Глава XIV

Мне нужно было повидать Берну. Я уже побывал в ресторане «Парагон», новом блестящем заведении, открытом Винкельштейном, но ее не было на службе. Я увидел мадам, стоящую в своих фальшивых бриллиантах, со своими черными, как таракан, искусно причесанными волосами и широким, наглым, кокетливо размалеванным лицом. Она казалась олицетворением плотского процветания  эта большая красивая еврейка с ястребиными глазами. В задней половине носился Винкельштейн, причем его маленькое сдавленное бледное лицо сияло от пота. Но он был великолепно одет и усы его были нафабрены еще лучше, чем обыкновенно.

Я смешался с толпой золотоискателей и благодаря своей грубой одежде и загорелому, обросшему бородой лицу не был узнан супругами. Когда я расплачивался, мадам кинула на меня острый взгляд. Но по глазам ее было заметно, что она не узнает меня. Вечером я вернулся снова туда и занял место в одном из завешенных кабинетов. За длинными закусочными стойками молодцы с грубыми затылками, взобравшись на трехногие сиденья, упивались едой. Зал был ослепительно освещен, украшен многочисленными зеркалами и аляповато расписан золотом и белым. Меню было изысканное и цены высокие. В кабинете передо мной седовласый адвокат занимал даму легкого поведения; в кабинете позади квартет из «Павильон-театра» задавал шумный кутеж. Не могло остаться никаких сомнений относительно характера заведения. Это было пристанище человеческих подонков, дворец позолоты и преступления.

Я чувствовал себя глубоко угнетенным, несчастным; все внушало мне отвращение. В первый раз я начал жалеть о том, что покинул дом. Там, на ручьях, я был счастлив. Здесь в городе бросающийся в глаза разврат бил по моим нервам. � в этом месте служила Берна. Она прислуживала этим распутникам; она подавала этим свиньям. Она слышала их развязные разговоры, их беспечные богохульствования. Она видела их мертвецки пьяными, бредущими неверной походкой на свои позорные свидания. Она знала все. О, это было безжалостно. Это надрывало мне сердце. Я сел и закрыл лицо руками.

 Что прикажете?

Я узнал нежный голос. Он пронзил меня и я сразу поднял глаза. Предо мной стояла Берна.

Она слегка вздрогнула, но быстро овладела собой. Выражение счастья появилось в ее глазах, горячего живого счастья.

 О как вы испугали меня. Я не ждала вас. О, как я рада увидеть вас опять!

Я посмотрел на нее. Я сознавал в ней какую-то перемену, и в сознании этом был оттенок какой-то острой боли.

 Берна!  сказал я.  Зачем у вас эта краска на лице?

 О мне очень жаль!  Она отчаянно терла красное пятно на своей щеке.  Я знала, что вы будете сердиться, но мне нужно было; они заставили меня. Они сказали, что я выгляжу, как привидение на празднике, с моим белым как мел лицом. Я отпугивала посетителей. Это только капля румян. Все женщины употребляют их. Это придает более веселый вид и нисколько не вредит мне.

 Я хотел бы видеть на ваших щеках, дорогая, румянец здоровья, а не пятна косметики. Но все равно, как вы поживаете?

 Хорошо,  сказала она, запинаясь.

 Берна!  прогремел грубый, неумолимый голос мадам.  Пройдите к гостям.

 Ладно,  сказал я,  дайте мне что-нибудь. Я хотел только видеть вас.

Она убежала. Я увидел, как она скрылась за занавеской одного из закрытых кабинетов, неся поднос с блюдами. Я услышал грубые голоса, болтавшие с ней. Я увидел, как она вышла, причем щеки ее пылали на этот раз, однако, не от румян. Какой-то парень попытался задержать ее. Все это заставляло меня корчиться, волновало до того, что я едва мог усидеть на месте.

Наконец она торопливо подошла ко мне с какой-то едой.

 Когда я смогу увидеть вас, девочка?  спросил я.

 Сегодня ночью. Приходите ко мне. Я освобождаюсь в полночь.

 Хорошо, я буду ждать.

Она была очень занята, и хотя пьяный кутила раз или два отпустил пару грубых шуток, но я все же заметил с возрастающим удовлетворением, что большинство сильных бородатых рудокопов обращаются с ней с рыцарским уважением. Она была на дружеской ноге с ними. Они называли ее по имени и, казалось, относились к ней с искренним расположением. В обращении этих людей сквозило покровительственное мужество, которое успокаивало меня. Таким образом, я проглотил свое блюдо и покинул заведение.

 Это славная девочка,  сказал мне седой старик, энергично ковырявший в зубах у дверей ресторана.  Прямая как струнка, а здесь немного найдется таких, про которых можно сказать это. Если бы кто-нибудь попытался обидеть ее, нашлась бы всегда дюжина ребят, готовых обработать его в лучшем виде для больничной палаты. Да-с, поискать надо такую девочку. Я хотел бы, чтобы она была моей дочуркой.

Снова я начал слоняться вверх и вниз по знакомой теперь улице, но острота впечатлительности уже притупилась и я больше не обращал внимания на ее достопримечательности. Она была многолюднее, шумнее, оживленнее обыкновенного. В игорном помещении салуна «Удача» восседал мистер Мошер, методически тасуя и сдавая карты. Повсюду я встречал возбужденных и разгоряченных золотоискателей; каждого со своим неизменным мешочком песка. Он был обыкновенно величиной с целую колбасу, и однако это были только его «карманные деньги». В банке на его счету хранилось с полдюжины таких мешков в десять раз большей величины.

Это были счастливые дни. Успех носился в воздухе. Люди были опьянены им и метались в исступлении. Деньга! Они потеряли цену. Каждый встречный был «овшивлен» ими, разбрасывал их обеими руками, и, как только опустошался один карман, они наполняли другой.

Я встретил большого Алека, одного из главных предпринимателей, спускавшегося по улице со своими людьми. У него в руках был винчестер, а за ним тащили ряд тюков, нагруженных золотом. В банке возбужденная нетерпеливая толпа требовала, чтобы ее мешки были взвешены. В ведрах, кувшинах для каменноугольного дегтя, во всевозможных вместилищах хранилась драгоценная грязь. Потеющие клерки обращались с золотом не более бережно, чем в мелочной лавке с сахарным песком.

Я увидел Хьюсона и Мервина. Они сильно разбогатели на участке, который заняли на Гункере. Счастье было в их руках.

 Пойдем выпьем,  сказал Хьюсон. Он уже, очевидно, много выпил. Его лицо было дрябло, красно, и носило знаки разрушительного порока. В этом железном человеке неожиданный успех производил коварную работу, истощая его мощь. С Мервиком было то же. Я увидел его мельком в дверях «Зеленого Лавровишневого Дерева». Макаронник держал его на буксире; он покупал вино.

Я напрасно искал Локасто. Он здорово закрутил здесь, как мне сказали. Виола Ленуар «заставила его поплясать».

В полночь в лихорадочном нетерпении я ждал у дверей «Парагона».

 Я живу в хижине,  сказала Берна, вышедшая наконец ко мне.  Вы можете проводить меня домой. Конечно, если вам хочется,  прибавила она кокетливо.

Она прижалась ко мне. Она, казалось, в значительной степени утратила свою прежнюю робость. Не знаю почему, но я предпочитал свою застенчивую скромную Берну.

 Знаете, эти грубые золотоискатели очень добры ко мне. Я королева для них, потому что они знают, что я  порядочная. Мне было сделано несколько предложений выйти замуж, настоящих, хороших предложений от богатых владельцев приисков.

Да, молодой человек! �так, вы намерены разбогатеть и увезти меня в �талию? О, какие я строю планы для нас обоих! Но мне безразлично, дорогой; если у вас не будет ни одного гроша, все равно я ваша, навсегда ваша.

 Прекрасно, Берна, но я намерен составить себе состояние. Я как раз потерял участок в пятьдесят тысяч долларов, но теперь у меня наклевывается больше. Первого числа будущего июня я приду к вам с шестизначным банковским счетом. Вы увидите, моя маленькая девочка. Я твердо намерен добиться этого.

 Ах, вы глупый мальчик,  сказана она.  Приходите хоть нищим в лохмотьях. Приходите только во что бы то ни стало.

 Как насчет Локасто?  спросил я.

 Я почти не видела его. Он оставляет меня в покое. Я думаю, что он заинтересован в другом месте.

Она была чрезвычайно нежна, полна чарующих неожиданностей и при прощании заставила меня обещать, что я вернусь очень скоро. Да, это была моя девочка. Каждый взгляд ее, каждое слово, каждое движение выражали прекрасную, нежную, лучезарную любовь. Я был счастлив и в то же время встревожен. Я спросил ее:

 Берна, вы уверены, что вы в безопасности в этом месте, среди всего этого разгула, пьянства и порока? Дайте мне увезти вас, дорогая.

 О, нет,  ответила она нежно.  Мне хорошо. Я сказала бы вам сразу, мой мальчик, если бы у меня были какие-нибудь опасения. Это только то, что обычно приходится делать бедной девушке. Это то, что мне предстояло делать всю жизнь. Верьте мне, милый, я бываю удивительно глуха и слепа по временам. Не думаю, чтобы я была очень скверной, не правда ли?

 Вы чисты как золото.

 Ради вас я всегда стараюсь быть такой,  ответила она.

Когда мы целовались на прощанье, она спросила робко:

 Как насчет румян, дорогой? Я должна перестать употреблять их?

 Бедная детка! О, нет, не думаю, чтобы это было важно. У меня очень отсталые понятия.

Я ушел, унося с собой солнечный свет, трепеща от радости, проникнутый любовью к ней, благословляя ее снова.

Но все же румяна врезывались в мои впечатления, как символ какого-то предательского падения.

Глава XV

Это было приблизительно через два месяца, по возвращении из краткой поездки в Даусон.

 Масса почты для вас обоих,  восторженно воскликнул я, врываясь в хижину.

 Почта? Ура!

Джим и Блудный Сын, лежавшие на своих нарах, стремительно вскочили. Никто так не тоскует по письмам, как северные отшельники, а мы уже в течение двух месяцев не получали вестей «с той стороны».

 Да, я получил около пятидесяти писем на нас троих. Оказалось около дюжины для меня, полдюжины Для вас, Джим, и остальные для вас, старый шут.

Я протянул Блудному Сыну около двух дюжин писем.

Я со сладострастием растянулся на своих нарах и начал перечитывать письма. Некоторые были от мамы, некоторые от Гарри. Они были глубоко заинтересованы моими восторженными рассказами о стране, хотя все еще не могли примириться с жизнью, которую я вел. Однако теперь они были настроены менее строго. Я чувствовал себя подкрепленным, возбужденным, радостным, и, лежа на своих нарах, прислушиваясь к веселому потрескиванию огня, плавал в мурлыкающей дремоте полного довольства. Вдруг я вспомнил что-то.

 Послушайте, ребята, я забыл рассказать вам. Я встретил Мак Криммона у ручья. Вы помните его  Полукровка. Он справлялся о вас обоих и сказал, что хочет повидать вас по выгодному для нас делу. Он придет сегодня вечером… Что случилось, Джим?

Джим был бледен и с ужасом смотрел на одно из полученных писем. Его лицо изображало муку. Не отвечая, он встал и опустился на колени около своей постели. Он глубоко вздыхал. Однако постепенно лицо его снова приняло спокойное выражение, и я заметил, что он молится. Когда он поднялся и вышел, я последовал за ним.

 Скорбные вещи, старина?

 Я получил письмо, которое перевернуло меня. Я в ужасном положении. Если когда-либо мне нужна была поддержка и указание, то это именно теперь.

 Вы узнали что-нибудь о том человеке?

 Да, это он, точно. Это Мошер. Я все время подозревал это. Вот письмо от моего брата. Он пишет, что Мошер без сомнения и есть Мозли.

Его глаза были грозны, лицо трагично в своей скорби.

 О, вы не знаете, как я боготворил эту женщину, верил ей, готов был прозакладывать свою жизнь за нее, а она, пока я добывал для нее деньги, порвала все и ушла с этим ползучим гадом. В прежние дни я разорвал бы его на куски, но теперь…  Он застонал, как безумный.

 Что мне делать, что мне делать? Добрая Книга велит прощать врагам, но как я могу простить такое зло. А моя бедная девочка! Он бросил ее, толкнул на улицу. Уф я был бы способен убить его медленной пыткой и пожирать глазами его муки, но я не могу, неправда ли?

 Нет, Джим, вы ничего не должны делать. Отмщение принадлежит Господу.

 Да, я знаю, я знаю. Но это тяжело, о, как тяжело! О моя девочка, моя девочка!

Слезы оросили его щеки. Он опустился на бревно и зарыл лицо руками.

 О, боже, поддержи меня в этот час испытания!

Я не знал, как подбодрить его. В это время мы увидели Полукровку, поднимавшегося по тропинке.

 Войдите лучше, Джим,  сказал я,  и послушайте, что он скажет.

Глава XVI

Мы удобно усадили Мак Криммона. У нас не было виски, но мы угостили его горячем кофе, который он выпил с большим удовольствием, затем скрутил папиросу, зажег ее и значительно посмотрел на нас. На его смуглом лице отражались бесстрастие индейца и хитрость шотландца. Джим успокоился и спокойно наблюдал. Блудный Сын навострил уши, приготовившись слушать, и у всех нас было такое чувство, будто мы достигли поворотного пункта в нашей судьбе. Полукровка, не теряя времени, приступил к делу.

 Вы мне нравитесь, ребята. Вы честны и ничего не боитесь. Вы хорошие работники и притом не пьяницы. Это главное. Теперь перейдем прямо к делу. Я старательствовал, работал в Каесьяре и Карибу и смыслю кое-что в этом ремесле. Теперь я пронюхал славное дело. Не знаю, насколько именно оно выгодно, но готов поклясться, что это лакомый кусочек. Быть может в нем десять тысяч, а может быть, и сто десять. Это будет игра. � мне нужны партнеры, партнеры, которые работали бы, как молния, и держали языки за зубами. Подходит ли это вам?

 Это как будто с нас снято,  сказал Блудный Сын.  Мы то, что вы ищите. �, если предложение придется нам по вкусу, мы с вами.

 Так слушайте. Вам известно, что Полярная транспортная компания владеет участками на верхней Бонанце, месяц тому назад я работал на них. Мы спускались вниз приблизительно на двадцать футов и рылись там. Они поставили меня работать на штольне. Со стволов постоянно текло и это было очень опасно. До тех пор мы еще не находили золотоносного песка и заведующий промыслами хотел, чтобы мы спустились еще немного глубже. Было решено забросить шахты, если нам не удастся найти ценный песок через несколько футов.

�так, однажды утром я спустился вниз и стал счищать пепел от костра. Первый удар моей кирки об оттаявшую почву заставил меня подскочить, вытаращить глаза, остолбенеть. Я с трудом мог собрать мысли, ибо здесь как раз предо мной была самая богатая россыпь, какую я когда-либо видел.

 Не может быть? Вы уверены?

 Так вот, ребята, как верно то, что я жив сейчас, так верно и то, что самородков там было как изюму в рождественском плум-пудинге. Я видел желтый блеск в том месте, где кирка дотронулась до них, и чем дольше я смотрел, тем большее количество их бросалось мне в глаза.

 Господи! Что же вы сделали?

 Что я сделал? Я отскочил назад и стал срывать крышу изо всех сил. Большой кусок земли упал вниз, покрывая мне лицо. Тогда я, как сумасшедший, начал долбить всюду где почва казалась неплотной, вдоль всей штольни. Большая куча грязи свалилась на меня. Я был оглушен, почти погребен, но добился своего. Теперь между мной и моей находкой тонны земли.

Мы затаили дыхание от изумления.

 Остальное было легко. Я поднялся наверх, бранясь и проклиная всех, сделал вид, что падаю в обморок. Я сказал им, что крыша штольни упада на меня. Действительно, она давно прогнила, и они знали это, а поэтому не решились заставлять меня рисковать жизнью. Я проклинал их, сказал, что предъявлю иск к компании, и ушел с видом человека, слишком разбитого для объяснений.

Руководителю это надоело, он спустился вниз и, бросив беглый взгляд, заявил, что бросает работу в этом месте. Почва ничего не стоит! Он так и доложил компании.

Полукровка с торжеством оглянулся вокруг.

 Теперь самое главное: мы можем снять этот участок. Один из вас, ребята, должен попросить об этом. Они не должны знать, что я с вами, иначе они заподозрят что-нибудь. Они и сами не очень-то щепетильны в своих делишках.