Хрононавигаторы

— Новый вариант Высшего Разума? Чепуха! — воскликнул Бах.

Аркадий, вспыхнув, с обидой сказал:

— Не мешало бы раньше выслушать мои аргументы, а потом говорить, чепуха или не чепуха.

— Для чего? Идея, что человек — искусственник, отнюдь не нова. Почти во всех религиях людей порождают субъекты, именуемые богами, то есть существа со сверхъестественной мощью и волшебной способностью не считаться с законами природы. Правда, говорится не о конструировании людей, термин туманней — творение. Но уже в библейской легенде о сотворении первой женщины трактуется, что тело Евы нарастили на ребре, вынутом у её будущего мужа Адама. Иначе, предлагается ясный метод конструирования с применением исходного материала — ребра. Твоя концепция об искусственном производстве биосуществ не имеет ли истоком такие религиозные сказания?

— Религиозные сказания мне и в голову не приходили. Я слишком мало знаю историю религий. Я исхожу из научных данных.

— В частности, из работ твоей геноструктурной лаборатории, — обратился Кнудсен к Марии. — Когда пришло твоё согласие на участие в хронорейсе, Аркадий проштудировал все, что опубликовано тобой и твоими сотрудниками.

Мария ласково посмотрела на Аркадия. Её доброжелательная улыбка воодушевила его.

Воинственный Бах спросил с вежливостью, какой одаривал лишь противников, заслуживающих не опровержения, а уничтожения:

— Какой же из блестящих экспериментов нашего друга Марии Вильсон-Ясуко породил в тебе, друг мой Аркадий, идею о Высшем Разуме? Или лучше говорить о Высшем Существе, а не о Высшем Разуме?

— Можешь говорить как заблагорассудится — термины Высший Разум и Высшее Существо принадлежат не мне, а тебе, — сдержанно возразил Аркадий.

— Я бы сказал по-иному — высококвалифицированный геноинженер. И докажу, что этот термин соответствует реальности.

— Подождём Асмодея, он появится через десять секунд, — сказала Мария.

— Ему тоже полезно ознакомиться с темой спора.

Асмодей уже открывал дверь, когда Мария заканчивала фразу. Он на мгновение задержался на пороге — высокий мужчина лет тридцати пяти, стройный, жилистый, крупноголовый, с худым, быстро меняющимся лицом — сейчас оно приветливо улыбалось. И он был нарядней всех мужчин — та же одежда сидела на нем изящней.

— Общий привет, друзья! — Асмодей поклонился. У него был высокий весёлый басок с металлическим звоном. — Я не опоздал?

— Не опоздал! — Мария показала на кресло рядом с собой. — Садись и слушай. Нам предстоит познакомиться с интересными идеями. — Она кивнула Аркадию. — Итак, мы слушаем.

Аркадий начал с того, что ещё недавно и не думал о происхождении человека. Изготовление аппаратов для навигации в разных токах мирового времени представлялось ему операцией куда сложней, чем сотворение человека. Ибо производство хроноштурманских механизмов совершалось в человеческой истории впервые, чего нельзя сказать о создании людей. Знакомство с геноструктурными исследованиями открыло ему новый мир. Нет, он и раньше знал, что биоэкспериментаторы способны переконструировать маленькую ящерицу в огромного дракона, наделить двурогого барана целой бороной рогов, вырастить у вороны крылья. Он не слишком удивился бы, если бы к нему привели говорящего козла и тот скромно попросил просветить его в интегральном исчислении. В принципе он спокойно приемлет любую новизну — раз искусственная конструкция практически осуществима, она уже не искусственна, а естественна. Его удивило не новаторство, а, наоборот, консерватизм биоконструкторов.

— Консерватизм! — не удержался Бах от восклицания.

Кнудсен тихо радовался, что помощнику удалось поразить академика. Мария слушала со спокойным любопытством. Бах сверкал глазами, парадоксы мысли вздыбливали его на схватку.

— Да, консерватизм, — продолжал Аркадий. Какая бездна неизменного, давно отработанного сохраняется в каждой новой конструкции! Только потому и удаётся переконструировать животных. Основные жизненные отправления у всех одни и те же. И тогда он задумался о человеке. И понял, что человек — биологический автомат. Все основные жизненные процессы в организме человека совершаются сами собой, не требуют осознания и осмысления. Люди автоматически дышат, переваривают пищу, засыпают и просыпаются, рождаются и умирают, автоматически вырастают из зародыша в ребёнка, из ребёнка во взрослого, автоматически приобретают способность создавать потомство. И сознание, и воля могут лишь крохотно замедлить или ускорить эти процессы, но бессильны взять их под свою власть. Ещё ни один человек не отменил неизбежности старения и смерти, хотя многие жаждали. Просто повелеть своему желудку не выделять соки для пищеварения — и такого пустячного воздействия на свои жизненные процессы человек лишён.

— Автоматизм жизненных функций свойствен и животным, — заметил Бах.

— Да, и животным! И животным даже больше: человек способен осознать, что он автомат, а животные лишены такого самопостижения. Вот этот автоматизм и лежит в основе конструирования новых пород животных. Геноинженер меняет у подопытных существ один автоматический процесс на другой, такой же автоматический, одно автоматическое свойство преобразует в другое. Несколько составных частей заменены в генонаборе барана или коровы — и вот на голове барана частокол рогов, а на боках коровы крылья. И ни сам геноконструктор, ни тем более баран с коровой уже не способны не допустить выращивания абсолютно им ненужных рогов или крыльев. Творение новых пород животных становится в принципе проще творения новых механизмов.

— Хлёстко, хлёстко! — произнёс Бах, и не понять было, осуждающе или одобрительно.

— Но если возможно переконструировать живые организмы, то неизбежна мысль: а не искусственные ли они создания вообще? Конечно, курица возникает из яйца, а дуб из жёлудя; живую курицу не собрать искусственно из её анатомических частей. Но в первом образце той курицы не участвовал ли чей-то расчёт? Завтра можно будет ввести в питательный раствор рассчитанный набор генов и потом увидеть, как из бассейна тяжело карабкается наружу лохматый бычок. А через сто лет? А через тысячу? Никто не наложит запрета на возможность такого эксперимента!

И народилась новая мысль: вообразить себя творцом геноструктур и поразмыслить, как бы я сам решал проблему создания жизни? И тогда вся история жизни на Земле предстала в форме исполинского эксперимента. Традицией стало описывать великую эволюцию как постепенное движение от первичной клетки в питательном бульоне древнего океана до высших организмов, включая человека. Но можно рассматривать эволюцию как стадии методического эксперимента. Я, хроноштурман Аркадий Никитин, став жизнеконструктором, начал бы с создания живой клетки — и Земля начинала с творения триллионы раз нарождавшихся и погибавших в океане клеток. Если бы этот первый эксперимент удался, если бы клетка показала себя естественной жилицей океана, я перешёл бы ко второй стадии: наделил клетку генным аппаратом, заставляющим её соединяться с другими в определённом соподчинении — создал модель организма. Разве не так шла эволюция? Следующая стадия: наделить коллектив клеток специальными функциями — инстинктом, чувствами, движением в пространстве, начатками рассудка. На этой стадии немалым соблазном было бы определить, какие организмы наиболее жизнестойки. Но ведь и биологическая эволюция не удержалась от такой любознательности, создавая рядом с вирусами китов и динозавров, слонов и птиц, мхи и деревья. Следующая стадия: сконструировать популяции — стаи, стада, сообщества. Экспериментально проверяются типы жизни, немыслимые вне коллектива, само индивидуальное существование становится функцией коллективного бытия. Существенное усложнение, не правда ли? И последнее — создание разума. Для этой цели и сконструирован человек.

Человек — завершение эксперимента, во всяком случае на современном этапе. Вас не удивляло, что все биологические функции и у животных, и у человека даны в очень скудных границах от средних потребностей? Скажем, максимум десятикратных. Не пробежать в десять раз быстрей обычного шага, не съесть вдесятеро больше нормы, не прожить в десять раз дольше среднего бытия. Все живое запроектировано с большой экономией жизненного потенциала. И только одна жизненная функция и только у одного человека дана воистину в безграничности — разум. Только разуму вы не положите десятикратного верхнего предела. Ни в еде, ни в ходьбе, ни в физической силе, ни в росте мы и двукратно не превзошли нашего предка питекантропа. А в разуме? Тысячекратно! И продолжаем наращивать наш интеллектуальный потенциал!

Аркадий чувствовал себя победителем. Бах сказал с одобрением:

— Отличная речь, друг Аркадий. Весьма горячая, весьма! Но ты не ответил на главный вопрос. Раз обнаружены искусственные конструкции, да ещё в таком количестве, то должен существовать и искусник-конструктор. Мы не возвращаемся к идее бога, но все же конструктор, разработавший безграничный, как ты утверждаешь, потенциал человеческого разума, должен сам обладать разумом не меньше нашего, а, пожалуй, больше. Где же он, этот Высший Разум? Как его найти? Как вступить с ним в контакт?

— Предлагаю такую гипотезу. Вообразим человечество, ушедшее от нас на тысячу лет вперёд. И пусть на новой Урании новая Мария Вильсон геноконструирует организмы. Она тогда, наверно, сможет не просто менять их, но создавать неслыханно новые, необыкновенные. Какому-нибудь дикарю, нашему предку, та грядущая Мария покажется творящим божеством — её инженерное умение он расценит как божественное.

— Божественность как инженерное умение! Неплохо! Но как связать все эти твои рассуждения со скандинавской находкой?

— Вижу две возможности. Либо сами представители Высшего инженерного Разума посетили молодую Землю, но потеряли здесь одного из своих. Либо — особенно если они сами не человекообразны — начали оснащение Земли всеми биоконструкциями, включая и человека, но потерпели фиаско, ибо ещё не было условий для высших организмов.

— То есть, иначе говоря, Высшему Разуму не хватило разумного понимания обстановки? Но послушай, друг Аркадий: даже если эксперимент жизни сознателен, а не стихиен, почему его не может произвести сама природа? Напомню тебе об одном старом философе, Фридрихе Энгельсе. Он писал, что природа одарена внутренней потребностью познавать себя. Создание мыслящего человека — один из способов её самопознания. Но человечество появилось и может исчезнуть, а потребность самопознания в природе остаётся, поскольку остаётся сама природа. И вот Энгельс утверждает, что с такой же неизбежностью, с какой природа в какое-то время в каком-то месте уничтожает своё высшее создание — мыслящий разум, с такой же неизбежностью в другом месте и, возможно, в другой форме она снова возродит его.

— Но ведь это не противоречит моей гипотезе! — воскликнул Аркадий. — Вижу подтверждение, а не опровержение.

Кнудсен обратился к Марии, весело смотревшей то на одного, то на другого, но не проронившей ни одного слова:

— Спор интересен, не правда ли? Твоё мнение о спорящих?

Она ответила:

— Мне понравилась дискуссия. Благодарю тебя, Аркадий, за доброе упоминание работ моей геноструктурной лаборатории.

Он спросил с вызовом:

— Понравился только хороший отзыв о геноструктурщиках?

— Не только.

— Что же ещё?

— Многое. И что тебя с академиком одолевают не совсем стандартные идеи. И что оба вы захвачены силой своих доказательств. Мне приятно, что буду работать с людьми, умеющими мыслить и увлекаться.

— Это значит, друг Мария, что ты согласна с моей гипотезой?

Она ответила спокойно:

— Нет, конечно.

Он сказал с удивлением:

— Не понимаю! Так блестяще использовать разумное начало в трансформировании животных — и отрицать разумность жизни!

— Не разумность, а только то, что в её создании и эволюции участвовал некий Высший Разум.

— По твоему мнению, Высшего Разума нет?

— Ты меня не так понял. Я хочу сказать другое: если Высший Разум и существует, то он неразумен. Если твой гипотетический Высший Разум надумал конструировать жизнь, то такая попытка ему не удалась.

Бах в восторге воскликнул:

— Черт возьми! Я думал, что спор закончен, а он снова начинается — и по-иному! Друзья мои, спорьте, спорьте! Я весь обратился в слух, как выражались в старину.

— Попытка не удалась? — переспросил Аркадий. — Как же не удалась, если жизнь реально существует?

— Существует, но без предварительного инженерного расчёта. Ты ведь не будешь отрицать, что расчёт есть основа разумного решения. Я не нахожу его в эволюции жизни. Жизнь не несёт на себе печати разумности. Если живые существа — искусственные конструкции, то генеральный конструктор — посредственность. Слово «искусственное» происходит от слова «искусство», не так ли? Твой Высший Разум неискусен, если живой организм его творение.

— И это можно доказать?

— Уверена, что смогу это сделать.

Аркадий в замешательстве посмотрел на Кнудсена. Старший товарищ вмешаться в дискуссию не захотел. Бах, ухмыляясь, наслаждался стычкой. Изящный Асмодей словно набрал в рот воды. Мария сидела невозмутимая, лёгкая улыбка смягчала серьёзность лица.

— Я слушаю, — сказал Аркадий.

Все, знакомившиеся с земными организмами, отмечали в них целесообразность строения и функций, говорила Мария. Но что содержится в той прославленной целесообразности? Только то, что организмы существуют не погибая. Возможно, нарождались и миллионы тварей с меньшей целесообразностью — такие погибали быстро. Целесообразность — набор того минимума приспособлений и умений, без которого не прожить самому, не породить потомства. Но где же здесь разум?

Разум выявился бы и здесь, если бы в строении и функциях организма были найдены оптимальные решения. Ибо разумное творчество изобретает лучшие варианты. Но такого стремления к совершенству и в природе в помине нет. Она немедленно удовлетворяется, едва найдёт первое, самое примитивное решение, она конструирует тяп-ляп, лишь бы пустить своё создание в мир. Поиск узких щелей существования — такова творческая работа природы. Она создаёт организмы для жизни в границах десяти — сорока градусов тепла. Попробуй брось их в нулевую температуру, в стоградусную жару! Сконструированы лёгкие — и всю жизнь непрерывно дыши, остановишься на несколько минут — погиб! А рабская прикованность к еде? Вечная трагедия безостановочного поиска пищи? А разве нельзя найти решение, при котором пища создаётся в самом организме либо откладывается в длительный запас, чтобы высвободить физические силы и мозг для иных дел? Таких недоделок и скороспелостей в труде природы — тысячи! Даже обычный мыслящий разум не может примириться с ними — а ты ещё говоришь о каком-то Высшем! Некогда поэт Владимир Маяковский требовал жить «не на подножном корму, не с мордой, опущенной вниз». Это было требование истинного разума, возмущённого слепой неряшливостью природы.

— Но ведь та великая целесообразность… — попробовал вставить слово Аркадий.

Мария оборвала его властным жестом. Она спорила по-иному, чем Бах. Тот наслаждался вывязыванием аргументов, мог восхититься искусством противника доказывать идеи, с которыми он не соглашался. Для этой женщины, так похожей на древнюю полубогиню-воительницу, красота слов и стройность фраз значения не имела, у неё был один божок — истинность факта. Спор с Бахом закончился на нулях — и это удовлетворило обоих, они предоставили решение грядущему опыту. Здесь решение вырисовывалось ясно — и оно опрокидывало концепции Аркадия.

Она продолжала:

— Вот что такое целесообразность природы! Целесообразность казалась успешной, пока человек не проверил её собственным экспериментальным искусством. Разработка новых геноструктур утвердила тебя, Аркадий, в мысли, что в животворчестве природы есть разумное начало, а должна была утвердить в обратном — что нет разума в миллиардолетнем творении жизни на Земле, только игра слепых сил. Ведь в своей геноструктурной работе мы стремимся прежде всего избежать недоработок природы, мы поправляем её, выискиваем оптимальные решения. И только теперь, только с высоты наших успехов, только на фоне нашей геноструктурной работы мы начали доказательно понимать, как далеко от разумного поиска шла природа. Метод проб и ошибок, выхватывание удачного случая — вот её труд.

Аркадий попытался ещё возразить:

— Но автоматизм жизненных функций — разве он не свидетельство искусственного конструирования?

Широким движением руки Мария словно отогнала подлетевшую пушинку. Нет, тысячекратно — нет! Автоматизм — продукт слепой эволюции, а не творение разума. Мыслящий творец все же добавил бы сознания и воли в жизненные функции. Для этого ему нужно бы построить их на оптимальном варианте — природа таких вариантов не нашла или, скажем так, до них не дошла. В этих условиях только автоматизм может обеспечить жизнеспособность жизни. Дай сознанию и воле, обычным атрибутам разума, командовать всеми функциями организма, такая бы разыгралась дикая вакханалия, что в ней погибла бы сама жизнь.

— Итак, друг Мария, ты отрицаешь разум в жизнетворчестве?

— Сомневаюсь в нем. Я сегодня могу конструировать организмы совершеннее природных. И мне для этого не требуются миллионы лет. А ведь я не представитель Высшего Разума, а только человек.

Аркадий не удержался от укора:

— Хотел бы я посмотреть, как геноструктурщики превзошли природу. У тебя тоже гипотезы — насчёт надёжности, резервов, лучших решений жизненных функций.

— Не только гипотезы! — Она повернулась к Асмодею. — Продемонстрируй себя, друг.

Асмодей вскочил, снял пиджак, бросил его в кресло, туда же полетела сорочка, обнажив волосатую грудь. Нарочито медленным движением руки Асмодей провёл от горла до живота — и грудь отверзлась. В её глубине раскрылось переплетение проводов и механизмов.

— Объясняй! — приказала Мария.

— Прежде всего — питание, — заговорил Асмодей. — Если я в человеческом облике, как сейчас, то могу и питаться как человек: еда утилизуется в желудке. Но основная жизненная энергия — от ядерных аккумуляторов, отличные аппараты последней модели! Их хватает на два года, это время могу прожить без пищи. Конструкторы не лишили меня и дыхания, но вместо лёгких — пластины, адсорбирующие кислород. Могу без воздуха прожить восемь месяцев, передам часть своего кислорода задыхающемуся человеку. Обычное дыхание тоже есть, но идёт лишь на пополнение запасов. Конструкторы ввели в меня генератор крови и насосик типа сердца. При драке могу истечь кровью, но не погибну, только обману противника. Запускаю кровогенератор и для того, чтобы снабдить кровью человека. Что до мозга, то это компьютер. Мозг работает от желудка… в смысле — от ядерных аккумуляторов. Конструкция моя — комбинация органических тканей и искусственных приспособлений. Типичный облик — человек. Но способен модифицироваться в иные облики — всего их двадцать. Имею набор человеческих чувств, кроме шестого — любви к существу другого пола, ибо сам бесполый. Способен на дружбу и преданность. Имею дар гипноза, генерирую электромагнитные и гравитационные поля. Могу стрельнуть взглядом, как пулей. Список моих умений и возможностей описан в паспорте «Кибернетический организм на живых тканях и механизмах», к которому вас отсылаю. Все. Одеваюсь.

Асмодей захлопнул грудь, надел сорочку и пиджак. Конструкторы не лишили его и такого человеческого чувства, как самолюбование. Он завершил объяснение гулким, не совсем человеческим смехом.

Бах с восхищением сказал:

— Друг Мария, поздравляю! Какое инженерное умение, какое изящество проекта! Конечно, это не тот киборг или кибер, которых так размусоливали древние фантасты. В Асмодее превалирует искусственное, а не естественное начало — электроника, ядерные реакции, полупроводники, генераторы различных полей. Однако, дорогой друг, твой ответ Аркадию не совсем корректен.

— Ты тоже считаешь, что в творениях природы виден Высший Разум? — с удивлением спросила Мария. — Но ведь ты доказывал другое.

— Я не доказывал ничего другого, я только проверял прочность аргументов нашего молодого друга. Опровергала их ты — и лично меня убедила. Но разве этот восхитительный молодец, этот очаровательный парень с сатанинским именем Асмодей, разве он может быть доказательным аргументом? Ты обвинила Аркадия в софистике, но сама же софистически противопоставила живому организму внежизненную модель. Именно внежизненную, а не безжизненную! И если в лабораторной модели найдены самые оптимальные решения, то это ещё не порочит долгий труд природы.

Приунывший было Аркадий воспрянул духом.

— И не доказывает, что в природе нет разума, — продолжал Бах. — Твои геноконструкторы талантливы, но почему считать всех остальных геноконструкторов глупцами? Доверим решение спора нашему хронопоходу.

Мария засмеялась.

— Доверим, доверим!.. Теперь скажите, друзья, принимаете Асмодея?

— Принимаем, — сказал Кнудсен.

— Принимаем, — эхом отозвались Бах и Аркадий.

— Как видите, мои предварительные условия необременительны, — весело продолжала Мария. — Надеюсь, вы не будете возражать ещё против одного. И я, и наш теперь общий друг Асмодей берёмся выполнять любые обязанности. Но у меня есть свои проблемы. Хочу брать генопробы всех форм иновременной жизни. И если познакомимся с представителями Высшего Разума, — она лукаво поглядела на покрасневшего Аркадия, — то постараюсь разжиться генофондом высшей разумности. А на Урании разберёмся, насколько разумность Высшего Разума уступает разумности обычного человеческого, в чем я заранее уверена.

Аркадий молча пожал плечами.

7

— Хватит! — Ватута снова по-человечески, с подвыванием, зевнул. — Скучные вы, люди. Все разговариваете, все разговариваете…

— Не только разговариваем, — возразил Бах. — Ещё построили трансмировой корабль «Гермес», прилетели на Дилону.

— На Рангуну, — поправил Властитель. — Но в твоих воспоминаниях больше разговоров, чем дела.

— Ты просто не перевёл на экран другие воспоминания. А если я запомнил прочней наши споры, чем наши дела, то это значит, что наши мысли шире и глубже наших дел, а великие дела — обыденность.

Властитель опять зевнул. Другие Бессмертные тоже раззевались — зевота вдруг стала всеобщей. Отзевавшись, Ватута сообщил:

— Люди как дилоны, те тоже обожают думать. Все смертные размышляют. Мы Бессмертные, нам незачем размышлять. Мне нравится тот парень — Асмодей. Он сейчас мчится на самодельном автолете в разнотык времён. Если уцелеет в хроновороте, его перехватят мои хавроны. Я сделаю его главным министром. Твою судьбу, человек, решим позже. Кагула, обеспечь охрану пленника.

Ватута встал. Бессмертные задвигались. Ватута пошёл к выходу, за ним потянулись рангуны, Бессмертный No 29 подозвал троих хавронов.

— Хаврон. Бедла, — преданно сказал первый и стал во фрунт.

— Хаврон. Кадла, — почтительно сказал второй и тоже вытянулся.

— Хаврон. Рудла! — восторженно выплюнул третий и от усердия стал выше на целую голову.

— Слушайте меня, Бедла, Кадла и Рудла, слушайте меня, — Кагула говорил на человеческом языке — очевидно, чтобы пленник знал его распоряжения. И Бах с уважением отметил, что Кагула говорит много лучше, чем при встрече за городом, даже скрипы в голосе почти не слышались — так быстро он перенял произношение и интонации, когда ожили на экране воспоминания Баха. — Будете охранять пришельца по имени Академик, по возрасту — археолог, по рангу — Бах.

Бах хотел было поправить рангуна, тот все же путал смысл хорошо выговариваемых слов, но удержался.

— Ваши три головы отвечают за его одну, ваши головы… Понятно?

— Понятно, Бессмертный! — одинаково лихо отрапортовали хавроны.

Кагула, удаляясь, дружески помахал Баху рукой — наверно, и этот жест он заимствовал из воспоминаний.

Бах расположился в кресле, похожем на древний трон, и не без внутренней усмешки подумал, что спать на троне древние властители не умели

— на тронах только красовались, а он найдёт трону новое применение. Но, бросив взгляд на Кун Канну, Бах выпрямился. Министр Прогнозов и Ведовства, весь сеанс воспоминаний смиренно просидевший за пультом, теперь, преображённый, стоял лицом к хавронам — важный, хмурый, на груди его сияла изумрудная звезда — видимо, знак министерского сана. Он мысленно заговорил со стражей, телепатируя Баху свои слова:

— Видите, кто я? — Министр показал когтистой десятипалой лапой на сановный знак. — Вам ясно моё значение?

Трое хавронов склонили головы, что-то мысленно ответили. Кун Канна продолжал — даже в визге, сопровождавшем, как у всех дилонов, его мысли, слышалась повелительность:

— Мне нужно провести тайный допрос пленника. Выйдите из зала и охраняйте дверь. Никого не пускать, кроме Бессмертных. Идите!

Было ясно, что приказ министра Прогнозов и Ведовства показался охране странным. Трое хавронов переглядывались. Визги в голосе министра зазвучали ещё повелительней — он повторил приказ.

Бедла повернулся к Баху, с колебанием произнёс:

— Хаврон. Бедла, — и первый пошёл к двери — так медленно, словно его толкали в спину и только потому он двигался.

— Хаврон. Кадла, — покорно сказал второй и последовал за Бедлой.

— Хаврон. Рудла, — угодливо воскликнул третий и поспешил за товарищами.

Кун Канна сделал знак Баху, во всех мирах имеющий одно значение: «молчи!»— и неслышно подобрался к двери. Там он постоял, потом воротился и четырьмя рядами зубов улыбнулся Баху. Бах показал на дверь.

— Что там происходит?

— Телепатня, — непринуждённо ответил пленный министр.

— Телепатня?

— Ну, болтовня, говорня, трепотня — так на вашем языке? Я боялся, что они поднимут тревогу. Но они не осмелились нарушить покой Бессмертных. И убеждают один другого, что, вероятно, допрос раскроет большие тайны, раз я не разрешил им присутствовать. Впрочем, в данном случае они не ошиблись, иновременник.

— Так меня называл погибший Рина Ронна, твой земляк, — грустно сказал Бах.

— Я видел его в твоих последних воспоминаниях, которые не подал на экран, когда ты говорил с презренным Ватутой.

— Ты сказал?.. Я не ослышался?

— Ты правильно услышал. Презренный Ватута, Верховный Злодей Рангунии. Впрочем, он гордится своим мерзким прозвищем. Ватута собирается тебя казнить.

— Кагула говорил, что меня обрекут казни, если коллегия Бессмертных захочет этого.

— Бессмертные захотят всего, чего захочет Ватута.

— А зачем Ватуте казнить меня?

— Незачем.

— Но если незачем…

— Пришелец, ты рассуждаешь слишком по-человечески. У вас для всего должны быть причины. Нет причины для действия, нет и действия — вот ваше понимание.

— Сколько знаю, у дилонов понимание такое же.

— Нет, иное. Чтобы проверить силу причины, мы противопоставляем ей первопричину. И только если причина выдержит опровержение, мы действуем согласно ей.

— Знаю, вы пытаетесь опровергать даже законы природы.

— И опровергаем! Вы мыслите точно, мы мыслим широко, рангуны не мыслят. У них позыв к действию, а не к пониманию. И они не любят действия по воле причин. Любая обоснованность им кажется принуждением. Беспричинные поступки для них — единственно приятные.

— Ватута разъяснял, что ему хочется делать бесполезное, а не полезное. А я доказал, что моя казнь ему будет полезна и потому он не должен меня казнить.

— Я слышал твой ответ. Ты нашёл отличный способ избежать смерти, я порадовался за тебя. Но обстановка переменилась. Я составил прогноз его поведения. Прогноз нехороший. Вы, люди, к чему-то стремитесь, вам всегда чего-то не хватает, вы ставите себе цели, вы меняете все вокруг ради исполнения цели. Это опасно. Вы можете внести полезную цель в бесцельное бессмертие рангунов. Это смертный приговор тебе.

— Какая странная логика в их бессмертии!

— Бессмертие и логика несовместимы. Бессмертие алогично. Завтра тебе предстоит доказать, что информация из твоих воспоминаний абсолютно бесполезна рангунам. Но тебя опровергнут. Твой план защиты развалится, как дом на песке.

— Кто меня опровергнет? Ты сам говоришь, что логика рангунам не дарована.

— Опровержение Ватута поручит мне, — сумрачно сказал дилон. — Я докажу, что в твоих воспоминаниях много полезного для Бессмертных.

— Значит, выхода нет? — Бах побледнел. В разговоре с Кагулой и Ватутой угроза казни воображалась чуть ли не шуткой, он не мог воспринять её серьёзно — игра слов, причуды обращения. Мрачный прогноз министра Прогнозов и Ведовства рисовал иную перспективу.

— Выход есть. Он опасен, но не более опасен, чем грозящая тебе смерть. И если удастся — реальное спасение. Много надо пережить мук, пока вырвешься на свободу.

— Смерть — единственное, чего не смогу пережить, — невесело пошутил Бах. — Все остальное — трудности. Трудности переживу. В чем выход?

— Защищайся оружием, а не словами.

— У меня нет оружия, Кун Канна.

— Я даю его тебе.

Пленный министр Прогнозов и Ведовства извлёк из кармана приборчик, похожий на пистолет. Бах с удивлением смотрел на дилона. Кун Канна стал выше ростом, уверенность заменила бывшее смирение, визг, сопровождавший мысли, стал громче и резче, — но ещё сильней переменились глаза. Пылают, сказал себе Бах. Из глубоко посаженных тёмных глаз лился красный свет — воодушевление и ярость.

— Бери, бери! — требовал Кун Канна, всовывая в руку Баха оружие. — Этот резонатор безотказен. Рангуны бессмертны, ибо их жизнь точно совпала с фазами двух светил. Но они разрушаемы. Удар извне может для каждого стать гибельным. Порази Ватуту!

— Ты уверен, что это гарантирует мне жизнь и свободу?

— Гарантии не дам, но возможность есть. Ватута испугается, когда увидит резонатор. А если ты убьёшь его, перепугаются все Бессмертные.

Бах долго смотрел на возбуждённого дилона.

— Кун Канна, почему ты стараешься мне помочь? Ведь это опасно и для тебя: Бессмертные допытаются, кто дал мне оружие…

— Не допытаются, если не скажешь. Я пленный. У пленных резонаторов быть не может.

— Ты украл этот резонатор?