Глава XIII

Все это я видел и был так захвачен зрелищем, что забыл о грозившей нам самим опасности. Я услышал пронзительный крик ужаса  и увидел, как покинутая женщина забилась на дно лодки, закрывая лицо руками. Я увидел, как лодка взлетела, закачалась и нырнула вниз в зловещее чрево ущелья. Река несла нас неудержимо. Мы были уже в ущелье. С обеих сторон, так близко, что мы, казалось, могли дотронуться до них веслами, возвышались до головокружительной высоты мрачные древние скалы. Река металась и бурлила, как вепрь, изгибая спину в средине течения, которое поднималось на четыре фута выше, чем у берегов. Она вздымалась большими валами, зелеными, высокими, как горы, и ужасно крутыми, как жидкий каток тобогана. Мы нырнули вниз, взлетели вверх, и черные, запятнанные мхом скалы, мелькая, пролетали мимо. Приблизительно на середине ущелья находился огромный водоем, подобный древнему кратеру вулкана, отлого поднимавшийся водоворот и здесь-то, пролетая круг за кругом, метался умчавшийся челнок. Покинутая женщина все еще корчилась в нем. Свет почти померк и брызжущая пена ослепляла нас, но я прирос к своему месту на носу и внимательно следил.

 Сторонись лодки!  услышал я чей-то крик,  берегись водоворота.

Было уже поздно. Злополучный челнок закружился и налетел на нас. Еще мгновение и мы были бы разбиты и перевернуты, но я увидел, как Джим и Банка Варенья отчаянным усилием налегли на весла, и челн, кружась, промчался на расстоянии каких-нибудь двух футов от нас. Я снова посмотрел и в диком паническом ужасе узнал в скорченной фигуре Берну. Я помню, как выпрыгнул  было должно быть футов пять глубины  и направился к берегу по пояс в воде. Помню, как уцепился за него на мгновение и бросился к челну. Я слышал крики других, которых течение сметало в ущелье и помню, как, оглянувшись, послал проклятье, потому что оба весла были унесены за борт; помню, наконец, как, нагнувшись над Берной, крикнул ей в ухо: «Будьте спокойны, я с вами».

Если бы ангел слетел для ее спасения с высокого неба, я не думаю, чтобы девушка была более поражена. Мгновение она пристально смотрела, не веря глазам. Я стоял на коленях около нее, и она положила руки мне на плечи, как бы желая убедиться, что это был действительно я. Затем, полурыдая, полуплача от радости, она крепко охватила руками мою шею. Что-то в ее взгляде, что-то в прикосновении ее прильнувшей фигурки заставило возликовать мое сердце. Я снова прокричал над ее ухом: «Все благополучно, не бойтесь. Мы выберемся».

Нас снова вынесло в главное течение. Снова мы попали в ревущий поток с его ужасающими безднами и взлетами, с его вздымающимися стенами, разъединенными веками и пропитанными мраком вечных сумерек. Вода трепала и била нас, безжалостно кружила и хлестала тяжелой пеной. С закрытыми глазами, с бьющимися сердцами мы ждали. Затем внезапно свет опять стал ярче, предвечные скалы исчезли. Мы плыли спокойно, и по обеим сторонам от нас полого поднимались ус гулами к смеющемуся небу зеленые долины. Я разжал руку и посмотрел вниз, туда, где лежало ее лицо, наполовину спрятанное на моей груди.

 Хорошо что мне удалось настигнуть вас.

 Да,  ответила она слабо,  о, я думала, что все уже кончено. Я чуть не умерла от страха. Это было ужасно.

Но едва она успела выговорить это, как я понял с невыразимым ужасом, что опасность еще далеко не миновала. Мы беспомощно неслись бешеным течением, и я уже слышал рев бурных порогов. Вдали было уже видно, как они клубились и пенились, кроваво-красные в сиянии заката.

 Будьте молодцом, Берна,  прокричал я снова,  все будет хорошо. Верьте мне, дорогая!

Она тоже вглядывалась вдаль расширенными от ужаса глазами. Однако, услыхав мои слова, она сделалась удивительно спокойна, и на лице ее появилось светлое радостное выражение, от которого сердце мое преисполнилось гордостью. Она примостилась около меня. Плоскодонка была легка и очень крепка. Мы заметались и закружились, как пробка в мельничном колесе. Злобная щелкающая волчья стая реки подбрасывала нас в воздухе и разрывала, когда мы падали. Промокшие до костей, оглушенные, ошеломленные яростными, потрясающими нервы ударами, мы готовились каждый момент пойти ко дну. Мы были в огненном котле. Рев гибели раздавался в наших ушах. Гигантские руки с клещами из пены вонзались в нас, хлестали нас. Вопли ярости оглушали нас, когда один демон перебрасывал нас другому. Неужели этому не будет конца? Грохот, треск, рев, от которого замирали наши сердца… Нас накреняло, подбрасывало, било, перекидывало… Затем вдруг наступило спокойствие. Мы, должно быть, выбрались. Мы открыли глаза. Мы снова плыли спокойно, огибая излучину реки, в тени высокого мыса. Если б только можно было пристать! Но нет. Течение унесло нас снова. Я видел, как оно проносилось под скалистым берегом и понял тогда, что худшее еще впереди. �бо здесь-то, на расстоянии приблизительно двести ярдов, находились грозные пороги Белого Коня.

 Закройте глаза, Берна,  закричал я,  ложитесь на дно и молитесь, как никогда не молились раньше!

 Мы были уже около них. Скалистые берега так сблизились, что, казалось, готовы были сомкнуться. Они образовали узкие скалистые ворота, и сквозь эти плотно стиснутые челюсти должна была прорываться река. Шумно корчась на своем устланном валунами ложе, усиливаясь ужасными толчками с каждым прыжком, она собирает силы для последнего отчаянного порыва к свободе.

Но тут как раз на дороге гигантский валун. Вода налетает с грохотом на него ужасающим приступом. Река разбита, сломлена, отброшена назад и с ревом побежденного вздымается высоко в воздухе, в неистовом аде пены и бури. На мгновение пучина превращается в поле битвы стихий, неистовой, титанической борьбы. Затем река, вырвавшись на свободу, падает в водоем по ту сторону порогов.

 Ложитесь, Берна, и держитесь за меня.  Мы оба упали на дно плоскодонки, и она так крепко обхватила меня, что я удивился ее силе. Я чувствовал, как ее мокрая щека прижималась к моей, как губы ее льнули к моим.

 Теперь, дорогая, еще одно мгновение и все будет кончено.

Снова яростный рев воды. Плоскодонка доблестно держалась, рассекая их носом. Снова мы закружились, как перышко в вихре, подбрасываемые валами от бешенства к бешенству. Снова мы метались, качаясь, наклоняясь, надрываясь. Наши сердца висели обнаженные на острие смертельного ужаса. Воды плясали огненную сарабанду, каждая волна казалась демоном, бичующим нас, когда мы попадали в нее.

Это было стадо обезумевших от ужаса лошадей с развевающимися огненными гривами. Мы судорожно прижались друг к другу. Неужели это никогда, никогда не кончится? Тогда… Тогда… Казалось, настал конец. Мы взлетали все выше и выше. Мы как будто повисли, неуверенно качаясь, точно подвешенные на волоске над зияющей бездной. Душа моя заныла в предсмертной тоске. Но нет, мы снова выправились. С головокружительной быстротой мы перевалили и стремительно слетели вниз. О, это было ужасно! Мы были в пчелином гнезде разъяренных вод, и они жалили нас насмерть. Мы были в глубокой пещере, покрытые сводами шипящей пены. Взбесившиеся лошади топтали нас миллиардами копыт. Я потерял всякую надежду на спасение и чувствовал, что девушка лишается сознания в моих объятиях. Как долго это длилось! Я жаждал конца. Быстрые молоты ада дробили, дробили нас… Наконец, залитые водою от носа до кормы, наполовину перевернутые, потрясенные и разбитые, мы выплыли в мирный водоем реки по другую сторону порогов…

Глава XIV

На низинах, окружающих пороги Белого Коня, росло великое множество полевых цветов. Падучие звезды оживляли прогалину блеском золота. Синие колокольчики одевали лесные ложбины аметистом. Огненный бурьян заливал холмы розовым кораллом. Прелестно изгибаясь, как грозди жемчуга, покачивались чашечки орхидей, в роскошном изобилии цвели бегонии, фиалки и северные маки, и все это сверкало в оправе ярчайшего изумруда. Но над всем царила дикая роза, красуясь повсюду, насыщая своим ароматом ласковый ветерок. Вытащенные на берег лодки и плоскодонки тянулись на целые мили вдоль берега. На насыпях сушились на солнце пропитанные водой припасы. Мы также зачерпнули по пути много воды и должны были выждать несколько дней, пока просохнет груз. Таким образом на мою долю выпало несколько часов праздности, и я мог вдоволь наглядеться на Берну.

Я нашел мадам Винкельштейн удивительно любезной. Она сладко улыбалась мне, причем в зубах ее, белых как кварц, блестело вкрапленное золото. У нее были мягкие вкрадчивые манеры, которыми она обезоруживала вражду. Винкельштейн, казалось, забыл наш последний разговор и протягивал мне длань лицемерной дружбы.

Я волен был видеть Берну, сколько мне хотелось.

Мы бродили по лесам и холмам, собирая полевые цветы и радуясь почти детской радостью. За эти несколько дней я заметил в ней сильную перемену. Ее щеки, бледные, как лепестки дикой орхидеи, казалось, позаимствовали краски у шиповника, а глаза отражали сияние озаренного солнцем неба. Казалось, будто в бедном ребенке оживала долго подавленная способность радоваться.

Сотни лодок и плоскодонок прорывались через пороги, и мы следили за ними с неослабевающим волнением. Это было самое захватывающее зрелище в мире. �сходом его были жизнь или смерть, гибель или спасение, и от зари до темноты через каждые несколько минут повторялась роковая борьба. Лица участников были исполнены ужаса и волнения. Любопытно было следить за изменениями человеческого лица, с которого сорвана маска, перед безмерным страхом. Притом это была жизненная драма, драма радости и слез, всегда трепещущая и часто трагическая. Каждый день на берег выбрасывались трупы. Пороги требовали своих жертв. Люди Пути должны платить дань. Мрачная окровавленная река изрыгала свою добычу, и мертвецы без замедления и молитвы опускались в безыменные могилы. В первый же день у порогов мы встретили Метиса. Он собирался спускаться дальше по реке. А где же банковский клерк? О, да, они опрокинулись при переправе. Когда он в последний раз видел маленького Пинклюва, тот барахтался в воде. Как бы то ни было, они надеялись каждый час вытащить его тело. Он нанял двух человек, чтобы отыскать и похоронить его. Ему некогда было ждать.

Мы не осуждали его. В эти безумные дни упорной гонки и золотой лихорадки человеческая жизнь стоила немного. Еще один «пловец», замечал кто-нибудь и хладнокровно удалялся. Равнодушие к смерти, носившее почти средневековый характер, было в воздухе, и друзья покойного торопились еще больше других, обогатившись его припасами. Все это было мне странно, ново и чуждо. Жизнь срывала свои покровы, обнажая себялюбие и алчность.

На следующее утро тело было найдено  жалкая, бесформенная, нелепая масса с совершенно раздавленным черепом. Мои мысли вернулись к миловидной девушке, которая так горько плакала, расставаясь с ним. Может быть теперь она думала о нем, мечтая о его возвращении, представляя себе блеск торжества в его ребяческих глазах. Сначала она будет ждать и надеяться, потом она станет ждать и отчаиваться. Потом это будет уже другая бледнолицая женщина, которая скажет: «Он отправился в Клондайк и больше не вернулся. Мы не знаем, что стало с ним». Воистину, путь к золоту был безжалостен.

Берна была со мной, когда его хоронили.

 Бедный мальчик, бедный мальчик,  повторяла она.

Ящик из неотесанных плохо сколоченных досок заменил гроб. Люди собирались опустить его в могилу на крышку другого гроба. Я воспротивился так решительно, что они начали копать новую могилу. Берна была очень расстроена и, увидев этот грубый, бесформенный гроб, не выдержала и горько заплакала. Наконец, она осушила слезы и, взглянув на меня просветлевшим взглядом, попросила немного подождать, пока она вернется. Вскоре она возвратилась, держа в руке кусок черного сатина. Когда она начала кроить его ножницами, я заметил в куске глубокие складки. К тому же щеки ее ярко вспыхнули, встретив удивленный взгляд, которым я окинул ее значительно сузившееся платье. Потом она принялась натягивать и прилаживать черную материю на гроб.

Люди закончили новую могилу. Она имело всего три фута глубины, но выступившая вода помешала им рыть глубже. Когда мы опустили гроб в яму, он выглядел совсем прилично со своей черной покрышкой. Он держался на воде, но после нескольких брошенных комьев земли опустился с сильным бульканьем. Казалось, будто мертвец негодует на свои жалкие похороны. Мы увидели, как могильщики сбросили еще несколько лопат земли и ушли, насвистывая. Бедная маленькая Берна! Она все еще плакала. Наконец, она сказала:

 Нарвем цветов.  �з шиповника она смастерила крест и венок, и мы с благоговением возложили их на кучу грязи, которая обозначала могилу банковского клерка.

О, жалкая ирония всего этого!

Глава XV

Вскоре я узнал, что мы с Берной должны расстаться, и спустя две ночи это случилось. Было еще совсем светло, хотя время приближалось к полуночи, и весь лагерь был на ногах. Мы сидели, я помню, у реки, несколько в стороне от лодок. На том месте, где село солнце, небо казалось подернутым вуалью восхитительного зеленого цвета, и в его прозрачном освещении лицо ее было полно нежной прелести и похоже на грезу. Печальный ветер прошумел в дрожащих ивах, и глубокая печаль охватила девушку. Все счастье немногих миновавших дней, казалось, отлетело от нее, унося с собой надежды. Когда она сидела так, молча стиснув руки, казалось, будто тени, рассеявшиеся немного, вновь охватили ее еще большей печалью.