Люди и нелюди под сводом камней. Где-то в Городе…

– Думаю, все готово. У нас есть еще несколько недель, чтобы закончить некоторые приготовления и начать воплощение в жизнь наших замыслов. Обращаю внимание – только начать…

– Боюсь, как бы обстоятельства не поторопили вас всех, – отозвался лениво Маляр. – Вы же знаете, что творится в Городе. – Вот чует мое сердце, что скоро все пойдет вскачь…

– Мы пытаемся спустить пар, где это только возможно.

– Разумеется, и именно по этой причине допустили утечку информации о темном драконе.

– Это не наша вина.

– А отчего наши уважаемые коллеги помалкивают по этому поводу? Как ни крути, речь идет о драконе!

– Это не дракон, – угрюмо отозвался Невидимка. – Это неизвестно что. То, что вы сами породили.

– Теперь не отвертитесь, – хмыкнул Маляр.

– После возвращения вы стали слишком нетерпеливы.

– Я видел то, что уже происходит в других городах. Мне бы не хотелось увидеть это здесь. Только в десяти кратном увеличении и в сопровождении свежего запаха крови и гари… Вы не забыли, что это за город? Здесь всегда все начинается и кончается…

– Горожане – это наименьшая из наших сегодняшних проблем. Хуже то, что некоторые из наших бывших… м-м, друзей уже проведали, как далеко нам удалось зайти. Вам доводилось слышать, какие ползут слухи? Мол, зреет заговор в результате которого погибнет весь мир… Это все пока цветочки. Пока мало кто в это верит, но одна-две грамотно проведенные акции, да еще на базе тех сведений, которые проклятым крысам удалось увести у нас и…

– Если вы станете долго раскачиваться, то так оно и будет. Чего вы ждете? Мы нашу часть миссии выполнили.

– По-вашему, это так просто – взять и принять такое решение? У нас тысячи тысяч людей. У нас сотни Птенцов. И у нас несметное множество полукровок… Вы подумали, что произойдет, если все изменится?

– Это ваши проблемы. Вы наплодили себе подобных, вот и думайте, как с ними разбираться.

– Мы думаем.

– Не могу не напомнить вам, что все ваши планы ничего не стоят ровно до тех пор, пока не обнаружен Ключ. Ваш кандидат был проведен по Пути. И что у вас есть?

– То же, что и у вас. Они что-то нашли. Жаль только, что пока никто, даже они сами, не знают, что именно…

– А я вот все же не понимаю, – вмешался Маляр, нетерпеливо меривший шагами комнату и прислушивавшийся к разговору. – Не понимаю, как можно изменить весь мир одним поворотом Ключа?

– На самом деле, речь идет всего лишь о символе и потому так трудно отыскать его. Видите ли, тот гений, что однажды развел или свел чужие миры создал свою систему перехода, которую… как бы это попроще сказать, ужал до минимума и заключил в некую оболочку. Это может быть что угодно, любой предмет… Это может быть вообще не предмет, а нечто невещественное. Ключ – это символ. Наш мир позволяет заключать нереальное в реальную оболочку. Принцип перехода овеществлен в Ключе. Понимаете?

– Не совсем. Но общую идею уловил.

– Это было придумано в расчете на будущие поколения. Они хотели однажды вернуться назад, на родину. Но понимая, что сам создатель системы не вечен, да и ученики его могут не дожить до нужного времени, было принято такое решение. Чтобы однажды, даже не владеющий никакой особенной информацией, человек мог запустить условный механизм с помощью всего лишь одного действия. С помощью некоего поворота Ключа…

– Вот от таких условностей и рождается путаница.

– От таких условностей рождаются легенды, которые потом сохраняют нужное на много поколений вперед. А уж от сообразительности этих потомков зависит все остальное.

– Не могу сказать, что нам с последним повезло.

… – Вы доверяете ему? – тихо спросил Маляр.

– Невидимке? – Кольценосец поднял на собеседника воспаленные глаза. – Да, как самому себе.

– А себе вы доверяете?

– Забавно, – без тени улыбки констатировал Кольценосец, прижимая пальцы к векам. – Впрочем, ты прав. Зачастую доверять даже себе у меня нет причин… Но разве у нас есть выбор?.. А Невидимка… Однажды, много лет назад, я мечтал убить его. Он был величайшим. Думаю, ты помнишь его под именем Таргора Черного…

– Погодите… Вы хотите сказать, что это чудовище и есть…

– Вот именно.

– Но он же умер! Его сожгли…

– Я мечтал убить величайшего из драконов. Он был моим личным врагом, Он был нашим общим врагом. Он доставил нам всем, всему Кругу столько бед, что охота за ним стала самым приоритетным направлением нашей деятельности… Этот дракон, полностью подавивший своего всадника, был для нас воплощением самых кошмарных снов… И однажды я настиг его. И убил.

– Но…

– Оставшееся сейчас – это оболочка. То, что выжило в огне. Я убил вместо дракона – человека. А дракон убил моего дракона… Так что мы квиты.

– И после этого вы верите друг другу?

– Да. Мы сотворили слишком чудовищное, чтобы оставаться прежними. Пролитая кровь меняет все безвозвратно. Ни ему, ни мне не стать такими, как раньше. Убив человека, я принял на себя слишком страшную ношу и утратил право просто жить в этом мире и не хочу, чтобы другие люди шли вслед за мной. Убив дракона, Невидимка утратил право быть истинным драконом… Он утверждает, что обрел знание, ненужное другим драконам, а значит, не может позволить им идти этим путем. Теперь мы свободны от взаимных обязательств, от страстей и ненависти, и можем говорить только от своего имени. Единственный недостаток – мы ущербны и оттого неспособны самостоятельно воплотить в жизнь пункты договора, требующие партнерства и не в силах найти Ключ. Зато мы способны найти подходящего кандидата… И ведь нашли?

– Он не готов.

– Неважно. Расскажи ему все, что нужно сейчас. У него есть время привыкнуть.

– А если…

– А если события пойдут стремительнее, чем мы ожидаем, то ты найдешь его и расскажешь все.

– Как я пойму, что ему можно рассказать…

– Это очень просто, – засмеялся Кольценосец. – Если вдруг мир ослепнет, нетрудно будет обнаружить зрячих, верно?

– А что станем делать мы с ослепшим миром?

– Учиться жить в нем. Как всегда.

Первый день Праздника.

Вопреки прогнозам и опасениям народу на левом берегу собралось видимо-невидимо. Пожалуй, на сегодняшнем торжестве зрителей и участников присутствовало больше, чем когда бы то ни было. Разноцветная, наряженная, взбудораженная толпа захлестнула шумным приливом выстроенные за неделю павильоны, поставленные буквально вчера ночью шатры, пока еще тихие и безлюдные арены, куда чуть попозже выйдут состязающиеся за Кубок Солнечного вина. Кое-кто уже танцевал неподалеку от каждого из двух десятков маленьких оркестриков, как местных, так и приглашенных из других селений, но основной оркестр, устроившийся на задрапированном зеленым и красным помосте, пока молчал, дожидаясь сигнала. Как дожидались его и все собравшиеся, то и дело поглядывающие на деревянный шест, вкопанный на центральной площадке, на вершине которого поблескивала идеально прозрачный кристалл-линза. Едва солнце поднимется над горизонтом достаточно высоко, кристалл сфокусирует его лучи на одной-единственной точке чуть в стороне, заставив вспыхнуть специально приготовленный состав из сухих веточек и трав. Едва огонь будет зажжен – Праздник начнется.

Небо сегодня, к счастью, было безоблачным. Пасмурный небосклон безнадежно испортил бы торжество, как четыре года назад, когда Праздник пришлось перенести дважды. И горожане, и Птенцы сошлись во мнениях, что это не к добру, и год и в самом деле выдался неудачным для всех. Впрочем, мудрые люди лишь стучали по лбу в ответ на это утверждение и ссылались на объективные обстоятельства, однако даже самые скептично настроенные, вздохнули с облегчением, когда в следующем году огонь был разожжен, как положено.

– Мам, а драконы не заслонят солнышко? – послышался настойчивый детский голосок слева.

– Нет, не беспокойся. Они сейчас улетят и вернутся попозже… – Женщина бросила быстрый, беспокойный взгляд на меня и поспешно увела ребенка.

Один за другим крылатые силуэты, с самого рассвета расчерчивающие небо прихотливой вязью узоров, стали исчезать. Праздник созвал непривычно большое количество драконов. Часть их всадников давно покинула родное Гнездо, часть прибыла из соседних или совсем дальних Гнезд. Как правило, на Праздник собиралось десятка два ветеранов в лучшем случае; в основном из тех, кому особенно нечего делать, Остальные отделывались либо вежливыми извинениями, либо форменными отписками, мотивируя свой отказ приехать многочисленными заботами. В нынешнем же году небо прямо кишело крылатыми созданиями, а в толпе то и дело встречались знакомые, полузнакомые и почти забытые лица. Прибыл даже Рор Знаменосец и Тиэтта Маа. Тиэтту я лично не видел, зато сподобился столкнутся с нахмуренным и озабоченным Знаменосцем. Рор, не обращая внимания на взгляды любопытных, слушал какого-то серого невзрачного типа, внешне – точно не Птенца и не наставника, и вид при этом у него был такой мрачный, словно прибыл Знаменосец не на праздник, а на похороны любимого коня.

Вообще-то, если честно, в толпе сегодня обнаруживалось уж очень много необоснованно серьезных лиц. Были даже такие агрессивные или свирепые, что встречные инстинктивно раздавались в стороны. И совершенно непонятно было, зачем все эти люди явились на Праздник – портить окружающим настроение перекошенными, как от зубной боли, физиономиями? Или строить обязательные пакости? Время от времени даже на Праздниках случались неприятные инциденты, предупредить которые и были призваны сдвоенные патрули из городских стражей и нашей местной охраны.

Солнце взбиралось ввысь, наливалось ослепляющим золотом. Постепенно смолкали голоса, стихала праздная болтовня, тысячи взглядов устремлялись к одной-единственной точке. А когда на центральный помост, к оркестру стала подниматься стройная, светловолосая девушка, воцарилась просто неправдоподобная тишина. Слышно было, как журчит вода в реке и как негромко перекликаются дневные птицы, всполошенные всеобщим оживлением.

Девушка остановилась, привычно и одновременно тревожно оглядывая собравшихся внизу людей. Светлые волосы, тщательно заплетенные спереди, спадали на спину искрящимися ручейками. Платье из тяжелого, переливающегося шелка, казалось, вобрало в себя все оттенки зелени: от прозрачного, чуть белесого перелива речного льда, ясного изумрудного сияния драгоценностей и матового нежно-салатного оттенка проклюнувшегося ростка до густого насыщенного цвета зрелых трав и таинственной темноты хвойных чащоб. Солнце, встающее за спиной девушки вызолотило ее силуэт, тронув искрами корону выбившихся из прически волос, бросив россыпь бликов на ткань платья, огладив обнаженные, загорелые плечи и руки. Девушка не оглядывалась. Она и так знала, в какой точке сейчас находится светило. Правая рука чуть дрогнула, приподнимаясь, и отчего-то мне померещилось, что тысячи зрителей, затаив дыхание, инстинктивно потянулись за хрупкой ладошкой, как марионетки на невидимых нитях. Рука упала и нити ослабли. Дирижер, повинуясь знакомому жесту, взмахнул палочкой. И мир зачарованно вздохнул, прежде, чем наполнился звонким стаккато капели, переливчатой песенкой ручьев, свирелью ветров, рокотом гроз и шелестом дождей… А потом, в шквал разрозненных шумов, ворвалась поначалу едва уловимая, но постепенно становящаяся все более отчетливой музыка, превращающая какофонию звуков в стройную гармонию мелодии. И чистый, сильный, девичий голос повел ее, разрисовывая музыку словами…

Последняя звенящая нота Гимна Весны повисла в воздухе трепетной птицей, сорвалась и унеслась ввысь. В это же мгновение вспыхнул и ярко запылал огонь в чаше, исходя ароматами сгоревших благовоний и трав. И томительная, безмолвная, ошеломленная пауза во мгновение ока взорвалась валом рукоплесканий, восторженных воплей, воодушевленных криков, безудержного свиста, самозабвенного топота. Только что застывшие в оцепенении, словно завороженные, люди с энтузиазмом запрыгали, замахали руками, косынками и флажками. Заверещали довольные шумихой дети.

Я внезапно осознал, что и сам до сих пор стою, стиснув кулаки и зубы, и не в силах отвести взгляд от стройной фигурки в зеленом платье на помосте. И лишь теперь смог перевести дыхание, жадно глотая напоенный благоуханием трав дым. Кто-то уже хлопал меня по плечу, вскрикивая: «Ну, ты молодец!.. Поздравляю!.. Вот это здорово!..» Я рассеянно кивал им, размышляя о том, что зря ругался с Яно и его музыкантами, что они безусловно талантливые ребята и сумели поразить даже меня, хотя я присутствовал на репетициях раньше и не был особенно доволен даже собственным творением. И что Джеанна – самая, самая, самая!.. И что я их все ужасно люблю и…

– Поздравляю, – послышался голос, подействовавший на меня отрезвляюще, как кусок льда, скользнувший за шиворот. – Это было на самом деле замечательно…

– Спасибо, – машинально отозвался я, поворачиваясь к незаметно подошедшему Вевуру.

Если бы не голос, я бы его, наверное, даже не узнал, таким непривычно выбритым, ухоженным, тщательно и со вкусом одетым стал художник. Только глаза остались по-прежнему ироничными и проницательными. И Колючка знакомо примостился у ног художника.

Наши отношения с Вевуром резко испортились после того неприятного инцидента с Подземельем. По словам Джеанны. Вевур был страшно разозлен моим поступком и не желал больше иметь ничего общего с «легкомысленным сопляком» и «хвостоголовым молокососом». Он исправно участвовал в поисковых операциях в первых рядах и провел в лабиринте времени больше, чем все остальные, но когда все кончилось, просто ушел, не выясняя подробностей. И с того дня, если мы случайно сталкивались, то обменивались вежливо-холодными приветствиями и расходились по своим делам. Потом Вевур на зиму уехал на север, и я бы выбросил этого человека из головы вообще, если бы о нем регулярно не напоминала скучающая Джеанна. А когда он вернулся, то волей-неволей я продолжал получать кое-какие новости о его жизни от все той же Джеанны.

– Прекрасная музыка, – продолжил Вевур. – Очень характерная именно для тебя.

– Что это должно означать? – осведомился я настороженно.

– Только то, что эта мелодия одинаково хорошо прозвучит и в исполнении мощного симфонического оркестра и менестреля-одиночки со старой гитарой, – пояснил Вевур мирно. – Ты безусловно талантливый музыкант. И не поверишь, как много тебе простят за твою музыку…

– Кто это собрался меня прощать? – нахмурился я. – И за что?

Вевур усмехнулся и небрежным взмахом руки прочертил вокруг:

– Они… Ты только что выиграл у них для себя и своих друзей несколько очков. Может быть, ты заметил, как поменялось настроение собравшихся здесь? Пусть ненадолго, но…

– Не понимаю.

– Все ты понимаешь, – Вевур мельком поморщился. – Посмотри, по-твоему, все эти люди пришли сюда просто повеселиться? После всего, что скопилось в их душах? Впрочем, многие из них и впрямь хотят развеяться и вспомнить старые традиции, но не все… Что-то произойдет не сегодня – завтра. Это носится в воздухе. А тебе, музыкант, удалось отложить это «что-то» на некоторое время… – Он неожиданно засмеялся: – В Городе не так давно возникла очередная организация. Называется то ли Разные пути, то ли Другие дороги… Состоят в ней люди неглупые и интеллигентные – студенты, учителя, преподаватели, врачи. Они очень не любят драконов и полагают, что человеческий талант должен быть свободен и независим от воли этих тварей. И хотят они доказать, что люди способны на многое и без вмешательства сил, дарованных драконами. И все, что они отныне сотворят – сделано без присутствия драконов…

– И что? – с неудовольствием перебил я.

– А то, что своим гимном они выбрали песню, написанную, угадай, кем? – Он знакомо ухмыльнулся.

– Почему вы думаете, что что-то может произойти именно сейчас? – спросил я.

– А почему ты так не думаешь? Ты ведь бываешь в Городе?

– Город всегда был полон недовольными. И ничего не происходило.

– Отчего же. Иногда начинались войны.

– Война начинается не вдруг.

– Разумеется. Это подтвердит любой, кроме очевидца. Как правило, войны всегда начинаются внезапно для большинства современников конфликта. Слухи – слухами, но обнаруживают они, что оказались в центре событий только тогда, когда на них рушатся крыши горящих домов.

– Допустим. Но вряд ли новая война начнется сегодня.

– Согласен, – Вевур ухмыльнулся еще шире. – Собственно, подошел я просто поздравить тебя с успехом и пригласить заглянуть в гости, скажем, завтра вечером. Что скажешь?

Я невольно сощурился, рассматривая его безмятежную физиономию.

– В гости? С чего бы это?

– Поговорить надо. На самые животрепещущие темы, – спокойно пояснил Вевур. – Адрес не забыл?

– Вспомню, если сочту нужным.

– Приходи. Тебе наверняка будет интересно. Если, конечно, тебя все еще занимают Круг, будущее и собственная шкура…

– Кир! Вот ты где! – из толпы вынырнула Джеанна, успевшая сбросить свое волшебное платье и одеть обычный комбинезон, но не сумевшая вернуть своему сияющему лицу повседневную насмешливо-снисходительную мину. – Ты – гений, знаешь об этом? Ты лучше всех! И ты обязан подарить эту песню только мне!.. Привет, Вевур! – Она вихрем обернулась в художнику, – Ты все-таки пришел…

Они обменялись лишь приветственными взглядами и малозначительными репликами, однако примчавшиеся за Джеанной кавалеры и почитатели немедленно нахохлились, потемнели лицами, насупились и принялись сверлить в художнике отверстия недружелюбными взорами. Как мне кажется, совершенно напрасно расходуя эмоции и душевные силы. Эти двое уже все решили.

– Увы, я ухожу. Дела не дают ни мгновения отдыха, – сообщил Вевур, меняя интонацию улыбки с иронической на огорченную. – Зашел пригласить Кира на завтрашний ужин.

– Кира? – притворно возмутилась Джеанна. – А меня?

– Милая, разве тебе требуется приглашение, когда вся моя жизнь принадлежит только тебе? – отозвался, улыбнувшись, Вевур. Кавалеры звучно скрипнули зубами.

Джеанна вздернула бровь, вновь поочередно изучая меня и Вевура, потом едва заметно пожала плечами. Художник между тем вежливо раскланялся с нахмуренными воздыхателями и неспешно зашагал восвояси, растворившись в толпе через несколько секунд.

– Что это вы затеяли? – встревожено осведомилась Джеанна.

– Не знаю, – честно ответил я. – Он позвал меня в гости, и только.

– Мне казалось, что вы не разговариваете друг с другом.

– Это он со мной не разговаривал. А сейчас, может быть, решил помириться…

– С чего бы?

– Я сам спросил его об этом только что.

– И?

– Сказал, что хочет поговорить, – я пожал плечами. – Что тебя беспокоит?

– После своего северного путешествия Вевур стал другим, – негромко ответила Джеанна. Дрогнувшие уголки губ выдавали беспокойство и недоумение. – Переменился. Молчит почти все время. Словно болит у него что-то, а он не хочет говорить об этом. Но ведь я чувствую…

– Сердце у него болит, – проворчал я. – За судьбу мира.

– Не шути так! – Взгляд Джеанны ожег, как пощечина. – Ты ничего о нем не знаешь!

– Так уж ничего… – вздохнул я, – Я бы даже сказал, что знаю гораздо больше, чем он.

– Ты… – она смолкла, неприязненно взглянув куда-то мимо меня. Я обернулся и увидел, что на нас неотрывно и с боязливой тревогой глазеет девочка лет семи. Мнет в пальцах поникший букетик. Шевелит губами.

Заметив, что оказалась в центре нашего внимания, она нерешительно приблизилась, выставив перед собой несчастный, истерзанный букетик, как щит.

– Вот, – серьезно произнесла она, уставившись на меня прозрачными, серыми глазищами. – Это вам…

Я покорно взял теплые от ее рук цветы, ожидая продолжения. С таким смятением на лице не подходят, чтобы дарить букеты. Скорее, чтобы попросить о чем-то невероятном.

– Я хотела узнать… Все говорят, что вы очень хороший музыкант… – смущенно проговорила девочка. – Мне понравилась ваша песня… Она красивая. Мама говорила, что прекрасная музыка – это тоже волшебство. Я вот подумала, если вы волшебник, то не могли бы вы написать такую песню, чтобы все помирились друг с другом?..

Мы с Джеанной молча переглянулись.

Цветные, полосатые, разрисованные павильоны распахнулись, как цветы на рассвете, приглашая всех желающих. Пустые до поры до времени площадки для состязаний и представлений наполнились суетным и громогласным движением. Ожили торговые ряды. Завертелись, стрекоча, карусели. Задымили костры, наполняя воздух ароматом благовоний, разноцветным дымом и сверкающими искрами.

Праздник начался. Первый день целиком принадлежал Городу, и он спешил продемонстрировать все свои сокровища и умения, своих мастеров и красавиц. Все, чем богат и славен. Второй день полностью передан во владение драконам и Птенцам. И соответственно третий день – общий и неделимый, символизирует единство нашего мира.

Разбегались в разные стороны извилистые ярмарочные ряды – длинные, пестрые, душистые, как коробочки со специями и звонкие, как девичьи ленты, увешанные колокольчиками. Высились разноцветные и темные шатры и купола, облюбованные мастеровыми, оружейниками, знахарями, ювелирами, стряпчими или фокусниками. Все вперемешку. Иногда по вывеске и не скажешь, кто обитает в палатке – юрист или предсказатель погоды. Звонкоголосые воспитанники детской музыкальной студии в клетчатых костюмчиках выводили заливистые рулады, заглушая речитатив смурного чтеца в черной мантии из городского клуба любителей томной лирики. Пухлые хозяйки наперебой нахваливали свою фирменную сдобу или изысканное рукоделье, а их бодрые мужья приценивались к табачному зелью из самого Беддорога. Кто-то торговался, кто-то восхищался, кто-то во весь голос делился впечатлениями, демонстрировал приобретения или молча слушал, наблюдал, пробовал…

Городу было чем похвастать.

Для театральных представлений отвели самую большую сцену, сколоченную хоть и быстро, но со знанием дела и тщательностью. Смастерили даже купол, чтобы создать иллюзию некоторой камерности, а заодно приспособить роскошные задники и вписать сложнейшие декорации, больше подходящие для закрытого театра, а не для полевых испытаний…

Хотя считается, что театральное искусство – это тоже вотчина обитателей Гнезд, но в городе театр любили и зачастую ставили своими силами весьма приличные спектакли. «Крепкие, ядреные, пряные и незамысловатые, как малосольный огурец» – ядовито, но не без толики некой смутной зависти, говорил о таких представлениях звезда столичной режиссуры господин Шляпник.

Спектакли шли один за другим, едва одна труппа сходила со сцены, как рабочие спешили сменить декорации, готовясь к следующему представлению. Мало кто из зрителей выдерживал этот марафон, но в основном, скамьи перед сценой не пустовали. Впрочем, учитывая, что трагедии шли вперемешку с фарсами, а драмы – с комедиями безо всякой закономерности в переменах, то текучка в зрительном зале была заметная и вполне объяснимая. К тому же в начале выступали в основном самодеятельные или провинциальные труппы, а зубрам и звездам было отведено вечернее время.

Кажется, поговаривали, что наш праздник почтил своим присутствием блистательный дуэт Кэриссы Вуколь и Стиана Верхогляда из Звеницара, но они выйдут на сцену завтра.

Я остановился посмотреть, как разворачивается на сцене пышное действо классической «Венчальной истории» в исполнении гостей из соседнего города.

– Не… – тут же авторитетно прокомментировал какой-то упитанный парень, смачно обсасывая сушенец, об литый хмельным медом, и наблюдая за страданиями ревнивого жениха. – Можно не смотреть. Тоска. Говорят, да говорят, ниче не поймешь. Вот прежде тут повеселее было, когда девок-то голых секли… Видал?

Я рассеянно покачал головой.

Представление соседей, несмотря на громоздкую эффектность декораций и костюмов, особой популярностью не пользовалось. Народ неумолимо перетекал к другим помостам, где вычерчивали в воздухе кульбиты циркачи или ткали из воздуха иллюзии заезжие цветофокусники.

Справа от театральной сцены, за хлипкой символической загородкой готовился реквизит к следующему спектаклю, и топтались молодые актеры. Худощавый, но ладно скроенный парень чистил неопределенной принадлежности военный доспех, а изящная девушка примеряла выточенную из кости маску. Они едва разговаривали друг с другом, но что-то таилось в жестах, в несколько напряженном поведении, в слегка натянутых, ломких улыбках… Нервозность и ощутимое, болезненное возбуждение окутывало их почти зримо, клубилось, заражало атмосферу вокруг.

Волнуются перед премьерой?

Девушка, не отнимая от лица тонкую, почти прозрачную маску оглянулась, и мне на мгновение показалось, что мы уже встречались раньте. Нечто знакомое было в этом взгляде, через плечо. В изящном изгибе шеи. В абрисе силуэта… Лица не разобрать, только сквозь прорези маски блестят глаза. Наши взоры скрестились, и мне мучительно захотелось различить, какого же цвета ее глаза. Отвести мешающую маску. Может, все-таки…

Нет, померещилось. Эта актриса блондинка, и волосы ее гораздо длиннее. И отвернулась она быстро, словно боясь снова взглянуть. А ее партнер отвлекся от чистки костюма и, наоборот, уставился в мою сторону тяжело и внимательно. Откуда-то из нагромождений декораций появился третий парень, волокущий спеленатый в холстину занавес. Остановился, тоже молча и настороженно глядя на меня.

Да что это они, в самом деле? Набычились, подтянулись друг к другу, будто готовясь держать оборону. Лихорадочная аура вокруг них только что не искрила…

Я прошел мимо, недоумевая. Пусть их, этих актеров. Перед началом спектакля они все слегка безумны,

И сам не заметил, как выписал извилистую траекторию, снова возвратившую меня к исходной точке недалеко от сцены. Как раз к началу представления. Словно магнитом притянуло.

… Толпа шелестела, волновалась, невнятно бормотала, как варево в булькающем котле. И над толпой, как над котлом, стелился горячий, терпкий, будоражащий аромат. По-своему притягательный. Даже если ты не голоден, то все равно невольно заглянешь под крышку из любопытства…

Еще недавно полупустой импровизированный зрительный зал сейчас был набит до отказа, и зрители наплывали со всех сторон, опасно обступая сцену.

– Это кто там сейчас? – спросил я привставшую на цыпочки девушку, которая пыталась рассмотреть происходящее на сцене в зрительную трубу.

– Кто-то из наших, – отозвалась она, не оборачиваясь. – Вроде труппа Разноцветного театра, что с окраины… Только сроду у них столько людей в зале не было.

– А чего все сбежались? Столичных-то гостей на самый конец ждут? – удивилась тетка с притихшей девочкой на руках. Девчонка сосредоточенно облизывала леденец и наблюдала за летающими огненными кольцами в небе. Дела театральные ее не занимали.