Империя Тысячи Солнц (№2) - Властитель Вселенной

Все остальные были либо нижнесторонними, либо высокожителями, и собор Нью-Гластонбери потряс в равной степени тех и других. Высокие окна — взрывы красок и замысловатых форм — превращали свет в каскады разноцветных лучей, заливавших интерьер. По обе стороны от них ряды высоких колонн уходили к далекому алтарю, над которым сияла витражная роза. До них донеслись далекие голоса, но слов гимна было не разобрать. В воздухе стоял сладкий аромат благовоний. Ванн услышал негромкий звон и увидел, как крутит головой по сторонам Жаим.

Потом внимание его привлекла новая фигура, идущая к ним по проходу. Приблизившись, она оказалась невысокой, коренастой женщиной с седыми волосами и добрым лицом, одетой в длинное черное платье с множеством пуговиц и забавным стоячим воротником.

Каким-то образом часть величия храма передалась и ей; странно, но это почти не противоречило открытости улыбки на ее лице.

Их группа сбилась потеснее. Внимание Ванна сконцентрировалось на трех фигурах: Вийе, равнодушно смотревшей на женщину в черном, Брендоне лит-Аркаде — стройном, элегантном, с таким же непроницаемым лицом. И, разумеется, на незнакомке.

— Меня зовут Элоатри, — произнесла она. — Добро пожаловать на Дезриен.

Хотя ее взгляд скользнул по Ванну, почти не задержавшись, он успел ощутить его пронизывающее, почти рентгеновское действие, правда, лишенное одобрения или неодобрения — она просто увидела его так, что он при всей своей подготовке показался себе просто-напросто слепым.

Наконец взгляд ее остановился — не на Эренархе, как этого можно было ожидать, но на костлявом рыжеволосом мальчишке, чьи голова и руки продолжали мотаться в странном тройном ритме. Она улыбнулась Иварду, и Ванн был потрясен той любовью, что волшебно преобразила ее немолодое лицо.

— Ивард ил-Кавич, — произнесла она так тихо, что Ванну пришлось включить аудиоусилители, — обрети здесь мир и все то, чего искало твое сердце, — во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. — Говоря, она протянула руку и сделала пальцами крестообразное движение, коснувшись его лба, губ и сердца.

«В силу тех же причин, по которым келли предпочитают вальс, они считают христианство с его триединым образом Божества единственно разумной из земных религий».

Ванн еще раз тряхнул головой: обостряющие память препараты услужливо подбросили ему в мозг очередную порцию информации. Он и представления не имел, что означает этот «триединый образ Божества». Впрочем, что бы это ни означало, это явно тронуло некрасивого, бледнокожего рифтерского мальчишку. Взгляд Иварда сфокусировался на Элоатри, и он неуверенно улыбнулся; движения рук и головы сделались спокойнее, хотя и не исчезли совсем. Стоявший рядом Монтроз прикусил губу и покосился на Эренарха — тот ответил ему спокойным взглядом, чуть приподняв бровь.

Не прошло и минуты, как конвульсивные движения у мальчишки возобновились, а лицо снова приобрело отсутствующее выражение. Верховного Фаниста это, похоже, не беспокоило: она погладила его по щеке и отступила в сторону, когда он дернулся вперед и, продолжая странно вихляться, поплелся к далекому алтарю.

Теперь Элоатри оказалась на шаг ближе к высокой должарианке и маленьким пушистым созданиям. Вийя бесстрастно глянула на нее сверху вниз, а двое эйя — снизу вверх; глаза их сияли как хрусталь, аккумулируя мягкий свет.

Несколько мгновений никто не шевелился, потом эйя испустили пронзительный, закладывающий уши визг. Они закрыли глаза костлявыми лапами и запрокинули головы назад под таким неестественным углом, что Ванну стало не по себе. Верховный Фанист протянула руку и по очереди прикоснулась к ним под подбородками. Головы их вернулись в нормальное положение, и она низко поклонилась им.

— Именем Телоса, во Исполнение Чаяний Человечества, и от имени Магистериума, добро пожаловать, Второй Разум... — она испустила очень похожий высокий визг, — в Тысячу Солнц. Желаю вам найти то, что вы ищете. — Эйя подались вперед и с минуту, испуская щебечущие звуки, ощупывали руки женщины ниже локтей.

Ванн заметил на лице Вийи тень. Удивления? Злости? Недоверия?.. Впрочем, она промолчала.

Элоатри перевела взгляд на должарианку. Долгую минуту обе молчали.

— Это здесь, как бы ты ни отрицала его, — произнесла наконец Элоатри. Вийя холодно смотрела на нее сверху вниз. — Как «той-что-слышит», тебе не избежать этого.

Вийя резко повернулась и пошла к выходу из собора. Ванн кивнул Роже, и та скользнула было в дверь следом за должарианкой, но Элоатри мотнула головой и отозвала ее обратно.

— Не мешайте ей. Она просто вернется на свой корабль.

Эйя оставались на месте. Элоатри повернулась к Эренарху и приветствовала его согласно требованиям протокола: тщательно выверенным поклоном, означающим признание его формального статуса, но оставляющего за ней право отказаться от этого признания по мере прояснения ситуации. Губы Брендона сложились в холодную улыбку, никак не отразившуюся в его глазах, и он ответил таким же тщательно выверенным поклоном: уникальным приветствием члена королевской семьи Нумену, но с требованием доказательств. Ванн с трудом удержался от ухмылки: на борту «Мбва Кали» не прекращались споры, каким образом Диграмматон попал с Артелиона на Дезриен.

Элоатри улыбнулась и подняла правую руку, демонстрируя белый шрам от ожога — совсем недавно зажившего, — форма которого повторяла очертания висевшего на груди Диграмматона.

— Он был раскален добела, когда я получила его от Томико, и даже теперь носить его не совсем безопасно.

Лицо Эренарха побелело, и на мгновение обыкновенная маска дулу исчезла. Из-за его спины потрясённо смотрел на Верховного Фаниста Монтроз.

Желудок Ванна свело судорогой при виде уродливого шрама, но голова была занята другим: рана могла успеть зарубцеваться, только если Элоатри получила Диграмматон непосредственно в момент смерти ее предшественника на Артелионе, в сотнях световых лет отсюда.

— Ступайте в северный трансепт, — продолжала Элоатри, обращаясь к Брендону тоном, не терпящим возражений. — И ждите меня там.

Она повернулась к другим. Эренарх долго, задумчиво смотрел ей в спину, потом повиновался.

* * *

Люк «Телварны» отворился, и ворвавшиеся в него ароматы Дезриена теснились в голове у Иварда. Синий огонь на запястье радостно запульсировал; из двух небольших огней рядом с ним фонтаном били образы: быстрая как ртуть чистота, множество разноцветных вспышек, прорывавшихся сквозь завесу, отделявшую его от некогда знакомого мира. Пробежавшая по спине полоса боли погнала его вперед. Остальные огни, побольше, тоже двинулись следом. Их любопытство и страх жгли его сложным набором химических веществ, которые они непроизвольно выделяли.

Он ощутил металлический лязг. Один из огней заговорил; на этот раз слова его прорвались к Иварду.

— Нью-Гластонбери.

Ивард не знал, что это означает, но синий огонь разгорелся ярче, и от него растеклась по телу приятная теплота. Маленькие огоньки вокруг него мерцали и роились своей собственной, замысловатой жизнью, одни — медленно, другие — быстро. Некоторые из маленьких огоньков меняли окраску или гасли у основания одного из больших огней — с этим он обменивался жизненным веществом. Он попытался станцевать протест, но не получил ответа.

Пелена на мгновение спала, открыв взгляду высокое здание — прекраснее всего, что он видел до сих пор. Оно тянуло его к себе сложными ритмами стекла и камня. Он отозвался танцем радости и узнавания. Кто-то из остальных показывал ему, исполнял это... нет, не на «Телварне». Мгновенное замешательство снова завесило мир пеленой; он ощущал реплики остальных, но не понимал их и плелся вперед в синей дымке, следуя за остальными огнями.

Прохлада окутала его, свет приглушился немного, и в голове зазвенели сладкие запахи — что это за цимбалы такие?

...ЛЮБОВЬ СИЛЬНЕЕ СМЕРТИ...

Кто-то ведь пел это.

А потом перед ним возникло женское лицо, доброе, в ореоле седых волос. Ивард ощутил любовь, прохладу на лбу, губах, груди. Синий огонь снова взвился радостно, потом чуть погас, и он пришел в себя.

— «...то, чего искало твое сердце...» — всплыла в памяти только что услышанная фраза. Он улыбнулся женщине. Потом пелена вернулась на место, но на этот раз Ивард отчаянно боролся с ней. Женщина погладила его по щеке и отступила в сторону, а он, ненавидя себя за противные, змееобразные движения, потащился дальше. Одно хорошо: Грейвинг не видит его сейчас.

Злость его расчистила пелену по краям зрения, и он смог разобрать окружавшее его огромное пространство. Часть его, поглощенная синим пламенем, рисовала в воображении толпы людей; он видел — или обонял? или ощущал еще как-то? — как они величественно передвигаются по залу, стремясь к белому столу далеко впереди. На столе сверкало что-то серебряное.

Он двинулся вперед. Воздух вокруг него сделался странным, словно в лучах света из разноцветных окон сплелись в клубок прошлое, настоящее и будущее. Неожиданно воздух наполнился звуками музыки; он огляделся по сторонам и увидел впереди сидевшего за каким-то высоким пультом человека.

Когда он подошел к столу ближе, окружающее его великолепие напомнило ему дворец и все те прекрасные вещи, которые они там набрали. Он снова увидел Грейвинг и маленький металлический кружок с птицей, который потерял.

«То, чего искало сердце...»

Музыка стихла, сменившись набором произвольных звуков. Он оглянулся на остальных, но никого не увидел.

Едва ковыляя, забрался он по ступеням туда, где стоял стол под белой с золотом скатертью. На скатерти стояли два высоких подсвечника из золота и серебра.

Ивард зажмурился. Где-то в глубине его сознания продолжал бормотать что-то синий огонь. Там, посереди стола, стоял потемневший от времени, помятый серебряный кубок, словно случайно попавший сюда — таким чужим он здесь казался. Он вытянул руку и дрожащим пальцем дотронулся до него, вдруг застеснявшись своей неестественно белой кожи, ржаво-красных веснушек, рыжеватых волосков.

— Если тебя мучает жажда — пей.

Ивард резко обернулся на голос и чуть не упал — такая боль пронзила от движения не зажившую еще спину. В нескольких шагах позади стоял, глядя на него, старик.

— Я не собирался красть его! — промямлил Ивард. Старик мягко улыбнулся.

— Я знаю. Пей, если хочешь. Никакие твои сокровища не купят этого.

Ивард не сводил глаз со старика. Он знал наверняка, что ни разу не видел его раньше, и все же знал его. И кстати, с чего он решил, что тот стар? На лице его не было морщин, волосы были темными и блестящими, и все же он был стар, в этом Ивард не сомневался.

И тут он понял: ему хочется пить. Он повернулся и взял кубок. Серебро приятно холодило руку; чистая вода внутри, поймав луч света из большого круглого окна, переливалась таинственными красками. Из кубка исходил густой аромат. Он ощутил жизнь и огни, мерцавшие по углам его зрения, которые смотрели на него, шептали что-то, ободряя его.

Он выпил.

Ощущение было таким, какое оставили пальцы старой женщины на его лбу, какое он видел в глазах Грейвинг после того, как он делал что-то правильно без подсказки, какое испытывал он, слыша шутливый и подбадривающий голос Маркхема или видя неподдельный интерес в синих глазах Эренарха...

Ивард осторожно поставил кубок на место, повернулся и оказался лицом к лицу с Грейвинг.

Он открыл рот, но не выдавил из себя ни звука. Она протянула руки, и он, пошатнувшись, упал в ее объятья.

— Грейвинг, но ты... во дворце...

— Тс-с, Рыжик. — Она с улыбкой отодвинулась от него на расстояние вытянутой руки. Он вдруг заметил, что подобно старику, которого больше не было видно, она казалась старой, хотя внешне осталась такой же, какой он оставил ее там, в переходах под дворцом... Он отогнал это воспоминание. Ему не место было здесь.

— Я потерял твою монету, — сказал он.

— Нет, она здесь, — возразила она и улыбнулась своей особенной, такой знакомой улыбкой. — Я горжусь тобой, Ивард.

И вдруг он понял: на самом деле она далеко-далеко от него, пусть даже ему кажется, что она сейчас рядом, и что, называя его по имени, она имеет в виду его всего — каким он был, стал и будет потом. Та часть его, что была синим огнем, ясно понимала это, поскольку память ее простиралась назад во времени намного дальше, чем его собственная; но для той части его, что оставалась совсем еще юным, смертельно усталым пареньком, это было слишком, и чернота, просочившись сквозь синий огонь клубами дыма, окутала его покоем и унесла прочь от ее улыбки.

30

Осри не отходил от отца, глядя на него со все большим беспокойством. Он видел, как маленькая женщина разговаривает с остальными — сначала с Вийей, которая резко повернулась и вышла. Осри смотрел ей вслед не без зависти: жаль, что не он первый додумался до этого. Потом она обратилась к Брендону, и Осри ощутил легкую иронию по поводу собственного раздражения из-за такого вопиющего нарушения придворных приличий.

— Интересно, долго ли нам придется торчать здесь, — пробормотал он себе под нос, не уверенный, насколько хорошо передаются звуки в этом высоком сводчатом зале.

Отец его не ответил, и Осри нервно оглянулся в приступе иррационального страха. Себастьян напряженно смотрел в сторону алтаря. Осри повернулся проследить его взгляд — как раз вовремя, чтобы увидеть Иварда; запрокинув голову, тот отшатнулся от стола, сделал шаг вниз по ступенькам и упал на каменный пол.

— Телос! — поперхнулся он. — Что случилось?

— Полагаю, он пил, — странно отсутствующим голосом ответил Омилов. — Я видел его только со спины.

— Что ж, я сказал бы, что пить или есть что-то здесь значит напрашиваться на какую-нибудь галлюциногенную дрянь. Как иначе они наводят на людей свои знаменитые кошмары?

Омилов не ответил. Осри увидел, что тот даже не слышал его, глядя на склонившегося над Ивардом одного из сопровождавших их солдат. Осри раздраженно вспыхнул, но промолчал. Из тени в углу помещения появились и направились к ним две фигуры в темных рясах. Морпех и монахи обменялись несколькими фразами, но тут Ивард пошевелился.

Себастьян вздохнул с облегчением, когда мальчишка сел, запрокинув лицо к балкону, с которого доносилась органная музыка.

— Ты о чем, сын? — встрепенулся Себастьян.

— Я говорил, — Осри чуть возвысил голос, — что нам не стоит здесь ничего есть или пить.

— Разумеется, мы травим людей, — послышался у него из-за спины смеющийся женский голос.

Оба резко обернулись. Осри почувствовал, как вспыхнуло его лицо.

— Мы травим их зельем, от которого они превращаются в статуи, которыми мы украшаем наши сады. А на их место мы посылаем клонированные копии, выращенные из хищных грибов. — Маленькая женщина в рясе со множеством пуговиц улыбалась, и в глазах ее играли озорные искры. — Это была совершенно потрясающая история. Я видела ее на каком-то приключенческом чипе, когда была маленькой.

Себастьян рассмеялся, и Осри снова испытал знакомую злость — как в детстве, когда отец находил такими забавными глупые шутки Брендона и Галена.

— Зачем нас привели сюда?

Его голос звучал чуть громче и грубее, чем он хотел, но женщина только чуть приподняла руки.

— Я не знаю, — ответила она. — Я надеялась, это вы мне скажете.

Осри раздраженно вздохнул.

— Я беспокоюсь за Иварда, — быстро произнес Себастьян, отвлекая внимание на себя. — Если мы как можно быстрее не доставим его на Арес для лечения...

Женщина улыбнулась.

— Я не думаю, чтобы эта задержка в пути плохо сказалась на нем. Но мы присмотрим за ним.

Осри ощутил укол иронии. Должно быть, это отразилось на его лице, так как женщина вопросительно посмотрела на него.

— Мы вылетели на Арес несколько недель назад, — пояснил он. — И все последовавшие за этим кошмары приводили к задержкам — не по нашей воле. Просто это — еще одна.

Женщина улыбнулась, но смотрела уже не на него, а на его отца.

Себастьян покачал головой.

— Если что-то здесь поможет мальчику, я буду считать, что эта задержка стоит затраченного на нее времени.

Это был вполне дипломатичный ответ, высказанный миролюбивым тоном. Женщина кивнула им обоим и пошла к лестнице на балкон с органом.

Себастьян снова вздохнул, потом перевел взгляд на одну из украшавших стены высоких фресок.

— Некоторые из лучших художников Панархии постарались здесь на славу, — пробормотал он. — Жаль было бы терять возможность ознакомиться с их работой.

Осри кивнул, стараясь совладать с глодавшей его злостью. Он понял, что это еще один миролюбивый жест, на этот раз в его адрес. Что ж, правда, лучше заняться чем-нибудь разумным и познавательным. Поэтому, хоть Осри и не отличался особым интересом к искусству, тем более религиозному, он послушно пошел за отцом вдоль стены храма, рассматривая фрески, мозаики и изваяния.

И как ни странно, некоторые из них начали привлекать его внимание. Уже одно то мастерство, с которым художники какими-то несколькими мазками синтетической краски заставляли фигуры жить, дышать и двигаться в трех измерениях, заслуживало восхищения. И потом, ему нравилось, как свет и тени в этом зале сообщали этим фигурам мощь и величие.

Он пошел бы и дальше, но отец его задержался, внимательно глядя на изображение темного леса, на фоне которого мужчина в древнем одеянии стоял перед каким-то зверем. Осри подошел к нему и услышал, как тот читает вполголоса подпись с таблички на раме картины. Слов он не разобрал.

— Что это, папа? — спросил Осри.

Отец снова покачал головой, будто что-то причиняло ему боль, но не ответил. Осри пошел дальше, стараясь извлечь как можно больше из этой невольной задержки, но что-то в одной из картин привлекло его внимание. Он обернулся, чтобы отпустить реплику, и только тут заметил, что отец исчез.

Осри вытянул шею, пытаясь заглянуть в темневшие там и тут альковы, потом огляделся по сторонам. Странное дело, он не увидел вообще никого, даже конвоиров-морпехов. Он повернулся и двинулся назад, однако какое-то мерцание на самом краю поля зрения заставило его, вздрогнув, повернуть голову. Плечи свело предчувствием. Он увидел мерцающие над чистым полем звезды и зажмурился. Голова закружилась; на мгновение картина, перед которой он стоял, показалась ему настоящим пейзажем.

Он посмеялся над собой и усилием воли заставил изображение стать тем, чем оно и было — картиной, панорамой галактики. Что-то заставило его приглядеться к ней внимательнее, и он разглядел на переднем плане совсем крошечный обитаемый астероид, что-то вроде планетоида Бабули Чанг. Из разбросанных по его корявой поверхности иллюминаторов струился свет, рядом висел пестро раскрашенный древний звездолет.

«Опять эти рифтеры», — брезгливо подумал он и наклонился поближе. Там, на деревянной раме виднелась маленькая медная табличка.

«Камень, отвергнутый строителями, лег в основание фундамента», — гласила она.

Он фыркнул, но обнаружил, что не в силах отвести взгляда от картины, и Откровение поглотило его.

* * *

Роже не видела, как уходили остальные, но вдруг до нее дошло, что она осталась в соборе одна. Тревога охватила ее: о чем она только думала?

Она бросилась обратно — туда, где их приветствовала Верховный Фанист. Потом замедлила шаг, увидев у южной стены двоих дулу, гностора и его сына. Свернув к ним, она услышала за спиной шаги, оглянулась и увидела приближающегося к ней рифтера-сераписта. За ним, в северном трансепте, виднелась знакомая фигура Ванна. Она перевела дух.

Оба дулу не заметили ее приближения. Младший протянул руку и взял отца за локоть; лицо старшего казалось изможденным. Она остановилась в нескольких шагах от них, не желая мешать им, но любопытство заставило ее включить усилители.

— Что они с тобой сделали? — спрашивал Осри. Гностор зажмурился и поднял руки закрыть их.

— Что сделал я, — пробормотал он охрипшим от эмоций голосом. Потом он отнял руки от лица и с трудом изобразил некое подобие улыбки. — Точнее, чего я не сделал. — Слеза скатилась по его лицу и упала на рукав.

— Мне снился сон, — сказал Осри. — Я понимал, что это сон, но не мог проснуться, пока он не отпустил меня.

— Расскажи.

Но Осри молчал: мимо них прошел Жаим, высокий серапист. Тот не обратил внимания ни на Роже, ни на двоих дулу.

— Обычный вздор, какой бывает во сне, — буркнул Осри, оглядываясь на рифтера.

В голове у Роже зазвучал принятый голос.

(Роже! Я потерял Эренарха!)

Даже лишенный эмоций сигнал босуэлла не мог скрыть близкого к панике состояния Ванна. Забыв про остальных, Роже вихрем развернулась и бросилась к северному трансепту.

* * *

Резкое движение женщины-морпеха, которую он сначала не заметил, застало Осри врасплох. Он посмотрел, как она бежит, потом покосился на Жаима — тот тоже смотрел ей вслед. Интересно, подумал он вдруг, часто ли этот человек видит перед глазами тело Рет в машинном отделении «Солнечного Огня»?

Жаим кого-то ищет, понял Осри. Лицо рифтера было печально, глаза покраснели.

В первый раз увидев в нем не одного из врагов-рифтеров, но человека, Осри ощутил потребность сказать что-то, но его опередил отец.

— Вы кого-то ищете?

Жаим остановился и повернулся к ним.

— Верховного Фаниста, — ответил он. — Я хотел вернуться на «Телварну», а они, — он качнул головой в сторону северного трансепта, — не отпускают без ее разрешения.

— В последний раз мы видели ее, когда она поднималась на балкон к органу, — сказал Омилов. Жаим кивнул и пошел дальше.

— Мне кажется, — сказал Осри, когда он скрылся из виду, — основное, что отличает рифтеров от нашей культуры, — это их упорное нежелание жить по нашим законам, их упрямая уверенность в том, что, скажем так, верность и преданность службе ничего не значат.

Омилов устало потер пальцами веки.

— Тебе бы стоило уже понять, — произнес он наконец, — что, говоря о них всех, ты совершаешь опасную ошибку. Впрочем, одну истину я могу сказать: я считаю, что некоторые из них способны проявить верность не в меньшей степени, нежели любой другой, в случае, если речь идет о чем-то, заслуживающем такой верности.

«Им нужен предводитель, — эхом отозвались в памяти слова из его сна. Осри нащупал в кармане монету и ленту. — Им есть что отдать».

Он шагнул от стены, ища взглядом Жаима. Высокий рифтер стоял прямо перед алтарем, запрокинув голову. Казалось, он поглощен беседой с языком пламени свечи, что горела в свисавшем с потолка золотом плафоне.

— Дай-ка мне руку, мой мальчик, — устало произнес Омилов. — Надеюсь, наши провожатые позволят нам вернуться на корабль. Боюсь, мне очень нужен отдых.

* * *

Жаим увидел этот огонь, едва ступив в это святое место, но держался от него подальше.

Некоторое время он держался у стены, наблюдая. Он видел, как вошла маленькая женщина, в которой безошибочно узнавался главный здесь. Он видел, как эйя реагировали на нее так, как не реагировали ни на одного другого человека, он видел, как Ивард вышел ненадолго из своего транса, когда женщина дотронулась до него в своем ритуальном благословении. Он видел, как Вийя ответила на ее приветствие вызовом и вышла; он видел, как женщина отослала Брендона в другую часть здания, словно малого ребенка.

Он видел, как скользнула в сторону Марим — вне всякого сомнения, в поисках чего-нибудь, не прибитого гвоздями, чтобы это можно было сунуть в карман. Он видел, как Локри, ненависть, которого к панархистам за копание в его прошлом только выросла, нашел выход и исчез.

Он видел, как ноги сами несут Монтроза к органу, и очень скоро услышал его знакомую игру. И еще он видел Осри, шатавшегося по залу словно загнанный зверь, пока его отец хранил на лице дипломатическую мину: ни тот, ни другой не доверяли этому месту ни на грош.

Жаим мог понять их: он тоже не доверял ему. Это как то, темное отражение Пути — ритуалы прекрасны, но насквозь фальшивы.

Он видел, как одна из конвоиров заняла позицию невдалеке от него. Повинуясь импульсу, он пошел к ней; лучики красного света били в глаза. Он повернул голову и посмотрел наверх: ему всегда нравились витражи. Красные лучи били из фрагментов мозаичных изображений. Некоторое время он смотрел на них, потом в памяти его всплыли слова:

Красные врата, чей аспект — настоящее.

Откуда это? Воспоминание исчезло почти сразу же. Он тряхнул головой и подошел к женщине-морпеху.

— Мне хотелось бы вернуться на корабль, — сказал он. Она покачала головой.

— Нам приказано держать вас вместе, по крайней мере до новых распоряжений.

— Но Вийя вернулась.

— За нее просила Верховный Фанист, — последовал ответ.

Что ж, в таком случае вполне естественным шагом было бы найти Верховного Фаниста, чтобы она замолвила слово и за него. Впрочем, ему не слишком хотелось встречаться с этой женщиной. У него не было желания спорить об истине или отсутствии таковой с шаманом; что бы ему ни говорили, он знал правду: Рет мертва. Их душам не соединиться, несмотря на годы ритуалов, несмотря на всю их любовь друг к другу...

Он зажмурился, отгоняя образы. Если кому из них двоих и суждено пересечь по мосту ущелье Тайн, то только Рет. Он не знал никого другого столь спокойного, столь преданного Огню.

Он посмотрел вдоль нефа и уперся взглядом в мерцающую свечу. Вот тебе и настоящее: огонь есть и здесь, а Там — ничего. А здесь он сжигает тебя.

Он увидел, что Омилов с Осри разглядывают картины, и решил, что это не худший способ убить время. Отвернувшись от огня, он пошел к западной стене, останавливаясь, чтобы посмотреть на витрины, знакомясь со священным искусством этой незнакомой ему ветви Пути. Изображения Святой Троицы или людей, предаваемых мучительной смерти, казались ему странными. Поначалу он решил, что такой могла бы быть должарианская религия, но за исключением одного изображения распятого на кресте человека остальные вызывали у него совсем другие чувства.

Разумеется, тройная символика перекрывалась более привычным равновесием четырех частей. Даже само здание собора имело в плане прямоугольную форму.

Он поднял взгляд на свет, струившийся из окон в западной стене, и снова в памяти всплыли слова:

Врата Феникса, чей аспект — необратимость.

Что ж, это вполне подходит, с улыбкой подумал он, сворачивая вдоль северной стены. Феникс: та птица, которая сгорала в огне и возрождалась вновь. Еще одна красивая сказка. Жаим тряхнул головой. Необратимость: ее нет, и ее уже не вернуть.

«Разве что я пошлю Хрима за ней следом — клянусь в этом».

Путь Уланшу тоже обещал необратимость. Огонь гнева, горящий ради мести. Вот это не сказки.

Он задержался и посмотрел в сторону алтаря. Закатный свет из окон оставлял восточную часть интерьера в тени, и огонь свечи был не больше точки. Гнев горит ярче, чем дух.

Разминая руки, он пошел дальше.

Ещё несколько картин — и он снова увидел Омиловых. Старику, похоже, было дурно, а глаза Осри не горели обычной ненавистью. Может, это Откровение поразило их своими стрелами?

«Все к лучшему — успокойтесь немного», — хотелось ему сказать им, но, разумеется, он промолчал. За исключением Брендона, никто из чистюль не пытался разглядеть в рифтере человека. Его мнение им безразлично, так что не стоит тратить сил и времени, чтобы пытаться донести его до них.

Он спросил их только, где он может найти Верховного Фаниста, и они ответили ему достаточно вежливо, и он пошел дальше. Манеры чистюль... дулу. Слоновая ко...

«Врата Слоновой Кости, чей аспект — независимость».

Теперь он вспомнил: Мандала. Сокровища чистюль хранились в аванзале Слоновой Кости, и Ивард видел все это. Жаим вспомнил, как мальчик говорил все это в бреду по дороге на Дис.

Независимость. Это ему понравилось.

Вдыхая аромат благовоний, он пошел к алтарю. Огромное круглое окно — роза — в восточной стене сияло многоцветьем красок. Вечный круг, напомнивший ему последнюю из панархистской четверки:

«Врата Алеф-Нуль, чей аспект — превосходство».

Красота, лишенная смысла, подумал он, остановившись прямо перед алтарем. Впрочем, красота — она и есть красота. Он может наслаждаться ею, не пытаясь найти смысл. «Превосходство» просто означает, что человек может отрешиться от прозы повседневности, чтобы созерцать изящество формы, цвет или их сплав. Но стоит отвернуться от этого, и радость исчезает. А когда умирает тело, исчезает дух.

Исчезает.

Свеча горела ровным пламенем. Глядя на огонь, Жаим ощутил прикосновение Откровения и усилием воли отогнал его. Радуясь одержанной победе, он услышал шарканье подошв по каменному полу, обернулся и увидел Верховного Фаниста.

— Это религия чистюль... то есть религия дулу, — неожиданно для самого себя сказал он в ответ на ее выжидающий взгляд.

Она улыбнулась.

— Когда она зарождалась, она была религией бедноты и изгоев.

Жаим пожал плечами. Слушать историю ему не хотелось.

— На другом конце этого континента у нас есть анклав серапистов, — сказала она.

Жаим снова пожал плечами и бросил на нее еще взгляд, прежде чем вернуться к созерцанию огня.

Ее брови слегка приподнялись.

— Траурные пряди?

Вопрос был достаточно прозрачен, чтобы ответить на него возможным образом.

— Ритуалы помогают хранить близкого человека в памяти, и потом, они красивы.

— Ты ценишь красоту, — сказала она полуутвердительно.

Он кивнул, не сводя взгляда с ровного язычка пламени.

Как тих воздух на такой высоте! Язычок почти не колебался.

— Но теперь ты избрал Путь Воина.

От удивления он повернулся к ней.

— А если и так?

Она улыбнулась. Лицо ее оказалось неожиданно веселым.

— Потерпи меня, Искатель Огня, — сказала она. — Мне кажется, ты тот самый человек, на существование которого я только надеялась...

Он скрестил руки на груди.

Она дотронулась пальцем до его запястья.

— Это не игра. Но я намерена вмешаться, и мне кажется, одиночество — твоя броня. Тогда с твоего разрешения? — Она отвесила ему короткий, старомодный, но почтительный поклон; глаза ее, впрочем, оставались веселыми.

— Продолжайте.

— Ты отвергаешь Духовный Путь, ибо не можешь достичь кого-то. Это позволяет мне предположить, что ты избрал Путь Воина, ибо нашел достойного вождя. Так?