Глава 20

Мы условились с Ольгой, что моими присутственными днями в редакции будут вторник и пятница. Постепенно я вошла в ритм и успевала не только выполнять обычные обязанности дежурной: встречать посетителей, отвечать на звонки, просматривать корреспонденцию, – но и редактировать опусы.

Ольга же торчала в редакции день и ночь. Вскоре мы немного подружились. За романтическим фасадом бело-розовой девушки скрывалась супруга офицера МЧС и мать десятилетнего школьника. Она много и охотно говорила о сыне, о муже упоминала иногда и вскользь. Подлинной ее страстью был Рыдзинский. Об обожаемом Борисе Григорьевиче Ольга могла рассказывать часами.

Я примирилась со службой в редакции отчасти благодаря веселой и приветливой Ольге, другим несомненным плюсом было время. В свободные дни я успевала заниматься домом, готовить сложные обеды, ходить в бассейн и читать.

В выходные приезжали Илюшка с Олегом. Дом оживал.

– Как дела? – покровительственно интересовался Денис у младшего брата.

Вместо ответа, тот раскладывал на столе рисунки: карандашные наброски, ясные, будто хрустальные, акварели.

– Прикольно! – восхищался старший.

Олег, наблюдая за ними, обиженно помалкивал. Я обнимала сына за плечи и уводила в другую комнату.

– Рассказывай, что там у вас с бабушкой.

– Достает она! – жаловался парень.

– Как это достает? – прикидывалась бестолковой я.

– Только и талдычит: делай уроки, делай уроки…

– Ну и правильно: делай уроки.

– Так я сделал. А она: еще почитай, еще порешай.

– Ну? Ты решаешь?

– У нее попробуй не порешай!

Но главное содержание моей жизни – Давид. Куда бы я ни шла, что бы ни делала, всегда ощущала его рядом. Здесь бы он расхохотался, в этой ситуации – заставил бы настоять на своем. Здесь бы, пожалуй, замкнулся, нахмурился. Пришлось бы его тормошить.

Некоторые эпизоды мне ужасно хочется пересказать ему. Но делаю это я редко: он возвращается поздно, усталый.

– Посмотри, что я купила.

Я протягиваю небольшую книжку, на обложке – городской пейзаж, нарисованный в сочной примитивистской манере.

– Катрин Панколь, – старательно читает он. – «Я была первой». Что это? Роман?

– Послушай, что она пишет: «Тот, кто любит по-настоящему, присматривается к вам, вглядывается в глубины вашей души и заботливо извлекает оттуда сокровища, о существовании которых вы даже не догадываетесь. Он помогает вам стать богаче, взрослее, счастливее. Взгляд любящего человека способен изменить всю вашу жизнь, подарить вам бесконечные просторы, по которым вы будете мчаться, упиваясь счастьем и гордостью, говоря себе: я – это я. Иногда я незаурядна, а иногда – такая, как все!» Ну что ты на это скажешь?

– А что значит «любит по-настоящему»?

– Она же объясняет: любить надо реального человека – своего партнера…

– Не говори так – партнера! – поморщившись, нетерпеливо перебивает меня Давид.

– Это слово автора.

– Все равно: не говори так.

И потом: «Наша первая любовь – это наша мать. Всему мы учимся у нее. Любить или не любить. И если любить, то определенным образом. А дальше начинаем подходить с мамиными мерками к своему… избраннику во взрослой жизни. Нам легче учить, перевоспитывать, но не понять, принять, почувствовать гармонию и уникальность живого человека. Мы с радостью подменяем его искусственно созданным идеалом…»

– Идеалом? – опять перебивает Давид. – Я давно простился с идеалами. Но встретил тебя…

– Да разве я идеальна? О, Давид, твои слова – страшный симптом. – Я смеюсь.

В конце октября мы на неделю уезжаем в Испанию – так Давид решил отпраздновать мое тридцатипятилетие. С утра мы посещаем Прадо, любуемся творениями Веласкеса – придворными в парадных костюмах, потом на маленькой, взятой напрокат машине (Давид комично прижимает колени к подбородку) объезжаем загородные замки, обедаем в маленьких ресторанчиках и бродим по городу. Непоздним вечером возвращаемся в отель.

– Чего бы ты хотела еще сегодня?

– Вас. – Я со смехом толкаю его на кровать.

– Это нескромное желание, мадемуазель.

И вы отлично знаете, что я никакая не мадемуазель. – Я скидываю туфли и устраиваюсь рядом. Мне хочется болтать и смеяться. – Представьте себе, сегодня весь день, гуляя по городу рядом с вами, я просто умирала от желания.

– Ты шутишь? – почти серьезно спрашивает он.

– Не знаю… И да и нет. В каждой шутке ведь только доля шутки.

Он опять как-то странно смотрит на меня. Словно пытается что-то понять, вспомнить. Может быть, он помнит меня по прошлой жизни? А может, наоборот, хочет запомнить для будущей? На всякий случай, я подхожу к зеркалу и поправляю прическу. Пусть, по крайней мере, запомнит красивой…

После Мадрида мы собирались в Барселону, но позвонила Булыжная. Дела предприятия требовали срочного возвращения Давида в Москву. Я заметила, что он взволнован.

– У вас неприятности?

. – Возможно, – хладнокровный ответ. – Будем разбираться на месте.

На месте выяснилось, что никаких неприятностей. Ложная тревога. Но мне от этого не легче: поездка испорчена. Другой такой не будет – это почему-то остро ощущается.

– Может, Настя просто соскучилась по тебе? – лукаво спрашиваю я за утренним кофе.

– В каком смысле?

– В прямом! Захотела тебя увидеть.

– Не говори глупостей! – От удивления у него округляются глаза.

Неужели не догадывается? Медведь! Меня это забавляет, и я улыбаюсь. Торжествую победу над Булыжной.

Из дома выходить совершенно не хотелось на улице ледяной ветер срывал с деревьев последние листья, по серому небу мчались свинцовые тучи. Мир за окном казался окаменевшим, оледеневшим, хотя снега еще не было. Я завернулась в плед и взялась за телефон.

Для начала позвонила Ольге, сообщила о своем возвращении. В редакции за неделю ничего не изменилось, ни намека на какие-нибудь новшества. Это вам не бурное море бизнеса!

Настроившись, набрала мамин номер.

– Нагулялась? – сурово спросила та, заслышав мой голос– А я тут Илье два раза «скорую» вызывала!

Господи!.. Я так и знала… Давид, Испания… Это все слишком большое и незаслуженное счастье. За него надо заплатить. О. жизнь знает, как наказать побольнее. Бедный, бедный мой мальчик!

– Алло! Ты слышишь? – позвала мама. – У него ангина. Ему стало плохо прямо в школе. Георгий Николаевич ездил за ним. Ты слышишь меня?

– Я сейчас приеду.

– Не вздумай! Ты же можешь заразиться. Тебе нужно акклиматизироваться после Испании.

– Но за Илюшкой кто-то должен ухаживать…

– Я сделаю это не хуже тебя. Не волнуйся, я буду звонить, – добавила она почти ласково.

Все-таки временами мама бывает невозможной! Напугала, хоть пей успокоительные. Я поуютнее закуталась в плед и разломила шоколадку. После такой растраты нервной энергии можно себе позволить…

Изин телефон не отвечал, зато Анька схватила трубку мгновенно.

– Привет, Мариш. Наверно, существует телепатия. Я только что думала о тебе.

– По поводу? – спросила я, невольно подражая манере Давида.

– Такой ветер – стекла звенят. Я подумала, что ты сейчас наслаждаешься нежным испанским климатом и творениями сеньора Гауди.

– А вот и нет! – Я пересказала ей историю с Барселоной.

– Ну, это досадное недоразумение, – засмеялась Анька. – Происки неудачливых конкурентов. – А вообще, хорошо съездили?

– Очень хорошо! А ты как? А Макс?

– Есть подвижки. Слушай, приходите к нам в воскресенье обедать, поболтаем.

– И Макс будет? Отпустят его в воскресенье?

~– Я же говорю: есть подвижки.

– Тебе помочь приготовить обед?

– Я сама! Знаешь, с твоей подачи у меня стало неплохо получаться.

– Тогда до воскресенья.

Но к концу недели я уже напрочь забыла про Испанию. Навалилось все сразу: редакционные проблемы, Илюшкина болезнь, мамины капризы. Я чувствовала усталость и раздражение.

– Хочешь, не пойдем? – Давид словно прочитал мои мысли.

– Хочу, но неудобно. К тому же я собираюсь надеть новое платье.

В Мадриде я купила себе платье: короткое, темно-голубое, расшитое стразами.

– Коктейльное платье для сумерек, – объяснила продавщица.

– Оно идеально подходит для этого случая – сейчас сумерки наступают как раз после обеда.

– Ты хочешь идти в этом платье?

– А что? Оно не нравится тебе?

– Нравится. Но я хотел тебя попросить: оденься так, как в тот день, когда… я увидел тебя в первый раз.

– Зачем?

– Знаешь, я тогда смотрел на тебя и не верил, что… у нас может что-то получиться.

– А теперь собираешься насладиться победой?

– Ну, наверное…

Я расхохоталась:

– А ты сентиментальный! Ни за что не подумаешь.

– Сам удивляюсь, – ответил он смущенно. Почему бы не доставить Давиду маленькую радость? Конечно, здорово прийти к Аньке в платье из мадридского бутика. Удивить народы своими нарядами. Но его прихоть… такая милая, такая забавная… однако не так легко выполнимая. Черная юбка из искусственного бархата вот, болтается на вешалке, но тот свитер, темно-бордовый, из тонкой шлифованной шерсти, я упрятала на антресоли на Чистопрудном. Что же вместо него надеть? Только шелковую кирпичную блузку. Все остальное – в сине-зеленой гамме…

К счастью, Давид не замечает подмены.

Я собрала волосы, как в тот день, из украшений – только старинные серьги с маленькими рубинами, на лице – минимум макияжа и яркие коралловые губы. – Так? – Вопросительно и чуть насмешливо смотрю на него.

Он улыбается:

– Хочешь, завтра сходим куда-нибудь, и ты наденешь свое платье?

– Завтра я надену свое платье, мы останемся дома и проведем такой вечер, что через некоторое время ты попросишь повторить его. Жаль только, что платье сумеречное, а возвращаешься ты глубокой ночью.

Он обнял меня за плечи, привлек к себе:

– Давай все-таки никуда не поедем.

От счастья у меня падает сердце, я закрываю глаза и запрокидываю голову.

Зачем куда-то ехать, когда тут такое?!

Но мы садимся в машину, по дороге покупаем цветы, вино, фрукты и в назначенный час появляемся на пороге Анькиной квартиры.

Обед потряс качеством и разнообразием. Единственное неудобство – барная стойка: на ней можно было только расставить приборы для гостей, а все остальное пришлось разместить на сервировочном столике, так что Анька то и дело спрыгивала с высокой табуретки:

– Давид, попробуй осетрину.

– Марина, возьми еще тарталетку, я вижу, они тебе понравились.

Макс сидел с рассеянным выражением лица. Ничего не ел – лениво ковырялся в тарелке.

– Если ты закатываешь такие обеды, нужно купить нормальный обеденный стол, – сказала я, когда после горячего мужчины ушли в кабинет.

Анька вздохнула:

– Тут не так просто что-то менять: все продумано до сантиметра. Да и куда мне одной целый стол?!

– Ну почему же одной? Все еще будет. Сама говорила, есть подвижки.

– Ох, Маришка. – Анька как-то трагически скривила рот и неожиданно стала похожа на русскую эмигрантку, бежавшую от революции в Париж через Стамбул. – Я ведь ни во что хорошее уже не верю. Давно. Поэтому и установила у себя вот это… А Макс, – продолжала она возбужденно, – видишь, какой он расстроенный? Это из-за Лары.

– Кто это, Л ара?

– Господи, жена.

…Анька с какой-то садистской скрупулезностью анализировала все усложняющиеся отношения Макса с женой: новый виток начался после того, как мадам вернулась из Красноярска.

– Она заявила ему: все, живи как знаешь и в мою жизнь не вмешивайся!

– Так это ж хорошо!

– Так кажется тебе, наивной. А Макс, представь себе, ревнует ее, а когда я уезжала в Германию, ревновал меня. Мы необходимы ему обе.

– А Мартин как? Не звонил? – Я решила переключить разговор.

– Причем тут Мартин? – разозлилась Анька. – Здесь вся моя жизнь!

Я молчала. Тут не посоветуешь и не объяснишь. Любовь к Максу для Аньки как тяжелая, иссушающая душу болезнь. Пройдут годы. От болезни как-нибудь удастся отделаться. Только в душе останутся километры выжженного пространства, а на кухне – барная стойка.

– Как ты думаешь, – спросила Анька вполголоса, – у нее – любовник?

Теперь пришла моя очередь разозлиться.

– Да какое тебе-то дело? – почти заорала я на Аньку. – Макс, его жена, ее любовник, это не семья – а клубок змей. Брось ты их, пожалуйста, пусть разбираются сами!

Раздражение мешало спокойно сидеть на месте, я соскочила с табуретки и принялась собирать посуду.

– Успокойся, я помою.

– Как не надоело тебе самой-то! И на что ты гробишь жизнь? – Я открыла кран и загремела тарелками.

– Сегодня утром, – Анька подошла к раковине, чтобы не перекрикивать шум воды, – он приехал ко мне такой радостный. Ему очень нравится, как я теперь готовлю. И вас он любит. Вы – самые приятные наши друзья. Сначала все было просто замечательно: я крутилась у плиты, он сидел вот тут на диване и травил какие-то истории (обожает это занятие!). Потом я более или менее закончила и пошла в ванну, но забыла в спальне крем. Вернулась, слышу, он с дочкой разговаривает, выясняет, где мама. Потом, видно, звонил ей на мобильный. Глухо. Все, настроение испортилось… Ну что говорить, ты сама видела.

– Да пойми ты наконец: это настоящее рабство. Раньше ты зависела только от мадам, теперь будешь еще и от ее любовника! Захочет он быть с ней, у тебя один расклад, не захочет – другой. Ну, нравится тебе зависеть от какого-то чужого человека?! Вернее, двоих!

– Слушай, а может, это не любовник, а тактический маневр?

– Все, прекращай, не порть вечер ни себе, ни мне. – Я домыла последнюю тарелку, плюхнулась на диван и закурила.

Анька молча взяла полотенце и стала вытирать посуду.

– А ведь ты права, – задумчиво отозвалась она через некоторое время. – Старалась-старалась, готовила-готовила, а Лара взяла и испортила все.

– Вот! Ты же не хозяйка в собственной жизни: Лара что хочет, то и творит. Ну что, звонил Мартин?

– Один раз… – начала Анька, но тут на кухню вернулись мужчины.

– Беседуете на интеллектуальные темы? – с иронической улыбкой спросил Макс.

Он уже был в хорошем настроении. Наверное, нашел свою Лару.

Давид внимательно смотрел на меня. Я докурила сигарету, смяла ее в пепельнице. Он присел рядом на диван, продолжая так же смотреть.

– Представляешь, Давид, – прикалывался Макс, – я тут где-то слышал выраженьице «интеллектуальная женская проза». Сильно, а?

– А я даже держал в руках образчик, – неожиданно подыграл ему Дод.

– Ну и как?

– «Любящий человек способен увидеть в вас то, чего вы и сами-то в себе не видите…», и дальше такое же на триста страниц.

Макс довольно рассмеялся.

– Там не было такого! – воспротивилась я.

– Почему ночные страхи или детские комплексы – объект, достойный внимания господ мужчин? – серьезно спросила Анька. – А любовь, самое важное в жизни…

– Точно: основной инстинкт, – перебил Макс.

– Что толку с тобой спорить? – Анька посмотрела на Макса так, будто действительно только сейчас разглядела в нем что-то доселе невиданное. – Давайте пить чай, я наполеон испекла настоящий, с заварным кремом.

– Давайте! – Макс с готовностью забрался на высокую табуретку.

– Хочешь, я буду заботиться о тебе? – спросил Давид еле слышным шепотом, слегка наклонясь ко мне.

– Подумаю, – ответила я серьезно. Давид засмеялся.

Глава 21

На следующий день, несмотря на бурные мамины протесты, я перевезла Илюшку к себе.