Впрочем, и в самом дворянском обществе, даже в пушкинскую эпоху, отношение к дуэлям было различным. В провинции они были редкостью. Отцы семейств, мирные помещики и отставные, составлявшие провинциальное светское общество, слишком практично смотрели на мир, чтобы прибегать к дуэльным сумасбродствам. «Вы с Алексеем Иванычем побранились? Велика беда! Брань на вороту не виснет. Он вас побранил, а вы его выругайте; он вас в рыло, а вы его в ухо, другое, в третье – и разойдетесь; а мы уж вас потом помирим. А то: доброе ли дело, заколоть своего ближнего, смею спросить?» – рассуждает старый офицер Иван Игнатьевич в «Капитанской дочке». По его мнению, дуэль между своими, офицерами российской армии, непростительная блажь. Гринев же смотрит на дело иначе – оскроблен предмет его лучших чувств, и это оскорбление должно быть смыто кровью.
      Итак, дуэль была принадлежностью светских людей, составлявших общество петербургских и московских салонов и гостиных. Подавляющее большинство дуэлянтов были офицерами. Штатский дуэлянт, обычно, являлся исключением из правил. Многочисленные дуэли молодого Пушкина – стремление доказать, что его штатский фрак не препятствует ему быть достойным поединка. Примечательный эпизод излагает писатель И. И. Лажечников. Однажды, когда Лажечников находился у своего полкового товарища майора Денисевича, к майору вошли посетители – штатский и двое военных. Штатский напомнил Денисевичу о произошедшей вчера ссоре в театре и предложил тому выбор оружия. Майор, совершенно не ожидавший такого поворота событий, «покраснел, как рак», и пытался отпереться: «Я не могу с вами драться, – сказал он, – вы молодой человек, неизвестный, а я штабс-офицер…» «При этом оба офицера засмеялись, – пишет Лажечников, – а я побледнел от негодования, видя глупое и униженное положение, в которое поставил себя мой товарищ, хотя вся сцена была для меня загадкой. Статский продолжал твердым голосом: „Я русский дворянин, Пушкин; это засвидельствуют мои спутники, и потому вам не стыдно иметь будет со мной дело“». Эта дуэль не состоялась, но Пушкину было довольно публичного унижения соперника.
      Впрочем, даже в офицерской среде были идейные противники дуэли, заставлявшие считаться со своим мнением. Таковым был, например, Петр Чаадаев, неоднократно доказавший свою храбрость на поле боя; он говорил: «Если в течение трех лет войны я не смог создать себе репутацию порядочного человека, то, очевидно, дуэль не даст ее». Однако такой подход был исключением. Грибоедов, осуждавший варварство дуэльного поединка в следующих стихах:
 
Не мы ли жизнь, сей дар священный,
На подвиг гнусный и презренный
Спешим безумно посвятить
И, умствуя о чести ложно,
За слово к нам неосторожно
Готовы смертью отомстить?
 
      – сам был участником знаменитой «четвертной дуэли» Шереметев – Завадовский, Якубович – Грибоедов, на которой прославленный бретер Якубович специально прострелил ему руку, чтобы лишить удовольствия музицировать. Как говорил дворянин-нигилист Базаров: «С теоретической точки зрения дуэль – нелепость, ну а с практической точки зрения – дело другое». Даже самый миролюбивый и спокойный человек, в случае когда прилюдно была задета его честь, не мог удержаться от того, чтобы потребовать от оскорбителя удовлетворения.
      Большинство дуэлей происходило из-за женщин. Причиною могло быть и неосторожное слово, и любовная связь. Вовсе не обязательно, чтобы имя дамы упоминалось как повод для ссоры. Пьер Безухов пропускает мимо дерзость любовника жены Долохова, а срывается только тогда, когда тот берет у него из рук лист бумаги с текстом песни. Вступавшийся за честь оскорбленной дамы, хотя бы для себя, должен был обладать какими-то правами на нее. Любопытен диалог Печорина и Грушницкого о княжне Мери:

      «– А ты не хочешь ли за нее вступиться?
      – Мне жаль, что я не имею еще этого права…»

      Демонстративно отстраняясь от княжны, Печорин тогда отказывается и от права выйти на дуэль за ее честь (что ему впоследствии и пришлось сделать, правда, по другой причине).
      Далеко не каждая девушка хотела стать предметом дуэльной истории. Конечно, для честолюбия женщины лестно, что кто-то ради нее готов идти на смерть, однако репутация невесты или честной жены могла и пострадать. Были и противницы дуэлей из-за женщин, выступавшие, если можно так выразиться, с феминистических позиций.
 
…Кто позволил
Обоим вам надменно ревновать,
Соперничать, оспаривать меня?..
Исканья ваши чем я ободрила?..
Чем можете хвалиться? Что вы мне?
Я не сестра вам, не жена, не дочь,
Я не люблю вас… слышите! Равно
Вы оба чужды мне, немилы оба!
Ревнуют лишь свое добро: но вы?..
Присваивать меня как смели вы?
 
      – гневно восклицает поэтесса графиня Евдокия Ростопчина.
      Родственник оскорбленной – брат, муж или отец – чаще всего и вступался за ее честь. В январе 1825 г. много шума наделала дуэль Чернова с Новосильцевым. Флигель-адъютант Владимир Дмитриевич Новосильцев принадлежал к высшему свету. Познакомившись с семейством небогатых помещиков Черновых, он влюбился в их дочь – Екатерину, девушку необычайной красоты, и сделал предложение. Черновы с радостью согласились, но мать Новосильцева – гордая Екатерина Владимировна (урожденная графиня Орлова) – наотрез отказалась дать согласие на брак. Екатерина Чернова, носившая простонародное отчество Пахомовна, в глазах Новосильцевой была не достойной ее сына. Дело затянулось, и тогда за честь сестры вступился Константин Чернов, подпоручик Семеновского полка. Когда дело дошло до дуэли, ее условия была весьма суровыми – стреляли с расстояния в восемь шагов. Обычно такие условия приводили к смерти или тяжелым ранениям обоих дуэлянтов и были признаком страшного оскорбления. Так вышло и на этот раз – оба противника получили смертельные ранения и вскоре скончались.
      Дуэль Чернова с Новосильцевым имела и политическую окраску. Чернов принадлежал к тайному обществу, а его секундантом был Кондратий Рылеев. В их глазах Новосильцев был не просто оскорбителем несчастной Екатерины, но и временщиком-аристократом, поправшим честь сограждан, пользуясь близостью к царю. Похороны Чернова превратились в первую в России политическую демонстрацию, на них зазвучали грозные строки Рылеева:
 
Клянемся честью и Черновым –
Вражда и брань временщикам,
Царей трепещущим рабам,
Тиранам, нас унесть готовым.
Нет! Не Отечества сыны
Питомцы пришлецов презренных.
Мы чужды их семей надменных,
Они от нас отчуждены.
Так, говорят не русским словом,
Святую ненавидят Русь.
Я ненавижу их, клянусь,
Клянуся честью и Черновым…
 
      И все же политических дуэлей, в отличие от Западной Европы, Россия почти не знала. Не было ни политических партий, ни противоборствующих течений. Большинство дуэлянтов придерживались либо сходных политических взглядов, либо вовсе были индифферентны к политике. Возможность политических дуэлей появилась в России только в начале XX в., тогда и произошло несколько таких случаев, каждый раз громко обсуждавшихся в обществе. Самым знаменитым дуэлянтом был Александр Иванович Гучков – потомок купеческого рода, не дворянин. Однако к этому времени дуэльные правила уже утратили свою строгость. Гучков стрелялся со своим соратником по партии графом Уваровым, попытавшимся создать оппозицию внутри «Союза 17 октября», а затем с жандармским полковником Мясоедовым, обвинявшимся в шпионаже. Вызывал Гучков на дуэль и лидера кадетов П. Н. Милюкова, но дело закончилось миром. Другой кадет, Ф. И. Родичев, употребил с думской трибуны выражение «столыпинский галстук», имея в виду виселицу. Разгневанный премьер прислал к Родичеву секундантов, и тот был вынужден извиниться.
      Дуэльное равенство дворян имело и свои исключения. Не могли стреляться начальник и подчиненнный, должник и заимодавец (если долг, конечно, был значительным). Вне дуэльных правил находились и члены императорской фамилии, хотя известно, что цесаревич Константин Павлович объявлял о своем желании «быть к услугам» обиженных им офицеров или выступить секундантом, дуэли с его участием неизвестны. Покушение на члена императорской семьи было бы цареубийством, а это уже совсем другая тема. И хотя Якушкин, намеревавшийся с двумя пистолетами напасть на Александра I и из одного застрелить императора, а из другого – себя, считал такой поступок поединком, на самом деле честной дуэлью это назвать нельзя. И все же конфликты с цесаревичем Константином и великим князем Николаем (будущим Николаем I), унаследовавшими от отца горячность и грубость, в офицерской среде были. Решались они самым трагическим образом. Оскорбленный великим князем Николаем, офицер застрелился, и брат-император заставил великого князя идти за гробом. Константин Павлович оскорбил целый полк, офицеры которого по жребию совершили несколько самоубийств, пока цесаревич публично не извинился (правда, перед этим продемонстрировав очередную готовность выйти к барьеру).
      Весь XVIII в. господствовали дуэли на холодном оружии: шпагах и саблях. Это было и данью традиции, и свидетельством несовершенства огнестрельного ручного оружия. Большинство дуэлей на шпагах и саблях завершались нанесением легких ранений, но бывало и заканчивались смертью одного из противников. Уже первые раны, какими бы незначительными они ни были, давали возможность секундантам вмешаться и остановить поединок. Бой до нанесения тяжелого ранения или смерти, как и короткая дистанция при стрельбе, означали тяжелое оскорбление. В александровское царствование шпагу заменяет пистолет – оружие более страшное, но зато подвластное любому, вне зависимости от физических кондиций. Пистолет, из которого мог нанести тяжелую рану противнику даже слабый стрелок (вспомним дуэль Безухова с Долоховым), более отвечал своему назначению орудия Божьего суда, к которому прибегал оскорбленный.
      Русские правила дуэли на пистолетах были куда более жестокими, нежели западноевропейские. Часто стрелялись на 8–10 шагах, в крайних случаях – на 3-х. Европейские правила предписывали, что крайним расстоянием являются 15 шагов, а нормальным – от 25 до 35 шагов. Пушкин издевательски высмеивал французскую традицию стреляться на 30 шагах. Западноевропейский кодекс требовал, чтобы тот из противников, кто совершил выстрел, оставался на месте в полной неподвижности. Русский обычай, напротив, предполагал, что стрелявший выходит к барьеру, подставляя себя под близкий выстрел противника. Наиболее опытные дуэлянты быстро выходили к барьеру и ожидали, пока соперник преодолеет это же расстояние. Противник терял самообладание, стрелял на ходу и промахивался. Тогда, подойдя к барьеру в 10-ти шагах от неприятеля, он становился беззащитной мишенью. Европейцы такие условия воспринимали как неслыханное варварство. И дело было не в особой храбрости русских дуэлянтов, а в разных подходах к дуэлям. В Европе самого выхода к барьеру было достаточно, чтобы показать смелость и достоинство обеих сторон. Для русских мистическая сторона дуэли была гораздо важнее. Известное русское стремление к крайностям («или пан, или пропал») находило свое выражение в особенностях русской дуэли.
      С поправками на местные особенности, в России действовал французский кодекс Шатовильяра. Его русский вариант, составленный В. Дурасовым, появился уже тогда, когда дуэли стали экзотикой – в 1912 г.
      Дуэль, как ритуальное действо, имело свои правила. Нарушение правил могло привести к тому, что поединок превращался в убийство. Так, в «Герое нашего времени» заряжает пистолеты только один из секундантов – секундант Грушницкого. Печорин и его секундант, Вернер, это знают, но не вмешиваются. И только случайность позволяет Печорину избежать смерти. Дуэль Печорина с Грушницким содержит несколько нарушений дуэльного кодекса, включая и требование Печорина перезарядить его пистолет. Ритуализировались не только действия во время самого поединка, но и предшествовавшие ему события – ссора и вызов.
      Повод для ссоры мог был каким угодно, как впрочем и истинная причина – женщина, честь полка, карты, любое недоразумение, грубая шутка и т. п. – все это могло стать поводом для того, чтобы произнести учтивую фразу: «Сударь, я требую объяснений» или «Это не может так оставаться». Никогда не говорили: «Я вызываю вас на дуэль», – обходясь намеками, впрочем, ясными обеим сторонам. В случае резкого конфликта в ход шло оскорбление, как словом, так и действием – пощечина, удар перчаткой. Присутствующие обычно и становились секундантами. Особенно часто такие ссоры возникали на приятельских пирушках. Кто-то не понял шутки, оскорбился, и вот уже закадычные приятели переходили на убийственное «вы», а на другой день один мог убить другого. Яркий пример – одна из дуэлей знаменитого бретера графа Федора Ивановича Толстого-Американца. Во время игры в карты Нарышкин обратился к Толстому со словами: «Дай туза». Тот в шутку, продемонстрировав мощные руки, ответил: «Изволь». Такая игра слов («туз» и «тузить») обидела Нарышкина, он вызвал Толстого на дуэль и был убит. Декабрист Михаил Лунин, столь же прославленный дуэлянт, как и Толстой, не слишком затруднялся в поиске повода для дуэли. Современник свидетельствует: «Когда не с кем было драться, Лунин подходил к какому-нибудь незнакомому офицеру и начинал речь: „Милостивый государь! Вы сказали…“ – „Милостивый государь, – отвечал тот, – я вам ничего не говорил“. – „Как? Вы утверждаете, что я солгал? Я прошу вас мне это доказать путем обмена пулями“. Объяснение происходило и в письменной форме. Противнику посылали „короткий вызов иль картель“, и тогда вступали в дело секунданты. Согласно дуэльному кодексу, обязанностью секундантов, вне зависимости от их желания, было стремиться к примирению противников на всех этапах дуэльной истории. Поэтому Клементий Россет отказался стать секундантом Пушкина, заявив, что не менее того желает смерти Дантесу и готов приехать прямо на место дуэли. Пушкина это не устроило, и он нашел Данзаса. Секунданты вырабатывали и условия дуэли – где и когда, на скольких шагах, порядок выстрелов (по очереди, произвольно или по команде), количество выстрелов в случае, если после первого залпа оба противника остаются живы. Этот документ скреплялся подписями секундантов. Личности секундантов придавалось особое значение. Как и противники, они должны были обладать безупречной репутацией и принадлежать к тому же кругу. Когда Онегин привозит на место дуэли своего лакея Гильо, он насмехается и над самой идеей этой дуэли, и над секундантом Ленского – Зарецким, который такой же „честный малый“, как и лакей-француз. И хотя обычно стремились избрать секундантом товарища, верного дружбе и опытного в дуэлях, частые переезды дворян-офицеров по служебным и личным делам приводили к тому, что секундантом могли избрать и первого попавшегося представителя благородного сословия. Отказаться от чести стать секундантом было столь же неприлично, что и отказаться от дуэли.
      Поединок чаще всего происходил рано утром, до того как начинались служебные дела участников (большинство из них были офицерами). Стремились уехать за город, в уединенное и безлюдное место, где можно было не опасаться, что в дело вмешается полиция. Для дуэли выбирали ровную площадку и размечали барьеры, обозначая их воткнутыми в землю саблями, положенными шинелями и т. п. Тогда, совместно зарядив пистолеты, секунданты делали последнюю попытку примирить противников. Если повод для ссоры был незначительным, что понимали и дуэлянты, удавалось избежать поединка. Обиженному приносились корректные извинения, и вся компания отправлялась отмечать это событие. Когда же один или оба противника выражали желание стреляться, секунданты давали команду начинать дуэль.
      В большинстве случаев дуэльные условия не оговаривали очередность. По команде: «Сходитесь!» или по счету: «Раз! Два! Три!» – дуэлянты начинали медленно шагать навстречу друг другу к барьеру. Как уже говорилось выше, опытные дуэлянты стремились быстрее дойти до барьера с заряженным оружием и ожидали, экономя свой выстрел. Это нервировало соперника, и тот торопился выстрелить. Тогда, вызвав неприятеля к барьеру, бретер мог спокойно убить его, либо, испытав некоторое время, выстрелить в воздух. В воздух часто стреляли и опытный бретер М. С. Лунин, и А. С. Пушкин. Выстрел в воздух (тогда говорили «на воздух») означал, что противник, выдержавший выстрел, не желает смерти соперника и готов его простить. Такое поведение было позой, признаком отчаянности. Но также могло и демонстрировать презрение к сопернику. По свидетельству современников, Пушкин в Молдавии стрелялся с немцем, которого пришлось долго уговаривать выйти на дуэль. От страха немец поспешил выстрелить и не попал. Тогда Пушкин вызвал его к барьеру, вышел сам на край дистанции и облегчился…
      После первого обмена выстрелами дуэль могла прекратиться – один из противников был ранен или убит, либо, доказав свою храбрость, дуэлянты мирились, – а могла и продолжиться. Лунин, вызвавший на дуэль Алексея Федоровича Орлова (будущего шефа жандармов) только потому, что тот никогда ранее не дрался на дуэли, выждал первый выстрел соперника и выстрелил в воздух, не переставая подсмеиваться над Орловым. Тот рассвирепел и потребовал перезарядить пистолеты. Лунин вновь стал иронизировать, советуя Орлову тщательнее целиться. Орлов сбил с Лунина шляпу, а тот вновь выстрелил в воздух. Вмешательство секундантов остановило дуэль. Надо сказать, что выстрел в воздух был правом только второго стрелявшего. В случае, когда первый из дуэлянтов стрелял в воздух, его сочли бы трусом.
      Дуэльная традиция стала сходить на нет в 1830-е гг. Поколение Лунина и Пушкина уходило со сцены. Те, кто не попал под следствие по делу декабристов и не был выслан из Петербурга, переходили в категорию людей пожилых и солидных, которым уже не к лицу было стреляться. А сменившая их гвардейская молодежь была отравлена атмосферой николаевского деспотизма и идею защиты чести считала пустым звуком.
      В 1830 г. кавалергардский офицер граф Платер ударил своего сослуживца поручика Ключинского перчаткой по носу. Тот ответил ударом в лицо. Дело закончилось разбирательством у начальства, а вовсе не дуэлью. В том же Кавалергардском полку спустя несколько лет произошла, по словам А. В. Никитенко, следующая история: «…Несколько офицеров, и в том числе знатных фамилий, собрались пить. Двое поссорились – общество решило, что чем выходить им на дуэль, лучше разделаться кулаками. И действительно, они надавали друг другу пощечин и помирились…» Представить себе такую историю десять лет назад было невозможно. Офицеры, поколотившие друг друга как простолюдины, получили бы всеобщее презрение и бойкот. Честь, собственное достоинство, товарищество, протест против деспотизма – эти идеи уходили из гвардии. В 1832 г. во главе Пажеского и других кадетских корпусов встал генерал Сухозанет, прославившийся еще при Александре I тем, что во время ссоры с подчиненным предпочел отвернуться и получить пинок в зад, нежели удар по лицу, и тем избежать дуэли. Сухозанет и ему подобные стремились вытравить свободолюбие из офицерства, одним из признаков которого были дуэли. «Я ненавижу дуэли, это варварство, – говорил Николай I, – на мой взгляд, в них нет ничего рыцарского».
      Впрочем, и без давления со стороны властей дуэльная традиция уходила в прошлое. Историк Я. А. Гордин подводит итог: «Классическая русская дуэль изжила себя вместе с несбывшейся мечтой русского дворянства о создании гармоничного и справедливого государства, общества, построенного на законах дворянской чести, общества гордых, независимых, уважающих друг друга людей».

Голгофа российского дворянства

Благородное сословие на пороге XXI в.