где опасность, она хорошо знает, что олигарха можно простить, вора пожурить, бандита отметить медалью, а двадцатилетнему мальчику надо дать семь лет. Слишком уж яркие примеры. Слишком уж эти мальчики напоминают тех молодых людей, которые в своё время подточили империю гнёта и насилия. Фемида знает своих героев. Фемида дожмёт, кого надо. Но, как известно, сила гнёта всегда равна силе противодействия. А иногда и превосходит.
      Что ещё сказать, что пожелать, кроме помилования и милости? Пусть у богатых будет полная чаша, у бедных еда и медицинское обслуживание, и у всех - новый, не високосный год.
      Сергей ЕСИН
      Удивительно, но сегодня же случилось то, о чем я в своей статье писал ещё неделю назад. По радио, когда ехал в машине домой, услышал, что в Химках - это как раз на границе Москвы - пенсионеры перегородили Ленинградское шоссе, протестуя против лишения их льгот.
      12 января, среда. Всегда читаю не по порядку, а то, что попадает в руки. Давненько у меня завалялся 11-й номер "Нашего современника", А. Ка-зинцева и публицистику читать надо. Как-то рука сама остановилась на большой статье - "Еврейская ксенофобия". Подписано Исраэлем Шамиром.
      Статья довольно скучная, начинающаяся с рассказа о том, как автор в юности переживал свое знакомство со "злобным талмудом", поэтому он и исследует эту проблему: еврей и не еврей.
      Дальше по пунктам Шамир излагает некие давно известные положения. Повторяю, тема его: евреи и не евреи.
      В параграфе 1.3 есть совершенно шокирующий пассаж: "Еврею запрещается спасать не еврея, находящегося в смертельной опасности, или лечить его, даже если он смертельно болен, безразлично - бесплатно или за плату, если только отказ в помощи не еврею не повлечёт за собою рост враждебности по отношению к евреям".
      Или вот еще: "Если еврей гонится за не евреем, чтобы убить, запрещается спасать не еврея ценой жизни преследователя-еврея, даже если невозможно спасти его иным образом". Неужели всё это до сих пор живет? Неужели всё это не только реликт прежних племенных отношений?
      Чем бы мне закончить этот "весёлый" труд? Параграф 6.2: "Запрещение ненавидеть (другого человека) относится исключительно к не евреям". И последнее, уже в параграфе 7.1: "Еврею запрещается отпускать на свободу своего не еврейского раба". Ой, не хочу я в рабство!
      Но день на этом, естественно, не заканчивается. Не успел я приехать на работу (вы меня можете называть кем угодно, даже антисемитом, но такая уж карта ложится в моей жизни), не успел приехать, мне дали письмо от 12.12.04, подписанное министром образования и науки Самарской области Е. А. Коганом.
      Вот чем хороша наша бюрократическая система - ни одной бумажки не пролетит мимо. Я вспомнил, как ещё в начале осени писал самарскому губернатору относительно одного парня, которого нашёл в его области, Серёжи Ка-рясова, способного поэта, он сейчас учится на I курсе заочного отделения. К нему я подверстал другого самарца, Алексея Аполинарова, и просил губернатора по возможности помочь, сославшись на характер помощи, оказываемой своим студентам-заочникам иркутским губернатором. Много я не просил: помогите с билетами и, может быть, выдадите маленькую, всего лишь двухмесячную стипендию. И вот получаю письмо.
      Вообще, Поволжье мастерски отвечает на письма из Москвы. Кто же там сидит и сочиняет этим министрам ответы? Какое замечательное письмо я получил в своё время из аппарата господина Кириенко! Такая же мелкая была просьба - насчёт бумаги для журнала "Волга". Подобные истории повторяются.
      Министр, видимо, не поняв, чего я прошу, пишет в соответствующей стилистике Министерства образования и науки: "Оказание финансовой помощи из средств областного бюджета для оплат расходов по обучению в вузе невозможно, так как в бюджете не предусмотрены расходы на получение высшего профессионального образования".
      А вот интересно, предусматриваются ли в бюджете области фуршеты, приёмы, развоз гостей, представительские расходы, иллюминации, "откаты", воровство, присвоение благ своими и проч., и проч., и проч.?
      14 января, пятница. Утром опять состоялся экспертный совет по наградам в министерстве культуры. Министр не зря придумал этот совет, кое-что мы и задерживаем, а ретивых и бойких очень много. На этот раз за шлагбаумом оказался отец Филиппа Киркорова, которого одна из филармоний представила к высокому ордену. Теперь надо ждать, когда к званию Героя России представят актера Данилко, играющего Верку Сердючку.
      15 января, суббота. В Ленинграде - я не стараюсь называть этот город по-новому - отчаянные волнения по поводу отмены льгот. Пока это касается только проезда в городском транспорте. Недовольные пенсионеры перегородили Невский проспект. Телевидение сообщает, что хотя эти акции не санкционированы, но милиция и правоохранительные органы не вмешиваются. Хотел бы я посмотреть, как бы они вмешались и что из этого бы произошло. Это массовые и стихийные выступления, в которых участвуют еще не все обездоленные. Пенсионеры наконец-то увидели, чем им грозит так называемая монетизация. Но ведь льгот лишили и военных, и милицию, и афганцев, и участников чеченской войны.
      Любопытно, что, растерявшись, власти пытались сначала отыскать каких-либо зачинщиков или участие левых сил в этих эксцессах. Никак в головах властей не укладывается: дайте народу большие пенсии - они, кстати, заработаны, - чтобы хватало не только на молоко и хлеб, но и, как западным леди, на путешествия в другие страны, и никто и не пикнет, если даже сказать, что отныне билет на транспорт эти леди и старые джентльмены должны будут покупать сами.
      16 января, воскресенье. Вечером по одной из программ показали - я смотрел это не с начала - последнее интервью Льва Рохлина. Он практически, называя фамилии, в том числе и фамилию Березовского и Грачева, говорил о предательстве и страшной коррупции в армии в начале чеченской войны. Сказано, что жизнь солдат была отдана за нефть. Из слов Рохлина также стало ясно, что Дудаев мог бы стать самым верным вассалом России, если бы были предприняты лишь некоторые меры, которые не были приняты. Говорил о предательстве средств массовой информации по отношению к армии. Поэтому-то его и убили. Давая такие интервью, он не мог выжить.
      19 января, среда. Вечер. Разбушевавшиеся страсти вокруг отмены льгот постепенно отходят. По этому поводу несколько раз появлялся на экране президент. Правительство приняло какие-то постановления, вроде бы пенсионерам возвращают их право на проезд. Все говорящие политики помалкивают, что правительство "расчищает" бюджет. Оно ведет себя так, будто пенсионеры - зарвавшиеся старики и требуют чего-то излишнего, как аристократ рябчика в станционном буфете. Никто не заикается, что эти глупые старики создали те материальные ценности в виде заводов, фабрик и научных систем, которые должны были кормить их в старости, но которые с попустительства и корысти, в том числе и этого правительства, у страны украли. Не им мы что-то даем из милости, а им мы недодаем из того, что мы им должны. Но это еще далеко: пенсионеры пока расчухали только близлежащее - проезд, к весне они обнаружат, чего их лишили еще.
      Абсолютно цинично министр финансов Кудрин и другой министр, Зурабов, говорят, что вот, дескать, в акциях участвует только один процент от разоренных и обкраденных пенсионеров. Не волнуйтесь, милые друзья, вы еще кое-кого увидите на наших улицах. Вчера же мой племянник Валера, полковник, сказал мне, что по работе ему надо постоянно объезжать до 12 предприятий и воинских частей чуть ли не ежедневно. Военные, пожарные, милиция пока молчат. Но уже кое-кто спохватился. Армия обещает выдать срочникам проездные билеты за счет своего бюджета.
      21 января, пятница. Утром выступал по телевидению доктор наук, экономист Михаил Делягин, обычный паренек с простеньким русским маловыразительным лицом, и сделал совершенно убийственный анализ происходящего. Ему задали вопрос об авторах этой реформы. Он, естественно, назвал как основных исполнителей Кудрина и Зурабова, но все же назвал и главное - идеологию и ее выразителя, Путина. Публично в такой жесткой форме сделал это Делягин первым. Браво!
      26 января, среда. В два часа дня пошел в Дом журналистов на 175-летний юбилей "Литературной газеты".
      К своему юбилею газета напечатала два удивительных материала. Один - о путешествии по Франции и Швейцарии Чупринина, Пригова, Гандлев-ского… "для поднятия имиджа России за рубежом". Обошлось это путешествие, по непроверенным данным, в 1,5 миллиона рублей. А второй - о списке писателей, которые приглашены на Парижский книжный салон. Полтора года назад статью о приглашенных на Франкфуртскую ярмарку "русских" писателях "Литературка" озаглавила "Список Лесина". На этот раз материал назван "Список раздора". За обоими заголовками стоит, просвечивая сквозь них, название знаменитого фильма со знаменитым содержанием - "Список Шиндлера". Суть, я думаю, ясна. Подпись - "Литератор", но по гениально простому ходу автор очевиден. Перечислены все сорок приглашённых с обозначением места их постоянного проживания. И вот что получилось: Алексиевич Светлана, белорусский прозаик, пишущая на русском языке, живёт во Франции; Болмат Сергей, художник, сценарист, прозаик, живёт в Дюссельдорфе, Германия; Гиршович Леонид, прозаик, гражданин
      Израиля, проживает в Ганновере, Германия; Маркиш Давид, русский и еврейский писатель, живёт в Израиле; Муравьёва Ирина, прозаик, переводчик, живёт в США; Шишкин Михаил, русский писатель, живёт в Швейцарии. 40 : 7, "иногородних" почти 20 процентов.
      Дальше - несколько цитат. "Список поражает прежде всего своей однобокостью. За редким, почти символическим, исключением представлено фактически одно направление современной отечественной литературы, назовём его условно "либерально-экспериментальным"… В год Победы в списке нет ни одного писателя - участника войны, который мог бы представлять в Париже феноменальное явление мировой культуры - нашу фронтовую литературу". Далее. "Изумлённые парижане могут подумать, будто в России сочиняют книги только русские и евреи, а татары, калмыки, аварцы, чукчи и другие - вообще народ бесписьменный".
      27 января, четверг. Всю ночь думал о "Списке раздора", опубликованном в "Литературной газете", и в принципе не смог решиться на отказ от участия в Парижском салоне. С одной стороны, смертельно хочется повидать Татьяну, с другой - висит на мне все-таки докторская мантия Сокологорской, и ух как хочется совершить смелый и отчаянный жест. Однако еще вопрос: нужны ли жесты чиновнику, нужны ли они романисту, ведь и тот и другой вызревают скорее "подо льдом". Мне уже и по возрасту невозможно начинать карьеру Лимонова, хотя его смелость, до безрассудства, меня восхищает. Но кто кого подпитывает: смелая политическая деятельность - писателя Ли-монова или известный европейский писатель - "подростка Савенко"? В конце концов решил написать текст телеграммы и утром, под копирку, напечатал и отослал один экземпляр - министру культуры, другой - Сеславинскому. Пускай хотя бы это прожуют.
      1 февраля, вторник. Интервью Чубайса "Российской газете" в номере от 27 января. На него меня навел Игорь Котомкин. Всего, что касается экономики, приватизации и прочего, выписывать не буду. Вот только один вопрос и один ответ:
      "- Вы в одном из последних интервью очень нелестно отозвались о роли Достоевского во влиянии на умы россиян. Поясните.
      - Я считаю, что в российской истории немного людей, нанесших такого масштаба глубинный мировоззренческий вред стране, как Достоевский. Для меня сущность Достоевского выражается в одной фразе князя Мышкина: "Да он же хуже атеиста, он же католик!" Абсолютная нетерпимость к другим мировоззрениям, к другим конфессиям (в том числе исповедуемым русскими), к другим народам (в том числе проживающим в России), отталкивающая Россию от мира, замыкающая ее в саму себя. Все это, традиционно прикрываемое словами о гуманизме и патриотизме, по сути, братоубийственная и человеконенавистническая концепция.
      Понятно, в какой интеллектуальной среде это вызрело и чему было противопоставлено - идущему из Западной Европы марксизму. Но в сегодняшней России, в сегодняшнем мире, открытом, динамичном, конкурентном, ничего более разрушительного для нашей страны придумать невозможно. А вот и свежее подтверждение - сейчас, в XXI веке, в 2005 году, в качестве праздника национального единства у нас в России избран день изгнания католиков. Сторонники этой идеи могут с чувством глубокого удовлетворения вслед за Достоевским сказать: и правильно, ведь они же хуже атеистов!"
      Простим автору подмену понятий - видно, его отец не был юристом, - но ведь с таким же успехом он мог бы сказать, что праздником великой Победы в мае 1945 года избрано изгнание не только католиков, которые опять, как триста с лишним лет назад, "по случайности" оказались у стен Москвы, но и протестантов, помогавших им дорваться до Ленинграда и Сталинграда. А его категорическое суждение, что любая закрытость, любое сохранение рода или вида - плохо, меня пугает и не позволяет отнестись к нему равнодушно. Откуда у ярого противника любой цензуры такая тяга к запрету на инакомыслие? И откуда у заядлого либерал-демократа такое резкое деление на своих и чужих? Ну, давайте и я тогда начну всех делить, давайте и я вспомню, что Асар Эп-пель, один из лучших русских стилистов, был сценаристом первого еврейского
      фильма в России, показавшего не только как угнетают евреев, но и какие они боевые, как они стремятся жить в России с ксенофобной закрытостью. Почему французы не хотят мириться с хиджабами, а мы, живя на Бронной, должны мириться с кипурами и пейсами людей, идущих в синагогу? Как говорил Ленин, "нескладно получается".
      5 февраля, суббота. Вечером начал читать "Юность вождя" Сартра. Огромный писатель чувствуется с первой же строки. Но главное здесь - выбор темы и тот филологический ракурс, интонация, с какой все это сделано. Я как-то отчетливее понял, что такое писатель мирового класса. Какой размах и свобода в использовании материала, какая раскрепощенность образности! Совершенно замечательно, очень пластично, с высоким знанием языка перевел это все неизвестный мне Г. Ноткин.
      Но эту повесть нашел я в сборнике, который называется "Портрет антисемита". Здесь же есть еще огромное эссе на эту тему, читать, наверное, не стану или отложу на неопределенное время, пока не возникнет "струя". Воистину, кажется, без проеврейского материала, повести или романа Нобелевскую премию не получишь, да и крупным писателем не станешь, это как условие игры. Все исключения из правил, как известно, лишь подтверждают основной закон.
      11 февраля, пятница. Вечером дал интервью каналу "Культура" по поводу значения литературы в кино. Конечно, оставят крошку, все основное вырежут. Пафос заключался в некоей кинематографической мафии сценаристов. Я, собственно, повторил тезисы своей старой статьи: все самые крупные успехи русского и мирового кинематографа связаны с литературой, исключения в виде Феллини и отдельных фильмов Висконти, как и некоторых лент Эйзенштейна и Довженко, лишь подтверждают правило. "Талантливый мистер Рипли", "Однажды в Америке", "Крестный отец", герасимовский "Тихий Дон" - это литература, и литература большая. А вот "мыльные оперы", "Менты" и проч. и проч. - это всё работа сценаристов.
      12 февраля, суббота. Я думаю о том, что через год моя жизнь изменится, потому что решение не оставаться в институте ректором я принял почти наверняка. Знаю, что всем это невыгодно, все рады взвалить на меня хлопотные заботы, но я не хочу расхлебывать всё подряд. Мне не хочется подтягивать дисциплину, увольнять стариков и видеть крысиный оскал наших милых интеллигентов-либералов, когда ты на них нажимаешь. Мы все, в том числе и наши профессора, выученики советского дела, когда на работу смотрели как на нечто сопутствующее тому, что надо ещё вырвать из себя.
      Теперь, собственно, о своём. Я уже, наверное, писал, что так неловко начатая реформа вдруг подняла в народе волну самосознания. Телевидение, остальные госструктуры пытаются доказать, сколь хороша монетизация льгот. Министерство здравоохранения закупило в долг кучу лекарств (думаю - не самого высшего качества). И тем не менее народ всё протестует. Это связано, видимо, с нашим народным инстинктом: мы верим не в деньги, а в предмет, мы верим не в хлеб в мешке, а в муку, стоящую в мешке у нас на чердаке. Мы отчётливо понимаем, что деньги могут поменяться, что правительство вообще может "кинуть" пенсионеров или с таким опозданием идти за инфляцией, что никаких денег не хватит. Поэтому, когда человеку обещают конкретные лекарства, он в это верит, а когда дают какие-то несчастные деньги, на которые он не сможет купить себе лекарств, - ему уже не на что надеяться.
      14 февраля, понедельник. В институт приезжал председатель Счетной палаты С. В. Степашин.
      Очень много Степашин говорил о так называемом Стабилизационном фонде, об обслуживании внешнего долга. У меня, как и у него, есть ощущение, что и погашение внешнего долга, и Стабилизационный фонд при всей внешней привлекательности - ах, какие хорошие, рачительные хозяева! - скорее признак беспомощности правительства, так же как и хваленый профицит. Самый большой дефицит - в бюджете США, и тем не менее они живут и процветают. Экономисты!
      "У нас сейчас экономика "выжженной земли", "экономика Луны". Степашин говорит очень точно психологически.
      Я задал какой-то полупровокационный вопрос, в котором употребил термин "коэффициент вороватости", и выяснилось, что Зурабов крепко связан с фармацевтической промышленностью, и целый ряд закупок лекарств должен был идти через близкие к нему фармацевтические фирмы. Теперь это вроде бы сорвалось. И дохода нет, и позор большой. Степашин привёл в пример Китай, где ни одна реформа не проходила без длительного испытания в одном или двух регионах. Так же, как и я, считает, что бессмысленно отправлять в отставку и Зурабова, и правительство.
      На встречу со Степашиным пришёл Куняев. Интересно, что для бывшего премьер-министра эта фамилия знакома, читал. Станислав Юрьевич принёс мне два за этот год номера "Нашего современника" с моими дневниками. Невольно принялся читать, не в силах оторваться: то ли потому, что это моя жизнь, то ли потому, что это воспоминания о совсем недавно улетевшем времени. Как бы хотелось бросить писание дневника, но не могу, затянуло.
      18 февраля, пятница. Утром наконец дочистил письмо Степашину, и сам остался доволен. Сергей Вадимович получит документик, написанный по правилам художественной литературы.
      Председателю Счетной палаты Российской Федерации Степашину С. В.
      Глубокоуважаемый Сергей Вадимович!
      Обращаюсь к Вам, в первую очередь, как к общественному деятелю, чётко осознающему увязанность вопросов экономики и культуры, воспитания и государственного строительства.
      Обращаюсь для того, чтобы создать определенное общественное мнение в связи с той ситуацией, которая складывается вокруг Литературного института, точнее, вокруг ремонта и реконструкции его зданий. Конечно, есть и тайная надежда: а вдруг поможете? Впрочем, с такой же надеждой я обращался в Администрацию Президента к г-ну Волошину, в ведомство г-на Грефа, к бывшему министру образования г-ну Филиппову, к бывшему министру культуры г-ну Швыдкому. И я бы сказал, что у некоторых из перечисленных адресатов находил сочувствие и понимание, вернее, понимание проявляли все. Я даже обращался в Государственную Думу, но, впрочем, об этом лучше не говорить…
      Мне, не только как ректору, но прежде всего как человеку, всю жизнь занимающемуся культурой, как писателю, да и просто как мыслящему гражданину, абсолютно ясно, что комплекс институтских зданий, находящийся в центре Москвы и представляющий из себя несколько памятников архитектуры, культуры и общественной жизни, не должен бесконечно ветшать. Так же, как элитное учебное заведение, расположенное здесь же, давшее стране такое большое количество имен первой величины, не может постоянно существовать возле черты бедности.
      С одной стороны, это дом, где у помещика Яковлева в канун наполеоновского нашествия родился внебрачный сын, ставший впоследствии знаменитым звонарем при лондонском "Колоколе", раскачавшем самодержавие и подвинувшем Россию к февралю 17-го года; где в литературном салоне 40-х годов бывали Языков и Гоголь; где единственная сохранившаяся в Москве квартира Осипа Мандельштама; место жительства и смерти Андрея Платонова и рождения основного корпуса его сочинений; наконец, особняк, ставший легендарным после появления романа Михаила Булгакова "Мастер и Маргарита", - все это требует особого отношения, элементов музеефикации, щадящего режима эксплуатации. Если таких мест не станет - значит будет утеряна память о слишком дорогих для всех нас вещах…
      Но если бы я был царь и приехал в Литинститут, погулял по его большому двору, через который прошла практически вся литература XX века, посидел бы в небольшом актовом зале, где в последний раз выступали Блок, Есенин, Маяковский, ректорствовал Брюсов и встречался с литераторами после приезда из Италии Горький, взглянул бы на легендарную ограду, описанную в культовой
      10 "Наш современник" N 7
      книге русской интеллигенции "Былое и думы", представил бы себе, что ироничный дух Булгакова именно здесь водил озорных своих героев, я бы сказал так: "Чего там мелочиться, господа, нашей России предстоит стоять долго, а русский народ - народ взыскующий культуру, поэтому давайте сделаем реконструкцию в две очереди: построим этот самый учебный корпус, о котором так интересно говорит наш верноподданный ректор, с удобным книжным хранилищем и большим читальным залом, встроим под него гаражи, а спортивный зал расположим как раз под нынешней спортивной площадкой, на которой, как и при Герцене, что-нибудь посадим, чтоб было красиво и зелено, центральное же здание поставим на реставрацию. Не забудем и о флигеле, тоже легендарном, где много лет располагалась редакция журнала "Знамя". Помните, именно в нем было опубликовано пастернаковское "Свеча горела на столе"? Здесь можно разместить Музей литературы, и какой прекрасный культурный уголок получила бы столица! Тут же останется и небольшой институтский театр. А, кстати, где у нас мэр Москвы, господин Лужков? Может быть, и он принял бы участие в этих необходимых и благородных работах, независимо от того, чья это собственность - московская или федеральная? Москва-то у нас одна!"
      Вот такие у меня, Сергей Вадимович, размышления по поводу института и его дальнейшей жизни. Надеюсь, кто-нибудь когда-нибудь разделит со мною эти заботы.
      С уважением, ректор Литературного института С. ЕСИН
      22 февраля, вторник. Вечером традиционно прошел Клуб Рыжкова. К этому клубу я начинаю привыкать. Сначала мне казалось, что там я могу осуществлять некоторые светские мероприятия - кого-то увидеть, с кем-то переговорить, но потом понял, что не только это приносит клуб, что я обязан ему значительной частью своего багажа. Выступал В. В. Каданников, генеральный директор Автоваза. Его давно не видно по телевидению, а когда-то он состоял вице-премьером. Мы знаем, что у него был крепкий контакт с Березовским, и где же тот "народный автомобиль", на который собирались огромные деньги? Я не буду приводить цифры, они чудовищны и неопровержимо свидетельствуют о коррупции и забвении всех государственных интересов. Всем почему-то кажется, что автомобиль - одна из отраслей промышленности, но вот в Америке 10 процентов всех рабочих мест занято в автомобилестроении. Мы здесь, конечно, безнадежно отстали. Когда говорят о нашем автомобиле, то всегда пренебрежительно, как об устарелом. Я, правда, так не считаю, ведь всю жизнь езжу на "Жигулях", а зимой на "Ниве", и меня даже устраивает отсутствие автоматической коробки скоростей, и мы, русские, по крайней мере никогда не думаем, что машина при всех условиях нас обязательно вывезет. А когда едешь по дороге, то видишь, что аварии происходят, в основном, с иномарками. В России сегодня 151 автомобиль на тысячу человек, в США - 765 на тысячу. Американец делает 6-7 поездок в день, до работы у него в среднем 19 километров, которые он преодолевает на машине.
      Легковое автомобилестроение, судя по Каданникову, у нас в полном загоне. Это связано, в первую очередь, с отсутствием государственной поддержки. Приводились цифры таможенных сборов у нас и за рубежом. Но неужели вся страна и всё управление состоит из взяточников?! К нам везут и везут старые европейские автомобили. Последний комплект цифр: у нас сейчас 24 миллиона автомобилей; половина из них - старше 10 лет, четверть - старше 5 лет. Теперь понятно, почему такое большое количество ДТП со смертельным исходом. Сидевший напротив меня Феоктистов задал вопрос о поставке комплектующих на Украину. Здесь опять - некий таможенно-налоговый сбор: если мы таким образом поставляем машины, то, значит, не берем налога на добавочную стоимость. Запад, как видим, тоже приловчился слать нам составляющие без таможни. Часто эта сборка заключается в том, чтобы привернуть все "четыре колеса", а нищее разворованное государство при этом остается без налогов.
      В принципе, было не очень интересно. Чего-то главного Каданников в своем выступлении не затронул, но зато Севастьянов обогатил всех присутствующих
      замечательным лозунгом, который вывесили сибирские ученые - то ли это констатация факта, то ли издевка, то ли густая, как горчица, ирония: "Да здравствует то, вопреки чему, несмотря ни на что, мы всё еще…" Жизнь не меняется!
      5 марта, суббота. Ощущение, что, еще не уйдя из института, духовно я, кажется, уже от него отплыл. Не буду здесь поминать разных персонажей, пусть они живут сами. Только удастся ли им жить так вольготно, когда я уйду. Подгоняют меня к этому и события последних лет; уже совершенно определенно, что вредная и антинародная реформа высшего образования произойдет. Главное в ней - полное непонимание, что она вредна и что ради ее продвижения, то есть ради американизации образования, нашу высшую школу хотят лишить финансирования. У нас, видите ли, тоталитарное образование: профессор читает, студенты слушают. Теперь будет образование по баллам, студент выбирает себе предметы, время, в которое он их слушает, и набирает определенное количество баллов за целый курс. Преподаванием через беседы, общение мы будем воспитывать раскованных, говорливых молодых людей. А станут ли они специалистами? Если реформа неизбежна, но пойдет по линии повышения качества обучения и усиления научной компоненты - я согласен. Только чтобы не получилось так, как в Кошачьем государстве.
      Поясню. В апреле предполагается моя поездка в Китай по линии Авторского общества, не очень для меня желательная, но нужная, есть и свои цели, и я взялся за "Записки о Кошачьем городе" Лао Шэ, читаю по две-три страницы, преимущественно перед сном, если нет других, более срочных штудий. Как это про наше время! Вот цитаты оттуда по теме:
      "…История нашего образования за последние двести лет - это история анекдотов; сейчас мы добрались до заключительной страницы, и ни один умник уже не способен выдумать анекдот смешнее предыдущего. Когда новое образование ещё только вводилось, в школах существовали разные классы, учеников оценивали по качеству знаний, но постепенно экзамены были упразднены (как символ отсталости), и ученик кончал школу, даже не посещая её…"
      6 марта, воскресенье. Повесил на стену список лекарств, которые в разное время должен принимать. Список из девяти пунктов. Такая грусть, столько времени требуется, чтобы в моём возрасте просто поддерживать более или менее нормальное состояние. Когда плохо себя чувствуешь - и голова тупая, мысль ленивая и плоская. Живу как на станции, всё время в уме держу расписание.
      8 марта, вторник. Встал около пяти, пил чай, в соответствии с "графиком" пил таблетки, мерил температуру. Она 35,6 - это моя, я уже давно холоднокровный, организм затихает, но будем продолжать борьбу.
      9 марта, среда. В институт уехал рано, заезжал по дороге в поликлинику. Передали по радио о смерти Нинель Шаховой, это телевизионная звезда прежних лет, которая обычно освещала вопросы литературы и искусства. Я с ней немного подруживал - хорошая, энергичная тетка (надо уже писать: была). Гриша Заславский по радио сделал о ней небольшую композицию - молодец, что не забыл, молодец, что нашел слова.
      Вечером позвонила домой Людмила Михайловна; оказывается, по моему письму Степашин сделал запрос в министерство, и там теперь идет легкая паника. Ну, они от меня и не такого дождутся. Появился план: написать письмо Путину и каким-нибудь образом передать через его жену.
      12 марта, суббота. К концу дня всё сбивается, уже не помнишь, что записал, а чего не записал. Но есть вещи, которые не записывать нельзя. Однако не соскользнули ли они из дня предыдущего? Пожалуй, уже несколько дней я слышу о громком деле в одном из израильских банков, который занимается отмыванием денег. Сначала сказали, что среди клиентов этого банка числится несколько русских, потом двоих из них даже показали. Ими оказались Гусинский, у которого там несколько сот миллионов долларов и несколько сотен отдельных счетов, и бывший ректор РГГУ и товарищ Ходорковского - Невзлин. Какая удивительная штука: эти люди говорят, что у нас в России они подвергаются преследованиям по политическим мотивам, вопреки утверждению наших властей, что дело в обычном жульничестве. А потом выясняется, что и в стране с другой политической системой и огласовкой у них тоже не всё в порядке. Следовательно, дело здесь, как можно было бы подумать, даже не в их
      10*
      национальности, а в каком-то глубоком внутреннем стремлении во что бы то ни стало быть богатыми за счет других. Впрочем, есть ощущение, что это пиар-акция израильской правоохранительной системы. По телевидению же было сказано, что есть и такой вариант - дело спустят на тормозах, потому что и Невзлин, и Гусинский проходят по категории политических жертв.
      Весь день практически сидел дома и медленно правил свое эссе о воровстве, даже придумал ему название: "Библейская заповедь". Подобная работа состоит из огромного количества дописок, уточнений, сопоставлений, согласований, лист компьютерного текста превращается в некое кружево, которое приходится потом снова и снова распечатывать, зато потом все приобретает определенную плотность.
      13 марта, воскресенье. Утром было 3-4 звонка сразу: "Смотрите ли вы, Сергей Николаевич, Мариэтту Омаровну по телевизору?" Теперь передача "Школа злословия" идет по утрам в воскресенье, и на этот раз ее героем оказалась М. О. Чудакова. Она, как всегда, энергична, интересна, даже необычна, а отдельные ее сентенции я отношу за счет очень формальной логики. Она, например, не понимает, что революцию (кроме "оранжевой"), никакими силами сделать нельзя, это явление стихийное, и Ленин тоже никак не смог бы захватить Россию, если бы Россия сама не призвала и не захватила Ленина. И в революции 17-го года Россия совсем не очутилась на обочине: что, Франция во время Великой французской революции тоже была на обочине? А в конечном итоге Россия оказалась великой державой. Мне интересным показался ее пассаж, как она агитировала против советской власти среди шоферов такси - правда, она призналась, что раньше на такси ездила, а теперь нет. Но ведь мы, Мариэтта Омаровна, живем не ради материальных ценностей, а ради духовных. И я уже давно не езжу на такси.
      Мы не можем относиться к истории как только к событиям, которые минули - и все. И пусть себе стоят идолы этой истории. Мы обожаем иконоборчество, во что бы то ни стало надо снять Ленина со всех пьедесталов - не дай Бог, какая-нибудь бабушка что-либо хорошее скажет внуку на его вопрос: а это что за дядя? Ведь бабушки такие глупые, они никогда не смогут объяснить внуку диалектику истории!
      Сегодня Прощеное воскресенье. Господи, прости меня и за еретический грех собственного осуждения!
      16 марта, среда. В Париже тепло и радостно. Париж, его люди, его общий дух отличаются неагрессивностью. Поселили меня в отеле "Конкорд" возле вокзала Сен-Лазар, в одноместный номер, но с такой немыслимой роскошью и по такой дорогой цене, что мне стало страшно. Имело, конечно, значение мое звание члена коллегии министерства. Пусть это престиж учреждения, но всё равно душа за государственные деньги болит. Чувствую себя неуютно, не на своем месте, как лакей в хоромах. В общежитии для рабочих в Сен-Дени мне было как-то увереннее. Тем не менее уже в маленьком электрическом чайничке, который мне подарила в свое время Барбара, вскипятил на лакированном столе чай.
      Но на этом мое хулиганство не закончилось. Вышел из гостиницы - район вполне демократический, хотя и рядом с вокзалом, в маленьком магазинчике купил сто граммов настоящего "рокфора", о котором уже забыл, у нас в стране его сменил некий суховатый аналог - "дор-блю". Какая забытая вкуснятина! Заел нигде в мире так не хрустящим батоном. Какая божественная прелесть! Помнил ли я в этот момент о посте?
      Вечером, воссоединившись в автобусе, наши писатели мирового и российского уровня дружно поехали на прием в Дом книги. Совершенно чудная атмосфера старинного особняка возле музея Орсе, на минуточку освобожденного от бумаг, компьютеров и посетителей. Писатели и немногие приглашённые без остановки пили воды, соки (это моя добыча), шампанское и, возможно, что-то более крепкое. Раскрепостились.
      В моей гостинице живёт и Д. А. Гранин, утром пойду с ним завтракать.
      17 марта, четверг. Утром, действительно, сначала завтракал с Д. А. Граниным - как накрывают шведский стол в дорогих гостиницах! - а потом в течение часа гуляли. Дошли до Гранд-опера, купили экскурсионные билеты и
      посмотрели фойе и парадную лестницу. Была еще галерея с театральными портретами и рисунками, но Д. А. ходит не быстро, и мы экскурсию сократили. Сначала о самой Опере, которую я осматривал с пристальным вниманием, особенно после визита В. В. в Большой. Французы воистину люди расчетливые - делали на века: мраморные ступени, мраморные полы, мраморные перила на лестницах. Немыслимая пышная, как женские груди и турнюры того времени, роскошь - вовсе не декорация, производит впечатление массивной подлинности. Ремонты - дело хлопотливое и тяжелое, здесь не Москва, за деньгами следят, государство не очень любит, когда на нем неконтролируемо зарабатывают. Опера - воистину имперская роскошь, ничего подобного у нас нет.
      Перед зданием Оперы, почти возле дверей, встретили замминистра Л. Надирова. Даниил Александрович его хорошо знает по Ленинграду. Раскланялись, разошлись. Был Л. Надиров свеж, ясен и доброжелателен. Сказал, что вместо Лесина введен в президентский совет по книгопечатанию.
      19 марта, суббота. Писал ли я, что в Париже весна, днем температура поднимается иногда до 20 градусов, кое-где цветут сливы? По городу я, собственно, еще один не ходил, он проносится в окнах машины, в скучных, но удобных подробностях метро. Собираю слухи. Шофер Сережа, возящий иногда нас с Граниным на выставку, с преувеличениями, как бы оправдывающими его эмигрантскую сущность, рассказывает, что это социалистический рай, государство строго следит за каждым: нет нищенствующих стариков и нет бездомных собак. Впечатления мои пока все столпились на узком пространстве нашей русской экспозиции, где не стоит ни одной моей книги, на воспоминаниях о вчерашнем приеме в Елисейском дворце. Может быть, написать рассказ "Прием"? Что, интересно, возникло в душе у В. П. Аксенова, члена комитета "Выборы-2008", когда "тоталитарист" Путин жал ему руку? Какое честолюбие владеет Вознесенским, когда он для рукопожатия прибывает на прием, не будучи даже в состоянии стоять? На приеме в министерстве культуры ему поставили стул, а когда он чуть не упал в Елисейском дворце, я прочел ужас на лице Зои Богуславской. Разве отшлифуют подобные посещения и рукопожатия двух президентов качество ее собственной якобы прозы?
      С8 до 9 вечера "Творческая встреча с Сергеем Есиным в магазине
      "ИМКА-пресс".
      21 марта, понедельник. Добрался вечером до телевидения, до наших российских новостей. И сам смотрел гигантский телевизор, который у меня в номере, и что-то слышал в машине от коллег. Путин на следующий же день после рукопожатий с нами улетел через Киев в Москву. В Киеве встречался с Юлией Тимошенко. Я понимаю, что его фраза "Деньги не имеют стыда" - от его частых вынужденных встреч с ворами, не менее явными, чем премьер Украины Тимошенко, но она, судя по заявлениям нашей прокуратуры, - самый патентованный. Я разглядывал Путина, пока в Елисейском дворце он стоял со мною рядом - бледная, чуть пигментированная кожа на шее, хорошие розовые ногти; когда он поднимал руку, от него исходило постоянное напряжение, как от трансформатора. Теперь всё это внимательно фиксировала Тимошенко, в обиходе обаятельная и милая женщина.
      В Киргизии, как показали в ночных новостях, огромные митинги оппозиции, недовольной выборами в парламент и требующей отставки Акаева. Это всё в Оше и Джелалабаде. А в бывшем Фрунзе по поводу тех же выборов прут гуляния. Во время выборов, конечно, как и везде на российском и постсоветском пространстве, были и подтасовки, и подлоги. Выборы сегодня - вещь приблизительная. Акаев не самый обаятельный президент, слишком много честолюбия и жажды власти стоит за этим ученым. Как и везде, здесь клан и деньги. Если власть не от Бога, а от политтехнолога, почему бы ее не отнять. В Киргизии, как и на Украине, готовятся варианты и будущих российских политических схваток. Многое еще ожидает нашу страну, но не стабильность. Какое отчаяние, какая тоска наступает, когда видишь эту нечестность, коррупцию везде: во власти, в литературе, в политике!
      24 марта, четверг. Никогда еще с такой вожделенной страстью не уезжал из Парижа. Поздно вечером собрался, заталкивая всё в чемодан, - какое было искушение повыбрасывать все эти книги, но решил, что, даже если будет
      перевес, все равно увезу. Увез брошюры, планы, все бутылки вина, подаренные мне здесь, увез и десять маек, которые купил для наших работяг. Отчетливо понимаю, что профессура найдется, а слесарь - никогда, слесарей надо удерживать. Последний раз утром за шведским столом съел фруктовый салат и корнфлекс с горячим молоком, кусок сыра, выпил кофе. И хотя был абсолютно уверен, что автобус с нашими писателями за мной не заедет, ждал лишних 20 минут, потом сел в такси и отдал 40 евро до аэропорта Шарля де Гол-ля. Писатели уже были там, они размягчились, настроенные на московскую жизнь, Татьяна Никитична Толстая мне даже улыбнулась. Тут же выяснилось, что Дмитрий Александрович Пригов забыл в гостинице куртку и шапку. Мне это очень знакомо, сам такой. Рассказали, что Вознесенский еще на несколько дней останется в Париже: упал в ванной, разбил голову. Вообще странно, зачем его сюда притащили - на моих глазах он практически два раза уже терял сознание, один раз на приеме в министерстве культуры, второй раз на приеме у президента. Вдобавок ко всему он почему-то решил жить в отдельном номере, так что, думаю, он с разбитой головой лежал один какое-то время в этой чертовой французской ванне… Чье честолюбие руководит поступками этого человека? Его собственное или это воля "пославшей его жены"? Старость и уход со сцены такая тяжелая вещь, за этим надо внимательно присматривать.
      26 марта, суббота. Умерла Клара Степановна Лучко. Это актриса, которую я не только любил, но ещё и очень хорошо знал по фестивалю в Гатчине. Когда-то из-за "Кубанских казаков" я прогуливал школу - в день премьеры этого фильма я смотрел его раза четыре. Я лет на десять её моложе, наверное, так никогда и не почувствую себя свободным, не связанным никакими обстоятельствами. Клара Степановна так волновалась за своего мужа Дмитрия Фёдоровича Мамлеева, за его здоровье, а вот он ещё, к счастью, жив.
      Много думал о своей дальнейшей жизни вне института. Боюсь ли я этой жизни?
      28 марта, понедельник. Полный рабочий день выдерживаю уже с трудом. Может быть, это связано с тем, что уже 12 лет по-настоящему, как положено, как рассчитано для человека, ведущего преподавательскую деятельность (56 дней), не отдыхаю. А может быть, и возраст постепенно накрывает своим серым крылом…
      1 апреля, пятница. Ехал из театра на машине. По радио объявили о новом призыве в армию. Всего должны набрать 157 тысяч человек, в Москве по плану будет призываться 5 тысяч молодых людей, это просто смешно! Я мысленно прикинул, сколько денег заплатят родители военкомам, врачам, клеркам в погонах из военкоматов.
      7 апреля, четверг. Отчетливо сознаю, что пишу свой дневник отчасти еще и на публику. Это мой собственный роман, роман моей жизни, который я сам строю. Если этот роман-дневник и не имеет художественных подробностей, то зато несет в себе подробности этнографические, временные, подробности сегодняшней жизни, и это тоже важные свидетельства. Я вообще не очень хорошо понимаю, из чего складывается писатель. Ведь далеко не только из его произведений, но и из его жизни, из того, что захватывает он в своем "гребке".
      16 апреля, суббота. Я снова еду в Китай. Маршрут известен, для меня не очень интересный, но втайне я всё же жду перевода "Имитатора". Все дела в институте я привёл в относительный порядок, даже на две недели вперёд провёл свои семинары.
      18 апреля, понедельник. Утром на подлете проснулся с дикой головной болью. Особенно отвратительно чувствую себя оттого, что не чищены зубы. Скоро, наверное, наступит период, когда никуда летать не буду.
      Как всегда в Пекине, подивился, по контрасту с только что промелькнувшей в Шереметьево нашей жизнью, пустынности аэропорта, быстроте регистрации, четкости работы таможни и практически немедленной выдаче багажа. Перевел свои часы на пять часов вперед.
      Встретил нас все тот же неутомимый Хуанбо из Китайского авторского общества. Лена Полянская везет ему сметану, которую он очень любит. В этом году мы гости не министерства, а Общества, поэтому встреча пожиже и автобус поменьше. Долго едем по улицам. Цветет сирень и какие-то весенние,
      желтые цветы на деревьях. Я все время думаю о том, что в большом городе молодому человеку или девушке встретить себе пару, наверное, труднее, чем в деревне. Так же давно уже размышляю, чем отличается грандиозный своими масштабами Пекин от других столиц мира и, в частности, от Москвы. Он почти на всем протяжении держит масштаб и облик центра, не допуская вовнутрь нищету и убожество окраин.
      Гостиница тоже не такая роскошная, как в прошлый раз, но очень удобная, цивилизованная. У меня почти двухкомнатный, с глубоким альковом, номер, тут же ванная комната со встроенной в нее душевой кабиной, очень удобно. В номере миниатюрный прибор, питаемый горячей и холодной водой. Вода поступает из специального резервуара, наподобие тех пластмассовых бутылей с питьевой водой, которые продаются у нас. Зря я тащил свой кипятильник!
      К пяти поехали в Авторское общество. Тот же зал, та же выставка по стенам из книг, тот же шкаф с переведенными и ждущими своего перевода книгами. Опять трое от руководства обществом и уже не четверо, как прошлый раз, а трое нас. Лица знакомые, я переписал имена, которые на карточках стояли перед каждым. Еще раньше я понял, что китайцы сейчас переводят только политическую, детективную и в лучшем случае познавательную литературу. У Лены были узкофункциональные интересы - договоры, которые она привезла. Здесь - Горбачев, Жорес Медведев, Лужков, который отдает свою книжку без гонорара… А чего мне терять? Несколько подзаведенный Парижской выставкой, я стал гнуть свою линию. Скорее даже потому, что иначе висело бы молчание. Начал с вопроса: почему современную китайскую литературу почти не переводят в Москве, почему она значительно менее известна, чем, скажем, японская? Разговор не был особенно долгим, у меня, собственно, уже появился ответ на эту мысль. Он "стоял" у меня за спиной, на стенде: Людмила Улиц-кая, Марк Харитонов, Михаил Шишкин со своим "Взятием Измаила" - три книжки русских писателей, вышедшие ничтожным для Китая тиражом по 7 тысяч экземпляров и до сих пор не распроданные. Но на что тогда ориентировались издатели? Только на звание Букеровского лауреата? Или опять на какие-то советы из Москвы? С другой стороны, книги молодых китайских писателей выходят тиражами до миллиона экземпляров и раскупаются! А разве мы видим эти книги, разве они у нас переводятся? Все это отдано на откуп или организациям, где в "советчиках" старое руководство, или прежним переводчикам, которые не хотят видеть непривычное. А что, например, могли бы китайцам посоветовать перевести В. Н. Ганичев или Ф. Ф. Кузнецов? Да они и не читают ничего. Всю ответственность за это положение надо возлагать на оба, китайское и наше, посольства, на руководство культурой в обеих странах. Но, с другой стороны, я отчетливо представляю, что и в Пекине, и в Москве могло бы работать по самостоятельному и окупающемуся издательству.
      Позвонил по телефону в Москву: умер Слава Дёгтев. Я так на него надеялся в литературе! Умирают ученики - как всё на этом свете зыбко…
      24 апреля, воскресенье. Утром из окна долго смотрел, как где-то внизу, над кварталом сравнительно невысоких домов - от трех до пяти этажей, - летала стая голубей. Они долго кружили, будто в ущелье, не решаясь подняться кверху. Среди удивительных, просто фантастических по форме небоскребов расположены островками жилые кварталы. Иногда видно, что здесь, в отличие от офисов, жизнь довольно трудная: почти на каждом окне висит белье, живут, по всем приметам, скученно и довольно скудно. Это даже не контрасты капитализма, а контрасты жизни. То попадется старик, разбирающий выброшенные в мусорную камеру из отеля мешки с мусором. Сортирует он эти мешки или выбирает оттуда что-то для себя ценное? То другой старик продает, стоя на одном месте весь день, со своей тележки обувные стельки. Здесь, кстати, свои реформы, и уж точно крестьянам в смысле медицинского обслуживания тоже лучше не будет.
      Честно говоря, когда Хуанбо повез нас в деревню неподалеку от Пекина, я заранее предположил, что это будет какая-нибудь показуха, эдакий колхоз имени Ленина. Так оно отчасти и было. Жарко, похоже на Узбекистан, такие же чистенькие парадные улицы, свежеполитые цветы в бетонных вазонах, почти полное отсутствие прохожих, две большие гостиницы для туристов, в общем - выстроенная по линейке показательная деревня. Идея была такова: на месте каждого
      старого дома обычной деревушки Hancunhe построить новые, вернее, даже виллы, площадью от 270 до 350 квадратных метров. Всего таким образом "реконструировано" свыше пятисот усадеб. Построено так же, как и раньше, довольно тесно. Но дома прекрасные - роскошные спальни, кухни с привозным газом, несколько ванн в каждом доме. Подчеркивалось, что это первая подобная деревня.
      9 мая, понедельник. Уже в девять часов уткнулся в телевизор. В Москве накрапывает дождь. Путин вместе с супругой - как я не люблю этого отвратительного официально-мещанского лицемерия, когда жен называют супругами, может быть, современных демократических деятелей это приближает к осознанию себя владетельными особами? - итак, Путин и его жена Людмила под зонтом, который магически убирался, когда дождичек делал паузы, принимали высоких гостей, президентов и премьер-министров, у 14-го корпуса Кремля (кажется, это бывшее здание Сената, а может быть, то, что при Сталине построено на месте Чудова монастыря?). Гости подъезжали на лимузинах к началу корпуса, еще на площади, и по ковровой дорожке шли по направлению к Спасской башне. Он и его жена - которая, помним, попала впросак со шляпкой на приеме у английской королевы - тут держались с большим достоинством. Я впервые понял, что не зря мы затеяли такое сверхдорогое мероприятие с Днем Победы. Все это немало способствует возвеличению нашей державы. Во всем этом был и другой смысл: показать, что страна как бы вынырнула из хаоса "перестройки". И в целом это удалось. Даже те, кто, казалось бы, не жаждали ехать в Москву, в силу обстоятельств были вынуждены это сделать. Зачем же давать дорогостоящий спектакль для малого числа зрителей?
      Красная площадь декорирована в духе времени: орден Победы на здании Исторического музея и декоративная стенка, закрывающая спереди Мавзолей В. И. Ленина. Он к этой победе никакого отношения не имеет. Так сказать, щадили деликатность гостей. Приехал, кстати, бывший король Румынии Михай, один из кавалеров ордена Победы. Впереди на синих креслах сидели Путин в центре, Ширак и Буш - по бокам. Так сказать, была представлена новая, как некоторым видится, Большая тройка. Боюсь, что это не совсем так. Вчера, когда показывали прибытие глав правительств и мировых лидеров в Москву, мельком сообщили, что глава Китая прибыл на таком большом авиалайнере, что во Внукове не нашлось подходящего трапа. Сопоставление, навеянное и моими последними поездками в Китай.
      В своей речи Путин не упомянул ни имени Сталина, ни имени основателя нового государства Ленина. Между прочим, вопреки политическим соображениям В. В. и мнению М. О. Чудаковой, кажется, в Якутске - передавало вчера телевидение - установили памятник Сталину. У народа своя точка зрения и на жертвы, и на историю. Речь свою Путин произнес, вернее прочитал, очень хорошо, он самый лучший из всех лидеров последнего периода в смысле ясного и выразительного чтения речей.
      Воистину, кроме гуманитарной причины был повод собирать народ: парад прошел идеально, как при Сталине. Я бы даже сказал, что подобной воинской выправке мог бы позавидовать и сам Фридрих Прусский.
      И у ветеранов, которые ехали в автомобилях, и у ветеранов, которые сидели на трибунах, на глазах стояли слезы. Это понятно: им вспоминалось не только величие свершенного, но и их молодость в то время. В детстве я завидовал не столько тому, что они воевали, сколько тому, что прошагали через такие замечательные иноземные страны. Путешествовать было уделом Молото-ва и Литвинова, сам Сталин сидел сиднем в Кремле. Мог ли я тогда предположить, что увижу и Берлин, и Париж, и Нью-Йорк? Ветераны плакали, я думаю, что те, кого провезли по Красной площади на довоенных полуторках, не считали, что их использовали как статистов. Ведь не каждому довелось по главной, притом пешеходной, площади страны не пройти, а проехать. Но почему одни на трибунах, а другие - на машинах? Одни зрители, другие по-прежнему гладиаторы. Упомянули все-таки имя генерала Варенникова, знаменосца Победы в 45-м, но не показали его крупно. Вот и опять свидетельство, что не умеем мы или не хотим - зависть, боюсь, русская черта - создавать мифы о своих героях. Мельком, на трибуне, но крупно показали Ельцина. Он выглядит радостным душевнобольным, которому пообещали конфетку. Иногда
      во время трансляции - вели ее двое дикторов, Анна Шатилова и Игорь Кириллов, две советские легенды, которых в свое время поторопились убрать, дабы и своим видом не напоминали об ушедшей эпохе, - рассказывали о судьбе того или иного ветерана, звучало это фантастично! В связи с этим вспомнились чьи-то слова: каждому бы воевавшему единовременно по пять тысяч долларов и ежемесячно - по пятьсот. По себе знаю, как трудно доживать, не зная, на какие деньги тебя похоронят.
      10 мая, вторник. Тороплюсь записать вчерашнее впечатление от замечательного концерта, состоявшегося на Красной площади. Это монументально, художественно заострено, невероятно трудно по исполнению. Думаю, что актеров было задействовано не меньше, чем зрителей. Среди актеров, певших песни военного времени, оказалась даже Патрисия Каас. Ее номер и как она покидала Красную площадь на военном джипе с флагом Франции - это художественный апофеоз спектакля. Почти не было наших исполнителей, скомпрометированных эстрадой. Вообще, вчера был странный день: многие из нас вдруг снова почувствовали себя гражданами великой державы, какой Россия уже вряд ли является. Какое родилось вдохновенье, какая гордость за страну и себя!
      Уже дома вперился в "Семнадцать мгновений весны", которые по НТВ идут серия за серией весь день подряд. Самое поразительное здесь - режиссер этого гениального сериала Татьяна Лиознова. Как очень серьезный художник она, на первый взгляд, должна была бы отказаться от детективного материала. Сразу ли увидела она в сценарии легендарный фильм, или все получилось случайно? Впрочем, гениальный человек непредсказуем.
      В Подмосковье сгорела еврейская синагога. Очень жаль, это уже почти памятник истории - ее построили тайно в тридцатые годы в знаменитой Малаховке. Как всегда, спасали ее местные русские жители, как всегда, евреи сказали, что ее подожгли антисемиты. И в Берлине открыли потрясающий памятник евреям, погибшим от холокоста. Лабиринт из бетонных кубов, расположенный на площади, равной почти двум футбольным полям. В этой интерпретации и холокост выглядит по-другому, без какой-то исключительности в своей праведной горестности. Если бы что-нибудь подобное сделать и у нас, записав на глыбах имя каждого погибшего в Отечественной войне.
      11 мая, среда. Из того, что не записал вчера. Резкое выступление Путина на пресс-конференции по поводу назойливого канюченья прибалтийских стран в ожидании русского покаяния. Конечно, у меня бытовая точка зрения, к тому же надо помнить, что огромное число наших соотечественников живет там, поэтому обострять нельзя. Но чего же они хотят: чтобы мы покаялись в том, что они не стали немецкой прислугой, а остались нацией, что большое количество эстонцев, латышей, литовцев выучились в Москве, что они через русский язык приобщились к мировой культуре? А если мы не покаемся, что "оккупировали" когда-то Прибалтику на основе пакта Молотова - Риббентропа (который стал ответом на Мюнхенский сговор с Гитлером Англии и Франции, согласившихся на аннексию чешских Судет), они что, откажутся от наших нефти, газа и электричества? В этом они видят смысл библейского мероприятия? Почему же они все так хорошо говорят по-русски? Мы ведь в школе эстонский, латышский и литовский языки не учим, не та, знаете ли, репутация и возможности. А они почему-то стараются, чтобы их дети знали не только английский, но и русский. Может быть, торговать удобней, удобней получать льготы? Путин правильно сказал: "Оставим навсегда эту тему". Так что прощай, самостийная Прибалтика, живи с миром. По-моему, у Ивлина Во (я, кажется, об этом где-то писал) есть определение эстонцев или латышей как лучших кучеров. Разделяют ли они уверенность фонвизинского Митрофанушки, что везут свой экипаж всегда в нужном направлении?
      Иногда очень хорошо читать газеты оптом: у меня на стуле возле кровати лежит "Литературка" уже за несколько недель. Прочитал огромное письмо деятелей искусств по поводу статьи О. Кучкиной в "Комсомольской правде" - письмо подписали и Афиногенов, и Богин, и Исаков и многие другие. Это по поводу покойного Владимира Богомолова. Дорогая Оля разыскивает какие-то его тайны - еврейское происхождение, неточности в биографии, претендентов на соавторство, - как будто чьи-то письма или рассказы могут создавать
      произведения такого уровня, какого достиг он. Это бесстыдная грязная возня, и в роли нечистоплотного журналиста выступает человек, всю жизнь претендовавший на звание драматурга! И в том жанре у нее были несомненные удачи. Но тут ее страсть к сценическому обострению сродни копаниям желтой прессы в подробностях биографий Чайковского, Вийона или Рембо. Угомонись, подруга! Великие люди - как Солнце, они не пострадают от лишнего пятнышка, обнаруженного бесцеремонным папарацци. А ведь какая красивая была в юности девушка! И умненькая. Чего на жизнь обижаться?
      12 мая, четверг. Я опять завален кучей литературы и "объектов" на премию Москвы. Среди прочих все та же Ветрова. Ей уже надо давать премию просто за настойчивость, и на следующий год, если все будет в порядке, так, наверное, и сделаем, присоединив к ней еще пару ребят из поэзии. Премия Москвы постепенно становится неким легкодоступным источником. Привезли, например, три кассеты, связанные с Московским международным фестивалем имени Михоэлса. Здесь много всего, но в том числе "Еврейские мотивы в мировой культуре", "ГАБТ России и гала-концерт "Да будет мир!", посвященный 55-летию государства Израиль… Я еще не смотрел, может быть, это материалы и стоящие сами по себе, но, конечно, они вторичны, скорее организаторская, чем творческая, деятельность. Восхищает позиция подателей, полная их уверенность в том, что именно это достойно, а ведь сколько разных других фестивалей было, и никто из устроителей такой инициативы не проявлял. На столе лежат и книги Романа Сефа, его стихи, многие из которых я читал, и это всё крепко, с мыслью и душой. Я также прочитал и книгу Борташевича, совсем не только собрание рецензий по Шекспиру. Какой наблюдатель, какое перо, какой журналист! И вообще, сколько всего интересного. Обязательно все это прочту.
      23 мая, понедельник. У нас два вида дополнительных стипендий: первая - от Союза ректоров, то, что, кажется, дает Москва, вторая - так называемая стипендия АПОС. Не знаю, как это расшифровывается, но и ту и другую мы добавляем к обычной, и практически процентов семьдесят студентов у нас охвачено этими видами стипендий. Так что, когда студенты жалуются, что у них стипендия 300 рублей, они лукавят, она у них вдвое больше. Но дело не в этом, две дополнительные даются в основном людям неимущим, а для этого нужны документы, и вот вчера я, проверяя приказ, взял эту папку. Какая бездна у нас ребят, живущих без отца или без матери! Какая тьма детей-инвалидов, есть даже пострадавшие от Чернобыля. Как мало получают некоторые родители! Почему же в нашем институте нет ребят из богатых семей, и неужели вся Россия живет в такой скудости? Для себя решил, что ругать, громить и вязаться к студентам буду меньше.
      Хорошо, что мы их хоть кормим в нашей столовой бесплатно. В связи с этим возникла такая мысль: наши заочники любят "оторваться" - первые дни после приезда на сессию, когда еще есть деньги, гулянка в общежитии идет вовсю. Да она и потом не кончается, разве только чуть скромнее. Ах, эти возвышенные беседы под рюмку вина или бокал пива! Так что, если бы мы их каждый день не кормили, они порасчетливее бы и пили и гуляли, а сейчас знают, что с голоду не умрут.
      25 мая, среда. Опять остановился, опять ничего не пишу, опять занимаюсь внешней жизнью, скорее административной, и глохну как личность. Собственно, записать надо три события: экспертный совет "Открытая сцена" в Министерстве культуры, Клуб Рыжкова и грандиозную катастрофу в Москве, связанную с отключением электроэнергии.
      Сначала появились какие-то глухие слухи, что одна за другой останавливаются станции московского метро, потом выяснилось, что энергокризис затронул Тульскую и Калужскую области. Не смотрел телевизор, поэтому мог только догадываться по рассказам очевидцев, как чудовищно отразилось всё это на столице. Даже представить себе трудно тёмные станции метро, старых людей, которых надо было выводить по неподвижным эскалаторам, а иногда и по шпалам в туннелях… Вставшие лифты, где находились люди. Вот и до нас добралось то, о чём мы читали раньше: язвы американского образа жизни. Вспомнилась энергетическая катастрофа в Нью-Йорке, во время которой в лифтах погибло 143 человека, смутно всплыл в памяти кризис 70-х годов…
      Президент в это время находился на праздновании столетия Шолохова в Вёш-ках. Он выразил мнение, что виновато управление РАО ЕЭС во главе с Чубайсом, которое всё занимается "головным" (это слово вставил уже я) реформированием, а не занимается текущими работами. Но казачьи пляски продолжились. А казалось бы, президенту надо срочно приехать в Москву, собрать Совет министров, уволить и Фрадкова и Чубайса и только тогда уехать обратно на Дон и продолжать плясать. (Какое-то замедленное зажигание, как и в реакции на катастрофу с атомным крейсером "Курск".)
      26 мая, четверг. По телевидению продолжают обсуждать события, связанные с энергетическим кризисом. Время Чубайса. Показывают то фабрику, где погибло поголовье кур, то роддом, в котором умер недоношенный младенец. Выяснилось, что в эти дни в Москве практически остановилось уличное движение, так как не работали светофоры. Все говорят об огромных убытках. Нажились только таксисты, которые, в отсутствие электричек до аэропорта Домодедово, стали брать по 200 долларов за проезд. На телевидении появился Чубайс, без обычной своей хитрой ухмылки, извинился перед потребителями электричества за "краткие перебои" в снабжении, допущенные и по его, Чубайса, вине. Это заставило вспомнить строчку из парижского стиха Маяковского: "Изнасилуют и скажут: "Пардон, мадам!" Его декоративно даже вызвали в прокуратуру, где он пробыл четыре часа. Он сказал, что РАО ЕЭС готово оплатить ущерб. Но если задуматься: а из чего это РАО сможет покрыть народные убытки? - станет ясно: из того, что вновь повысит тарифы, многим откажет в справедливых исках, особенно бедным. Я, например, не буду жаловаться, что у меня потекли котлеты в отключенном холодильнике, но за гибель тысяч кур на птицефабрике придется заплатить все же и мне, в числе других мелких потребителей. Так что всё опять-таки получат с беднейшего слоя.
      Все эти скандалы выявляют сущность власти. В качестве иллюстрации приведу и такой пример. Не успела Америка заговорить об экстрадиции Адамова, как русские также потребовали выдачи этого министра, которого до сих пор считали, очевидно, порядочным человеком. Думаю, тут боязнь не того, что, очутившись в США, он раскроет наши атомные, известные ему, секреты, а что назовет подельников. Какая грусть - сегодняшняя жизнь!
      1 июня, среда. Ехал на работу в машине - сам за рулём, - обнаружил из радионовостей: сегодня День защиты детей. К нему, оказывается, все хорошо подготовились. Вечером по телевидению будет передача об А. С. Макаренко, авторе книги "Педагогическая поэма". Передача называется "Тайны семейной жизни Макаренко". О тайнах можно догадаться, они, собственно, как и у многих педагогов, прозрачны. В рекламе уже дан намёк: "На похороны Макаренко его жена не пришла (не явилась)".
      В машине, по радио же, услышал два материала: состоялась коллегия МВД, где было объявлено, что в стране 2 миллиона неграмотных детей и 700 тысяч бездомных детей и детей-сирот. На этом фоне с особой душевностью прозвучало интервью (фрагменты, записанные на магнитную плёнку) Людмилы Путиной, которое она дала в Милане на встрече российских и итальянских детей. Дети эти особенные: они пляшут или поют, со временем из-за них будут драться Большой театр и Ла Скала. Дети - высокоталантливые, естественно, - должны сегодня узнавать мир. Людмила Путина рассказала также, что они с мужем никогда не жалели денег на образование своих детей и на изучение ими иностранных языков. Девочки, которым одной 18, а другой 20, владеют несколькими языками и дома они обязательно говорят на трёх языках. Людмила Путина как филолог призывала говорить правильно, сожалея, что раньше пользовалась словечками из быта. Несколько раз, правда, первая леди употребила слово "общаться", у меня от него в устах интеллигентного человека оскомина.
      Сегодня же начинаются экзамены в школах, выпускники пишут сочинения, передали темы, такое ощущение, будто что-то повернулось: здесь и поэзия Маяковского, и Некрасов, и Солженицын. Уже исчезли любимые темы прежних годов: и Мандельштам, и Бродский, и Войнович. Воистину, "позолота вся сотрётся, свиная кожа останется".
      6 июня, понедельник. Сегодня двое похорон. Умер Игорь Ляпин, наш преподаватель, неплохой традиционный поэт, функционер в Союзе писателей.
      В институте работал до последнего дня, уже к больному ребята ходили к нему домой, и он там проводил семинар. Союз писателей России - это особая организация, у нее огромное количество свободного времени, и они затеяли прощание с покойным на Митинском кладбище, а это значит провести там почти весь день, ни для чего другого времени после этого обширного мероприятия уже не останется. На похороны в 10 часов уехала Г. И. Седых, а мне с ним проститься не удалось.
      7 июня, вторник. К трем часам поехал на открытие памятника Александру Второму. После романа о Ленине меня почему-то страшно в эту область потянуло. Памятник поставили около храма Христа Спасителя. Конечно, надо было предусмотреть, что памятник собираются воздвигнуть на том месте, где раньше стоял памятник Александру Третьему. Всегда непрочно, когда один памятник ставят на пьедестал или на землю другого. Понятно, что возвращать Александра Второго сюда нельзя. Сам памятник архитектора Рукавишникова мне кажется одним из наиболее удачных за последнее время, как и доска Соколову-Микитову. А сколько всего мы накидали в Москве неинтересного и формального! Памятник замечательно вписан в бугор возле галереи Глазунова. Над ним кусок ротонды с надорванным кольцом. Немудреный, но выразительный символ. Лужков, выступая, допустил несколько неточностей, но, в общем, говорил интересно и смело. Упомянул две фамилии: Коха, занимавшегося деньгами на этот проект, и Немцова - этого за энтузиазм. Тянет Немцова к царям: только что в "Труде" появилась еще одна статья, что в Петропавловском соборе мы похоронили не Николая Второго, наш замечательный борец за капиталистическое будущее состоял тогда председателем комиссии. Немцов был тут же, я обратил внимание, сколько в нем силы, здоровья и выхоленности. Столько врать и с таким романтизмом! Знаменательным в речи Лужкова было и то, что он процитировал Ленина. Может быть, за этим я и приехал - убедиться, что без этого героя наша сегодняшняя историческая жизнь все же невозможна.
      10 июня, пятница. В министерстве опять состоялся экспертный совет по наградам и званиям. У нас всё ругают чиновников, а они быстро и очень точно ориентируются - после двух или трех разгромов списков, представленных на наш совет, новый список таков, что к нему невозможно придраться, все выверено и стеклянно. Отшлепали все за полчаса почти без заминки, и я еще успел заехать в Московское отделение Союза, где вручалась благодарность Президента к юбилею.
      После совета здесь же, в зале коллегии, переговорили со Смелянским, который жаловался, что министерство отнимает у него ставки. Нас всех, творческие вузы, еще держащиеся за свою особенность, разобьют и отнимут последнее, если мы будем бороться поодиночке. В разговоре я, меньше всех страшащийся этих перемен, выдвинул идею создания некоего союза московских творческих вузов. Только нечто подобное может огородить нас от произвола. Смелянский сразу же предложил на должность руководителя этого союза О. П. Табакова. Но это не совсем то, о чем я думал. У власти надо не просить, а требовать. Я считаю, что основное, в чем проигрывают современные писатели, это их разобщенность и стремление примазаться к власти. Войди писательские союзы в прямую политическую конфронтацию с властью и начни требовать, дело пошло бы по-другому.
      Переговорил и сЮ. М. Соломиным. Он прочел мою статью в журнале "Российская Федерация сегодня" и абсолютно со мной согласен. Ему было приятно, что его театр и театр Т. В. Дорониной я назвал единственными театрами в стране, сохраняющими русскую классическую традицию большого театрального спектакля. Большой стиль, почти утерянный в России. Но тут же я получил от Соломина и маленькую жалобу: вот вы, Сергей Николаевич, обещали мне Дневник, моя жена ваш постоянный читатель… Нужно послать.
      15 июня, среда. Сегодня вручали дипломы. Всё как обычно: моя речь, каждый из выпускников выходит к эстраде, расписывается, я жму руку, вручаю диплом, вручаю мою книжку "Власть слова". Девочки все приодеты в торжественные платья, уже не дети, обольстительные молодые женщины. Иногда я заглядываюсь на их шейки, и с высоты мне открываются пейзажи ниже воротничков. Слава Богу, закончила и младшая Шалиткина, Таня, девочка хорошая и
      добрая. Из "наших" закончил институт и Ваня Сотников, сын Тани Сотниковой. Потом пришла очередь Саши Фомина. Я вручил ему тысячу долларов, прочитал письмо Марка Авербуха.
      16 июня, четверг. Сегодня вдруг внезапно понял, что закон, отменяющий налоги на имущество, передаваемое близким родственникам, опять-таки сделан на благо крупным владельцам. Он всех чешет под одну гребенку. Одно дело без налога бабушкина однокомнатная квартира, другое - комплекс заводов, "приобретенный" папулей во время приватизации.
      17 июня, пятница. Поразительные сообщения получаю из-за рубежа. И это не обязательно смурные русские люди, а бывшие жители наших советских окраин. Так они долго просили самостоятельности и государственности, так настойчиво, так много говорили о русском гнете, а чуть дали им свободы, сразу же разбежались на запах иностранной копченой колбасы. И не говорите о столь ненавистной мне политкорректности. Милая девочка Искун Киракосян с 1974-го по 1979 год училась в Литинституте на отделении художественного перевода. В ее памяти все встает с ослепительной точностью: "Как бы я хотела прогуляться в нашем маленьком скверике с памятником Герцену… " Но это не получается. Милая армянская девочка живет "с февраля 2000 года в Канаде, в городе Торонто". Дальше письмо превращается в совершенно деловое, лирический взбрызг про институтский скверик будет в конце. Девочка и в Канаде хочет жить комфортно. Я об этом пишу еще и потому, что только вчера с огромной настойчивостью меня допекал некто Геворкян, который, будучи подданным Армении, добился от нашего министерства зачисления на ВЛК, окончил их, а теперь во что бы то ни стало хочет стажером, аспирантом, кем угодно, но остаться в сытно обеспечивающей приезжих Москве, да еще перед отъездом в какую-нибудь Канаду получить базовое элитное образование.
      22 июня, среда. В моём дневнике всё меньше места занимает моя внутренняя жизнь, но она, впрочем, в дневнике не фиксировалась никогда. Вехи её ни о чём не говорят, просто один слой накатывает на другой, как в уральской яшме. Разъять слои - потерять камень. Но ещё особенность: она, эта внутренняя жизнь, достаточно потаённая, даже от меня самого. Чтение, работа, встречи на работе - это основной корпус дневника, моё личное просвечивает через всё это, но не светится. Пишу последнее время скорее потому, что понимаю - надо, если не я, то кто же?
      День знаменит, во-первых, тремя совещаниями. И какая же здесь внутренняя жизнь?
      23 июня, четверг. Вечером, перед тем как идти в театр Дорониной на спектакль "Русские водевили", зашёл в книжную лавку к Василию Николаевичу.
      Все, что происходит на сцене у Т. В., меня волнует, как будто я сам во всем этом участвую. Дай Бог, но, кажется, спектакль будет пользоваться успехом у зрителя. Два классических водевиля - сологубовский "Беда от нежного сердца" и "Актер". После спектакля Татьяне Васильевне - это было и окончание сезона - что-то вручали. На вручении, к восторгу зала, был В. Зельдин. Он потом остался и на празднике, который в честь премьеры и окончания сезона устроили в буфете. Как всегда, все было роскошно, вкусно, смесь праздничности и домашности. За столом выяснилось, что Доронина и Зельдин репетируют "Дядюшкин сон", я опять подивился четкому взгляду Дорониной на репертуар и собственные возможности. Долго с Татьяной Васильевной говорили об этой ее новой роли. И тут обаятельная и изысканная женщина превратилась в холодного аналитика. "Я должна знать, с чем я выйду на сцену". Действительно, "Дядюшкин сон" играется по-новому в каждое время.
      24 июня, пятница. Получили в институте такую вот открыточку: "От кого: "Группа доверие". Индекс: 152919. "Преподавателю Литературного института. Тверской бульвар 25, Москва". Содержание: "Почему еще не взорвали Литературный институт им. Горького? Непоступивший абитуриент".
      1 июля, пятница. Уже почти неделю идет скандал в министерстве культуры. Выступая по ТВ, министр Соколов, с присущим ему невинным бесстрашием интеллигента, сказал (перепечатываю это из "Коммерсанта"): "Там уже начинается сфера полномочий агентств - рассмотрение заявок, выявляются приоритеты, и вот тут-то возникает противоречие. Потому что это и есть продол
      жение государственной политики - на что эти деньги конкретно пойдут; а можно выбрать тот проект, за который в конверте принесут откат. И это было на всех этажах прежнего министерства, я это знаю как ректор Московской консерватории, и это знает любой директор любого учреждения культуры. И это же продолжается в теперешний момент". По сути, совершенно верно сказал, и как директор этого самого "любого учреждения культуры" я смог бы это подтвердить, но не доказать. Я хорошо помню, что, даже после того как Швыдкой, в бытность министром, написал положительную резолюцию на письме о ремонте ограды Дома Герцена, мы еще долго выбивали деньги из министерства, общаясь с неким Р. Поскольку я человек скандальный, к нему все время ездил Владимир Ефимович, у которого, в конце концов, сложилось мнение, что желателен "откат". Протянутая ладонь не сверкала, но подразумевалась. Мы бы этот "откат" и дали, если бы умели это делать. Меня же, привыкшего к советской бюрократической системе, поражало, как можно волокитить, тянуть, кобениться, если решение принял министр. Это потом я понял, что у каждого была своя игра. Но когда деньги все же дали, начался второй акт с каким-то непонятным для меня тендером. Пришлось снова писать министру по поводу проведения этого самого тендера на ремонт ограды! Надо покопаться в дневнике, там любопытные есть детали. Тогда у меня возникли такие же сомнения, как и у нынешнего министра.
      Но здесь Швыдкой взъярился и полез в сражение за честь мундира собственного агентства. А что ему оставалось делать: признать очевидное, но почти недоказуемое? Криминалисты знают, как невероятно трудно доказывается факт взятки. Конечно, есть косвенные свидетельства: дачи, машины, квартиры детей, счета на подставных лиц. Да в каких только формах не выражается "откат"! Можно, например, иметь дочь в Большом театре, которая без ярких, по общему мнению, способностей вдруг делает слишком быструю и внезапную карьеру. Но это все не из области судебной практики, а из области общественного мнения. Швыдкой подал на министра, своего начальника, в суд. Я думаю, что сделал он это напрасно: выиграет он этот суд или нет, в глазах общественности пострадает, в первую очередь, репутация самого Швыдкого. Возможно, он хочет хлопнуть дверью, перед тем как уйти в полюбившийся ему шоу-бизнес?
      1 сентября, четверг. Лето трагически и быстро закончилось, дожди ещё не пошли, но стало холодновато. Открывал я учебный год в плаще. Как всегда, стоял на крыльце главного здания и удивлялся, сколько же народа мы напринимали и сколько же людей вмещает в себя наш скверик. К моему удивлению, было и много преподавателей: Смирнов и вся его кафедра, Анна Константиновна, Л. И., Леонов, Кешокова, Тарасов, даже Дьяченко.
      Открытие нового учебного года прошло достаточно хорошо. Я говорил в мегафон о праздниках, о Дне знаний, о необходимости учиться и о новой, уже чисто практической, цене знаний. Потом выступил А. Королёв, В. Костров. Ещё до этого Володя подарил мне свою книжку, которую надо будет обязательно прочесть.
      12 сентября, понедельник. Ем на кухне свою утреннюю яичницу. Телевизор включен, показывают сюжет об уходе последних израильских солдат из сектора Газа. Звучит такая информация: израильтяне решили оставить несколько синагог, не разрушая их, как они поступают с остальными зданиями. Не успел я подумать: "Ну, слава Богу, может быть, вокруг этих синагог со временем появится какой-то консенсус, какая-то веротерпимость… " Ан нет! Теперь уже арабы приговорили эти здания к уничтожению - пусть разруха, пусть бетонное крошево под ногами, лишь бы ничего не напоминало здесь о прежних обитателях. Обе стороны стоят друг друга. Или тут важно, кто первый начал рушить дома? Или мир-таки не может жить без войны, в каком-то другом, спокойном состоянии?..
      О Новом Орлеане не говорю. Он тоже все время на телеэкране. Телеэкран - последнее прибежище коллективного садизма: трупы, наводнения, аварии, другие катаклизмы. Всё это смотрится с удовольствием, с внутренним подтекстом: определенное количество несчастий всё равно в мире произойдет, но, слава Богу, мимо меня. Но в принципе вся новоорлеанская ситуация, теперь, уже с рекламными поездками Буша на военном грузовике, Буша, делающего облеты на вертолете, показала очень низкую степень единства в американском
      народе. В нашем народе единство это еще есть, но боюсь, что политика последних дней разъест и то, что осталось.
      И, наконец, главное, хотя далеко не последнее, что случилось в этот день, обозревая который поздно ночью, я удивлялся: откуда беру силы, ведь приходится действовать с полной отдачей энергии, а в общем, и всей своей жизни.
      К шести часам у Альберта Дмитриевича уже был испечен парадный пирог с капустой и грибами, Соня Луганская купила прекрасный букет цветов, небольшой, но изысканный, - и я, эскортируемый Максимом, отправился через Тверской бульвар во МХАТ, на день рождения Т. В. Дорониной. Горячий поднос я нес, держа на ладони, как заправский официант; Максим нес букет.
      Ну что ж, мы теперь всегда ждем этого дня. Это наш традиционный праздник, мы заранее знаем, о чем будем говорить, знаем, что будем хвалить одну героиню, но это доставляет нам удивительное наслаждение - говорить то, что мы думаем, говорить правду, знать, что это соответствует действительности: великая женщина, великая актриса, великая умница. Для меня, любителя поесть, это еще и некое гастрономическое удовольствие. После всех этих похожих один на другой отвратительных и несъедобных фуршетов здесь и холодец, и заливной судак, и жареные грибы, и моя любимая селедка с разварным картофелем; на горячее подали в этот раз замечательную долму в триумфальных виноградных листьях. Уйти по-английски, не прощаясь, не удалось, но в качестве прощального спича я произнес некое славословие столу и еде. Я говорил, первым или вторым, о театральной семье, о сокровенной необходимости каждому высказать свою любовь, я не очень даже помню, о чем еще. Юра Поляков говорил о театре как об очаге сопротивления, говорил о времени, когда боролись не только с советизмом, но и против совестизма… Интересно говорил Виктор Кожемяко, кажется, он сказал, что наша любовь к прежнему МХАТу и первоначальная любовь к этому новому полуконструктивистскому зданию все-таки перешла в эти стены, к этой сцене, к лицедействующему на ней коллективу. Народу было не очень много, человек сорок, сидели, как всегда, в столовой. Все хорошо поели, немного выпили, а потом раздались сладкие, как мед, цыганские песни…
      15 сентября, четверг. Еще днем, когда ехал в машине, услышал по "Маяку" передачу и понял: наш министр культуры Соколов опять не очень удачно выступил на Совете министров. Боюсь, что это результат его некоторого, как и положено музыковеду, абстрактного мышления. Да и помощники его, хоть и очень имениты (один даже с фамилией "Лермонтов"), работают, видимо, в том же ключе. Положение у нашего министра чрезвычайно трудное, начать с того, что он "варит суп из топора", ведь поддерживать огромный слой прошлой и нынешней культуры очень сложно, для этого нужны большие деньги, а их, естественно, нет, и никогда не найдутся. Опять на А. С. ополчились все те же ребята: Греф, который распределяет средства, Кудрин, который их дает, и Шойгу, который с таким блеском их тратит. Если бы на культуру давали такие же деньги, как на постоянно случающиеся в нашем государстве несчастья, будто их планируют, а когда не хватает, то организуют. Если говорить серьезно, то, практически, несчастья и нужды культуры - всё это из одного, недостаточного, корня да воровства.
      Вдруг обнаружил, что пропустил в нашей общественной жизни один "знаменательный" момент. В понедельник, оказывается, некая студентка, Саша Софронова, влепила пощечину нашему министру Фурсенко. Так что одним министрам, ведающим образованием, достается от народа, другим, которые от культуры, - от правительства. Пытались говорить, что Саша "лимоновка" и проч. Но оказалось - у нее это, по ее словам, гражданская позиция. Она, студентка университета, влепила эту пощечину своему министру за разрушение образования. Кстати, она учится у Вас. Вас. на кафедре классической филологии. Вот тебе и развращающее действие образования, и, в частности, классического. Думаю, впрочем, она понимает, что Фурсенко лишь рычаг к переводу образования на коммерческие рельсы. Но к поступку ее будет привлечено много внимания. Понятно, что в первую очередь этот поступок обращен к первым лицам государства, к той социальной политике, которая диктуется Думой, к Совету министров, лично к товарищу Путину. И на фоне тех, кто нынче
      выдвигается в парламент - Ходорковский и прочие замечательные сидельцы Лефортовской и Матросской тюрем, - на фоне их смело можно выдвинуть в парламент и дорогую Сашу, уж смелости ей не занимать.
      17 сентября, суббота. Все меньше и меньше, к моему удивлению, в моей жизни остаётся политики. Казалось бы, старый человек, которому надлежит интересоваться в первую очередь только ею, - а она уходит. Всё становится неинтересным, потому что в основе лежит разочарование. Сейчас говорят относительно социальных проектов, заявленных Путиным, как будто в нашей Конституции сказано, что наше государство - социалистическое по своему духу. Но ясно и то, что для руководящих господ социализм имеет какое-то декоративное значение, это некий ключик, открывающий ход к власти. Однако все эти приращения, с одной стороны, на фоне Стабилизационного фонда, находящегося в Америке, так малы, с другой - на много месяцев отдалены от сегодняшнего дня. В моей памяти самый крупный за все годы обман - что это поколение людей через 20 лет будет жить при коммунизме. Хотя, возможно, мы почти при коммунизме и жили. Но вот эта отдаленность обещания: либо хан умрет, либо осел сдохнет. В общем, политика уходит. Но зато интерес к литературе возрастает. Правда, не к литературе художественной.
      29 сентября, четверг. Куда же пролетают дни? Вроде бы утром приехал рано - впереди расстилался весь день, посмотрел, как переделывают гардероб, в институте теперь уже в два раза больше народа, прежний маленький и тесный гардероб под лесенкой уже не вмещает кучу пальто и курток, приходится возвращаться к прежним помещениям. Потом приходил отец Кирилла Романова, мальчика, который был исключен из института, говорил с ним, потом отвечал на письмо Н. Ивановой и сонма авторов-сценаристов, которые настаивают на продолжении использования для своих неясных для меня и не ценимых целей Гатчинского фестиваля, потом совещание по будущей конференции И. Аннинского - билеты, еда, жилье, культурное обслуживание и т. д., а потом уже наступил и ученый совет, первый в этом году.
      Разбирали проблемы, связанные с началом учебного года, государственный единый экзамен, было много разного: от утверждения выписок на докторантов до доходов от нашей коммерческой деятельности. Я громко и отчетливо сказал, что ухожу с поста ректора, и даже назвал дату моих перевыборов - после 20-го и между 30 декабря. Попутно была произнесена и фраза относительно закона: ректор - последний предел до 70-ти, проректор - до 65-то. Все всё расслышали и поняли. Я разделяю общее сожаление, потому что со мною заканчивается эта эпоха понимания и людей и их проблем, да и время наступает другое.
      4 октября, вторник. Итак, утром в одиннадцать из Шереметьева-1 улетели вместе с Л. М. Царёвой в Севастополь на "Лазаревские чтения". Это тот самый адмирал - строитель города и, кажется, потом его губернатор. Между прочим, открыл Антарктиду, открытие не меньшее, чем открытие Америки Колумбом. Колумб, Галилей, а где Лазарев, Беллинсгаузен, Ломоносов, Менделеев! Путешествие, конечно, устроили Василий Иванович Кузищин и Инна Андреевна Гвоздева. Для меня это была возможность не только посмотреть Севастополь и Херсонес, о чем я давно мечтал, но и наконец-то увидеть знаменитый севастопольский филиал МГУ. Заметил, что еду уже без прежнего ощущения, как бывало раньше, враждебности. Пассажиров в аэропорту не очень много, хотя идёт бархатный сезон, все чисто, таможня и паспортная служба корректна, хотя и важна. Встретила машина.
      Севастополь я видел раньше, но поражает один вид сверху, который показал нам сопровождающий помощник директора филиала Олег Евгеньевич: внизу, привалившись к скале, православный монастырь, над ним остатки византийской крепости VI века, а за храмом в скале вырублены пещеры монахов первого века нашей эры. Все поражает - география города, сам город, наконец, университет, который действительно находится на территории огромной воинской части. Поражает и стратегическая мысль Садовничего и Лужкова на этой до 2017 года русской территории устроить что-то подобное. Зданий пока немного, но они большие и прекрасно отреставрированные: аудиторный корпус, лабораторный корпус, общежитие и гостиница и замечательное современное здание с уникальным бассейном. Лужков был абсолютно прав, когда
      сказал, что аренда от бассейна может кормить университет. Бассейн выдерживает любые олимпийские правила. На каждом здании табличка: "Возведено или отреставрировано военными строителями". Видимо, здесь, как в Москве, солдат в аренду не сдают.
      Конференция началась в 15 часов, к сожалению, мне пришлось выступать с каким-то общим словом первым, и, к сожалению, я не был предупрежден, а значит, и не очень готов. Послушал еще один доклад замечательного и толкового ученого. Это помощник начальника флота и профессор А. С. Усов, "Актуальные вопросы безопасности Черноморского региона в контексте российско-украинских отношений". Блестящий и образованный человек с хорошей и ясной речью. Завтра он обещал нам показать крейсер "Москва", легенду русского флота.
      Теперь главная часть программы, саму пешую прогулку по городу я пропускаю, - ужин в "Трактире". Отправились туда под водительством Инны Андреевны и Василия Ивановича. Может быть, особенно здесь сочинять и нечего, еда как еда, но все это, оказывается, приготовлено по рецептам прошлого века, так сказать, праздничная еда простонародья. Наверное, на все это ответило мое русское естество. Не знаю, как насчет пользы с точки зрения осторожного современного диетического питания, но вкусно это было бесподобно. Какой курник, какая свиная томленая нога с овощами, какой квас! И как же это по сравнению с Москвой недорого. Хорошо бы зарплату получать в Москве, а жить здесь.
      5 октября, среда. Ездили на легендарный крейсер "Москва". Оружием и ракетами он напичкан еще больше, чем тот флагман Балтийского флота, который я видел в Калининграде. Какая невероятная мощь для обороны и убийства. 16 баллистических ракет, противоракетные и противолодочные комплексы, даже вертолет. Показали кают-компанию, ничего особенного; картина, подаренная президентом, - пейзаж Москвы; картина, подаренная Лужковым, - что-то опять московское. Оба здесь бывали, о Лужкове на корабле, и в частности Усов, отзываются с невероятным почтением и пиететом. Размеры тоже огромные: двести метров длины и почти тридцать ширины. От всего этого веет конкретной и серьезной смертью. Поездка начиналась от Графской пристани. Сразу в памяти возникли балет Спадавеккиа "Берег счастья" в театре Станиславского и Немировича-Данченко и танцы моряков на этой самой пристани. Те же, что и на декорациях, колонны и лестница. По ней, между прочим, сошел, чтобы уехать в эмиграцию, П. Врангель. Подошел адмиральский, начальника штаба флота катер, и мы поехали. Устроил все это и сопровождал Серг. Андр. Усов, ему я подарил том своих "Дневников", похоже, что он-то заглянет. Все исполняется в свое время, вот и бухта, ее география.
      Во время осмотра корабля выяснилась поразительная картина самого флота, его огромная сдерживающая сила. Здесь и дивизия морской пехоты, и корабли сопровождения, и морская авиация, и эскадрильи морских бомбардировщиков. И все это модернизировано, но, к сожалению, не очень ново. Сам крейсер "Москва" построен в 1977 году, в начале 90-х его поставили на модернизацию и капитальный ремонт, то есть разбросали, как грузовик в гараже, разобрали… Уже, как и другие наши корабли, и этот крейсер были готовы порезать на иголки, но тут вмешался и дал денег Лужков. Все подчеркивают его исключительную роль в спасении флота. Но одновременно говорят и об определенной роли Ельцина, когда зашла речь о дележе флота (Украине досталось 18%), о пакетном договоре с Украиной, когда на территорию и, возможно, на Севастополь мы обменяли флот. Заканчиваю - имя Лужкова здесь на каждом шагу. Я сам искренне восхищаюсь не его женой миллиардершей, а стратегическим умом нашего мэра, но что вытащит в конце концов на видимую поверхность очень несправедливая история?
      8 октября, суббота. Иногда надо разговаривать с историками. Утром Василий Иванович повез нас с Людмилой Михайловной на Сапун-гору. Здесь о чем-нибудь говорить трудно, потому что надо все себе представить. Немцы в принципе рассчитывали держать Севастополь не менее того времени, что они его брали, двести пятьдесят с лишним дней. Но наши взяли Сапун-гору прямым штурмом за 3-4 дня. Опять повторяю, это надо видеть: огромные оборонительные сооружения, немецкие пушки, окопы и блиндажи, покрывающие гору
      11 "Наш современник" N 7
      снизу доверху. Сейчас здесь резвятся и виснут на стволах немецких пушек ребятишки. Вверху у огромного обелиска стелы с огромным списком полков, штурмовавших эту неприступную линию обороны. Каждый командир роты, чье подразделение участвовало в штурме, был представлен к званию Героя Советского Союза. Теперь, собственно, о фразе, с которой началась запись этого дня. Говорили об эпизодах войны.
      Например, на Херсонесском мысу наши не успели из-за волны и ветра подвести, чтобы эвакуировать наши подразделения, корабли. Немцы всех до одного, включая раненых, расстреляли прямо на мысу у знаменитого колокола. Но история повторилась, и наши ребята, когда взяли мыс обратно, а немцы опять же из-за погоды тоже не смогли вывести своих, наши на том же месте, всех до единого, тоже расстреляли. Правда ли это?
      Говорили о высылке Сталиным татар из Крыма. За жизнь вопросы накапливаются и требуют ответа. Что-то всегда в рассказах и в официальных источниках не сходится. Здесь тоже оказались интересные подробности. Немцы превратили Крым в огромную базу для своего летного состава. Но полицейские функции возложили на крымских татар, мараться сами не хотели. Правда ли это? Гитлер вообще был очень неглупым человеком. Здесь опять надо воспринимать историю не однолинейно. Еще в 1943 году Гитлер даровал татарскому населению право на создание третьего татарского ханства, те в ответ старались. Правда ли это? Правильно ли с точки зрения своего времени поступил государственник Сталин, когда выслал татар из Крыма?
      Когда, припертые артиллерийским огнем, наши войска сдавали Севастополь, предполагалось, что личный состав вывезут на кораблях, посланных из Новороссийска, но немцы и непогода корабли потопили или их разметало. Нашим солдатам и офицерам, которых не смогли вывезти, отдали приказ рассредоточиться и уходить в партизаны. Ловлей этих партизан и занимались татарские полицейские, делали это умело и со рвением. В нашем разговоре прозвучало и слово "жестокость". Правда ли это?
      Дело о Катыни.
      Говорили о заговоре военных против Сталина, в котором участвовало несколько высших офицеров. В известной мере заговор этот направлен был своим острием в сторону не очень образованных Буденного и безгранично преданного Сталину Ворошилова. Естественно, на заключительном этапе кто-то сводил счеты со старшими офицерами. Когда о заговоре узнал Сталин, органы НКВД арестовали 130 человек, но спустя несколько месяцев было выпущено после проверок 90. Правда ли это, могло ли так случиться? Цифры вообще очень коварная вещь. Могло ли быть такое, и как тогда говорить о поголовных репрессиях?
      Говорили о наших прибалтах: латышах, эстонцах и литовцах, об этих очень "цивилизованных", как они сами себя называют, людях. Вот, например, латыши заявляли о 20 тысячах человек, которых Сталин сослал в Сибирь. Но сейчас эти борцы со сталинским режимом для получения пенсий составили списки служивших в гестапо и карательных органах. Все, повторяю, борцы с режимом. Таких борцов набралось 50 тысяч человек. Теперь опять дилемма: или Сталин не был жестоким человеком, а ел пряники и сосал леденцы, и его НКВД была либеральной организацией, или латыши врут, составляя эти списки. Правда ли это, и почему никогда об этом свободные и демократические журналисты не пишут?
      Говорили о советских вождях Зиновьеве и Каменеве. Они во время отпуска Сталина в 1926 году пытались поставить и провести через Политбюро вопрос об Еврейской автономной республике в Крыму. Правда ли это? Будут ли кого-нибудь в связи с этими историческими воспоминаниями называть антисемитом?
      После Сапун-горы все вместе обедали в "Трактире", и после мы с Л. М. долго гуляли по городу. Почему южные города так умеют жить ради себя, радоваться тому малому, что имеют?
      11 октября, вторник. Обсуждали большую повесть Володи Никитина "Д. Е. и Е. Н.". Начал читать еще в понедельник и из-за поездки в Севастополь не очень представил - кого из ребят читаю. Но сразу отметил, что отдельные сцены написаны любопытно, как бы появляется у автора стиль. Определил, что
      это еще и некий парафраз Евангелия, современный Христос, современные ученики. Тогда же отметил, что это было бы еще интереснее, если бы заключало в себе меньше претензий на уникальность, меньше бы просвечивала установка автора на шедевр. Когда пришел на семинар и узнал, что это был Володя Никитин, все стало ясно. В этом же ключе построил выступление свое: конечно, Володя сильно вырос, и я радуюсь своему терпению, ему сейчас надо писать то, о чем он хорошо знает, тогда бы было, действительно, здорово. Предупредил его и весь семинар, может быть, не имея на это права: не надо баловаться ни с какой религией, с понятием Бога, священными книгами, хотя осмыслить это надо. И напомнил: помните, какой мучительной смертью умер Булгаков? Думаю, что Володя выплывет, но хочется, чтобы все они поняли и уяснили главное.
      17 октября, понедельник. К 4-м часам поехал в Липки. Встретили приветливо, но я приехал рано и минут сорок просидел в зале, слушая Р. Ф. Казакову, которая уже заканчивала свое выступление. Она сейчас пишет короткие стихи, в которых много грусти по прошлой обеспеченной жизни и которые не очень вяжутся с ее заявлениями. Стихи перемежались различными высказываниями: типа почему лишили стариков социальных льгот, медпомощи и проч. Про себя я заметил, что когда вы, "быстрые" демократы, радовались происходившему, то я - "медленный" демократ - уже знал, чем всё это кончится. Позже я прочел свою собственную лекцию, называемую "мастер-класс", в которой тоже коснулся вопроса демократии, заметив, что незнание исторических реалий позволяет трактовать демократию как безграничную свободу личности, в то время как на самом деле демократия - один из самых тяжелых и наименее свободных режимов, ведь значительно мягче и монархия, и тирания. Уже после лекции я поговорил с Риммой Федоровной, сказал ей, что не надо обращать внимания на мелочи, перестать повторять, что, дескать, Гусев не любит евреев, а Хатю-шин плохо пишет об Америке. Надо любить друг друга просто за то, что все мы принадлежим к одной профессии, и надо стараться сделать Союз писателей опять политической организацией, каким он был, потому что только политическая организация имеет право чего-то требовать от правительства.
      21 октября, пятница. Вечером по телевидению показали скромные похороны А. Н. Яковлева на Троекуровском кладбище. Прощание началось в здании Академии наук. Горбачёва не было, он где-то в Америке или в Англии. В связи с этим вспомнил рассказ Н. И. Рыжкова, который я услышал два дня назад в Домжуре. Сразу же после известия о смерти Яковлева ему стал названивать "Коммерсант". Н. И. сказал: сейчас ничего сказать не могу, позвоните через 40 дней. По телевидению бывший кумир ЦК КПСС Валентин Зорин сказал, что это человек, о котором когда-нибудь будут писать школьные учебники. Сравнивали Яковлева и с Ломоносовым, народа тем не менее, видимо, было не очень много.
      23 октября, воскресенье. В воскресенье - туда и сюда, на дачу. Все-таки чуть отдышался, собрал все листья, самое главное - посидел минут 40 над новым романом. Происходит нечто поразительно: на всё есть время, нет только на новый роман. Единственное утешение - моя теория замедления: если роман пишется медленнее, чем нужно, - значит, нужны еще какие-то определенности, естественно, определенности пришли. Сижу, читаю брошюрку. С. Захаров: "Жертвы Луны, или Пять измерений Михаила Булгакова". Формула, которую мне в свое время дал Г. Бакланов, до сих пор меня поражает своей универсальностью: если вещь идет, то она всасывает в себя всё, что тебя окружает. Теперь я уже знаю, как продолжить вторую главу. Здесь у меня начнет говорить Булгаков. Смотрел телевизор и делал традиционную шарлотку. По телевизору, кажется, были Познер, Греф и другие… Почему от телевидения ничего не остается к утру?
      27 октября, четверг. В последнее время я достаточно рано ложусь, на телевидение уже не хватает сил, но поднимаюсь рано - в половине шестого, в шесть. И тут наступает время, которое оправдывает весь никчемный день, все остальное времяпрепровождение. Сначала я занимаюсь по самоучителю английским языком и слушаю диск, а потом невероятное удовольствие испытываю от чтения учебника по теории литературы Хализева. Вчера читал об интертекстуальности, сегодня - о реминисценции. Это все доставляет мне удовольствие,
      11*
      видимо, тут и есть моё истинное призвание. Сегодня появилась довольно опасная мысль относительно того, что очень сильное погружение литературы в литературу, в конечном итоге, не приносит значительных результатов. Но впрочем, в литературу был бесконечно погружен Пушкин…
      2 ноября, среда. Утром разговаривал с М. В. Ивановой, которая старательно исполняет роль секретаря комиссии по выборам ректора. Объявление дадим в "Московском литераторе". Вот среди писателей возникнет оживление. Сегодня же переговорил и с Надеждой Васильевной Барановой, заведующей учебной частью, она же практически ведет много лет и кафедру творчества. Я очень мало пишу в Дневнике об этой женщине, а ведь это мой главный советчик в творческих делах. Она - очень талантливый русский человек, и если бы не погруженность в семью, во внуков, в детей, если бы ей еще в свое время хороший и умный начальник, то, безусловно, из нее вырос бы очень интересный преподаватель, а не только административный работник. Она могла бы стать и кандидатом наук, и доктором, это от природы ум светлый, памятный и глубокий. К такому же типу русских женщин принадлежала и моя мать. С Надеждой Васильевной определили дату заседания кафедры творчества. Это основная часть и электората и среда, из которой обычно выдвигается ректор. Я уже предвижу уклончивые дискуссии и энергичные самовыдвижения; что касается меня, то у меня две прекрасных кандидатуры: Миша Стояновский и Сережа Толкачев. И не говорите мне, что я не подготовил преемника, я подготовил их двоих, но вот своего двойника, конечно, я не подготовил, но кому нужен двойник. Время идет, нужны новые люди.
      Умерла Мария Андреевна Платонова, дочь Андрея Платонова. Уже год я думаю о том, что же она меня не беспокоит. Видимо, болела. Пока она была жива и билась за музей Платонова, ей можно было отказывать, спорить с ней. А будет ли теперь заинтересованный человек, который с таким же остервенением станет драться за вещь, в принципе, необходимую. Спохватится ли когда-нибудь государство? У нас так много талантливых, даже гениальных людей, что на них и на их жизнь и историю можно и не обращать внимания. Но любая река, если с нею обращаться небрежно, может зацвесть и замелеть. Кстати, вот и Волга летом цветёт, и рыбы в ней стало мало.
      5 ноября, суббота. Уже десятый день во Франции и в пригородах Парижа бушуют беспорядки молодёжи. Всё началось с гибели двух подростков, которые сгорели в трансформаторной будке. И это несмотря на то, что во Франции, как ни в одной стране, делают всё, чтобы трудный, взрывной и революционный возраст молодой человек просидел в школе, чтобы поступил в университет, нашёл работу. Энергия несправедливости копилась многие годы и выплеснулась на улицы, когда никто этого не ожидал. Я абсолютно уверен, что рано или поздно нечто подобное произойдёт у нас, наши тоже поймут, что, несмотря на всё лицемерие и обещания властей, бедные обречены на пожизненную тусклую жизнь, и никому из ребят и девушек московских окраин не пробиться никуда.
      16 ноября, среда. Утром ехал на работу в метро. Последнее время стараюсь, если есть время, как можно больше двигаться самому, да и от машины пора отвыкать. Все вагоны обклеены объявлениями: продают аттестаты, дипломы, регистрацию, загранпаспорта, медицинские книжки. Везде написаны телефоны, и после этого вы должны доверять нашей власти, милиции, Думе, людям, которые продают нам колбасу, людям, которые ставят нам на документы печати?.. На Пушкинской площади, когда вышел из вагона, вдруг на перроне увидел деловито бегущую собаку. Это была сука, недавно, видимо, родившая щенят, с большим разработанным выменем. Такая вдруг пронзила жалость к этой собаке, не ощущающей своей ненужности и брошенности, - она все еще кого-то искала. А что ищем мы? Какого забвения? Грешно сказать: даже потерю родственников я не воспринимал так жестко, как потерю своей собаки!
      Еще во вторник стало известно, что министерство добавило нам 500 тысяч на капитальный ремонт. Ну, естественно, Владимир Ефимович тут же подлетел ко мне: давайте будем делать противопожарную сигнализацию в общежитии. Просто и быстро. Делать её, конечно, надо, но уже в этом году, прокладывая
      электропроводку для сигнализации на 7 этаже, я совершил финансовое нарушение, проводя ее по статье капремонта. Нет на пожарную сигнализацию в смете денег. Собрал совещание, и после долгих раздумий построили такой план: сделать новые пластмассовые окна, выходящие на Тверскую. С этой стороны в аудиториях шумно, и пыльно, и гарью тянет. Я боюсь также, что рамы на втором этаже могут не выдержать и выпадут тяжелые стекла. Оставшуюся часть денег, в том числе и "наши", оставшиеся от аренды, пойдут на ремонт санблока на 6-м этаже общежития (туалет, кухня, умывальник). Это будет последний, еще не отремонтированный этаж. Может быть, удастся выкроить немного и на эту самую сигнализацию.
      20 ноября, воскресенье. Вечером приводил в порядок Дневник, немножко позанимался английским, результатов от которого никаких, это как утреннее умывание и зарядка, а утром взялся за книгу П. Флоренского "Иконостас".
      Из Флоренского прочел пока только предисловие: взгляды, фундамент цитат, судьба, и все это меня поразило общностью с моими собственными, прочувствованными, но так точно не сформулированными взглядами на культуру, на русскую жизнь, на православие, как на подкладку и основу жизни. Поразительная мысль об отсутствии поступательного развития культуры. Буду читать дальше.
      Утром, когда открыл окно, долгожданная зима: снег на деревьях, снег облепил машину, небо сероватое, но свое, родное, какие-то птички, похожие на снегирей, а может быть, синички расселись на ветках. Я думаю, что на работе ко мне некоторые относятся уже как к покойнику, ректор ушел, да здравствует новый ректор! Моя подозрительность? Но я ведь чувствую людей, их глубинность, как собака чувство страха у прохожего.
      21 ноября, понедельник. Одно достаточно радостное: мои утренние стояния на входе по понедельникам постепенно приносят результаты: не отобрал ни одного студенческого билета, возможно, что научились ходить вовремя.
      Занятную полурецензию на "Марбург" получил из деловой газеты "Взгляд" от 21 ноября. Анонимный автор буквально цедит, что, возможно, роман хороший, но начинает с ошибки: Есин очень удачно стартовал в "Новом мире" романом "Имитатор" про удачливого, но пустого (конъюнктурного) литератора. Какой там литератор, вся публика наизусть знает - художник, невежда! И откуда эти критики берут свои сведения? Такое ощущение, что никто ничего не читает, и в силу этого множатся ошибки. Далее в рецензии, естественно, всё напутано. В Марбурге, пишет он, оказывается, живет его бывшая любимая, Наташа, которая тут же появляется в аэропорту. Есть у него и другая девушка. С аннотации он, что ли, писал, этот критик? Такая неточность вызывает даже брезгливость. А дальше вообще поразительные вещи: интересно вовсе не это, а "редкие прорывы вымысла, которые Есин вставляет в текст. Так, он поселяется в доме, в котором останавливались (далее по тексту) главный редактор "Нашего современника" Станислав Куняев и главный редактор "Нового мира" Андрей Василевский. Зачем это нужно Есину? Для того, чтобы перепутать пути реальности и вымысла, подчеркнуть нетождественность рассказчика автору?"..
      Вот так в литературе часто и бывает, и в нашей замечательной критике тоже бывает: критик критикует, не читая, - ведь герой романа поселяется не там, где автор поселил Куняева и Василевского; тем не менее, автор вписывает сюда то, что было в действительности: Куняев и Василевский жили в том доме, где когда-то Ломоносов встретил свою невесту, жили в одной комнате, в которой (и в комнате и в доме) сам автор никогда не жил. Восхищает меня в этих пассажах заранее недоброжелательный взгляд. Ах, ребята, ребята! Боюсь, что, несмотря на все ваши старания, меня прочтут. А вот те люди, которых вы всё время пиарите, - так никем и не станут.
      23 ноября, среда. Во-первых, долгожданный документ. "Московский литератор" дал сообщение: "Объявляется конкурс на замещение должности ректора Литературного института имени A. M. Горького. Срок подачи документов в Комиссию по выборам ректора до 22 декабря 2005 г."
      Особенности законодательства заставляют воспринимать все естественно. Собственно говоря, мы всю жизнь знаем о смерти, привыкаем к этой мысли, и, конечно, я попытаюсь не занимать себя бесцельным ожиданием, сидеть бесконечно в ректорской должности. Возможно, кому-то это и кажется привлекатель
      ным - и даже, возможно, и мне в какой-то степени, - ну, допустим, я люблю эту работу, привык к ней, люблю строгость, быстрые административные решения, ощущение себя в деле. Но, тем не менее, к положению человека "по ту сторону", то есть вольного, уже практически привык. Сейчас самое интересное - фиксировать те оттенки отношения к себе, которые уже начинают проявляться. "Король еще не умер, но да здравствует король!" Удивляет меня и та возня, которая пошла за кулисами. Это поразительно, что кому-то этого хочется, что кто-то может связывать с этим определенные надежды. Русская манера принципиально всегда воевать "против". Для меня определенно только одно: в институте ни у кого нет надежд для этой должности, связанных с литературой. Может быть, только у Б. Н. Тарасова. Отчасти только он может получить еще дополнительный ресурс, как хоть какой-то писатель, чуть подняться над собою. Все остальные, у кого еще есть "ректорский" возраст, до звания известного и органического писателя не дотягивают. Тарасов интересный и достаточно глубокий человек, хороший ученый, но для нашего времени пишет удивительно скучно. Впрочем, это не мое вольное мнение, а точка зрения тех, кого мы называем публикой.
      Дома стал готовиться к поездке на дачу и вечером читал книжку, подаренную мне на секции прозы Станиславом Грибановым. Это некая "Маленькая хрестоматия для взрослых", состоящая из газетных вырезок, цитат и фрагментов высказываний и статей. Посмотришь с одной стороны - "Евреи о себе", собрал ее все тот же С. Грибанов. Посмотришь с другой стороны - "Маленькая хрестоматия для взрослых". Слово "взрослые" с твердым знаком. Год издания 1904, типография А. С. Суворина, С.-Петербург, собрал К. Скальков-ский. "Мнения русских о самих себе". Здесь тоже цитаты, отрывки, писатели, цари, общественные деятели. Цитировать, освещая разные стороны жизни и находя разнообразные смыслы, можно долго. Это, так сказать, моя подборка.
      Вот умница московский раввин Адольф Шаевич: "Когда плохо, любой еврей это понимает, любой еврей: плохо русским, не будет хорошо евреям". Надо только вчитаться, понять и вслушаться в интонацию. Но для этого нужны и культура и сердце. Но есть и другое понимание, и другое видение у, казалось бы, интеллигентных людей. "Знаете, за последние три месяца я перечитал всего Достоевского, - рассказывает корреспонденту "Еврейской газеты" (N 45-46, 2004) политик Анатолий Чубайс, - и теперь к этому человеку я не чувствую ничего, кроме физической ненависти. Он, несомненно, гений, но, когда в книгах я вижу его мысли о том, что русский народ - народ особый, богоизбранный… мне хочется порвать его на куски". Занятная логика, почему же мне не хочется порвать на куски авторов Старого завета, в котором встречаются вещи, категорически не соответствующие христианской и, в частности, русской морали. Для меня, кроме святой книги, это еще и книга опыта вызревания этического чувства. Тем не менее, чем больше живу, тем больше понимаю, что никакого противостояния, может быть, и нет, а если и есть - где-то в других сферах - в экономике, интригах, в том числе и литературных… А у нас это стало неким приемом, кремень и кресало. Искры от соприкосновения высекаются очень занятные, по крайней мере, эти цитаты в моей памяти поднимают многие эпизоды последних лет.
      Вообще, русские странные люди, и боюсь, что, выдавая себя за народ-богоносец, они имеют для этого некоторые основания. Что в них на рубеже срабатывает. Вот жестокий допуск Надежды Мандельштам, как я считаю, самой грандиозной из всех писательских жен русской литературы: "…Все же я рада, что моя столица не Киев, а Москва: ведь мой родной язык - русский. И если там и здесь будут открыто резать жидов, я предпочитаю, чтобы это случилось со мной в Москве. В московской толпе обязательно найдется сердобольная баба, которая попробует остановить погромщиков привычным и ласковым матом: эту не троньте, так вас и так, сукины дети!.." Совершенно с другой стороны на тезис хозяина всего российского электричества и творца приватизационного ваучера заходит нобелевский лауреат Александр Исаевич Солженицын. Этот умеет бить не в бровь, а в глаз. "За РУССКИМИ не предполагается возможности любить свой народ, не ненавидя других. Нам, русским, запрещено заикаться не только о национальном возрождении, но даже - о "национальном самосознании… " Не следует думать, что здесь я пытаюсь столкнуть два мнения и двух
      людей. Комара нельзя сталкивать с танком. Но Чубайс, как фигура, это явление знаковое, как кислота разъедающий нашу жизнь и нашу культуру, агрессивный националист, всегда имеющий в виду, кто свой, а кто чужой. Я-то помню, как я разговаривал с еврейским лицом из его окружения, когда Чубайс пообещал мне помочь с реставрацией институтской ограды. И вокруг себя подбирает подобных. Не свой! Своим - М. Е. Швыдкой выделил в свое время 2400 тысяч на Школу драматического искусства. Как бы мне в Минкультуре найти "своих"!
      8 декабря, четверг. Вчера вечером так плохо себя почувствовал, что, приехав в 8 часов домой, сразу же лёг в постель. Я наконец-то узнал, что такое, когда тебя мотает из стороны в сторону и двигаешься ты будто по палубе корабля. Температура для меня самая гнусная - 37,2 - 37,5. Выпил терафлю и подумал, что отлежусь. Тем не менее не получилось, ещё ночью встал и пил чай и лекарство, а утром впервые за, возможно, несколько лет не пошёл на работу.
      Весь день провалялся в постели. Сил хватило, только чтобы прочесть газеты. В "Труде" о целой банде милиционеров и гаишников, которые за 200 тысяч инвалюты могли снабдить банкира или крупного вора, владельца престижного авто, проблесковыми маячками, депутатскими номерами и пропусками на кремлевскую стоянку. Здесь уже ничего не скажешь, можно только развести руками. Другой поразительный сюжет я нашел в "Литературке": это интервью с Мариной Деникиной, дочерью генерала, одного из вождей Гражданской войны.
      - Вам знакомо имя писателя, историка Эдварда Радзинского?
      - Радзинский? Это тот, который написал о Николае I и о Распутине? Я считаю, что он жулик. Он два раза приходил ко мне, до того, как писал о Распутине. Моя книга тогда уже вышла. Я ему ее подарила. И он скопировал целые страницы. И когда вышла его книга, я думала ему делать процесс. Он мне позвонил из Москвы, чувствовал, вероятно, назревающую для него неприятную ситуацию. Я ему сказала, что собираюсь с ним делать процесс. Он был крайне озадачен. В конце концов никакого процесса не делала, слишком это дорого и длилось бы долго. Так что его не люблю.
      9 декабря, пятница. Чувствую себя значительно лучше, вот что значит лишь один день провести в доме и не высовываться на улицу. Даже внутри, в легких ничего не хлюпает. Все-таки я могу гордиться своей болезнью: ею же болел и Пруст. Может быть, бронхиальная астма действительно напрямую связана с книжной и бумажной пылью, а уж этого у классика и у меня, скромного подмастерья, достаточно.
      15 декабря, четверг. Очень не хотелось бы жить ощущением межвластья, которое царит в институте. Вечером на новогоднем приеме "Книжного союза" в музее Пушкина - союз по традиции всегда первым в Москве проводит свои новогодние мероприятия - встретил Юру Полякова. Он только что сделал огромную статью о писателях и писательских проектах издателей - ПИПах. Он развил мысль, которую, по-моему, высказал еще осенью на книжной ярмарке. Все его статьи, их главные тезисы вбиваются в сознание публики надолго. Говорили о том "беллетристическом" материале, который в подобных статьях разгоняет мысль. Это, пожалуй, самое трудное в публицистике. Если, конечно, иметь в виду, что мысль и ум сами по себе имеются, и здесь нет никаких проблем. Мы вообще подозреваем, что все одинаково умны, а это не совсем так. В разговоре Юра сказал, вернее, с этого начал, что его одолевают телефонными звонками о Литинституте, о его будущем ректоре. Среди прочих искатели хотели бы видеть на этом месте Кублановского. Пока, значит, Кубла-новский ездил по "заграницам" и диссидентствовал, здесь мы, значит, создавали и украшали ему достойное место. Ходят слухи еще и о Бояринове, который так успешно бьет хвостом в Московской писательской организации.
      Вышла целая полоса с огромным моим портретом в "Независимой газете". Даже не очень лихой на журналистские похвалы Леня Колпаков, сам профессионал до мозга костей, сказал: полоса идеальная. Здесь статья Сережи Шар-гунова "Народный наблюдатель. Книги Сергея Есина - это "социальная метафизика", статья Сережи Арутюнова "Отец командиров. Дневник как аргумент в споре за реальность". Здесь же еще статья-рубрика "Сергей Есин: прямая речь", это цитаты, взятые отовсюду. Я не говорю еще о большом замечательном портрете с измученным и деформированным лицом. Вставляю имя неиз
      вестного для меня фотографа, чтобы хоть как-то поблагодарить этого талантливого человека, - Александр Шалгин. В искусстве важен не случившийся факт, а отбор. Как бы мне хотелось, чтобы читатель Дневника выбрал путь: я его печатаю, чтобы читатель прочел эти статьи, но это невозможно, потому что здесь важны все слова и имеет значение каждый абзац. Я выбрал поскромнее, не о себе, а о деле. Арутюнов: "… и вот, как затопленная подводная лодка, облепленная илом деталей, случайным и безответным (вот что страшно!) бытом, вылезает на свет Писательский Дневник, последний аргумент".
      МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
      Федеральное агентство по образованию
      ПРИКАЗ
      Об освобождении от должности ректора Есина С. Н.
      1. Освободить 19 декабря 2005 года Есина Сергея Николаевича от должности ректора государственного образовательного учреждения высшего профессионального образования "Литературный институт имени А. М. Горького" в связи с достижением им возраста 70 лет, пункт 3 статьи 336 Трудового кодекса Российской Федерации.
      2. Возложить на проректора государственного образовательного учреждения высшего профессионального образования "Литературный институт имени А. М. Горького" Толкачева Сергея Петровича с 20 декабря 2005 года исполнение обязанностей ректора института до утверждения нового ректора в установленном порядке.
      Руководитель Г. А. Балыхин
      22 декабря, четверг. Ходил по коридорам с ощущением некоего изъяна: все знают, судят за моей спиной, и уже, кажется, и студенты здороваются не с прежним энтузиазмом. Утром сразу же принялся собирать - этим, правда, я начал заниматься и чуть раньше - вещи и сувениры из кабинета, подбирать книги, складывать в порядок папки. В субботу или в пятницу вечером Витя поедет на дачу, часть он захватит, места там много. Сколько же добра, подарков, бумаг накопилось за 13 лет - ведь жил наполовину в этой комнате. За этими делами всё время думал о композиции и сценарии Учёного совета. Что сразу же хотел бы отметить: ощущение и предвкушение свободы. Какая она на вкус, я уже и позабыл, а тут некая отрешённость от крайнего и за всех чувства ответственности.
      25 декабря, воскресенье. Весь день сидел за компьютером, вечером позвонил Юра Силин и сказал, что вчера в "Коммерсанте" напечатали список выбранных членов Общественной палаты от Центрального федерального округа - я не прошёл, наверное, и слава Богу. Значит, моя судьба - в другом, в литературе, в ином мире. Теперь надо быть готовым ко всему. Видимо, моё "срочное" освобождение от должности сыграло здесь роль. Теперь я свободен - будем отвечать. Если началась полоса неудач, то надо набраться терпения и ситуацию переломить. Постепенно я понял и возможную интригу с моей внезапной, до определённого министерством срока отставкой: на этом основании я был снят с голосования в Общественной палате - я уже не был, как все полагали, ректором. Кому-то расчищали в палате место или же всё же борьба за усадьбу?
      28 декабря, среда. Спокойно и мужественно я шел навстречу выборам, но слишком много пакостного оказалось вдруг вокруг этих событий, чтобы и дальше я вел себя благодушно. Люди, оказывается, уже с лета к выборам готовились. Готовили письма, придумывали небылицы, собирались, чтобы обменяться мнениями. Обиженные, неудачники, карьеристы и авантюристы сорганизовались. Я думаю, что именно их письма-сигналы стали некоторым рубежом, через который мне не удалось пройти в Общественную палату. Как часто я вспоминаю о говнеце в русском человеке, подмеченном Достоевским! Объективно для меня все это благо, свобода должна быть полной. Любая сплетня обладает у нас особым свойством: кле-ве-та!
      Сегодня все утро собирал кое-какие вещи, книги, бумаги и паковал все для отправки на дачу. Этот весь архив понадобится мне для создания мемуаров - без них, видимо, не обойтись!
      В три часа был на новогодней редколлегии в "Нашем современнике". Поговорили с Ириной Ивановной Стрелковой о "Марбурге". Она считает, что в первую очередь в романе интересен "я", автор. Она называет роман лукавым - автору интересно высказать собственные мнения о современной жизни, в этом смысле она где-то права. Самое интересное для нее, как, впрочем, и для многих других - это болезнь, это то, что мы называем подлинностью. Стасик Ку-няев сделал интересный доклад: впервые в этом году журналу удалось переломить тенденцию к ежегодному, хоть и небольшому, снижению подписки. В ближайшем подписном году тираж увеличится на 10 процентов. На редколлегии встретился с Сашей Сегенем, видел Женю Шишкина и Сергея Семанова. Со всеми этими людьми меня связывают довольно сложные отношения. После недолгой редколлегии всё в том же кабинете Куняева состоялась небольшая пирушка, все хорошо говорили, было тепло. В 12-м номере "Современника" мой портрет с трогательной и одновременно ревнивой подписью: "Поздравляем давнего друга нашего журнала, его постоянного автора и члена Общественного совета, прозаика, публициста, выдающегося ректора знаменитого Литературного института имени A. M. Горького с юбилеем. Есину - 70!" Дальше уже другим шрифтом: "Выбранные места из его ставших по-настоящему популярных "Дневников" читайте в ближайших номерах нашего журнала". Нет, я не прав, упрекнуть мне журнал не в чем.
      И еще известие: утром позвонил Володя Костров, а вечером Леня Колпаков - "Литературная газета" наградила меня ежегодной премией газеты имени Антона Дельвига. Формулировка, как всегда бывает в этой газете, самая чистая и выверенная: "Сергей Есин - за прозу и публицистику последних лет, опубликованную в "ЛГ", и многолетнюю работу по воспитанию молодежи в Литературном институте им. Горького".

      Одним из главных - и чрезвычайно опасных для России! - событий минувшего года стало принятие Парламентской ассамблеей Совета Европы резолюции "О необходимости международного осуждения коммунистических режимов". По сути, этот документ ставит знак равенства между коммунизмом и фашизмом. Не случайно депутаты от Прибалтики и Восточной Европы, по чьей инициативе он был принят, говорили о "втором Нюрнберге". Они же утверждали, что это лишь одна из череды запланированных акций.
      Напомним, что Германии пришлось платить колоссальные репарации победителям, а также компенсации "жертвам фашизма", прежде всего евреям. Видимо, в ближайшее время следует ожидать выдвижения финансовых претензий "пострадавших" и к России как правопреемнице "коммунистического режима" СССР. Об этом уже открыто говорят в Прибалтийских республиках, Грузии, Польше и даже на Украине, где готовы выставить Москве многомиллиардный счёт за "голодомор".
      На сессиях ПАСЕ активнее других против принятия резолюции выступал лидер КПРФ Г. А. Зюганов. Он защищал не только коммунистическую идею, но и интересы всей России. Об обстановке, в которой происходили прения, рассказывает Геннадий Андреевич.
      В Парламентской ассамблее Совета Европы разыгрывается очередной антикоммунистический сценарий. По инициативе делегаций Прибалтийских республик и при поддержке правоконсервативных партий Европы состоялось обсуждение доклада "Необходимость международного осуждения преступлений коммунизма" и подготовленных на его основе рекомендаций для утверждения на сессии. Причем на самом деле речь шла отнюдь не о простом "осуждении" неких "преступлений коммунизма", а о глобальной антикоммунистической кампании.
      Ее инициаторы либо не знают, либо знать не хотят историю коммунистического движения. В документе не было даже упоминания, скажем, о XX съезде КПСС и его решениях, об аналогичных постановлениях коммунистических партий других стран.
      Выносившийся на обсуждение Парламентской ассамблеи и навязываемый мировому сообществу в качестве программы действий доклад является примером дикого пещерного антикоммунизма. По сути дела, некоторые деятели ПА-Е захотели устроить международное судилище, придав этой организации совершенно несвойственные ей функции.
      В конце января 2006 года ПАСЕ приняла резолюцию под названием "О необходимости международного осуждения коммунистических режимов". Это не первая попытка расправы над коммунистической идеей и переписывания истории. Попытка политико-правового пересмотра итогов Второй мировой войны и победы над фашизмом. КПРФ совместно с представителями других коммунистических и рабочих партий, всеми прогрессивными силами решительно борется против очередной атаки проамериканских глобализаторов.
      Как на стадии обсуждения проекта резолюции ПАСЕ, так и в период протаскивания ее на пленарном заседании Компартия Российской Федерации представила международному сообществу убедительную систему аргументов, доказывающих несостоятельность основных положений докладов и резолюций новоявленных маккартистов, раскрыла потенциальную угрозу дестабилизации всей системы международных отношений.
      По лекалам Третьего рейха
      Вся система выдвинутых в ПАСЕ обвинений строится на замшелом доводе о якобы близости коммунизма и фашизма. Хотя любой элементарно образованный человек осведомлен об их принципиальных и коренных различиях.
      Например, в экономической сфере коммунисты стоят за национализацию экономики и создание общенародного сектора производства, тогда как фашисты всегда были категорически против такого рода мер, предпочитая создавать так называемую корпоративную экономику, сохраняющую господство частной собственности на средства производства.
      В плане социальном коммунисты ставят на первое место рабочий класс, всех трудящихся, тогда как для фашистов главной была расовая принадлежность тех или иных слоев населения, некая особая избранность элиты.
      В идеологическом плане коммунисты исходили из концепции пролетарской солидарности и единства всех людей труда, тогда как фашизм все сводил к превосходству так называемой арийской расы, рассматривая все прочие народы в качестве рабов.
      Что здесь общего?
      Мы знаем, что в годы "холодной войны" антикоммунистической пропагандой была проведена провокационная "склейка" двух антагонистов - коммунизма и фашизма с использованием словечка "тоталитаризм". Эту псевдонаучную операцию начал еще известный экономист и социолог Фридрих Хайек. Словечко "тоталитаризм" расчетливо сделали расхожим и в равной степени употребительным в отношении как фашизма, так и коммунизма.
      Это полная ложь, так как генезис коммунизма и фашизма совершенно различен. А под понятие "тоталитаризм" можно с тем же успехом подвести многие деяния английской, американской и французской "демократий", особенно в военный период - от изобретения концлагерей, интернирования сотен тысяч граждан "подозрительных" национальностей до взращивания сегодняшнего международного терроризма.
      Тем более что все так называемые "преступления" советского коммунизма, о которых говорится в обнародованном ПАСЕ "Меморандуме", приходились на годы военной опасности - вторжение в Россию западных стран, предвоенная угроза интервенций, Вторая мировая война - и были, в сущности, спровоцированы и инспирированы агрессорами.
      Приравнивая коммунизм к фашизму, организаторы антикоммунистической кампании, по сути, осуждают ту большую гуманистическую традицию, которая берет начало еще до Великой французской революции.
      Всем абсолютно ясно, что коммунизм был порождением и раннехристианской идеи равенства и труда, и идей Просвещения, светского гуманизма. Коммунизм вырос из этих идеологий, стоит на их плечах. И те, кто сегодня кричат о необходимости осуждения идей коммунизма, это знают, но упорно отрабатывают задание глобалистов.
      Силам гуманизма и модернизации извечно противостояли силы реакции. Они заявляли, что гуманизм, прогресс, мораль - это мерзкая и подлежащая уничтожению накипь на теле "нормальной" цивилизации. На этом и вырос фашизм.
      Не случайно те же силы сегодня ведут дело к реабилитации фашизма, этого "зверя из бездны", пытаются добиться международного осуждения коммунизма как главной силы, противостоящей расчеловечиванию мировой цивилизации.
      Очередная, со времен нацистской Германии, акция осуждения и уничтожения коммунизма - это новая попытка дискредитировать принципы социального прогресса, идеалы просвещения и гуманизма. За этим, как показывает опыт, всегда следует стремление умертвить историю, загнать человечество в кастовые катакомбы и там его поработить.
      КПРФ и другие прогрессивные политические партии, естественно, не могут допустить никаких сопоставлений коммунистов и фашистов. Мы будем рассматривать такие попытки в качестве грязной провокации.
      Очевидно, что одной из главных целей развязанной кампании является уничтожение исторического наследия коммунистического движения и пересмотр мировой истории в целом, поскольку, как указано в проекте резолюции, "знание истории - это одно из необходимых условий для избежания подобных ошибок в будущем". Обрекая на полное уничтожение ту колоссальную часть истории, что оказалась теснейшим образом связана за прошедшие полтора столетия с коммунистической идеей, авторы кампании норовят изменить будущее, перекроив его по собственным идейно-политическим лекалам.
      Сами инициаторы этой провокации знают историю весьма посредственно. Фашизм для них, как явствует из доклада, сводится только к нацизму, то есть его особой, германской, разновидности. Спрашивается: а как быть с итальянским фашизмом? Как относиться ко всевозможным вариациям профашистских режимов в Венгрии, Румынии, Словакии, Норвегии и других странах - сателлитах Третьего рейха? Как оценивать фашистские партии Великобритании, Франции, США, других западных стран? Почему в документе требуется осуждение франкистского режима в Испании, но ни слова не сказано о салазаровском режиме в Португалии? Или все эти кровные идейные братья гитлеровской Германии чохом подлежат реабилитации? Уверен, мировое сообщество с такой постыдной акцией никогда не согласится.
      Авторы провокации в ПАСЕ не скрывают: их сподвигло на действия то, что идея и практика коммунизма не только живут, но и продолжают играть одну из ключевых ролей в жизни современной цивилизации. "В некоторых странах мира до сих пор правят коммунистические режимы", - говорится в "Пояснительном меморандуме" документа.
      "Определенная ностальгия по коммунистическим временам, по-видимому, все еще сильна в ряде стран. Это ведет к возникновению угрозы прихода к власти коммунистов в той или иной стране", - озабочены авторы.
      "Кроме того, большинство политиков, которые все еще остаются на политической арене, поддерживали в той или иной степени бывшие коммунистические режимы", - утверждают они.
      "И, наконец, что не менее важно, различные элементы коммунистической идеологии, например такие, как равенство и социальная справедливость, до сих пор притягивают многих политиков", - признается в докладе.
      Иначе говоря, авторы документа более чем ясно отдают себе отчет в притягательности и жизнеспособности коммунизма, его глубочайшей интегриро-ванности в жизнь общества, неотделимости от современной цивилизации. Однако именно эта жизненная мощь коммунистической идеи и практики и пугает их, побуждая к призыву резать, что называется, по живому, не считаясь ни с какими последствиями.
      Авторы и пропагандисты документа закрывают глаза на историю самой Европы, которую в середине XX века, и особенно в ходе войны с фашизмом, во многом определяли и формировали коммунистические партии, внесшие решающий вклад в разгром фашизма. На фронтах Второй мировой войны сражались советские коммунисты - солдаты, офицеры и маршалы. Во многих оккупированных странах боролись члены национальных коммунистических партий, сражавшиеся в рядах Сопротивления.
      Именно коммунисты внесли решающий вклад в дело борьбы с фашизмом в Италии, Греции, Франции и других европейских странах. Именно они заплатили самую большую цену за демократическое будущее Европы, получив, как французские коммунисты, почетный титул "партии расстрелянных".
      И разве не коммунисты, прежде всего Советского Союза и стран социалистического сообщества, сыграли ведущую роль в становлении современной Европы и всего мира, практически на полвека исключив возможность новой большой войны?
      Разве не Советский Союз последовательно боролся за европейскую безопасность?
      И, наконец, разве не в результате соревнования двух общественных систем Запад был вынужден создавать и совершенствовать институты демократии и социальной стабилизации (многое позаимствовав из опыта СССР и
      других стран), позволившие ему сегодня выйти на уровень развития, которым гордятся Европа, США, Япония и другие государства "золотого миллиарда"?
      И вот сегодня мировому сообществу предложили перечеркнуть весь этот колоссальный опыт, собственную европейскую историю и открыть эпоху невиданных гонений и преследований коммунистов за идейные убеждения.
      Причем попытки замаскировать этот курс многословными и не очень внятными объяснениями оказываются дезавуированными самими же авторами этой идеи.
      "Коммунистическая идеология вне зависимости от места и времени внедрения, будь то в Европе или где-либо еще, всегда приводила к массовому террору, преступлениям и широкомасштабным нарушениям прав человека" - таков основной постулат "Выводов" документа. Иначе говоря, она однозначно преступна и подлежит искоренению и преследованию.
      Авторов документа возмущает, что "коммунистические партии продолжают открыто действовать в некоторых странах", что "коммунистическая символика используется открыто", что сохраняются "памятники, названия улиц и любые иные внешние символы", связанные с историей коммунизма, и т. д.
      Отсюда безоговорочное требование документа, обращенное ко всем коммунистическим и даже "посткоммунистическим" партиям и государствам - членам Парламентской ассамблеи, "пересмотреть историю коммунизма и свое собственное прошлое", не менее того, и порвать с ними.
      Иначе говоря, современной Европе, а вместе с ней и всему миру, всей цивилизации предлагается отречься от своей истории, а значит - от самих себя.
      Опасное начинание. Кстати говоря, оно когда-нибудь может ударить и по самим авторам.
      Ведь нетрудно вспомнить о десятках миллионов жертв колониальной политики ведущих европейских держав в Азии, Африке и Америке. Несложно выдвинуть обвинение в геноциде против Англии, когда речь заходит о судьбе Индии, или США, если вспомнить уничтожение американцами цивилизаций коренного населения Америки. А как быть с войной "американской демократии" во Вьетнаме, где тотально уничтожалось мирное население?
      А почему бы не вспомнить трагические последствия агрессии 14 стран Антанты против Советской России и, скажем, английские концлагеря на Русском Севере? А как быть с теми десятками тысяч советских военнопленных, большинство которых были замучены в концлагерях Польши в начале 20-х годов?
      И почему бы не потребовать всемирного осуждения кровавой политики таких завоевателей, как шведские короли Густав Адольф, Карл XII, прусский Фридрих II, а также Наполеон, заваливших трупами всю Европу?..
      Инициаторы антикоммунистической провокации в ПАСЕ выдвигают задачу не только переписать историю современной цивилизации. В повестку дня ставится вопрос о наказании всех, кто был когда-либо причастен "к деяниям и преступлениям коммунистического движения" и коммунистических государств. Поскольку всё коммунистическое объявляется преступным, то и все люди, так или иначе соприкасавшиеся с ним, могут быть, по логике документа, подвергнуты наказанию.
      В общем, Парламентская ассамблея Совета Европы предлагает провести невиданную в истории человечества репрессивную чистку. В нее, по воле авторов, должны быть втянуты, по сути дела, все страны и континенты планеты. Ибо коммунистическое движение и сегодня носит всеобъемлющий, об-щецивилизационный характер. На фоне подобных карательных проектов многочисленная и очень спорная статистика относительно "жертв коммунизма" начинает бледнеть.
      Коммунистические партии сегодня легально действуют по всему миру. Они активно присутствуют в политической жизни всех стран Европы, кроме таких карликовых государств, как Монако и Лихтенштейн. Они представлены - и нередко весьма внушительно - в парламентах Франции, Италии, Португалии, Греции, Болгарии, Испании, Чехии, Словакии, Кипра, Латвии, Сан-Марино и, конечно же, России.
      Естественно, что коммунисты есть и в Европарламенте, и в самой ПАСЕ, где сформирована группа "Объединенные левые", включающая коммунистов и левых парламентариев из Дании, Норвегии, Финляндии, Швеции, Франции, Испании, Кипра, Португалии, Италии, Германии, Чехии, России, Украины, Молдовы и других стран.
      Только за десятилетие - с рубежа 90-х до начала 2000-х годов - суммарная электоральная поддержка коммунистических, левых партий в Европе выросла более чем в два раза - с 6,7 до 15,3 процента. За коммунистов и их союзников на парламентских выборах голосует каждый пятый-шестой европейский избиратель.
      Причем влияние левых на Европейском континенте усиливается. Сегодня коммунисты у власти в Молдавии. Они входят в правительственную коалицию на Кипре, имея 4 министерских портфеля из 11. Парламентские выборы в Германии подтвердили существенное усиление позиций наших товарищей из левой партии - Партии демократического социализма, преемницы СЕПГ, правившей в ГДР.
      Коммунисты играют решающую роль в жизни Азиатского континента, находясь у власти в Китае, КНДР, во Вьетнаме, имеют сильные позиции во властных кругах Индии (коммунист является главой индийского парламента), активно действуют в Японии, Шри-Ланке, Бангладеше, Непале. В высших законодательных органах этих стран их положение также традиционно устойчиво.
      Компартии активно работают в Африке, на Ближнем Востоке, в Австралии. В частности, в Южной Африке они являются частью правящей коалиции и представлены в правительстве. Коммунисты действуют в парламентах Сирии, Марокко, Израиля.
      Аналогичная картина в странах Северной и Южной Америки. Коммунисты стоят во главе руководства Кубы. Они представлены в национальных парламентах Уругвая, Гватемалы, Бразилии, Венесуэлы, Панамы.
      И вот современные маккартисты предлагают объявить вне закона многие десятки политических партий, миллионы коммунистов и сотни миллионов их сторонников, подвергнуть практике люстрации целые народы. Этим уже занималась бесноватая команда Гитлера. И у вас не получится, господа неофашисты.
      Авторы документа как бы не понимают, что своей инициативой они дробят мировое сообщество в самых разных направлениях.
      Во-первых, возникает линия жесточайшего противостояния внутри самих европейских стран, где коммунистическое движение является одним из старейших и массовых.
      Во-вторых, они разом поднимают на несколько ступеней конфликт между Западом (в первую очередь США) и Китаем, который не собирается отказываться от своей коммунистической сути и будет твердо защищать свои идеологические основы и принципы государственности.
      В-третьих, провоцируется новый взрыв на постсоветском пространстве, причем не только в масштабах бывшего СССР. Под удар ставятся как действующие компартии, так и "посткоммунистические" политические организации, играющие в общественной жизни Центральной Европы ключевую роль.
      Мало того, подавляющее большинство граждан всего этого огромного региона ставится в положение не только подозреваемых в симпатиях к коммунистической идеологии, но и преследуемых за возможную причастность к так называемым "преступлениям коммунизма".
      Иначе говоря, реанимируется и вводится в практику логика мышления и действий Третьего рейха, ставившего своей целью тотальное уничтожение всего коммунистического.
      Кстати, об этом говорит и еще один момент, весьма отчетливо просматривающийся в поведении инициаторов данной кампании. А именно: очевидная подготовка атаки уже не на коммунистов, а на социалистические и социал-демократические партии, на Социнтерн.
      Вдумаемся, что значит объявить коммунистическую идеологию и коммунистическое движение преступными? Это значит объявить преступным марксизм, лежащий в основе коммунистической идеологии. Но ведь марксизм является мировоззренческой основой не только коммунистов, но и социал-демократов. И следовательно, последние также могут быть объявлены преступным движением.
      Учитывая, что инициаторами доклада являются представители правокон-сервативных партий, для которых именно социал-демократы являются главным политическим конкурентом, подобное предположение выглядит более чем правдоподобным.
      Достаточно будет по ходу "расследования" вдруг вспомнить, что у власти в ГДР и Польше, например, стояли не коммунистические партии, а организации, носившие названия "социалистической" и "рабочей". Вот вам и повод
      для атаки на Социнтерн и все левые силы мира в целом. Кстати, и Октябрьскую революцию в России совершила РСДРП(б), то есть Российская социал-демократическая рабочая партия (большевиков).
      Ну чем не довод для пристегивания нынешней социал-демократии к глобальным политическим репрессиям. Ведь авторы доклада не скрывают, что они сражаются с историей, которую собираются кроить на свой лад.
      Попытка всемирной коммунистической травли сразу получила достойный отпор. Как только стало известно о провокации в ПАСЕ, протест заявили Партия итальянских коммунистов, Коммунистическая партия Греции, Словацкая коммунистическая партия, коммунисты Армении, Азербайджана, Украины, Белоруссии и Приднестровья, АКЕЛ Кипра и другие. Против этой провокации подняли свои голоса социал-демократические организации, рабочие партии и движения, антиглобалистский фронт и многие другие влиятельные силы наших дней. В итоге Политический комитет ПАСЕ 21 голосом против пяти снял с рассмотрения антикоммунистический меморандум. Однако инициаторы провокации не скрывали, что рассчитывали повторить попытку в январе 2006 года. Но сделали это раньше.
      Новый виток противостояния
      Казалось бы, уже первое обсуждение попытки устроить судилище над мировым коммунистическим движением безоговорочно показало, что эта провокация отвергается подавляющим большинством членов Политической комиссии ПАСЕ. В мире поднялась могучая волна негодования. Свой протест этой акции заявили участники встречи 73 коммунистических и рабочих партий в Афинах, политические и государственные структуры десятков государств мира.
      Однако подготовленный г-ном Линдбладом документ не был снят с повестки дня. Его, якобы обновленный, вариант вновь оказался в центре внимания ПАСЕ.
      Сразу стало очевидным стремление авторов доклада убедить членов Полит-комиссии, что это абсолютно новый вариант, "учитывающий" результаты дискуссии 13 сентября 2005 г. Однако при первом же знакомстве с текстом становится ясно, что это не так. Каждый, кто познакомился с новым проектом г-на Линдблада, представляющим Европейскую народную партию, видит, что это все тот же документ, лишь чуть "припудренный" в терминологическом плане.
      И тем не менее, пряча глаза, большинство членов Политической комиссии ПАСЕ проголосовали за вынесение в конце января 2006 года на Парламентскую ассамблею резолюции "О необходимости международного осуждения коммунистических режимов". Правые, глобалистские силы добились своего.
      В соответствии с этой резолюцией Ассамблея призывает Комитет министров Совета Европы создать некую экспертную группу информации о нарушениях прав человека различными тоталитарными режимами, "в частности, нацистским, коммунистическим и франкистским", принять официальную декларацию о "преступлениях", якобы совершенных коммунистами, пересмотреть под этим углом зрения школьные учебники и созвать международную конференцию для обсуждения подобной тематики. Странам - членам Совета Европы предлагают осуществить аналогичные меры на национальном уровне и развернуть у себя антикоммунистические кампании.
      Тем самым ПАСЕ выступила в роли инициатора и организатора всеевропейской травли и преследований коммунистов, установления контроля над мыслями и убеждениями европейцев и фальсификации истории. Совету Европы, первоначально начертавшему на своих знаменах лозунги прав и свобод человека, собираются навязать роль средневековой инквизиции и недоброй памяти маккартистов. Дается сигнал к установлению полицейских режимов по всей Европе. ПАСЕ встала перед принципиальным выбором: либо она отвергнет эту провокационную затею, инспирированную рядом ее восточноевропейских членов и поддерживаемую США, либо вынесет себе приговор как коллективному органу государств Европы, стоящих на почве свободы, верховенства закона и демократии.
      Для ПАСЕ наступает момент истины. Ее решение определит отношение международной общественности к этой организации, давно уже
      переживающей глубокий кризис и все более соскальзывающей в трясину антикоммунизма, поддержки апартеида, двойной морали и стандартов. Совершенно очевидно, что принятие подобной резолюции заставило бы отшатнуться от ПАСЕ не только коммунистов, но и людей прогрессивных убеждений во всем мире. Определило бы отношение к ней таких крупных современных государств мира, как Китай, Вьетнам, Куба, Индия, Бразилия, Венесуэла и др.
      Трубадуры антикоммунизма не первый раз зовут в поход против демократии, социальной справедливости и взаимопонимания между народами. Все помнят о фашистском Антикоминтерне, о черных годах разгула маккартизма в США, о преследованиях и запретах компартий, о диктатурах "черных полковников", военных хунт и пиночетов. Никто из них добром не кончал. Так было, так будет и на сей раз.
      Не надо забывать, что наиболее полным, циничным и преступным выражением антикоммунизма был гитлеровский фашизм с его программой уничтожения социалистического и коммунистического мировоззрения. С его приказами о поголовном расстреле комиссаров, евреев и советской интеллигенции, порабощением целых народов и их геноцидом. Фашизм был повержен не кем иным, как Советским Союзом, руководимым коммунистами. Нюрнбергский процесс, шестидесятилетие которого мы недавно отметили, был прежде всего судом над антикоммунизмом, его преступной идеологией, целями и методами.
      Великий немецкий писатель-гуманист Томас Манн так сформулировал итог своей долгой и сложной жизни и идейных исканий: "Антикоммунизм - главная глупость XX столетия". Нужно добавить: не только главная глупость, но и главное преступление, ибо антикоммунизм есть прямое потакание, пособничество фашизму. Так зачем же главную глупость и преступление прошедшего века тащат в век наступивший? А ведь тащат!
      О политической, моральной и научной несостоятельности доклада Линд-блада уже говорилось. Этот доклад очень похож на писания наших доморощенных антисоветчиков рубежа 80-90-х прошлого века. И, скорее всего, приготовлен на той же пропагандистской кухне по замшелым рецептам Геббельса и Даллеса. Те же взятые с потолка "цифры", высосанные из пальца "факты", обильно сдобренные безудержной демагогией и ненавистью ко всему советскому, русскому, народному.
      Случайное, но символическое обстоятельство: в переводе на русский язык фамилия докладчика-антикоммуниста в ПАСЕ Линдблада означает "липовый листок". Скорее уж "фиговый", предназначенный для прикрытия срамоты глобализма. Но и по-русски тоже подходяще, ибо весь доклад Линдбла-да - сплошная наглая, безграмотная и аморальная "липа".
      Впрочем, очевидно и еще одно: перед нами не обывательская глупость, а холодный расчет прожженных политиканов. Если присмотреться внимательно к политике мирового империализма последних ста лет, то обнаружится, что она во многом построена на провокациях, и в первую очередь на провокациях антикоммунистических.
      Каковы же основные причины и цели провокации? Зачем она, почему именно антикоммунистическая и почему именно сегодня?
      Стратегическая проблема, стоящая перед человечеством, заключается не в том, объединяться ему или не объединяться. Всемирная интеграция - процесс объективный, необходимый и неизбежный. Вопрос в другом. Речь идет о том, каким быть будущему человечества, на какой основе оно будет объединено. На основе диктата и насилия "золотого миллиарда" или на основе равноправного сотрудничества наций.
      КПРФ многие годы предупреждает, что возможны три сценария мирового развития: "планетарная диктатура", "глобальная смута" и "баланс интересов", то есть многополярный мир.
      После разрушения СССР капитал бросил все свои силы на создание однополюсного мира, с абсолютным господством США и их союзников. Не случайно еще в 1992 году США отказались подписать резолюцию совещания в Рио-де-Жанейро о справедливости в межгосударственных отношениях. И сегодня США - страна, обладающая пятью процентами населения, потребляющая более 40 процентов мирового производства сырья, идет на все, чтобы высасывать жизненные соки из всего остального мира.
      Однако с установлением планетарной диктатуры пока не получается. Политика глобализации "по-американски" и строительства однополюсного мира переживает тяжелый кризис и заходит в тупик. США глубоко завязли в Афганистане и Ираке, а на повестке дня еще и "иранская проблема". Нелегкие времена переживает и Европейский Союз, в котором обостряются этно-конфессиональные противоречия.
      Сегодня реальным выходом, альтернативой планетарной диктатуре является многополярный мир, обеспечивающий баланс культур, традиций и жизненных интересов. А такой мир недостижим при безраздельном господстве капитализма. Его в состоянии обеспечить только социалистическое общество - общество справедливости. Но такая альтернатива для глобализма неприемлема. Потому он пребывает в лихорадочных поисках какого-то иного выхода и подходящей провокации, призванной такой выход оправдать.
      Почему, например, в качестве инициатора провокации выбран именно Совет Европы - в основном "правозащитная" организация, не имеющая административных, финансовых и силовых рычагов влияния на международные отношения? Однако организаторам новой смуты важно, что в структуру Совета Европы входит Европейский суд по правам человека. Им важно подвести под свою затею "правовую" базу и действовать далее на якобы "законных" основаниях. Отсюда следует, что слушания в ПАСЕ - пробный шар, зондаж в преддверии более серьезных и агрессивных действий.
      "Призрак бродит по Европе - призрак коммунизма. Все силы старой Европы объединились для священной травли этого призрака: папа и царь, Мет-терних и Гизо, французские радикалы и немецкие полицейские", - писали Маркс и Энгельс в "Коммунистическом Манифесте". Почему же "хозяева мира" вновь и вновь вступают в битву с "призраком"? Ведь, казалось бы, все давно уже в их руках и безраздельном владении - политическая власть, вооруженные силы, СМИ, финансовые и сырьевые потоки. Но нет. "Призрак" - совсем не призрак. Все, кто верещит о втором "нюрнбергском процессе" над коммунизмом, совершают смешную историческую и логическую ошибку. Чтобы судить кого-то, нужно его сначала сокрушить и ввергнуть в узилище. А попробуйте ввергнуть в узилище великий Китай или гордый Остров Свободы - Кубу. Получится по народной пословице:
      - Макар, я медведя пымал!
      - Так тащи его сюда!
      - Да он не пущает…
      Похоже, что в стремлении выпутаться из этого безвыходного положения ставка сознательно сделана на реализацию сценария большой смуты, в которой глобализм рассчитывает одержать новую, теперь уже окончательную победу. А для развязывания смуты необходим сильнейший дестабилизирующий фактор. Им и должна стать новая всемирная антикоммунистическая кампания. Необходим и новый "образ врага" для оправдания вмешательства глобализма во внутренние дела всех стран и народов. Поскольку жупел "международного терроризма" порядком уже обветшал, реанимируется прежний, антикоммунистический.
      Причем бесконечное "гуманитарное" словоблудие подобных докладов - не более чем дымовая завеса. Главное заключено во фразе, глубоко запрятанной в тексте: "Национализация экономики, которая является неизменной чертой коммунистического руководства и является результатом идеологии, накладывает ограничения на личную собственность и индивидуальную экономическую деятельность". Вот оно! Глобализаторам уже мало ревизии итогов Второй мировой войны и Ялтинско-Потсдамских соглашений. Они стремятся к ревизии итогов "генуэзского" и "хельсинкского" процессов. То есть к уничтожению не только политической, но и экономической и гуманитарной альтернатив империалистическому глобализму.
      Напомню, что, начиная с Генуэзской конференции 1922 года, Советская Россия отстаивала и, в конце концов, отстояла равноправие в системе мирохозяйственных отношений двух форм собственности - частнокапиталистической и общественной, социалистической. В Хельсинки в 1975 году Советский Союз отстаивал и отстоял социалистическую концепцию прав человека, включающую не только политические, но и социально-экономические права. Всё это - кость в горле у глобализма. Поэтому и возрождается трумэновская стратегия тотального "отбрасывания коммунизма". Поэтому и бьют по прошлому, настоящему и будущему России.
      12 "Наш современник" N 7
      А целятся в Россию…
      Крылатое выражение начала 90-х годов прошлого века "Целились в коммунизм - попали в Россию" не вполне исчерпывает суть происшедших тогда событий. Ведь его можно толковать и в том смысле, что вот, мол, попали в Россию случайно, по ошибке, по неосторожности, за что извиняемся. А сама цель была выбрана предельно расчетливо. Целились именно в Россию! И хорошо знали, куда направить удар - в самое ее сердце. Нельзя попасть в коммунизм, не попав в то же время в сердце России. Ибо, как говорится в программных документах КПРФ, русская идея есть по своей сути идея глубоко социалистическая и коммунистическая. Интервенция 1918 года. Гитлеровское нашествие 1941-го. Государственный переворот 1991-го. Все они совершались под антикоммунистическим флагом. Все обещали "освободить" Россию от большевизма и коммунизма и положить начало ее "возрождению". Но не о возрождении они мечтали и мечтают, а о разрушении, расчленении и порабощении.
      Коммунисты сегодня не у власти в России, но ее врагам все равно неймется. И в очередном походе на нее они опять собирают силы под антикоммунистическим флагом. Зовут к себе в союзники Черчилля и Шкуро, Гитлера и Муссолини, Рейгана и Ельцина. Пока существует колыбель социалистической революции, глобалисты не смогут спать спокойно. Они нутром чувствуют органическую связь России и коммунистической идеи.
      Это понимают и некоторые отечественные политики, в том числе представители власти. Не случайно вся многопартийная российская делегация в ПАСЕ протестует против этой акции и требует снять резолюцию с голосования. Защищать Россию - значит защищать коммунизм, и иного, как говорится, не дано! Иначе скажут: вы живете в стране-преступнице. Вы не победители, а такие же, как и нацисты. Значит, нас не за что уважать, значит, все наши победы - это ничто. Значит, мы тогда не члены Совета безопасности, не учредители ООН. Не может преступная страна этим заниматься.
      И дальше подбираются к Китаю. Раскалывают планету и снова пытаются добиться господства - того, чтобы восторжествовал глобализм по-американски. Мы это видим на Балканах, на Ближнем Востоке, теперь и в Европе. Завтра увидим в Азии.
      Для нашей страны это серьезный урок и звонок. Мы должны объединить все патриотические силы для того, чтобы не допустить такой расправы над нашей историей, нашей державой.
      Но понимать - одно дело, а признаться в этом - другое. Поэтому российские официальные круги ходят вокруг да около, боясь коснуться сути. Мы, мол, не намерены оправдывать преступления тоталитарных режимов, но проект резолюции "излишне политизирован". А был бы он менее политизирован, то поддержали бы? Или пытаются перевернуть тезис, как делает Д. Рогозин: это провокация против страны, а не против "какой-то коммунистической партии". Хотелось бы напомнить Рогозину, что "какая-то" компартия спасла не только весь мир, но и его лично, дав возможность появиться на свет.
      Настораживает, что, кроме коммунистов, ни одна организованная политическая сила России так и не сформулировала до сих пор внятно своего отношения к этой далеко идущей провокации. На словах "все за Россию", а на деле - попытка отсидеться в сторонке в столь остром вопросе. Это попытка с негодными средствами. Случайные заявления в случайных интервью - этого совершенно недостаточно. Необходимы точные, ясные и официальные оценки. И пока таких официальных оценок нет, повисают в воздухе пламенные речи о необходимости объединения всех оппозиционных, патриотических сил.
      Коммунистам не впервой переживать измены союзников и попутчиков. Мы практически в одиночку восстановили Великую Россию после катастрофы, в которую ее ввергло самодержавие. Подняли из руин после Великой Отечественной войны. И на этот раз справимся собственными силами.
      Однако всякий политик, уходящий сейчас от прямого ответа, должен отдавать себе отчет в том, что тем самым он становится вольным или невольным пособником фашизма. Да, да, именно фашизма, который вновь стучится в двери планеты. Сегодня в этом вопросе меньше всего уместен утонченный "академизм": вялые рассуждения о том, что коммунизм есть, мол, одна из составляющих "модерна", а фашизм - воплощение "постмодерна", и по-
      тому коммунизм и фашизм суть непримиримые антагонисты. Спасибо, конечно, за "разъяснение". Но сегодня требуется совсем иное.
      Настал момент истины. На оселке отношения к антикоммунистической провокации в ПАСЕ проверяется кто есть кто.
      Кто настоящий либерал, а кто - пособник фашистов.
      Кто настоящий социалист, а кто - трус и предатель.
      Кто настоящий демократ, а кто - подпевала нацистам.
      Кто левый радикал, а кто - болтун и демагог.
      Кто настоящий антиглобалист, а - кто дебошир и громила.
      Кто настоящий патриот, а кто - пособник американских глобалистов.
      Когда же эта "великолепная шестерка" либералов, социал-демократов, "просто" демократов, троцкистов, антиглобалистов и патриотов выскажется наконец насчет безумного предприятия ПАСЕ? Молчат, не дают ответа. И чем дольше они будут молчать, тем дальше будут отброшены на политическую обочину. История в любом веке не прощает глупостей и предательства, особенно в нынешнее судьбоносное время. Этот вывод сегодня прямо касается ПАСЕ.
      Выдвижение антикоммунистической резолюции нынешней сессией ПАСЕ отражает углубление кризиса этой организации и, хотят или не хотят этого руководители Ассамблеи, заостряет вопрос о самом смысле ее существования и дальнейшей деятельности. Приняв подобную резолюцию, Ассамблея вынесет себе приговор как международной организации, претендующей на то, чтобы объединять взгляды разнообразных политических сил Европы во имя реализации высоких целей развития демократии, доверия и взаимопонимания между народами нашего континента. С такой ПАСЕ будет не по пути всему мощному спектру левых политических и социально ориентированных сил.
      Вместо коллективного решения насущных проблем нашего континента и укрепления роли Европы как важнейшего фактора в мировой политике ПАСЕ призывает возрождать маккартизм, заниматься охотой на ведьм и переписыванием истории в угоду правоконсервативным силам. Силам, которые все более явно порывают со справедливостью, законом, моралью и возрождают войну и насилие как средства проведения государственной политики. Проще говоря, Европу вновь хотят вернуть на задворки международной политики.
      В Европе всегда найдется парочка-другая государств, которые сводят свою политику к русофобству и борьбе с непреложными фактами истории. Они являются инициаторами этой резолюции и используют ее для антирусской политики. Эти попытки кончатся для них плохо - с резолюцией ПАСЕ или без оной. В любом случае ПАСЕ не следовало бы идти на поводу у этих государств, поскольку конфронтация с Россией - это путь в никуда, в первую очередь для Европы. Надеюсь, что это понимает подавляющее большинство государств - членов ПАСЕ.
      Предназначение этой резолюции может состоять в том, чтобы сделать ее запалом для принятия аналогичных решений и на других международных форумах. Дабы получить подобие международной легитимации для вмешательства во внутренние дела других государств и разжигания новых конфликтов.
      Все мы хорошо знаем, кто является вдохновителем и организатором этой агрессивной линии, прикрываемой ханжескими ссылками на Евангелие: якобы моральный долг некоторых Богом избранных государств и наций - навязывать свой образ жизни и порядки всему остальному человечеству.
      Против этой политики поднимается все больше государств и народов. Они не хотят допустить, чтобы конец "холодной войны" стал началом безраздельного господства какой-либо державы. Они решительно выступают против попыток вновь разделить мир на колониальные сферы влияния и безудержной эксплуатации. Попытки списать набирающее силу национально-освободительное движение на происки международного терроризма шиты белыми нитками и уводят от сути происходящего. Вопрос в действительности стоит намного шире и серьезнее.
      Если кто-то хотел бы усугубить нынешнее и без того не простое положение в мире, протрубив поход против коммунистических государств и самой идеи социализма, основанной на равенстве, братстве и мире между народами, то на этом пути его постигнут крупные разочарования. Еще более крупные, чем нынешний провал иракской авантюры или бесперспективная война в Афганистане.
      12*
      Повторяю: если кто-то хочет эскалации несправедливости, кулачного права и авантюризма в политике, то нынешняя антикоммунистическая резолюция в ПАСЕ станет для него тем "мене-текель", которое начертала огненная рука на пиру обезумевшего от вседозволенности царя Валтасара и его приспешников, возвестив им скорую и неизбежную погибель.
      "Новации", которые внесли авторы в доклад, переименовав его из "осуждающего коммунистическую идеологию" в документ, "требующий осуждения коммунистических режимов", означают новый шаг в деле эскалации антикоммунистической травли и дестабилизации мирового сообщества.
      Он впрямую подводит его уже не к идеологическим спорам, а к разрушению как межгосударственных, так и внутригосударственных отношений. Ведь провоцируется осуждение реально существующих ныне государств, в которых живет почти половина современного человечества.
      Мало того, под вопрос ставится легитимность государственного устройства и тех стран, где коммунисты когда-либо стояли у власти, а также тех, государственная практика которых в чем-то может вызвать ассоциации с политикой коммунистических держав.
      Скажем, в качестве признака тоталитарных режимов в документе рассматривается ситуация, когда отсутствует политический плюрализм.
      Но ведь под этот расплывчатый критерий в значительной мере попадают и страны с двухпартийной системой. Там не только десятилетиями, но и веками стоят у власти лишь две партии. Все прочие политические организации лишены практической возможности участвовать в непосредственном управлении государством. Речь идет и о США, и о Великобритании, и о Германии, и об Италии с Испанией, и ряде других стран. Как быть в этом случае?
      Или другой пример. Документ относит к признакам тоталитаризма политику национализации в экономической сфере. Но в этом случае под вопрос ставится легитимность государственного устройства в Австрии и скандинавских странах, где госсектор экономики составляет до 50 процентов. Кроме того, политику национализации в XX веке проводили Великобритания, Франция, Италия. Следовательно, их государственная система, по логике авторов документа, тоже хотя бы отчасти нелегитимна. Как быть в этой ситуации?
      Даже приведенных примеров достаточно, чтобы сделать вывод о том, что авторы документа практически подводят мину под все современное государственное устройство Европы и мира. Речь идет о стравливании целых народов и государств, способном взорвать человеческую цивилизацию.
      Принятие предлагаемой резолюции неизбежно приведет к тому, что нелегитимными окажутся все международные, включая ООН, структуры, созданные после Второй мировой войны. Ведь в их образовании и работе активнейшее участие принимали СССР, страны бывшего социалистического содружества, западноевропейские государства, в правительствах и парламентах которых немалую роль играли коммунисты.
      Документ обеляет фашизм. И старый, и современный. Ведь это СССР внес решающий вклад в разгром нацизма. И против кого же наиболее ожесточенно действуют сегодняшние неофашисты? Против коммунистов. Но коль скоро, как предлагается документом, Советский Союз причисляется к преступным, тоталитарным режимам, а коммунисты объявляются главными врагами прав человека, то действия фашистов были, есть и будут оправданными и даже узаконенными. Так получается по логике доклада г-на Линдблада, а также предлагаемых им резолюции и рекомендаций.
      Выходит, что Гитлер, Муссолини, Франко и их союзники были правы, развязав Вторую мировую войну? И значит, это они - "жертвы" так называемого "коммунистического тоталитаризма"? Какое глумление над историей! Открытое надругательство над миллионами истинных жертв фашизма, подлинными правами человека и целыми народами. Думаю, что именно фашисты и окажутся самыми горячими сторонниками обсуждаемого ныне документа.
      Мало того, объявление ныне существующих социалистических стран, по сути дела, "преступными режимами" делает легитимной даже прямую военную агрессию против них, не говоря уже о разного рода экономических и идеологических санкциях. Для современного мира, и так уже потерявшего стабильность, это будет иметь самые пагубные последствия…
      Подобного рода провокационный документ узаконивает и действие сил, которые играют подрывную роль во внутренней жизни как существующих, так
      и бывших социалистических государств, провоцирует их дестабилизацию. Согласно его букве и духу, он будет играть роль тотальной индульгенции для международного терроризма. Потому что даст ему полную свободу рук, освященную решением ПАСЕ в деле дестабилизации по крайней мере половины современного мира, где у власти стоят коммунистические партии.
      Очевидно, авторы документа, ослепленные ненавистью к коммунизму и крайне увлеченные решением собственных политических задач, как и те, кто стоит за ними, просто не просчитали последствий, которые неизбежно вызовет навязываемое ими ПАСЕ решение. А мир уже не раз ввергался в катастрофу из-за бездумных действий политически корыстных сил. Нельзя поддаваться на эту провокацию.
      Решение ПАСЕ принято - борьба продолжается
      Самое любопытное, кто судьи? В основном депутаты Прибалтики, восточноевропейских стран, которые становятся сателлитами и пособниками американцев в Европе. Из средиземноморских стран никто не голосовал за эту резолюцию. Не голосовали и такие ведущие страны, как Франция, Германия. Многие воздерживались. И все же в Европе складывается странный альянс американских глобалистов с их новыми сателлитами, которые пытаются провести правую политику. Я думаю, она обречена на провал. Но это - долгоиграющая кампания.
      Более того, уже опубликован доклад, 48 страниц, о "преступлениях" китайских коммунистов. И одновременно правые мракобесы в России лезут на Красную площадь, пытаясь ее раскопать и свести счеты с великой советской эпохой. Мне кажется, эти три акта синхронны и ставят одну задачу - максимально унизить нашу страну и ослабить ее позиции на международной арене.
      Утром, накануне обсуждения доклада Линдблада, делегация КПРФ провела в ПАСЕ специальную пресс-конференцию, где проинформировала: "Одна из пяти ведущих партий в Парламентской ассамблее Совета Европы (ПАСЕ) - "Объединенные левые" приняла решение солидарно голосовать "против" при обсуждении резолюции по докладу Линдблада".
      Между тем ПАСЕ под истеричные требования Жириновского "арестовать Зюганова, как главного европейского коммуниста, и отправить в наручниках в Гаагу" и его выкрики о том, что "если Совет Европы не осудит сегодня коммунизм, то российская молодежь пойдет в коммунистическую партию" - все-таки приняла эту провокационную резолюцию. "За" проголосовало 99 членов ПАСЕ, против - 42.
      Ситуацию раскола в ПАСЕ характеризуют и такие данные. Перед обсуждением антикоммунистического доклада Линдблада российская делегация социалистов и группа "Объединенные левые" предложили вернуть вопрос на доработку: 70 европарламентариев поддержали эту инициативу. Но незначительным большинством - 81 голос - предложение было заблокировано.
      Вообще же 25 января 2006 г. можно назвать антироссийским днем. ПАСЕ были приняты три антироссийские решения - по Чечне, российскому закону о неправительственных организациях и резолюция, фактически приравнивавшая СССР к фашистской Германии.
      Несмотря на то что антикоммунистический вопрос обсуждался вечером, в зале было очень много депутатов, а заявки на выступления подали 60, из которых почти половина выступили.
      Докладчик, правый шведский парламентарий Й. Линдблад, нервно внушал, что коммунистические режимы - "это ад на Земле". Его не смутило то явное противоречие, что нынешнюю "райскую" демократию в Европе защитил и сохранил, будучи "адом на земле", СССР, а 27 миллионов граждан СССР, погибших "за нашу и вашу свободу", по логике Линдблада, были "исчадиями ада".
      Доклад оказался направлен своим острием против Советского Союза, против наших отцов и дедов, против нашей победы.
      "Кого вы здесь судите?" - спрашивали мы у особенно разбушевавшихся парламентариев из стран Восточной Европы и Прибалтики.
      Членством в компартии гордились и освободитель Европы маршал Жуков, и первый космонавт планеты Гагарин, и великий советский писатель Шолохов. Сегодня "красной" становится Латинская Америка. Половина Азии - это
      социалистические государства. Если вам хочется судить, начинайте с капиталистических режимов. Они развязали две мировые войны, организовали колониальные империи. Они разожгли войну во Вьетнаме, залив его напалмом. Натовцы сегодня организовали кровавый шабаш на Ближнем Востоке. "Кто осуждал коммунизм?" - вновь спрашивали мы.
      Гитлер, Геббельс и подобные им. Сейчас в рядах компартий мира более 80 миллионов человек. Вам не хватит места, чтобы засадить всех этих людей в тюрьмы. Осуждая коммунизм, вы потакаете фашизму. Сегодня в Прибалтике фашисты открыто маршируют - и демократическая Европа молчит.
      "Нынешние действия Парламентской ассамблеи Совета Европы будут иметь далеко идущие последствия, прежде всего связанные с расколом Европы, - предупреждали мы. - В ПАСЕ снова запахло "коричневыми" и "холодной войной"… "
      В итоге, хотя антикоммунистическая резолюция и была принята, европейским правым и недругам России не удалось протащить антикоммунистические рекомендации Комитету министров Совета Европы. Те рекомендации, что требовали преследовать коммунистов, ломать памятники, переименовывать улицы, уничтожать одни учебники истории и сочинять другие, - не получили необходимого большинства. Когда рекомендации были вынесены на голосование, то их поддержали 85 депутатов. Против было 50 и 11 - воздержались. Это оказалось меньше положенных для принятия решения двух третей голосов.
      Правда, даже если бы эти рекомендации были приняты, они не получили бы одобрения: решения в Комитете министров принимаются по принципу консенсуса. Между тем правительства двух стран - Кипра и Греции - заранее объявили, что не поддержат антикоммунистическую резолюцию.
      Однако организаторы провокации в кулуарах ПАСЕ утверждали, что на следующих сессиях все равно продолжат попытки придать обязательный статус своим решениям. Так что борьба продолжается.
      И эту борьбу левые силы сразу вынесли на улицы Страсбурга, дав первый бой силам реакции, открыв новую страницу международного протеста против коричневеющей угрозы.
      В центре Европы, в Страсбурге, состоялась массовая демонстрация протеста против антикоммунистической резолюции ПАСЕ, фактически ставящей знак равенства между СССР и фашистской Германией. Представители около двух десятков европейских коммунистических и левых партий пришли к стенам Дворца Европы под лозунгами "Нет маккартизму и антикоммунизму!". Делегация КПРФ и представители Компартии Греции от имени 73 коммунистических, левых, рабочих партий мира вручили председателю ПАСЕ Рене Ван дер Линдену официальный протест против антикоммунистической резолюции.
      Сам факт появления в тихом Страсбурге сотен людей с красными знаменами, окруживших Дворец Европы, не только вызвал шок у местных обывателей, но и впечатлил прессу. Европейская и российская печать последние полтора десятилетия так усердно "вбивала гвозди в гроб" коммунизма и коммунистов, что до сих пор не может очухаться от январских событий в Страсбурге. Впервые за полтора столетия коммунисты в центре Европы возглавили массовую манифестацию левых сил континента.
      Удивление и испуганные возгласы переполнили как страницы либеральных газет, так и передачи официального телевидения.
      Российское телевещание не смогло замолчать акции протеста коммунистов у Дворца Европы.
      "Коммунистическая демонстрация во Франции. Маккартизм - не пройдет, скандировали демонстранты по-французски, затем по-гречески, по-итальянски, по-немецки и по-португальски. В разноязыком хоре был и русский язык" (РТР, "Вести").
      "В Страсбурге состоялся левый марш, организованный российскими коммунистами. Их лидер Г. Зюганов вручил председателю ПАСЕ Рене Ван дер Линдену протест 73 коммунистических и левых партий и предупредил о том, что, если Парламентская ассамблея все же примет резолюцию, левые поднимут всю планету" (РТР, "Вести-Подробности").
      "Европейские коммунисты и их российские соратники прошли сегодня маршем по Страсбургу и провели манифестацию у Дворца Европы" (НТВ, "Сегодня").
      "Красные флаги, на майках - портреты Карла Маркса и Че Гевары, - марш европейских коммунистов к зданию Парламентской ассамблеи Совета Европы нарушил спокойствие утреннего Страсбурга… Глава маленького Интернационала - лидер КПРФ Геннадий Зюганов" (REN TV, "24").
      Буржуазная пресса, естественно, тоже откликнулась на сенсацию, натужно пытаясь иронизировать насчет того, что "Зюганов перекрыл движение трамваев в Страсбурге".
      "Российские коммунисты устроили акцию протеста в центре Европы" ("Новые Известия").
      "На сессии Совета Европы в эти дни самый популярный человек - Геннадий Зюганов. Вчера он возглавил толпу, перекрывшую центр мирного Страсбурга" ("Московский комсомолец").
      "Давненько не видел буржуазный Страсбург, считающийся одним из самых зажиточных городов Франции, такого скопления красных знамен" ("Известия").
      "Никогда Страсбург не был местом встречи коммунистов Востока и Запада. А вот теперь стал. Произошло это благодаря проискам ряда депутатов Парламентской ассамблеи Совета Европы (ПАСЕ)" ("Российская газета").
      "Российские коммунисты прошли по Страсбургу маршем протеста. "Нет европейскому маккартизму!", "Антикоммунизм не пройдет!" Демонстрация с такими лозунгами встряхнула тихий провинциальный Страсбург, где проходит
      сессия ПАСЕ" ("Газета").
      Такой волны информэмоций российские СМИ еще не знали.
      Да, в манифестации у стен Дворца Европы участвовали представители левых и коммунистических партий почти двух десятков государств старого континента. Мощная делегация была из Греции, хорошие команды из Франции, Германии, Бельгии, Голландии. Были представители Люксембурга, Чехии, Кипра. По сути дела, была представлена вся Европа.
      Европа наглядно продемонстрировала депутатам ПАСЕ свой протест против антикоммунистической резолюции. К слову сказать, греческая делегация в ПАСЕ в полном составе протестовала против этого решения. Этот протест подписали не только коммунисты, но и председатель правительства страны, многие губернаторы и лидеры совершенно разных партий. Они сочли, что это провокация против всех левых сил на планете, против справедливости и истории.
      Бельгийская коммунистическая партия назвала происходящее "насильственной атакой на историю, настоящее и будущее коммунизма". Коммунистическая партия Греции квалифицировала резолюцию как "декларацию войны и преследования всех коммунистических партий мира". Немецкие же коммунисты были еще более резки и вспомнили о "неомаккартизме". Великий композитор и коммунист Микис Теодоракис высказался по поводу резолюции ПАСЕ коротко и ясно: "Позор!" Так же думают левые интеллектуалы в Европе. И многие другие граждане ЕС, включая тех, кто вместе с делегацией КПРФ и другими левыми вышли под красными знаменами на улицы Страсбурга протестовать против "коричневого запаха" в стенах Ассамблеи.
      Несмотря на сообщения о готовившейся во время левого марша в Страсбурге провокации фашистов, все обошлось без инцидентов. Фашистские группы заявляли, что тоже будут участвовать в массовых уличных акциях. Но побоялись появиться.
      Марш вызвал большой интерес у жителей города, которые буквально "оккупировали" все окна и балконы. Для сохранения порядка в начале и в конце колонну сопровождали полицейские на мотоциклах.
      Манифестация показала, что европейцы требуют от ПАСЕ смотреть в будущее, а не сводить счеты с прошлым.

      "Политкорректная биология" - опасный утопический проект
      В 1980-1990-е гг. в социальных науках сложилось направление под названием "конструктивизм", которое вообще отрицает реальность таких феноменов, как раса или этнос, и полагает их некими "воображаемыми сообществами" (Андерсон), своего рода виртуальной реальностью, существующей лишь в нашем сознании в качестве сотворенных "конструктов", но не в реальной жизни. Адепты этого направления, в разной мере его разделяющие и развивающие, - западные мыслители Ф. Барт, Б. Андерсон, Э. Геллнер, Э. Смит, К. Дойч, Т. Рейнджер, П. Бергер, Т. Лукман, П. Бур-дье, Э. Гидденс, в какой-то степени Э. Хобсбаум и др. Типичным для этой группы является абсолютно ложное, на взгляд большинства отечественных этнологов, утверждение норвежца Барта: "Этничность - это форма социальной организации культурных различий", выхолащивающее из сугубо биологического понятия самое биологическое содержание.
      Интеллектуальная мода на изощренное отрицание очевидного, на игру в "черное - это белое", на тонкие высокопрофессиональные провокации и подлоги захватила сегодня определенную часть научного сообщества. Нелепые попытки привести биологию в соответствие с "политкорректностью", непрекращающаяся "охота на ведьм" со стороны так называемых правозащитников, сопровождающаяся реальными тюремными сроками для смельчаков, продолжающих служение истине, возымели серьезные последствия. Поскольку страх перед жизнью заставил целую генерацию деятелей науки не только самим себе завязать глаза и вставить в рот заглушку, но и попытаться проделать то же с наукой вообще. Подобная тенденция вызрела и в России.
      С философской точки зрения конструктивисты представляют собой течение сугубо идеалистическое, с уклоном в субъективный идеализм. Биологизм как метод и как принцип ими не берется в рассмотрение вообще, представляя собой фигуру умолчания, как будто нет на свете тысяч добро-совестнейших исследований серьезных ученых биологического профиля - этнологов и антропологов.
      Интересно, что и в СССР была некогда попытка объявить, что расы не существуют и что "первой главной" задачей советского расоведения является "разоблачение всякого рода попыток перенесения биологических закономерностей на общество и вскрытие лживости антропо-социологиче-ских и прочих империалистических расовых теорий". Эта попытка относится к началу 1930-х годов (В. Ф. Асмус, А. И. Ярхо и др.).
      Но к чести отечественной биологической науки надо заявить, что она не только не пошла в 1930-е годы и позднее на поводу у глашатаев и инквизиторов страшной антинаучной идеологии, но и сегодня противосто
      ит бредоумствованиям конструктивистов. Об этом ярко и многократно свидетельствуют высказывания наших ученых. Они дали настоящий бой шарлатанам от науки - конструктивистам, проведя в Москве в 1998 году 1-ю международную конференцию "Раса: миф или реальность?" под эгидой Российского отделения Европейской антропологической ассоциации и при поддержке многочисленных всемирных и отечественных профильных научных учреждений. Выдающийся антрополог А. А. Зубов в докладе "Сущность "кризиса" расоведения" открыто поднял тему указанного противостояния в науке и назвал вещи своими именами. Проанализировав аргументы противника, он вынес предельно уничижительный, но справедливый приговор: "Все перечисленные положения, на которых базируются отрицания реальности рас, ошибочны, недостаточно обоснованы либо тенденциозны и полностью игнорируют ценный положительный вклад расоведения в науку о человеке".
      В более мягкой форме, но столь же принципиально Г. А. Аксянова в докладе "Категоризация как универсальное явление осознания мира (на примере расовой дифференциации человека)" заявила: "Отказ от концептуального понятия "раса" как объекта исследования в физической антропологии следует, на мой взгляд, отнести к разряду иллюзий, ошибок восприятия, т. к. накопленный материал позволяет говорить, что это является неадекватным отражением изучаемой нами действительности. А простой отказ от термина "раса" вообще не меняет объективной морфологической реальности в биологии человеческих популяций". В том же духе высказывались и другие участники конференции.
      Эта оценка тем более важна, что перестройка, увы, все же изменила некоторые общественно-политические приоритеты, объявив "немодным", "устаревшим" добросовестный научный позитивизм и попытавшись привить нашему обществу комплекс неполноценности перед западной наукой. Метастазы идеологической опухоли, взращенной конструктивистами, проникают и в российскую околонаучную и даже научную общественность. He в последнюю очередь это связано с тем, что руководителем головного НИИ этнологии и антропологии РАН был в 1989 году назначен убежденный конструктивист и "либерал-демократ первой волны" В. А. Тишков. Он сам и его сотрудники, такие как С. Абашин, С. Соколовский, Е. Филиппова, В. Шни-рельман, или бывшие сотрудники, или ученики делают все возможное, чтобы привить российскому научному сообществу псевдонаучную идеалистическую конструктивистскую ересь. Работая на гранты и при поддержке западных фондов - Фонда Д. и К. Макартуров, Фонда Сороса, Фонда Форда и др., - они проводят форумы, готовят и издают доклады, брошюры и книги, "доказывая" нам, что расы и этносы - фикция. В этом им изо всех сил помогают и весьма далекие от естественных наук специалисты - философы и правозащитники.
      Памятником такой совместной деятельности явился сборник докладов и обсуждений под названием "Расизм на языке социальных наук" (СПб., 2002), выпущенный по материалам конференции "Социальные науки, расистский дискурс и дискриминационные практики" (СПб., 2001). Она проводилась на деньги Фонда Форда под эгидой Центра независимых социологических исследований, правозащитного центра "Мемориал" и Центра развития демократии и прав человека. Остановимся на этом издании, чтобы наглядно проиллюстрировать опасность.
      Как открыто объявлено в предисловии, "большинство участников конференции являются сторонниками конструктивистской парадигмы и рассматривают "этнические различия" как результат процесса приписывания "этнического" смысла наблюдаемым различиям в поведении, внешности и т. п.".
      С главным докладом "Преодолимо ли этноцентрическое мышление?", выполненным по заказу Фонда Макартуров, выступил философ В. Малахов (Институт философии РАН)*. Он пытается уверить заказчиков и публику: "Об отказе от сделанного нет и речи. Так что тезис о "конструируемости" этнических и национальных сообществ постепенно становится в международном обществоведении общим местом". Однако его крайне тревожит,
      что в отличие от Запада "наш общественно-политический дискурс буквально пронизан этноцентристскими представлениями. Они воспроизводятся с поразительным постоянством как на уровне элит, так и на уровне массового сознания… Производимое наукой знание транслируется через масс-медиа в самые широкие слои населения. Телекомментаторы и журналисты, работающие в массовой печати, может быть, высоколобых текстов в руки не берут, но они просматривают словари и энциклопедии, они читают популярные брошюры, которые учеными мужами и учеными женами пишутся. Должен признаться, что я был в некотором шоке, когда проделал путешествие по словарям и энциклопедиям. Оказалось, что 99% того, что пишется у нас на темы "нации" и "национальных отношений", написано с этноцентристских позиций. Даже самые продвинутые ученые, причем не этнологи, а политологи, социологи - я мог бы назвать имена очень уважаемых людей, - стихийно воспроизводят эти интеллектуальные навыки и соответственно навязывают своему читателю".
      Как характерна эта "оговорка по Фрейду", выдающая панический страх политически ангажированной философии перед производимым наукой знанием! Заметим, "философ" даже не ставит вопрос, единственно приличный для ученого мужа: о соответствии истине выводов "продвинутых ученых", о справедливости и адекватности "интеллектуальных навыков"! Нет, он лишь жалуется: "Этим индоктринациям очень трудно противостоять". А зачем же это делать? Впрочем, этим вопросом надо было задаваться до получения гранта от Макартуров…
      Наряду с этими общими тревогами нашего философа тревожат и некоторые частности, а именно: "…Этническое понятие нации, тоже с поразительной настойчивостью воспроизводимое подавляющим большинством русскоязычных работ на эту тему. Очень мало кто у нас понимает нацию в политическом смысле - как гражданское сообщество. Для русскоязычных авторов нация - явно или неявно - есть этническая общность". Здесь Малахов во весь рост встает плечом к плечу с Тишковым, чьи хлопоты по внедрению в России концепции политической нации столь же настойчивы, сколь и пустопорожни.
      Другие авторы сборника, не стесняясь, идут и на обман. Так, С. Соколовский в докладе "Расизм, расиализм и социальные науки в России", указывая на объективные сложности научной классификации рас и этносов, торопится уверить нас, что "все это заставило сегодня многих антропологов пересмотреть основания всех перечисленных дисциплин и заявить, что расы являются типологическим конструктом, то есть артефактом исторически наслаивавшихся классификаций и классификационных процедур, а не группировками, обладающими относительно четкими границами и реальностью за пределами классификационных упражнений и вырастающих на их основе расиалистских доктрин. Критический пересмотр имеющихся в распоряжении антропологов данных о глобальном распределении всех известных физических характеристик человеческих существ заставил отказаться от постулата объективного существования рас и отнести его к числу расиалистских".
      Выше мы видели, что в среде серьезных антропологов, в частности российских, дело обстоит прямо противоположным образом. Больше того, парой страниц ниже Соколовский сам признает, что и в современной Америке попытка замолчать расовую проблематику, изобразить ее как фантомную сорвалась: "Практически одновременно несколько видных американских юристов и социологов констатировали тот факт, что вопреки усилиям американского общества проблема расизма остается не только одной из главных проблем XX века, но и будет оставаться в числе ведущих проблем века XXI". Но тишковского питомца это не смущает. Лгать так лгать! И как не использовать при этом терминологическую путаницу специально с целью избавиться от одиозного термина "раса"! Соколовский завершает свой доклад холодной и мнимо объективной констатацией, призванной подтвердить якобы высокую сложность темы: "Проблема существования рас у человека остается весьма острой, о чем свидетельствует и разделенность мирового сообщества биоантропологов на два непримиримых "лагеря". В одном из них существование рас у человека признается неоспоримым фактом (к этой группе принадлежит и большинство российских антропологов), в другом расы рассматриваются как устаревшие классификационные
      (типологические) конструкты, от которых необходимо избавиться". Честнее было бы сказать, что научный и околонаучный мир раскололся на два лагеря: истинных ученых, изучающих объективную реальность, и фикцио-нистов, пытающихся уверить нас, что отражение объекта в зеркале - есть, а самого объекта при этом - нет.
      Нелепость всей ситуации неожиданно остро восчувствовал участник дискуссии В. Воронов: "Вспомните один из известнейших анекдотов про Вовочку. Учительница предлагает детям назвать слова на букву "ж". Вовочка называет известное слово. Учительница говорит: - Нет такого слова! - А Вовочка отвечает: - Как же это, Марьиванна, ж… есть, а слова "ж… " нет?!".
      В самую точку попал петербургский социолог! Но - остался неуслышанным.
      Еще один питомец Тишкова, В. Шнирельман, весьма обеспокоен продвижением в общественном сознании так называемой цивилизационной концепции, как в классическом изложении С. Хантингтона, так и в его доморощенных российских интерпретациях. Его, впрочем, беспокоит не столько сама теория, сколько ее практическое применение в России, которое "фактически игнорирует нерусские культуры России и их специфику; они попросту поглощаются "российской цивилизацией". Между тем это по сути имперское использование понятия "культура" уже выявило свое нутро в нацистской Германии. Как говорил Теодор Адорно, "идеальное состояние культуры в виде полной интеграции находит свое логическое выражение в геноциде".
      Кодовое слово произнесено. Снова к сложнейшему сейфу, хранящему знания и научные традиции, некто подбирается с примитивной отмычкой мифа о Холокосте. Сейчас всем участникам дикуссии полагается в священном ужасе умолкнуть и, как под гипнозом, послушно выполнять все, что велит гипнотизер…
      Заметим: Шнирельман, подцепленный острым вопросом, признал: "Об объективной версии истории я не только не говорил, я ее даже и не подразумевал! Но ведь лейтмотив моего выступления сводился вовсе не к этому. Речь-то шла о том, что сегодня появились учебники, которые провоцируют расистские чувства". К черту истину, к черту и самый поиск истины, если они провоцируют "не те" чувства! Достойная ученого позиция, нечего сказать!
      Беда в том, что упомянутые авторы рядятся в тогу небожителей, на деле оставаясь вполне земными функционерами. Отрабатывая гранты, они идут в СМИ, в научно-популярные издания, в школы, в вузы. Оболванивают малосведущую молодежь и читателей. Ибо есть глобальный политический заказ на опустошение, обессмысливание терминов "раса", "этнос", "нация". Этим занимаются не только отдельные деятели вроде вышеозначенных, но и целые коллективы и группы. Особенно на Западе, особенно в Америке, Англии и Франции (где этнополитическая ситуация наиболее кризисна). Но сегодня они разворачиваются и у нас. Сумеем ли мы дать им отпор?
      Здесь самое время обратиться к российскому столпу конструктивизма, питомцы и единомышленники которого цитировались выше: к доктору исторических наук В. А. Тишкову, директору Института этнологии и антропологии им. Н. Н. Миклухо-Маклая (ИЭА РАН), бывшему гайдаровскому министру по делам национальностей, ныне возглавляющему в Общественной палате при президенте Комиссию по вопросам толерантности и свободы совести. Как видим, фигура немалая и неслабая в раскладе политических сил, заметно влиявшая на всю национальную политику начиная с 1989 года, когда в журнале "Коммунист" вышла его программная статья "Народы и государство", после которой восходящие к власти демократы отметили автора и возвели высоко. С того же года возглавляет он и ИЭА.
      Его карьера как ученого была всецело внеположна России с ее проблемами: и кандидатская ("Исторические предпосылки канадской революции", 1969), и докторская ("Освободительное движение в колониальной Канаде", 1978) диссертации посвящены Стране кленового листа, как и монография "История Канады" (1982, совместно с Л. В. Кошелевым), и др.
      С Канады он переключается на Америку: "История и историки в США" (М., 1985), "Коренное население Северной Америки в современном мире" (М., 1990), "Америка после Колумба: взаимодействие двух миров" (М., 1992), "Американские индейцы: новые факты и интерпретации" (М., 1996), "Экология американских индейцев и эскимосов" (М., 1988, ред.) и т. д.
      С таким-то багажом, насквозь пропитавшись западными, в особенности американскими, стандартами, установками, критериями, нравственностью и методиками, он принялся судить и рядить о нормах и идеалах межнациональных отношений в России, принялся по этим стандартам и установкам кроить концепцию российской национальной политики. Подобная стажировка "демократа первой волны" как нельзя более устраивала антирусскую либерально-демократическую власть, пытавшуюся во всем переделать Россию на западный манер. Что и отразилось на карьере автора.
      Последний труд его называется очень характерно и вызывающе, то есть - если учитывать должность автора - программно: "Реквием по этносу" (М., 2003).
      Среди многочисленных публикаций Тишкова есть смысл остановиться на наиболее показательном сборнике работ "Очерки теории и политики эт-ничности в России" (М., 1997), в котором заявлены все основные, принципиальные идеи автора.
      Вот его некоторые постулаты, весьма туманные по смыслу, но зато ярко иллюстрирующие позицию конструктивиста:
      - "Будучи вопросом сознания (идентификации), членство в этнической группе зависит от предписания и самопредписания";
      - "Этническая идентификация (в советской терминологии "национальная принадлежность") есть не биологическая категория и врожденная характеристика человека, а прежде всего сознательный или навязанный выбор";
      - "По моему убеждению, нация - это политический лозунг и средство мобилизации, а вовсе не научная категория. Состоя почти из одних исключений, оговорок и противоречий, это понятие как таковое не имеет права на существование и должно быть исключено из языка науки";
      - "Национальность - не врожденное человеческое свойство, хотя оно чаще всего воспринимается таковым. Также и нации создаются человеком, усилиями интеллектуалов и государственной политической волей. Нация - это внутригрупповая дефиниция, и ей невозможно придать строго научную или конституционную формулу. Это же касается еще более мистической категории "этнос". К сожалению, оба понятия присутствуют в политическом языке и нормативно-правовых текстах";
      - "Государства создаются людьми, решившими составить гражданское сообщество, чтобы обеспечить наиболее благоприятные условия своего социального существования" (Жан-Жак Руссо с его сочинением "Об общественном договоре… " просто младенец.)
      И так далее в том же духе. Тишков со всей активностью не только пропагандирует саму концепцию конструктивизма, но и критикует сторонников естественнонаучного подхода к теме. Он пишет:
      "В чем суть этого [конструктивистского] подхода, который мы пытаемся ввести в наш академический дискурс в течение ряда последних лет?
      Мы рассматриваем порождаемое на основе историко-генетиче-ской дифференциации культур этническое чувство и формулируемые в его контексте мифы, представления и доктрины как интеллектуальный конструкт".
      Возведя столь откровенно субъективный идеализм в принцип, Тишков походя раздает уничижительные характеристики противнику: "Важным моментом в нашем подходе к проблемам этничности является неприятие надменности объективистско-позитивистской парадигмы, которая является глубинной причиной современного кризиса отечественного обществозна-ния. Наш подход не столь обременен установкой акцентировать субстанцию, т. е. реальные группы, в том числе этнические, по их членству, границам, правам и т. п. в ущерб отношениям в социальном пространстве. Он позволяет избавиться от иллюзии рассматривать теоретически сконструированные классификации как реально действующие группы людей или как законы общественной жизни. Он не позволяет бесчувственную спешку с переводом мифических конструкций и символической борьбы на язык государственных законов, президентских декретов или военных приказов".
      Резко. Определенно. Эмоционально. Но убедительно ли? Самое поразительное, что открывается при чтении работ Тишкова, это его принципиальное нежелание хоть как-то подкреплять аргументами свои основные тезисы. И выход из этого тупика он находит самый примитивный. Не в силах
      ничего доказать на деле сам, он взывает к авторитетам: Барт, Дойч, Гелл-нер, Хобсбаум, - но делает это совершенно напрасно. Ибо мы тоже их читали и давно убедились в малой заслуженности авторитета названных лиц. Их мнение - не аргумент для нас, не говоря уж о том, что порочен сам метод аргументации ad hominem.
      Посудите сами. Перед вами - несколько цитат, избранных Тишковым единственно для подкрепления своей позиции. Но, на мой взгляд, они скорее разрушают ее, сами нуждаясь в подкреплении, которого не в силах дать никто. Я привожу цитаты именно в тишковском контексте, демонстрируя их порочное, но органическое единство:
      - "Понятие нации требует коренного пересмотра в нашем общество-знании, а вместе с этим - в общественно-политической и конституционно-правовой практике. Распутать этот клубок чрезвычайно сложно. В этой связи Э. Геллнер, на мой взгляд, справедливо замечает: "У человека должна быть национальность, как у него должны быть нос и два уха… Все это кажется самоочевидным, хотя, увы, это не так. Но то, что это поневоле внедрилось в сознание как самоочевидная истина, представляет собой важнейший аспект или даже суть проблемы национализма. Национальная принадлежность - не врожденное человеческое свойство, но теперь оно воспринимается именно таковым";
      - "Не среди наций рождаются национальные движения, а, наоборот, на почве национальных движений, достигших определенного развития народов, оформляется идея нации. Нельзя не согласиться с Э. Геллнером, что "нации создает человек, нации - это продукт человеческих убеждений, пристрастий и наклонностей. Обычная группа людей (скажем, жителей определенной территории, носителей определенного языка) становится нацией, если и когда члены этой группы твердо признают определенные общие права и обязанности по отношению друг к другу в силу объединяющего их членства. Именно взаимное признание такого товарищества и превращает их в нацию, а не другие общие качества, какими бы они ни были, которые отделяют эту группу от всех стоящих вне ее". У этого же автора есть еще более лаконичное определение нации, заимствованное у Карла Ренана, - это своего рода "постоянный, неформальный, извечно подтверждаемый плебисцит".
      В другом месте Тишков вновь приводит эту же полюбившуюся ему мысль об этносе как "постоянном внутреннем референдуме", существующем якобы в сознании индивида. На наш взгляд, это верх абсурда, и в действительности существование этноса это вовсе не субъективно-идеалистический "постоянный внутренний референдум", достойный лишь жалкого рефлектирующего ничтожества, а скорее постоянный экзамен общности на силу, жизнестойкость и конкурентность, где "неуд" равнозначен смерти.
      Тишков, однако, продолжает ссылаться на авторитеты.
      Явно преждевременно настаивая, что "нищета примордиализма и демистификация этнических привязанностей" (Эллер, Коуглан) стали общепризнанными в науке, Тишков вслед за Ричардом Дженкинсом считает, что важность этих дебатов сохраняется, поскольку "грубый примордиализм - это в основном обыденный взгляд, но обладающий огромной силой в современном мире"*.
      Досада горе-теоретиков на факт явного массового человеческого здравомыслия вполне понятна. И что же им остается еще в таком случае, как не ссылаться друг на друга до бесконечности? Например, так: "В этой ситуации вполне справедливым представляется замечание одного из специалистов по проблемам этничности и национализма Томаса Эриксена: "На уровне самосознания национальная принадлежность - это вопрос веры. Нация, то есть представляемая националистами как "народ" (volk), является продуктом идеологии национализма, а не наоборот. Нация возникает с момента, когда группа влиятельных людей решает, что именно так должно быть. И в большинстве случаев нация
      начинается как явление, порождаемое городской элитой. Тем не менее, чтобы стать эффективным политическим средством, эта идея должна распространиться на массовом уровне".
      Тишков не брезгует опираться и на давно развенчанные, невежественные и пустые умствования соросовского любимчика Карла Поппера, который, оказывается, "еще в 1945 г. писал в своей работе "Открытое общество и его враги": "Попытка отыскать некоторые "естественные" границы государств и, соответственно, рассматривать государство как "естественный" элемент приводит к принципу национального государства и к романтическим фикциям национализма, расизма и трайбализма. Однако этот принцип не является "естественным", и мысль о том, что существуют такие естественные элементы, как нации, лингвистические или расовые группы, - чистый вымысел".
      Легко видеть, что и авторитеты, к которым апеллирует Тишков, вовсе не блещут аргументацией и логикой. И тогда почтенный членкор РАН опускается до антинаучного приема: он манипулирует недоказанным как доказанным, стремясь убедить свою аудиторию, что лоббируемые им идеи якобы давно и безраздельно торжествуют в "цивилизованном" обществе и в современном "подлинно научном" мире. С легкостью необыкновенной он утверждает, например:
      - "По моим собственным убеждениям, "национальная политика" - это политика осуществления национальных интересов государства. Именно так это принято понимать во всем мире";
      - "Может быть, выход из теоретического тупика - в отказе от термина "нация" в его этническом значении и сохранении того его значения, которое принято в мировой научной литературе и международной политической практике, то есть нация - это совокупность граждан одного государства?.. Для большинства населения мира такое понимание является нормой";
      - "Гражданский национализм, основанный на понятии "народа" как территориального сообщества и понятии "нации" как многокультурной политической общности, считается как бы нормой человеческого общежития… Из этой посылки исходят как большинство государственных доктрин, так и международно-правовая практика".
      Ничтоже сумняшеся вся отечественная этнологическая традиция не только противопоставляется западному образцу, но и объявляется неполноценной на его фоне. Тишков прекрасно осведомлен о том, что в России давно сложилась оригинальная научная школа именно в этнологии и антропологии (которыми он, к несчастью, призван руководить) и что постулаты этой школы идут полностью вразрез с его теориями. Описывая сложившуюся в России научную традицию, он констатирует:
      - "В советском обществознании понятие нации как некоего архетипа, как "этносоциального организма" утвердилось и остается пока господствующим и противопоставляется этатистскому значению слова "нация" (как согражданство), которое якобы всего лишь утвердилось во французском, а затем и в английском языке";
      - "За внешней ругательно-осуждающей дефиницией национализма на самом деле присутствовал безоговорочно господствующий этнонациона-лизм как в науке, так и в политике. Таковой ситуация остается и поныне… Биологический принцип крови оказывается для сторонников таких взглядов важнее культурной включенности - например, знания языка или факта проживания на территории государственного образования";
      - "При критическом отношении к биологизаторским моментам, на глубоко примордиалистских позициях стоял и Ю. В. Бромлей, а вместе с ним и все советские обществоведы, для которых базовой категорией и архетипом был "этнос" как "этносоциальный организм", а его высшим типом - нация. В целом, в мировой этнологии и социально-культурной антропологии этот подход остается маргинальным и подвергается серьезной критике".
      Тишков вновь и вновь пытается утвердить на голом месте конструктивистский подход, разрушив для этого фронтально противостоящий ему солидарный взгляд отечественной науки: "Мы бы хотели отметить особое значение конструктивистского подхода по двум причинам: во-первых, он все еще остается абсолютно чужд отечественному обществоведению и, во-вторых, именно общественная практика посткоммунистического
      пространства демонстрирует изобилие примеров в пользу конструктивистских интерпретаций этничности и этнического конфликта". Однако никакого "изобилия примеров" Тишков именно что не приводит.
      Не имея, видимо, настоящих аргументов, Тишков пытается подтвердить свою позицию то якобы международно признанными научными стандартами, то якобы международно признанными научными авторитетами. Забывая, что, во-первых, наука не любит однажды и навсегда установленных стандартов, а во-вторых, что в нашей стране сложилась цельная, непротиворечивая и устойчивая традиция в социальных науках, рассматривающая те же проблемы с диаметральной, противоположной позиции. Твердокаменный "демократ первой волны", Тишков пытается убеждать нас в неполноценности этой традиции по сравнению с западным образцом. Он свято убежден в непогрешимости американской этнополитической модели и, быть может, именно поэтому так явно пренебрегает аргументацией. Ведь для него США - пример и идеал.
      Именно как величайший позитив, достойный не просто подражания, а повсеместного утверждения, приводит он данные американской статистики: "В США, по переписи 1980 г., 12 млн граждан не смогли определить свое этническое происхождение по народу-предку и назвали таковым "американское", а более 80 млн указали смешанное происхождение". Как хорошо было бы, с точки зрения Тишкова, чтобы и в России население определилось бы подобным образом именно как "российское", а не русское, татарское, бурятское и т. д.! Ведь, по его мнению, "оснований признать существование общероссийской гражданской общности, а тем более предпринимать усилия по ее укреплению более чем достаточно", поскольку "рядовое сознание граждан здесь более гомогенно, чем сознание и установки интеллектуальных и политических элит". А уж коли пока что с тотальным "россиянст-вом" не вытанцовывается, то, по крайней мере, надо взять пример со Штатов в формировании высших властных структур. И начать надо "с недавнего примера формирования президентом США Б. Клинтоном состава новой администрации. Президент открыто сформулировал принцип, что его кабинет из 14 человек должен "выглядеть, как Америка", то есть отражать этническую, расовую и половую мозаику общества… В итоге специальных усилий в кабинет вошли 4 афроамериканца, 2 испаноамериканца, 3 женщины и еще 2 женщины заняли должности, приравниваемые к членам кабинета. Этот же принцип сейчас проводится при заполнении примерно 3 тыс. высоких должностных постов, которые обычно переходят к сторонникам победившей партии". На мой взгляд, в таком подходе нет ничего, кроме дешевого популизма и злостного идиотизма, но для Тишкова это - образец!
      Американские и канадские стандарты играют роль шор на глазах Тиш-кова; но мы-то видим принципиальные отличия этих стран от России, не позволяющие применять данные стандарты в нашей стране. США и Канада - страны, созданные эмигрантами, пришельцами, вторженцами; у этих стран нет и по определению не может быть государствообразующего народа. В России такой народ есть, он один-единственный, и этот народ - русские. Там "нация" - это фикция, обозначающая некий случайно сложившийся мозаичный конгломерат народов (именно поэтому Тишков и утверждает, совершенно ошибочно, будто "нация есть многоэтничное по составу образование, основными признаками которой являются территория и гражданство"). В России же есть русский народ, создавший некогда здесь свою государственность и самоопределившийся на всей территории страны. В США коренные автохтонные народы загнаны в резервации, а все остальные пользуются нравственно оправданным равноправием - все будучи равными по положению пришельцами. В России же русские упорно не идут (и не пойдут!) в резервации, и никакое "равноправие" не кажется им справедливым в стране отцов, которую они столетиями берегут от хищных пришельцев.
      Основная беда Тишкова, однако, не в том, что он видит в писаниях отдельных западных теоретиков и в практике отдельных западных стран достоинства, коих там нет. Беда еще и в ущербности его личной жизненной позиции, его credo, о котором он проговаривается невзначай, но очень характерно. Судите сами:
      "Человек рождается и живет прежде всего не для служения группе/нации, а для собственного социального преуспевания. И свободу индивид
      обретает не в ассоциации, а в диссоциации от группы". Этот принцип "демократического устройства общества" Тишков считает настолько важным и ценным, что дословно повторяет его в книге еще раз.
      О том, что сугубо эгоистический, "шкурный" подход является для Тиш-кова глубоко органичным, как и о том, что он сильно ошибся, экстраполировав этот подход на бесконечно чуждый ему русский народ, говорит ошибочный прогноз, сделанный Тишковым с уверенностью пророка: "Главная "неожиданность" ожидает русских к моменту очередной переписи населения в 1999 г. По нашему прогнозу, произойдет резкое уменьшение доли русского населения в России (возможно, с 82% до 70%), но не столько по причине более низкой рождаемости. Миллионы россиян смешанного происхождения, до этого заявлявшие себя русскими, предпочтут сменить свою этничность и "перейти в другой народ" под воздействием социально-политических и культурных обстоятельств… В нынешней и будущей ситуации быть русским может стать менее "выгодно", чем, скажем, евреем, немцем, греком или корейцем, т. к. это обещает лучшие шансы на эмиграцию в страны с более высоким жизненным уровнем и лучшими возможностями для профессиональной деятельности. Отныне безусловные преимущества для лиц смешанного происхождения предоставляет переход в категорию титульной национальности на территории российских республик. Это особенно скажется на этническом составе населения регионов давних культурных контактов с высокой долей смешанного населения, где до этого часто предпочтительный выбор делался в пользу русской национальности (Поволжье и Северный Кавказ)". Как известно, Тишков крупно ошибся, даже слишком крупно для директора НИИ: процент русских в России практически не изменился. Важность "шкурных" мотивов для русского человека он явно переоценил, напрасно посудив о нас по себе.
      Здесь мы отчетливо наблюдаем другую ахиллесову пяту Тишкова: его отношение к русскому народу, его понимание русского вопроса. Русофобия (в обоих смыслах слова) высокопоставленного чиновника очевидна. А ярая настойчивость, с которой он выступает против русских прав и интересов, а также против русских националистов - защитников этих прав и интересов, заставляет подозревать глубоко личные, интимные мотивы. Будучи главным автором ельцинской концепции национальной политики (официального документа, имеющего некоторую юридическую силу), он постарался внести в нее принципы, противоречащие интересам русской нации. Как сам он с гордостью отчитывается, "это была первая попытка провести в официальном документе мысль, что права гражданина выше прав нации". Во что вылился этот подход? Вот отчет Тишкова:
      - "Проект концепции содержал рекомендации в адрес федеральных властей по расширению представительства нерусских народов и культур в центре страны, в том числе организацию вещания на языках других крупных народов страны (татар, чувашей, бурят, чеченцев и др.) и даже их визуальное присутствие на экранах телевизоров";
      - "Были учтены все основные замечания, в том числе и самые "неудобные", от Татарстана, Башкирии, а также МИДа и Минэкономики России. Из текста ушли излишне назойливые упоминания о сохранении целостности государства и определяющей роли русского народа в государство-образующем процессе, вписанные некоторыми напуганными авторами в первоначальный вариант";
      - "Основным в проекте концепции был раздел, посвященный дальнейшему развитию федерализма в России, имея в виду децентрализацию власти в пользу субъектов федерации (в данном случае - республик)";
      - "В концепции последовательно проводится принцип гражданского равноправия и равных прав народов… Все народы России определяются как государствообразующие, если речь идет о всей стране, хотя отмечается историческая роль русского народа и определяющее значение русского языка и культуры для населения всей страны";
      - "Одной из срочных и важных мер в этом направлении должна быть отмена государственной фиксации национальности граждан Российской Федерации, а также предоставление возможности россиянам в ходе переписей населения указывать любую национальность, или сложную (двойную или тройную) национальность, или не указывать никакой. Такова общеми-
      ровая практика". (Понятно, чей вклад в отмену графы "национальность " в паспортах был столь вессзм?)
      Итак, в лице Тишкова мы видим человека, давно, упорно и сознательно вредящего русскому народу, проводящего по мере сил в жизнь противоречащие русским интересам установки. Да и как могло быть иначе, если теоретические представления Тишкова о роли и месте русских в России подобны следующим:
      - "Россия не есть "национальное государство" этнических русских";
      - "Самым серьезным препятствием на пути утверждения гражданского национализма (или российского патриотизма) является не столько национализм нерусских народов, сколько национализм от имени "русской нации" как некой "государствообразующей" или "сплачивающей" нации… Категория "русской нации" закрывает возможность открыто сформулировать понятие России как политической нации";
      - "К сожалению, политическое и культурное пространство страны, особенно ее Центра, остается доминирующим этническими русскими и русской культурой. Достаточно привести пример избранной Государственной Думы в 1993 г., где решительно преобладают политики московского Садового кольца, а представительство регионов и этнических общин явно недостаточно. То же самое относится, даже в большей степени, к составу исполнительных органов власти, престижным позициям в офицерском и дипломатическом корпусе, в средствах массовой информации. В центральных средствах массовой информации фактически звучит только русская речь";
      - "Мы не разделяем популистскую риторику некоторых политиков и истеричность русских национал-патриотов о "геноциде русской нации", "антирусской политике правительства" и т. п. Это опасная и, к сожалению, набирающая силу общественная тенденция".
      Что же я могу сказать о Тишкове в заключение? Всего несколько слов: самоуверенный лжепророк, бесконечно далекий от реалий и потребностей нашей Родины, вельможный русофоб и добросовестный агент антирусских сил.
      * * *
      Читатель получил некоторое представление о российских адептах антинаучной политкорректности, процветших под высокой эгидой ИЭА РАН благодаря директору этого института В. А. Тишкову. Будучи сами абсолютно маргинальными относительно мейнстрима отечественной этнологии, антропологии и социологии, российские конструктивисты тем яростнее обвиняют в марги-нальности всю отечественную научную традицию. Апеллируя при этом к столпам современного философского идеализма, действующим в лоне западной общественной науки - "науки мнений", а не науки знаний и фактов.
      В чем опасность для нашей страны деятельности такого рода? Об этом хорошо сказала известная исследовательница-антрополог Г. А. Аксянова в уже цитированном докладе "Категоризация как универсальное явление осознания мира (на примере расовой дифференциации человека)": "Отказ признавать реальность существования рас у человека… это отказ от эффективного инструмента изучения истории человеческих популяций. Ведь только факт существования легко выявляемого внешнего разнообразия может послужить основой для категоризации на "своего" и "чужого".
      Утрата такой важнейшей идентификации - не шутка; это смертельно опасная потеря. Совершенно верно пишет В. Б. Авдеев:
      "Биологическая дезориентация на уровне главного принципа "свой - чужой" равносильна гибели и прерыванию всей эволюционной цепи. Любые системы ценностей, оспаривающие сам этот принцип, подобны смертоносному вирусу, единственной целью существования которого и является убийство живой системы, в теле которой он паразитирует. Поэтому и приговор наш и степень решимости должны быть твердыми и предельно ясными"*. Да будет так.
      13 "Наш современник" N 7

      70 лет каналу имени Москвы
      История строительства каналов в нашей стране уходит в далёкое прошлое. Ещё в XVI веке на Соловках при митрополите Филиппе были прорыты каналы, соединившие 52 внутренних озера. Делались попытки соединить Северную Двину с Волгой, так как город Архангельск, расположенный в устье Северной Двины, был единственным тогда морским портом России. Но действительно большое строительство каналов у нас началось в эпоху Петра I, когда Россия отвоевала побережье Балтийского моря и потребовалось соединить новую столицу империи город Санкт-Петербург, основанный в устье Невы, с внутренними районами страны, с бассейном Волги и с Москвой. В 1722 году Пётр поручает голландскому инженеру Виллиму Генину изыскание трассы "водяной коммуникации от Москвы-реки до Рогачёвской пристани на Сестре-реке" (в 40 верстах от Волги). Проект тогда не был осуществлён, но любопытно, что трасса будущего канала Москва-Волга во многом совпала с одним из вариантов, предложенных этой петровской экспедицией. А уже в XIX веке, в царствование императора Николая I, начались обширные работы по созданию водного соединения рек Дубны, Сестры и Истры, дабы обеспечить перевозку грузов, в частности строительных материалов, потребных при возведении Храма Христа Спасителя в Москве.
      Но и тогда работы не были завершены в силу необычайной сложности такого предприятия, хотя на это дело было истрачено 2,5 миллиона рублей серебром, задействованы полки 16-й пехотной дивизии и три тысячи крепостных крестьян. После постройки Николаевской железной дороги между Москвой и Санкт-Петербургом работы в 1844 году были прекращены, и лишь созданное тогда Сенежское озеро да остатки полуразрушенных каменных шлюзов напоминают об этой бесплодной попытке.
      Ещё одна проблема тревожила жителей Москвы - это нарастающее с каждым годом маловодье. К началу XX века река Москва сильно обмелела, а город рос, и старый Мытищинский водопровод и новый Рублёвский катастрофически не справлялись со всё возрастающими потребностями города. К началу тридцатых годов эта проблема достигла необычайной остроты.
      В 1931 году этот вопрос выносится для рассмотрения на июньский пленум ЦК Коммунистической партии. Тогда и было принято историческое ре-
      шение о начале строительства в СССР глубоководного канала, соединяющего реку Москву с верховьями Волги.
      В сентябре того же года при Московском Совете была образована специальная организация - управление "Москаналстрой".
      Главным инженером созданного управления был назначен заведующий кафедрой гидротехнических сооружений Московского института инженеров транспорта профессор Александр Иванович Фридман (1880-1951).
      Участник проектирования и строительства канала Александр Николаевич Комаровский, впоследствии видный военный строитель, вспоминал:
      "Первые недели все топографические, гидрологические и другие документы находились в разбухших портфелях у А. И. Фридмана и у меня, так как управление не имело даже помещения. Затем нам выделили второй этаж здания на углу Столешникова переулка и Петровки".
      В то время не было специализированной проектной организации, и строительству пришлось самому вести разработку неимоверно сложного по комплексу стоящих проблем проекта будущего канала.
      Это уже потом, на базе созданного на канале коллектива проектировщиков, возникнут всемирно известный институт "Гидропроект", его научно-исследовательский сектор, а также специальные конструкторские бюро по проектированию металлических конструкций и гидромеханического оборудования в Ленинграде, а затем в Москве.
      Первоочередной задачей проектировщиков и изыскателей был выбор трассы канала. Вопрос этот непростой, так как надо было все взвесить - и с народнохозяйственной, и с экономической точек зрения.
      Было несколько вариантов соединения реки Москвы с Волгой. Один из вариантов - самотечный канал длиной 230 километров. Начало его намечалось на Волге выше города Старицы. Автором варианта был инженер Авдеев, которому отвели особняк на набережной Москвы-реки.
      Несмотря на внешнюю привлекательность идеи самотечного канала без расхода электроэнергии на подъем воды, многим специалистам была ясна нереальность этой трассы. Объем земляных работ по ней составлял свыше одного миллиарда кубических метров (это в 7 раз больше принятого варианта), на значительном протяжении трасса шла в плывунах, а глубина выемок грунта достигала 35 и более метров.
      На совещании в Московском городском комитете партии 20 мая 1932 года против этой идеи горячо выступил Глеб Максимилианович Кржижановский, начальник "Главэлектро". Он тогда сказал: "Я враг самотека как в технической, так и в партийной жизни… "
      Были рассмотрены также Шошинский и Дмитровский варианты. Подавляющее большинство высказалось за Дмитровское направление трассы канала, которое вскоре и было утверждено Правительством.
      В июне 1932 года строительство канала было передано Народному комиссариату внутренних дел. Управление строительства обосновалось в Дмитрове.
      Вскоре главным инженером строительства стал выдающийся инженер-гидротехник, получивший богатый опыт на строительстве Беломорско-Бал-тийского канала и других сооружений, Сергей Яковлевич Жук, а Фридман возглавил управление технической инспекции по контролю качества работ.
      Большое проектное управление возглавил профессор Владимир Дмитриевич Журин - талантливый, разносторонне образованный человек, имевший громадный опыт мелиоративного и гидротехнического строительства в Средней Азии и на Беломорско-Балтийском канале. Журин был энергичным, волевым человеком и позже стал заместителем Жука. Не случайно среди проектировщиков и строителей ходила поговорка: "Не Жук - жук, а Журин - жук!"
      Свой талант ученого и крупного специалиста Владимир Дмитриевич раскрыл не только на канале, но и на строительстве Верхневолжских гидроузлов (Угличского и Рыбинского), будучи главным инженером "Волгост-роя". Затем он много лет заведовал кафедрой в бывшем МИСИ имени В. В. Куйбышева.
      С Беломорско-Балтийского канала пришел на строительство канала Москва-Волга и Яков Давидович Раппопорт - кадровый чекист, видный
      13*
      организатор и участник многих строек. После окончания строительства канала он был начальником "Волгостроя", потом руководил строительством крупных транспортно-энергетических объектов, включая Волго-Донской судоходный канал и Волго-Балтийский водный путь, а также нескольких речных портов и металлургических заводов.
      В волжском отделе проектного Управления строительства работал видный инженер Георгий Александрович Чернилов. Под его руководством проектировался Иваньковский гидроузел, являющийся первой ступенью волжского каскада ГЭС, и зарождались первые идеи реконструкции Волги. Не случайно он затем возглавил все проектные работы по Угличскому и Рыбинскому гидроузлам будучи первым заместителем главного инженера "Волгостроя".
      Одним из ведущих проектировщиков канала был Георгий Андреевич Руссо, ставший впоследствии главным инженером института "Гидропроект".
      Всего в проектировании, проведении исследовательских работ, научных наблюдений и строительстве канала участвовало 3,5 тысячи дипломированных инженеров.
      Канал Москва-Волга строили в непростое для страны время. Не хватало цемента, трудно было с металлом. Недоставало в первые годы строительных механизмов, особенно экскаваторов. Значительная часть земляных работ выполнялась вручную, трудом заключенных. Первый ковш земли был вынут еще задолго до полного окончания проекта, в сентябре 1932 года.
      Условия строительства были нелегкие. Пришлось бороться с грунтовыми водами и плывунами, мешало бездорожье.
      Но все же страна напряглась и построила к установленному сроку - Первому мая 1937 года - целый комплекс сложнейших гидротехнических сооружений транспортного, энергетического и водохозяйственного назначений.
      Построила менее чем за пять лет. Это рекордный срок!
      Для сравнения: Суэцкий самотечный канал длиной 164 километра строили десять лет, а Панамский, длиной 81 километр, - тридцать лет. По случаю окончания в 1869 году строительства Суэцкого канала французами (строителями канала) была заказана известному итальянскому композитору Джузеппе Верди новая опера. И он через год ее написал. Это была "Аида".
      Каналу же Москва-Волга такой чести сделано не было, если не считать выхода через год на экраны кинофильма "Волга-Волга", в котором есть эпизоды, показывающие пропуск судов через один из шлюзов канала и встречу героев фильма на Северном речном вокзале столицы.
      В отличие от других крупных гидротехнических строек канал Москва- Волга был полностью запроектирован и осуществлен исключительно силами советских инженеров, техников и рабочих, без всякой иностранной помощи.
      Успешное строительство канала во многом определялось организацией земляных работ, объем которых превышал 150 миллионов кубических метров.
      Механизация разработки грунта осуществлялась под руководством опытного инженера-технолога Виктора Помпеевича Соболева. До прихода на канал Соболев имел большой производственный опыт, работал в Средней Азии, на Днепрострое и на Беломорско-Балтийском канале.
      На строительстве канала Москва-Волга находились в эксплуатации 171 экскаватор, большой парк паровозов, вагонов, тракторов и автотранспорта.
      Использовался и гидромеханизированный способ разработки, транспортировки и укладки грунта. Его инициатором на канале был инженер (впоследствии профессор) Николай Дмитриевич Холин.
      Канал строила вся страна.
      В состав канала вошли различные как по назначению, так и по конструкции сооружения. Поэтому с самого начала строительства возник вопрос не только о том, в каком направлении и каким путем осуществить трассу канала, вынуть необходимое количество земли, создать из бетона и арматуры сами сооружения, но и о том, чем оснастить их - какими конструкциями, механизмами, агрегатами, электрооборудованием и средствами автоматизации.
      И все они должны обеспечить устойчивую работу и быть совершенными, то есть отвечать последним достижениям науки и техники. В ряде случаев требовалась разработка новых изделий - надежных и оригинальных. Вот почему поставщиками строительства канала были крупнейшие индустриальные предприятия Советского Союза. На них, как и на самом
      строительстве, развернулась огромная работа по изысканию лучших материалов, конструкций, созданию сложнейших агрегатов и механизмов для технического вооружения крупнейшего сооружения второй пятилетки.
      География этих предприятий: Москва и Ленинград, Харьков и Пермь, Свердловск и Киев, Сталинград и Таганрог, Ижора и Одесса, Баку и Горький, Днепропетровск и Ковров, Краматорск и Сормово.
      Среди заводов особо следует выделить: в Ленинграде - Металлический (ЛМЗ), "Электросила", Кировский, Невский; в Москве - "Динамо", трансформаторный, "Электроприбор", "Электроаппарат", насосный имени Калинина; в Харькове - электромеханический; в Коврове - экскаваторный.
      Конечно, в этой большой работе встречались и трудности, и даже немалые.
      Как известно, трасса канала по его северному склону пересекает Клин-ско-Дмитровскую гряду, что и определило машинную схему питания, а именно: вода из Иваньковского водохранилища на Волге посредством каскада из пяти насосных станций подается на водораздел.
      Для этого требовалось создать мощные и экономичные насосные агрегаты, но ни один из наших крупных машиностроительных заводов (включая и Ленинградский металлический) не брался за это новое дело. Не гарантировали успех и иностранные фирмы, к которым обратились.
      Решить проблему согласился мало кому в то время известный московский завод "Борец".
      Работники этого завода, при активном участии заместителя начальника электромеханического отдела строительства А. И. Баумгольца и под руководством профессора И. Н. Вознесенского, провели всесторонние исследования. Были испытаны тридцать три модели рабочих колес, а также всасывающий и отводящий тракты.
      В результате проектных разработок и многочисленных испытаний были созданы уникальные вертикальные машины высотой (вместе с валами и электродвигателями) с семиэтажный дом. У насоса, напоминающего корабельный винт, четыре поворотных лопасти из нержавеющей стали, и он выбрасывает в секунду 25 тонн воды. Мощность его электродвигателя, изготовленного Харьковским электромеханическим заводом, три тысячи киловатт. Эти насосы и электродвигатели и по нынешним меркам относятся к числу крупнейших.
      Всего на канале было установлено двадцать таких агрегатов, пять из них работают до сих пор. Остальные заменены новыми, более мощными.
      Изготовление и поставка большого количества готовых конструкций и разнообразного оборудования, а также различных материалов (металла, цемента, гравия и щебня, круглого леса и пиломатериалов, гранитного камня и других) были делом исключительной сложности, в том числе и в организационном плане.
      Однако эта задача была успешно разрешена благодаря повседневному вниманию к строительству канала партийных органов, общественности страны и слаженной работе железнодорожного транспорта.
      Для всех грузов, предназначавшихся для строительства, была открыта "зеленая улица".
      Происходили и курьезные случаи. Для одного из объектов стройки понадобилась алюминиевая пудра. Вскоре вагоны пришли. Когда их открыли, то в них нашли пудру, но ту… которой пользуются женщины.
      Удивительно то, что лет через сорок, когда наступила пора заменять на канале отдельные износившиеся узлы и детали, работники заводов, которые их когда-то изготавливали, стали разводить руками: "Не можем выполнить ваш заказ - очень сложные и крупные изделия!"
      Из 128 километров канала почти 109 - это искусственное русло. Его пришлось вырыть, а это миллионы и миллионы кубических метров земли.
      Всего было построено более 240 различных сооружений. В их числе небывалые до этого по размерам шлюзы, насосные и гидроэлектрические станции, бетонные и земляные плотины, водосбросы, заградительные и аварийные ворота, паромные переправы, комплекс сооружений Восточной водопроводной станции, речные порты, вокзалы и пристани, маяки и целая система навигационного оборудования, судоремонтные заводы, мосты, линии электропередачи и связи, дороги, поселки эксплуатационников.
      В общий комплекс работ вошел также Истринский гидроузел у села Ра-ково, построенный в 1935 году. Прямого отношения он к каналу не имел, но образованное им водохранилище дало Рублевскому водопроводу дополнительную воду.
      В системе канала образовано восемь водохранилищ, из них самое крупное Иваньковское на Волге (Московское море).
      Москва середины 30-х годов не могла принять большую воду канала. Чтобы "состыковать" новую водную магистраль с обмелевшей рекой Москвой, пришлось провести крупные работы. И не только на реке, но и в самом городе. Были сооружены два гидроузла, поднявшие уровень воды в Москве-реке на 3 метра, реконструированы набережные, перестроены и вновь построены мосты, сети водопровода и канализации. Разобраны простоявшие сто лет Бабьегородская плотина на реке Москве и Краснохолмский шлюз с небольшой плотиной на отводном канале.
      Часть гидротехнических сооружений расположена ныне в черте Москвы. Среди них Химкинская земляная плотина. Качеству работ на ней уделялось особое внимание. Ведь будущее Химкинское водохранилище, как бы "нависнув" над огромной территорией города, могло привести к большой беде. Не случайно Гитлер, в случае взятия Москвы, в 1941 году намеревался затопить ее водой из канала, взорвав эту плотину.
      При проектировании и строительстве канала широко использовались новые технические решения и отдельные оригинальные конструкции, свидетельствующие о смелости инженерной мысли.
      Так, на Иваньковской гидроэлектростанции, впервые в нашей практике гидротехнического строительства, машинный зал не имеет специального здания и располагается в бетонном блоке, скрытом до уровня земли.
      Да и сами турбины этой станции с рабочими колесами диаметром пять метров явились результатом упорнейшего труда не только ЛМЗ (таких турбин он раньше не производил), но и десятка других предприятий.
      Чтобы улучшить санитарное состояние Москвы-реки и тем самым оздоровить ее воды, через другую гидроэлектростанцию, Сходненскую, предусмотрен сброс из канала каждую секунду 30 кубических метров свежей воды.
      Вода к турбинам поступает по двум трубопроводам. Да не по простым, а по деревянным. Это продиктовано сложными геологическими условиями: в случае просадки бетонных опор при стальных трубах неминуема авария, а при деревянных ничего не случится. Диаметр деревянных труб - 5,4 метра. Они самые большие в Европе и соизмеримы с тоннелями Московского метро.
      Среди построенных на канале сооружений заметное место занимают мосты: большие и малые, железнодорожные и автодорожные, на магистральных дорогах и на подъездных путях.
      Один из них и по сей день является уникальным. Это железобетонный одноарочный мост через восьмой шлюз в Тушине, на железной дороге Рижского направления.
      Автором проекта и руководителем его строительства был талантливый инженер Александр Семенович Бачелис.
      Ему вместе с руководителями Южного района строительства пришлось выдержать не один бой в наркомате путей сообщения. По тем временам перекрытие пролета в 120 метров одной железобетонной аркой было смелой технической новинкой, и кое-кто называл этот проект "авантюрой".
      Сама схема моста, простая по своей композиции, была очень интересна и в эстетическом отношении. Красивы очертания его ажурных элементов.
      Строительство моста велось круглосуточно, с монтажом арматуры и укладкой бетона на большой высоте, и было осуществлено за один год.
      Сложной задачей явилась установка лесов, подмостей и кружал на 30-метровой высоте. Их конструкция и точность пригонки врубок вызвали особую похвалу приезжавших на шлюз видных гидростроителей того времени, академиков Генриха Осиповича Графтио и Бориса Евгеньевича Веденеева.
      Этот мост долго являлся в Советском Союзе наибольшим по своему пролету, а в мире - одним из крупнейших железобетонных арочных мостов.
      Он и сегодня исправно служит. По нему бегут электрички, шумят товарные составы, изредка следуют пассажирские поезда. Среди них - фир
      менный поезд "Даугава". Замедляя ход на мосту, он держит путь уже в чужую, все больше удаляющуюся от Москвы страну…
      Большое внимание было уделено решению природоохранных задач. Наиболее трудоёмкой работой явилась санитарная очистка ложа будущих водохранилищ.
      Чтобы не загрязнять воду, часть рек и ручьёв, пересекавших канал, пропущена под ним в трубах и дюкерах. На судах впервые введены правила, по которым осуществлялся сбор технических и других вод с помощью специальных систем в отдельные ёмкости. Со вкусом были подобраны породы деревьев и кустарников для озеленения канала. Сама трасса и ближайшие территории объявлены зонами санитарной охраны.
      "Воспетый в камне" - часто называют канал, связывая это с богатством его архитектурно-художественного оформления.
      "Главные объёмы работ строителей канала будут скрыты водой или засыпаны землёй. Значит, надводные сооружения должны донести до всех, кто будет здесь путешествовать, ощущение этого времени, ощущение величия стройки", - отмечал журнал, издаваемый на строительстве.
      Опираясь на классическое зодчество, архитекторы придали сооружениям строгие выразительные формы, которые органически вписались в окружающий ландшафт.
      Красиво смотрятся они среди русских равнин, холмов, воды и леса!
      По разнообразию архитектурных решений и скульптурных композиций, использованию для наружного оформления башен и других зданий из ценных пород камня каналу нет равных. Широко применялись гранит разных цветов, черный полированный лабрадор, зеленоватый диорит, белый мрамор, а также цветная штукатурка.
      Многие видные архитекторы, скульпторы и художники трудились на канале. Среди них архитекторы И. К. Белдовский, В. М.Лисицын, А. Л. Пастернак, Д. Б. Савицкий, Г. Г. Вегман, скульпторы А. А. Стемпковский, Ю. П. Поммер, Ю. М. Кун, Р. Р. Иодко, Д. П. Шварц, А. И. Тенёта.
      Творческой удачей явились разработки тогда еще молодого архитектора Владимира Яковлевича Мовчана. Его шлюз в Яхроме стал украшением и эмблемой всего канала. Бегущие под парусами каравеллы, установленные на башнях шлюза, подчеркивают основную идею - выход Москвы к морям!
      Автором макетов каравелл является морской офицер из Ленинграда, известный специалист по изготовлению моделей судов, Сергей Федорович Юрьев. Любопытно, что в изготовлении их участвовали цыгане - умельцы по работе с медью.
      Близко расположенные седьмой и восьмой шлюзы объединены архитектором Владимиром Федоровичем Кринским (впоследствии - доктор архитектуры) в единый ансамбль. Все двенадцать башен двухкамерных шлюзов образуют как бы аллею, украшающую водную лестницу.
      Нарядными выглядят в глубокой выемке стройные башни девятого шлюза и другие сооружения Карамышевского гидроузла. Это работа талантливого архитектора Алексея Михайловича Рухлядева. Он автор и Северного речного вокзала столицы. Здание его с воды напоминает отплывающий от причала Химкинского водохранилища корабль. Само здание, легкое и величавое, украшено монументальной скульптурой и фресковой живописью. Башня со шпилем (общая высота, включая здание, 70 метров) несёт пятиконечную звезду из самоцветов. Шпиль подвижный: при открытии навигации выдвигается на всю высоту, при закрытии - опускается до упора в архитектурный карниз (теперь, при новой власти в России, шпиль давно уже застыл в одном, верхнем, положении).
      Здание Северного речного вокзала в Москве и на сегодня одно из красивейших в нашей стране.
      На Волге, у входа в канал, пассажиров встречали огромные монументы Ленина и Сталина.
      Они были выполнены известным скульптором, народным художником СССР Сергеем Дмитриевичем Меркуровым.
      Строительство канала посещали Сталин, Молотов, Калинин, Каганович и другие партийные и государственные деятели. Несколько раз встречался со строителями канала Максим Горький.
      После наладки и пробной эксплуатации канала в течение более двух месяцев вышло постановление, второй пункт которого гласил: "Открыть канал Москва-Волга для пассажирского и грузового движения 15 июля 1937 года". Постановление подписали: от Совета Народных Комиссаров - В. Молотов, от ЦК ВКП(б) - И. Сталин.
      С этого времени канал официально вошёл в число наиболее важных транспортных и водохозяйственных предприятий страны.
      С постройкой канала Москва получила не только глубоководный выход на Волгу, но и связь со многими важными экономическими районами страны.
      Среди европейских столиц и других крупных городов мира она превратилась в один из самых обеспеченных водой город: на одного жителя стало приходиться свыше 500 литров воды в сутки (вместо 117 литров до постройки канала). Другие города в тридцатые годы потребляли: Берлин - 142; Вена - 152; Париж - 420; Нью-Йорк - 526 литров в сутки на одного жителя.
      Москва, так же как и без метро, не может нормально функционировать без канала. Ведь он несет в себе и градообразующие начала.
      Благодаря каналу Москва смогла раздвинуть свои границы, стало возможным в ней большое жилищное и культурное строительство.
      А кто кроме канала смог бы влить живительные потоки в умиравшие реки? В Москву-реку, Яузу, Лихоборку, Клязьму, Учу…
      А где лучшие зоны отдыха для москвичей и гостей столицы?
      "Когда ярким утром протяжный гудок буксира будит все окрест, - вспоминал заслуженный мастер спорта, известный боксер Николай Королев, - когда первые лучи солнца розовят паруса яхт и крылья чаек, кажется - нет чудеснее мест в Подмосковье, чем канал".
      Волжская вода дала "полнокровие" многим московским прудам, стала питать городские фонтаны, поливать улицы.
      По прошествии многих десятков лет резонно задать вопрос: "Как справился канал со своим предназначением?". Можно ответить коротко: "Справился достойно!"
      Основным итогом многолетней эксплуатации канала является то, что его гидротехнические сооружения и технологическое оборудование, созданные советским народом, выдержали проверку временем!
      Он был запроектирован на таком высоком инженерном уровне, что и через 70 лет не утратил не только своего значения, но также основных параметров и технического потенциала.
      По инженерной смелости и уникальности многих гидротехнических сооружений, архитектурно-художественному оформлению каналу имени Москвы нет равных.
      Не случайно он был удостоен "Гран-при" в 1937 году на Международной торгово-промышленной выставке в Париже. Канал постоянно вызывает интерес не только у нашего народа, но и у многочисленных зарубежных гостей.
      Его посещали делегации и политические деятели из многих стран Европы, Азии и Америки.
      Путь, который прошел канал за все эти годы, не был легким. Все, что достигнуто на канале, досталось напряженным трудом коллектива. В первые годы еще не было опыта эксплуатации такого сложного машинно-энергетического комплекса. Допускались промахи и ошибки, которые не раз приводили к аварийным ситуациям. Приходилось обращаться за консультациями в научно-исследовательские организации к ученым. Так, в изучении причин отрыва бетонных массивных порогов на шлюзах и разработке рекомендаций принимал участие тогда еще молодой ученый Мстислав Келдыш.
      Многие ученые, целые научные и проектные коллективы занимались на канале изучением вибрации конструкций, кавитации, состояния бетона, испытанием новых материалов, модернизацией электропривода и систем автоматического управления.
      Большой вклад был внесен и самим эксплуатационным персоналом.
      Уже в конце 1940 года были переведены на телеуправление из центрального энерго-диспетчерского пункта все насосные станции, а в 1944 году - Иваньковская ГЭС. Эта гидроэлектростанция пускалась и останавливалась из пункта, расположенного за 60 километров, и была первой телеуправляемой станцией в стране.
      Специалистами канала накануне войны были выполнены практические исследования по обратимости насосных агрегатов. Доказано, что насосные агрегаты кроме своего прямого назначения (качать воду) можно использовать и для выработки электроэнергии, когда ее не хватает в энергосистеме. Они явились прообразом будущих гидроаккумулирующих электростанций (ГАЭС).
      Много нового было сделано на шлюзах, особенно по модернизации оборудования и усилению железобетонных конструкций (причальных линий и стен камер). Ведь на реки и водохранилища вышел более крупный флот, и отдельные элементы сооружений и особенно крепления берегов пришлось усиливать.
      Берега приняли другой вид. Для защиты их от действия судовых волн кроме камня стали применять железобетонные плиты и вертикальный шпунт.
      Тяжелыми были для канала годы Великой Отечественной войны.
      Осенью 1941 года разгорелись ожесточенные бои на подступах к Москве. Немецко-фашистские войска подошли к каналу в районе Яхромы и Дмитрова. Тогда по предложению группы работников канала через водосбросы были затоплены поймы рек Яхромы и Сестры.
      Немецкие войска в условиях наступивших морозов не могли перешагнуть этот водный рубеж длиной 60 километров, и их наступление на северном направлении было приостановлено.
      Канал длительное время выполнял роль большой натурной лаборатории и научно-практической школы по подготовке квалифицированных кадров. Это особенно важно было в связи со строительством и освоением других каналов и транспортно-энергетических гидроузлов на Волге, Каме и Днепре.
      Канал имени Москвы - гидротехнический комплекс круглогодичного действия. Летом и зимой работают его русло, плотины, дамбы, насосные станции и энергетические сооружения.
      Когда лыжники бегут по заснеженному каналу или его водохранилищам, они не подозревают, что подо льдом движется мощный поток, чтобы напоить Москву, влить живительные силы в ее реки, выдать дополнительные тысячи киловатт-часов электроэнергии…
      В разные годы к Управлению канала были присоединены Вышневолоцкая водная система, Верхняя Волга с Угличским и Рыбинским шлюзами, Москворецко-Окская шлюзованная система, реки Ока, Клязьма, Мокша и Цна (Тамбовская и Рязанская области), Верхний Днепр, Каширский судостроительный завод.
      Учитывая производственные достижения коллектива канала и в связи со 100-летием искусственного водного пути на реке Москве, в 1977 году канал был награжден орденом Трудового Красного Знамени.
      Ныне в условиях насаждаемого рынка деятельность канала заметно осложнилась. Его работу сдерживают хроническое недофинансирование из бюджета, взаимные неплатежи и просроченные расчеты. Канал, в отличие от других подразделений речного транспорта, акционированию не подлежит.
      Ведь расчленение, например, бывшего Московского речного пароходства на отдельные предприятия и последующее их акционирование ни к чему хорошему не привели.
      Тем более это недопустимо для канала, имеющего многоотраслевое назначение. Он - национальное достояние всего народа!

      ЧАСТЬ II
      УДАР ЗУАЬФИКАРА ИРАН: БИТВА ЗА БУДУЩЕЕ
      Америка хочет смены иранского режима, а не простого разрешения ядерной проблемы.
      И. Берман, вице-президент Совета по внешней политике США
      16 марта 2006 года в вашингтонском Институте мира была представлена новая "Стратегия национальной безопасности". Главной угрозой для США объявлен Иран.
      Все сходится: если в о з в р а щ е н и е м а с с - "основная проблема нашего времени"*, то страна, воплотившая эту тенденцию на уровне г о с у д а р с т в е н н о й п о л и т и к и, является главным противником Соединенных Штатов.
      Не очень-то веря в возможность развалить Иран изнутри, американцы усиливают давление извне. В качестве предлога используют "нарушение прав человека", "поддержку терроризма" (так интерпретируют связи Тегерана с ливанской "Хезбаллой" и палестинским ХАМАСом), "поставки оружия иракским повстанцам". Однако основной упор американцы делают на иранскую ядерную программу, представляя ее как угрозу всеобщему миру. Именно этот довод позволил им подвести Иран под запретительные резолюции Совбеза ООН, налагающие санкции, а в перспективе грозящие и применением силы.
      Едва ли не каждую неделю мы слышим по телевидению высказывания мировых заправил об опасности, исходящей от иранского атома. В газетах эта тема варьируется чуть ли не ежедневно. Что же представляет собой иранская ядерная программа? Почему Тегеран настаивает на своем праве заниматься исследованиями в этой области? И почему Соединенные Штаты и весь совокупный Запад стремятся во что бы то ни стало ему помешать?
      * См. "Наш современник", N 10, 2006.
      Продолжение. Начало в NN 10 - 12 за 2006 год; NN 3, 4, 6 за 2007 год.
      Историю иранского атома можно начать с 1974 года, когда была создана "Организация по атомной энергии Ирана", которая разработала план строительства 23 ядерных энергоблоков. А можно вести отсчет с 2002 года - именно тогда "ядерное досье" Тегерана стало предметом международного обсуждения*.
      Сперва пройдем по укороченному контуру. В 2002 году президент Буш объявил Иран государством, стремящимся завладеть ядерным оружием, и включил его в "ось зла". К концу года сотрудники Белого дома попытались наполнить эту риторическую конструкцию конкретными фактами. Официальные представители США заявили, что Иран строит две большие ядерные установки в городах Натанз и Арак. По мнению американцев, "комплексы этого типа м о г у т б ы т ь (разрядка моя. - А. К.) использованы для производства ядерного оружия".
      Уточнение, хотя и высказанное в предположительной форме, переводило ядерную программу Ирана из мирной в военную. Разница, как нетрудно догадаться, колоссальная. Если мирное исследование атома, в т о м ч и с л е и о б о г а щ е н и е, разрешено международным законодательством, прежде всего Договором о нераспространении ядерного оружия, то работы по созданию атомной бомбы строго запрещены.
      Свой вклад в нагнетание истерии внесла американская печать, жестко координирующая свои публикации с официальными кампаниями (а нам-то всё вещают о "свободной прессе"!). Газета "Лос-Анджелес таймс" сообщила, что ее сотрудники в течение трех месяцев занимались изучением иранской ядерной программы. Они пришли к выводу, что "коммерческая ядерная программа призвана лишь маскировать планы Тегерана стать очередной ядерной державой". Газета била тревогу: "Иран упорно и быстро продвигается к тому, чтобы иметь возможность для создания ядерного оружия" (цит. по: "Вестник Online").
      В начале 2003-го Иран признал, что занимается обогащением урана - в научных целях и в небольших количествах. В Натанзе, на который указывали американцы, установлено 100 центрифуг (для промышленного производства высокообогащенного урана нужны т ы с я ч и). Другой объект - Арак является заводом по производству тяжелой воды.
      Международное агентство по атомной энергии (МАГАТЭ) сразу же потребовало допустить своих инспекторов на оба объекта. Иран отказал. Однако уже в конце 2003 года правительство Хатами уступило давлению и подписало дополнительный протокол к Договору о нераспространении ядерного оружия, дающий право специалистам МАГАТЭ проверять любой иранский объект. В Натанзе, а также в ядерном научном центре в Исфахане были установлены "десятки камер, направленных на каждый элемент оборудования и каждый контейнер, содержащий уран" ( ).
      Подписанию дополнительного протокола предшествовали драматические события. Видимо, Хатами не зря называли "иранским Горбачевым". Процессы разложения при нем зашли так далеко, что один из высших чиновников, занимавшихся ядерной программой, представитель Ирана при МАГАТЭ Али Салехи публично - через прессу - призвал правительство согласиться на более тщательную инспекцию ядерных объектов. Обозреватели отмечали: "Призыв государственного иранского чиновника к собственному правительству - событие из ряда вон выходящее. По-видимому, раскол между "муллократами" и "реформаторами" в Иране достиг такого уровня, что разногласия между теми и другими уже выплескиваются на страницы государственной прессы" ("Вестник Online").
      Между тем инспекторы МАГАТЭ, тщательно проверив ядерные центры, вынуждены были признать: "К настоящему времени не удалось обнаружить свидетельство того, что декларированная Ираном ядерная программа и наличие у него ядерных материалов имеют отношение к производству ядерного оружия". Если перевести этот корявый канцелярит на нормальный русский язык, получится: Иран - чист! Кстати, все последующие инспекции дали тот же - нулевой - результат.
      Но читатели, наверное, обратили внимание на коварную бюрократическую оговорку в докладе: "к настоящему времени". Международные ищейки вцепились в страну. Они приготовились терзать ее снова и снова. Как это происходит и что из этого получается, мы знаем на примере Ирака: инспекторы денно и нощно обследовали "подозрительные", а проще говоря, военные объекты, собирая информацию, которую затем передавали США. Необходимость "более детальных" проверок стала одним из поводов для вторжения в Ирак. А когда мифическое оружие массового уничтожения так и не было обнаружено, инспекторы благородно развели руками: "Извините, обознались!"
      Вот и в случае с Ираном наблюдатели признают: "Большая часть того, что американской разведке известно о ядерной программе Ирана, исходит от инспекторов МАГАТЭ" ( ). Ничего противозаконного обнаружить не удалось, но на оперативных картах Пентагона наверняка появились точнейшие координаты иранских ядерных объектов.
      Показательно, уступчивость Хатами не только не смягчила, но еще более ужесточила позицию Запада. Добившись права инспекции любого объекта, он потребовал от Ирана взять обязательства по бессроч-н о й остановке программы обогащения урана. Хатами снова завибрировал: сначала отказал, а затем принял ультиматум.
      Как далеко зашел бы в своих уступках безвольный президент, можно только догадываться. Но летом 2005-го его сменил Ахмади Нежад. Через месяц после его избрания министры иностранных дел "евротройки" (Великобритания, Франция и Германия) предъявили Тегерану очередной ультиматум: возобновление работ по переработке урана будет означать конец переговоров. Ахмади Нежад не дрогнул: через четыре дня пломбы с ядерного центра в Исфахане были сняты. На с л е д у ю щ и й день в Вене состоялось экстренное совещание МАГАТЭ, где было объявлено о нарушении Ираном Парижских соглашений - тех самых, к которым Запад принудил Хатами.
      Оцените оперативность и масштабность ответа: в Исфахане расположен всего-то учебно-исследовательский центр с маломощным реактором, построенным без малого 30 лет назад. Какую опасность представляло возобновление его работы? Но Запад явно хотел проучить молодого президента. Через месяц Совет управляющих МАГАТЭ принимает решение о возможности передачи "иранского досье" в Совбез ООН. Путь, ведущий к карательным мерам, был открыт.
      Иран предпринимает ряд изобретательных маневров. С одной стороны, Ахмади Нежад срывает пломбы с других ядерных объектов и требует с Запада к о м п е н с а ц и ю (!) за их простой. С другой, иранские дипломаты предлагают компромисс - отказ от промышленного обогащения урана на два года при продолжении лабораторных исследований.
      Запад отвергает этот вариант. Ему н е н у ж н ы компромиссы! Именно в это время Белый дом объявляет Иран "главной угрозой" для США. Тогда же Илан Берман, вице-президент американского Совета по внешней политике и по совместительству директор программы "Инициатива за свободу Ирана", делает поразительно откровенное и циничное заявление: "Проблема, с точки зрения администрации США, состоит не в ядерной программе Ирана, а в характере режима (разрядка моя. - А. К.)… Америка хочет смены иранского режима, а не простого разрешения ядерной проблемы" ("Независимая
      газета", 6.06.2006).
      На фоне этой декларации все рассуждения о том, что стоит Ахмади Не-жаду остановить центрифуги в Натанзе, и его оставят в покое, выглядят как беспардонное лукавство.
      30 июля 2006 года Совет безопасности ООН принял резолюцию 1696, требующую от Ирана прекратить работы по обогащению урана до 31 августа. Против высказался лишь представитель Катара, пояснивший: "Нельзя принимать его (документ. - А. К.) сейчас, когда земля Ближнего Востока в огне" ("Независимая газета", 1.08.2006). Напомню: в то время, когда западные державы демонстративно сдерживали Иран, Израиль безнаказанно бомбил города Ливана и Палестины.
      В декабре Совбез принял резолюцию 1737, "наказывающую" Иран за неисполнение предписаний. К радости американцев, дело дошло до санкций.
      В марте 2007-го, несмотря на ожесточенное сопротивление стран третьего мира (ЮАР, Индонезия, Катар), была принята резолюция 1747, существенно расширяющая режим санкций.
      Уже одно перечисление номеров показывает, насколько целенаправленно "международное сообщество" занимается "иранским досье", игнорируя другие проблемы, оборачивающиеся кровью не только в Палестине и Ливане, но и в Ираке, Афганистане, Сомали, Судане, Шри Ланке, Кот д'Ивуаре и других государствах. Маленькими шажками, но с устрашающей последовательностью мир приближается к большой войне.
      А что же Иран? На первый взгляд может показаться, что он, как говорят нынче, "нарывается". Противопоставляет себя коллективной воле сообщества государств. "Демонстрирует неповиновение", - как выразилась Кондолиза Райс ("Коммерсантъ", 27.10.2006).
      На самом деле, Иран просто следует букве и духу международного права, прежде всего Договора о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО) - основного документа, регламентирующего поведение государств в данной сфере. Это признают международные наблюдатели, сохраняющие объективность, в том числе авторитетные российские эксперты - академик Е. Примаков и глава Центра изучения современного Ирана Р. Сафаров. Последний четко сформулировал: "По большому счету не было оснований для… резолюций по Ирану, поскольку отсутствует доказательная база под этими документами. Ни МАГАТЭ, ни другие структуры не смогли установить военный характер ядерной программы Ирана. Обогащение же урана не запрещается никакими нормами, являясь частью развития мирного атома ядерной энергетики" ("МК", 26.03.2007).
      Поразительно, но все меры, принятые против Тегерана, начиная с исключительной по интенсивности информационной кампании и кончая санкциями, основываются на н и ч е м н е п о д т в е р ж д е н н ы х подозрениях и туманных аналогиях, строго говоря, никакого отношения к Ирану не имеющих. Вот какую "доказательную базу" под эту кампанию подводит, к примеру, координатор программы "Проблемы нераспространения оружия массового уничтожения" Московского центра Карнеги В. Евсеев: "Руководство Ирана считает, что имеет право на приобретение и развитие технологий по обогащению ядерных материалов, если соответствующие производства находятся под контролем МАГАТЭ. Действительно, ДНЯО позволяет это. Но пример КНДР, которая была членом ДНЯО и, находясь в Договоре, тайно создала научно-технические предпосылки разработки ядерного оружия… вызывает тревогу у мирового сообщества".
      Согласитесь, трудно обнаружить логику в этаких построениях: если Северной Корее удалось провести инспекторов МАГАТЭ и разведку Соединенных Штатов, ядерные исследования Ирана следует прекратить. Очевидно, что хлипкая аналогия держится на единственном стержне - пресловутой "оси зла", которой Буш объединил две совершенно несхожих между собою державы. Иными словами, обвинения против Ирана строятся не на основании доказательств, как положено в правовой системе, а доказательства подбираются под обвинения!
      Создается о п а с н е й ш и й п р е ц е д е н т, далеко выходящий по своему значению за рамки конкретного случая. Ведущие мировые державы, в частности пятерка постоянных членов Совбеза, присваивают себе право делить остальные государства на "нормальные" и так называемые "проблемные", которым нельзя доверять и суверенитет которых следует ограничить. Такой подход грозит по кирпичику разнести ООН, международное право, а заодно и любое государство, имевшее несчастье попасть под подозрение.
      Опасность грозит не одному лишь Ирану! И развивающиеся страны прекрасно поняли это. Неслучайно в марте 2003 года при обсуждении очередной антииранской резолюции в Совбезе произошло событие, которое обозреватели назвали "бунтом непостоянных членов", а я бы охарактеризовал как в о с с т а н и е т р е т ь е г о м и р а. Ну пусть не восстание - отдаленные гулы его, но все равно: нечто неординарное, "из ряда вон".
      Когда проект резолюции был окончательно согласован "пятеркой" (США, Англия, Франция, Россия, Китай), представитель Южно-Афри
      канской Республики, председательствовавший тогда в Совбезе, выразил несогласие. Его поддержали послы Индонезии и Катара. Информированный обозреватель "Коммерсанта" так прокомментировал случившееся: "То, что произошло вчера в Совбезе ООН, намного превосходит по своему значению обсуждаемую там дилемму: быть или не быть новым санкциям против Тегерана… Срыв голосования по новой иранской резолюции свидетельствует о новых веяниях в святая святых нынешнего мирового порядка - СБ ООН" ("Коммерсантъ", 23.03.2007).
      Аналитик пояснял: "Все решало политбюро, то есть "пятерка", за плотно закрытыми дверьми. И вот в этой устоявшейся годами системе произошел сбой. Да ещё какой! Сразу три непостоянных члена Совбеза внесли поправки в проект резолюции, подготовленный и согласованный самим политбюро. Причем не косметические поправки, а те, что не оставляют камня на камне от основной идеи… "
      Тоже своего рода "возвращение масс"! Естественно: когда нарастает низовая активность и народы проявляют готовность бороться за свои права, часть государств становится выразителем этих настроений. Процессы, происходящие внутри общества, вырываются на мировую политическую сцену и начинают определять международные отношения.
      Впрочем, в данном случае можно говорить лишь о п о п ы т к е оказать влияние на решение ООН. Столь же сенсационной, сколь и спорадической. Не прошло и нескольких дней, как "бунт" был подавлен. Странам третьего мира на этот раз не удалось отстоять Иран.
      Однако этот случай показал, что "международное сообщество" отнюдь не едино в отношении Тегерана. Когда Кондолиза Райс в очередной раз требует "привлечь Иран к ответственности" и примерно наказать его, надо ясно сознавать, что она говорит не от лица д в у х сотен государств - членов ООН, а лишь от лица Соединенных Штатов и, может быть, совбезовского политбюро.
      …Но зачем Ирану ядерная программа? Так ли она важна для страны, чтобы идти на конфронтацию с великими державами? Упорство, с каким в Тегеране отстаивают право на ядерные исследования, западные политики рассматривают как важнейшее доказательство его стремления обзавестись атомной бомбой.
      Ирану ядерная энергия не нужна - уверяют они, - ведь он обладает колоссальными запасами энергоносителей. На первый взгляд, существенное соображение. Но Иран стремительно развивающаяся страна. Экономика растет на 6% в год ("Панорама", 23.02.2006. Цит. по: ). Показатели, близкие к российским, которыми так гордятся Греф и Путин. Но, в отличие от России, Иран переживает и д е м о г р а ф и ч е с к и й подъ-е м . Причем Ахмади Нежад, вопреки предостережениям скаредных экономистов, считает, что страна способна прокормить еще 50 миллионов человек, и призывает соотечественников активно приумножать иранскую нацию (английская версия "Википедии").
      Уже сейчас в стране не хватает электроэнергии. Если амбициозные планы по повышению рождаемости осуществятся, то Ирану грозит энергетический коллапс. Разумеется, можно форсировать строительство ТЭЦ. Но тогда всю нефть и газ придется пустить на топливо. Экспортные доходы упадут, и страна не сможет прокормить увеличивающееся население.
      Между прочим, Россия также столкнулась с дефицитом электроэнергии. И также встала перед дилеммой: перекрыть экспортный кран, направив нефть и газ на внутренний рынок, или развивать "альтернативную" энергетику. Прежде всего ядерную. Так родилась концепция "нового ГОЭЛРО", недавно озвученная Путиным. Планы строительства атомных электростанций у России еще амбициознее иранских.
      Полагаю, пришло время вернуться к истокам ядерной программы Ирана. На Западе ее представляют как коварный замысел аятолл. На деле это не так.
      У истоков программы стоял лучший друг Соединенных Штатов - шах Мохаммед Реза-Пехлеви. А также… американское правительство! Материалы на сей счет, которые иначе как сенсационными не назо
      вешь, в 2005 году опубликовала "Вашингтон пост". Газета цитирует меморандум "О взаимодействии между США и Ираном в ядерной области" (N 292, 1975): "Использование ядерной энергии позволит удовлетворить растущие экономические потребности Ирана и одновременно высвободит резервы нефти на экспорт и переработку в нефтехимии" (цит. по: "Независимая газета", 19.03.2005).
      Меморандум подписан госсекретарем Генри Киссинджером. По сообщению газеты, к его разработке были также причастны тогдашний руководитель аппарата Белого дома Рамсфелд, сменивший в этой должности Чейни, и Вулфовиц, занимавший ключевой пост в Управлении по контролю над вооружениями и разоружению. Те самые люди, которые сейчас настаивают на самом жестком - вплоть до силового - противостоянии с Тегераном!
      Американская корпорация "Вестингауз" подрядилась поставить от 6 до 8 ядерных реакторов на сумму 6,4 млрд долларов. Их должен был обеспечивать топливом совместный ирано-пакистанский завод по обогащению урана.
      Всего шах планировал построить 23 ядерных энергоблока стоимостью 30 млрд долларов. Поставки материалов начались во второй половине 70-х. Но в 1979 году произошла исламская революция, и сотрудничество, в которое, помимо США, были вовлечены Франция и Германия (два члена "евротройки", занимающей ныне непримиримую позицию по отношению к Ирану), свернули.
      Чтобы быть абсолютно объективным, уточню: "евротройка" и сегодня не возражает против строительства иранских АЭС - но только на "легкой воде" (ее нельзя использовать при производстве атомной бомбы) и на привозном сырье, которое после использования следует возвращать стране-экспортеру.
      Таков европейский "пряник", предложенный Тегерану. Казалось бы, вполне разумное предложение. Показательно: Иран согласился его обсудить, но поставил перед ЕС ряд вопросов. Они концентрировались вокруг трех проблем. Готово ли "международное сообщество" официально признать право Ирана на мирные исследования в ядерной сфере? Готовы ли Соединенные Штаты отменить все или хотя бы некоторые санкции, которые они ввели против Ирана? Готовы ли европейские компании поставлять ядерное топливо и технологии, если США не отменят санкции?
      Предосторожность нелишняя, особенно если вспомнить проблемы, возникшие после подписания соглашения по ядерной программе КНДР. В обмен на остановку корейского реактора США согласились разморозить счета Пхеньяна в банке Макао, однако долгое время н и один банк мира не решался перевести деньги в Северную Корею, ибо он сразу попадал под американские санкции. Подобное могло случиться и с иранской программой: какие бы соглашения ни заключались на межгосударственном уровне, европейские компании отказывались бы сотрудничать с Тегераном, опасаясь рассердить США.
      Европейцы сочли иранскую щепетильность неуместной, и "пакетное соглашение" заключено не было.
      Оригинальный вариант предложила Россия: совместное предприятие по обогащению урана на территории РФ. И опять внешне всё выглядело привлекательно. Но последовавшая затем история со срывом поставок российского ядерного топлива на АЭС в Бушере показала, насколько прав был Ахмади Нежад, усомнившись в посулах Кремля.
      В 1995 году Россия взялась достраивать Бушерскую АЭС, заложенную немцами еще в 70-е. Ввод в эксплуатацию был намечен на 2004 год. Затем сроки перенесли - 2006. Наконец было твердо заявлено, что Бушер заработает в конце 2007-го, а ядерное топливо поступит в марте.
      Но в феврале обнаружилось, что Россия не поставит урановые стержни в срок. Сначала это пытались списать на неурегулированные финансовые вопросы: с прошлого года Иран во внешних расчетах перешел с долларов на евро, а Росатом потребовал оплаты в долларах, как указано в договоре.
      Задержка начала обрастать слухами. Вспомнились давние журналистские разыскания. Ещё в 2005 году газеты сообщали: "Особую пикантность ситуации придают сведения о том, что новый глава Росато-ма Сергей Кириенко в свое время имел израильское гражданство" ("Независимая газета", 12.12.2005). Как известно, Израиль яростно выступал против строительства АЭС и даже грозил нанести бомбовый удар по Бушеру.
      Вскоре выяснилось, что дело не в злополучных евро и не в еврейских корнях главы Росатома. На исходе нынешней зимы наблюдалось необычное оживление российско-американских контактов, посвященных Ирану. С. Лавров встречался с К. Райс, И. Иванов беседовал с помощником президента США по национальной безопасности С. Хэдли (тем самым, который объявил Иран главным врагом США), Путин по телефону переговорил с Бушем. Итогом этих обменов мнениями стал вердикт: "Россия не сможет поставить топливо для АЭС в Бушере" ("Независимая газета", 2.04.2007).
      В этой истории обращает на себя внимание то, что Россия не только вела переговоры з а с п и н о й Ирана, но и попыталась его обмануть, когда правда вышла наружу. Наши мидовцы опровергали версию "сговора" даже тогда, когда Россия сделала "беспрецедентно жесткое предупреждение Ирану: либо Тегеран идет навстречу требованиям МАГАТЭ, либо Москва отказывается от его поддержки. Представители Росатома демонстративно заявили, что Бушерская АЭС, флагман иранской программы атомной энергетики, не будет запущена в срок, а источники в Кремле - что не будут "играть с Тегераном в антиамериканские игры" ("Коммерсантъ", 13.03.2007).
      Московская пресса с ликованием встретила известие и тут же предложила развернутую мотивировку: "Для России бушерский проект мог быть чисто коммерческим на этапе подписания первого контракта в январе 1995 года. Но в сентябре 2006-го, когда подписывалось дополнительное соглашение к контракту, вокруг выполнения условий которого и разгорелся сейчас сыр-бор, Бушер уже не мог быть таковым. Нет теперь такого атомного проекта в Иране, который был бы как остров" ("Московские новости", N 9-10, 2007). Далее, с напором и шумным вдохновением, свойственным обыкновенно профессиональным обманщикам, перечислялись "осложняющие" обстоятельства: международные "санкции против Ирана", "американские авианосцы", занявшие позиции в Персидском заливе, "конструктивная позиция" России в Совбезе. Завершал тираду экономический аргумент (в нынешней России принято считать, что деньги главное, они решают всё). Газета ссылалась на мнение политолога Вячеслава Никонова: "Давно минуло то время, когда бу-шерский проект был критически важен для Росатома, ибо позволял всей отрасли выжить, - сегодня атомная энергетика развивается внутри страны, есть контракты в Индии и так далее".
      Последний аргумент особенно любопытен. Выходит, политолог, приближенный - отмечу - к Кремлю, считает, будто выполнение контракта стоимостью 1 млрд долл. (подчеркну это, коли "деньги решают всё") не является ю р и д и ч е с к и о б я з а т е л ь н ы м, а осуществляется, так сказать, "п о п о н я т и я м". Нет денег - приходится выполнять. Есть деньги - нечего напрягаться… Боюсь, с подобной логикой Росатому и другим российским компаниям нечего соваться за границу. Да и позовут ли куда-нибудь после бушерской истории - большой вопрос.
      Впрочем, об имиджевых и иных потерях России поговорим в другой раз. В данном случае следует зафиксировать правоту Ахмади Нежада, не ставшего полагаться на добрую волю поставщиков урана. Бушер стоил Ирану 1 млрд., и эти деньги страна, похоже, потеряла. Но вся программа строительства АЭС обойдется как минимум в 30 млрд. Ни один здравомыслящий руководитель не позволит себе рисковать такими деньгами, заключая с поставщиками сырья контракты, которые могут быть расторгнуты в любой момент.
      Принять предложение России или "евротройки" означало обречь Иран на вечную зависимость от развитых держав. А ядерная программа страны разрабатывалась как раз для того, чтобы п о к о н ч и т ь с з а в и с и м о с т ь ю. Причем не только в энергетической, но и в технической, научной, и как результат - политической сферах.
      Дефицит электроэнергии - лишь одна из проблем, встающих перед Ираном. Как и всякая развивающаяся страна, он испытывает острую нехватку современной техники и технологий. Вот почему ядерная программа так важна для страны. Она призвана стать локомотивом технического прорыва.
      Работа с атомом - это не только центрифуги и другие установки, обслуживающие собственно ядерный цикл. Это и масштабные научные исследования, а значит, развитие фундаментальной науки. Это многотысячные коллек
      тивы, для которых нужно подготовить квалифицированные кадры, а значит, подъем высшего образования. Это изготовление уникальных приборов, создание в полном смысле слова современной промышленности.
      В Иране понимают, что выиграть в борьбе за лидерство, используя только сырьевой фактор, невозможно. Собьют цены, зарегулируют рынки, найдут альтернативные источники энергии - и пустят по миру голенькими, подгоняя насмешками, а может, и болезненными тычками.
      С другой стороны, развивать исключительно добычу углеводородов -значит невольно провоцировать более сильные государства на агрессию. Пример растерзанного американцами Ирака перед глазами. Когда страна превращается в сплошное нефтяное поле, утыканное вышками, у промыш-ленно и военно развитых держав появляется сильнейшее искушение захватить территорию, прикарманить богатство.
      Сегодня опасности, связанные со статусом страны - поставщика сырья, очевидны всем. Разве что за исключением России, которая бахвалится званием "энергетической сверхдержавы". Энергетических сверхдержав не бывает! Лишь сырьевые п р и д а т к и единственной сверхдержавы, из которых она высасывает нефть.
      Вот почему не только Иран, но и Арабские Эмираты, Кувейт, Саудовская Аравия спешно, я бы сказал - лихорадочно, развивают промышленность и высокие технологии. Иран выделяется среди них не тем, что создает новейшие производства, а тем, что поставил наиболее амбициозную цель.
      Стремясь остановить ядерную программу Тегерана, Запад пытается не только - а может, и не столько - помешать ему создать бомбу, сколько не допустить создания современного научно-технического потенциала. Руководители страны прекрасно понимают это. Накануне очередных дебатов в Сов-безе Ахмади Нежад заявил: "Сегодня враги иранской нации хотят воспрепятствовать прогрессу Ирана, используя Совет Безопасности в качестве инструмента" ("Коммерсантъ", 16.03.2007).
      У ядерной программы есть еще один аспект - идеологический. Иран, повторю, многонациональная держава. И многоукладное общество, где наряду с островками современной жизни существуют чуть ли не родоплеменные отношения. А уж богатство и бедность соседствуют на каждом углу. Объединить эту многоязыкую и многоликую массу, превратить ее в "иранскую нацию", о которой постоянно говорит президент, можно лишь идеей, понятной каждому, нужной каждому и вдохновляющей каждого. Такой п о д л и н н о н а ц и о н а л ь н о й и д е е й стала для Ирана ядерная программа.
      Чтобы читатели могли в полной мере осознать ее значимость для иранцев, проведу аналогию с советской космической программой 60-х. Она стала не только показателем конкретных технических достижений, но и символом научно-технического лидерства страны и весомым доказательством правоты коммунистической идеи (что в те годы признавали многие на Западе).
      Иран точно так же, как и СССР, приурочивает объявления о своих научных свершениях к национальным годовщинам. Так, Ахмади Нежад сообщил, что страна начала промышленное обогащение урана и "превратилась в ядерную державу", на митинге, посвященном 28-й годовщине революции ("Коммерсантъ", 3.02.2007).
      Точно так же, как полет Гагарина поднял самосознание советских людей на принципиально новый уровень, ядерный прорыв позволит иранцам избавиться от психологических стереотипов "отсталости", "второсортности", сформировавшихся в эпоху, когда в стране господствовали иностранцы. "Запад думает, что столкнулся с нецивилизованными людьми второго сорта, - язвительно замечает Ахмади Нежад. - Мы же намерены с помощью наших ученых построить по всему Ирану атомные электростанции общей мощностью 20 тысяч мегаватт" ("Википедия").
      Российские журналисты и политологи говорят: почему бы Ирану не свернуть свою ядерную программу, хотя бы для того, чтобы не раздражать Запад? Представьте, если бы советским руководителям в 1961 году сказали: откажитесь от космической программы - она вызывает аллергию у США. Какая реакция последовала бы? Какое ощущение было бы не только у коммунистической верхушки - у каждого из нас?
      14 "Наш современник" N 7
      Наконец, ядерная программа Ирана имеет и в о е н н о е измерение. Мне скажут: ты противоречишь сам себе, ведь ты утверждал, что Иран не собирается создавать атомную бомбу. Во-первых, не утверждал, а цитировал заявления иранской стороны. Во-вторых, в нынешнем, виртуализированном мире, где угроза оружием сплошь и рядом оказывается важнее - и действеннее! - его п р и м е н е н и я, ключевое значение имеет не создание бомбы, а в о з м о ж н о с т ь ее создать.
      Никто не знает, есть ли ядерное оружие у Северной Кореи. Но американцы, японцы, южнокорейцы, китайцы с уважительною опаской ведут переговоры с Ким Чен Иром. Никто не видел израильских ядерных зарядов. Но ни один арабский руководитель, даже в период арабо-израильских войн, не решался довести дело до крайности, когда ядерный ответ Израиля стал бы неизбежным.
      Если Иран всего только п р и б л и з и т с я к созданию бомбы, он существенно укрепит свою безопасность. А это, согласитесь, совсем не лишнее в регионе, где две страны обладают ядерными боеприпасами (Пакистан и Израиль). И где американское атомное оружие размещено в Турции и на кораблях в Персидском заливе.
      В Тегеране наверняка с особым вниманием наблюдали за развитием ситуации вокруг саддамовского Ирака, а затем и за судьбой иракского лидера. Хусейн уступил давлению Совбеза ООН и разоружился. Американцы напали на безоружную страну, оккупировали ее и казнили президента.
      Не только в Тегеране, но и в Вашингтоне понимают: соседи сделали из этого надлежащий вывод. Газета "Вашингтон пост" отмечает: "Для Ирана обладание ядерным оружием является национальной целью… Сегодня это еще более справедливо, особенно после того, как США, включившие Иран вместе с Ираком в "ось зла", вторглись в Ирак. Со стороны Ирана вряд ли было бы паранойей думать, что следующим окажется он" ("Вашингтон пост", 9.03.2006. Цит. по: Inopressa).
      Иранские руководители не отказываются от принципиальной позиции: страна не намерена создавать ядерное оружие. Но они настаивают на том, что и другие страны региона должны отказаться от обладания им. А когда Запад чересчур сильно надавил на Иран, Ахмади Нежад заявил: "Мы требуем, чтобы Ближний Восток был свободен от ядерного оружия, но не только Ближний Восток - в е с ь м и р (разрядка моя. - А. К.) должен быть свободен от ядерного оружия" ("МК", 1.03.2006).
      Кто возьмется утверждать, что такая позиция нелогична? Западным руководителям нечего ответить Ахмади Нежаду*.
      Запад открыто демонстрирует двойные стандарты при обсуждении безопасности в регионе. 22 сентября 2006 года на сессии МАГАТЭ арабские страны предложили резолюцию, призывающую Израиль присоединиться к Договору о нераспространении ядерного оружия. Однако западные державы заблокировали предложение арабов ("Евроньюс", 23.09.2006).
      При обсуждении резолюции 1747, ужесточающей санкции в отношении Ирана, мусульманские страны потребовали "намекнуть", как писали газеты, в резолюции на Израиль. Однако даже эти сверхумеренные требования были отвергнуты ("Время новостей", 26.03.2007).
      Запад и, в частности, Соединенные Штаты и не думают скрывать, что придерживаются д в о й н ы х с т а н д а р т о в. Статья в "Вашингтон пост", которую я цитировал, так и озаглавлена "Разумные двойные стандарты". Автор пишет: "Заклинание о "двойных стандартах" часто применяется, когда речь заходит об Израиле. У Израиля предположительно есть ядерное оружие. Почему США смотрят сквозь пальцы на израильскую бомбу и выходят из себя из-за попыток Ирана завладеть ею? Ответ очевиден: потому что Израиль не грозится стереть Иран с лица земли; потому что не ему принадлежит огромное численное превосходство во враждебном и воинственном окружении; потому что это единственная настоящая демократия в регионе, где правят преимущественно головорезы" ("Вашингтон пост", 9.03.2006).
      Качество израильской демократии мы имели возможность оценить; президент страны обвинялся в дюжине изнасилований, ведущие министры под
      следствием - кто по аналогичным делам, кто по обвинению в финансовых махинациях. Руководители соседних государств, коих автор "Вашингтон пост" по фамилии Коэн (англоязычная версия более привычной для нас фамилии Коган) огульно именует "головорезами", ни в чем подобном, насколько известно, не замечены. Но как бы то ни было, в мире, где общественное мнение да и позицию государств определяют Коэны, Ледины, Вулфовицы и прочие сыны "колен Израилевых", бессмысленно взывать к справедливости по отношению к "наследникам Амана" - давнего заклятого противника Израиля.
      Вот почему Иран не отказался, да и не может (именно н е м о ж е т!) отказаться от своей ядерной программы, решающей не только его технологические проблемы, но и служащей хотя бы в какой-то мере гарантией его безопасности. Как, с присущей ему экспрессией, высказался Ахмади Не-жад: "Даже если вы все объединитесь и призовете ваших предков из преисподней, вы не сможете помешать прогрессу иранской нации" ("Коммерсантъ", 16.03.2007).
      Ирано-израильские отношения - еще один фактор, накаляющий обстановку. С предельной откровенностью высказался Дмитрий Саймс, президент Центра Никсона и издатель влиятельного американского журнала "Нэйшнл интерест": "Безусловно, поведение президента Ирана Махмуда Ахмади Не-жада подкрепило аргументы (антииранские. - А. К.) американцев. Он не только возобновил эксперименты с атомом, но и отверг факт Холокоста, а также поставил под сомнение право Израиля на существование" ("Независимая газета", 10.02.2006).
      В предыдущих главах упоминалось о судьбах видных общественных и государственных деятелей, историков, актеров, имевших неосторожность усомниться в пафосном мифе, венчающем трагедию еврейского народа во Второй мировой. Этот миф давно перерос рамки истории и политики, стал догматом нового вероучения, которое, по аналогии с иудео-христианством (сомнительным симбиозом, усердно пропагандируемым на Западе), следует назвать иудео-глобализмом. Любая нотка сомнения, просто попытка уточнить детали - место, время, количество жертв - карается беспощадно.
      Однако до сих пор иудео-глобализм действовал выборочно, карал индивидуально. И вот свершилось - ведущий политолог Соединенных Штатов призывает чуть ли не стереть Иран с лица земли за отрицание Холокоста! И это не единичная публикация.
      Правда, большинство аналитиков предпочитает все-таки говорить более обобщенно. Как, например, президент российского Института Ближнего Востока Сатановский. "Если Иран сохранит нынешний, конфронтационный по отношению к Израилю курс, он спровоцирует серьезный военный конфликт в достаточно ограниченные сроки", - заявил он в интервью "НГ" ("Независимая газета", 19.06.2006). Газета сопроводила материал фотографией президента Буша в Багдаде с многозначительной подписью "Джордж Буш среди американских солдат в Ираке. Президент США счел необходимым посетить регион, где идет одна война и может начаться вторая".
      Драматизм положения в том, что о необходимости удара по Ирану во имя защиты Израиля твердят не только аналитики и журналисты, но и высокопоставленные политики. Прежде всего в Вашингтоне и Тель-Авиве. Выразительная деталь: демократы, победившие на промежуточных выборах в конгресс, на волне эйфории потребовали от Буша не только вывести войска из Ирака, но и не начинать военную операцию в Иране без предварительных консультаций. Вскоре они от своего требования отказались. Газеты расценили это как очередную демонстрацию "огромного влияния произраильского лобби в конгрессе" ("Коммерсантъ", 14.03.2007).
      Что же такого сказал президент Ирана? Его отзыв о Холокосте мы уже рассматривали. Другое заявление Ахмади Нежада звучит действительно кровожадно! "Страны этого региона (Ближнего Востока. - А. К.) будут становиться все более яростными день ото дня. Не потребуется много времени, чтобы гнев народов превратился в страшную взрывную силу, которая сотрет сионистское образование с карты" (" ).
      Не лишним будет уточнить, что это сказано сразу после вторжения Израиля в Газу и в Ливан. После трагедий в Кане и Бейт-Хануме, где в
      14*
      результате израильских ударов по жилым домам погибли десятки людей, треть из которых - дети. После заявления главы генштаба еврейского государства: "В ответ на каждый ракетный залп по Хайфе военно-воздушные силы Израиля будут разрушать десять многоэтажных домов в южных пригородах Бейрута" ("Время новостей", 25.07.2006).
      Я не сторонник насилия. Но припомните - ч т о писали советские газеты, когда в годы Великой Отечественной враг разрушал наши города… Полагаю, в э т о й с и т у а ц и и Ахмади Нежад имел все основания говорить о нарастающей ярости.
      Что же касается выражения "сотрет сионистское образование с карты", то, по замечанию западных наблюдателей, сумевших сохранить беспристрастность, иранский президент воздержался от в о е н н ы х угроз. Для сравнения: в самом Иране режим шаха пал в результате ненасильственного сопротивления. Каждый день сотни тысяч людей выходили на улицы Тегерана с требованием упразднить монархию. Национальная гвардия стреляла по толпе боевыми патронами, но люди шли и шли - и в конце концов каратели больше не смогли стрелять…
      Понимаю, что в н ы н е ш н е й ситуации эта аналогия может показаться умозрительной. Поэтому сошлюсь на мнение одного из самых ярких современных израильских публицистов - Исраэля Шамира. Бывая в Москве, Исраэль рассказывал мне о планах создания единого арабо-израильского государства в Палестине, популярных в среде левых еврейских интеллектуалов. На мой вопрос: "А не скинут ли вас в море?" - Исраэль блеснул улыбкой: "Несколько тысяч лет жили вместе, как-нибудь и теперь проживем… "
      Признаюсь, ответ не разрешил моих сомнений. Но то, что в самом Израиле есть люди, которые не держатся за еврейскую государственность как за спасательный круг, это факт. Причем к ним относятся не только левые интеллектуалы, но и ортодоксальные иудеи, считающие, что лидеры сионизма пошли наперекор Вышней Воле, поспешив создать государство Израиль. Между прочим, ортодоксальные раввины приехали в Тегеран на проходившую там международную конференцию по Холокосту.
      Тогда я счел это исключением из правил. Помню, когда я въезжал в Ирак, пограничники бдительно просмотрели мой паспорт. Опытные спутники пояснили: "Смотрят, нет ли израильской визы. Людям, побывавшим в Израиле, въезд в Ирак воспрещен". Я думал, аналогичное правило действует и в Иране. Оказалось, нет. Немало израильтян навещают своих иранских родственников. Более того, недавно вскрылась почти анекдотическая история: израильская разведка "Шин Бет" регулярно задерживает евреев, заподозренных в шпионаже в пользу Ирана! По сообщению газеты "Джерусалем пост", только за последние два года было арестовано 10 человек (цит. по: "Коммерсантъ", 19.04.2007).
      В самом Иране проживает 100 тысяч евреев. Рассказывая об этом в интервью "НГ", профессор Тегеранского университета Садек Зиба-Ка-лан отметил: "У Европы, например, значительно более давняя и разнообразная история проявления антисемитизма. В Иране такого явления никогда не было. В нашей стране евреев никогда не преследовали… Иранцы выступают против политики государства Израиль, но не против израильтян" ("Независимая газета", 8.02.2006).
      Профессору-иранцу вторит Морис Мотамеди, депутат, представляющий в меджлисе иудейскую общину. Побывав в Москве, он дал интервью российским газетам, сообщив, что иудеям в Иране предоставлены равные права с мусульманами ("МК", 21.06.2006).
      "Воинственные" заявления Ахмади Нежада связаны с тем, что в Иране, да и на всем Ближнем Востоке считают и с т о р и ч е с к о й н е с п р а в е д л и в о с т ь ю. Евреев притесняли в Е в р о п е. Почему же в качестве компенсации им отдали земли палестинцев, расположенные в А з и и? "Германии и Австрии следует выделить одну, две или сколько угодно своих провинций сионистскому режиму, чтобы он создал там свою страну, - говорит Ахмади Нежад, - и проблема будет в корне решена. Вы их притесняли, вы и отдайте часть Европы сионистскому режиму, и пусть он строит свою государственность там, а мы его даже поддержим" ("Независимая газета", 19.01.2006).
      Разумеется, это предложение, скорее всего, никогда не будет реализовано. Но в логичности ему не откажешь…
      …Оппоненты хотят заставить Иран расплачиваться не только за его собственные действия (или слова его руководителя), но и за любые антиамериканские акции на Ближнем Востоке. В частности, Соединенные Штаты неоднократно обвиняли Тегеран в помощи единоверцам-шиитам в Ираке. С января по февраль нынешнего года в американской прессе развернулась столь интенсивная кампания, что многие наблюдатели расценили ее как прелюдию к войне. Да и трудно было как-то иначе интерпретировать такую, к примеру, реплику Буша: "Если Иран усилит свои военные действия в Ираке в ущерб нашим войскам и/или невинным иракцам, наш ответ будет жестким" ("Коммерсантъ", 31.01.2007).
      Насколько основательны подобные обвинения? Бесспорно одно - шиитов по обе стороны границы связывает и общая вера, и общая история. Достаточно вспомнить, что после изгнания из Ирана аятолла Хомейни долгое время проживал в Ираке. А сегодня ряд иракских аятолл имеют иранское гражданство.
      Но в том, что иракские шииты враждуют с американскими войсками, Вашингтон должен винить только себя. Надо же было умудриться проиграть почти беспроигрышную партию! Гонимые при Саддаме шииты не без надежды встретили американских вояк. Однако те предприняли враждебные действия, в том числе попытались уничтожить их харизматического лидера аятоллу Муктаду ас-Садра.
      Об этой истории недавно рассказала английская газета "Индепендент". Личный представитель премьер-министра Ирака приехал к ас-Садру подписать договор о сотрудничестве. Американцы, не поставив в известность своих багдадских союзников, организовали покушение. Дом, где должна была проходить встреча, окружили и обстреляли морпехи. Особый цинизм придает ситуации то, что руководители операции бесцеремонно подвергли опасности не только высшего чиновника иракской администрации, но и сопровождавшего его высокопоставленного американского военного (перевод статьи из "Индепендент" опубликован в газете "Коммерсантъ", 22.05.2007).
      Вот как действуют американцы! Куда до них пресловутому "Кей-джи-би", коим западная пропаганда запугивала и продолжает запугивать мир.
      Стоит ли удивляться, что "облагодетельствованные" на вашингтонский манер народы поднимаются на борьбу. Сторонники ас-Садра, лишь чудом избежавшего смерти, развернули партизанскую войну против американцев. Для этого им вовсе не обязательно было получать указания из Тегерана.
      Доказать прямую вовлеченность Ирана в боевые действия по другую сторону границы американцам не удалось. Максимум, на что их хватило, это на организацию выставки захваченного у моджахедов оружия, которое якобы произведено в Иране.
      Американские и российские СМИ тут же растиражировали сообщения о ней. Но даже прозападные издания вынуждены были отметить, что демонстрировалось в основном не само оружие, а его фотографии. К немногочисленным экземплярам, представленным "вживую", журналистов не подпускали и не позволяли вести фото- и видеосъёмку. Об иранской принадлежности оружия, по словам устроителей, свидетельствовали серийные номера ("Нью-Йорк таймс", 12.02.2007. Цит. по: "Коммерсантъ", 13.02.2007). Оставалось верить на слово.
      Та же "Нью-Йорк таймс" назвала утверждение организаторов "спорными", а московский "Коммерсантъ" в этой связи процитировал члена сенатского комитета США по международным делам Кристофера Додда: "Я отношусь ко всему этому с изрядной долей скептицизма" ("Коммерсантъ", 13.02.2007).
      Впрочем, нынешней американской администрации не впервой игнорировать и более серьезные сомнения. В Белом доме вполне могли счесть предоставленные доказательства достаточными и начать боевые действия против Ирана. Но вышел сбой.
      Трудно сказать, что позволило отсрочить войну - предостережения американской разведки, считающей новую военную кампанию против сильного противника рискованной, или же р е з к о е о с у ж д е н и е политики США их арабскими союзниками. Король Саудовской Аравии Абдалла назвал американское присутствие в Ираке "незаконной иностранной оккупацией".
      К изумлению многих, его поддержал назначенец Вашингтона - иракский президент Джаляль Талабани, заявивший, что американское военное присутствие превратилось "в оккупацию с серьёзными последствиями" ("Коммерсантъ", 30.03.2007).
      Вторжение сорвалось. Американцам даже пришлось поучаствовать - дважды! - в многосторонних переговорах по Ираку, на которых присутствовали и высокопоставленные представители Тегерана. Причем если на первом саммите между оппонентами вспыхнула перебранка, то на втором стороны вели себя куда более дипломатично.
      Демократы в американском конгрессе считают, что с Ираном надо договариваться, привлекая его к решению иракской проблемы. В свою очередь министр иностранных дел Исламской Республики М. Моттаки с намеком заявил: "У Ирана имеются все возможности помочь правительству и народу Ирака. Суть наших планов заключается в укреплении стабильности в Ираке и во всем регионе. Но, естественно, и прежде всего это касается сферы безопасности, любое вмешательство должно осуществляться по соответствующей просьбе" ("Репубблика", 16.03.2007).
      Откуда - из Багдада или Вашингтона - должна последовать "просьба", министр не уточнил…
      Обычно, говоря о серьезной международной проблеме, называют один-два фактора, на нее влияющие. Это касается не только обывателей, но и специалистов. На деле оказываются задействованными не два, а двадцать два фактора - разноплановых и разнонаправленных.
      Быть может, самый существенный повод к конфронтации - глобальные п р о т и в о р е ч и я ведущих держав, прямого отношения к Ирану, казалось бы, не имеющие. Сегодня д в а п р о ц е с с а оказывают решающее воздействие на международные отношения. Борьба за убывающие мировые ресурсы, прежде всего энергетические. И все более явственно обозначающееся противостояние США и стремительно набирающего вес Китая. Особую остроту им придает взаимосвязь: Поднебесная является конкурентом Соединенных Штатов не только в борьбе за экономическое и политическое лидерство, но и в борьбе за источники сырья.
      А теперь внимание: 18% китайского импорта нефти приходится на Иран ("Википедия"). Взяв под контроль углеводородные ресурсы Ирана, Соединенные Штаты могли бы оставить динамичную китайскую экономику без сырья. Что неминуемо привело бы к спаду и отсрочило момент достижения паритета между Китаем и США. Тогда как американская экономика, пользуясь дармовой нефтью, обеспечила бы себе долговременное преимущество! Но и в том случае, если Соединенным Штатам не удастся захватить Иран, боевые действия в Персидском заливе надолго оставят Пекин без топлива. Вот почему Вашингтон будет раздувать конфликт, независимо от того, какие решения по атомной или любой другой проблеме примут в Тегеране.
      В Пекине прекрасно понимают цель американцев. В последнее время трансатлантический диалог с Вашингтоном здесь ведут на повышенных тонах. В минувшем году имел место инцидент, потрясший дипломатическую среду: посол Китая в ООН Ша Цзукан в исключительно грубой форме предостерег Соединенные Штаты (речь шла об американской реакции на военную программу Пекина): "Население Китая в шесть раз больше, чем население США. Так что пусть американцы заткнутся и сидят тихо - так будет лучше для них" ("Коммерсантъ", 18.08.2006).
      Так с американцами до сих пор никто не разговаривал!
      Но слова словами, а на полномасштабное столкновение с Вашингтоном Пекин не идет. Во-первых, силы еще не те - что военные, что политические. Во-вторых, Поднебесной такое столкновение н е в ы г о д н о: положительное сальдо в торговле с США приближается к 200 млрд долл. Кто же откажется от таких денег?
      Вот почему Китай скорее согласится потерять сырьевую базу в Иране, нежели рынок для своих товаров в Америке. Он лихорадочно ищет новые источники углеводородов - в Африке, Латинской Америке. Кстати, обсуждая поставки нефти с Венесуэлой, Китай косвенно наносит удар Соединенным
      Штатам. Но в рамках политкорректной конкуренции, а не в убойном формате войны не на жизнь, а на смерть.
      С другой стороны, возместить потерю пятой части нефтяного импорта не так-то просто. К тому же Иран - ближайший к Китаю поставщик. Транспортировка дешевле. Маршруты отработаны.
      Пекин маневрирует, пытается сдерживать атаки американцев в Совбезе ООН и, однако же, не решается однозначно выступить против санкций, превращающих Иран в изгоя.
      Вывести Тегеран из-под удара помогло бы вступление в Шанхайскую организацию сотрудничества (ШОС), в последние годы приобретающую черты военно-политического союза. Совокупной мощи Китая и России было бы достаточно, чтобы остановить Америку. Но на прошлогоднем саммите ШОС, проходившем как раз в Поднебесной, ее руководители тактично "притормозили" Иран, стремившийся стать полноправным членом организации.
      Разумеется, Китай не сдаст Иран по собственной воле, но и особенно препятствовать американцам в их агрессивных планах не будет.
      Политические конфигурации, в которые втянут Тегеран, осложняются наличием еще нескольких игроков. Наиболее влиятельный из них Европейский Союз.
      Отношения Брюсселя и Тегерана парадоксальны, даже иррациональны. Причем отсутствием логики грешат обычно рассудочные европейцы.
      Иран - давний и серьезный экономический партнер Европы. 45% его товарообмена приходится на страны еврозоны ("Панорама", 23.02.2006). Для Старого Света Иран - прежде всего поставщик нефти. Насколько серьезна европейская зависимость, можно судить по характерному эпизоду: после принятия очередной резолюции Совбеза, ужесточающей санкции против Тегерана, нефть подорожала на 10%, и европейские рынки упали. А вот американские устояли ("Вести". РТР. 30.03.2007) . Почему? Потому что Соединенные Штаты ввозят нефть в основном из Латинской Америки и Африки. А Старый Свет привязан к так называемому Большому Ближнему Востоку - на него приходится до половины европейского импорта "черного золота" ("Евроньюс",
      31.05.2007).
      Брюссель получает от Тегерана существенные преференции: Ахмади Не-жад перевел торговлю нефтью с долларов на евро, что усилило европейскую валюту в ее соревновании с американской. Эксперты тут же провели аналогии с Ираком. Последнее, что сделал Саддам, - конвертировал нефтяные доходы из долларов в евро. Ведущий специалист по петроэкономике Уильям Кларк, автор книги "Война нефтедоллара: нефть, Ирак и будущее доллара", считает, что это и решило судьбу иракского лидера (Inopressa).
      Иран не только поставщик энергоносителей, но и огромный рынок. Одна Германия поставляет на него товаров на сумму 4,4 млрд евро. Около 12 тысяч немецких фирм поддерживают коммерческие связи с иранскими предприятиями ("Независимая газета", 14.12.2006). А общая доля европейцев на иранском рынке - 20 млрд долларов ("Тан", 23.02.2006).
      Кроме того, Иран является солидным вкладчиком европейских банков. По утверждению газеты "Либерасьон", до недавнего времени он хранил в них 700 тонн золота и более 20 млрд долларов (Inopressa). Эти деньги работали на экономику Старого Света. Однако накануне принятия первой резолюции Совбеза по Ирану Ахмади Нежад вернул их домой.
      После Китая Европа больше всех теряет от обострения обстановки вокруг Тегерана. Парадокс в том, что все карательные резолюции ООН приняты по инициативе "евротройки", куда входят Германия и Франция - крупнейшие партнеры Ирана.
      Явление само по себе удивительное. Я бы даже сказал - возмутительное. Прежде всего для самих европейцев, гордящихся своей деловитостью и рациональностью. Но особую скандальность ситуации придает то, что это явление не единичное. Оно х а р а к т е р н о для нынешней политики ЕС. Она соткана из парадоксов.
      Парадокс первый: с приходом к власти Меркель и Саркози Европа демонстрирует растущую поддержку американскому курсу. В то время как во всём мире, в том числе и в самой Америке, этот курс подвергается ожесточённой критике.
      Парадокс второй: "Старая Европа" позволяет "Новой Европе" диктовать политику ЕС. При том, что экономический вес новичков в сравнении с немецким или французским ничтожен.
      Парадокс третий: ЕС отказывается снять эмбарго на торговлю оружием с Китаем, которая могла бы принести Европе десятки миллиардов евро. За это отдельное спасибо от Кремля - эти деньги достаются его структурам.
      Конфликт с Ираном, н и к о г д а Европе не угрожавшим, - четвёртый в этом ряду.
      Объяснение может быть только одно: европейские лидеры играют в ч у ж у ю игру. Иранцы прямо указывают на это. Заместитель министра иностранных дел Саид Джалили в интервью швейцарской газете "Тан" заявил: "Им (европейцам. - А. К.) следует понять, что ими манипулируют". На вопрос корреспондента: "Кто манипулирует?" Джалили ответил: "США и Израиль" ("Тан", 23.06.2006. Цит. по: Inopressa).
      Действительно, все перечисленные парадоксы парадоксальны, если рассматривать их с точки зрения интересов Европы. Американским они отвечают вполне.
      Это столь очевидно, что правители Старого Света чувствуют необходимость объясниться со своими гражданами. В конце концов те суммы, что Европа теряет от конфликта с Ираном, - это не абстрактные деньги, а потерянные промышленные заказы, десятки тысяч ликвидированных рабочих мест.
      Вот тут-то и обнаруживаются глобальные "гравитационные" процессы, непосредственного отношения к европейско-иранским контактам не имеющие. Отстаивая необходимость ориентации на Вашингтон, Ангела Меркель заявила: "Иначе мы не выдержим нарастающей конкуренции с Китаем" (цит. по: "Завтра", N 20, 2007).
      Чего здесь больше: политической прозорливости или специфической зависимости от американцев, по какой-то причине свойственной фрау Мер-кель, - другой вопрос. Его касаться не буду.
      Содержательная статья в газете "Завтра", откуда взяты ее слова, посвящена изменению геополитической структуры мира. В центре внимания авторов - два процесса: укрепление трансатлантической солидарности (приход к власти Меркель и Саркози вместо "фрондировавших" в отношениях с Америкой Шредера и Ширака; планы создания "атлантического общего рынка") и образование альтернативного центра силы - "тихоокеанского", ядром которого становятся Китай и Япония.
      Насколько правомерно сводить двух азиатских гигантов в общий блок - вопрос, во всяком случае, для меня. Слишком сильны противоречия Японии и Китая. Слишком укоренена в Токио традиция партнерства с Вашингтоном, как раз против Пекина направленного. Впрочем, не лишены основания ожидания авторов, связанные со сменой первых лиц в Стране восходящего солнца. Впечатляет и указание на экономические подвижки: "Китай стал крупнейшим торговым партнером Японии".
      Не люблю фантазировать, поэтому о будущем складывающегося, по утверждению газеты, блока скажу словами ее авторов: "Можно предположить, что за несколько ближайших лет "естественным путем" на основе единой азиатской валютной единицы ACU к этому блоку будут подтянуты и такие нынешние "бастионы американского влияния" в Азиатско-Тихоокеанском регионе, как Южная Корея и Тайвань. Не говоря уже о собственно китайской зоне влияния, распространяющейся сегодня не только на Гонконг, Сингапур, Малайзию, Индонезию, но уже и на Филиппины, и на Австралию, и на ряд государств Южной Америки (Венесуэла, Куба, Боливия). При этом Япония становится научно-технической кузницей "Тихоокеанского блока", а КНР - его промышленной, военной и финансовой опорой".
      Насколько полно осуществится это вдохновенное пророчество, гадать не берусь. Но то, что тихоокеанский рынок существует, быстро растет и в перспективе будет стремиться к политическому оформлению, - факт несомненный. Поэтому вывод, сделанный "Завтра", представляется вполне обоснованным: "Нарастание конфликтного потенциала между этими двумя глобальными "центрами силы", судя по всему, грозит стать основным содержанием мировой истории - как минимум, на предстоящее десятилетие".
      В этих тектонических процессах, определяющих новую политическую структуру мира, Иран оказывается на "линии разлома". Европа,
      похоже, его сдаст - пусть даже с огромным ущербом для себя. Выживание Исламской Республики в данной ситуации зависит не столько от конкретных мер (согласие на требования "евротройки" или отказ от них и пр.), сколько от решимости и воли её руководителей и её народа.
      Между прочим, в том же положении - и в силу тех же причин - находится Россия. Она сама является объектом жесткого внешнего воздействия. И в то же время вовлечена как самостоятельный игрок в иранский кризис. Чем, в частности, объясняется трагическая непоследовательность позиции Москвы.
      До недавнего времени Россия считалась верным союзником Тегерана. Она взялась достраивать Бушерскую АЭС. Она поставила крупную партию зенитных установок "Тор" для защиты этого и других стратегических объектов Ирана. И, может быть, самое важное: Москва прикрывала Тегеран в Сов-безе ООН, намекая на готовность наложить вето на любую резолюцию, предусматривающую применение силы.
      Важно подчеркнуть: сотрудничество России с Ираном - не улица c односторонним движением. Оно в з а и м о в ы г о д н о. Одно лишь участие в амбициозной ядерной программе могло принести нашей стране до 10 млрд долларов ("Уолл-стрит джорнэл", 28.03.2007). Существуют и менее рискованные области для сотрудничества. Эксперты отмечают: "Иран - стабильный рынок сбыта российских машин, оборудования и транспортных средств. Вместе с металлопродукцией доля этих товаров в российском экспорте составляет 80%" ("Независимая газета", 16.01.2006). В условиях, когда зарубежный спрос на продукцию отечественного машиностроения катастрофически падает, иранское направление становится особенно важным для нашей промышленности.
      Перспективны общие проекты в нефтегазовой отрасли. Газпром разрабатывает месторождение "Южный Парс". Возможно его участие в строительстве газопровода Иран-Пакистан-Индия. Это сулит не только солидные прибыли, но и позволит переориентировать энергетические потоки с Запада на Восток, что в перспективе снизит зависимость России от европейских рынков сбыта.
      В силу своего географического положения Иран - транзитный узел, соединяющий наиболее динамично развивающиеся регионы мира с важнейшими сырьевыми районами. Неслучайно американцы рвутся сюда. В отличие от них, России не требуется применять силу, чтобы установить контроль над трансконтинентальными потоками товаров. Уже несколько лет успешно действует транспортный коридор Север - Юг, соединяющий Балтику с Персидским заливом через Каспийское море.
      Немаловажно и то, что позиции РФ и Исламской Республики по Каспию, в частности по вопросу о морских границах и контроле над нефтеносным шельфом, совпадают.
      И под занавес - главное: дружественный России Иран - это гарантия мира на наших южных рубежах. Аналитики подчеркивают: "Иран фактически оказался островом относительной стабильности в центре, пожалуй, самого неспокойного региона в мире" ("Независимая газета", 12.07.2005). Скажу больше: Тегеран удерживает наши бывшие союзные республики - Азербайджан, Армению, Таджикистан, Туркмению - от чрезмерного сближения с Соединенными Штатами. Можно смело утверждать, что, если бы Грузия граничила не с проамериканской Турцией, а с Ираном, Тбилиси никогда бы не позволял себе говорить с Москвой в том тоне, который он усвоил сегодня.
      Потенциал сотрудничества России с Ираном огромен. Тем драматичнее поворот, обозначившийся нынешней весной. Москва фактически отказалась от завершения строительства в Бушере. И активно способствовала принятию резолюции 1747, налагающей санкции на Иран. Наша прозападная пресса хвастливо указывала на то, что "единство Совбеза было сохранено во многом благодаря настойчивости России" ("Время новостей", 26.03.2007).
      Этот кульбит вызвал возмущение иранцев. Государственное телевидение назвало нашу страну "ненадежным партнером" ("Время новостей", 21.03.2007). Иранские политики были менее сдержанными. Один из депутатов меджлиса обозвал россиян "наглыми вымогателями" ("Московские новости", N 9-10, 2007).
      Разумеется, слышать подобные заявления обидно. Однако приходится признать: они справедливы. В результате политики наших элит мы теряем влияние не только в Иране (а оно завоевывалось с трудом; вспомним, что в 80-е годы аятолла Хомейни называл СССР "малым шайтаном", ставя его в один ряд с Америкой - "шайтаном большим"). Мусульманская умма и весь третий мир, без сомнения, отметили ту легкость, с какой Москва продолжает сдавать союзников. Она занимается этим малопочтенным делом на протяжении двух последних десятилетий. Наджибулла, Милошевич, Хусейн - это не только имена наших бывших союзников, это тени мучеников, погибших после того, как наша страна сдала их американцам. Приход Путина возродил надежду на проведение более ответственной и самостоятельной политики. Но эти ожидания до сих пор не подтверждены делами.
      На Западе не без удовольствия отмечали: "На этот раз Москва согласилась затянуть удавку на шее Тегерана гораздо быстрее, чем ожидалось" ("Гардиан", 16.03.2007. Цит. по: Inopressa).
      Газета американских биржевиков "Уолл-стрит джорнэл" посвятила событию статью, глумливо озаглавленную "Маленький потный кулачок". Она начинается с отсылки к речи российского лидера: "В прошлом году президент России Владимир Путин, объясняя свое представление об энергетической политике, сказал: "Расскажу пример из детства. Мальчик выходит во двор с конфеткой в потном кулачке. Его просят: "Дай конфетку". А он говорит: "А мне за это что?" Переходя к иранской проблеме, автор статьи задается вопросом: "Так почему же в случае иранского ядерного досье Путин решился наконец раскрыть свой потный кулачок, согласившись - кажется, без каких-либо компенсаций - на дополнительные санкции ООН против Исламской Республики, одновременно приостанавливая строительство ядерного реактора в Бушере… Это вопрос на миллион долларов, на который никто, судя по всему, не может дать полного ответа" ( "Уолл-стрит джорнэл", 26.03.2007. Цит. по: Inopressa).
      Газета насмешливо повествует о тщетных попытках Москвы сохранить лицо: "Россия беспокоится о своём коммерческом поставщике (Росатоме. - А. К. ) и о сохранении своей политической репутации в исламском мире. Если Россия произведёт впечатление, что она сдалась под напором международного давления по проблеме Ирана, другие сомнительные режимы будут не столь охотно становиться ее клиентами".
      В заключение "Уолл-стрит джорнэл" высказывает мнение, что Москва заручилась-таки некими обещаниями Запада. В подтверждение автор статьи ссылается на публикацию в другой американской газете - "Лос-Анджелес таймс", где знакомый нам Дмитрий Саймс прямо указывает, что Россия может потребовать взамен Абхазию и Южную Осетию или отказ ООН от предоставления независимости Косово.
      О "закулисных переговорах" и "сговоре" упоминали и другие источники.
      Этого можно было ожидать. Ещё осенью 2006-го Кондолиза Райс привезла в Москву план, предусматривающий преференции России в обмен на сдачу Ирана. Сообщая о нём, московская газета "Коммерсантъ" писала: "В Кремле дают понять, что в случае, если Вашингтон снимет возражения, препятствующие вступлению России в ВТО, Москва будет готова к некоторым уступкам по проблемам, которые больше всего волнуют США, - северокорейской и иранской" ("Коммерсантъ", 23.10.2006).
      Москву подталкивали к сговору и американские демократы. В 2006 году около 20 политиков и экспертов, в том числе сенатор Д. Эдвардс, бывший зам. госсекретаря С. Тэлбот и Марк Бжезинский опубликовали 100-странич-ный доклад под безапелляционным заявлением "Неверное направление России: что могут и должны сделать США".
      Этот установочный документ стоит того, чтобы рассмотреть его внимательнее. Обратимся к пространному изложению в "Независимой газете" (14.04.2006). Сначала следует список "грехов" России: движение в сторону от демократии, вмешательство в дела постсоветских государств (выделена Украина), трения в отношениях с Вашингтоном.
      Далее излагаются принципы новой линии в отношениях с Москвой: "Американская политика… должна стать более избирательной". Следует действовать заодно там, где интересы США и РФ совпадают. Очерчивать
      противоречия там, где они возникают. И жестко оппонировать в принципиальных для Америки вопросах.
      Из внешнеполитических проблем затронуты китайская и иранская. По поводу Поднебесной в докладе сказано: "Будущая политика и развитие России и Китая определят, будет ли группа ведущих мировых держав п о д е л е н а н а д в а б л о к а" (здесь и далее разрядка моя. - А. К. ). Тут же отмечается: разделение на два лагеря, иными словами, оформление союза Китая и России в противовес Западу не отвечает интересам США. В отношении Ирана заявлено: "Россия могла бы сыграть р е ш а ю щ у ю р о л ь в создании условий для сдерживания ядерной деятельности Тегерана. Россия также является единственным государством, которое могло бы угрожать Ирану ядерной изоляцией, если Тегеран продолжит строить секретное оборудование для завершения ядерного цикла".
      Далее, с той же деловитостью, обозначены "кнут" и "пряник", призванные заставить Москву действовать в нужном для Америки направлении. "Пряников" несколько: сохранение за Россией места в G8, согласие на ее вступление в ВТО, сохранение Совета Россия - НАТО. Нельзя не отметить: "сладости" успели "зачерстветь" - Россия и так является членом "восьмерки", Америка уже подписала соглашение о нашем вступлении в ВТО и т. д. Ничего нового посулить Путину демократические эксперты не пожелали.
      Зато они грозят отобрать все эти "блага" в случае дальнейшего движения в "неверном направлении". А заодно пугают и куда более серьезными карами: "Весьма реален риск того, что после 2008 года российское руководство будет рассматриваться как нелигитимное как в стране, так и вне ее" (выделено мною. - А. К.). Иными словами, Россию ждет судьба Ирана.
      Даже на Западе многие испытали оторопь от подобной наглости. Влиятельная "Файнэншл таймс" писала: "Сторонники дозированного партнерства ожидают от Москвы полной поддержки Вашингтона по важным для США вопросам, при этом полагая, что США могут, не опасаясь последствий, проводить политику, которую Россия считает противоречащей ее интересам" ("Файнэншл таймс", 6.04.2006. Цит. по: Inopressa).
      В статье возникает и тема Ирана (она неизбежно присутствует едва ли не во всех западных материалах о России). "Кое-кто в Вашингтоне утверждает, что российские сомнения не имеют значения: Россия в любом случае будет "с нами" по Ирану и нет нужды заискивать перед Кремлем" (выделено мною. - А. К.).
      Если этот настрой возобладал, то Путину, возможно, ничего не обещали за сдачу Ирана. В таком случае придется констатировать, что Белый дом, устав дискутировать с Кремлем, просто скомандовал: "Выполнять!", и наши руководители послушно отреагировали.
      Однако не исключено, что Путина какими-то посулами приманивали. Позволяли надеяться на компенсацию. В этой связи вспоминается 2001 год, когда Россия согласилась на создание американских баз в Средней Азии. Тогда отечественные политики и политологи безудержно фантазировали по поводу заокеанских подарков. "Американцы напряженно ждут, что конкретно они могут дать России", - заверял Сергей Марков. Приближенный к Кремлю эксперт давал волю буйным мечтаниям: "Мне кажется, что речь должна идти о принципиальнейших стратегических решениях. Среди них, во-первых; вступление России в новую систему коллективной безопасности западноевропейских стран, которая должна быть построена вместо НАТО, - это самое главное. За этим должны последовать другие конкретные шаги, например доступ российского ВПК на рынок вооружений стран НАТО, принятие Россией принципиальных решений, выработка общих правил игры нового мирового порядка… Вo-вторых, Россия юридически должна быть признана страной с рыночной экономикой и фактически - демократической страной. Россия должна иметь нормальные условия без искусственных задержек вступления в ВТО" ("Независимая газета", 20.10.2001).
      Еще один "мальчик с потным кулачком"! Фатальная фигура российской политики. По прошествии шести лет как жалко смотрятся эти мечтания. Не получили ни-че-го! Ну, понятно, никто и не собирался специально для России создавать "новую систему коллективной безопасности" взамен НАТО. Но, по крайней мере, могли бы не принимать в
      НАТО бывшие союзные республики СССР. Могли бы дать российской оборонке какой-нибудь захудалый контракт: радуйтесь! Вместо этого США с остервенением вводили санкции против производителей нашей военной техники. Что же касается до "принятия Россией принципиальных решений" - видимо, Марков имел в виду совместную с Западом выработку курса мировой политики, - то, как мы могли убедиться, на Западе господствует иное мнение: "Россия в любом случае будет "с нами"… и нет нужды заискивать перед Кремлем".
      Ничего не "обломилось" россиянским переговорщикам и на этот раз. Сразу после позорного зигзага в отношениях с Ираном лидеры ЕС на саммите в Самаре ледяным тоном проинформировали Путина, что отношения с их "меньшими братьями" - Польшей и Прибалтикой значат для европейских политиков гораздо больше, чем отношения с Москвой. Президент Буш на встрече с генсеком НАТО в Кроуфорде впервые устроил публичный разнос российскому коллеге. Американские и польские чиновники согласовали место размещения противоракет на границе с Россией. "Оранжевая принцесса" Тимошенко, вернувшись из Вашингтона, взорвала ситуацию на Украине.
      Испортив отношения с Ираном, Россия потеряла миллиарды долларов. И ничего не получила взамен. Поучительно, не правда ли?
      Остудит ли холодный душ, пролившийся на Россию, энтузиазм отечественных сторонников "солидарных голосований" покажет обсуждение очередной резолюции по Ирану. Но было бы странным, если бы после всего произошедшего в Тегеране по-прежнему рассчитывали на Москву.
      Ключевой фактор, влияющий на обострение иранского кризиса, - в н у-триполитическая ситуация в Америке. Там происходят прелюбопытнейшие явления!
      В марте 2007 года гигантская корпорация "Halliburton" объявила, что ее центральный офис переезжает. "Ну и что такого - спросят профаны. - Тысячи компаний перебазируются!" Но в том-то и дело, что на этот раз речь идет не просто о переезде. "Halliburton" перевела свою штаб-квартиру из Хьюстона в Дубай. Из Америки в Объединенные Арабские Эмираты.
      Тем, кто и после этого не усмотрит здесь ничего экстраординарного, поясню: "Halliburton" долгое время возглавлял нынешний вице-президент Дик Чейни. Она считается корпорацией, н а и б о л е е п р и -ближенной к Белому дому. Вот почему сообщение о переезде вызвало в Америке шок. Заокеанские аналитики расценили это решение как политическое. По утверждению московской газеты "Коммерсантъ", в Соединенных Штатах пытаются выяснить, что побудило руководство совершить столь экстравагантный шаг: "Либо "Halliburton" б е ж и т из С Ш А (разрядка моя. - А. К.), опасаясь новых скандальных расследований ее деятельности, либо в компании предвидят очередной крупный передел ближневосточной нефти" ("Коммерсантъ", 13.03.2007).
      Факты, приводимые газетой, говорят в пользу первой версии. Буша и Чейни давно обвиняли в том, что они представляют "Halliburton" особые преференции. Так, подразделение компании получило контракт на восстановление Ирака стоимостью 10 млрд долл. Конкурс не проводился! В настоящее время ФБР расследует еще одну аферу, менеджмент компании обвинен в растрате 2,7 млрд, опять-таки выделенных на работы в Ираке.
      Но почему же, преподнеся компании чек на 10 миллиардов, Чейни на этот раз не может "порадеть родным человечкам"? Вот здесь-то и начинается самое интересное. Чейни впору собираться следом за "Halliburton". Прокуратура расследует дачу взяток правительству Нигерии в обмен на предоставление нефтяных концессий. Это стало системой как раз в те годы, когда корпорацию возглавлял Дик Чейни. "…Если следствие будет продолжаться с той же активностью, - заключает "Коммерсантъ", - второй человек в Белом доме может оказаться одним из подозреваемых".
      И это не единственная афера, в которую влип вице-президент Соединенных Штатов! Еще недавно ему грозило обвинение в тяжком государственном преступлении: раскрытии имени агента спецслужб. В Америке за это полагается 10 лет тюрьмы.
      История получила громкий резонанс. Она началась накануне вторжения в Ирак, одним из вдохновителей которого был Дик Чейни. Среди прочих
      "доказательств" намерения Саддама завладеть оружием массового уничтожения был так называемый африканский урановый след. Якобы иракский лидер пытался купить в Африке уран для создания атомной бомбы. Посол по спецпоручениям Джеймс Уилсон отправился в Африку для проведения расследования. Он убедился: информация лжива. О чем и заявил публично, выбив из рук Джорджа Буша карту, казавшуюся козырной. Тогда Дик Чейни, п о л и ч н о м у у к а з а н и ю Джорджа Буша, сообщил журналистам, что жена Уилсона - Валери Плэйм является агентом ЦРУ.
      Месть столь же глупая, сколь и подлая: она ставила под угрозу жизнь агента, а возможно, и его информаторов за рубежом. Между прочим, эта история показывает, какова и с т и н н а я ц е н а патриотизма вашингтонских "государственников". Надувая щеки, они представляют себя радетелями за национальные интересы, а пацифистов, антиглобалистов и прочих "уродов" - подрывными элементами. Но стоило одному из их сотрудников опровергнуть шефа, как оскорбленное самолюбие шибануло в голову, да так, что вышибло оттуда и здравый смысл, и осторожность, и верность присяге. Своими действиями Д. Чейни и Дж. Буш нанесли Соединённым Штатам больший ущерб, чем тысячи пацифистов и антиглобалистов вместе взятых. Хотя бы потому, что те лишены доступа к гостайнам.
      К счастью для руководителей Белого дома, их вину согласился взять на себя глава аппарата Дика Чейни Льюис Либби. Недавно присяжные вынесли в отношении него вердикт "виновен", и Либби был приговорен к 2,5 годам тюрьмы (история изложена по материалам газеты "Вашингтон пост", размещенным на сайте ).
      Еще один подозреваемый по делу - помощник Джорджа Буша Карл Роув. В марте он потряс публику, собравшуюся на вручение наград Ассоциации теле- и радиожурналистов. Даже по российским телеканалам показали в полном смысле слова безумное кривляние экс-чиновника, которое он сам именовал "танцем Роува". Солидная "Таймс" сочла уместным посвятить диковинному представлению специальную статью. Газета не без брезгливости отметила: "Пляску святого Витта обычно исполняют те, кто страдает от острого стресса или психоза. Некое ее подобие продемонстрировал в Вашингтоне человек, некогда известный как "Мозг президента Буша"… Лысеющий президентский советник в очках и смокинге, вооружившись карманным компьютером и мобильным телефоном, изображал "танец Роува". Он хлопал в ладоши, складывал руки на груди, прыгал вверх и вниз, а комик Брэд Шервуд читал рэп: "Слушайте и не тряситесь, сосунки, вам устроит эмси Роув отрыв башки. Настоящий мужик круче всяких слов. Как тебя зовут?" "Я эмси Роув", - крикнул он в ответ, более-менее попав в ритм" ("Таймс", 30.03.2007. Цит. по: Inopressa).
      С чего бы з а д е р г а л с я бывший помощник Буша? Валери Плэйм подала в суд иск не только против Либби, но и против него. Третий в ее списке Дик Чейни!
      Чейни грозит и другая опасность. В апреле конгрессмен Деннис Ку-синич инициировал процедуру импичмента против вице-президента США. Конгрессмен обвинил Чейни в "развязывании ненужной войны с Ираком и угрозе втянуть США в военный конфликт с Ираном" ("Коммерсантъ", 26.04.2007).
      Аналитики утверждают, что у Кусинича нет никаких шансов собрать две трети голосов конгресса, необходимых для импичмента. Однако его инициатива, несомненно, способствует созданию атмосферы перманентного скандала вокруг главных действующих лиц американской политики.
      Очередное вашингтонское потрясение. В апреле заговорила Джессика Линч. Та самая "рядовая Линч", реальная реинкарнация киношного "рядового Райана" - символ стойкости американского солдата, сохраняющего в плену присутствие духа и верность флагу. Раненая и захваченная в плен войсками Саддама, она была освобождена и стала национальной героиней. Несколько кинокомпаний боролись за право снять фильм по ее истории. То, что она заявила на слушаниях в конгрессе, шокировало Америку: Линч никто не пытался вызволить из плена. Ее спасли и выходили иракские врачи, они сами пытались вернуть ее американцам. Линч обрушилась с резкой критикой на администрацию Буша: "Я до сих пор не могу понять, почему они решили лгать и делать меня легендой" ("Коммерсантъ", 26.04.2007).
      В том же апреле разгорелся скандал вокруг еще одного человека Буша - президента Всемирного банка Пола Вулфовица. Всплыла история двухлетней давности, когда Вулфовиц, рекомендованный во Всемирный банк президентом США, значительно повысил оклад своей любовнице. Понадеявшись на заступничество Буша, Вулфовиц упустил шанс "уйти по-тихому", и в течение двух месяцев все мировые телеканалы смаковали подробности его лав-стори.
      А эта экзотическая история вроде бы не имеет отношения к предыдущим. В начале 2007-го на кинофестивале в Роттердаме состоялась премьера фильма британского режиссера Гэбриэла Рейнджа "D.O.A.P." Аббревиатура, вынесенная в заглавие, расшифровывается как "Смерть американского президента". Фильм снят в жанре фиктивной документалистики. Зрителям предлагается репортаж о поездке Буша в Чикаго, где он выступает с патриотическими речами, в то время как полиция разгоняет демонстрантов с плакатами: "Война - это терроризм". Во время очередной встречи президент падает, сраженный пулей. Буш умирает в больнице, президентом Соединенных Штатов становится Дик Чейни. В фильме назван срок - убийство произойдет в октябре 2007-го
      ("Коммерсантъ", 3.02.2007) .
      Диковинная причуда режиссера? Может быть. Но кто-то выложил за нее кругленькую сумму: нынче снять фильм стоит миллионы долларов…
      Эти события, более или менее значимые сами по себе, рассмотренные в п о с л е д о в а т е л ь н о с т и, складываются во вполне определенную тенденцию. Америка изживает Буша и б у ш и з м - неоконсервативное направление в политике, делающее ставку на державную мощь Соединенных Штатов.
      Диагноз можно поставить не только на основании выразительных эпизодов, представленных выше. Тенденция куда шире. Она включает в себя недовольство американцев затянувшейся войной в Ираке. 74% опрошенных против войны ("Независимая газета", 6.04.2007). Она подпитывается опасениями за экономику Соединенных Штатов и, в частности, за судьбу доллара. Видный экономист Мартин Гилман, бывший представитель МВФ в России, недавно выступил с энергичным предостережением. Указав, что США живут не по средствам, тратя почтя на т р и л л и о н долларов больше, чем производят, он заметил: "В один прекрасный момент "банкет" закончится, и весь мир решит, что пора прекратить накапливать долларовые активы с низкой текущей доходностью и с таким же низким обменным курсом". Гил-ман считает доллар "слишком уязвимым" и опасается, что в критический момент "перевод людьми личных сбережений из долларов в другие валюты может возыметь эффект снежного кома" ("Время новостей", 11.05.2007).
      Все меньше американцев устраивает жесткий полицейский режим, установленный Бушем под предлогом борьбы с терроризмом. Демократы чутко улавливают эту тенденцию и обрушивают на Буша беспрецедентно резкую критику.
      Опять на острие атаки ветеран американской политики Збигнев Бжезинский. В марте он опубликовал в газете "Вашингтон пост" программную статью "Терроризм "войны с террором". Как мантра из трех слов повредила Америке". Бжезинский подчеркивает: "Правительство стимулирует паранойю на всех уровнях… Культура страха подобна джинну, выпущенному из бутылки. Он обретает свое собственное существование - и может деморализовать. Америка сегодня не та уверенная в себе и полная решимости страна… Теперь у нас царит раскол, неуверенность, и мы потенциально крайне уязвимы для паники в случае еще одного террористического акта на территории США" ("Вашингтон пост", 27.03.2007. Цит. по Inopressa).
      Правда, и Бжезинский, как нетрудно убедиться, грозит американцам терактами. Превращается в того самого "продавца страха", которого изобличает. Но американская публика, как, впрочем, и любая, эмоциональна. Она не слишком-то вникает в логику изложения мысли, ей важен п о с ы л. А общий посыл Бжезинский сформулировал отчетливо и энергично: создав атмосферу страха, Буш не усилил, а ослабил Америку. "Только исполненная уверенной решимости и мудрости Америка может продвинуть подлинную международную безопасность, которая не оставила бы политического пространства для терроризма".
      Иными словами, если вы хотите жить спокойно и уверенно - голосуйте за демократов!
      И Америка голосует. Промежуточные выборы, прошедшие осенью 2006-го, обернулись сокрушительным поражением республиканцев. Они утратили большинство в обеих палатах конгресса. Буш на себе испытал, как трудно работать с оппозиционным парламентом. В ходе обсуждения ассигнований на продолжение иракской войны его баталии с конгрессменами временами напоминали перебранки Ельцина со Съездом народных депутатов и Ющенко с Верховной Радой.
      Очевидно, что приближающиеся президентские выборы ознаменуются не только уходом Буша, но и разгромом б у ш и з м а. "Имперскую" политику сменит "мондиалистская". Мощь Соединенных Штатов будет использоваться не для укрепления господства так называемых WASP - белых англосаксонских протестантов, а для укрепления позиций "золотого миллиарда" - команды управленцев, идеологов и их обслуги, собранной со всего света.
      Об этом написано немало, в том числе и мною ("Наш современник", N 3-4, 2002). He стану детализировать политический прогноз. Для нашей темы - а это обострение ситуации вокруг Ирана - важно то, что администрация сменится. А значит, придет пора о т в е ч а т ь за все, что натворил Буш. А натворил он немало.
      Вспомним формулировку, предложенную конгрессменом Кусини-чем, - "развязывание ненужной войны с Ираком". Как основание для импичмента Чейни (и/или Буша) она, скорее всего, не пройдет. Но после их отставки вполне может лечь в основу судебного разбирательства.
      А Льюис Либби? Верный Льюис. Так благородно - взять на себя преступление начальства. Но это он с е г о д н я молчит, зная, что Буш завтра воспользуется правом помилования, которое есть у президента. Но что будет послезавтра, когда Буш и Чейни покинут Белый дом? Захочет ли Либби по-прежнему прикрывать хозяев? Или же заговорит перед судьями и перед телекамерами, обрекая экс-президента и его зама на судебные разбирательства, которые могут закончиться сроками уже персонально для них?..
      А 11 сентября - главный аргумент б у ш и з м а, позволивший нынешнему хозяину Белого дома запугать и поставить под контроль Америку? Так ли уж "железобетонна" официальная версия? В последнее время все чаще звучат сомнения. Причем не на уровне следователей-любителей, коих немало и в Соединенных Штатах, а на уровне руководителей государств. Ахмади Нежад сформулировал свои вопросы по-восточному мягко. А латиноамериканский индеец Уго Чавес рубит сплеча, указывая на вашингтонский след.
      Что если эти подозрения подтвердятся? Тогда реальностью может стать пророчество Андреаса фон Бюлова, автора книги о загадках 11 сентября: "…Все американское правительство должно окончить свои дни за решеткой" ( ).
      Чем больше таких вопросов и чем критичнее ситуация в Белом доме, тем явственнее обозначается выход. Спасительный для Буша, Чей-ни и всей команды неоконов. И страшный для простых людей Америки и всего мира.
      ВОЙНА.
      Большая. Кровопролитная. Ввергающая в хаос экономики десятков государств. Ломающая границы регионов и перетасовывающая правительства, как колоду игральных карт. Такая война "все спишет". Заставит забыть о том, что было д о. О немотивированном вторжении в Ирак. О растраченных миллиардах. И, конечно же, о раскрытом агенте Валери Плэйм. "Как вы говорите, Блэйк? Кто такая?"
      Внутриполитическая ситуация в Америке, и прежде всего личная уязвимость Джорджа Буша - вот что делает войну в Иране реальной.
      Собственно, она уже идёт. Это раньше воевали: "Пушки с берега палят…" Сейчас военные действия начинаются задолго до того, как заговорят пушки.
      В конце мая 2007-го американские СМИ обнародовали секретную директиву "несмертельной войны" против Ирана, якобы подписанную
      Бушем. Предусмотрено ведение пропагандистских передач, дискредитирующих иранские власти, "манипуляции с валютой" и пр. ("Время новостей", 24.05.2007). Особенно впечатляют "манипуляции с валютой". Это что же - печатание фальшивых реалов? Частному лицу за такие художества от 10 лет тюрьмы. А фальшивомонетчикам "при исполнении" - благодарность президента Соединенных Штатов…
      Что касается пропаганды, то ещё в 2006 году конгресс выделил 57 млн долл. на ведение 24-часового телевещания на языке фарси - главном языке Исламской Республики. Планировалось также создание антииранских сайтов в Интернете. 5 млн долл. должны пойти на оплату "учёбы иранских студентов за рубежом" ("Независимая газета", 17.02.2006).
      Оказывается обучение в Америке рассматривается цэрэушниками как и н с т р у м е н т в е д е н и я п р о п а г а н д и с т с к о й в о й н ы. А у нас высокопоставленные россиянские папочки из своего (или нашего?) кармана оплачивают учёбу отпрысков в США и Англии. Посчитайте, сколько доверчивых митрофанушек пополняют свой интеллектуальный багаж за рубежом и к а к о г о р о д а знания привезут в "проклятую Россию".
      Не остался в стороне Голливуд. Сколько раз нас, совков, стыдили за то, что "главнейшее из искусств" выполняет заказы партии и правительства. А что же сказать о режиссёре Э. Снайдере (или Шнайдере), снявшем фильм "300 спартанцев" аккурат к началу большой кампании против Ирана?
      Как поступают профессиональные убийцы? Они стараются дегумани-зировать о б р а з ж е р т в ы. "Это не человек - "Мироед"!" - "Под нож его!", "Это не люди - "Унтерменши"!" - тут можно убивать миллионами.
      Ныне роль жертв отведена персам. В голливудской поделке они представлены монстрами - кровожадными, тупыми, трусливыми. Классический набор, позволяющий оправдать грядущую бойню! Да, забыл сказать, ко всему прочему киношные персы - педерасты. Забавная подробность. Нам-то, русским, втюхивают, будто толерантное отношение к секс-меньшинствам - одна из базовых ценностей западной цивилизации. Просвещают аж на г о с у д а р с т в е н н о м уровне. За тридевять земель везут в Москву участников гей-парада. И в то же с а м о е в р е м я, желая окончательно осрамить персов, голливудские умельцы выставляют их педерастами.
      Правда, в данном случае создателей фильма ждал конфуз. Известно, что как раз спартанцы грешили мужеложством. В афинских комедиях само слово "спартанец" было равнозначно слову "мужеложец". Толковый исторический комментарий на сей счёт дал канадский специалист по античности Э. Литл ( ). Киношники из Голливуда не только политически ангажированы, но и невежественны.
      В меру сил стараются обычные медиа. Газета "Вашингтон таймс" 20 марта опубликовала прочувствованную статью о "беженке из Ирана" За-хре Камальфар. Эта бойкая дамочка изображает из себя жертву иранского режима. Едва прилетев за океан, она картинно лишилась чувств перед телекамерами, успев воскликнуть: "Я чувствую себя свободной… Я говорю всем: свобода необыкновенна важна" (Цит. по: "Коммерсантъ",
      21.03.2007).
      Организаторы этого душещипательного шоу - отъявленные бездельники. Они построили представление по стандартам борьбы за освобождение "узников коммунистических режимов". Что было, то было - из соцлагеря людей выпускали неохотно. Но Иран н е з н а е т о г р а н и ч е н и й н а э м и г р а ц и ю. Более того, Ахмади Нежад требует от соседей не препятствовать свободе передвижения ("Википедия").
      В истории нервической "беженки" имеется любопытная подробность: она долго не могла попасть за океан не потому, что её не выпускали из Ирана, а потому, что ей не давали в ъ е з д н о й визы. Но кто же будет вникать в такие детали, когда увидит на фото эффектную брюнетку, распростёртую на бетонных плитах?!
      Пропагандистскую войну дополняет война финансовая. Америка не довольствуется международными санкциями, наложенными на Иран. Её уже не удовлетворяет и запрет на поставку в страну обычных вооружений, введённый США в одностороннем порядке, но самочинно распространённый американцами на другие государства, из-за чего страдают
      наши оборонщики. Ряд американских штатов пошли ещё дальше. Они требуют з а п р е т а н а и н в е с т и ц и и в иранскую экономику
      ("Коммерсантъ", 3.04.2007) .
      Американские спецслужбы развернули охоту на граждан Ирана за рубежом. В феврале в Стамбуле исчез бывший заместитель министра обороны генерал Али-Реза Асгари. Позже американцы заявили, что он, по собственному желанию, "согласился сотрудничать с западными спецслужбами ("Коммерсантъ", 9.03.2007). Иранские власти обвинили Соединённые Штаты в похищении.
      Скорее всего, они правы. Во всяком случае, достоверно известно, что американцы захватили пятерых иранских дипломатов в иракском городе Эрбиль. Они до сих пор не освобождены. В феврале люди в форме, передвигавшиеся на американских армейских автомобилях, похитили в Багдаде второго секретаря посольства Ирана. Через два месяца его отпустили. Дипломат утверждает, что всё это время его пытали, стараясь выяснить подробности отношений Ирана с официальными властями (!) Ирака и с шиитскими группировками ("Коммерсантъ", 9.04.2007).
      Попутно выскажу предположение, что т о т ж е с л е д можно поискать в похищении и убийстве российских дипломатов летом прошлого года в Багдаде. Разумеется, это не более чем догадка. Но слишком уж странным было происшествие! Долгое время похитители не выдвигали никаких требований, хотя обычно о них заявляют без промедления. Затем, скорее всего, для проформы были названы условия, никакого отношения к Ираку не имеющие. И сразу же подбросили тела.
      Известно, что наша разведка ещё в советские годы имела разветвлённую агентурную сеть в Ираке. Видимо, оккупанты хотели перехватить её. С этим я связываю и нападение на конвой российского посольства, покидавшего Багдад в 2003 году. Искали то, что испокон века интересует спецслужбы: имена, явки, пароли. А потом спрятали концы в воду, дабы не разгорелся грандиозный международный скандал.
      А вот сообщение из самого Ирана. При подозрительных обстоятельствах погиб ведущий учёный-ядерщик. Английская газета "Санди таймс" писала по этому поводу: "По предположению источников, связанных с разведкой, 44-летний Ардешир Хассанпур был убит агентами израильской разведки "Моссад"… Хассанпур давно был на прицеле у "Моссада"… В 2004 году он получил высшую награду за исследования в военной области, а в прошлом году - первую премию на международном научном фестивале в Харазми" (цит. по: "Коммерсантъ", 5.02.2007).
      Обратите внимание - как кучно расположены даты. Это настоящая военная кампания, где удары следуют один за другим.
      В том же феврале в иранской провинции Белуджистан, расположенной на границе с Пакистаном и Афганистаном (обе страны союзники США), была совершена серия терактов. Тегеран обвинил Соединённые Штаты и Англию в развязывании подрывной войны ("Коммерсантъ", 15.02.2007).
      На фоне этих вооружённых вылазок особенно зловеще звучат сообщения об "активизации американских вооружённых сил возле границ Ирана" ("Время новостей", 28.03.2007). Нынешней весной они регулярно просачивались в прессу. Дошло до того, что называлась конкретная дата вторжения - 6 апреля.
      И тут Иран предпринял упреждающий маневр, заставивший политических лидеров всего мира, затаив дыхание, ждать развязки. 23 марта ВМФ Исламской Республики задержали в иранских территориальных водах 15 английских военных моряков. Пересказывать перипетии не стану - событие широко освещалось в СМИ. Отмечу лишь: Ахмади Нежад мастерски сыграл н а о п е р е ж е н и е. Во-первых, он добился того, что Блэр "повис на руках" у Буша: в случае американского удара по Ирану английские моряки стали бы первыми жертвами. Во-вторых, и это главное, Ахмади Нежад показал, что не боится столкновения. Не станет отсиживаться в глухой обороне, подобно Милошевичу и Саддаму, а готов нанести агрессорам болезненный удар. И наконец, освободив моряков за день до "часа икс", Ахма-ди Нежад предстал как миротворец, великодушно делающий "пасхальный подарок" Западу.
      15 "Наш современник" N 7
      Как будут развиваться события, не может предсказать никто. Обратите внимание: несмотря на обилие материалов о конфликте вокруг Ирана, в прессе отсутствуют п р о г н о з ы. Поначалу - ещё в 2006-м - газеты распечатали с ц е н а р и й П е н т а г о н а - карты с обозначением американских аэродромов, направление бомбовых и ракетных ударов и пр. Стандартная пиар-акция, предваряющая любую агрессию США. Однако сразу же после этого в прессе появились карты, на которых был обозначен радиус действия иранских ракет. Концентрические круги захватывали т р и к о н т и н е н т а. И всё! Больше "в карты", во всяком случае, на публике не играли!
      Хотелось бы, чтобы президент Буш прислушался к своим аналитикам. Один из них, директор центра "Глобальная безопасность" Джон Пайн, предостерёг: "Когда американцы и израильтяне задумываются о применении силы, надеюсь, они сядут и переберут в голове всё, что аятоллы в состоянии сделать, чтобы превратить нашу жизнь в сплошное несчастье" (цит. по: "Независимая газета", 14.02.2006). Збигнев Бжезинский ещё более резок. В интервью газете "Вашингтон пост" он заявил: "…Применение силового варианта против Ирана будет означать конец глобального господства США"
      (цит. по: "Завтра", N 17, 2006).
      Если предсказать ближайшее будущее Ирана не возьмётся никто, то его долгосрочная перспектива видится экспертам отчётливо. В докладе, подготовленном ведущими западными аналитиками, говорится: "Иран будет последовательно расти экономически и демографически, и его энергорезервы и географическое положение дадут ему серьёзные рычаги влияния" (цит. по: "Коммерсантъ", 10.04.2007). С этим прогнозом согласен Йоханнес Линн, бывший вице-президент Всемирного банка. В статье, посвящённой глобальным тенденциям, он называет Иран "восходящей державой" ("Коммерсантъ", 24.11.2006).
      Усилившийся Иран может стать центром притяжения для народов иранской языковой группы. Это жители Таджикистана, Афганистана, а также курды, белуджи, пуштуны, проживающие в Турции, Ираке и Пакистане. К этой общности тяготеют и тюркские Туркмения с Узбекистаном ("Независимая газета", 21.03.2001). Через какой-нибудь десяток лет Тегеран во главе 150-миллионного "иранского мира" способен стать крупнейшим центром силы на пространстве между Европой, Индией и Китаем.
      Возможны и другие конфигурации. Прежде всего союз с государствами Персидского залива. Уже сегодня Дубай стал финансовыми воротами Ирана, выполняя ту же роль, что Гонконг в отношении Китая (BBCRussian.com).Ис-ламской Республике гарантирована и поддержка стран антиамериканского фронта, - а он расширяется постоянно.
      Возвышение Ирана значимо не только само по себе. Оно предполагает существенное п е р е ф о р м а т и р о в а н и е мировой политики. Исламский мир обретёт достойное представительство на глобальном уровне. Тогда и мусульманская улица, полуторамиллиардная человеческая масса, наконец-то получит законное право голоса при решении важнейших мировых проблем.
      (Продолжение следует)
 
      Владимир ОСИПОВ
      "ПЯТАЯ КОЛОННА" В ПРАВИТЕЛЬСТВЕ
      Как случилось, что вчерашний премьер Михаил Касьянов, второе лицо в государстве, оказался вдруг по ту сторону баррикад, в радикальной оппозиции к "антинародному режиму Путина"? Как случилось, что ближайший помощник Президента Илларионов теперь не устает хулить "авторитарный строй"? Как случилось, что Борис Березовский, фактический создатель правящей партии "Единая Россия", - сегодня непримиримейший супостат Кремля? Ведь они все либералы и все во имя идей французского Просвещения XVIII века ("свобода, равенство, братство" плюс гильотина) трясут Российское государство, чают вернуть его под опеку мировой закулисы.
      С этими все ясно, они определились. А где сейчас Альфред Кох, смачно поносивший "эту страну", этот народ и это государство? Он где-то близко к Краснопресненской набережной. Где Михаил Швыдкой? Он, правда, теперь не министр, но уж во всяком случае полуминистр. И по-прежнему мечтает вернуть Германии ее достояние в нарушение подписанных по концу войны актов. Настоящий лоббист ФРГ в правительстве. В угоду рейху он клеймит "русский фашизм", который "хуже немецкого", воспевает секс как "двигатель культуры" и матерщину. Конечно, все это делает во имя лучезарного либерализма. Темное человечество надо расхристианизировать и денационализировать.
      Многие годы, начиная с Ельцина, правительство исповедовало либеральную идеологию, идеологию рыночного индивидуализма, наживы, нигилизма и низкопоклонства перед Западом. Будем-де разлагаться вместе с Америкой. Господин Смердяков ведь тоже был либералом. Но в последние годы, слава Богу, один из ближайших сподвижников Президента В. В. Путина Владислав Сурков озвучил новую идеологию - концепцию "суверенной демократии". Нам, русским, наследникам вечевых толковищ и Земских соборов, широкого представительства на губернском и уездном уровне аж в XVI веке, демократия - не красная тряпка для быка. Конечно, у нас иная цивилизация и другое понимание гражданского устройства. Отрадно, что Кремль в последние два года (особенно после встречи в Братиславе) дистанцировался от политического арбитража Запада, от ельцинско-козыревского пресмыкательства перед Вашингтоном. Митрополит Кирилл в апреле 2006 г. на Всемирном русском народном соборе озвучил идею неприемлемости для нас, для нашего культурно-исторического типа западной модели демократии, демократии греха и порока. Думается, что тезисы Суркова (Кремля) и владыки Кирилла (Русской Православной Церкви) созвучны и взаимно дополняют друг друга.
      И вот этот идеологический прорыв наших государственных и церковных деятелей оказался явно не по нутру не только либеральному лобби, насадителю
      15*
      разврата и порока в стране, но и отдельным министрам в правительстве. Не буду отвлекаться на Кудрина, Грефа, Зурабова. Об этих либералах государственники пишут много и чаще всего справедливо. Остановлюсь на еще одном министре. Последствия его действий грозят катастрофой большей, чем дерзость монетаристов-глобализаторов в экономике. Ибо они сакральны и нацелены "в яблочко" - в сердцевину духовно-нравственных начал нашей цивилизации.
      Речь идет о министре образования и науки Российской Федерации Андрее Александровиче Фурсенко. Еще 16 сентября 2006 г. в интервью газете "Ведомости" А. А. Фурсенко выступил ПРОТИВ введения в школах России предмета "Основы православной культуры" в качестве обязательного. Его возмутили два региона - Владимирская и Белгородская области, граждане которых вполне демократически, через свои законодательные собрания высказались за преподавание основ добротолюбия, милосердия и нравственности. Возможно, министра или его окружение возмутило также постановление законодательного собрания Белгородской области о запрещении нецензурной матерной брани в печати и в общественных местах. Об этом, правда, Фурсенко промолчал. А мат у нас лелеет не только культуртрегер Швыдкой, но и клан пишущих демократов во главе с Аксеновым и Сорокиным. Почему-то наши власти по инерции посылают в Париж на фестивали за счет бюджета только этих любителей "низовых ценностей". Распутина, Белова, Бородина в упор не видят.
      По словам Фурсенко, на сегодняшний день в России нет отработанных учебников по "Основам православной культуры", а также не хватает квалифицированных преподавателей. ЕСТЬ учебники, господин министр, с 1-го по 11-й классы, и они одобрены Вашим же министерством, имеют соответствующие грифы. Или Вы больше занимались единым экзаменом для выпускников? Не хватает преподавателей? Так ведь и специалистов по компьютерам не хватало, но все утряслось. Работать надо. Это, конечно, цветочки. Ягодки в другом: Фурсенко подчеркнул, что лично он выступает "за преподавание в школе не истории православия (и православной России. - В. О.), а истории основных религий". В переводе на общедоступный язык это означает: министр против "насаждения" патриотизма и "ЗА" космополитическое воспитание школьников.
      Всем известна государствообразующая и культурообразующая роль Православия для России. Православие - единственная религия, имеющая центростремительный характер. Все иные (кроме иудаизма для евреев) имеют центробежный характер. Они разрывают духовное, культурное и политическое пространство. Разрывают на лоскутки, по меткому выражению педагога А. В. Бородиной. Российский школьник должен знать не только географию своей страны, не только ее политическую и социально-экономическую историю, но и духовное наследие своих предков, должен знать историческую миссию Православия на русском поле, азы заветов наших подвижников. Мыслимо ли, чтобы школьник России не знал Сергия Радонежского или Патриарха Гермогена?
      Преподавание "Основ православной культуры" должно содействовать нравственному воспитанию детей, вытягиванию их из той криминогенной атмосферы, куда швырнули наше подрастающее поколение после пресловутой "августовской революции" - реанимации "Февраля". Отменили коммунистическую идеологию и мораль, не дав ничего взамен. Точнее, взамен дали уличную шпану и телевизор - самоучитель растления и насилия. Фурсенко страшно хлопочет о факультативности, необязательности "Основ православной культуры". А вот о табакокурении (курят 30% школьников), алкоголе (те же 30%), наркотиках, о жаргоне воров, на котором щебечет наша демократическая поросль, министр не беспокоится. Подростки курят и хлещут пиво факультативно или в обязательном порядке? Например, в Бурятии, как сообщает газета "Известия", школьники собирают рубли и червонцы на воровской "общак" в зону. И все либералы, правозащитники, апологеты светскости образования, атеизма и секу-лярности молчат в тряпочку. Пусть, дескать, разлагаются дети "этой страны". Эту нерентабельную нацию сама Тэтчер советует сократить до 15 миллионов (добывать нефть и газ для "золотого миллиарда").
      Нет, господин Фурсенко, мы не хотим моральной (да и биологической) гибели наших детей и внуков. Мы хотим, чтобы в школе их учили любви к ближнему, состраданию, жертвенности, уважению к родителям, к закону и правопорядку, любви к Родине. Какой предмет, помимо "Основ православной культуры", даст это нашей смене? А история мировых религий, экзотические сведения о кальвинистах, квакерах или африканских колдунах способны
      только привить презрение к подлинной духовности. Или, может быть, это и есть тайная цель поборников космополитического обзора заморских конфессий? Что за отступничество от своего, родного, близкого в пользу чужого, неведомого, дальнего?
      Фурсенко все время напоминает, что главная его забота - это те 10% населения России, которые принадлежат к иным, неправославным культам. "Мы должны даже в названии предмета уходить от названия конкретных религий, потому что в ряде регионов это может сыграть некую провокационную роль", - считает Фурсенко. Во-первых, нам известно по опыту, что в школе, где преподаются "Основы православной культуры", нерусские дети (из тех самых 10%) весьма охотно посещают занятия. Во-вторых, возьмем для примера 2 региона: Мордовию и Красноярский край. В Мордовской республике в более чем 30% школ успешно изучается предмет "Основы православной культуры". А вот в "русском" Красноярском крае губернатор Хлопонин позволил преподавать "Основы православной культуры" только для 1% школьников. Кто тут провокатор, Андрей Александрович? Между тем было бы неплохо, чтобы министр образования и науки учел заветы великого русского философа И. А. Ильина, который писал: "Православие положило в основу человеческого существа жизнь СЕРДЦА (чувства, любви) и исходящего из сердца созерцания (видения, воображения)… А в нравственной области это дало русскому народу живое и глубокое чувство совести, мечту о справедливости и святости, верное осязание греха, дар обновляющего покаяния, идею аскетического очищения, острое чувство "правды" и "кривды", добра и зла. Отсюда же столь характерный для русского народа дух милосердия и всенародно-бессословного и сверхнационального братства, сочувствие к бедному, слабому, больному, угнетенному. Православие воспитывало в русском народе тот дух жертвенности, служения, терпения и верности, без которого Россия никогда не отстоялась бы от всех врагов… Православие несло русскому народу все дары христианского правосознания - волю к миру, волю к братству, справедливости, лояльности и солидарности.".
      27 марта 2007 г. министр Фурсенко на заседании Общественного совета при Министерстве образования и науки вновь, резко и жестко, начал настаивать на введении секулярно-атеистического космополитического курса "Основы мировых религий". Министр пошел ва-банк. Он почувствовал нагнетание международной обстановки Соединенными Штатами и блоком НАТО, почувствовал, что ТЕ его поддержат в "защите либеральных ценностей", и решил дать бой всяким почвенникам и "клерикалам".
      Конгресс США берет на вооружение Акт о внешней дипломатии и безопасности, нацеленный на радикальный пересмотр прежних представлений о национальном суверенитете. Мадлен Олбрайт публично заявляет, что "Сибирь должна принадлежать всем". Планы Бжезинского о дальнейшем расчленении России, якобы "неправомерно" владеющей недвижимостью в 10 часовых поясов, получают "правовое" оформление и становятся поводом к информационной, политической и военной конфронтации с "жадной" и "авторитарной" Россией. Сегодня, как никогда, необходима сплоченность нашего народа перед внешней угрозой. Необходимы срочные меры в деле патриотического, альтруистического и духовно-нравственного воспитания граждан и уж тем более юного поколения, а министр Фурсенко взывает к риторике французских просветителей, к либерально-нигилистическому "воспитанию" народа, к отказу от духовного наследия прадедов. Его не заботит политическая, культурная и территориальная целостность России, духовное, ментальное и историческое единство нашей Родины, наша священная "идентичность", словом, все то, что может дать школьникам предмет "Основы православной культуры".
      Тучи сгущаются. Напряженность растет. Не мытьем, так катаньем нас хотят обкорнать с трех сторон. А "мы" все еще толкаем пораженческую горбачевскую философию "нового мышления". Нам мало бед, которые принесло за минувшие 15 лет это либеральное мышление, мышление смердяковых? И будем позволять "пятой колонне" пропагандировать американские секты и антихристову глобализацию?
 
      ОТ РЕДАКЦИИ
      Это последняя статья Вадима Валериановича Кожинова, над которой он работал для одного из научных сборников, готовящихся к печати Институтом мировой литературы. В этой статье он в сжатом виде излагал отдельные положения, развернутые ранее в работе "И назовет меня всяк сущий в ней язык…" (1981) и в книге "Россия. Век ХХ" (1996-1999). Как бы повторяя ранее сказанное, но ставя уже сформулированные положения в особый контекст, Ко-жинов отвечает на самый главный вопрос, обозначенный в заголовке, - и его ответ способен пригодиться не только рядовому читателю, но и людям, представляющим нынешнюю и грядущую власть в России.
      Статья была опубликована и прокомментирована Е. В. Ермиловой и А Ю. Большаковой лишь в нынешнем году в коллективном сборнике "Россия и Запад в начале нового тысячелетия" (М., "Наука", 2007).
      С разрешения вдовы поэта Е. В. Ермиловой мы перепечатываем ее в нашей постоянной рубрике "Мир Кожинова".

      Жизнь слагается из многих сторон и аспектов, поэтому и ответы на поставленный в заглавии вопрос могут быть существенно разными. Вполне уместно, как представляется, начать следующим образом: мы живем в стране с тысячелетней культурой, где сегодня идет борьба между "патриотами" и "либералами", - ибо, характеризуя в самом широком, самом общем плане разногласия и противостояния в среде современных политических деятелей и идеологов, их обычно делят именно на "патриотов" и "либералов"; под последними подразумевают тех, кто стремится перестроить Россию по образу и подобию Запада.
      Между тем деление это, несмотря на всю его распространенность и вроде бы неоспоримую очевидность, только запутывает и затемняет общественное сознание. Пред нами, к прискорбию, застарелая российская беда: ведь более полутора столетия назад в сознание людей было внедрено столь же поверхностное деление на славянофилов и западников. И для понимания смысла нынешнего противопоставления "либералов" и "патриотов" уместно и даже необходимо вглядеться в те, уже давние времена.
      В июне 1880 г. Достоевский с полной определенностью сказал в своей "Пушкинской речи": "О, все это славянофильство и западничество наше есть одно только великое у нас недоразумение…". Для настоящего русского, провозгласил Федор Михайлович, Европа и ее удел "так же дороги, как и сама Россия, как и удел своей родной земли.". И позже пояснил: ".стремление
      наше в Европу, даже со всеми увлечениями и крайностями его, было не только законно и разумно в основании своем, но и народно, совпадало вполне с стремлениями самого духа народного…" [20, с. 536, 516].
      Достоевский говорил об осуществлении этого стремления в эпоху Петра I. Но осуществлялось оно, конечно, и раньше: и при Иване III, и еще при Ярославе Мудром, выдавшем своих дочерей за королей Франции и Дании, и при внуке Ярослава - Владимире Мономахе, обвенчавшемся с дочерью короля Англии, что вряд ли было бы возможно без достаточно развитых отношений Руси с Западом.
      Как известно, многие, считавшие себя западниками, слушатели речи Достоевского восприняли ее - по крайней мере, поначалу - с полным одобрением и даже восторженно [52, с. 236]. И в написанном вскоре "Объяснительном слове" к своей "Речи" Достоевский призвал их к совместной деятельности [20, с. 519]. Ясно, что он отнюдь не отлучал от патриотизма этих, по его признанию, "очень многих просвещеннейших. деятелей и вполне русских людей", способных прояснить, несмотря на свои западнические увлечения, "самостоятельность и личность русского духа, законность его бытия" [20, с. 522]. Для Достоевского была неприемлема лишь, как он выразился в том же "Объяснительном слове", "масса-то вашего западничества, середина-то, улица-то, по которой влачится идея - все эти смерды направления", только и мечтающие всю Россию "пересоздать и переделать, - если уж .нельзя органически, то по крайней мере механически" заставить ее "усвоить себе гражданское устройство точь-в-точь как в европейских землях" [20, с. 522, 520].
      Забегая вперед, скажу:именно эту цель ставят перед собой и нынешние "прогрессисты-реформаторы" России - восприемники позднейших последователей западничества, совершивших Февральский переворот 1917 г. и образовавших Временное правительство. Но об этом позже, а пока обратимся к суждению Достоевского о том, что настоящему русскому человеку Европа и ее удел так же дороги, как Россия. Позволю себе заметить, что в полемическом запале Федор Михайлович несколько перегнул палку. Наверное, точнее было бы сказать: не "так же до'роги", а "тоже до'роги". Поскольку речь идет о людях России, естественно полагать, что "удел своей родной земли" волнует или должен их волновать все же больше, чем удел других земель, - и необязательно в силу национального эгоизма, а потому что собственная судьба в той или иной мере зависит от нас самих.
      Эта сторона проблемы, связанная с проявлением в русской общественной жизни феноменов западничества и славянофильства как устремленности к определенной цели и отнюдь не в последнюю очередь идеалу нравственно-эстетическому, чрезвычайно существенна. А между тем мало кто о ней задумывается. Западники, для которых Европа - своего рода эталон, - люди, как писал Достоевский, по меньшей мере, среднего уровня - "середина", "улица", причем, добавлю от себя, "улица" в наши дни весьма агрессивная1.
      Кто такой последовательный западник? Казалось бы, человек, преодолевший свою русскость как нечто второсортное и, таким образом, сравнявшийся с людьми Запада. Однако абсолютно ясно, что последние никак не могут быть западниками в терминологическом значении слова - то есть людьми, прямо-таки жаждущими искоренить свое, родное и усвоить чужой образ мысли и жизни! Чтобы сравняться, к примеру, с западноевропейцами, наш западник должен стать не западноевропейцем вообще, а англичанином, французом, немцем. Короче говоря, это тип именно русского человека - и русское выступает в нем даже резче, чем в соотечественниках, которые попросту живут в своем мире, оставаясь самими собой. Резче -
      ибо в западниках очевиден некий надлом, истерично изживаемый ими "комплекс национальной неполноценности". Вот достаточно приметное в этом отношении сочинение "Государство и эволюция", принадлежащее перу недавнего "главного реформатора" России - Е. Т. Гайдара. Признавая, что большинство стран с рыночной экономикой гораздо беднее нас, живет хуже нас, автор, тем не менее, всю ответственность за нынешний "развал" российской экономики возлагает на "ошибочно" выбранный путь развития. С негодованием пишет он, что "в центре" бытия России "всегда был громадный магнит бюрократического государства. Именно оно определило траекторию российской истории." Даже "радикальнейшая в истории человечества революция1 не поколебала "медного всадника" русской истории".
      Все эти выводы, понятно, продиктованы сопоставлением России со странами Запада, где государство играло намного более "скромную" роль. Гайдар, впрочем, и не скрывает, что его оценка российской истории как "искаженной" истории Запада целиком основана на приводимых им сопоставлениях. "Государство страшно исказило новейшую историю.". Вся задача, мол, состоит в том, "чтобы сместить главный вектор истории" [14].
      Согласимся, столь решительный подход к делу заведомо сомнителен ("сместить главный вектор"!), а использование созданной пушкинским гением поэмы "Медный всадник", исполненной глубочайшим и богатейшим смыслом, предстает как легковесная претензия2.
      Увы, авторы подобных сочинений то ли не способны высвободиться из плена якобы отвергаемых ими "марксистских догм", то ли просто не в состоянии понять, что благосостояние той или иной страны зависит не столько от типа государства, его политического устройства, сколько от исторически сложившихся идеалов, культуры производства, неравномерного распределения природных ресурсов, их перекачки из развивающихся стран в развитые и многих других факторов, как раз и определяющих "главный вектор" развития. Исходя из того, что мы должны жить, как высокоразвитые страны - то есть как живет всего лишь 15 населения Земли, так называемый "золотой миллиард", они как-то ухитряются не замечать, что русский человек никогда не будет так неистово3 и монотонно - изо дня в день, в течение всей жизни - работать, как работают на Западе, - и не в силу "врожденной русской лени", а из-за другого отношения к материальным благам, другого расклада в его иерархии материальных и духовных ценностей. Немцы и японцы и на заре своей истории работали все-таки прилежней нас. Это факт: на Западе живут так, как там работают. И нам, чтобы жить как немцы или японцы, надо попросту перевоплотиться в них, и природу их к себе перенести, и климат, и геополитическое положение, и религию, и традиции. Каждому понятно, что такая постановка вопроса совершенно абсурдна, недостойна здравомыслящего человека.
      Нет сомнения, государство в истории России имело исключительное значение. Но у Гайдара и его единомышленников выпячивается, как правило, лишь одна сторона российского бытия, совершенно непонятная без учета иных аспектов. Вспомним хотя бы о том, сколько русских людей на протяжении столетий уходило с контролируемой государством территории - на юг, север, восток, в результате чего и образовались, в частности, вольное казачество* и не подчиняющееся ни светской, ни церковной власти старообрядчество (само пространство России в значительной мере было создано именно этими народными вольницами). Вспомним и о том, что мятежное пламя из окраинных "очагов вольности" многократно поджигало и центральную Россию (болотниковщина, великий Раскол, разинщина, булавинщина, пугачевщина…)5 и что определенное "равновесие"
      народа и государства установилось лишь к XIX веку1. И если уж и ставить в связи с этим вопрос о своеобразии России в сравнении с Западом, то наиболее кратко и просто ответить на него можно так: чрезвычайная властность ее государства всецело соответствовала чрезмерной вольности ее народа (кстати, именно такой смысл и воплощен в образах пушкинского "Медного всадника").
      "Не свобода, а воля", - говорит Федор Протасов [48, с. 107], имея в виду истинную и высшую для русского человека ценность бытия и как бы подтверждая своим высказыванием распространенное мнение, согласно которому западная и русская литературы различаются прежде всего тем, что первая открыла и со всей силой утвердила человеческую личность, а вторая с небывалой мощностью воплотила стихию народа; что в первой идея свободы индивида выступает как центральная и в известном смысле самоцельная, а во второй - явно отступает на задний план. В этом, несомненно, есть своя правда. Но все же дело обстоит сложнее. Личность ценна прежде всего богатством содержания, духовной высотой, имеющими всечеловеческое значение. Точно так же и в народе первостепенное значение и ценность имеют не его неповторимые черты (хотя без них он немыслим), но всеобщий, имеющий ценность для всех народов смысл бытия.
      В русской литературе, а значит, и истории (ибо литература есть своего рода плод истории) воля личности обращена к всемирному, вселенскому бытию, и "ближайшие" внешние ограничения, способные уничтожить свободу индивида, для этой воли оказываются только помехами, трудностями, препятствиями - пусть и тяжкими, но не могущими ее раздавить. "Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? - смеется над французскими солдатами Пьер Безухов. - Меня? Меня - мою бессмертную душу!..
      Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. "И все это мое, и все это во мне, и все это я! - думал Пьер. - И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!" Он улыбнулся и пошел укладываться спать" [47, с. 115].
      Приведенный отрывок из "Войны и мира" подтверждает: самая полная свобода индивида ничего не дает воле личности, устремленной к бытию и смыслу, лежащими за пределами этой свободы. Но нельзя не признать, что эта выраженная Л. Толстым и другими нашими классиками устремленность, берущая начало в недрах народного мироощущения, имеет и оборотную сторону.
      В западноевропейских странах даже самая высокая степень свободы в любой сфере деятельности (политической, экономической и т. д.) не может привести к роковым последствиям: большинство населения ни под каким видом не выйдет за установленные пределы, будет всегда "играть по правилам". Между тем в России безусловная, ничем не ограниченная свобода сознания и поведения - то есть, в сущности, уже не свобода, подразумевающая определенные границы, рамки закона, а собственно российская воля - вырывалась на простор чуть ли не при каждом значительном ослаблении власти: от болотниковщины до махновщины. Можно, конечно, понять настроенность тех людей, которых смущают и даже ужасают присущие России крайне резкие и приводящие к поистине катастрофическим последствиям "повороты". Однако призывы и попытки "сместить главный вектор", игнорирующие особенности национального самосознания, не более основательны, чем, допустим, проекты изменения ее континентального климата, дабы он стал подобен атлантическому климату стран Запада.
      Поэтому последовательное западничество, в конечном счете, представляет собой один из видов русского экстремизма.
      То же самое, в принципе, следует сказать и о славянофилах, всячески идеализирующих Россию. Как известно, ортодоксальное славянофильство,
      опираясь на единство происхождения славянских народов, ратовало за развитие самобытной славянской культуры и цивилизации, создание самостоятельного славянского мира во главе с русским народом. Оно не видело или не желало видеть, что существеннейший геополитический водораздел проходит вовсе не между Чехией и Германией и, тем более, не между Хорватией и Италией, а по западной границе России, и когда перед славянскими народами того географического и духовного пространства, которое мы и называем собственно Европой, открывалась перспектива "свободного" выбора между Россией и Западом, те, как правило (отдельные исключения его не отменяют), стремились - и до сих пор стремятся - интегрироваться с Западом1.
      Но главное - в другом. Народы Западной Европы в совместном, неразрывно связанном историческом движении уже в XIX веке осуществили свою грандиозную культурно-цивилизационную миссию. Всецело опираясь на самого себя, Запад действительно явил торжество деяния и мышления; его история действительно есть история подлинно героического освоения мира. И если наше западничество и предполагало такое же всемирное значение русской культуры, то лишь в присоединении к этому - уже свершившемуся! - творческому подвигу. Славянофилы же самой идеей создания единой славянской цивилизации, в чьем лоне русские должны выступить как часть (пусть и значительнейшая) целого, тоже, по сути дела, добавляли к двум величайшим европейским цивилизациям - романской и германской - еще одну, которую, как ни крути, подобно западникам, мерили той же мерой, что и две первые. При этом, с точки зрения и западников, и славянофилов, в сущности, оказывались ненужными, "бессмысленными" целые столетия в истории русской культуры: для западников - эпоха с конца XV в. (ранее, дескать, к Западу мешало обратиться монгольское иго) до начала петровских реформ; для славянофилов - последующее время.
      Словом, в том и другом случае смысл и цель русской культурно-цивили-зационной миссии воссоздавались как бы по западноевропейской модели, по предложенной Западом программе. Но если таковая и применима к собственно европейским странам, то для России она не годится, - хотя бы потому, что Россия всегда была страной многоэтнической, включающей в себя, наряду со славянскими, и финно-угорские, и тюркские, и другие народы, что, естественно, обращает нас к онтологической проблеме "своих - чужих" и вытекающим из нее вопросам взаимодействия и взаимовлияния различных культур и цивилизаций. И здесь мне особо хотелось бы подчеркнуть глобальное значение открытого Бахтиным диалогического характера человеческого бытия, введенного ученым разграничения малого (ближайшего) и большого времени [4, с. 504], трактуемого как бесконечный и незавершенный диалог [5, с. 351].
      Правильная расстановка акцентов в осмыслении этого диалога - актуальнейшая задача и наших дней. В принципе, нет кардинального различия между империей Батыя и его потомков, в вассальной зависимости от которой в XIII-XV веках находилась Русь, и, скажем, империей Карла Великого. Однако в глазах Европы империя "азиатов" представала как нечто совершенно иное - "чудовищное" и, более того, "позорное" - ведь дело шло об "азиатах". И надо прямо признать, такое восприятие "азиатов", перенесенное на Российскую империю2, начиная с XVIII века, заразило национальное сознание как русского, так и других народов, входящих в поле его притяжения. Об этом, в частности, свидетельствует запись Достоевского в "Дневнике писателя" за январь 1881 года: "Надо прогнать лакейскую боязнь, что нас назовут в Европе азиатскими варварами и скажут про нас, что мы азиаты еще более, чем европейцы"… Яркая иллюстрация из многонациональной литературы не столь отдаленного советского прошлого - одна
      из сюжетных линий романа киргизского писателя Чингиза Айтматова "И дольше века длится день", где пришедшие из глубин Азии жуань-жуаны изображены поистине как нелюди, которых можно и нужно уничтожать начисто, хотя в предисловии и декларируется "доброе" отношение ко всем народам мира. Автор как бы забывает, что речь в романе ведет именно о народе, о племени, а не об армии. И тот факт, что история нашествия жу-ань-жуанов дана им в притчеобразной, мифологизированной форме, только усиливает остроту обобщения [1].
      Но стихия русской литературы в подлинных, основополагающих своих проявлениях (Пушкин, Лермонтов, Л. Толстой…) - все-таки стихия проникновенного диалога, мощного и глубокого пафоса равенства и братства с народами и Запада, и Востока. Диалога и пафоса, опровергающего знаменитые строки Киплинга:
      Запад есть Запад, Восток есть Восток - » с места они не сойдут…
      В русской литературе и Запад, и Восток одарены способностью сойти со своего "места" и братски протянуть друг другу руки. В этом смысле, повторяю, важно даже не бахтинское открытие диалогичности творчества Достоевского и других художников, а то, что сама по себе созданная Бахтиным эстетика есть эстетика диалога1, отличная от основанной на "монологической диалектике" (по бахтинскому определению) эстетики Гегеля [3, с. 364], ставшей фундаментом всей западноевропейской эстетики. В этом смысле западная литература, в отличие от русской, являет собой монолог, не подразумевающий во "внешнем" мире другого равноценного субъекта, от которого ждут необходимого ответа, признания, суда, что, конечно, нельзя рассматривать как отрицательное качество. Перед нами, если угодно, подлинно героический монолог. Вся трудность, в конце концов, заключается не в том, чтобы понять различие русской и западноевропейской эстетики, а в том, чтобы объективно подойти к каждой из них, не отрицая одну ради другой. Когда западные ценители утверждали, что русская литература недостаточно "искусна", недостаточно "художественна" или, как писал Троцкий, представляет собой "лишь поверхностное подражание более высоким западным образцам" [49, с. 354], они попросту мерили ее меркой западной - "изобразительной" в своей основе - эстетики. К счастью, эта односторонность давно преодолена. В статье Вирджинии Вулф "Русская точка зрения" (1925 г.), в частности, так говорится о своеобразии русского искусства слова:
      "Метод, которому, как кажется нам сначала, свойственна небрежность, незавершенность, интерес к пустячкам, теперь представляется результатом изощренно-самобытного и утонченного вкуса, безошибочно организующего и контролируемого честностью, равной которой мы не найдем ни у кого, кроме самих же русских. В результате, когда мы читаем эти рассказики ни о чем, горизонт расширяется, и душа обретает удивительное чувство свободы.
      Именно душа - одно из главных действующих лиц русской литературы. Она остается основным предметом внимания. Быть может, именно поэтому от англичанина и требуется такое большое усилие. Душа чужда ему. Даже антипатична. Она бесформенна. Она смутна, расплывчата, возбуждена, не способна, кажется, подчиниться контролю логики или дисциплине поэзии2. Против нашей воли мы втянуты, заверчены, задушены, ослеплены - и в то же время исполнены головокружительного восторга".
      Разумеется, слово "душа" не может служить термином литературной науки. Но все же Вирджиния Вулф говорит о необычайно важном. Вот еще один ход ее мысли:
      "Общество разделено на низшие, средние и высшие классы, каждый со своими традициями, своими манерами и в какой-то степени со своим
      языком. Существует постоянное давление, заставляющее английского романиста, независимо от желания, замечать эти барьеры, и - как следствие - ему навязывается порядок и определенная форма. Подобные ограничения не связывали Достоевского. Ему все равно - из благородных вы или простых, бродяга или великосветская дама. Кто бы вы ни были, вы сосуд этой непонятной жидкости, этого мутного, пенистого, драгоценного вещества - души. Для души нет преград. Она перехлестывает через край, разливается, смешивается с другими душами" [12, с. 285, 287].
      Естественно, возникает вопрос: что же, в России, в отличие от Англии, не было классов и сословий, сословно-классовых противоречий? Конечно же, были. И их наличие нередко выражалось даже в более тяжких и жестоких формах. Но в то же время в России - в силу общего своеобразия ее бытия - таких неодолимых барьеров, жесткого сословно-классового "порядка", такой завершенной социальной "оформленности" не было. Поэтому Вирджиния Вулф отнюдь не случайно увидела в "душе" "основной предмет" русской литературы, менее освоенный литературами Запада. Главное, пожалуй, открытие английской писательницы выразилось в том месте ее статьи, где она говорит уже не о героях русской литературы, а о читателях, точнее, о читателях романа Достоевского "Идиот":
      "Мы открываем дверь и попадаем в комнату, полную русских генералов, их домашних учителей, их падчериц и кузин и массы разношерстных людей, говорящих в полный голос о своих самых задушевных делах. Но где мы? Разумеется, это обязанность романиста1 сообщить нам, находимся ли мы в гостинице, на квартире или в меблированных комнатах. Никто и не думает объяснить. Мы - души, истязаемые, несчастные души, которые заняты лишь тем, чтобы говорить, раскрываться, исповедоваться." [12, с. 286].
      В этом и состоит, очевидно, одно из величайших проявлений всечеловеч-ности русской литературы: она не только ставит перед миром живые человеческие души вместо "опредмеченных" обликов людей, но делает тем самым всецело явными и живые души тех, кто ее, русскую литературу, воспринимает. Она говорит не столько о людях (что гораздо сильнее и совершеннее делала литература Запада), сколько с людьми - будь это ее герои или читатели.
      Но вернемся к словам Достоевского о необходимости сотрудничества двух направлений - западнического и славянофильского. Еще раз повторю: эта сторона проблемы весьма существенна для понимания смысла нынешнего противопоставления "либералов" и "патриотов".
      В январе 1847 г. один из двух наиболее выдающихся "западников", Герцен, впервые приехал в Европу, и уже в конце года в России были опубликованы его размышления о жизни Запада - во многом резко критические. Они вызвали недоумение или даже прямое возмущение у всех друзей Герцена, кроме одного Белинского. И в 1848 г. Герцен написал этим друзьям: ".вам хочется Францию и Европу в противуположность России, так, как христианам хотелось рая - в противуположность земле. - Я удивляюсь всем нашим туристам2, Огареву, Сатину, Боткину, как они могли так много не видать. Уважение к личности, гражданское обеспечение, свобода мысли - все, что не существует и не существовало во Франции или существовало на словах" [17, с. 365] и т. д.
      Разумеется, и Герцен, и Белинский крайне критически относились ко многому в жизни России, но они - и в этом выразился их духовный уровень - осознавали, что и на Западе, как и в России, есть не только свое добро, но и свое зло, своя истина и своя ложь, своя красота и свое безобразие, - то есть, по сути, преодолели в себе свое западничество.
      Точно так же обстоит дело и с наиболее выдающимися людьми, причисляемыми к славянофилам. Помимо прочего, Иван Киреевский или Тютчев гораздо лучше знали и гораздо глубже понимали истинные ценности Запада, чем большинство западников, и потому есть основания утверждать, что они ценили Европу выше, чем западники!
      В свете всего сказанного естественно сделать вывод, что деление на западников и славянофилов уместно лишь по отношению к второстепенным
      идеологам XIX в. Что же касается идеологов, чье наследие сохраняет самую высокую ценность и сегодня, то зачисление их в эти "рубрики" только затрудняет - или вообще делает невозможным понимание их духовного творчества.
      К действительным западникам и славянофилам следует причислить тех идеологов и деятелей, которые исходили не из истинного понимания Европы и России, а из субъективистских догм, согласно которым в качестве своего рода эталонов представали либо Запад, либо Русь - именно Русь, поскольку послепетровская Россия, гораздо теснее связанная с Европой, во многом отвергалась догматическими славянофилами.
      Но следует знать, что такой идеолог высшего уровня, как Иван Киреевский, писал о закономерности и "неотменимости" реформ Петра I, возводя их истоки еще к середине XVI в. И утверждал, говоря о "форме" допетровского быта страны: "Возвращать ее насильственно было бы смешно, когда бы не было вредно" [25, с. 126]. А в одном из последних сочинений высказался еще резче, отметив, что если бы ему пришлось хоть "увидеть во сне, что какая-либо из внешних особенностей нашей прежней жизни. вдруг воскресла посреди нас и. вмешалась в настоящую жизнь нашу, то это видение ‹…› испугало бы меня" [26, с. 238].
      Истинный путь России Киреевский видел в развитии присущих ей "высших начал" духовности, которые, по его словам, должны господствовать над "просвещением европейским" (ведь Россия все же - не Европа!), однако не вытесняя его - европейское просвещение - "но, напротив, обнимая его своею полнотою" [26, с. 238].
      Догматические же славянофилы стремились именно "вытеснить" из России все подобное Западу, а западники - превратить страну в подобие Европы, что означало, понятно, "вытеснение" основ бытия России. Но и то, и другое - только догмы, которые не были плодами понимания исторической реальности, а потому и не могли осуществиться.
      Вместо того чтобы вдумываться в духовное творчество идеологов высшего уровня - творчество того же Киреевского или Герцена, которые не столько противостояли, сколько дополняли друг друга, - людям как бы предлагалось "выбирать" одно из двух: либо западничество, либо славянофильство. В результате из наследия и Киреевского, и Герцена усваивалось только то, что соответствовало двум противостоявшим догмам.
      И преобладающее большинство российской интеллигенции, являвшей собой постоянно возраставшую идеологическую и политическую силу, соблазнилось западнической догмой. Она казалась более реалистической, ибо речь шла о преобразовании России в соответствии с действительно существовавшим в Европе общественным строем, тогда как славянофильская догма во многом апеллировала к уже несуществующей "исконной" Руси. Кроме того, западничество выдвигало на первый план идею (или, вернее, миф) прогресса, которая, начиная с XVII-XVIII вв. (ранее считалось, в общем, "золотой век" - позади), стала приобретать все более вдохновляющий характер для все более широкого круга людей. Тогда как "славянофильство" воспринималось как выражение консерватизма или даже реак-ционности1, имеющих негативный смысл в сознании большинства людей.
      К началу ХХ в. преобладающая часть идеологически и политически активных людей во всех слоях населения России снизу доверху полагала, что существующий строй должен быть кардинально изменен. Двухсотлетняя послепетровская империя, действительно, изжила себя, хотя это, разумеется, сложнейший и требующий развернутого исследования вопрос. Поэтому, за неимением места, ограничусь замечаниями общего порядка.
      Либеральная (революционная) и, позднее, советская пропаганда вбила в головы людей представление, будто бы Россия в конце XIX - начале ХХ вв. переживала застой и чуть ли не упадок, из которого ее, мол, и вырвала революция. И мало кто задумывался над тем, что великие революции совершаются не от слабости, а от силы, не от недостаточности, а от
      избытка. Английская революция 1640-х гг. разразилась вскоре после того, как страна стала "владычицей морей", закрепилась в мире от Индии до Америки; этой революции непосредственно предшествовало славнейшее время Шекспира (как в России - время Достоевского и Толстого). Франция к концу XVIII в. была общепризнанным центром всей европейской цивилизации, а победоносное шествие наполеоновской армии ясно свидетельствовало о тогдашней исключительной мощи страны. И в том, и в другом случае перед нами - пик, апогей истории этих стран - и именно он породил революции.
      И абсурдно думать, что в России дело обстояло противоположным образом. Если вспомнить хотя бы несколько самых различных, но, без сомнения, подлинно "изобильных" воплощений русского бытия 1890-1910 гг. - Транссибирскую магистраль, свободное хождение золотых монет, столыпинское освоение целины1 на востоке, всемирный триумф Художественного театра, титаническую деятельность Менделеева, тысячи превосходных зданий в пышном стиле русского модерна, празднование трехсотлетия Дома Романовых, первенство в книгоиздании, расцвет русской живописи в творчестве Нестерова, Врубеля, Кустодиева и других - станет ясно, что говорить о каком-либо "упадке" просто нелепо.
      Революции устраивают не нищие и голодные: они борются за выживание, у них нет ни сил, ни средств, ни времени готовить революции. Правда, они способны на отчаянные бунты, которые в условиях уже подготовленной другими силами революции могут сыграть огромную разрушительную роль, но именно и только - в уже созданной критической ситуации2.
      Ныне многие авторы склонны всячески идеализировать положение крестьянства до 1917-го или, точнее, 1914 г. Ссылаются, в частности, на то, что Россия тогда "кормила Европу". Однако Европу кормили вовсе не крестьяне, а крупные и технически оснащенные хозяйства сумевших приспособиться к новым условиям помещиков и разбогатевших выходцев из крестьян, использующие массу наемных работников. Когда же после 1917 г. эти хозяйства были уничтожены, оказалось, что хлеба на продажу (и не только для внешнего, но и внутреннего рынка) - товарного хлеба в России весьма немного (вопрос этот исследовал виднейший экономист В. Немчинов3, выводы которого и послужили для Сталина главным и решающим доводом в пользу немедленного создания колхозов и совхозов). Крестьяне же - и до 1917 г. и после него - сами потребляли основное количество выращиваемого ими хлеба, притом многим из них до нового урожая его не хватало.
      Все это вроде бы противоречит сказанному о бурном росте России. Какой же рост, если крестьяне - преобладающее большинство населения - в массе своей бедны? Но, во-первых, и в жизни крестьянства в начале века были несомненные сдвиги (есть серьезные основания полагать, что, в конечном счете, всестороннее развитие России подняло бы уровень жизни крестьян). А во-вторых, самое мощное развитие не могло за краткий срок преобразовать бытие огромного и разбросанного по стране сословия. И, поскольку средние урожаи хлебов оставались весьма низкими, крестьян легко было поднять на бунты, "подкреплявшие" революционные акции в столицах. Для главных революционных сил - предпринимателей, интеллигенции и квалифицированных рабочих - бедность большинства крестьян (а также определенной массы деклассированных элементов - "босяков", воспетых Горьким) являлась необходимым и безотказно действующим аргументом в борьбе против строя.
      Тогдашние либералы и "прогрессисты", стараясь не замечать очевидного, на все голоса кричали о том, что-де Россия, в сравнении с Западом, пустыня и царство тьмы, "царство несвободы". Правда, некоторые из них потом опомнились. Так, блестящий публицист и историк культуры Г. П. Федотов в послереволюционном сочинении открыто каялся: "Мы не хотели поклониться России - царице, венчанной короной ‹…›. Вместе с Владими
      ром Печериным проклинали мы Россию, с Марксом ненавидели ее. ‹… › Еще недавно мы верили, что Россия страшно бедна культурой, какое-то дикое, девственное поле. Нужно было, чтобы Толстой и Достоевский сделались учителями человечества, чтобы …пилигримы потянулись с Запада изучать русскую красоту, быт, древность, музыку, и лишь тогда мы огляделись вокруг нас. И что же? Россия - не нищая, а насыщенная тысячелетней культурой страна - предстала взорам ‹.› не обещание, а зрелый плод. Попробуйте ее осмыслить - и насколько беднее станет без нее культурное человечество ‹.›. Мир, может быть, не в состоянии жить без России. Ее спасение есть дело всемирной культуры" [56, с. 133-136].
      Федотов высказал даже понимание того, что русская культура выросла не на пустом месте: "Плоть России есть та хозяйственно-политическая ткань, вне которой нет бытия народного, нет и русской культуры. Плоть России есть государство русское ‹.›. Мы помогли разбить его своей ненавистью или равнодушием. Тяжко будет искупление этой вины" [56, с. 136].
      Казалось бы, следует порадоваться этому прозрению Федотова. Но уж очень чувствуется, что он прямо-таки наслаждался своей покаянной медитацией: смотрите, мол, какой я хороший - помог разбить русское государство, а теперь, поняв, наконец, что оно значило, готов искупить свою вину. Впрочем, даже и в определении этой вины присутствует явная ложь: бывший член РСДРП, оказывается, всего лишь помогал разбить русское государство "своей ненавистью или равнодушием" - то есть неким своим внутренним состоянием. Однако это еще не самое главное. Федотов заявляет здесь же: "Мы знаем, мы помним. Она была, Великая Россия. И она будет.
      Но народ, в ужасных и непонятных ему страданиях, потерял память о России - о самом себе. Сейчас она живет в нас. В нас должно совершиться рождение будущей великой России. Мы требовали от России самоотреченья… И Россия мертва. Искупая грех… мы должны отбросить брезгливость к телу, к материально-государственному процессу. Мы будем заново строить это тело" [56, с. 136].
      Итак, вырисовывается, по меньшей мере, удивительная картина: эти самые "мы" только после умерщвления с их "помощью" России и не без подсказок с Запада "огляделись вокруг" - и их взорам впервые предстала великая страна. Но далее выясняется, что только эти "мы" и способны воскресить Россию.
      Настоящим "философом свободы" был, как известно, Бердяев, и если Федотов постоянно кричал об отсутствии или фатальном дефиците свободы в России [55, с. 19], то Бердяев накануне революции, в 1916 г., писал: "В русском народе поистине есть свобода духа, которая дается лишь тому, кто не слишком поглощен жаждой земной прибыли и земного благоустройства". И далее: "Россия - страна бытовой свободы, неведомой. народам Запада… Только в России нет давящей власти буржуазных условностей. Русский человек с большой легкостью духа… уходит от всякого быта… Тип странника так характерен для России и так прекрасен. Странник - самый свободный человек на земле. ‹.› Россия - страна бесконечной свободы и духовных далей, страна странников, скитальцев и искателей" [6, с. 19, 21].
      Таков был вердикт виднейшего "философа свободы"; Федотов же постоянно твердил, что свобода наличествует только на Западе, и России прямо-таки необходимо импортировать ее оттуда - чего бы это ни стоило [55, с. 99-100].
      Справедливости ради отметим, что не все приведенные суждения Бердяева вполне точны. Когда он говорит, что характерный для России тип странника "так прекрасен", это можно понять в духе утверждения заведомого превосходства России над Западом, где, мол, царит над всем "жажда прибыли". У Запада есть своя безусловная красота, и речь должна идти не о том, что русское "странничество" прекраснее всего, а только о том, что и в России тоже есть своя красота и своя свобода! Но, в конечном счете, Бердяев говорит именно об этом, видя в России свободу духа и быта, а не свободу в сфере политики и экономики. Те же, кто в тот исторический период требовал объединить в России и то, и другое, по сути дела, впадали в "методологию" гоголевской невесты Агафьи Тихоновны, которая мечтала: "Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да
      взять сколько-нибудь развязанности, какая у Балтазара Балтазаровича, да, пожалуй, прибавить к этому еще дородности Ивана Павловича…" [18, с. 253]. И еще: внимательные читатели Бердяева могут напомнить мне, что в сочинении 1916 г. Бердяев утверждал: "Русский народ создал могущественнейшее в мире государство, величайшую империю… Никакая история философии. не разгадала еще, почему самый безгосударственный народ создал такую огромную и могущественную государственность. почему свободный духом народ как будто бы не хочет свободной жизни?" [6, с. 14]. Вполне возможно, что в отвлеченных философских категориях разгадать это противоречие нелегко, но если перейти на обычный язык жизни, оно не столь уж загадочно. На этом языке на свой вопрос достаточно убедительно ответил сам Бердяев: русские люди не поглощены "земным благоустройством", они по натуре странники, и если бы не было могучей государственности, эта "странническая" Россия давно бы растворилась и исчезла.
      Ныне многие цитируют пушкинские слова: "Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный" [36, с. 524-525]. Причем одни усматривают в нем проявление беспрецедентной свободы, извечно присущей (хотя не всегда очевидной) России, другие, напротив, - выражение ее "рабской" природы [38]: "бессмысленность" бунта свойственна, мол, заведомым рабам, которые, в отличие от западноевропейских бунтарей и мятежников, даже в восстании не способны добиться удовлетворения конкретных практических интересов и бунтуют, в сущности, ради самого бунта.
      Но подобные одноцветные оценки национально-исторических явлений вообще не заслуживают внимания, ибо характеризуют лишь тех, кто эти оценки высказывает, а не сам оцениваемый "предмет". События, так или иначе захватывающие народ в целом, с необходимостью несут в себе и зло, и добро, и ложь, и истину, и грех, и святость. Необходимо отдавать себе ясный отчет в том, что безоговорочные проклятья и такие же восхваления "русского бунта" - шире, революции - связаны с примитивным и просто ложным восприятием своеобразия как России, так и Запада. В первом случае Россию воспринимают как нечто безусловно "худшее" в сравнении с Западом, во втором - как столь же безусловно "лучшее". Но и то, и другое восприятие не имеет действительно серьезного смысла. Споры, что лучше - Россия или Запад? - сродни спорам: где лучше жить - в лесной или степной местности? или: кем лучше быть - женщиной или мужчиной?
      С другой стороны, необходимо осознать заведомую недостаточность и даже прямую ложность классового и вообще чисто политического истолкования феномена революции. Революция - слишком грандиозное и многомерное явление бытия, которое не втиснуть в классовые и вообще собственно политические рамки. В подлинном значении слова, революция не может не быть воплощением "варварства" и "дикости", то есть, выражаясь не столь эмоционально, не может не быть отрицанием, отменой всех выработанных веками правильных и нравственных устоев и норм человеческого бытия [24]. Именно таков едва ли не главный вывод фундаментального сочинения о Великой французской революции, созданного еще в 1837 г. крупнейшим английским мыслителем Томасом Карлейлем, который в свои юные годы непосредственно наблюдал ее последний период.
      Правда, стремление к тотальной ликвидации всего складывающегося веками национального уклада проявилось в России острее, чем во Франции. И этому есть свое объяснение. Из энциклопедии "Гражданская война и военная интервенция в СССР" можно узнать, что к 1917 году на территории России находилось около 5 млн. (!) иностранных граждан, сотни тысяч из которых приняли самое активное участие в революции [64]. Вполне ясно, что этим людям были чужды или просто невнятны самобытные основы русской жизни, и мало кто из них мог понять, "на что он руку поднимал…". Со мною, вероятно, будут спорить, но я все же твердо стою на том, что любое участие иностранцев в коренных решениях судеб страны само по себе - явление безнравственное.
      С другой стороны, в Россию в 1917-м вернулась масса эмигрировавших в 1905-1907 гг. людей, в той или иной степени уже оторванных и отчужденных от покинутой ими в юности страны, судьбу которой они теперь взялись решать. Об этом недвусмысленно писал Герберт Уэллс: "Когда произошла катастрофа в России. из Америки и Западной Европы вернулось много
      эмигрантов, энергичных, полных энтузиазма. утративших в более предприимчивом западном мире привычную русскую непрактичность и научившихся доводить дело до конца1. У них был одинаковый образ мыслей, одни и те же смелые идеи, их вдохновляло видение революции, которая принесет человечеству справедливость и счастье. Эти молодые люди и составляют движущую силу большевизма. Многие из них - евреи; большинство эмигрировавших из России в Америку были еврейского происхождения, но очень мало кто из них настроен националистически. Они борются не за интересы еврейства, а за новый мир" [53, с. 43]. Уэллс писал об этом "новом мире" с явным одобрением, однако позднее его соотечественник, Ол-дос Хаксли, в романе "Прекрасный новый мир", пародирующем - о чем откровенно сказал сам автор - уэллсовские представления, показал этот "новый мир" совершенно в ином свете [58].
      Говоря обо всем этом, нельзя обойти еще одну сторону дела. Есть люди, которые любые суждения о роли евреев в революции и вообще о евреях квалифицируют как "антисемитские"2. Но это либо бесчувственные (не говоря уже об их явном безмыслии), либо просто бесчестные люди (ведь, если принять их точку зрения, получается, что и Уэллс - "антисемит"). И, предвидя их реакцию, процитирую разумные и честные слова, опубликованные в издающемся на русском языке в Израиле журнале "Двадцать два", из статьи М. Хейфица "Наши общие уроки": "На строчках из поэзии Э. Багрицкого Ст. Куняев убедительно доказал: еврейское участие в большевизме, действительно, являлось формой национального движения. Уродливой, ошибочной, в конечном счете, преступной. Поэтому я, например, ощущаю свою историческую ответственность за Троцкого, Багрицкого или Блюмкина… Я полагаю, что мы, евреи, должны извлечь честные выводы из еврейской игры на "чужой свадьбе"." [59, с. 162].
      Очевидно, здесь выражено совершенно иное представление о существе дела, чем в рассуждениях Г. Уэллса (стоит, впрочем, учесть, что Уэллс писал свою брошюру давно, в 1920 г., и к тому же был недостаточно информирован). И нет сомнения, что громадная роль и иностранцев и евреев в русской революции еще ждет тщательного и основательного изучения.
      Впрочем, уже мало кто оспаривает, что в 1917-1922 гг. в России существовал своего рода единый "инородный" стержень, пронизывающий власть (в самом широком смысле этого слова) сверху донизу - от членов ЦК партии Ленина до командиров пулеметных отделений. Я решусь даже утверждать, что без этого "компонента" большевики не сумели бы победить, прочно утвердить свою власть.
      Скорей всего, мое утверждение вызовет у многих так называемых "патриотов" недоумение и даже гнев: что ж, выходит, судьба России не могла быть решена без иностранного участия? Неужели русские сами, без "чужаков" не могли преодолеть охватившую страну всеобщую смуту и междоусобие? Но обращение к мировой истории убеждает, что в подобных ситуациях роль "чужаков" закономерна и даже необходима.
      Так, разразившаяся в 1640-х гг. английская революция надолго ввергла страну в хаос и тяжкие кровавые конфликты. Порядок восстановился лишь после того, как голландский принц Вильгельм был приглашен основными политическими силами на трон. Придя со своим - иностранным - войском, Вильгельм правил Британией почти полтора десятилетия до своей кончины. Идеология Французской революции 1789 года во многом сложилась под - опять же - "иностранным" воздействием (мировоззрение ее вдохновителя - родоначальника французских просветителей Вольтера сформировалось, в частности, во время его трехлетней эмиграции с 1726 по 1729 гг. в Англии). Великая Французская революция погрузила страну в состояние войны всех против всех; даже ближайшие единомышленники предались настоящему самопожиранию. И Бонапарт, установивший во
      16 "Наш современник" N 7
      Франции прочную власть, был, в сущности, тоже иностранцем. Его безостановочная стремительная карьера началась после того, как 5 октября 1795 года в самом центре Парижа он обрушил артиллерийские залпы в толпу людей, которая, по весьма сомнительным данным, имела намерение свергнуть революционную власть. Напомню, что Достоевский вложил в уста своего рассуждающего о "вседозволенности" Раскольникова следующую фразу об этом событии: "Прав, прав "пророк", когда ставит где-нибудь поперек улицы хор-р-рошую батарею и дует в правого и виноватого, не удостаивая даже и объясниться" [19, с. 286]. И естественно предположить, что если бы Наполеоне Буонапарте был французом, а не корсиканцем, возможно, он попытался бы "объясниться", выявить в парижской толпе "правого и виноватого".
      Разумеется, все перечисленные выше исторические ситуации имели глубокое своеобразие и существенно различные последствия. Но единая закономерность все же просматривается. Острое и как бы неразрешимое столкновение тех или иных сил внутри страны, внутри нации - сил, каждая из которых отрицает право остальных на власть, - неизбежно выдвигает на первый план чужеродные силы и идеи, приводит к приглашению каких-либо "варягов".
      В определенном отношении обилие евреев в тогдашней российской власти следует рассматривать с этой самой точки зрения. В западных областях России, где евреи жили издавна и составляли значительную или вообще преобладающую часть городского населения, их едва ли воспринимали как иностранцев. Очень характерно, например, что в Новороссии1 они принимали самое активное участие в, казалось бы, чисто крестьянском движении махновцев (известно около десятка евреев, игравших в стане Махно руководящие роли), а в близкой по своему духу к махновщине тамбовской ан-тоновщине присутствие евреев едва ли можно обнаружить - и неслучайно. На большей части огромного российского пространства они действовали (вспомним процитированное выше признание М. Хейфица) и потому воспринимались русскими людьми в той или иной степени - как "чужаки".
      В этом, между прочим, нерв содержания романа Александра Фадеева "Разгром". На первой же странице романа есть емкий эпитет "нездешние2 глаза Левинсона". Эти глаза "надоели" ординарцу командира - шахтеру Морозке: "Жулик, - подумал ординарец, обидчиво хлопая веками, и тут же привычно обобщил: - Все жиды жулики"3 [54, с. 3].
      Итак, с одной стороны, - "романтически" окрашенные "нездешние глаза", а с другой - "жулик-жид". Автор "Разгрома" ни в коей мере не был склонен к неприязни к евреям, и в словах "привычно* обобщил" ясно выражено, что дело идет о предрассудке непросвещенного сознания. Однако вскоре, в сцене встречи с местными крестьянами, Левинсон предстает, в сущности, как "жулик": он потребовал "принять резолюцию", согласно которой бойцы отряда должны будут "помогать" крестьянам в хозяйстве: "Ле-винсон сказал это так убедительно, будто сам верил, что хоть кто-нибудь станет помогать хозяевам.
      - Да мы того не требуем! - крикнул кто-то из мужиков. Левинсон подумал: "Клюнуло"." [54, с. 32].
      Так же обстоит дело и в отношениях с самим левинсоновским отрядом: "Всем своим видом Левинсон как бы показывал людям, что он прекрасно понимает, отчего все происходит и куда ведет. и он, Левинсон, давно уже имеет точный, безошибочный план спасения" [54, с. 32]. И в другом месте о том же Морозке сказано: ".он старался убедить себя, что Левинсон величайший жулик. Тем не менее он тоже был уверен, что командир "все видит насквозь"." (между прочим, "противоречие" между этими двумя убеждениями Морозки, в сущности, весьма относительное). Но все это,
      в конечном счете, основывалось на первой же "характеристике" Левинсона - на его "нездешних глазах", и сам Левинсон, как выясняется далее, "знал, что о нем думают именно как о человеке "особой породы"…" [54, с. 52].
      В "Разгроме" достаточно много персонажей, но совершенно очевидно: ни один из них не мог бы стать таким общепризнанным (несмотря даже на критическое отношение, на обвинения типа "жулик" и т. п.) командиром, как Левинсон: "Левинсон был выбран командиром. каждому казалось, что самой отличительной его чертой является именно то, что он командует" [54, с. 34]; его "все знали … как Левинсона\ как человека, всегда идущего во главе" [54, с. 108].
      Я здесь никак не оцениваю это воссозданное писателем, кстати, самым активным образом участвовавшим в революции, - положение вещей. Речь лишь о том, что главенство "нездешнего" человека, которое на первый взгляд может быть воспринято как некое неправильное, несообразное явление, в действительности предстает - разумеется, в тогдашних условиях всеобщей смуты и безвластия - вполне возможным2.
      Увы, подавляющее большинство людей, стремящихся понять события 1917-го и последующих годов, рассуждают в рамках по-прежнему господствующей в нашей стране политизированной системы мышления. Им кажется, они отбросили эту систему прочь - дерзают же они "отрицать" революцию и социализм, в самой "решительной" форме задавать вопрос, оправдана ли хоть в какой-то степени та страшная цена, которой оплачивался переход к новому строю, и т. д. Но все это, как говорится, "мелко плавает". Великую - пусть и чудовищную в своем величии - революцию невозможно понять в русле сугубо политического мышления. Ответ надо искать в самых глубинах человеческого бытия. С этим, по всей вероятности, согласился бы даже такой политик до мозга костей, как Ленин. Ведь именно он писал, что "революцию следует сравнивать с актом родов", превращающим "женщину в измученный, истерзанный, обезумевший от боли, окровавленный, полумертвый кусок мяса. ‹…› Трудные акты родов увеличивают опасность смертельной болезни или смертельного исхода во много раз" [29, с. 476-477].
      Здесь дано не собственно политическое, а бытийственное сравнение. История неопровержимо свидетельствует, что смертельно опасными были переходы и к рабовладельческому строю, и от рабовладельчества - к феодализму, а от феодализма - к капитализму… И только те, кто не читал ничего, кроме пропагандистских книжек, воображают, будто это представление о смене общественных формаций - некая "марксистская идея".
      Вера в возможность создания "земного рая" возникла, пожалуй, не позднее веры в загробный рай. По сути, именно она и есть стержень и основа революционного сознания, способного оправдать любые насилия и вообще любые жертвы. Во времена Великой Французской революции виднейший ее деятель - Марат - требовал выдать на расправу революционному народу "20 тысяч голов", дабы обеспечить свободу и счастье оставшимся в живых французам (на самом деле во имя "земного рая" пришлось уничтожить четыре млн. человек) [24]. Его последователь - один из партийных вождей большевистской революции - Г. Е. Зиновьев в 1918 году предложил более "высокую" цену [13] - десять млн. человек (жертв, естественно, оказалось почти в два с половиной раза больше). Всех перещеголял Мао Цзэдун, заявивший о готовности положить в борьбе с "проклятым империализмом" триста млн. своих соплеменников - дескать, ничего страшного не произойдет, даже если в живых останется и треть китайцев [34]. Вот истинная суть сознания революции. Но абсолютно несостоятельны те идеологи, которые приписывают это сознание исключительно России и пытаются представить революционную трагедию как нечто позорное и чуть ли не унижающее нашу страну. Во-первых, революция - мировой феномен. Она может случиться в любой стране,
      16*
      ибо рождение нового, как и отмирание старого, для человеческого бытия - всегда неизбежность - и неизбежность нередко предельно трагическая, если в обществе есть достаточно большие, сорганизованные группы людей, страстно стремящихся заменить существующий строй новым. А во-вторых, и с религиозной, и с философской точки зрения, трагедия отнюдь не принадлежит к сфере низменного и постыдного. Более того, трагедия есть свидетельство избранности.
      Словом, можно скорбеть о России, которую постигла революция, но только низменный взгляд видит в этом унижение своего Отечества.
      Сейчас многие говорят: а стоило ли вообще затевать революцию? Но вопрос этот, прошу прощения, совершенно детский. Более важным, более насущным сегодня представляется другое: как и ради чего совершались революции, или, скажем более обобщенно, коренные перевороты 1917-го и последующих годов; ибо без глубокого осмысления прошлого не понять настоящего и, следовательно, того, в каком направлении мы можем и должны двигаться, чтобы страна обрела достойное будущее.
      Основные политические партии, действовавшие на политической арене 1917 г. - кадеты и примыкавшие к ним "прогрессисты", эсеры, меньшевики и большевики, - были (несмотря на все их различия), по сути дела, западническими. Правда, кадеты и "прогрессисты" брали за образец Запад как таковой, употребляя традиционное определение "буржуазный", эсеры и меньшевики - западную "социал-демократию", а большевики, и это парадоксально, возлагали надежды на будущий Запад, в котором-де окрепнут и победят радикально-марксистские партии.
      Но пойдем по порядку. Решающую роль в Февральском перевороте сыграли именно кадеты и примыкающие к ним "прогрессисты", образовавшие первое новое правительство. В обстоятельном исследовании Н. Г. Думовой "Кадетская партия в период Первой мировой войны и Февральской революции" показано, что эта партия "рассчитывала осуществить свою идею "вес-тернизации" России" (то есть превращения ее в подобие Запада), но что даже западные историки признают ныне непригодность этой программы для развития России. "В русских условиях,- цитирует Н. Думова американского историка Т. фон Лауэ, - западный образец неприменим". К тому же выводу пришел и английский историк Э. Карр: "Капитализм западного типа. не мог развиваться на русской почве. Тем самым политика Ленина явилась единственно приемлемой для России." [21, с. 134].
      Последнее суждение, хотя оно принадлежит действительно серьезному английскому историку, все же неточно. Во-первых, кадетское правительство было отрешено от власти уже в начале июля 1917 г. - и вовсе не партией Ленина, а эсерами и меньшевиками во главе с Керенским. (Большевики к тому времени еще не играли существенной роли в политике; так, возглавленная ими 4 июля антиправительственная демонстрация была быстро разогнана, а сам Ленин вынужден был надолго уйти в подполье).
      Причина указанной неточности историка в том, что антисоветская и равно советская историография, искажая реальность, приписывали весь ход событий после Февральского переворота воле большевиков. Антисоветские историки стремились тем самым обвинить большевиков в срыве "плодотворного развития России", якобы начавшегося с приходом к власти кадетов, а советские - преувеличить роль партии Ленина (ради этого утверждалось даже, будто большевики играли существеннейшую роль уже и в феврале, то есть в свержении монархии, хотя на самом деле их роль тогда была совершенно незначительной).
      Во-вторых, нет оснований считать, что политика Ленина явилась "приемлемой для России". В течение пяти лет - до утверждения нэпа (новой экономической политики), которая, по определению самого Ленина, была "отступлением" от предшествующей большевистской политики [30, с. 158], продолжались мощные бунты и восстания; правда, они начинались еще при власти Керенского и к октябрю 1917 г. охватывали, как точно подсчитано, более 90% российских уездов, а к тому же солдаты Временного правительства нередко отказывались их подавлять [23, с. 119].
      Переделка России по образцам западной демократии была заведомо утопическим предприятием, и к октябрю власть Керенского потеряла всякую
      силу, в результате чего страна погрузилась в хаос - на фоне продолжения военных действий против Германии.
      Захватив власть, большевики стали создавать такой диктаторский режим, в сравнении с которым предшествующее самодержавие было поистине либеральной (в изначальном смысле этого термина) властью. Но в пору революции любая власть не может не быть жестокой, даже предельно жестокой. И стремление пойти на смерть ради защиты одной жестокой власти от другой в какой-то момент становится сомнительным делом, что столь ярко воплощено, например, в метаниях шолоховского Григория Мелехова.
      Нельзя не сказать и о том, что сегодня едва ли не господствует стремление преподносить подавление народных восстаний большевистской властью как расправу всесильных палачей над беспомощными и ни в чем не повинными жертвами. Плохо не только то, что подобная картина не соответствует действительности - хуже и гораздо хуже другое: при подобном истолковании, в сущности, принижается и обессмысливается вся история России эпохи революции. Ибо коллизия "палачи и жертвы", конечно, крайне прискорбная, но отнюдь не трагическая. Подлинная трагедия (как в истории, так и в искусстве) есть смертельное противоборство таких сил, каждая из которых по-своему виновна и по-своему права. Нетрудно предвидеть, что это утверждение, в связи с распространенным мнением, согласно которому сама идея социализма-коммунизма, исповедуемая большевиками, была "пересажена" с Запада и полностью чужда России (и, значит, ни о какой "правоте" большевистской власти не может быть и речи), вызовет у многих людей негодующий протест. Однако все обстоит сложнее. Идея социализма-коммунизма и определенные опыты практического ее осуществления характерны для всей истории человечества, начиная с древнейших цивилизаций Европы, Азии, Африки и Америки (еще до открытия последней европейцами)1. И едва ли есть основания утверждать, что мысль, лежащая в основе социализма-коммунизма, вообще была чужда России. Многие виднейшие русские идеологи, начиная с середины XIX в., так или иначе предрекали, что Россия пойдет именно по социалистическому пути, хотя подчас вовсе не считали его благодатным. Так, основоположник новой русской философии Чаадаев, которого, кстати сказать, совершенно необоснованно зачисляют в западники, уже незадолго до своей кончины, в 1852 году, ставил вопрос: "Что можно противупоста-вить грозному шествию идеи века, каким бы именем ее ни назвали: социализм, демагогия?". И отвечал: "Странное дело! В конце концов признали справедливым возмущение против привилегий рождения; хотя происхождение - в конце концов - закон природы. между тем все еще находят несправедливым возмущение против наглых притязаний капитала, в тысячу раз более стеснительных и грубых, нежели когда-либо были притязания происхождения" [61, с. 260, 262]. И многозначительно чаадаевское предвидение: "Социализм победит не потому, что он прав, а потому, что не правы его противники" [60, с. 213].
      Герцен, ставя вопрос о взаимоотношении своего "лагеря" со славянофильством, недвусмысленно писал в 1850 г.: ".Социализм, который так решительно, так глубоко разделяет Европу на два враждебных лагеря, - разве не признан он славянофилами так же, как нами? Это мост, на котором мы можем подать друг другу руку" [16, с. 497]. "Мост" вообще-то был шатким.
      Ясно, что социализм-коммунизм, ставший реальностью России после 1917 г., несовместим ни с идеалами Белинского - Герцена, ни с учением славянофилов, ни, тем более, с заветами Сергия Радонежского, о которых писал продолжатель "славянофильства" Павел Флоренский: "Идея общежития как совместного жития в полной любви, единомыслии и экономическом единстве - назовется ли она по-гречески киновией или по латыни коммунизмом, - всегда столь близкая русской душе и сияющая в ней как вожделеннейшая заповедь жизни, была водружена и воплощена в Троице-Сергиевой лавре преподобным Сергием и распространялась отсюда, от Дома Троицы."2.
      Это убедительно, с опорой на многочисленные и многообразные исторические факты, показано в труде Игоря Шафаревича "Социализм как явление мировой истории" [62]. Цитируется по: [42, с. 381].
      Русская мысль не только предвидела, что впереди социализм, но и сумела с поражающей верностью угадать его реальную суть и характер. Вглядываясь в грядущее, Константин Леонтьев утверждал в 1880 г., что "тот слишком подвижный строй", к которому привел "эгалитарный и эмансипационный прогресс XIX века, должен привести или к всеобщей катастрофе", или же к обществу, основанному "на совершенно новых и вовсе уже не либеральных, а напротив того, крайне стеснительных и принудительных началах. Быть может, явится рабство своего рода, рабство в новой форме, вероятно, в виде жесточайшего подчинения лиц мелким и крупным общинам, а общин - государству" [32, с. 179-180]. Стоит отметить, что один из крупнейших представителей западноевропейской историософии ХХ в., Арнольд Тойнби, через 90 лет после Леонтьева пришел к тому же выводу1.
      И, надо прямо сказать, в 1917 г. Россия в точном смысле слова выбрала (всецело свободно выбрала) социализм: почти 85% голосов на выборах в Учредительное собрание получили партии, выступавшие против частной собственности на основные "средства производства", прежде всего на землю - то есть социалистические партии [43, с. 62, 416-425]. Мне, конечно, возразят, что у власти оказались не социалистические партии вообще, а совершившие насильственный переворот большевики. Но совершенно ясно, если бы большевики и левые эсеры не решились или не смогли бы 5 (18) января 1918 г. разогнать Учредительное собрание, то преобладавшие в нем правые эсеры, обретя власть над Россией, вынуждены были бы отказаться от декларируемого ими демократизма.
      После разрушения веками существовавшего государства народ явно не хотел признавать никакой власти.
      Не случайно Л. Троцкий возмущался тем, что "наши революционные поэты почти сплошь возвращаются вспять к Пугачеву и Разину! Василий Каменский поэт Разина, а Есенин - Пугачева. Плохо и преступно то, что иначе они не умеют подойти к нынешней революции, растворяя ее тем самым в слепом мятеже, в стихийном восстании. Но ведь что же такое наша революция2, если не бешеное восстание против стихийного бессмысленного, против то есть мужицкого корня старой русской истории, против бесцельности ее (нетелеологичности)… во имя сознательного, целесообразного, волевого и динамического начала жизни" [50, с. 91-92].
      Троцкий полагал, что "русский бунт" по своей сути направлен против той революции, одним из "самых выдающихся вождей" - по определению Ленина [31, с. 345] - которой он был и которую он счел уместным охарактеризовать как "бешеное (!) восстание" против этого самого беспредельного и (по ироническому определению Троцкого) "святого" русского бунта, - "восстание, преследующее цель "утверждения власти" [50, с. 92].
      Но вместе с тем нельзя не видеть, что Троцкий и его сподвижники смогли оказаться у власти именно благодаря этому русскому бунту. Большевики ведь, в сущности, не захватили, не завоевали, но лишь подняли выпавшую из рук их предшественников власть. Во время Октябрьского переворота почти не было человеческих жертв, хотя вроде бы свершился "решительный бой". Но затем жертвы стали исчисляться миллионами, ибо большевикам пришлось в полном смысле слова "бешено" бороться за удержание и упрочение власти.
      Советская историография долгое время внедряла в русское сознание точку зрения, что народное бунтарство между Февралем и Октябрем было-де борьбой за социализм-коммунизм против буржуазной власти, а мятежи после Октября - делом "кулаков" и других "буржуазных элементов". Антисоветская - наоборот - выдвинула концепцию всенародной борьбы против социализма-коммунизма в послеоктябрьское время. Наиболее полно последняя разработана эмигрантским историком и демографом М. С. Бернштамом [7]. И та, и другая точки зрения едва ли верны. Здесь стоит процитировать суждение очень влиятельного и осведомленного послефевральского деятеля В. Станкевича3. В своих мемуарах, изданных в 1920 г. в Берлине, он писал,
      Смотреть: [43].
      То есть революция, которой руководит Троцкий. Курсив мой.
      Станкевич В. Б. (1884-1969) - юрист и журналист, офицер, ближайший соратник Керенского, комиссар Временного правительства (прим. публ.).
      что после Февраля масса вообще никем не руководилась, жила по законам, не укладывающимся ни в одну идеологию или какую-то организацию: "Не политическая мысль, не революционный лозунг, не заговор и не бунт (Станкевич явно счел даже это слово слишком "узким" для обозначения того, что происходило. - В. К.), а стихийное движение, сразу испепелившее всю старую власть без остатка: и в городах, и в провинции, и полицейскую, и военную, и власть самоуправлений. Неизвестное, таинственное и иррациональное, коренящееся в скованном виде в народных глубинах, вдруг засверкало штыками, загремело выстрелами, загудело, заволновалось серыми толпами на улицах" [45, с. 239].
      Советская историография пыталась доказать, что это "стихийное движение" было по своей сути "классовым" и вскоре пошло-де за большевиками. М. С. Бернштам, напротив, настаивает на том, что после Октября народное движение было всецело направлено против социализма-коммунизма - то есть, подобно ортодоксальным советским историкам, предложил "классовое" или, во всяком случае, политическое толкование "русского бунта" - как антикоммунистического. Иван Бунин, непосредственно наблюдавший "русский бунт", словно предвидя появление в будущем подобных сочинений, записал в своем дневнике 5 мая 1919 г.: "Мужики. на десятки верст разрушают железную дорогу. Плохо верю в их "идейность". Вероятно, впоследствии это будет рассматриваться как "борьба народа с большевиками". Но дело заключается. в охоте к разбойничьей, вольной жизни, которой снова охвачены теперь сотни тысяч" [8, с. 132].
      Выше я определил кадетскую и меньшевистско-эсеровскую программы перестройки России как чисто утопические; ныне же множество авторов называют реализованной утопией СССР, странно не замечая, что слово "утопия" обозначает феномен, которого нет и не может быть на земле, а ведь СССР в течение нескольких десятилетий являл собой одну из великих держав мира!..
      Действительно утопической, подобно кадетской и эсеро-меньше-вистской, была первоначальная большевистская программа, основывавшаяся на том, что в близком будущем свершится мировая или хотя бы общеевропейская пролетарская революция; большевики в массе своей рассматривали себя как "передовой отряд" такой революции, который обретет прочное положение только после ее победы. И "отступление" в форме нэпа стало неизбежным после осознания утопичности победы мирового пролетариата.
      Ко второй половине 1920-х гг. был утвержден курс на "социализм в одной стране", а в середине 1930-х начался поворот к патриотизму (хотя еще не столь давно слово "патриот" означало врага революции). Об этих кардинальных изменениях политически-идеологического курса нынешние "либералы" говорят как о выражении личной воли Сталина. В действительности до 1934 года нет и намека на приверженность Сталина собственно русской (а не только революционной) теме. В докладе на XVI съезде партии он посвятил целый раздел разоблачению "уклона к великорусскому шовинизму" [44, с. 370-373]. А позднее, 5 февраля 1931 года, Сталин, в котором сегодня многие готовы видеть прирожденного патриота, на страницах газеты "Правда" публикует прямо-таки удивительное рассуждение: "История старой России состояла… в том, что ее непрерывно били… Били монгольские ханы. Били турецкие беи. Били шведские феодалы. Били польско-литовские паны" и т. д. Впрочем Иосиф Виссарионович в данном случае присоединился к господствующей фальсификации "истории старой России". И, лишь осознав, что назревающая Великая Отечественная будет по существу не войной фашизма против большевизма, не войной классов, а национальной, "великий вождь и учитель всех народов" стал думать о "мобилизации" именно России, а не большевизма.
      Кстати, тезис о построении социализма в одной стране первым выдвинул и обосновал вовсе не Сталин, а его будущий противник Бухарин [9; 10], и эта смена курса, как позднейшее "воскрешение" патриотизма, были порождены ходом самой истории - мучительным, трудным, о чем свидетельствуют трагические судьбы П. Флоренского, П. Васильева, Н. Клюева, О. Мандельштама, С. Клычкова, открыто называвшего вла
      стную верхушку "узурпатором русского народа"1, но неизбежным. Как писал М. С. Агурский, не боявшийся острых проблем, с первых же послереволюционных лет "на большевистскую партию оказывалось массивное давление господствующей национальной среды. Оно ощущалось внутри партии и вне, внутри страны и за ее пределами… Оно ощущалось во всех областях жизни: политической, экономической, культурной… Сопротивление этому всеохватывающему давлению грозило потерей власти… надо было, не идя на существенные уступки, создать ви-димость2 того, что режим удовлетворяет исконным национальным интересам русских" [2, с. 197].
      Естественно, поддерживать такую "видимость" с каждым годом становилось сложней и сложней. И во второй половине 1930-х гг. большевики левацкого толка с полным основанием говорили об определенной реставрации в стране дореволюционных порядков и даже совершенной Сталиным контрреволюции3, которую в книге "Преданная революция" Троцкий конкретизировал такими фактами из жизни тогдашнего СССР: "…вчерашние классовые враги успешно ассимилируются советским обществом… Недаром же правительство приступило к отмене ограничений, связанных с социальным происхождением!" [51, с. 94, 95].
      Сегодня мало кто знает, что "ограничения" , на которые сетовал Троцкий, были чрезвычайно значительными: например, в высшие учебные заведения принимались исключительно "представители пролетариата и беднейшего крестьянства". Отказ от подобных "ограничений" возмущал Троцкого, хотя сам он вырос в весьма богатой семье. Резко - и с явными преувеличениями - отзывался Троцкий и о другом "новшестве" в жизни страны: "По размаху неравенства в оплате труда СССР не только догнал, но и далеко перегнал капиталистические страны!.. трактористы, комбайнеры и пр., т. е. уже заведомая аристократия, имеют собственных коров и свиней… государство оказалось вынуждено пойти на очень большие уступки собственническим и индивидуалистическим тенденциям деревни… " [51, с. 106-107, 109-110].
      Но особое негодование Троцкого вызвал курс на возрождение семьи: "Революция сделала героическую попытку разрушить так называемый "семейный очаг"… Назад, к семейному очагу!.. Трудно измерить глазом размах отступления!.. Тупые и черствые предрассудки малокультурного мещанства возрождены под именем новой морали" [51, с. 121, 122].
      "Когда жива еще была надежда сосредоточить воспитание новых поколений в руках государства,- продолжал Троцкий,- власть не только не заботилась о поддержании авторитета "старших", в частности, отца с матерью, но, наоборот, стремилась как можно больше отделить детей от семьи… Ныне и в этой немаловажной области произошел крутой поворот: наряду с седьмой4, пятая заповедь5 полностью восстановлена в правах… Забота об авторитете старших повела уже, впрочем, к изменению политики в отношении религии… штурм небес, как и штурм семьи, приостановлен… " [51, с. 127-129].
      Интересно, что примерно так же, но с прямо противоположной оценкой определял происходившие в СССР изменения идейный противник Троцкого - Георгий Федотов:
      "Это настоящая контрреволюция, проводимая сверху. Так как она не затрагивает основ ни политического, ни социального строя, то ее можно назвать бытовой контрреволюцией. Бытовой и вместе с тем духовной, идеологической. ‹… › Право беспартийно дышать и говорить, не клянясь Марксом, право юношей на любовь и девушек на семью, право родителей на детей и на приличную школу, право всех на "веселую жизнь", на елку и
      Смотреть подробней об этом в: [28, с. 41, 343]. Курсив мой.
      Так, один из руководящих работников ОГПУ-НКВД Александр Орлов, ставший в 1938 г. "невозвращенцем", писал в своих мемуарах, что, начиная с 1934 г., "старые большевики" приходили к убеждению, что "Сталин изменил делу революции. С горечью следили эти люди за торжествующей реакцией, уничтожающей одно завоевание революции за другим" [35, 46-49].
      Седьмая заповедь - т. е. заповедь о грехе прелюбодеяния. Пятая заповедь - заповедь о почитании отца и матери.
      на какой-то минимум обряда - старого обряда, украшавшего жизнь1,- означает для России восстание из мертвых" [57, с. 83-84].
      И далее: "Взамен марксистского обществоведения восстанавливается история. В трактовке истории или литературы объявлена борьба экономическим схемам, сводившим на нет культурное своеобразие явлений. ‹… › Можно было бы спросить себя, почему, если марксизм в России приказал долго жить, не уберут его полинявших декораций. Почему на каждом шагу, изменяя ему и даже издеваясь над ним, ханжески бормочут старые формулы? Но всякая власть нуждается в известной идеологии" [51, с. 87, 90]. И удивительное по своей прозорливости предупреждение: "Отрекаться от своей собственной революционной генеалогии - было бы безрассудно" [51, с. 90].
      Нельзя, однако, не задуматься о самом этом слове "контрреволюция". В устах Троцкого оно имело что ни на есть "страшный", обличительный смысл, тогда как Федотова оно ничуть не пугало. К сожалению, до сих пор в массовом сознании "контрреволюция" воспринимается скорее "по-троцкистски", чем "по-федотовски", хотя в истории нет ничего страшнее именно революций - глобальных катастроф, неотвратимо ведущих к бесчисленным жертвам и беспримерным разрушениям. Во всяком случае, число жертв российской "контрреволюции" 30-х гг. несопоставимо с результатами революции 1917 г. и даже 1929-1933 гг.: в 1934-1939 гг. погибло в 30 раз (!) меньше людей, чем в 1918-1922 гг.2.
      Правда, здесь перед нами встает нелегкий и, так сказать, щекотливый вопрос о личной роли Сталина в так называемой "второй революции" - в трагедии коллективизации. Антисталинисты целиком возлагают вину на вождя, а сталинисты (число коих в последнее время заметно растет) либо стараются замолчать неприятную для них тему, либо выдвигают в качестве главных виновников трагедии других тогдашних деятелей. Но ясно, попытки "обелить" Сталина несостоятельны: даже если наиболее беспощадные акции того времени осуществлялись под непосредственным руководством других лиц, ответственность все же лежит на Сталине, ибо лица эти оказались на своих постах с его ведома и не без его воли.
      Впрочем, в "Преданной революции" Троцкий, ставя вопрос, почему в партийной борьбе за власть победил Сталин, отвечал так: "…каждая революция до сих пор вызывала после себя реакцию и даже контрреволюцию, которая, правда, никогда не отбрасывала нацию назад, к исходному пункту… Аксиоматическое утверждение советской литературы, будто законы буржуазных революций "неприменимы" к пролетарской, лишено всякого научного содержания" [51, с. 76, 77]. То есть, и по Троцкому, суть дела заключалась не в реализации некой индивидуальной идеологии и политики вождя (напомню, подлинным автором коллективизации был все-таки не Сталин, а видный экономист, будущий академик и лауреат Ленинской премии Василий Сергеевич Немчинов), а в закономерном ходе истории после любой революции с ее атмосферой фанатической беспощадности, подозрительности и тотальной слежки друг за другом - вплоть до самоистребления.
      Обычно в выражении "историю делают люди" видят отрицание фатализма, но, пожалуй, не менее и даже более существенно другое: историю делают люди, которые налицо в данный период.
      Вместе с тем понятно и по-своему оправдано восприятие всего происходившего в 1930-х гг. под знаком имени Сталина - ведь порожденные объективно-историческим ходом вещей "повороты" так или иначе санкционировались генсеком. И есть прямой смысл проследить, как санкционированные им "повороты" отражали народное самосознание и - соответственно - представления о вожде в произведениях русской культуры, к примеру, в творчестве уже упоминавшегося здесь Осипа Мандельштама.
      Известно, что Осип Эмильевич Мандельштам поистине благоговейно воспринимал русскую культуру и, шире, русское бытие. Еще в 1914 г. поэт, вслед за Чаадаевым, утверждал, что России присуща "нравственная свобода, свобода выбора" - "дар русской земли, лучший цветок, ею взращенный", равноценный "всему, что создал Запад в области материальной
      В 1935 г. партийное руководство страны разрешило украшать новогодние - бывшие "рождественские" - елки. Более подробно об этом в: [27].
      культуры"1. Притом в основе этой свободы и, соответственно, величия русской культуры лежит, по определению Мандельштама, "углубленное понимание народности как высшего расцвета личности" [33, т. II, с. 155-156].
      После 1917 г. Мандельштаму казалось, что ценимая им превыше всего народная основа России не подвергнется жестокому давлению. Очевидно, именно поэтому он, в отличие от Бунина или Зинаиды Гиппиус, встретил Октябрьскую революцию если не восторженно, то достаточно спокойно. Поэт вступил в острейший конфликт с властью только во время коллективизации, которую воспринял как разрушение главнейших основ русского бытия, всеобщую космическую катастрофу, сокрушившую и народ, и природу, что нашло свое воплощение в ряде его стихотворений 1933 г., в том числе в знаменитом антисталинском памфлете "Мы живем, под собою не чуя страны…", за который он поплатился ссылкой в Воронеж.
      Но вот что знаменательно: поэт, написавший предельно резкие стихи о Сталине в 1933-м, через три с небольшим года создает о том же Сталине восторженную оду "Когда б я уголь взял для высшей похвалы…".
      Люди, пытающиеся представить Мандельштама ярым противником советской власти чуть ли ни с момента разгона Учредительного собрания, интерпретируют этот факт в общем-то трояко. "Ода" рассматривается ими в качестве: а) попытки, как известно, тщетной, спастись от новых репрессий; б) результата прискорбнейшего самообольщения поэта; в)псевдопа-негирика, в действительности якобы иронического.
      Но тщательно работающий филолог М. Л. Гаспаров в обстоятельном исследовании "О. Мандельштам. Гражданская лирика 1937 года", прослеживая движение поэта от "Стансов" 1935 г. ("Я не хочу средь юношей тепличных…") до "Стансов" 1937 г. ("Необходимо сердцу биться…"), где, как и в "Оде", воспет Сталин, со всей основательностью доказал: во-первых, что "ни приспособленчества, ни насилия над собой в этом движении нет" [15, с. 66]; во-вторых, теснейшую связь "Оды" "со всеми без исключения стихами, написанными во второй половине и феврале 1937 года, а через них - как с предшествующими и последующими циклами, так и со всем творчеством Мандельштама" [15, с. 111-112].
      Словом, "приятие" Сталина органически выросло из творческого развития поэта. В "Стансах" 1935 г. он писал:
      …как в колхоз идет единоличник, Я в мир вхожу…
      Не столь давно, в ноябре 1933 г., поэт говорил о коллективизации как о вселенской катастрофе, а тут очевидно определенное примирение с "колхозной" Россией. В связи с этим следует сказать об одном не вполне точном суждении М. Л. Гаспарова. По его мнению, в процитированных выше строках поэт выразил "попытку "войти в мир", "как в колхоз идет единоличник… " А если "мир", "люди"… едины в преклонении перед Сталиным, - то слиться с ними и в этом" [15, с. 88].
      Суждение исследователя, увы, можно понять в том смысле, что поэт изменил свое отношение к Сталину не благодаря тем изменениям в бытии страны, которые он видел и осознавал, а в результате бездумного присоединения к всеобщему культу или лукавства поэта. Но ведь Осип Мандельштам еще в 1933 г. безоговорочно выразил свое отношение к трагедии коллективизации и, соответственно, вождю. Кто-либо, вероятно, скажет, что Мандельштам крайне идеализировал увиденную им жизнь. Однако, в сравнении с началом 1930-х, жизнь деревни, как подтверждают действительные, а не выдуманные факты, бесспорно изменилась в лучшую сторону. И, конечно же, поворот в отношении поэта к Сталину (пусть и "неадекватный") был порожден не самодовлеющим стремлением "слиться" (по словам Гаспарова) с многочисленными воспевателями вождя (их было немало и в 1933 г. - в том числе и среди близких Мандельштаму людей: Б. Пастернак, Ю. Тынянов, К. Чуковский,
      И. Эренбург… Но Мандельштам тогда противостоял им), а поворотом в самом бытии страны, в которой созидание шло на смену разрушению.
      Впрочем, М. Л. Гаспаров в другом месте своей книги дает - в сопоставлении с антисталинистским памфлетом 1933 г. - совершенно верное определение исходного смысла мандельштамовской "Оды":
      "В середине "Оды"… соприкасаются… прошлое и будущее - в словах "Он (Сталин. - В. К.) свесился с трибуны, как с горы. В бугры голов. Должник сильнее иска". Площадь, форум с трибуной… это не только площадь демонстраций, но и площадь суда. Иск Сталину предъявляет прошлое за все то зло, что было в революции и после нее (разумеется, включая коллективизацию.- В. К.); Сталин пересилил это светлым настоящим и будущим… Решение на этом суде выносит народ… В памятной эпиграмме против Сталина поэт выступал обвинителем от прошлого - по народному приговору он не прав… " [15, с. 94] - надо думать, "не прав" именно теперь, в 1937-м, когда безмерно трагическое время коллективизации уже стало "прошлым".
      К сожалению, нынешние "либералы" стремления глубже понять ход истории в сталинские времена чаще всего клеймят как попытки реабилитации вождя. Лишь немногие люди этого круга способны подняться над заведомо примитивными представлениями, исходящими из попросту вывернутого наизнанку "сталинизма". Так, поэт Давид Самойлов написал о "повороте", который, как правило, толкуется в качестве чисто личного "злодейства" вождя:
      "Надо быть полным антидетерминистом1, чтобы поверить, что укрепление власти Сталина было единственной исторической целью 37-го года, что он один мощью своего честолюбия, тщеславия, жестокости мог поворачивать русскую историю, куда хотел, и единолично сотворить чудовищный феномен 37-го года. Если весь 37-й год произошел ради Сталина, то нет бога, нет идеального начала истории. Или, вернее, бог - это Сталин, ибо кто еще достигал возможности самолично управлять историей! Какие ж предначертания высшей воли диким образом выполнил Сталин в 1937-м году? ‹…› После якобинской расправы с дворянством, буржуазией, интеллигенцией, после кровавой революции сверху (был страх, но не было жалости), произошедшей в 1930-1932 годах в русской деревне, террор начисто скосил правящий слой 20-30-х годов. ‹… › Тех, кто вершил самосуд, постиг самосуд" [40, с. 344, 443].
      Существенно, что даже либеральный идеолог увидел в драматических событиях 1937 г. смысл возмездия: вот, мол, те люди, которых "скашивают" в 1937-м, ранее, начиная с 1917-го, сами беспощадно "скашивали" других людей, и поэтому получили столь беспощадное наказание.
      Самойловское толкование событий 1937 г. подразумевает, что в истории действует неотвратимый закон, благодаря которому насильники и палачи сами, в конце концов, подвергаются репрессиям и казням. Вообще-то вера в реальность такого закона существует. Но проблема, если вдуматься, гораздо сложнее. Ведь в 1937-м погибли или оказались в заключении многие и многие люди, которых ни в коей мере нельзя отнести к категории "палачей", и уж только это ставит под сомнение "закономерность", каковую вроде бы можно проследить в казнях вчерашних палачей,- не говоря уж о том, что далеко не всех палачей настигло заслуженное возмездие.
      Словом, представление, согласно которому люди, принимавшие участие в массовом терроре периода гражданской войны и затем коллективизации, именно поэтому или, выражаясь попросту, именно "за это" были подвергнуты репрессиям, едва ли может быть обосновано "практически", реально.
      Но есть и другой аспект проблемы: ведь именно те люди, против которых прежде всего и главным образом были направлены репрессии 1937 г., создали в стране "политический климат", закономерно породивший беспощадный террор. Более того, как свидетельствуют многочисленные факты,
      именно этого типа люди - в основном партийцы, комсомольцы - всячески раздували пламя террора, а его противниками были люди, как правило, не причастные к власти.
      Сегодня многие повторяют слова Анны Ахматовой, произнесенные вскоре после смерти Сталина: "Теперь арестанты вернутся, и две России глянут друг другу в глаза: та, что сажала, и та, которую посадили"1.
      Анне Андреевне принадлежит немало метких суждений, но приведенное явно упрощает реальность 1937-го и позднейших годов, когда "две России" сплошь и рядом совмещались в одних и тех же людях. Вот достаточно типичный пример: в 1960 гг. немалой популярностью пользовались сочинения ныне забытого Бориса Дьякова о пережитой им судьбе заключенного, но позднее - по архивным документам - выяснилось, что до того, как его "посадили", будущий литератор Дьяков сам "посадил" десятки людей…
      Думается, в истолковании темы "возмездия" важнее осознать другое: к середине 1930 гг. жизнь страны в целом начала постепенно нормализироваться, и деятели, исповедующие идеологию классового "интернационализма", нацеленные на раздувание "мирового пожара", готовые ради него пожертвовать собственным народом, стали просто ненужными и даже "вредными": они явно не годились, как писал отнюдь не питающий большой любви к нашей родине американский политолог Роберт Такер, - для построения "великого и могучего советского русского государства" [46, с. 494] и тем более не годились для ведения назревающей великой войны, получившей имя "Отечественной" - войны народной, а не классовой. Поэтому массовая замена "правящего слоя" (сверху донизу) в 1937 г. была не только закономерна, но и необходима (как, например, позднее: в 1956-1960-х или 1990-1993 гг.). Страшное "своеобразие" того времени состояло в том, что людей отправляли не на пенсию, а в лагеря или прямо в могилу. И в связи с этим мне бы хотелось в "Памятных записках" Д. Самойлова выделить следующее. Их автор полагает, что драматические события 1937-го предначертала "высшая воля" - то есть как бы воля Бога. Но эту "волю" едва ли уместно осознавать в христианском духе. Речь может идти о языческих или ветхозаветных богах. И именно в этом моменте Д. Самойлов смыкается с теми нынешними прозападнически настроенными "либералами", которые проклинают Сталина не столько за его решения как таковые, сколько за то, что он их, по словам Самойлова, осуществлял "дикими", "чудовищными" методами. Но этим Сталин вряд ли принципиально отличался от своих предшественников - Троцкого, Каменева, Зиновьева, Бухарина и других "выдающихся вождей" русской революции2. Увы, насилие, террор, готовность пойти на любые жертвы ради "великой цели", способность ради нее оправдать любые преступления - порождение не козней каких-либо "злодеев", а всей атмосферы беспощадности, образующейся в условиях революционного катаклизма.
      Но Самойлов, безусловно, прав, говоря о том, что движение истории определяется не замыслами или волеизъявлениями каких-либо лиц (пусть и обладающих громадной властью), а, скажу от себя, сложнейшим и противоречивым воздействием различных общественных сил. В действительности вожди, в конечном счете, только "реагируют" - причем обычно с определенным запозданием - на объективно сложившуюся в стране - и в мире в целом - ситуацию. И несомненно то, что в самом ходе истории есть "высшая воля", смысл которой, правда, трудно выявить, но который значительней всех наших рассуждений об истории. Никто до 1941 г. не мог ясно предвидеть, что страна будет вынуждена вести колоссальную - геополитическую - войну за само свое бытие на планете с мощнейшей военной машиной, вобравшей в себя энергию почти всей Европы. Но вполне уместно сказать, что сама история страны (во всей ее полноте) это предвидела,- иначе и не было бы великой Победы 1945 г.
      В свете вышеизложенного обратимся к поставленной в самом начале этого сочинения проблеме деления идеологов на "патриотов" и "либералов". Как уже было сказано, оно только запутывает и затемняет общественное сознание: в частности, "патриоты" преподносятся в СМИ (средствах массовой информации) как консерваторы или "реакционеры", стремящиеся восстановить ушедший в прошлое СССР, либо даже Российскую империю, а "либералы" - как "прогрессисты", которые, в конечном счете, стремятся повести страну по пути, намеченному западниками Февраля 1917 г., но, мол, из-за тогдашних неблагоприятных обстоятельств быстро прерванному.
      Нельзя не сказать, что идеологи, сопоставляющие Февраль 1917 г. с переворотом рубежа 1991-1992 гг., с поистине странной наивностью закрывают глаза на коренное различие: Февраль вызвал долгую цепь бунтов и восстаний и полномасштабную гражданскую войну, а в 1990-х ничего подобного не было (за исключением глубоко специфичной ситуации в Чечне). Естественные объяснения этого способного удивить и вызвать недоумение различия заключаются в сохранении основ прежней экономики, а также и основ политического строя. Ярчайшее выражение последнего - разгон российского парламента в октябре 1993-го и последующее полное лишение представительной власти реальных полномочий, возвратившее ее, по существу, к тому положению, в каковом находился Верховный Совет СССР. То есть действительного переворота - в отличие от 1917-го - не произошло, и именно поэтому не было ни мощных бунтов, ни гражданской войны.
      Да, Великая Отечественная война закономерно заставила воскресить многое из прошлого России. Но очень многое, и имеющее первостепенную ценность, осталось или полностью забытым, или по меньшей мере тенденциозно искаженным. Так, в творениях русской классической литературы постоянно пытались усматривать прежде всего, и главным образом, "беспощадную критику" дореволюционной России, - невзирая на то, что едва ли в какой другой литературе XIX века имеется такое богатство истинно прекрасных образов людей и самого бытия.
      Но гораздо существенней другое. Революция целиком и полностью отвергла отечественную философскую мысль (о религиозной - уж и говорить не приходится), - исключая тех ее представителей, которые подвергали российское бытие критике и так или иначе "готовили" революцию (декабристы, Белинский, Чернышевский и другие). Наиболее глубокие мыслители, раскрывавшие истинный смысл отечественной истории и культуры - Иван Киреевский, Аполлон Григорьев, Николай Данилевский, Константин Леонтьев, Николай Страхов, Владимир Соловьев и многие другие, - долгое время находились в полном забвении, а люди, развивавшие их традиции, были либо погублены (Флоренский, Чаянов, Кондратьев), либо высланы из страны, либо сами эмигрировали (Карсавин, Бердяев, Франк, С. Булгаков, П. Сорокин), либо подвергались гонениям и почти не имели возможности публиковать свои сочинения (М. Бахтин, А. Лосев).
      И это, конечно, только одна сторона дела. Революция разрушила то, без чего вообще невозможен подлинный патриотизм. Она отвергла не только самосознание России, но и то ее бытие, которым и было порождено это самосознание. В хрущевское время с его "левизной" разрыв с дореволюционным прошлым только усилился. Если в годы Второй мировой войны и некоторое время после нее предпринимались те или иные попытки для преодоления разрыва с многовековой историей страны, то образование - в результате Победы - "соцлагеря" востребовало отброшенную Сталиным во второй половине 1930-х гг. идеологию классового "интернационализма". Страна жила так, будто она в самом деле "родом из Октября", а ее молодежь - "дети XX съезда". И это вело - и привело - к самому тяжкому итогу. Обещанный "земной рай" - коммунизм - отодвигался в неопределенное будущее, а разочарование в том, чем жили и во что верили, постепенно нарастало и нарастало. В результате масса людей поверила крикливым "идеологам", утверждавшим, что Россия, дескать, не принадлежит к странам "нормальным", "цивилизованным", "культурным" и т. п., и началась волна поистине патологического низкопоклонства перед Западом, у которого мы, мол, должны учиться с нуля
      жить и мыслить1. Короче, то, что происходит сейчас, назревало давно, хотя и подспудно. Тем не менее необходимо со всей определенностью сказать: 75 лет - жизнь трех поколений - невозможно выбросить из истории, объявив их "черной дырой". И те, кто усматривает цель в возврате в дореволюционное прошлое, не более правы, чем те, кто считает своего рода началом истории 1917 г. Истинная цель заключается в том, чтобы срастить времена.
      Правда, в нынешней России вроде бы строят капитализм. Однако тот "капитализм", который процветает сейчас в стране (даже многие из поборников рыночной демократии определяют его как в огромной степени криминальный, паразитический, то есть занятый перераспределением и проживанием накопленных при советском строе запасов), - это вовсе не капитализм в западном значении слова, а легализованная теневая экономика, существовавшая еще и при Сталине и тем более при Брежневе, когда было множество уголовных дел о фактически находившихся в частной собственности предприятиях с так называемой "левой продукцией" - хотя, разумеется, масштабы подобного рода явлений были тогда неизмеримо менее значительными, чем теперь.
      Теневая экономика в тех или иных формах существует во всем мире, но в развитых странах она отнюдь не принадлежит к рыночной демократии. И есть все основания утверждать, что социалистическая экономика, так или иначе соблюдавшая общепринятые правовые нормы, была все-таки ближе к капиталистической, нежели очень значительная часть нынешней российской экономики, "деятелям" которой уже не раз запрещали въезд в страны Запада или даже арестовывали в этих странах.
      Правда, в нынешней РФ в той или иной степени наличествует свобода слова, но слово это никогда не переходит в дело и к тому же вызывает серьезный интерес у весьма небольшой части населения страны - у идеологически активных "патриотов" и "либералов".
      Что касается последних, их стремление делать страну по западному образцу после семидесятилетней эпохи социализма ныне более утопично, чем в Феврале 1917 г. В высшей степени показательно то, что оказавшиеся у власти "либералы", имея крайне поверхностные представления о "рыночной демократии", постоянно прибегают к поучениям и рецептам западных "советников", причем особенно показательно, что часть самих этих советников уже убедилась в тщетности попыток переделать Россию в подобие Запада (так, один из главных советников, Дж. Сакс из США, еще в 1998 г. справедливо констатировал, что у реформируемой России при ближайшем рассмотрении "оказалась другая анатомия" - другая, понятно, чем в странах Запада, и, следовательно, сделать ее подобием последнего никак не возможно).
      Словом, деятели, которые много лет находятся у власти и уверяют, что они создают в России рыночную демократию западного типа, ни в коей мере не создали (да и не могли создать) нечто подобное, и их нельзя именовать "демократами" в истинном значении этого слова, хотя среди них наверняка есть люди, искренне любящие свою родину.
      Говоря об этом, я отнюдь не считаю, что все идеологи, которых причисляют (и которые сами себя причисляют) к "патриотам", исповедуют "правильные" и перспективные взгляды. Во-первых, действительное восстановление СССР и, тем более, Российской империи, о чем мечтают многие из них, - это опять-таки заведомые утопии, - в частности, потому, что идеологические основы, во многом определявшие поведение людей в России до конца XIX в., а затем (в 1920-1980-х гг.) в СССР, воскресить невозможно. Во-вторых, деятельность "патриотов" крайне ослабляется их расколом на "советских" и "имперских". Последние, между прочим, уподобляются тем большевикам, которые до середины 1930-х гг. считали неприемлемой и проклятой дореволюционную Россию. Единственно перспективный путь - опора на всю историю страны, несмотря на все противоречия, и рождение на этой основе новой патриотической идеологии.
      Ага! - скажет читатель. - Ты все же за "патриотов", хотя вроде бы демонстрировал "беспристрастную" оценку славянофилов и западников. Но истинный патриотизм (тот, который исповедовали обладавшие высшим духовным уровнем люди России) основан на утверждении не превосходства своей страны над другими (в частности, странами Запада), а на признании равноценности - пусть хотя бы "потенциальной", долженствующей обрести свое воплощение в будущем времени - цивилизаций и культур.
      Утверждение превосходства - это не патриотизм, а национализм, шовинизм, идея своей избранности и т. д., - но ничего подобного нет ни у Пушкина, ни у Гоголя, Достоевского и Толстого и других корифеев нашей великой литературы и культуры, которые в то же время - чего никто не сможет опровергнуть - являют собой подлинных патриотов.
      А тот, кто считает свою страну второсортной (скажем, в сравнении с Западом), сам обречен на второсортность. Это, разумеется, вовсе не означает, что патриотизм сам по себе возвышает человека, но без патриотизма нельзя достичь высшего духовного уровня.
      И последнее - но далеко не последнее по важности, - о чем я считаю необходимым сказать. Истинный патриотизм - это любовь и преданность своей стране - и в целостности ее истории и в ее современном состоянии. Между тем ныне к патриотам причисляют людей, которым дорога только дореволюционная, монархически-православная Россия (Россию после 1917 г. они так или иначе отрицают), а с другой стороны - людей, которые дорожат только советско-коммунистической Россией.
      Если вдуматься, станет ясно, что все эти люди являются патриотами не России, а того или другого общественного строя, и в этом - еще одна причина их несостоятельности как подлинных патриотов.
      Наконец, многие так называемые патриоты полностью отвергают и даже проклинают сегодняшнюю Россию и ее терпящий свое положение народ. Напомню в связи с этим слова, написанные за несколько лет до 1917 г. одним из гениальных русских мыслителей - Василием Розановым: "Счастливую и великую родину любить не велика вещь. Мы ее должны любить именно тогда, когда она слаба, мала, унижена, наконец, глупа, наконец, даже порочна. Именно, именно когда наша "мать" пьяна, лжет и вся запуталась в грехе, - мы не должны отходить от нее…. Но и это еще не последнее: когда она наконец умрет и… будет являть одни кости, тот будет "русский", кто будет плакать около этого остова, никому не нужного и всеми плюнутого" [39, с. 409].
      Уместно сказать, что Россия являла собой только "остов" и после монгольского нашествия XIII в., и в Смуту начала XVII века, и после Февраля 1917 г. Но каждый раз находились истинные патриоты - и они, конечно, не только "плакали", - хотя и создавали такие сочинения, как "Слово о погибели Русской земли"…
      Впрочем, сегодня многие - и в том числе вполне серьезные - люди полагают, что в третьем тысячелетии Россия будет только деградировать. Как человек, если очень мягко выразиться, далеко не молодой и не склонный к розовому оптимизму, я не могу заявить со стопроцентной уверенностью, что Россия и на этот раз воскреснет. Но, исходя из того, что ее воскрешения совершались неоднократно, столь же - или даже еще более - неуместно впадать и в черный пессимизм.
      Да, история России - откровенно трагедийна и катастрофична, но единственно достойно воспринимать ее так, как завещал нам в конце своей жизни Пушкин: "…ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал." [37, с. 875].
      ЛИТЕРАТУРА
      1. Айтматов Ч. Т. Буранный полустанок. М., 1980.
      2. Агурский М. С. Идеология национал-большевизма. Paris, 1980.
      3. Бахтин М. М. О методологии гуманитарных наук // Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.
      4. Бахтин М. М. Ответ на вопросы редакции "Нового мира"// Бахтин М. М. Литературно-критические статьи. М., 1986.
      5. Бахтин М. М. 1961. Заметки // Собрание сочинений в семи томах. M., 1996. Т. 5.
      6. Бердяев Н. А. Душа России // Бердяев Н. А. Судьба России. М., 1990.
      7. Бернштам М. С. Стороны в гражданской войне 1917-1922 гг. М., 1992.
      8. Бунин И. А. Окаянные дни. М., 1990.
      9. Бухарин Н. И. Избранные произведения. Путь к социализму. Новосибирск, 1990.
      10. Валентинов Н. В. Наследники Ленина, М., 1991.
      11. Военно-исторический журнал, 1989, N 2.
      12. Вулф Вирджиния. Русская точка зрения // Писатели Англии о литературе XIX-XX вв. М., 1981.
      13. Газета "Северная коммуна", Петроград, 1918, 17 сентября.
      14. Гайдар Е. Т. Государство и эволюция. М., 1995.
      15. Гаспаров М. Л. О. Мандельштам. Гражданская лирика 1937 года. М., 1996.
      16. Герцен А. И. О развитии революционных идей в России // Сочинения в девяти томах. М., 1956. Т. 3.
      17. Герцен А. И. Московским друзьям // Сочинения в девяти томах. М.,
      1958. Т. 9.
      18. Гоголь Н. В. Женитьба // Художественные произведения в пяти томах.
      М., 1961. Т. 4.
      19. Достоевский Ф. М. Преступление и наказание // Собрание сочинений в десяти томах. М., 1957. Т. 5.
      20. Достоевский Ф. М. Дневник писателя. М., 1989.
      21. Думова Н. Г. Кадетская партия в период Первой мировой войны и Февральская революция. М., 1988.
      22. Золотоносов М. "Мастер и Маргарита" как путеводитель по субкультуре русского антисемитизма (СРА). СПб., 1995.
      23. Иллерицкая Е. В. Аграрный вопрос: провал аграрных программ и политики непролетарских партий в России. М., 1981.
      24. Карлейль Томас. Французская революция. История. М., 1991.
      25. Киреевский И. В. В ответ А. С. Хомякову // Избранные статьи. М., 1984.
      26. Киреевский И. В. О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России // Избранные статьи. М., 1984.
      27. Кожинов В. В. Россия. Век ХХ-й. 1901-1939. Опыт беспристрастного исследования. М., 1999.
      28. Куняев С. Ю., Куняев С. С. Растерзанные тени. М., 1995.
      29. Ленин В. И. Пророческие слова // Полное собрание сочинений. М.,
      1974. Т. 36.
      30. Ленин В. И. Новая экономическая политика и задачи политпросветов // Полное собрание сочинений. М., 1974. Т. 44.
      31. Ленин В. И. Письмо съезду // Полное собрание сочинений. М., 1975. Т. 45.
      32. Леонтьев К. Н. Избранное. М., 1993.
      33. Мандельштам О. Э. Сочинения в двух томах. М., 1990.
      34. Мы и планета. М., 1969.
      35. Орлов А. Тайная история сталинских преступлений. Нью-Йорк-Иерусалим-Париж, 1983.
      36. Пушкин А. С. Капитанская дочка // Полное собрание сочинений в десяти томах. М., 1964. Т. 6.
      37. Пушкин А. С. П. Я. Чаадаеву // Полное собрание сочинений в десяти томах. М., 1966. Т. 10.
      38. Rancour-Laferriere D. The Slave Soul of Russia. N. Y. and L., 1995.
      39. Розанов В. В. Опавшие листья (1-ый короб) // Розанов В. В. Сумерки просвещения. М., 1990.
      40. Самойлов Д. С. Памятные записки. М., 1995.
      41. Семенов Ю. Н. Социальная философия А. Тойнби. М., 1980.
      42. Сергий Радонежский. М., 1991.
      43. Спирин Л. М. Классы и партии в гражданской войне в России (1917-
      1922 гг.). М., 1968.
      44. Сталин И. В. Сочинения. М., 1951. T. 12.
      45. Станкевич В. Б. Революция // Страна гибнет сегодня: воспоминания о Февральской революции 1917 года. М., 1991.
      46. Такер Роберт. Сталин у власти. История и личность. 1928-1941. М., 1997.
      47. Толстой Л. Н. Война и мир // Собрание сочинений в двенадцати томах.
      М., 1958. Т. 7.
      48. Толстой Л. Н. Живой труп // Собрание сочинений в двенадцати томах.
      М., 1959. T. 12.
      49. Троцкий Л. Д. К истории русской революции. М., 1990.
      50. Троцкий Л. Д. Литература и революция. М., 1991.
      51. Троцкий Л. Д. Преданная революция. М., 1991.
      52. Успенский Г. И. Праздник Пушкина // Ф. М. Достоевский в русской критике. М., 1956.
      53. Уэллс Герберт. Россия во мгле. М., 1958.
      54. Фадеев А. А. Разгром. Против течения. Разлив. М.-Л., 1928.
      55. Федотов Г. П. Империя и свобода. N. Y., 1989.
      56. Федотов Г. П. Лицо России // Вопросы философии, 1990. N 8.
      57. Федотов Г. П. Судьба и грехи России. СПб., 1992. Т. 2.
      58. Хаксли Олдос. Прекрасный новый мир. М., 1985.
      59. Хейфиц М. Наши общие уроки // Двадцать два, Иерусалим, 1980. Сентябрь, N 14.
      60. Чаадаев П. Я. Отрывки и афоризмы // Статьи и письма. М., 1989.
      61. Чаадаев П. Я. 1851 // Сочинения. М., 1989.
      62. Ш а ф аревич И. Р. Социализм как явление мировой истории // Сочинения в трех томах. М., 1994. T. 1.
      63. Шенталинский В. Рабы свободы. В литературных архивах КГБ. М., 1995.
      64. Энциклопедия "Гражданская война и военная интервенция в СССР".
      М., 1983.
      Публикация Е. В. Ермиловой и А. Ю. Большаковой
      17 "Наш современник" N 7

      доцент кафедры литературы Армавирского государственного педагогического университета
      Кожиновские чтения: итоги пятилетия (2002-2007)
      Сегодня, оборачиваясь назад и вспоминая 2002 год, когда появилась идея провести первую Кожиновскую конференцию в Армавире, искренне поражаешься решительности и самоотверженности профессора Ю. М. Павлова, который эту идею выдвинул, и возглавляемой им кафедры литературы АГПУ. И тому, помимо обычных финансовых и организационных сложностей, имеется ряд причин.
      Прежде всего, это сама фигура Вадима Валериановича Кожинова, до сих пор вызывающая неоднозначные оценки и споры в литературной среде, да и не только в ней. Затем - вопрос, возникающий почти у всякого, кто слышит о месте проведения чтений: почему юг России, почему Армавир, где мыслитель никогда не бывал, а не Москва, "коей жизнь свою посвятил Вадим Кожинов"? Думается, первый тезис в дополнительном пояснении для знающих людей не нуждается. Что касается второго, то, конечно, нет той иногда формальной, иногда не очень, привязки мероприятия "здесь был… жил… проезжал… трудился… и т. д.", но есть нечто значительно большее: кожиновская школа, очные и заочные его ученики, единомышленники, продолжатели традиций, да и просто люди, говоря словами писателя В. В. Личутина, чтящие "возвышенно и благоговейно… память выдающегося русского человека как своего близкого родича, любимого учителя и наставника", что никогда не обусловливалось чисто географически.
      Едва пробившийся росток первой конференции вдруг вырос мощным деревом, объединившим своим корнем ученых, писателей, журналистов, да и вообще всех неравнодушных к судьбам России и ее культуры людей. И вот уже в течение пяти лет, как образно пишет В. В. Личутин, "каждую весну под своды цветущих каштанов съезжаются со всей Руси известные филологи, литературоведы и писатели, туда стремится научная поросль, чтобы явить себя миру, и, слушая многомысленные речи, с невольной радостью постигаешь, что не сгасла родина, как убеждают нас "немилостивые", не закопали ее "кобыльники и каженики", настойчиво пульсируют в глубинах русского народа родники таланта и живой любви к отечеству… "
      Не случайно отсюда сразу "выщелкиваются" случайные люди, лишь на словах преданные Отечеству, русской истории, культуре, литературе. Причем никакой избранности и кастовости остающегося сообщества не возникает: здесь рады любому, но действительно глубокому и искреннему мыслителю. Поэтому каждый год, помимо "завсегдатаев", появляются новые интересные лица, вносящие свежую струю и вновь подтверждающие актуальность и востребованность поднимаемой конференцией проблематики.
      За эти пять лет многое было сказано, осмыслено, передумано. Вышло, соответственно, пять сборников материалов (почти все в двух томах), множество статей в центральных и региональных изданиях ("Москва", "Наш современник", "Культурная жизнь Юга России", "Литературная газета", "Литературная Россия", "День литературы", "Российский писатель", "Вольная Кубань" и др.), появились публикации в Интернете. Количество и качество материалов позволило удостовериться в необходимости их систематизации и представления широкой общественности в виде, условно говоря, "Кожиновской энциклопедии", которая могла бы существовать, прежде всего, в виде Интернет-портала, что обеспечило бы максимальный доступ к материалам заинтересованных лиц, а также в печатном издании.
      При внимательном изучении материалов конференции можно выделить среди них несколько крупных групп, каждая из которых имеет непреходящее значение.
      Пожалуй, самыми интересными и ценными для читательской аудитории выступлениями стали доклады и сообщения людей, близко знавших В. В. Кожинова, работавших с ним, учившихся у него. С. А. Небольсин (ИМЛИ РАН, Москва) в своих эмоциональных выступлениях-воспоминаниях, а затем в докладах "В. В. Кожинов и А. С. Пушкин", "Русистика как средство к жизни и как смысл жизни" поведал свои впечатления о Кожинове-друге, Кожинове-исследователе, Кожинове-наставнике, Кожинове-эпохе в литературоведении, публицистике, истории, Кожинове-человеке "пушкинского" типа. Кожиновские идеи отразились и в работах С. А. Небольсина "Карнавал или хоровод?" (2004), "Жилин и Костылин на Второй мировой войне" (2005). За эти годы и сам Сергей Андреевич стал символом и оберегом конференции, собирателем ее традиций.
      Особенно важными и ценными для слушателей стали воспоминания вдовы В. В. Кожинова Е. В. Ермиловой, которая, по ее словам, обозначила "несколько слоев, интересов, путей, которые проходил и которые формировал Вадим Валерианович". А интересы эти - легендарная "Теория литературы" и группа, ее создававшая, а также издание трудов Михаила Бахтина, чему страстно способствовал Кожинов. На одну из конференций Елена Владимировна привезла фильм о муже, который теперь бережно хранится в архиве Армавирского университета. В связи с этим даже возникла идея создания небольшого музея.
      Поделились своими воспоминаниями и профессор В. В. Фёдоров (Донецк), в прошлом аспирант В. В. Кожинова, и профессор В. П. Попов (КубГУ, Краснодар). При этом последний предоставил для публикации ценнейший материал: свою переписку с Вадимом Валериановичем. Это письма Учителя и Друга, способные стать ориентиром ещё не для одного учёного. Свою верность этим ориентирам Владислав Павлович продемонстрировал в работах, посвященных русскому пониманию самодержавия в свете идей Кожинова (2005), а также в материалах о Лермонтове, Достоевском, Селезневе (2004), о славянофилах и С. Т. Аксакове (2003).
      Ещё один ученик-аспирант В. В. Кожинова, доцент О. Г. Панаэтов (КубГУ, Краснодар), рассказал о двух удивительных дарованиях исследователя: даре учительства, когда учитель "не тот, кто "обучает", "но тот, кто передаёт всего себя по капле своим ученикам", и даре ученичества, когда ученик становится сподвижником и последователем.
      Критик С. С. Куняев ("Наш современник", Москва) поставил проблему "Кожинов - историк" (2003). Личными воспоминаниями о встречах с мыслителем поделились известные писатели Л. И. Бородин ("Москва", Москва), В. И. Лихоносов ("Родная Кубань", Краснодар), В. В. Личутин (Союз писателей России, Москва), а также руководитель пресс-службы Союза писателей России, ныне покойный А. Б. Дорин (Союз писателей России, Москва). О личных встречах с Вадимом Валериановичем и его публикациях в журнале "Москва" поведал А. А. Парпара ("Историческая газета", Москва). Вдова поэта В. Соколова М. Е. Роговская рассказала о взаимоотношениях мужа и Кожинова, которые можно было бы охарактеризовать словами Льва Толстого, обращенными к Фету: "Оттого-то мы и любим друг друга, что одинаково думаем умом сердца…" Две святые любви окрыляли и объединяли их души: любовь к поэзии и любовь к России". Эти воспоминания содержат факты, которые не найти больше нигде, и
      17*
      интересны они не только как эпизоды биографии В. В. Кожинова, но и как штрихи к целой эпохе, к созданию которой он имел отношение.
      Для публикации в сборниках материалов конференции прислали свои работы люди, знавшие мыслителя (сам он предпочитал называть себя "литератором"), встречавшиеся с ним на литературных и журналистских перекрёстках. В. Г. Бондаренко ("День литературы", Москва) рассказал о кожи-новском даре находить талантливую молодёжь и помогать ей пробиваться в жизни и констатировал, что "его взгляд на Россию, его видение проблем России, его анализ русского пути" есть "надёжный фундамент для будущего", о его творческой и человеческой "неуемности". С. Н. Семанов (Москва) вспомнил об "авантюрно-творческом даровании" В. В. Кожинова в "сфере быта" и, главное, о его деятельности в "русской антимасонской ложе" - Советско-болгарском клубе творческой молодёжи, под крылом которого собрались молодые патриотически настроенные силы. О В. В. Кожи-нове и вдове М. М. Пришвина Валерии Дмитриевне вспомнила Л. А. Рязанова, директор музея М. Пришвина (с. Дунино). Абхазский писатель и ученый, друг Вадима Валериановича Мушни Ласуриа написал проникновенное "Слово о друге", констатировав: "Он был одним из образованнейших людей своего времени. В его статьях, монографиях, трудах, составляющих многие тома, нигде нет скучных академических фраз, он писал всегда живо, захватывающе. Если многие литературоведческие труды, монографии разных ученых после развала СССР канули в небытие, то слово В. Кожинова будет жить в сердцах многих поколений ученых и историков, а также всех тех, кто интересуется русской литературой и историей России". В подтверждение этому на одной из конференций прозвучал блестящий доклад В. А. Бигуа "Кожинов и Абхазия" (2005). Воспоминаниями очевидца о работе Вадима Валериановича в "Нашем современнике" поделился заместитель главного редактора журнала А. И. Казинцев (2007).
      Не всем посчастливилось лично учиться у В. В. Кожинова, но многие делают это, осмысливая его наследие, глядя на мир в целом и литературу, в частности, сквозь призму "кожиновского" видения и понимания действительности. Эта группа исследователей особенно многочисленно представлена на армавирских конференциях.
      Профессор В. А. Юдин (Тверь) определил место исторической публицистики В. В. Кожинова в контексте современных оценок прошлого и настоящего России, выстроив "звенья исторической памяти" и подняв "национальный вопрос" (2002, 2003, 2007). Профессор Л. П. Егорова (Ставрополь), бывшая, по её словам, "заинтересованным очевидцем вступления в науку" В. В. Кожинова, рассказала о создании в 1962 году группой молодых учёных академической "Теории литературы" и проанализировала входящую в неё статью о сюжете, принадлежащую перу Вадима Валерианови-ча. Оказывается, небольшая статья не только давала принципиально новое определение сюжета, но и сыграла немаловажную роль в личной научной судьбе исследовательницы. Предоставил материал для публикации профессор Н. Р. Скалон (Тюмень). В нем исследователь высказывает ряд суждений, касающихся статьи В. В. Кожинова "Проблема автора и путь писателя (на материале двух повестей Юрия Трифонова)", и оценивает вклад литературоведа в "реабилитацию" понятия "автор" в противовес бартов-ской концепции "смерти автора" (2002).
      Критик журнала "Москва" К. А. Кокшенева проанализировала проблемы национального сознания и всечеловечности в работе В. В. Кожинова "И назовет меня всяк сущий в ней язык… " (2003) и сделала доклад на тему "Левое искусство" в оценке мыслителя" (2004).
      Волгоградская исследовательница М. Д. Головятинская предоставила несколько материалов, посвященных размышлениям Вадима Валерианови-ча над вопросами, касающимися отечественного западничества (2004,
      2005, 2006, 2007).
      Профессор Г. М. Соловьев (Краснодар) поведал о "пастырской" роли В. В. Кожинова в формировании идеологии литературно-публицистического журнала "Кубань", редакция которого встала на патриотические позиции и стала последовательно воплощать идеи исследователя. Кроме того, предметом размышлений профессора стали метаметафора в творчестве В. В. Кожинова, уроки нравственности мыслителя и его газетно-журнальные
      публикации, посвященные "развенчанию псевдоисторических мифов о так называемой "духовной пришибленности России".
      Один из самых ярких участников конференции А. В. Татаринов (Краснодар) обратился к ранней кожиновской теоретической работе "Сюжет, фабула, композиция" и на примере ее анализа доказал, что "даже теоретическое построение филолога оказывается в русле антропологии и свидетельствует о гуманитарном символизме любой научной деятельности". Помимо этого пытливая мысль ученого коснулась последних поэм Ю. П. Кузнецова, ставших "кульминацией многолетнего пребывания поэта в пространстве интеллектуального и духовного риска", анализа двух образцов современной христианской философии - В. В. Кожинова и С. С. Аверинцева (2007).
      Философские проблемы получили отдельное специальное осмысление в докладах "Личность и народность в метафизике И. В. Киреевского" (Н. П. Ильин, Санкт-Петербург, 2004) и "Самобытность (автономность) сознания: концептуальные схемы в контексте философских идей В. Кожинова" (А. Д. Похилько, Армавир, 2005).
      Нашли свое в кожиновском наследии и журналисты. Доцент Е. Ю. Третьякова (Краснодар), опираясь на идеи и суждения Вадима Валерианови-ча, проанализировала перспективы развития культуры при двух различных моделях СМИ, моделях общения - "западной" и "русской", отметив, что благодаря своей публицистике Кожинов - "один из лучших, наиболее желательных собеседников для учащейся молодежи, незаменимый помощник вузовского филологического, педагогического, журналистского образования". В следующем материале она проанализировала вопрос об утрате культурного пространства (2003). Созвучен этим выступлениям доклад доцента КубГУ М. А. Шахбазян (Краснодар), которая рассматривает проповедь как пражурналистское явление и следует при ее анализе по пути, намеченному в свое время В. В. Кожиновым (2002).
      В особую группу хотелось бы выделить работы кафедры литературы АГПУ, которая не только с потрясающим размахом и глубиной умеет организовывать конференции, но и выступает на них с не менее глубокими и серьезными научными исследованиями.
      Некоторые работы представляют собой опыт осмысления непосредственно наследия В. В. Кожинова и определения его места в русской жизни. Заведующий кафедрой литературы АГПУ, профессор Ю. М. Павлов, проанализировал отношение В. В. Кожинова к русско-еврейскому вопросу и попытался развеять "миф об антисемитизме мыслителя", высказав при этом и свое собственное видение вышеупомянутого вопроса. Это, пожалуй, единственный материал самой первой конференции, где не только оценивается и осваивается огромный вклад исследователя и мыслителя в русскую культуру, но и высказывается обоснованное несогласие с В. В. Кожиновым по некоторым проблемам ("русифицирование" и "облагораживание" личности В. И. Ульянова и др.). Русско-еврейский вопрос лейтмотивом проходит и через материал Юрия Михайловича "В. Розанов - В. Кожинов: штрихи к двойному портрету" (2003). Смелыми, глубокими и оригинальными наблюдениями наполнены его статьи o книгах Станислава Куняева (2005) и Сергея Есина (2006). Не случайно эти и другие работы Ю. М. Павлова отмечены в 2006 году Кожиновской премией "Нашего современника".
      Доцент А. А. Безруков представил на суд слушателей опыт прочтения книги В. В. Кожинова о Тютчеве, результатом которого явилась мысль о том, что сам исследователь, как и исследуемый им поэт, заслужил право "много брать на себя" и "судить до крайности пристрастно", так как, "став фактом русской мысли, он уже при жизни становится фактором ее развития, срединным русским литературоведом и мыслителем". Позже предметом анализа Андрея Александровича стали не менее крупные и серьезные вопросы: Кожинов-теоретик, Кожинов и русская классика (2003, 2004, 2005), современное православное литературоведение (2006), творчество И. Киреевского (2007).
      Доцент А. К. Костенко для каждой конференции находит новые интересные штрихи в наследии В. В. Кожинова: "В. Кожинов о поэзии Юрия Кузнецова" (2003), "Проблема "литература и НТР" в статье В. В. Кожино-ва "Авторитет истории" (2004), "В. Кожинов о термине "критический реализм" (2005), "О религиозных основах современной поэзии" (2006),
      "Связь литературы и истории в работах В. В. Кожинова" (2007). Пристально изучила некоторые литературоведческие и исторические статьи мыслителя Н. Г. Золотухина, взглянув, сообразуясь с их идеями, на творчество С. Т. Аксакова, А. К. Толстого и некоторые события русской истории (2004, 2006, 2007). Н. И. Крижановский, опираясь на работы Вадима Ва-лериановича, рассмотрел некоторые особенности литературных воззрений политика и публициста М. О. Меньшикова, незаслуженно мало изученного деятеля начала XX века (2005, 2006, 2007).
      В нынешние времена проводить конференции такого масштаба, а главное, с такой проблематикой - это своего рода нравственный подвиг. Еще на первой конференции было высказано предложение-предположение сделать конференцию памяти В. В. Кожинова ежегодной. Предложение потому, что дело хорошее и нужное, а предположение - поскольку такие форумы требуют чрезвычайных различного рода затрат - и моральных, и материальных. Но, как показало время, дерево пустило очень глубокие и мощные корни: дело выстояло и продолжается уже в течение пяти лет благодаря самоотверженной поддержке ректора университета, главного члена кафедры литературы профессора В. Т. Сосновского, благодаря помощи московских, и не только, единомышленников. С каждым годом расширяется география конференции, увеличиваются научные наработки, нарастает потенциал, что еще раз подтвердила последняя, шестая встреча, состоявшаяся в мае этого года. И думается, делом ближайшего будущего обязательно должно стать рождение "Кожиновской энциклопедии", чтобы не лежали под спудом эти бесценные материалы, а стали достоянием самых широких кругов.
      С. А. Небольсин на одной из конференций как-то сказал: "На южных рубежах России стоят воины, чутко охраняющие интересы и традиции ее национальной культуры вообще и литературы в частности". И будут стоять.

      "Еврейский вопрос" в контексте взглядов В. В. Кожинова и М. П. Лобанова
      На протяжении вот уже нескольких десятилетий Россию называют страной с ярко выраженными антисемитскими настроениями. В сознание современного человека вбивают мысль, что именно в России "еврейский вопрос" получил широкое распространение. Насколько оправданы подобные обвинения, мы попытаемся понять на основе работ двух ярких представителей литературно-критической мысли XX века - М. П. Лобанова и В. В. Кожинова. Выбор творчества именно этих критиков обусловлен тем, что в их работах "еврейский вопрос" рассматривается с разных сторон: у В. В. Кожинова - с исторической, у М. П. Лобанова - с духовно-нравственной, что позволяет говорить о целостности взгляда.
      Также в данной статье мы будем рассматривать тему в двух ракурсах: актуальность проблемы юдофобии в России и влияния представителей еврейского народа на русскую культуру, литературу и национальное сознание.
      В "Опыте духовной автобиографии" М. П. Лобанов признается, что интерес его к "еврейскому вопросу" возник в 60-х годах и был связан с засильем "мелкого еврейского духа" в культуре и литературе России. В итоге критик пришёл к пониманию, что возрождение народности в сознании русского человека является единственно возможным путём сохранения русского национального "я".
      В интервью на вопрос Владимира Бондаренко: "…в своем "Опыте духовной автобиографии" вы много пишете о еврейском вопросе. Чем он вам интересен и важен? Что в еврейском вопросе для вас актуально?" Лобанов выводит проблему на общенациональный уровень. Еврейский вопрос ныне поставлен во главу угла нашего существования. "Понимание его - это уже, я бы сказал, показатель степени развитости каждого из нас, развитости духовной, культурной, национальной… Евреи сами открыто говорят, что впервые за тысячелетнюю историю России они пришли у нас к реальной власти. Александр Солженицын призывает в своей книге к диалогу между евреями и русскими, тем самым, на мой взгляд, парализуя нашу русскую волю к сопротивлению. Потому что какой может быть диалог победителей с побежденными?" ("Уступи место деянию").
      Подобные интервью и высказывания критика давали необоснованный повод обвинять его в "антисемитизме".
      Неоправданность подобных обвинений очевидна. В "Опыте духовной автобиографии" Лобанов не раз повторял, что на его пути встречались разные евреи. Он вспоминает историю, случившуюся с ним в начале творческой деятельности. Критик написал статью о том, как во время войны видел группу евреев, направляющихся в обратную от фронта сторону. Он посчитал, что их эвакуируют. Но как приятно был поражен Лобанов, когда получил грамотное опровержение своей статьи от достаточно исторически осведомленного еврея, который сам воевал на полях сражений во время ВОВ.
      Бесспорной заслугой Лобанова было хотя бы то, что он, в отличие от многих своих современников и коллег, не боялся и не боится открыто высказать свою позицию по столь острому вопросу. Поразительно и несправедливо то, что принято смело и без опаски говорить: "русский - убийца", "русский - вор", "преступник - лицо кавказской национальности". И это воспринимается как "ну все мы не без пороков", но стоит сказать "еврей - убийца", "еврей - вор" - и сразу сыплются обвинения в "антисемитизме", "шовинизме", "юдофобии"…
      Обвинения русских и России в антисемитских настроениях опровергал неоднократно и В. В. Кожинов. Во-первых, задолго до того, как евреи начали селиться на территории России, они претерпели ряд погромов, если не сказать массовых уничтожений на территории таких европейских стран, как Англия, Франция, Германия. Самым большим истреблениям подверглись евреи в Испании и Португалии. Переселившись на территорию Польши, они взяли в свои руки почти всю торгово-финансовую деятельность страны. Но когда основная часть населения страны захотела заниматься торговлей, то сразу же столкнулась с засилием в этой области еврейского населения, и как следствие - возникновение конфликтов.
      Кожинов вполне оправданно задает вопрос: "Можно ли, зная обо всем этом, считать Россию "родиной погромов"?!" - и сам же отвечает, что "постоянно пропагандируемое мнение, что-де в новейшее время погромы характерны именно для России, является очевидной фальсификацией". Более того, Вадим Валерианович приводит факты как из Еврейской энциклопедии, так и из исторических исследований авторитетного еврейского ученого Ю. И. Гессена. Все эти факты свидетельствуют о том, что в России массовых еврейских погромов на национальной почве никогда и не было, все конфликты носили сугубо экономический характер и в результате этих междоусобиц страдали люди разных наций.
      Стоит заметить, что, по свидетельству многих историков, в последние два десятилетия советской эпохи "еврейский вопрос" приобрел особо большое значение. И связано это было с пресловутой проблемой эмиграции евреев на "историческую Родину".
      Поскольку легально эмигрировать из СССР можно было только по "израильскому каналу", то пользовались этим люди весьма различного происхождения, получившие прозвище "евреев по профессии". В те же годы не случайно родился анекдот, что жена-еврейка - это не роскошь, а средство передвижения. Характерно, что большая часть эмигрантов, составивших так называемую "третью волну" эмиграции, предпочли ехать не в Израиль, а в западные страны. Среди эмигрантов оказалось много родственников представителей советской элиты, что не могло не вызвать реакцию типа - "всё в России развалили, а теперь сваливаете за бугор". Арест какого-нибудь еврея (еврея по профессии и по происхождению) немедленно вызывал мировые скандалы, за арестованного сразу же вступались международные организации, правительства стран Запада, не говоря уже о радиоголосах.
      И не случайно еще в "застойные" годы вновь вошло в словарь русского языка забытое, казалось, слово "жид", обозначающее именно дельца-космополита. Среди русских бытовала следующая градация: иудей - это вероисповедание, еврей - это народ, жид - это образ жизни (или, как вариант, профессия). Поэтому в целом "антисемитизм" в конце советской эпохи был скорее "антижидизмом", а не юдофобией. Отношение к диссидентам как к исключительным евреям долго господствовало на бытовом уровне. Не случайно еще в 70-80-х годах у многих советских граждан существовало твердое убеждение в еврейском происхождении всех видных правозащитников.
      Постоянно муссировалась тема вины русских перед евреями за "антисемитизм", "погромы" и пр., зато никакой вины евреев перед Россией за бедствия ХХ века не обсуждалось, виноват был "коммунизм", "сталинизм" и прочие абстракции. Так, сегодня почему-то многие стараются забыть или умолчать о роли представителей еврейского народа в революции 1917 года. Никто, конечно, не пытается свалить всю вину за революцию на еврейский народ, но факты говорят сами за себя. Так, В. В. Кожинов приводит слова В. К. Жаботинского, который писал: "Передовые газеты, содержимые на еврейские деньги и переполненные сотрудниками-евреями…" Далее В. К. Жаботинский с возмущением писал: "…под каким ужасом воспитывается наша молодежь. Мы уже видели таких, которые помешались на революции, на терроре… " Более того, через творчество некоторых еврейских авторов (Бабель и др.) культивировалась мысль, что русская революция имела целью уничтожить еврейский народ.
      В. В. Кожинов опровергает и эти обвинения, опираясь на исследования С. А. Степанова, который доказывал, что погромы не были направлены против представителей какой-нибудь конкретной нации… "…Вь›1 допускаете распространенную ошибку, называя погромы еврейскими… Погромы совершались против революционеров, демократически настроенной интеллигенции и учащейся молодёжи".
      Лобанов в продолжение мысли Кожинова переводит проблему в немного иную плоскость, задаваясь вопросом: а столь ли отрицательны разговоры об этом явлении? В интервью с В. Бондаренко он приводит слова Льва Карсавина о том, что мы считаем "антисемитизм" одним из самых отрицательных явлений. Но если взять его как симптоматический факт, тогда окажется, что ослабление его в современной Европе - признак не совершенствования, а упадка в европейской культуре. Его наличие в России, наоборот, свидетельствует о здоровье русской культуры. Там же, где есть здоровье, заключает философ, есть возможность действительно преодолеть "антисемитизм", а не просто забыть о нём. Исходя из "научных данных", можно доказать, что в России антисемитов гораздо меньше, чем в Европе. "Поэтому они уверенно затягивают петлю на шее русского народа, что не боятся никакой отпоры. И всякую волю к сопротивлению называют "антисемитизмом".
      М. Лобанов, в отличие от В. В. Кожинова, в своих работах неоднократно говорит об ожидовлении русских. Так, причину столь активного распространения еврейства на территории России Лобанов связывает с тем, что "жидовством соблазнялись попы, дьяконы, простой люд, приверженцами его были митрополит, окружение великого князя Ивана III, так и сам он первое время испытывал влияние еретиков. Что они проповедовали? Христос для них был не Богочеловек, а пророк, как Моисей; они отвергли Троицу, церковные таинства, поклонение иконам и святым, не признавали церковной иерархии, монашества… Всё это вело к разрушению Церкви, к гибели православной России, к её закабалению иудейством наподобие Хазарии".
      По этому поводу другой русский ученый И. С. Аксаков справедливо замечал, что "в христианскую землю приходит горсть людей, совершенно отрицающих христианский идеал и кодекс нравственности (следовательно, все основы быта страны) и исповедующих учение враждебное и противоположное".
      При этом И. Аксаков неоднократно оговаривается: "Было бы поистине жестоко обвинять огульно целую еврейскую нацию - не допуская возможности исключений, было бы несправедливо подвергать ответственности каждое отдельное лицо, каждого отдельного еврея - за грехи целого народа". И далее: "Вред, о котором мы говорим выше, не составляет неизбежную личную принадлежность каждого человека еврейской расы, в этом вреде еврей виноват не столько индивидуально, сколько именно как член нации или сын своего народа".
      Также нельзя не отметить то, что вина за "ожидовление" русского народа, по мнению многих "правых", на самом русском народе. Так, В. Бон-даренко в интервью с М. П. Лобановым в этой связи замечает: "Все утверждения об исключительности евреев мало чего стоили бы, если бы наш русский народ твердо хранил своё достоинство и честь и в делах своих опирался на защиту русских национальных интересов".
      Лобанов в статье "Пути преображения" отмечает, что он с бо'льшим удовольствием прочитает хорошего, нравственно полноценного, еврейского по крови автора, нежели некоторых по крови русских писателей, например такого, как Вс. Кочетов. В. В. Кожинов не раз говорит о своих дружеских отношениях с некоторыми представителями еврейского народа: "Я был, например, в дружеских отношениях с очень разными людьми - М. С. Агур-ским… видным деятелем и идеологом еврейства, и с Н. Я. Берковским… всем существом служившим России… И у меня не было никаких разногласий "по еврейскому вопросу" ни с тем, ни с другим".
      Подводя итог, стоит сказать, что если и говорят в России об "антисемитизме", то как о возможности борьбы с малейшим его проявлением. Более того, агрессивный характер антисемитских настроений культивируется, как правило, и не русскими, и не евреями, а "третьей силой" - людьми, подвергшимися ожидовлению, и думается - в целях провокации. Что же касается рассмотрения "еврейского вопроса" в области русской литературы и культуры, то мы через творческое наследие В. В. Кожинова и М. П. Лобанова убеждаемся, что он никоим образом не связан с какой-либо формой национальной ограниченности критиков. Напротив, исследователи пытались привлечь внимание к проблеме утраты национальной самобытности. Все их статьи, книги и интервью были напрямую обращены к тому, что русский народ должен наконец-то проснуться от затянувшейся спячки и начать защищать свою национальную культуру от посягательства на неё людей, для которых слова "духовность", "нравственность", "народность" являются разве что способом прикрыть свои грязные намерения уничтожить страну с большим историческим прошлым и огромным культурным богатством.
 
      ВАЛЕРИЙ ШАМШУРИН
      ДОРОГА НА КИТЕЖ
      К 100-летию Бориса Корнилова
      ВЗЫСКУЕМЫЙ ГРАД
      Родина Бориса Корнилова - нижегородское лесное Заволжье, глухие керженские урманы. От уездного городка Семенова уводят проселочные дороги, затененные сосняками, в непролазную глушь, где издавна находили приют гонимые староверы. Неприступными крепостями кажутся древние пущи, все еще утверждая власть природы над суетным человеком.
      Недаром лесные раздолья вокруг Семенова овеяны легендами. И беспрестанно влекут сюда впечатлительных любителей девственной природы таинственные дебри, заброшенные старообрядческие скиты, золотое хохломское узорочье, возникшее когда-то словно по волшебству. А особенно влечет дивный Керженец, в красноватых от мхов струях которого вроде бы отражается еще зыбкими и смутными видениями старая Русь с темными ликами икон, мудреной вязью кириллицы, прозеленевшими шандалами и застежками рукописных книг, слюдяными решетчатыми оконцами, обомшелыми срубами да голубцами-кровельками на запрятанных у опушек кладбищах.
      Ниже тут места' что некогда обживались святым Макарием, основавшим на впадении Керженца в Волгу прославленный монастырь, недалеко на восток - озеро Светлояр с затонувшим чудо-градом Китежем.
      Павел Мельников-Печерский, знаток этого края, не без оснований утверждал: "В заволжском Верховье Русь исстари уселась по лесам и болотам". А было это еще в Рюриковы времена. И нет никакого сомнения у исколесившего вдоль и поперек заповедные места писателя, что "там Русь сыстари на чистоте стоит, - какова была при прадедах, такова хранится до наших дней". Написано это было в конце 60-х годов позапрошлого века.
      Несколько по-другому увидел Заволжье писатель Алексей Потехин, натурально изобразивший в очерке "Река Керженец" (1856 год) нравы и быт местных крестьян. В частности, он отметил: "Столичный или степной житель с трудом представит себе и поймет ту глушь и дичь, которая царствует в здешних лесах теперь, в настоящее время, когда постоянная рубка и пожары сильно разредили прежние непроходимые лесные чащи, привольные места для медведей, оленей, раскольников и делателей фальшивой монеты, давших самому Семенову свою особенную местную пословицу: "Хорош город Семенов, да в нем денежка мягка!"
      Рассказывает Потехин и о старинном обычае втайне от всех, даже от домашних, ставить на перекрестках дорог деревянный крест как исполнение святого обета, подобного скрытному приношению в Божий храм. Кресты или часовенки автор видел довольно часто в самых глухих местах.
      Замаливать грехи было кому, ведь не только благочестивые старообрядцы населяли дикие чащобы, но и всякий беглый вольный и разбойный люд. Видно, одним из лихих молодцов был и прадед Бориса Корнилова, родство с которым приводило в смятение поэта:
      Старый коршун - заела невзгода, как медведь, подступила, сопя. Я - последний из вашего рода - по ночам проклинаю себя.
      В том-то и драма, что нельзя отречься, напрочь отказаться от родства. И не умеющий кривить душой певец своего дорогого сердцу края, с которым он накрепко связан родовыми корнями, как перед тайно воздвигнутым крестом, исповедуется в стихах:
      Я себя разрываю на части за родство вековое с тобой, прадед Яков - мое несчастье, - снова вышедший на разбой.
      Выпирало из поэта никак не красящее его это мрачное родство, но Корнилов не был бы так исповеден и самобытен, если бы не оставался верен правде своих переживаний и чувств, да и вообще самой правде жизни, поистине с кержацкой неукротимостью и решимостью отстаивая право на собственную поэтическую суверенность. И даже ломающие его противоречия таили ту же самую неизмеримую мифическую глубину, в которую был погружен сказочный Китеж, скрывающий не одну русскую загадку.
      Недаром накануне смутных времен тянуло к Светлояру мыслящую элиту, пытавшуюся найти дно таинственного озера, панацею от всех несчастий.
      Пожаловал сюда и великий правдоискатель Владимир Короленко, и ему было любопытно наблюдать, как толпы людей стремятся увидеть "град взыскуемый", трижды оползая на коленях озеро и пуская на щепках зажженные свечки по недвижной воде. Немало споров возникало здесь, кончаясь впустую. Конечно, не досужее ли это занятие доискиваться, бывает ли вера без правды, а правда без веры, как и действительно ли могут быть слышны звоны подводных колоколен или не могут? Много голов - вовсе не значит много мыслей. И едва ли секрет в том, что над Светлояром находятся два мира: один настоящий, но невидимый, другой - видимый, но ненастоящий.
      Как бы там ни было, Светлояр привлек к себе на роковом переломе веков страстного проповедника русского искусства Николая Римского-Корса-кова, создавшего оперу "Сказание о невидимом граде Китеже и деве Фев-ронии" (1904 год). К Светлояру послушать народные прения устремились склонные к мистике Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус. У Светло-яра побывал раздумчивый Михаил Пришвин.
      Поэта Корнилова не могло быть, если бы он не имел здесь предков,ко-торые, как древние ели или сосны, падая на землю и сами становясь землей, не оставляли подрост или, говоря иначе, потомство. С появлением в русской поэзии Корнилова появились и корниловская "синь Семеновских лесов", и корниловский Керженец, и корниловская "соловьиха". И все это обновлялось свежими красками, живой страстью, темпом и мелодиями времени, призвавшего к себе молодость и отвагу. Так поэт попытался соединить с прошлым настоящее, не зная, что за это придется расплачиваться жизнью и последующим забытьём.
      Потому что тогда невозможно было соединить времена.
      И целых двадцать лет не упоминалось имя поэта, вычеркнутого из литературы, из бытия, из истории. Слова написанной им "Песни о встречном" привыкли называть народными. Они и вправду стали такими, тут уж никому ничего нельзя было поделать. Светло и бодро звучала песня, еще не обнаруживая в себе трагизма, который услышится позднее. Забыли Корнилова Москва и Ленинград, забыл его, как и свое прежнее имя, город Горький, и лишь на окраине Семенова помнила о своем Бореньке поседевшая мать да его две сестры. И, наверно, помнили его дороги и тропы, по которым
      он ходил, черные и красные рамени, боры-беломошники, ельники-черничники, дубравы и прикерженские ольховые поймы, что не сдвинулись с места и шумели под ветром так же приветно, как в юные годы поэта, не изменившего своему краю.
      Словно бы исподволь, само по себе, непроизвольно, как из почек пробившаяся листва, возникло, проявилось, обозначилось совершенно незнакомое для новых поколений имя, ставшее не только неожиданным, но и необходимым.
      Корнилов возвратился, потому что стал востребованным, потому что в его судьбе и его поэзии оказалось немало того, от чего жизнь становилась осмысленней, ярче и ценнее. И, конечно, его возвращение было делом нашей чести, нашей совести.
      Да, воистину: не поэт выбирает время, а время поэта.
      Но это не значит, что Корнилов стал принадлежать только нам, перестав соответствовать тому яростному, жесткому и жестокому времени, которое вознесло его и погубило. И это также не значит, как в некой лукавой схеме, что на родной нам земле все лучшее губится произволом и дикостью, хотя у Корнилова, безусловно, были основания определять цель жизни вовсе не беспрерывной борьбой, а отрицанием всякого человеческого противостояния:
      Я вижу земную мою красоту без битвы, без крови, без горя.
      Это и есть истинный Корнилов. Это и есть самая высокая его мысль, высказанная со всей искренностью и убежденностью.
      При всем при том поэт хорошо понимал совпадающее с его жизнью время, состоящее из преодолений и борьбы, что в беспрерывном ускорении заставляло двигаться всех и вся на пределе возможностей и сил. "Время, вперед!" - это не только лозунг, это стремление и необходимость выкладываться до конца.
      Но вот же, вопреки всеобщей горячке и повелительным декларациям, появляется трепетный мотив:
      Усталость тихая вечерняя Зовет из гула голосов…
      Появляется нечто личное и, может быть, самое важное:
      Только тихий дом мне в стихи залез…
      Корнилов народен своей кровной связью с бедственной и высокой судьбой родной земли, неотрывен от нее, от всех ее радостей и мук. Вот почему дано ему было талантом и провидением право говорить от имени своего поколения, и он честно использовал это право. Его упрекали в подражании Сергею Есенину, находили в его стихах отголоски Владимира Маяковского и Эдуарда Багрицкого, но все же сразу отличали от других кор-ниловский голос и корниловские интонации. Он стремился высказаться до конца по-своему,по-бойцовски. Он не подвел. У него получилось.
      Как рыба, которой суждено плавать только против течения, так и мыслящий художник стремится противостоять повседневности, чтобы ощутить дыхание вечности. Поэтому-то староверческий Керженец вместе с Китежем и открываются внутреннему зрению в самый заветный провидческий час. К сожалению, Корнилову не дали дожить до этого часа. И все же он навеки остался со своей ненаглядной сосновой стороной.
      "Я РОС В ГУБЕРНИИ НИЖЕГОРОДСКОЙ"
      В начале прошлого века, перед великими потрясениями Семенов имел наиболее привлекательный вид. В центре его на замощенной булыжником площади возвышался величественный собор с колокольней, где висел
      колокол, отлитый к трехсотлетию Дома Романовых. Рядом с площадью был разбит липовый парк, а возле него поблескивал небольшой пруд. От площади лучами расходились восемь улиц, главная из которых называлась, как и в Нижнем Новгороде, Покровкой, в отличие от других имевшая не деревянные, а кирпичные тротуары. На ней располагались и магазины, дополнявшие каменные торговые ряды, сооруженные против собора. Были в городе еще старообрядческая да кладбищенская церкви и деревянный храм в Солдатской слободе. При всей планировочной симметрии, утвержденной в былые годы властительной Екатериной, Семенов не утратил благостного уюта налаженной жизни с обильной зеленью у деревянного жилья, с рябинами и черемухами в палисадниках, с зелеными выгонами и лужайками, с хлопками пастушьего кнута и грузной поступью стада на рассветных и вечерних улицах, с хлебным запахом дыма из труб, с широким торгом местной снедью и кустарными поделками, которому никогда не хватало обширной Базарной площади с ее лабазами. Со стороны нижегородской дороги Семенов начинался прокопченными кузнями, где выковывали всякий необходимый инструмент. Известен был во всей округе искусный мастер Строинский, изготовлявший плотницкие да ложкарные топоры и тесла. Для кержацких лодочников, выдалбливающих ботники, готовили рабочую снасть братья Ладиловы. Повсюду по усадам торчали похожие на баньки лачильни, где окрашивались деревянные ложки да чашки. Предприимчивый художник Георгий Матвеев с учениками ходил по этим лачильням, собирал у кустарей заготовки для открытой им школы хохломской росписи. Всему доброму люду был рад Семенов, каждого привечая словами "Мир, дорогой!" Да еще при этом шапку снимал.
      Потому-то и не скрывал ни от кого свои неохладевающие благоговейные чувства к негромкой кержацкой столице почтенный писатель Сергей Васильевич Афоньшин, признаваясь: "Всегда любил этот город. Я любил его весь, каким он был, и люблю, каким он стал".
      И поныне еще не утратил Семенов былого привечания и душевного тепла. По преимуществу деревянный и одноэтажный, он хранит в своих старых крепких срубах, в крылечках и наличниках, в узорной резьбе и геранях за окнами, в старых матерых деревах и давно протоптанных стежках-тропинках, во всем своем облике и в настоявшейся, как целительный напиток, благодатной тишине тот самый дух, который называют духом старины, понимая под ним только прошлое, хотя добрый обиход, радушие, чистосердечность, деликатность, уважительность, щедрость, с чем приходит в наш век вовсе не навязчивая старина, необходимы сейчас как поддержка и как спасение, а значит, они насущны, своевременны, современны.
      Как бы хотелось, чтобы в новых, из камня и бетона строениях не пресеклось то, что является истинной целью жизни - способность любить и умножать добро и красоту. К этому, в конечном счете, и подвигала поэзия Бориса Корнилова, родившегося и возросшего в славном городе Семенове.
      В литературе о поэте по поводу места его рождения вышла неувязка, с которой долгое время не могли справиться биографы и критики. В авторитетном издании, например, вышедшем в большой серии "Библиотека поэта" в 1966 году, было опубликовано стихотворение Бориса Корнилова "Из автобиографии", начинавшееся так:
      Мне не выдумать вот такого, и слова у меня просты - я родился в деревне Дьяково, от Семенова - полверсты.
      Кажется, все ясно. Но во вступительной статье к стихам поэта известным критиком Львом Аннинским утверждается нечто иное:
      "Строка: "Я родился в деревне Дьяково, от Семенова - полверсты" - неточна. Борис Петрович Корнилов родился в селе Покровском Семеновского уезда, Нижегородской губернии, 29 июля 1907 года". Не менее занимательно то, что сообщается далее: "Семенов - уездная глушь. Маленький чугунолитейный заводик, несколько тысяч жителей, большинство кормится промыслом: режут из дерева ложки. Дьяково - еще большая глушь. И еще большая глушь - Покровское. Старая, кондовая, старообрядческая Русь,
      гнездовье раскола, родина Мельникова-Печерского. Полуразрушенные монастыри, замшелые часовни, дремучие леса, древние сказания: о невидимом граде Китеже, о Батыевой тропе; отсюда, из этой вековой и безмолвной толщи, выйдет Корнилов и назовет эти места: "Моя непонятная родина". Из этой глуши он выбирался медленно".
      Кроме небрежности и ошибок налицо в этом тексте явная предвзятость: и эта - трижды - глушь, и "гнездовье раскола", и "безмолвная глушь", откуда якобы медленно выбирался поэт. На своей совести оставляет автор статьи и голословное утверждение о селе Покровском, без объяснений пренебрегая строкой "я родился в деревне Дьяково". Так что едва ли можно доверять Аннинскому при всем его авторитете и его известности. Кстати, свои промашки он повторяет и в предисловии к "Избранному" Бориса Корнилова, выпущенному в свет издательством "Художественная литература" в 1990 году. Правда, есть поправки: например, "родина Мельни-кова-Печерского" заменяется на "исток", что тоже заставляет подозревать автора в суесловии.
      Биограф поэта Леонид Безруков заявляет в послесловии к "Избранному" Корнилова, появившемуся благодаря Волго-Вятскому книжному издательству в 1966 году: "Борис Петрович Корнилов родился 16 июля 1907 года в селе Покровском Семеновского уезда". И тоже без всяких ссылок и доказательств.
      Несмотря на предпочтения Аннинского и Безрукова, все равно выходило, что Корнилов одновременно родился в двух местах - Дьякове и Покровском. Лишь когда старейший писатель, встречавшийся с Корниловым в юные годы, Константин Поздняев сверил стихотворение "Из автобиографии" с подлинником, где обнаружил в злополучной строчке начертанное рукой поэта не "родился", а "крестьянил", безоговорочно было признано, "что новорожденного младенца Корнилова положили в люльку именно в Покровском". И все же кое-какие факты не сходились. Требовалось более тщательное расследование. Необходимо было документальное подтверждение.
      Поисками его и занялся пытливый и энергичный семеновский краевед Карп Васильевич Ефимов. Нередко бывает так, что истину перестают искать, свыкаясь с тем, что утверждают авторитеты. И ошибка в конце концов становится дороже правды, поэтому ее и тиражируют. Можно себе представить радость увлеченного благой целью исследователя, когда он в Семеновском загсе стал просматривать "Метрическую книгу о родившихся, браком сочетавшихся и умерших в 1907 году", ранее хранившуюся в Вознесенском соборе, и там нашел неопровержимое свидетельство.
      "День рождения - 16 июля; день крещения - 17 июля; имя - Борис; звание, имя, отчество и фамилия родителей: учитель Безводнинского земского училища - Петр Тарасов Корнилов и законная жена его Таисия Михайлова, оба православные; восприемники: семеновский земский врач Евгений Иванович Самосский и жена земского фельдшера Фиона Лукояновна Милотворская, диакон Федор Чижов, исполняющий обязанности псаломщика Павел Фиалковский".
      Итак, не может быть никаких сомнений, что Борис Петрович Корнилов родился 16 (по новому стилю 29) июля в Семенове. Произошло это в больнице на улице Семеновской (ныне Гагарина), где работал благодетель семьи врач Самосский. Первое время после рождения ребенок находился у родителей матери, живших в Семенове.
      Кстати, в 1907 году, согласно записям в "Метрической книге", родилось в Семенове 115 человек, а умерло 87. Прирост населения был ежегодным. И нельзя сказать, что жизнь здесь была вовсе уж безотрадная и пропащая. Нелегкая - это да. Но когда и где она в России была легкой?
      Трудно пришлось на своем веку деду Бориса Тарасу Яковлевичу, бедняку из бедняков, который с пятью сыновьями делал ложки и за бесценок сдавал их скупщику. Земельного надела у него не было. Крайняя нужда довела его до нищеты. Из всех сыновей в люди вышел Петр, самостоятельно выучившийся грамоте по псалтыри. Его приняли в церковно-приходскую школу. Но вот несчастье - заболел он оспой. Врач Евгений Иванович Са-мосский, лечивший мальчика, привязался к нему и с согласия родителей взял его на воспитание. Окончив Семеновское городское училище, Петр Тарасович с помощью Самосского смог поступить на двухгодичные курсы учителей начальных классов в Нижнем Новгороде, вернувшись в родные
      края с горячим желанием "сеять разумное, доброе, вечное". Благородный Евгений Иванович ободрял и напутствовал воспитанника.
      Дед Бориса по матери был выходцем из Владимирской губернии, работал управляющим мануфактурного магазина. Перебравшись в Семенов, женился. Таисия Михайловна воспитывалась в многодетной семье. И после школы тоже, как и Петр Тарасович, выбрала учительскую стезю. Начался для нее первый учебный год в красивейшем селе Покровском, расположенном вдоль берега Керженца. Забот ей досталось немало: село было ложкарным, и родители не пускали в школу детей, которые уже с малых лет наловчились делать ложки и помогали взрослым наполнять продукцией плетенные из лыка короба. Вот и приходилось молоденькой учительше ходить по домам и уговаривать бородатых кержаков не оставлять своих чад без грамоты. Уважительность и добросердечие помогали ей обрести доверие родителей - в школе начались занятия.
      Встреча молодых Петра Тарасовича и Таисии Михайловны - им обоим было по двадцать два года - произошла на уездном учительском совещании, которое проводилось в каникулы. И они потянулись друг к другу. Правда, свидания им назначать было трудно, ведь расстояние между школами, где они работали, не позволяло встречаться часто. Но известно, что настоящая любовь преодолевает все преграды. И в октябре 1906 года Петр Корнилов и Таисия Остроумова венчаются. А в июле следующего года у них появляется первенец - Борис, крестным отцом которого становится покровитель молодой семьи доктор Евгений Иванович Самосский.
      Когда Борису исполнилось три года и у него появились сестры Лиза и Шура, родителям предоставили возможность работать в одной школе - и это была начальная школа в деревне Дьяково. Много было зелени и простора вокруг, а старые тополя стражами высились по концам улицы со сложенными из хорошего крепкого леса избами. Близость к уездному центру позволяла говорить о Дьякове, что, мол, оно находится "и в стороне, и в людях".
      Из Дьякова можно было пройти до мельницы на реке Санахте у Жужель-ского омута, а потом начинались бесконечные леса, что тянулись до низовий Керженца и скрывали в своей гуще келейки Оленевского скита. Тут жизнь шла другая - потаенная, суровая, но и в ней была своя чистота сердца, и красота, и потрясающая стойкость, подобная чуду. Дьяково, можно сказать, соединяло два мира - видимый и скрытый от посторонних глаз, что и до сих пор загадка, которую старался постичь еще Короленко, странствуя в окрестных местах. Говорили, что Дьяково и примыкающее к нему поле когда-то были отданы на прокормление столичному приказному дьяку, потому деревня и получила свое специфическое прозвание, только что-то о самом дьяке сроду тут никто ничего толком сказать не мог. Известно лишь, что в Дьякове всегда люди были на подбор - высокие и статные: может, от стрельцов пошли. И хорошо тут старинные песни певали…
      Как было принято, Корниловы поселились на квартире в одном здании со школой. До этого они работали в деревне Кожихе и теперь получили возможность перебраться ближе к уездному центру, оказавшись в полуверсте от Семенова. Одноэтажная бревенчатая школа, в одной половине которой находились классы, а в другой - учительское жилье, вполне устроила неприхотливых новоселов. Тем более что в придачу они получили земельный участок, колодец, баню и хлев для скота. Можно было налаживать жизнь, обходясь самым необходимым.
      И, действительно, все складывалось удачно на новом месте. Петр Тарасович, уже проявивший себя как отменный педагог, взял на себя основную нагрузку, чтобы у Таисии Михайловны была возможность заниматься домашним хозяйством и своими малыми чадами. А Борис повадился ходить на уроки отца, молчком вставал к печке и, не шелохнувшись, выслушивал, что спрашивал отец и что отвечали ему ученики. К малышу привыкли, словно и он тоже стал учеником. Едва ли кто тут подивился, что в пять лет малыш уже мог читать.
      Читал он запоем. И впоследствии так написал об этом: "Я очень рано выучился читать. Пяти-шести лет читал Гоголя, Бичер-Стоу, Луи Жаколио. Читал без разбора, так как у моего отца, сельского учителя Нижегородской губернии, вся библиотека помещалась в одной бельевой корзине. И первый поэт, которого я раскопал среди номеров "Нивы" и приложений к ней,
      был Пушкин. Шел 1913 год. Прочитав томик Пушкина, я написал первое мое стихотворение "Смерть поэта". Конечно, о Пушкине. Поощрения, переходящего в восхищение, со стороны домашних не встретил, но Пушкина таскал с собой всюду. После, когда передо мной встала целая армия российских поэтов, которая хоть бы количественно должна была затушевать образ Пушкина, я все-таки часто раскрывал "Медного всадника" или "Евгения Онегина" и читал их как будто снова. Эти две поэмы я больше всего люблю у Пушкина, может быть, потому, что равным им по своей реалистичности (правдивости), по своему изумительному исполнению нет не только в отечественной поэзии, но и в мировой".
      "Пушкина таскал с собой всюду" - это о многом свидетельствует. В частности, о том, что приобщенного к высокой поэзии с раннего детства Бориса Корнилова ни в коем случае нельзя назвать дилетантом, неучем, профаном, как это не раз бывало при его жизни, что и сказывалось в пренебрежении, высокомерии, брюзгливости литературных критиков по отношению к нему.
      На день рождения отец, видя, как увлечен Борис чтением, подарил ему книгу Николая Гоголя. Уже осознав силу слова, Борис настолько выразительно читал вслух сестренкам "Вия", что Шура не на шутку перепугалась и убежала от брата со слезами.
      Таисия Михайловна впоследствии вспоминала: "Бывало, приходят к нему товарищи, зовут гулять, а он расстаться с книгой не может".
      Однако Бориса никак нельзя было назвать домоседом, склонным к одиночеству и замкнутости. Он рос подвижным, резвым и озорным ребенком, с охотой бегал с приятелями на речку и на луга, с азартом вступал в игры, отправлялся пасти лошадей в ночное, ходил в лес по грибы, хотя детство его едва ли можно назвать безмятежным.
      Случилось нежданное. В 1914 году началась война с Германией, и вскоре отца призвали на фронт. Таисии Михайловне пришлось взять на себя двойной груз: вести уроки и заниматься домашними делами. В доме остался один мужчина - Борис, которому исполнилось восемь лет. Вот когда ему пришлось исполнять взрослую работу: колоть дрова, носить воду из колодца, копать землю, возить навоз, косить траву. Жили по-крестьянски, любя землю. И об этом он никогда же не забудет.
      Отец вернулся домой только через шесть лет, еле вылечившись от тифа. Вернулся в новую жизнь после бурных событий Октября 1917 года и опустошительной Гражданской войны. Полагаться можно было только на себя, и Пётр Тарасович купил рыжую лошадёнку со звёздочкой на лбу, чтобы вести собственное хозяйство. Стали сеять и рожь, и овёс, сажать картофель.
      Годы были памятны изнурительной работой, нуждой и тяжкими думами о будущем. Мечта о светлой жизни воплощалась только в плакатах и лозунгах. Но молодёжь была захвачена ей, и потому именно на молодых делала ставку новая власть.
      В 1921 году Борис продолжил учёбу уже в городской школе второй ступени (ныне это средняя школа N 1). И некоторое время ему пришлось ежедневно ходить из Дьякова в Семёнов пешком. В поэме "Тезисы романа" он напишет:
      Я рос в губернии Нижегородской, ходил дорогой пыльной и кривой, прекрасной осеняемый берёзкой и окружённый дикою травой. Кругом - Россия. Нищая Россия,
      ты житницей была совсем плохой.
      Я вспоминаю домики косые,
      покрытые соломенной трухой,
      твой безразличный и унылый профиль,
      твою тревогу повседневных дел
      и мелкий нерассыпчатый картофель
      как лучшего желания предел.
      18 "Наш современник" N 7
      Да, подростковые годы, оставляющие самые яркие впечатления, пришлись у поэта на тяжелейшее время - разруху, но вину за это, как было принято извечно, возлагали целиком на побеждённых. Не избежал такого подхода и Корнилов, подражая хлёстким агиткам и обличениям, составив известный демьянобедновский набор: "мироед, урядник, да кабаки, да церковь, да пеньки". С маху даже и пенькам от него досталось.
      И вполне объяснимо, почему в зрелые годы пришлось поэту переживать разлад с самим собой. Новое бурное время втянуло поэта в себя, повлекло по своей стремнине, лишило душевного покоя и уничтожило - свирепо и бескомпромиссно.
      А всё началось как раз в пору его взросления и возмужания. Нет, не в самой семёновской школе, а вне её стен. В школе веяло духом романтизма. Класс, в котором он сидел в среднем ряду на задней парте, был покорён балладами Василия Жуковского, своё увлечение которым передала впечатлительным питомцам преподавательница литературы Анна Ивановна Дмитровская. Борис сидел за одной партой с миловидной девочкой Лидой Фешиной, которая потом вспоминала:
      "Помню, что мы с удовольствием учили наизусть переведённую Жуковским балладу "Лесной царь" Гёте. Борис хорошо декламировал, его часто просили читать на уроках. Читали, пересказывали баллады "Светлана" и "Ундина", "Наль и Дамаянти". Нас покоряли лиризм и песенность произведений Жуковского, идеи верности и добра, победа добра над злом и, конечно, занимательный сюжет. Не случайно в классе некоторым ученикам были даны имена героев баллад. Так, после знакомства с балладой "Наль и Дамаянти" Бориса стали называть Наль, а меня - Дамаянти. Конечно, никакого сходства у нас с героями баллад не было, тем не менее мы фантазировали. Помню, что Борис хорошо учился, был общительным… "
      Как беспредельно далеко от жизни было то, о чём писал Жуковский в индийском сказании "Наль и Дамаянти":
      …» мнилось мне, что годы пролетели Мгновеньем надо мной, оставив мне Воспоминание каких-то светлых Времен, чего-то чудного, какой-то Волшебной жизни…
      Не только в содержании, но даже в самом умиротворяющем плавном размере, в пластике стиха чувствовалась отдаленность изжитых и как бы идиллических времен, их необратимость.
      Новое время выражало себя категорично, броско и напористо. В Семенове власть утверждалась силой. В середине января 1918 года тысячная толпа под гром набата сошлась на Соборной площади, чтобы выразить протест против захвата власти Советом рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Красногвардейцы и солдаты из уездной воинской команды выстрелами разогнали двинувшийся на них народ, убив и ранив несколько человек. Летом того же года создается большевистская организация. В следующем году заявляет о себе комсомол, куда потянулась беспокойная молодежь, увлеченная решительными призывами, кипучими сборищами и плясками под гармонь. Зверская расправа над тремя юными комсомольцами И. Козловым, А. Дельфонцевым и Н. Завьяловым, которую учинили дезертиры, прятавшиеся в лесу, настроила молодежь на готовность к жестокой борьбе. Военная подготовка, изучение оружия, военизированные игры становятся чуть ли не повседневным явлением.
      Вечерами на главной Соборной площади тон задавала молодежь, сзываемая гармошкой. Ходила толпами по улицам, задирала прохожих, пела злободневные частушки. Гуляли семеновские парни с девчатами и в городском саду под высокими липами, рассаживались по диванчикам, слушали по воскресеньям духовой оркестр. И вовсе не глухим медвежьим углом, не захолустьем представлялся уездный Семенов, взбудораженный молодыми голосами. Все прежнее отметалось, все новое приветствовалось. И, конечно, никто не думал о последствиях, кроме видавших виды стариков. Но кто им внимал?!
      Вот тогда возбужденного новыми веяниями Бориса Корнилова и потя-
      нуло к перу. Таисия Михайловна вспоминала: "Всегда ходил с тетрадкой и блокнотом. Чаще всего написанное прятал или рвал, за что мы на него обижались". В школе юный сочинитель пристрастился выпускать стенгазету, помещая в нее свои заметки и частушки. У каждого нового номера собиралось немало любопытных читателей.
      В 1923 году, после окончания восьми классов школы 2-й ступени, Борис решил оставить учебу - девятый, последний, класс лишал его самостоятельности выбора, потому что занятия в нем в основном состояли из практики, определявшей способности к учительской работе. Но этого юноша никак не хотел, ему грезились иные горизонты. Потянуло к комсомолу, где была живая интересная работа. Способного бойкого парня уже приметили в уездном комитете, где ему без промедления определили должность инструктора бюро юных пионеров.
      Еще не познакомившийся с Корниловым в ту пору Константин Мартовский вспоминал, как осенью 1923 года сам он двенадцатилетним школьником записался в первый пионерский отряд Семенова. В пионеры тогда принимали не только мальчишек, но и парней вплоть до восемнадцати лет, потому что пионерская организация считалась чуть ли не военной, а руководил ей демобилизованный молодой командир Красной Армии, побывавший в ЧОНе - частях особого назначения, Василий Молчанов. Первое время собирались в саду около летнего театра, ходили строем по улице, сопровождаемые едкими насмешками. Но ничего - терпели, маршируя, сдваивая ряды или рассыпаясь в цепь. Было первых пионеров всего около тридцати человек.
      По поводу существования ЧОНа в то время были разные мнения. Не смог внятно сказать о нем в конце своей жизни Василий Фаддеевич Молчанов, который сообщал в письме Л. Безрукову о прямом участии Корнилова в ЧОНе, а исследователю творчества поэта М. Берновичу писал, что ЧОН уже никак не проявлял себя, расформированный еще в 1921 году.
      Настаивая на своем, Мартовский приводит довольно убедительные свидетельства:
      "Был ли в те годы ЧОН действенной боевой единицей, я не знаю, да и каких-либо боевых операций на территории Семеновского уезда не проводилось. Во всяком случае, на Покровке, на втором этаже одного дома было помещение ЧОНа (не военкомата, военкомат располагался, как хорошо помню, на другой улице), где хранилось оружие. Комсомольцы-подростки, в числе которых уверенно помню Б. Егошина и самого Б. Корнилова, там дежурили, перекликались оттуда с нами, проходящими по улице. Хорошо также помню, как на траурном митинге в январе 1924 года вооруженные винтовками ребята, среди которых был и Борис, стояли строем позади нас. У меня сохранилось описание тех дней в письме моего брата к отцу, где он пишет: "Чоновцы стреляли из ружей".
      Винтовка в руках впечатлительного подростка, начинающего поэта была не столько оружием, сколько вещественным напоминанием о революции и Гражданской войне, которые рисовались в воображении великими героическими деяниями, самоотверженными подвигами, совершаемыми титанами духа. Крутое время брало Корнилова в оборот.
      В 1923 году семья Корниловых перебралась в Семенов, где Петр Тарасович и Таисия Михайловна купили домишко на улице Крестьянской, продав лошадь, корову и швейную машинку. Теперь они стали городскими жителями, хотя в доме семье было разместиться нелегко. Пришлось всем спать на полу. Но это не такая большая беда, если жилье свое. Петр Тарасович стал работать в детском доме, а Таисия Михайловна учительствовала в деревне Хвостиково.
      Бориса в укоме приставили к соответствующему его наклонностям делу. Он стал редактировать стенную газету "Комса", которую самолично вывешивал у входа в городской сад. Сам писал и сам рисовал карандашами и красками. Выходило неплохо, товарищи одобряли.
      Семенов 20-х годов прошлого века. В нем еще много старины, непору-шенного быта, неспешливости, обстоятельности, старой мебели, самоваров, часов-ходиков и потемневших намоленных икон. И еще горят лампадки в киотах, подтверждая незыблемость веры вопреки всем новшествам и перестройкам. И стучат по мостовым копыта рабочих саврасок и колеса те
      18*
      лег, и дымят кузницы, и теряют счет своим березовым и осиновым заготовкам ложкари, и пахнут густеющими красками лачильни. Никакие построения и "вольные движения" голоштанных молодцев в трусах и майках, составляющих "пирамиды" на сцене Народного дома, никакие шествия орущих лозунги перезрелых пионеров, никакая агитация и пропаганда несущих околесицу ораторов о светлом будущем без Бога и без насилия; никакое обещанное равенство и братство еще никого не обманывают, кроме ошалевшей от полной свободы молоди, что того и гляди станет ходить на головах.
      И пусть висит себе над воротами тюрьмы, огороженной частоколом, красное полотнище со словами "Труд искупит вину!", пусть дребезжат себе по центральным улицам пролетки с уполномоченными, пусть топают себе в худой обувке пареньки с винтовками на плече, пусть играет по воскресеньям в городском саду духовой оркестр возбуждающий гимн всего пролетариата в смычке с крестьянством "Интернационал" - все равно, в конце концов, как думал про себя обыватель, побеждает он, одни лозунги меняются на другие, как и песни, и наступает долгожданный покой с вечерним звоном.
      К этому вроде все и шло. Но однажды вздрогнул весь Семенов, когда среди жаркого лета, в сушь, лишившаяся части разобранного лихой артелью каменного подножья рухнула на площадь высокая колокольня, потеряв отлетевший расколотый купол. Развален был и прекрасный Вознесенский собор, в котором крестили Бориса Корнилова и еще сотни и сотни младенцев нескольких поколений.
      Покоя не должно было наступить в стране, даже в самой ее отдаленной от центра глубинке, потому что "старый мир" еще оставался не до конца и не до основания разрушенным.
      Корнилов не видел падающей колокольни - его тогда в Семенове не было.
      Известно, Корнилов любил безобидные розыгрыши и привлекал к себе знакомых и незнакомых добродушием, непосредственностью и, конечно же, стихами. Не только своими, а еще и нравящихся ему известных поэтов, кумиров молодежи.
      И случалось так: вечер, комната бюро юных пионеров в уездкоме, несколько вожатых вместе с Молчановым на скамьях, отсвет уличного фонаря в окне, две старые винтовки в углу, а на голом столе в модной кепке "еропланом" возлегает, подобно богемным любимцам вольных компаний, Борис Корнилов и с некоторым надрывом декламирует стихи Есенина:
      Друзья! Друзья!
      Какой раскол в стране,
      Какая грусть в кипении веселом!
      Знать, оттого так хочется и мне,
      Задрав штаны,
      Бежать за комсомолом.
      Есениным он увлекался до самозабвения.
      * * *
      1925 год стал переломным для Бориса Корнилова. Поэзия уже всерьез захватила его. Все видели это. Видели и комсомольские соратники, хотя он не пренебрегал своими прямыми обязанностями. Вот фрагмент из его выступления 23 августа на расширенном пленуме укома РЛКСМ: "Для продвижения физкультуры в деревню нужно использовать гулянки и всевозможные праздничные сборища, устраивая игры, выступления". А вот тезис, противоположный сказанному ранее, с которым Корнилов обратился к оргколлегии укома 16 октября: "В ячейке заметен уклон в сторону культурничества. Не нужно обращать слишком большое внимание на постановку спектаклей, а вести массовую, общественно-политическую работу".
      Лексика и доводы типичного комсомольского работника, меняющего тактику в зависимости от обстоятельств или, как тогда говорили, от текущего момента.
      Конечно, на творчество всерьез времени не хватало. Возникла дилемма: или - или. Нужно было поступить со всей решимостью. Борис сделал окончательный выбор. Укомовцы поддержали его.
      "Слушали: Заявление инструктора Убюро ю/пионеров Бор. Корнилова с просьбой об откомандировании его в институт журналистики или в какую-либо литературную школу.
      Постановили: Ходатайствовать перед Губкомом РЛКСМ об откомандировании т. Корнилова Бор. в Государственный институт журналистики или в какую-либо литературную школу, так как у т. Корнилова имеются задатки литературной способности".
      Неясно было укомовцам, куда именно придется поступать их товарищу, но они сделали для него все возможное, чтобы помочь определиться и найти ему нужное место, где бы он был устроен и удовлетворен. Им очень хотелось успеха своему поэту из коренных семеновцев, одних с ними убеждений и одного пути, в стихах которого воспевалась кипучая новь, светлые зори жизни и комсомольская братва. Он должен был оправдать их ожидания.
      Решение укомовцев было принято еще летом, но до самого конца года Корнилов оставался в Семенове. Несколько его стихов публикует нижегородская комсомольская газета "Молодая рать", и это придает ему уверенности. А может, заставляет сомневаться. Ведь стихи не ахти какого качества - одна выспренняя декларация.
      Прошли тяжелые года,
      Хотя не стерли все угрозы,
      Но красным отблеском звезда
      Горит на нашем паровозе!
      Эй, солнце!
      Луч в окно ты вдень,
      Пускай окно в лучах хохочет!
      А были дни темнее ночи
      » ночь милей, чем светлый день!
      Далеко тут до Маяковского и даже Демьяна Бедного. Строчки, написанные на ходу, впопыхах, на потребу момента. А что мог еще предложить комсомольский вития?
      Наверное, нелегкими были раздумья Корнилова, и потому он медлил. У кого бы он стал исповедоваться, у кого - единственного в целом мире, кто бы его понял и наставил на путь истинный? Ну, конечно, у Сергея Есенина. Только у него, больше не у кого.
      Осенние ночи становятся все длиннее. Минуют октябрь, ноябрь, прежде чем, не дождавшись никакого направления на учебу от комсомольского губко-ма, он, член РЛКСМ Семеновской организации, билет N 1061, получает добро на выезд в Ленинград по месту жительства родственников. И выезжает туда, как только узнает, что в Ленинграде остановился в гостинице Есенин.
      А Есенина уже не было на свете. Его нашли мертвым в мрачном номере гостиницы "Англетер" с веревкой на шее. В ночь с 29-го на 30 декабря тело Есенина перенесли в товарный вагон, который прицепили к поезду, отправлявшемуся в столицу. И вполне возможно, что состав, в котором ехал Корнилов в Ленинград, встретился где-то в пространстве с поездом, везущим мертвого русского гения. Вот так и пересеклись пути родственных поэтов, явившихся на свет в провинциальной глубинке.
      ЛЕНИНГРАДСКАЯ СТРАДА
      Ленинград встретил провинциала вокзальной толчеей, трамвайными звонками на Невском, окриками извозчиков, громкими клаксонами автомобилей, частым перестуком копыт лошадей по деревянным торцам проспекта, припорошенного свежим снегом.
      Несмотря ни на какие утраты, жизнь продолжала свой неостановимый бег. И недолгое замешательство не заставило Корнилова взять обратный билет - натура бы воспротивилась. Вскоре он узнает, как прощался Питер в помещении Союза писателей на Фонтанке с телом поэта, привезенным на дрогах из Обуховской больницы. Во все время гражданской панихиды длилось оцепенелое молчание, никто не смог произнести ни слова - нежданная смерть ошеломила всех. А через день, 31 декабря, Есенина хоронила
      Москва. Тысячи людей двинулись по Никитскому бульвару на Страстную площадь к памятнику Пушкину. Гроб с телом народного любимца был трижды обнесен вокруг памятника первому поэту России. По воле матери Есенина Татьяны Федоровны на могиле ее сына на Ваганьковском кладбище установили деревянный крест. И высоким холмом возвысились над могилой плотно уложенные венки.
      …По словам семеновского краеведа Карпа Васильевича Ефимова, Корнилов устроился на жительство в Ленинграде у тетки Клавдии Михайловны. В самом начале 1926 года он появляется на заседании литературной группы "Смена", которая занималась в доме N 1 по Невскому проспекту напротив Адмиралтейства.
      Один из литкружковцев - Геннадий Гор - впоследствии вспоминал: "Я присутствовал на том вечере, когда Борис Корнилов читал свои первые стихи в литературной группе "Смена".
      Это были удивительные стихи, совсем особенные. Мне казалось, его голосом говорят семеновские леса, его родной край… Вообще, в натуре Бориса и его чудесной поэзии было много нежности, грусти, человечности, которые Борис подчас стыдливо прятал, чтобы не уронить свою мужскую сущность, да и время было суровое".
      Увы, не все разделяли мнение Гора. "Деревенские мотивы" провинциального поэта некоторые восприняли как экзотику, а иные усмотрели в них "есенинщину". Сугубо городская ленинградская поэтическая школа культивировала свои вкусы, и предпочтение отдавалось поэзии выверенной, строгой по языку и пластике, в немалой степени рационалистичной. Влияние этой школы наиболее заметно проявлялось в стихах Николая Тихонова. Но в литгруппе "Смена" не были чужды новым веяниям. Сам ее руководитель Виссарион Саянов испытывал влияние и футуризма, и акмеизма, которые в ту пору увлекали чуткую к разным новациям молодежь.
      Оказавшись среди искушенных знатоков и ценителей поэзии, Корнилов чрезвычайно взыскательно стал относиться к своему дарованию. Он много читал, поглощая книгу за книгой, и, как отмечал Николай Браун, "писал ежедневно, всегда и везде, в любых условиях". Его не покидало вдохновение. Он оказался в самой благоприятной атмосфере, о которой только можно было мечтать. И, конечно, с великой охотой, когда представилась возможность, поступил на Высшие курсы искусствознания при Институте истории искусств, расположенном в особняке напротив Исаакиевского собора. Здесь преподавали Юрий Тынянов, Виктор Шкловский, Иван Соллертинский, Борис Эйхенбаум. Выступали в институте Владимир Маяковский и Эдуард Багрицкий.
      Корнилов учился, как и писал, с азартом, отличаясь тем же прилежанием и внимательностью, с которыми когда-то в Дьякове овладевал грамотой на уроках отца, стоя у школьной печки.
      Но курсы он посещал не один, а вместе с любимой девушкой, а затем женой Ольгой Берггольц.
      Они познакомились на занятиях литгруппы "Смена", о чем Берггольц свидетельствовала: "Вот там я и увидела коренастого низкорослого парнишку в кепке, сдвинутой на затылок, в распахнутом пальто, который независимо, с откровенным и глубочайшим оканьем читал стихи:
      Дни-мальчишки,
      Вы ушли, хорошие,
      Мне оставили одни слова, -
      » во сне я рыженькую лошадь
      В губы мягкие расцеловал.
      Глаза у него были узкого разреза, он был слегка скуласт и читал с такой уверенностью в том, что читает, что я сразу подумала: "Это ОН". Это был Борис Корнилов - мой первый муж, отец моей первой дочери.
      Литературной группой "Смена" сначала руководил Илья Садофьев, один из первых пролетарских поэтов, затем - Виссарион Саянов. Приезжал к нам Михаил Светлов в черном не то тулупе, не то кафтане, с огромным количеством сборок сзади - в общем, в наряде, похожем на длинную и громоздкую бабью юбку. Здесь, может быть впервые, он прочитал свою бессмертную "Гренаду"… "
      Времени и у Корнилова, и у Берггольц всегда было в обрез, тем более что Ольга поступила на работу курьером в "Вечернюю красную газету", которую редактировал Петр Чагин, близкий друг Есенина.
      И все же выпадали свободные часы, когда влюбленные могли остаться наедине, побродить по заповедным местам старого Питера. Начинали с Дворцовой площади, которая была переименована в площадь Урицкого и где совсем недавно тогдашний городской глава Григорий Евсеевич Зиновьев намеревался на пятидесятиметровой Александровской колонне заменить ангела, попирающего крестом змею, фигурой вождя мирового пролетариата Ленина в римской тоге. Выходили на Сенатскую, оберегаемую непоколебимым "Медным всадником", возле которого собирались декабристы. Бродили по набережной Невы, а затем выходили на Невский проспект и, повернув с него, шли вдоль Фонтанки до самых дальних домов, в одном из которых в Коломне Пушкин писал "Руслана и Людмилу".
      Первую книгу "Молодость" Борис Корнилов посвящает своей жене Ольге Берггольц.
      И книга, выпущенная трехтысячным тиражом, приносит ему успех. За-певные ее стихи были обращены к родному краю, кержацкому бытию, к неизбывной любви, связанной с дорогими сердцу местами. Нет, не смутило ни автора, ни редактора книги Виссариона Саянова, что в этих стихах можно было обнаружить влияние Есенина. Уже многим открылась особая манера Корнилова говорить "своей речью", используя свой метафорический набор и свои густые краски, чтобы слово становилось полновесным, рельефным и зримым. В нем, этом слове, чувствовалась натура упористая, не-своротимая, вольная, как сама заволжская суровая природа, ее ненарушенная первозданность, огражденная дебрями заповедность, откуда изначала берутся и сила, и достоинство, и прозрение.
      Исконное русское слово оживало под пером заволжского чудо-творца, напоминая, что не всегда следует распахивать душу и не все можно произносить вслух, чтобы не сглазить, не утратить, не погубить.
      Это русская старина,
      вся замшенная, как стена,
      где водою сморена смородина,
      где реке незабвенность дана, -
      там корежит медведя она,
      желтобородая родина,
      там медведя корежит медведь.
      Замолчи!
      Нам про это не петь.
      Нет, не так уж он прост, черноглазый крепыш из глухого медвежьего угла в распахнутом драповом пальтеце, косоворотке и кепке, сдвинутой на затылок.
      Впрочем, Корнилов не противопоставлял в своей природной, самородной основе прошлое и настоящее, старое и новое, он видел их органическую связь. Может быть, неосознанно - чутьем, а может быть, сознательно он отвергал краеугольный принцип, выраженный в "Интернационале" словами: "до основанья, а затем… " Прочность построенного без фундамента сомнительна. Крона не может обойтись без корней. Вот почему отъединение одного от другого так мучительно, так жестоко и так трагично.
      Никогда не отрекавшийся от Есенина, ценивший дружбу с ленинградскими собратьями по перу, Борис Корнилов высоко ставил и Маяковского, с которым однажды встретился. Об этом вспоминала Берггольц:
      "Никогда не забуду, как в Доме печати на выставке Владимира Владимировича "Двадцать лет работы" (это было 5 марта 1930 года. - В. Ш.), которую почему-то почти бойкотировали "большие" писатели, мы, несколько человек "семеновцев", буквально сутками дежурили около стендов, страдая от того, с каким грустным и строгим лицом ходил по пустующим залам большой, высокий человек, заложив руки за спину, ходил взад и вперед, словно ожидая кого-то очень дорогого и все более убеждаясь, что этот дорогой человек не придет. Мы не осмеливались подойти к нему, и только Борис, "набравшись нахальства", предложил ему сыграть в бильярд. Влади
      мир Владимирович охотно принял предложение, и нам всем стало отчего-то немножко легче, и, конечно, мы все потащились в бильярдную смотреть, как "наш Корнилов" играет с Маяковским".
      Константин Мартовский поведал, что якобы Корнилов при встрече в Нижнем рассказывал ему, как попенял Маяковскому на то, что он назвал Есенина "звонким забулдыгой-подмастерьем", хотя Есенин вовсе не подмастерье, а мастер.
      Вполне возможно, что так оно и было. Корнилову не откажешь в решительности.
      Роковым 1930 год был не только для Маяковского, ушедшего из жизни, но и для Бориса и Ольги, которые расстались.
      В 30-м же году, получив после окончания учебы на филологическом факультете университета диплом, она вместе с однокашником Николаем Молчановым уехала в Казахстан, чтобы помогать строить социализм в глубинке. Там работала она разъездным корреспондентом краевой газеты "Советская степь", а когда любимого Николая призвали в армию, вернулась в Ленинград к матери и дочке Ирине, поступила на работу в многотиражку завода "Электросила".
      Жизнь Бориса Корнилова без Ольги складывалась по-разному, но вдохновение не изменяло ему. Он работал с той же напористостью и воодушевлением, как и в первые месяцы в Ленинграде, и заметно было, как возросло его мастерство. Одним из программных его стихотворений стало "Чаепитие", где он, прозренчески сказав, что "деревня российская - облик России", посвятил ей такие строки:
      Во веки веков осужденный на скуку, на психоанализ любовных страстей, деревня, - предвижу с тобою разлуку, - внезапный отлет одичавших гостей. » тяжко подумать - бродивший по краю поемных лугов, перепутанных трав, я все-таки сердце и голос теряю, любовь и дыханье твое потеряв.
      Несомненно, эти стихи тогда воспринимались с настороженностью, в них могли усмотреть и "богемность", и "есенинщину", ведь совершенно другой взгляд проповедовали Илья Сельвинский, Александр Жаров, Александр Безыменский, Яков Шведов, Николай Дементьев, увлеченные пафосом повсеместной ломки и перестройки.
      Стоит внимания твердое мнение Бориса Пастернака о поэзии того времени, которое он изложил в 1952 году в письме Варламу Шаламову: "Наступили двадцатые годы с их фальшью для многих и перерождением живых душевных самобытностей в механические навыки и схемы… Именно в те годы сложилась та чудовищная поэзия, эклектически украшательская, отчасти пошедшая от конструктивизма… "
      … Корнилов бодрился, демонстрировал свою уверенность и безмятежность, однако сборник "Первая книга" вышел в свет с директивно-прора-боточным издательским предисловием, где указывалось на "непреодоленные" творческие ошибки, "мировоззренческую отсталость", неспособность "понять классовую сущность явлений" автора, не замечающего, что он порой говорит с "чужого голоса". А явно навязанное автору название сборника как бы игнорировало фактически первую его книгу "Молодость". Атаки рапповских критиков, которые обвиняли Корнилова в классовой близорукости, апологетике кулачества, в "есенинщине", сбивая его с толку требованиями рифмованных откликов на достижения ударников, строящих социализм, боеготовность армии, освоение диких пространств и на агитки, понуждали поэта если не кривить душой, то, во всяком случае, отделываться декларативными строчками, которые пишутся чуть ли не автоматически. Пример чему - неудачный цикл "Апшеронский полуостров".
      Летом 1930 года Корнилов побывал в творческой командировке в Азербайджане, откуда с ворохом "обязательных" стихов возвращался по Каспийскому морю, а затем по Волге в родные края, решив заехать в Семенов. В июле на пароходе им было написано одно из лучших его стихотворений "Качка на Каспийском море". Когда пароход приближался к Нижне
      му Новгороду, стихотворение было уже готово. Оно появилось в журнале "Новый мир" в начале 1931 года. Этот год оказался одним из самых плодотворных у Бориса Корнилова, который вслед за "Первой книгой" выпустил сборник "Все мои приятели", а стихи его кроме "Нового мира" печатались в журналах "Звезда", "Ленинград", "Стройка".
      Совпал со своим временем Борис Корнилов в знаменитой "Песне о встречном", благодаря которой он стал известен всей стране и вошел в число самых популярных советских поэтов. Совпадение было совершенно феноменальным, "Песню" сразу подхватили и заучили наизусть даже в отдаленнейших краях. Музыку к словам Корнилова написал молодой композитор Дмитрий Шостакович. Созданная в 1932 году для кинофильма "Встречный" бодрящая духоподъемная песня выразила порыв всего поколения.
      С середины тридцатых годов жизнь стала налаживаться. Были отменены карточки, пришло время свободной госторговли, открылись парфюмерные и цветочные магазины. Многолюдно становилось в парках культуры и отдыха. И вместо устаревших танцев "ой-ру" и "карапет", которыми увлекалась молодежь после Гражданской войны, вошли в моду фокстрот и танго. Уже не вызывали отторжения галстуки и шляпы, заиграли в домах патефоны, выдаваемые в виде награды ударникам, появились на улицах велосипедисты.
      Едва ли кто мог предполагать, что передышка будет короткой. А впрочем, все знали о тревогах на границе и особенно не расслаблялись. На лацканах пиджаков подтянутых статных парней нередко можно было увидеть значок "Ворошиловского стрелка" или ГТО ("Готов к труду и обороне"). Заниматься спортом было чуть ли не обязанностью. Так выглядела страна, так выглядел Ленинград, где самым почитаемым человеком до своей гибели и после нее считался Сергей Миронович Киров - ближайший соратник Сталина.
      Время требовало воли - и она была, требовало знаний - ими овладевали, требовало сердца - его не жалели.
      Ленинград не дал потеряться талантливому провинциалу, оценил его талант и закалил его характер, признал своим. Новую любовь он тоже нашел здесь, женившись на молоденькой Циле Боренштейн, которую имел обыкновение называть Люсей. В маленькой квартире на Петроградской стороне, а затем в двухкомнатной квартире в доме на канале Грибоедова у них, по свидетельству начинающей поэтессы Елены Серебровской, постоянно были гости, и благодаря Корнилову она могла увидеть и послушать стихи Бориса Лихарева, приезжавших из Москвы Ярослава Смелякова и Сергея Поделкова.
      Корнилов притягивал к себе многих поэтов, которые становились его друзьями, составляли ему компанию, делили с ним свои мысли и чувства. Он окончательно стал считаться ленинградским стихотворцем не только по прописке, но и по духу. Да и сам себя таким считал:
      Мне по-особенному дорог,
      дороже всяческих наград
      мой расписной,
      зеленый город,
      в газонах, в песнях
      Ленинград.
      Он сжился с Ленинградом, вжился в него, и город питал его душу, дарил ему вдохновение, соответствуя его размашистости и общительности.
      Вот что, например, вспоминал известный книжный иллюстратор Валентин Курдов, друживший с Корниловым:
      "Васильевский остров просто называли Васиным. На Васином издавна проживали художники. В старых мастерских - мансардах - осенью протекали крыши и на полу стояли тазы и ведра, зимой же замерзала вода в стаканах. К этому можно добавить еще и то, что наши желудки всегда были пустыми. И все-таки мы жили веселой и счастливой творческой жизнью.
      Хочу рассказать об одной вечеринке в мастерской Гриши Шевякова на 8-й линии, куда был приглашен Корнилов.
      Наши вечеринки и сборища часто ознаменовывались изготовлением пельменей. Проще простого купить муки и мяса и стряпать всей компанией, вспоминая далекую домашнюю жизнь. Веселое занятие, близкое сердцу провинциалов.
      Пир наш сопровождался всегда исполнением городских уличных песенок, деревенских частушек, хоровым пением "Бродяги", обязательной борьбой друг с другом и, конечно, чтением стихов Есенина и Маяковского…
      Борю Корнилова не нужно просить читать, он сам безудержно предается своей поэзии и сменяет одно стихотворение другим.
      Вот уже далеко за полночь, а мы все слушаем и слушаем. Кто-то бросил клич: "Качать!" Тогда мы хватаем Борю за ноги и руки и начинаем подбрасывать его…
      Время, к которому обращается моя память, не знало ни твиста, ни буги-вуги, мы просто отплясывали чечетку. Гитаре тут нечего было делать. Стучали в такт по посуде, столам и стульям, бутылкам - словом, по всему, что попадало под руки. Боря, сбросив пиджачок, подпоясанный, в сапожках, пошел бочком в пляс и начал выкаблучивать, выкидывая коленца и фортели вольной русской "барыни". Я любовался его ухарской удалью и залихватской пляской. Так пляшут на Руси на свадьбах".
      Вселенским переворотом, мировой революцией бредили еще долго, веря во всеобщее коммунистическое счастье. И Корнилов тут был не самым "забойным". Пожалуй, Александр Прокофьев превзошел его: "Сократить производство кастрюль и других сковородок. И побольше железа: на сабли, на рельсы, на балки, идущие вверх".
      Тогда это воспринималось всерьез.
      Шутки же обходились слишком дорого.
      При всем при том в 30-е годы были созданы замечательные образцы гражданской поэзии, произведения, которые и сейчас поражают высоким искусством слова, выразительностью образов, силой захватывающего чувства, трагедийной мощью. К таким произведениям может быть причислена героическая поэма Бориса Корнилова "Триполье", основанная на подлинных событиях.
      Современники сразу же оценили духовную высоту этой поэмы. В 1933 году она выходит отдельной книжкой в ленинградском отделении издательства "Молодая гвардия". О ней узнают в Центральном комитете комсомола. И вот уже там в присутствии комсомольского главы Александра Косарева Борис Корнилов читает ее, покоряя слушателей эпической силой произведения, в котором, безусловно, проявлены традиции русской классики и где витает дух неистового Аввакума.
      Мы еще не забыли пороха запах, мы еще разбираемся в наших врагах, чтобы снова "риполье не встало на лапах, на звериных, лохматых, медвежьих ногах.
      Поэма Корнилова без промедления была переиздана в Москве.
      На молодого ленинградского поэта обратил внимание знаменитый режиссер Всеволод Мейерхольд. Новатор театра предложил Корнилову сотрудничество, и тот решил взяться за пьесу в стихах о классовой борьбе в деревне, опираясь на реальные события, связанные с гибелью трех семеновских комсомольцев, попавших в руки дезертиров. Известно, что Мейерхольд с Корниловым даже договаривались съездить в Семенов. Их отношения стали настолько непринужденными, что режиссёр как-то навестил поэта в стоматологической больнице и развлекал его, изображая страдающего зубной болью медведя. Вскоре поэт написал чудесную сказку для детей "Как от меда у медведя зубы начали болеть".
      Доверительные отношения сложились у Бориса Корнилова и с женой Мейерхольда, актрисой Зинаидой Райх. Ей он посвятил стихотворение "Соловьиха", носящее в рукописи название "Ревность". По свидетельству Ярослава Смелякова, автор читал его на квартире Мейерхольда в присутствии известных артистов и музыкантов. Оно чрезвычайно нравилось прекрасной Зинаиде Николаевне, которая была намного моложе своего шестидесятилетнего мужа.
      В печати стихотворение появилось без посвящения. Видимо, на то были свои причины. И можно предположить - какие. Во всяком случае, через некоторое время общение с семьей Мейерхольд прервалось.
      Вторая половина августа 1934 года ознаменовалась важнейшим событием в истории страны Советов - состоялся Первый Всесоюзный съезд советских писателей. Съезд открыл короткой вступительной речью Максим Горький. С докладом о поэзии выступил член Центрального Комитета ВКП(б), редактор газеты "Известия" Николай Бухарин.
      Конечно, он не обошелся без косноязычной, принятой тогда у партийных вожаков риторики: "Наша страна занимает сейчас мировую позицию…"; "Мы имеем великолепные успехи в области классовой борьбы пролетариата…"; "Гигантские пласты новых людей поднимаются к настоящей культурной жизни… " А вследствие этого "чрезвычайно резко подчеркнута проблематика качества решительно на всех фронтах…", "все проблемы строительства социализма - в том числе и его культурные проблемы - взлетают на новые, гораздо более высокие уровни…"; "историческая необходимость наполняет новым содержанием огромный человеческий резервуар…"; "Нам нужно иметь сейчас смелость и дерзание выставлять настоящие, мировые критерии для нашего искусства и поэтического творчества. Мы должны догнать и обогнать Европу и Америку и по мастерству".
      Поставив такую абсурдную задачу и пространно порассуждав о поэзии как таковой, начитанный оратор перешел к рассмотрению поэтического творчества в стране, заметив, что "Блок уходил своими корнями в быт ари-стократическо-помещичьей усадьбы" и что "с мужицко-кулацким естеством прошел по полям революции Сергей Есенин". Крупнейшими фигурами он назвал Демьяна Бедного и Маяковского. Поэтами "очень крупного калибра" у него оказались Пастернак, Тихонов, Сельвинский и "отчасти" Асеев. Высокую оценку получило творчество Корнилова:
      "Среди поэтической "комсомольской" молодежи следует особо сказать о Борисе Корнилове. У него есть крепкая хватка поэтического образа и ритма, тяжелая поэтическая поступь, яркость и насыщенность метафоры и подлинная страсть…
      У него "крепко сшитое" мировоззрение и каменная скала уверенности в победе…
      Корнилову особенно удаются отрицательные типы кулака, описания звериной злобы врагов; здесь его палитра многокрасочна и ярка, мазок широк и уверен, образы скульптурны и выразительны ("Семейный совет", "Убийца"). "Триполье" местами достигает большой силы"…
      Будучи делегатом съезда от Ленинграда наряду с Николаем Тихоновым, Александром Прокофьевым, Виссарионом Саяновым, Михаилом Зощенко, Ольгой Форш, Корнеем Чуковским, Юрием Тыняновым, Борисом Лавреневым и другими известными писателями, Борис Корнилов, безусловно, чувствовал себя именинником после доклада влиятельного и популярного в интеллигентской среде партийного руководителя, принимая бесчисленные поздравления. Имя его подхватила вся пресса. В "Известиях", редактируемых Бухариным, одно за другим стали печататься его стихи.
      …Он много работал, ездил по стране, заводил новые знакомства. И никогда не забывал о своей лесной заволжской стороне, о своих истоках, чему свидетельство прекрасные стихи "Мама", "Из автобиографии", "Мы, маленькие, все-таки сумели…". Снова и снова открываются перед мысленным взором родные картины:
      Мы идем большой травою, каждый силу не таит, и над мокрой головою солнце ястребом стоит. Белоус берет с размаху в ночь отбитая коса, вся в поту моя рубаха, неподвижны небеса.
      ("Туес")
      Увы, вовсе не таких стихов требовали от него критики, поставившие поэта в "комсомольский" ряд, из которого он то и дело выламывался, не
      поступаясь ни своей волей, ни своими патриархальными святынями. А это расценивалось как серьезное прегрешение.
      Труднее становилось жить в Ленинграде, воздуха не хватало. Само собою выговаривалось: "Было весело и пьяно, а теперь я не такой, за четыре океана улетел мой покой". Утешение он находил только в творчестве.
      К Пушкину его потянуло, как в детстве, когда он заучивал наизусть "Медного всадника" и "Полтаву". А впрочем, не заучивал - сразу запоминал. И Пушкин владел им, когда писалась поэма "Моя Африка", эпиграфом к которой стали крылатые строчки, всплывшие в памяти: "Под небом Африки моей вздыхать о сумрачной России".
      Корнилов взялся за создание большого цикла стихов о Пушкине, как бы прочитывая в его судьбе свою судьбу.
      И не мог ведать поэт, из скольких частей будет состоять его цикл и чем закончится. Лишь одна навязчивая мысль не оставляла автора, мысль о жизни и смерти, становящейся бессмертием. И, как заклинание, вырвалось у него: "Все о жизни, ничего о смерти".
      Цикл складывался в новую поэму и, вероятно, сложился бы. Встали в свой черед отдельно написанные главы: "Разговор", "Последняя дорога", "Пирушка", "В селе Михайловском", "Путешествие в Эрзерум", "Алеко", "Пушкин в Кишиневе". Но не сложилось.
      Не могло сложиться.
      Не успело.
      ПОЭЗИЯ ПОД АРЕСТОМ
      Наступил 1937-й…
      Донос на Бориса Корнилова не содержал никаких веских доказательств, он был состряпан председателем правления издательства "Советский писатель" Н. В. Лесючевским. Считая, что написанное после убийства С. М. Кирова стихотворение "Елка" берет под защиту враждебные элементы, что в стихотворении "Начало зимы" проскальзывает наглая клевета на советский строй, что стихотворение "Чаепитие" кулацкое по своему духу, а стихи "Вокзал" и "Зимой" политически вредные, он пришел к заключению:
      "1. В творчестве Б. Корнилова имеется ряд антисоветских, контрреволюционных стихотворений, клевещущих на советскую действительность, выражающих активное сочувствие оголтелым врагам народа, стихотворений, пытающихся вызвать протест против существующего в СССР строя.
      2. В творчестве Б. Корнилова имеется ряд стихотворений с откровенно кулацким, враждебным социализму содержанием… "
      Далее Лесючевский утверждал, что и многие другие стихотворения содержат антисоветчину, где автор пытается замаскировать подлинный их смысл, применяя "двурушнические метафоры в поэзии".
      И эти дикие обвинения были приняты всерьез. Более того, явная клевета выдавалась за чистую правду, заполняя страницы официальных изданий. Например, страницы "Литературной газеты", в которой уже по прошествии нескольких месяцев после ареста неугодного автора сообщалось вдогонку:
      "Поэта Корнилова много лет считали только пьяницей и дебоширом. Он хулиганил, скандалил, избивал жену, вел себя непристойно как писатель и гражданин. Но что поделаешь с пьяницей? Между тем этот пьяный поэт писал контрреволюционные стихи и распространял их в списках. По дороге из одного кабака в другой он какими-то путями попадал в некоторые иностранные консульства. А в квартире его "каким-то образом" находились секретные документы. Важно вспомнить, что именно на Корнилова и на террориста Павла Васильева делал крепкую ставку Бухарин" (1937, 30 июня).
      Терроризм в России был жупелом с царских времен. Не гнушались использовать этот жупел и в 30-е годы, и гораздо позже, как только возникало нежелательное для власти напряжение в обществе. Так что, оказавшись в компании с террористом, Корнилов тем самым обрекался на высшую меру наказания. Все было заведомо рассчитано, все предусмотрено. И следствие велось ради одной лишь проформы.
      Говорят, надежда приходит последней. Но и самая последняя надежда не пришла. Концом ее ожидания стала ночь с 19-го на 20 марта 1937 года.
      Несомненно, Борис Корнилов готовился к неизбежному часу. И как только за ним пришли, он надел свежую рубаху с запонками и галстук. То есть поступил согласно старому русскому обычаю - в решающий час перед битвой или казнью облачаться во все чистое. Однако едва ли он думал о смерти, ничего им не было содеяно такого, чтобы его лишать жизни. Другое дело - лишить свободы.
      И, действительно, в постановлении о предъявлении ему обвинения, подписанном младшим лейтенантом госбезопасности оперуполномоченным Николаем Лупандиным, извещалось, что гражданин Корнилов Борис Петрович, 1907 года рождения, уроженец Горьковского края, русский, гражданин СССР, литератор, достаточно изобличается в том, что он занимался контрреволюционной деятельностью, является автором контрреволюционных произведений и распространяет их, ведет антисоветскую агитацию. Постановлено: Корнилова Б. П. привлечь в качестве обвиняемого по статье 58, пункт 10 и избрать содержание под стражей…
      По статье 58 привлекали за антисоветскую агитацию, пункт 10 предусматривал содержание в лагерях от восьми до десяти лет.
      Краеведу Карпу Васильевичу Ефимову довелось тщательно изучить следственное дело поэта. Оказалось, что после семи допросов Корнилов полгода не вызывался к следователю. Шесть месяцев он провел в камере в томительном ожидании. Такая длительность подобна изуверской пытке. Видимо, до конца неясно было, как поступать с поэтом. В нарушение правовых норм его держали в резерве.
      Дело в том, что от обкомов партии в ЦК поступали телеграммы о необходимости усиления репрессий, и 31 января 1938 года ЦК принимает решение о дополнительной разнарядке на расстрелы. Не составляло труда отобрать кандидатов среди тех, кто уже сидел в камерах. Не составляло также труда состряпать соответствующие обвинительные заключения, что никакому обжалованию не подлежали, как бы ни были абсурдны.
      И вот 13 февраля 1938 года Борис Корнилов предстал перед следователем, зачитавшим обвинительное заключение, составленное в соответствии с указаниями сверху лейтенантами госбезопасности Резником и Гантманом:
      "Следствием по делу ликвидированной троцкистско-зиновьевской террористической организации, совершившей 1 декабря 1934 года злодейское убийство секретаря ЦК ВКП(б) С. М. Кирова, была установлена принадлежность к этой организации Корнилова Бориса Петровича. На основании этих данных Корнилов Б. П. был привлечен к ответственности и арестован. Установлено, что Корнилов Б. П. с 1930 года является участником троц-кистско-зиновьевской террористической организации, куда был завербован руководящим участником той же организации Горбачевым (осужден). С 1930 года обвиняемый Корнилов участвовал в нелегальных сборищах указанной организации, устраиваемых на квартире Грабаря (осужден). На этих сборищах участники организации критиковали с контрреволюционных позиций мероприятия ВКП(б) и Советского правительства по основным хозяйственно-политическим вопросам, культивировали злобную ненависть к руководству ВКП(б) и высказывали террористические намерения против руководителей ВКП(б) и Советского правительства. Эти террористические установки обвиняемый Корнилов одобрял. Обвиняемый Корнилов нелегально распространял свои контрреволюционные литературные произведения под названием "Чаепитие", "Елка" и "Прадед"*, в которых призывал к организованному противодействию коллективизации сельского хозяйства и защите кулачества от репрессий Советской власти.
      Виновным себя признал полностью, кроме того, изобличается показаниями обвиняемого Свирина, свидетелей Савронского и Андреева, а также материалами экспертизы… "
      По своей воле признать себя виновным Борис Корнилов никак не мог - это было бы не только против совести, но и против смысла. Признаний от него добивались жестокими избиениями, бранью и угрозами, не разрешая спать и лишая еды. С ним поступали так же, как и с поэтом Николаем Заболоцким, угодившим в тюрьму позднее, но оказавшимся в руках того же следователя Лупандина, который вел дело Корнилова. Заболоцкий остал
      ся жив, написав впоследствии статью "История моего заключения", где поделился с читателями всем тем, что ему пришлось испытать и пережить в застенках госбезопасности.
      Спустя неделю выездная сессия Верховного суда приговорила Бориса Корнилова к высшей мере - расстрелу. Приговор обжалованию не подлежал. Согласно постановлению ЦИК и СНК СССР, приговор к высшей мере наказания должен был приводиться в исполнение немедленно по его вынесении. Безусловно, так и случилось 20 февраля после часа дня, когда под приговором уже стояли подписи.
      Пуля прервала жизнь поэта, не узнавшего, что у него родилась дочь Ирина и было ей уже полгода. Все бумаги Бориса Корнилова подлежали уничтожению. И само его имя предано забвению. Об этом "позаботились" некоторые литераторы, проявившие инициативу еще до того, как поэта не стало, чему пример статья А. Тарасенкова в первом номере журнала "Знамя" за 1938 год, где написано: "…подвизался в литературе и некий Борис Корнилов". Некий - это уже никакой. И двадцать лет длилось забвение, словно тяжелый обморок.
      По ложному обвинению в начале марта 1938 года был арестован и отец поэта учитель Петр Тарасович Корнилов, который после жестокого избиения на допросе умер в тюремной больнице. Мужское начало рода Корниловых было напрочь изведено.
      ПОСЛЕ ЖИЗНИ - БЕССМЕРТИЕ
      Не шумят леса без ветра, не томится душа без повода. Год за годом двадцать лет ждала Таисия Михайловна сына, не веря в его гибель. Двадцать мучительно долгих лет. И доходили до нее слухи, что Бориса видели в начале Великой Отечественной войны на фронте, где он под Смоленском попал в плен; что, по другой версии, он замечен был на лесоповале в Кировской области; что кто-то встретил его на пересылке возле одной из станций Хабаровского края, а кто-то в Магадане; что, наконец, в него стрелял конвойный по дороге с работы в зону, когда он наклонился подобрать камешек, а конвойному показалось это подозрительным…
      Надеясь на встречу с сыном, Таисия Михайловна готовила ему подарок - вышивку, все свое умение и любовь вкладывая в два панно, на одном из которых пышно расцвели цветы, а на другом появился пес, потому что Борис очень любил всякую домашнюю живность и порадовался бы от души.
      Как роковую памятку, сохраняла она календарь за 1937 год, потемневший, поветшавший, но с четко пропечатанными датами, где особенно останавливала на себе взгляд одна - 19 марта, пятница - день, когда арестовали сына.
      "Она никогда не переставала его ждать, она ждала его всегда", - обронила знаменательную фразу внучка Таисии Михайловны, приходящаяся Борису Корнилову внучатой племянницей Светлана Геннадиевна Руткова, директор Семеновской средней школы N 2, где в отдельной комнате и размещен небольшой музей достославной учительской семьи, из которой вышел поэт.
      Само собой вышло так, что при жизни Таисии Михайловны ее дом на Учительской улице в Семенове стал местом паломничества столичных и местных литераторов. Не раз бывал здесь автор книги о Корнилове Константин Поздняев, навещали мать поэта Ольга Берггольц, Владимир Автономов, Лидия Лопухова. Интересные воспоминания оставил автор посвященного Таисии Михайловне стихотворения Юрий Адрианов:
      "Пришли мы в Семенов от керженской деревушки Взвоз втроем: писа-тель-ветлужанин Леонид Безруков, заслуженный артист РСФСР Александр Познанский, едва ли не первым начавший читать на эстраде стихи Бориса Корнилова, и я. Свернули на улицу Учительскую, к угловому дому, где жила Таисия Михайловна.
      Она всегда была рада гостям, но не была хлопотливой и растерянной, как случается порой со старыми женщинами. Озаряла ее лицо какая-то достойная коренная красота, что сходит на лица добрых людей под самый закат жизни…
      В тот давний вечер за чаем Познанский читал стихи Бориса Корнилова. Читал немало, и в том числе "Туесок":
      Завела такую моду - В туеске носила воду…
      Таисия Михайловна встала из-за стола, вышла в сени.
      Через минуту-другую вернулась, держа в руках старый берестяной туес со скромным незатейливым орнаментом.
      - Вот он у меня давно. Ольга Федоровна Берггольц прошлым летом приезжала, жила. Просила его у меня с собой в Ленинград, а я оставила… Пока…
      Странно, но мне почему-то показалось, что именно об этом туесе и писал когда-то молодой Борис Корнилов".
      Да, вполне может быть, что об этом, тоскуя о родных незабвенных местах, которые олицетворяла юная Анна в полосатом сарафане, приносившая косарям квас со льда или родниковую воду в туесе.
      Часто вижу я воочью наши светлые края, вспоминаю часто ночью - где же Аннушка моя? Где,в каких туманах кроясь, опадает наземь лес, где коса твоя по пояс, твой берестяной туес?..
      Шли мы вместе, шли мы в ногу, я посылке буду рад - запакуй туес в дорогу, адресуй на Ленинград.
      Не ведало покоя материнское сердце старой учительницы и ничто не утешало его: ни сочувствие близких, ни утешение учеников, ни внимание к ней нижегородских писателей. В июле 1956 года она получила ответ на письмо, посланное в Ленинградское отделение ССП. Ее уведомляли, что возбуждено ходатайство о пересмотре дела по реабилитации Б. П. Корнилова. А вскоре она узнала, что инициатором пересмотра этого дела еще в июле 1955 года стала ее первая сноха Ольга Берггольц.
      Таисия Михайловна безотлагательно написала ей, как только узнала адрес, сердечно благодаря ее за хлопоты, закончившиеся успехом. И вот в Семенов пришло ответное письмо от Берггольц. В нем, в частности, были такие строки:
      "Дорогая Таисия Михайловна!
      Безмерно рада была получить от вас весточку, - когда я возбуждала дело о реабилитации Бориса, мне сказали, что все его родные погибли…
      Благодарить меня не за что. Я решила исполнить свой долг перед Борисом, как поэт перед большим поэтом, и во имя той светлой и горькой первой любви, и первого материнства, которое связано с ним.
      Милая Таисия Михайловна, он уже совершенно и полностью реабилитирован, честь его восстановлена. Я получила на дом официальное уведомление из Главной военной прокуратуры, что дело его передано на утверждение в Верховный суд. Я бы послала вам эту бумагу, но должна иметь ее под руками, так как направила в Верховный Суд просьбу о срочном утверждении реабилитации, поскольку в будущем году мы хотим издать полное собрание его стихов, и уже сейчас это надо внести в план издательства и срочно составить комиссию по литературному наследию… ЯЯ сохранила все книги Бори и с помощью товарищей собрала все, что было напечатано в газетах и журналах. Очень, очень хорошо, что вы связались со мной, - это значит, что теперь я могу узнать, кто имеет право на его наследство… Надо сказать, что в реабилитации Бориса много помогли мне ленинградские писатели, знавшие его, - Александр Решетов, Борис Лихарев и другие. Его мы вообще никогда не забывали. Мне тяжело писать вам, что его нет в живых, - но, увы, это так…
      Родная Таисия Михайловна, милая моя мать, мать первой моей любви, обнимаю вас и плачу над Борисом вместе с вами, - ужасно, что все это так случилось, но чудесные стихи его живы и будут долго-долго жить, их будут знать, им будут радоваться сотни тысяч русских людей… "
      Вот и соединилась разомкнутая цепь, вот и прильнули друг к дружке
      самоотверженные чуткие души, которые осветила одна привязанность и одна трагедия.
      Еще до войны, в 1939 году, Берггольц посвятила ему такие доверительные строки, словно он был еще жив:
      Не стану прощенья просить я, ни клятвы
      напрасной не стану давать.
      Но если - я верю - вернешься обратно,
      но если сумеешь узнать, -
      давай о взаимных обидах забудем,
      побродим, как раньше, вдвоем, -
      и плакать, и плакать, и плакать мы будем,
      мы знаем с тобою - о чем.
      Он оставался для нее близким человеком.
      А когда она потеряла всю родню - самой близкой для нее стала мать Бориса, Таисия Михайловна, которую она назвала своей матерью. И настал день, когда Ольга Берггольц приехала в Семенов, где ее встретили по-родственному тепло и сердечно. Еще были живы люди, которые видели ее вдвоем с Борисом молодыми и счастливыми. И особенно хорошо их помнили в Ильино-Заборском, где они провели не одну неделю.
      Ильино-Заборское - один из самых дальних углов Семеновского района, близ истока Керженца. Это здесь были обнаружены землянки - скрытные жилища староверов-первопоселенцев, которых преследовали царские каратели. Но это - глубокая история. В поселке же всего заметнее следы новой и новейшей: колокольня с уничтоженным верхом, хорошо видная от моста над речкой Белбаж; разрушенный храм Тихвинской иконы Божией Матери; еще крепкие, почерневшие от времени бревенчатые дома, на которые не жалели хорошего леса; высокие поленницы в два, а то и три ряда, просторные огороды, где хозяюшки вместе с овощами ныне сажают много цветов, чтобы эта живая красота радовала глаз.
      В школе на широком взгорье за мостом в одной из комнат расположен музей истории и быта, который находится в ведении преподавательницы истории Татьяны Николаевны Готовцевой.
      В музее есть немало экспонатов, напоминающих о времени, когда творил Борис Корнилов. Хранится здесь, например, январский номер журнала "Новый мир" за 1937 год, посвященный 100-летию со дня смерти Пушкина. В нем последняя перед арестом значительная публикация земляка - его стихотворение "Это осень радости виною… "
      Корниловские праздники в Семеновской округе зародились как бы сами собой, но ничего не бывает случайно. Еще в 1927 году Петр Тарасович Корнилов провел первый литературный вечер своего сына, выступив перед учителями Ильино-Заборской волости со стихотворением "Усталость тихая, вечерняя".
      Надо было не только восстановить доброе имя поэта, но и увековечить его. В мае 1962 года в Семенове появилась улица Бориса Корнилова, называвшаяся прежде Крестьянской. Задумали жители поставить своему дорогому земляку памятник. И гранитный монумент, созданный скульптором Анатолием Бичуковым, был поставлен в центре города.
      Открытие памятника в Семенове состоялось при стечении народа декабрьским полднем 1968 года. С благодарственным материнским словом выступила Таисия Михайловна. И, конечно, духовой оркестр исполнил нестареющую "Песню о встречном".
      Ежегодно день рождения поэта-земляка 29 июля Семенов отмечает праздником поэзии, участники которого бывают в селе Покровском и Ме-ринове на Керженце, посещают Беласовку, где жила последние годы Таи-сия Михайловна, заходят в Дьяково и Жужелку.
      Верно было сказано другом Корнилова в юные годы Александром Ре-шетовым: "Не по чьей-то доброте или жалости возвращается он в жизнь: достойный ее, он нужен и принадлежит ей".
      Ты не уйдешь, моя сосновая, Моя любимая страна! Когда-нибудь, но буду снова я Бросать на землю семена.