Тайны российской аристократии

      Археологии Московского Кремля под руководством заведующей отделом археологии Т. Д. Пановой проводят уникальное комплексное исследование усыпальницы великих московских княгинь и цариц XIV–XVII вв. По этой программе были выполнены пластические реконструкция внешнего облика многих великих княгинь и цариц московских – Евдокии Дмитриевны, супруги Дмитрия Донского, Софьи Палеолог, супруги Ивана III, Елены Глинской, супруги Василия III, царицы Ирины Годуновой, супруги последнего царя Федора Ивановича.
      Одним из объектов исследования ученых стали останки первой жены Ивана Грозного – Анастасии Романовны. Царь женился на Анастасии, происходившей из старомосковского боярского рода, в 1547 г. и прожил с ней более 13 лет – больше, чем с другими своими женами (которых насчитывается еще шесть). Анастасия была матерью Ивана, скончавшегося от удара отцовского посоха, Федора, унаследовавшего после смерти Грозного престол, и других детей, умерших в детстве. Согласно летописи, царица скончалась 7 августа 1560 г. после тяжелой болезни. Царь так горевал о своей супруге, что на похоронах едва держался на ногах «от великого стенания и жалости сердца», но уже через неделю, по просьбе митрополита и бояр, начал думать о новом браке.
      К сожалению, восстановить внешний облик царицы не удалось – кости черепа сохранились слишком плохо. Однако при антропологическом исследовании были получены интереснейшие результаты. В числе других анализов, было проведено химическое изучение волос из сохранившейся косы царицы. Результат анализов оказался сенсационным – в волосах содержалась ртуть, количество которой превышало все предельно допустимые нормы концентрации. Иного вывода, кроме как об отравлении Анастасии Романовны сделать невозможно. Кому же понадобилось убивать первую жену царя? Князь А. М. Курбский, бежавший от казней Грозного в Литву, писал, что царь, поссорившийся со своими советниками, возглавлявшими правительственный кружок, известный под названием Избранной рады – протопопом Сильвестром и окольничим Алексеем Адашевым, обвинял их в том, что они «извели» царицу Анастасию «чародейством». Действительно, царь в письме к Курбскому бросал ему, как стороннику Сильвестра и Адашева гневный упрек: «А и с женою вы меня про что разлучили?» В 1572 г. после смерти трех первых жен, царь решил вступить в четвертый брак, строго запрещенный церковными канонами. В свое оправдание, он говорил архиереям, что его жены были «вражиим наветом и злых людей чародейством и отравами» умерщвлены.
      Казалось, все ясно – царицу отравили бывшие правители Сильвестр и Адашев, которые вступили с царем в конфликт из-за разных взглядов на решение проблем внешней и внутренней политики. Однако, смерть Анастасии, не принимавшей никакого участия в делах государственного управления, решительно ничего не давала деятелям Избранной рады. Да и способ не вполне сочетается с тем, что мы знаем о деятельности Сильвестра и Адашева, имевших большое влияние на царя, исключительно благодаря силе убеждений и призывов к благочестивой жизни. Что же касается слов Грозного на соборе 1572 г., то это, скорее всего, трафарет. Исследования показали, что вторая жена Грозного царица Мария Темрюковна умерла своей смертью.
      Кто же тогда мог быть заинтересован в смерти царицы? Как ни странно, это в первую очередь, сам Иван Грозный. Необузданность царя в личной жизни хорошо известна. После 1572 г. он менял жен, что называется «как перчатки», но не убивал их, как Синяя Борода, а постригал в монахини. Быть может, с первой женой он не мог так поступить, поскольку она родила ему детей, а ведь именно бездетность цариц служила основанием для их удаления в монастырь. Не менее важно, что царь имел все возможности для такого деяния. Здесь могли быть и соображения государственного характера – после смерти царицы Иван IV объявил о решении искать супругу в «иных государствах», что отвечало задачам внешней политики России, вступившей в войну за овладение выходом к Балтике. Современники вполне допускали такую возможность. Один из летописцев начала XVII в., собравший множество слухов и преданий об Иване Грозном, писал, что царь отравил свою вторую жену Марию Черкасскую (теперь мы знаем, что это не так, но это сообщение весьма симптоматично). Тогда получается, что Иван IV Грозный был не только злодеем и тираном, но и необычайно умелым лицемером – старательно изображал скорбь на похоронах царицы и ловко избавился одновременно и от неугодной жены, и надоевших советников.
      Подобное сверхковарство Грозного вполне допустимо. Однако следует учитывать и другую возможность. Женская половина московского дворца представляла из себя идеальную почву для рождения интриг и хитрых сплетен. Там были широко распространены представления о чародействе, всевозможные суеверия и наговоры. В 1467 г. умерла первая жена Ивана III. После ее смерти тело раздулось так, что висевший ранее покров теперь едва закрывал его. Стало очевидно, что княгиня умерла не своей смертью. Проведенное расследование обнаружило, что жена дьяка Алексея Полуектова ходила к великой княгине и послала ее пояс к ворожее. Иван III положил опалу на дьяка, однако, она была несравнимо мягкой – он только велел не пускать его к себе на глаза. Вероятно, доказательства были столь шатки, что окончательного обвинения не смогли сделать даже суеверные люди Средневековья. Известно, что общалась с ворожеей и брала у нее какие-то травы и коренья «для чадородия» несчастная первая супруга Василия III бездетная Соломонида Сабурова. Не будет натяжкой предположить, что именно среди придворных женщин Анастасии Романовны зародился план отравления царицы. Что послужило поводом мы, вероятно, никогда не узнаем, равно как и имя убийцы (убийц?). Однако царь умело использовал это обстоятельство для устранения опеки Избранной рады, стоявшей у руля государства с конца 1540-х гг., хотя сам не был уверен в их виновности – ведь даже в переписке с Курбским он не выдвигает прямых обвинений против ненавистных ему «попа» Сильвестра и «собаки» Адашева.

Библиотека Ивана Грозного: мифы и реальность

      Особое место среди загадок древней столицы занимает таинственная Библиотека Ивана Грозного, по широко распространенному мнению, сокрытая где-то в московских подземельях. В тайне Библиотеки, не спешащей показаться на глаза публике, видят порой заклятие грозного царя, а порою – злонамеренность властей. Мол, «они» хорошо знают, где Библиотека, но не спешат открыть ее народу. Подобные взгляды во многом происходят от традиционной для России тенденции скрывать от общественного мнения не только опасные для власти вещи, но, порою и самые безобидные. Однако не меньшую роль играет обычное незнание и проистекающее из него мифотворчество.
      Проблема Библиотеки Ивана Грозного распадается на несколько вопросов, и первый из них, как это ни странно, существовала ли Библиотека вообще? О существовании значительной библиотеки русских и греческих рукописных книг, принадлежавшей московским государям XV–XVI вв., имеется весьма незначительное число прямых указаний источников. Одно из самых ранних («Сказание» о выдающемся просветителе и философе Максиме Греке, греческом выходце, немало сделавшем для развития русской культуры) прямо говорит, что великий князь московский Василий III (правил в 1505– 1530), обнаружил в княжеских хоромах «бесчисленное множество греческих книг», для перевода которых и был призван Максим Грек. Ядро этого собрания, как полагают исследователи, составили остатки библиотеки византийских императоров, привезенной на Русь греческой царевной Софьей Палеолог, ставшей в 1472 г. супругой великого князя Ивана III (матерью Василия III). Другое указание содержит хроника ливонского (прибалтийского) пастора Ниеншанца, который пишет, что пастору И. Веттерману, взятому в плен во время войны Ивана IV за Ливонию, в 1556 г. в Москве показывали книги на латинском, греческом и еврейском языках, вынутые из замурованных подвалов. Наконец, последнее прямое свидетельство о Библиотеке, может также быть связано с пастором И. Веттерманом, или лицом, видевшим Библиотеку при подобных обстоятельствах. В 1822 г. профессор Дерптского университета Х. Дабелов опубликовал сообщение, что видел в архиве г. Пярну опись латинских и греческих книг Библиотеки Ивана Грозного, насчитывавшую 800 наименований (!), но списал из нее лишь часть названий, а впоследствии ни Х. Дабелов, ни другие исследователи не смогли обнаружить эту опись, из-за чего это сообщение принимается с недоверием. Вот, собственно, и все свидетельства о существовании Библиотеки московских государей XV– XVI вв. Их так мало, что можно было бы усомниться в реальности существования Библиотеки, однако, существуют еще косвенные свидетельства – упоминания о книгах царской библиотеки, разосланных Грозным по монастырям или наоборот, присланных в дар царю. В 1930-е гг. знаток древнерусской письменности Н. Н. Зарубин, обработав эти свидетельства, составил список книг, которые входили в Библиотеку и насчитал 154 книги, что по меркам XVI в. уже очень много. Последующие исследования добавили новые наименования к этому списку. Среди книг царской Библиотеки значительное место, естественно, занимали церковные книги: Евангелие, Библия, Псалтырь, жития святых; но были и другие – «История иудейской войны» И. Флавия, «Травник» (лечебник), «Космография» (книга о строении мира), какие-то «сербские», «татарские», «латинские» книги. Список Х. Дабелова указывает на сочинения Цицерона, Светония, Тита Ливия, Юлия Цезаря и других античных авторов.
      Итак, существование Библиотеки Ивана Грозного – реальный факт, однако, из него не следует, что Библиотека сохранилась. Достаточно вспомнить о грандиозном пожаре Москвы в 1571 г., когда крымский хан Девлет-Гирей поджег посады и огонь охватил весь город. В огне погибли десятки тысяч москвичей. Не менее ужасным был пожар 1611 г., когда столицу зажгли поляки, отбивавшиеся от войск Первого ополчения. Наконец, в 1626 и 1730 гг. огонь небывалой силы бушевал в самом центре города – в Кремле и Китай-городе. Если из-за этих пожаров до нашего времени дошло не более 10 % документов государственного архива XVI в., то что говорить о Библиотеке? И здесь на помощь сторонникам существования царского книгохранилища приходит свидетельство о замурованных подвалах. Если рассуждать логически, то итальянские мастера, построившие в XV в. Московский Кремль для Ивана III с целой сетью разветвленных подземных ходов (их существование доказано археологически), то они должны были построить и подземное хранилище для книг, привезенных Софьей Палеолог. Свидетельство более позднего времени как бы подтверждает эти рассуждения. В 1682 г. дьяк Василий Макарьев по приказу царевны Софьи Алексеевны спустился в кремлевское подземелье, прошел через несколько ходов и обнаружил зарешеченную камеру, в которой до самых сводов стояли кованные сундуки с замками. Что находилось в сундуках и кто их туда поставил было загадкой для самого Макарьева. Это открытие на долгие годы кануло в забвение. Только в 1718 г. пономарь Конон Осипов, которому Макарьев перед смертью открыл тайну кремлевского подземелья, попробовал повторить его маршрут. Упрямый К. Осипов неоднократно пытался проникнуть в кремлевские ходы, обивал пороги канцелярии московского градоначальника, доносил о деле царю, смог добиться разрешения на поиски и выдачу рабочей силы, но его раскопки были неудачны. Поиски Библиотеки прекратились более чем на столетие.
      Они возобновились только в 1894 г. под руководством директора Оружейной палаты князя Н. С. Щербатова, но были недолгими и никаких определенных результатов не дали. Тогда же возникла научная дискуссия о судьбе Библиотеки, продолжающаяся до настоящего времени. Скептики выдвинули несколько вполне заслуживающих доверия версий о судьбе царского книгохранилища. Помимо того, что Библиотека могла сгореть в пожаре, она могла просто раствориться в позднейших книжных собраниях или быть расхищенной во время польской оккупации Москвы в 1610–1612 гг. Одним из ярых сторонников существования Библиотеки в подземельях Москвы был археолог Игнатий Яковлевич Стеллецкий. Долгие годы он самоотверженно исследовал московские (и не только московские) подземелья, а в 1933 г. получил от самого Сталина разрешение на проведение раскопок, которые начал по предполагаемому маршруту В. Макарьева от Арсенальной башни. Ход раскопок, по мнению Стеллецкого, доказывал правоту его взглядов. Но менее чем через год работы были прекращены и Стеллецкий, как он полагал, остановился на пороге открытия.
      Такова история поисков Библиотеки. С 1930-х гг. Кремль усиленно охраняет свои тайны. Археологам Музеев Московского Кремля разрешают только наблюдать над строительными работами, но и это дает порой многие уникальные находки. Например, в 1985 г. при ремонте брусчатого покрытия Ивановской площади было обнаружено захоронение великого князя Сергия Александровича (в 1995 г. его прах перенесен в Романовскую усыпальницу в соборе Новоспасского монастыря). Так что вопрос поисков Библиотеки, как ни странно, не столько научный, сколько политический. Предпринимались попытки искать Библиотеку не в Москве, а в других городах. Исследования с применением сложнейшей аппаратуры были проведены в Александровской слободе общественным объединением «Штаб поисков Библиотеки Ивана Грозного» под руководством Г. Л. Стерлигова, одного из первых послеперестроечных магнатов. И опять книги не найдены, хотя результаты исследования любопытны – обнаружены значительные пустоты под соборами слободы и широкий подземный тоннель, идущий от бывшей опричной резиденции грозного царя.
      Интерес к Библиотеке периодически вновь возникает в прессе. Появляются новые планы поисков, некие общественные группы, самозванцы, достоверно знающие, где сокрыты царские книги. Но «либерея» Грозного по-прежнему оберегает свою тайну…

«Царь начат яр бытии и прелюбодействен зело»

      Личная жизнь людей русского Средневековья нам почти не известна. Причина тому – малочисленность и слабая информативность источников, сохранившихся до нашего времени. Большинство из них носят официальное происхождение. Это – летописи, документы, публицистические сочинения. В них не принято было уделять внимание повседневности, подробностям интимного характера, тем более, если они содержали, выражаясь современных языком, «компромат» на царей и других героев повествования. Иван Грозный – счастливое исключение в этом ряду. Его буйный характер прорывается даже сквозь скупые строки официальной документации. Повезло историкам и в том, что об этом времени и личности первого русского царя сохранились редкие по своему происхождению и характеру источники – переписка царя с князем Андреем Курбским, другие сочинения этих авторов, отзывы современников-иностранцев о России XVI в.
      Многогранная личность Ивана Грозного вызывала самые противоречивые суждения уже у его младших современников. Они простираются от оценки Грозного как безумного деспота и одного из самых зловещих тиранов до его апологии в качестве мудрого и справедливого царя-реформатора, наделенного многочисленными талантами и радевшего о благе народном.
      Историки много писали о продолжительной и разнообразной эпохе Грозного, и меньше о нем самом как о личности. И все же в основных чертах облик этого человека выявлен – жестокий, мнительный садист, трус на поле брани и храбрец в застенке, царь был вместе с тем одним из самых образованных людей своей эпохи, обладал выдающимся даром слова и музыкальными талантами. Весьма основательны предположения о психической ненормальности царя. Однако ее характер, степень и влияние на политику не выявлены, да и не могут быть выявлены современными методами медицинской науки.
      И все же его личность еще содержит множество загадок. Среди тем, которых не касалась отечественная историография – сексуальная жизнь Ивана Грозного. Ее изучение вызвано вовсе не досужим интересом. Как известно, Грозный считал себя образцом для подданных, учителем нравственности и истинного христианства. Разительный контраст между ролью, которую стремился играть царь Иван, и его реальными делами – еще одна из загадок истории XVI в.
      Иван Грозный родился 25 августа 1530 г. Он был долгожданным первенцем великого князя Василия III (по тем меркам уже престарелого – 51 год) и красавицы литовской княжны Елены Глинской. Родился будущий царь спустя четыре года после свадьбы, что дало повод для сплетен о его незаконном происхождении. Будто бы отцом Грозного был не великий князь, а боярин князь Иван Федорович Овчина-Телепнев-Оболенский. Антропологическое исследование останков Грозного и его бабушки с отцовской стороны, Софьи Палеолог, убедительно доказало его законное происхождение. Спустя три года Елена родила и другого сына – Юрия, который был глухонемым. Некоторые историки видят в этом признак вырождения московской династии. В любом случае царь Иван и в юные и в зрелые годы отличался физической крепостью и здоровьем. Если на нем и отразилось вырождение московского дома и преклонный возраст отца, то не в физическом, а в психическом отношении.
      В три года Иван Грозный лишился отца, а в семь лет – матери. Круглый сирота, он стал государем обширной державы, но власть в стране стала предметом соперничества враждующих боярских группировок. Детство Ивана вызывало различные оценки историков. Великий Ключевский, опираясь на сочинения самого царя, нарисовал яркую картину его сиротства, обид и притеснений со стороны опекунов-бояр. То обстоятельство, что Иван рос без родительской любви, в атмосфере страха и озлобления, Ключевский считал главной причиной того, что в царе «образовалось то, что называется страхом с великими глазами». Отсюда – вечная подозрительность и маниакальная жестокость.
      Далеко не все ученые согласны с Ключевским. Есть мнение, что опекуны просто не могли справиться со своевольным государем-мальчиком, привить ему дисциплину и порядочность, а иногда и вовсе потакали ему в проявлениях самых грубых чувств. В любом случае последствия дурного воспитания сказались в Иване очень скоро. По словам Курбского, юный государь начал с того, что ради забавы бросал с высоких крыш теремов кошек и собак, а затем начал губить уже и людей. «Он собрал вокруг себя детей своих родственников и детей бояр-синклитников, – пишет Курбский, – стал ездить вместе с ними по дорогам и торговым площадям. Они скакали на конях и грабили и убивали всех встречных людей и творили злые разбойные дела, о которых даже и говорить стыдно, но его воспитатели-льстецы на беду свою продолжали восхвалять Иоанна. „О, какой храбрый и мужественный будет сей царь“, – говорили они». Не будет натяжкой считать, что среди тех дел, о которых стыдился подробно сказать Курбский, было и сексуальное насилие.
      Можно считать, что Курбский возводит напраслину. Но вот свидетельство летописца: в тринадцать лет Иван вынес свой первый смертный приговор, приказав казнить главу боярской «партии» князя Андрея Шуйского, а спустя два года – вырезать язык одному из придворных, «за невежливое слово». Попали под топор палача и несколько придворных юношей, очевидно, товарищей Ивана по его своеобразным играм. С ранней юности царь повел отсчет жертв своей кровавой тирании.
      Согласно официальным источникам, к совершеннолетию Иван вроде бы остепенился. Историки склонны приписывать это благотворному влиянию митрополита Макария, а позднее – лидеров «Избранной рады» священника Сильвестра и окольничего Алексея Адашева. Иван якобы произнес мудрую речь о том, что хочет принять царский титул, а затем и женится. 16 января 1547 г. в Успенском соборе Иван был торжественно «венчан на царство», а спустя месяц – женился. Правда, готовясь к свадьбе, Иван решил напоследок достойно повеселиться. Во время летнего похода к Коломне (1546) он играл в какие-то древние, еще языческие игры: «пашню пахал вешнюю и з бояры сеял гречиху и инны потехи, на ходулях ходил и в саван наряжался». Б. Н. Флоря сравнивает наряжание в саван с народной «игрой в покойника»: псевдопокойник лежит в избе, его отпевают самой отборной руганью, а по окончании «отпевания» девок заставляют прощаться с «покойником» и насильно принуждают целовать его открытый рот, набитый тыквенными зубами». Вероятно, покойником был сам великий князь. Заодно были казнены три боярина.
      Между тем уже началась подготовка к свадьбе. Последнее мероприятие проводилось согласно уже создавшейся практике «выбора невест». В «города» были отправлены служилые люди и дьяки, которым предстояло, согласно царскому указу, «смотрети дочерей девок нам невесты». Сохранились, к сожалению, немного, и отчеты об этих своеобразных конкурсах красоты. Так, одна из кандидаток, княжна Авдотья Гундорова, по словам князя И. Мезецкого была 12 лет, «а телом ровна, ни тонка, ни толста, очи находили на черно, нос по лицу не долог, волосы темнорусы». Впрочем, провинциальные дворяне, понимая, что шансы стать царским тестем у них невелики, неохотно показывали своих «девок», за что царская грамота даже грозила им опалой и казнью. Однако дороги были дальними, а расстояния большими, и Иван, не дожидаясь всех итогов смотра, сыграл свадьбу с московской боярышней Анастасией Романовной Захарьиной-Юрьевой, дочерью покойного окольничего Романа Юрьевича, представителя старомосковского боярского рода.
      О царице Анастасии с легкой руки Н. М. Карамзина в историографии господствовало мнение как о добром гении Ивана. Лишь она якобы могла обуздать бурную натуру царя и действовала на него благотворно. Но стоило царице умереть (1560), как Иван «преложи кротость на лютость», и из «доброго» покорителя Казани и Астрахани, превратился в «злого» творца опричнины. Карамзин писал об Иване и Анастасии, опираясь на свидетельство англичанина Джерома Горсея, впервые побывавшего в Москве в 1573 г. Он общался с Грозным, но об Анастасии знал только понаслышке. Горсей пишет: «Эта царица была такой мудрой, добродетельной, благочестивой и внимательной, что ее почитали и любили и боялись все подчиненные. Он (царь. – С. Ш.) был молод и вспыльчив, но она управляла им с удивительной кротостью и умом, в результате он с помощью своих храбрых князей, священнослужителей и совета сбросил ярмо дани, тяготившей его предшественников под властью Скифского Царя Крыма, завоевал царство и царей Казани и Астрахани…» Помимо частных ошибок, Горсей напутал и в целом. Более прав в оценке этого брака академик С. Б. Веселовский: «„В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань“. В первом браке Ивана на долю Анастасии выпала роль трепетной лани. А Иван был конем, да еще каким: при жизни Анастасии он был плохо обузданным конем, а после ее смерти и вовсе разнуздался».
      Традиционные московские добродетели Анастасии вовсе не способствовали смягчению буйного нрава ее супруга. И доказательства этому мы находим в источниках. Не говоря уже о массовых пытках, которым подверг Иван псковичей-челобитчиков в июне 1547 г., есть свидетельства и о других проявлениях его необузданного темперамента. Правда, они косвенные, но вполне убедительные.
      К концу 1540-х гг. относится поучение благовещенского протопопа Сильвестра (будущего главы «Избранной рады»), адресованное царю и направленное против «содомского греха», процветавшего в его окружении. Сильвестр гневно осуждал содомию при московском дворе, и требовал от царя исправиться: «Аще сотвориши се, искорениши злое се беззаконие прелюбодеяние, содомский грех и любовник отлучиши, без труда спасешися и прежних грех свой оцистиши». Правда, слово «любовник» в XVI в. тогда не имело столь прямого значения как сейчас, а означало «любимец», «приближенный», пояснение священника о «прежнем грехе» самодержца не оставляет сомнений – уже в юные годы Иван был гомосексуалистом, и даже женитьба не исправила этой склонности.
      Помимо Сильвестра, о половой распущенности царя писал, хотя и не столь прямо, другой выдающийся церковный деятель той эпохи – Максим Грек. Великий философ, испытавший немало гонений в предыдущее царствование, доживал свой век в Троице-Сергиевом монастыре. По просьбе неких лиц, вероятно, намеревавшихся воздействовать на молодого монарха, книжник адресовал царю свое сочинение, в котором указывал, что тот, кто подчиняется «ярости и гневу напрасному и беззаконным плотским похотям», не человек, но «безсловесного естества человекообразно подобие».
      Оба духовных лица, указывая на пороки царя, говорили, что они разлагают и общество. Что же будет с государством, вопрошал Сильвестр, если «в такое безстудие уклонятца» бояре, дьяки и служилые люди? А за аристократией и служилыми было немало и своих грехов, и в первую очередь неправый суд, казнокрадство и взяточничество. Неизвестно, как воспринял бы эти поучения Иван, если бы катастрофические события не показали ему слабость государственной системы и необходимость исправления как аппарата управления, так и личной жизни.
      Летом 1547 г. в Москве разгорелся страшный пожар, жертвами которого стали тысячи человек. Доведенные до отчаяния москвичи обвинили в бедствии родственников царя князей Глинских. Один из царских дядьев был убит, другим удалось спастись. Сам Иван прятался от стихии во дворце на Воробьевых горах, куда к нему пришла бунтующая толпа требовать выдачи Глинских. Царь впоследствии вспоминал об этом: «Вниде страх в душу мою и трепет в кости моя». Не только страх за свою жизнь, но и осознание грозного высшего знамения – вот что испытал Иван во время этих событий. В его душе произошел перелом, и поучения Максима и Сильвестра пали на благодатную почву. Источник свидетельствует, что царь не только занялся делами государства и в первую очередь реформами, но и изменил образ жизни – «потехи же царьскые, ловы и иные учрежения, еже подобает обычаем царским, все оставиша».
      В 1550-е гг. большое влияние на Ивана имели Сильвестр и Макарий – духовные лица, отличавшиеся и личным благочестием, и четким осознанием того, какие поступки противоречат высокому нравственному идеалу благочестивого государя. Можно думать, что к этому времени относится и некоторое упорядочение личной жизни Ивана. В браке с Анастасией один за другим рождались дети, правда, лишь двум сыновьям было суждено дожить до зрелого возраста. Когда закончилась эта относительная идиллия, неясно. В переписке Грозного с Курбским содержатся намеки на супружескую измену: «А будет молвиши, что яз о том не терпел, и чистоты не сохранил, – ино вси есмы человецы, – писал царь, и припоминая некие неприглядные дела самого Курбского, добавлял: – Ты чего для понял стрелецкую жену?» Позднее мы перейдем к тому обвинению Курбского, на которое огрызался царь. Пока же отметим, что ответный выпад оказался действенным. Князь сделал вид, что не понял намека, говоря, что все это «пианых баб басни, и ответу не потреба».
      Царица Анастасия много болела, а 7 августа 1560 г. скончалась. Современник событий немец-опричник Генрих Штаден пишет, что царицу отравили. Позднее сам Грозный обвинял Адашева и Сильвестра в том, что они «извели» его жену чародейством. Парадоксальным образом эти свидетельства подтвердило исследование останков царицы. Антропологам и химикам удалось доказать, что Анастасия действительно была отравлена солями ртути. Представляется, правда, что деятели «Избранной рады» здесь ни при чем – нет достаточного мотива, да и методы для них не характерны. Скорее уж сам Иван мог избавиться от жены и свалить вину на Сильвестра и Адашева, с которыми вступил в конфликт вскоре после начала Ливонской войны. Однако более правдоподобной представляется версия о том, что царица стала жертвой каких-то дворцовых, чисто «бабских» интриг. Именно так погибла и первая жена Ивана III – княгиня Мария Борисовна.
      Согласно официальной летописи, царь на похоронах супруги горько плакал и переживал, так что его пришлось водить под руки. Однако неофициальный источник свидетельствует о том, что эта скорбь была недолгой: «Умершей убо царице Анастасии царь начат яр быти и прелюбодействен зело». Непристойное поведение государя заставило митрополита Макария уже через неделю после кончины Анастасии обратиться к Ивану с просьбой, чтобы он «для крестьянские надежи женился ранее, а себе бы нужи не наводил». Эту просьбу владыка обосновывал деликатным указанием на то, что царь «тех еще лет не дошол, чтобы ему мошно без супружества быти».
      Новая свадьба царя состоялась через год. На Кавказе русские посланники сосватали Грозному дочь кабардинского князя-валия Темрюка Гошаней, которую и привезли в Москву. Царь «смотрел ее и полюбил». Кабардинку окрестили с именем Марии, а венчание состоялось 21 августа 1561 г. Вторая супруга Грозного прожила недолго. Лишенная тепла и солнца родного Кавказа, она умерла в 1569 г. Вопреки сообщению некоторых источников, утверждавших, что царь отравил или постриг в монахини Марию, царица, как показывают данные антропологии, умерла своей смертью.
      Брак Грозного с царицей Марией пришелся на самую страшную эпоху его правления – время опричнины (1565– 1572). Широко известны зверские нравы опричного монастыря в Александровой слободе, где многочасовые церковные службы перемежались столь же длительными пытками и разгульными пирами. Зная о гомосексуальных наклонностях царя, можно предполагать, что они проявлялись и в этом сугубо мужском окружении. И действительно, в первом послании к Грозному князь Андрей Курбский обвинял ближайших советников государя в том, что они поощряют кровавую вакханалию террора, да еще к тому же царя «подвижут на Афродитския дела и детми своими паче Кроновых жрецов действуют».
      Касательно «афродитских дел» все понятно – речь шла о разврате. Упоминание о Кроносе (Хроносе) метило в одного из руководителей опричнины и ближайшего советника царя Алексея Даниловича Басманова. Известно, что его сын Федор Алексеевич был любовником Ивана Грозного. Курбский обвинял Басманова, что тот, подобно жрецам Кроноса, сжиравшего своих детей, пожертвовал сыном для удовлетворения царской похоти. Справедливость этого предположения доказывают свидетельства иностранцев, бывавших в России в то время. Померанский дворянин Альбрехт Шлихтинг, находившийся в московском плену, писал, что князь Дмитрий Овчинин «попрекнул его (Федора Басманова. – С. Ш.) нечестным деянием, которое тот обычно творил с тираном». Басманов нажаловался царю, и тот приказал казнить Овчинина. Об этом же свидетельствует и Штаден, говоря о казни Басмановых, он сообщает: «Алексей Басманов и его сын Федор, с которым великий князь обычно предавался разврату, были убиты». Современные поклонники царя, составляющие активную и шумную группу, настаивающую на его церковном прославлении в лике святых, отвергают свидетельства Курбского и иностранцев как недостоверные. Однако и сам Иван, в покаянном порыве, признавал, что осквернил свои «чресла» «чрезестественным блуждением».