Шесть дней до Праздника.

Ветер настойчиво рванул бумагу у меня из рук. Я успел перехватить письмо и сунуть обратно в конверт, хотя хотелось еще разок перечесть его. Такой теплой, надежной, домашней безмятежностью веяло от густо исписанных листочков, что хотелось читать его непрерывно, лишь бы отрешиться от привычной, раздерганной действительности.

Пожалуй, если все будет нормально, этим летом я и в самом деле отложу все дела и наведаюсь к ним. Зимой я собирался, собирался, да так и не собрался, хотя если быть честным, время на одну, пусть даже короткую поездку, я бы мог наскрести, но…

Неугомонный ветер взъерошил лежавшую поодаль книгу, вытряхивая завалявшуюся между страницами карту. Я машинально поднял ее и развернул, рассматривая со смешанным привкусом так и не изжитого страха и некоторой гордости. Потом, уже после своего подземного путешествия я, уступив бесконечным просьбам приятелей, набросал на добытой ими карте подземелий свой примерный маршрут. Это оказалось не так трудно, как думалось, хотя поначалу мне казалось, что я полностью утратил ориентиры в лабиринте. Многое просто выпало из сознания. Наверное, к лучшему. Но, видно, сказалась привычка к полетам за пределами реального мира и, как мог подробно, я восстановил по памяти все пережитое. И поразился, во-первых, своему идиотизму – на карте стало понятно, что были десятки мест, где я мог попытаться выбраться наверх, а во-вторых, своему упорству – наматывая круги и петляя по подземелью, я отшагал приличное расстояние.

Ветер трепал замусоленный лист, который господин ректор вежливо, но настойчиво просил меня убрать подальше. Во избежание. Кроваво-красная извилистая линия, размеченная жирными точками, бежала по черным очертаниям подземелья, как кровь по венам… Вот здесь я прошел прямо под городской ратушей, а здесь под рекой, а здесь под Святилищем, и снова вернулся за реку… А здесь мог бы выбраться прямо в подвалы родного Гнезда, да жаль, что не знал о том, как это сделать.

Пережитый страх – притихший, поистрепавшийся от времени, как эта карта, – оживал, стоило лишь внимательнее вглядеться в рисунки. Я поспешно свернул лист и засунул его обратно, в книгу, придерживая для верности обложку руками.

… Не спеша, важно переваливаясь на мохнатых лапах и покачивая толстым задом ко мне приблизился Колючка. Присел рядом, принюхался. Я покопался в карманах и выудил припасенную для него корку черствого хлеба, Колючка пару мгновений подозрительно изучал ее, потом зацепил зубами и принялся хрустеть. К сухому хлебу Колючка пристрастился этой зимой, когда уехал его владелец в неизвестном направлении, а зверек, вместо того, чтобы впасть, как положено, в спячку принялся шастать по округе, разыскивая Вевура. Он отощал чудовищно, но гордо отказывался принимать пищу из рук посторонних и пытался добыть ее самостоятельно, сначала в лесу, потом на городских помойках. К несчастью, зима выдалась тяжелой и на помойках у Колючки имелись более сильные и агрессивные конкуренты, поэтому он большую часть времени голодал и погиб бы, если бы мы не убедили его принять хлеб из наших карманов. Начала эту благотворительную деятельность Джеанна, потом присоединились Вейто, я, Ирметта, малышня из группы Закира. Весной Колючка вес набрал снова, но сухари навсегда пленили его сердце.

Ленивую тишину ранних сумерек нарушили звонкие детские голоса. Распахнулась дверь старого дома и оттуда высыпали взбудораженные и звонко перекликающиеся девчонки и мальчишки, размахивающие котомками, как мельницы крыльями. Я невольно обратил внимание, что сегодня их почти в два раза меньше, чем в прошлый раз, когда я заглядывал сюда. Следом за ребятней, хмурясь и привычно бурча под нос что-то нелицеприятное о современной молодежи, появился Закир, скорбно взглянул на небо, прикрикнул на особенно расшалившихся, почесался.

Еще прошлой осенью, Закир поразил всех сообщением, что открывает свою школу для детей. Он видите ли желал воспитать понимающее поколение с незашоренными глазами. Городские власти не препятствовали, особенно когда узнали, что Закир на самом деле является личностью очень известной в научных кругах, хотя и по всеобщему мнению давно отошедшей от дел. Он обладал степенью магистра и еще кучей всяких почетных званий и труды его, хоть и считались несколько эксцентричными, тем не менее являлись предметами гордости университетских библиотек. Поэтому Город, спохватившись, предоставил великому ученому лучший дом почти в самом центре и был изрядно поражен, когда Закир отказался от предложения безо всяких объяснений и предпочел скромную развалюху при дороге, находящуюся где-то посредине между городом и Упокоищем. Пока общественность пребывала в шоке, Закир с привычной безапелляционностью заграбастал всех до кого сумел дотянуться на ремонт своей хижины, особенно напирая на то, что мы люди благородные и добросердечные и не позволим бедному старику и детишкам мерзнуть зимой в полуразвалившейся халупе. А когда дом был приведен в приличное состояние, школа открылась. Была она бесплатной, видимо, поэтому кое-какие ученики у Закира все же появились. Помню приходили два или три пацана из городских трущоб. И, что было особенно удивительно, надменный и вздорный Закир принялся честно работать с этими замызганными мальчишками, как с сыновьями аристократов. И было в этих уроках нечто, заставившее скептичных горожан пересмотреть свой взгляд на школу. Прошло не так уж много времени, слухи расползлись, и вскоре вдруг выяснилось, что комнаты старого дома не в состоянии вместить всех желающих. Более того, под предлогом сопровождения детей, в школу стали наведываться и их родители, слушающие уроки вместе с сыновьями и дочерьми. И дело было не только в фантастической трубе и в еще кое-каких изобретениях Закира, способных на время увлечь понимающих людей. Совсем наоборот, Закир далеко не всем позволял заглянуть на свое волшебное изобретение, хотя и простодушно хвастал им время от времени. Просто учитель рассказывал юным и взрослым ученикам об известных им с младенчества вещах и явлениях, ухитряясь демонстрировать новые грани привычного. Он рассказывал о старых временах, о законах нашего мира, о людях и драконах, о троллинах, о небесах и Хранителе, о звездах… Люди были готовы терпеть даже мерзкий характер Закира и отсутствие навыков красноречия, лишь бы слышать его.

Зимой все стало меняться. Не потому, что угас интерес к историям Закира. Наоборот, только возрос. Но сам Город переменился. На учеников Закира стали смотреть косо и если их пока не травили, то только потому, что не было формального повода. Закир по невесть каким причинам обрел репутацию прихвостня драконов, хотя больше всех это прозвище оскорбило его самого, ибо драконов ученый недолюбливал. Просто был он чудным, характером обладал нетерпимым и не желал ни перед кем оправдываться. А много ли надо в наше время, чтобы заработать себе дурную репутацию? И постепенно даже те, кто еще рисковал приходить в Школу вечерами, стали появляться все реже. Снова опустели классы. Странно было, что вообще кто-то осмеливался присылать своих детей сюда.

И это при всем при том, что по мнению городских властей никакой открытой враждебности горожан по отношению к драконам, к Гнезду и ко всему, что с ними связано, не было. При том, что большинство людей по-прежнему почитали Хранящего и его служителей. И мифический Великий Дракон Изначалья все еще был великим.

– Ну? – недружелюбно проворчал Закир, останавливаясь рядом со мной. – Чего приперся-то?

– Привез заказанные лекарства, – вздохнув, пояснил я и поднялся с корточек, отвлекаясь от огорченного Колючки. Когда мы стояли рядом, я возвышался над Закиром на два локтя, и его это изрядно нервировало. – Добрый вечер, господин ученый.

– Чего вскочил, как пупырь на лбу? Шея у меня болит, тебя снизу вверх рассматривать! – немедленно заявил Закир. – Давай сюда, чего принес. Мог бы еще на неделю опоздать, а старый человек бы страдал…

– Вы же заказали их только сегодня утром! – возмутился я, тоже привычно поддаваясь на провокацию. Джеанна, которая дала мне этот сверток с лекарствами, рассказывала как рассердился аптекарь, когда узнал о сроке исполнения заказа. Но аптекарь был добрым человеком, знал Закира и поспешил.

– Вот и надо было принести утром, – отозвался ученый, распотрошив сверток и заглядывая внутрь. – А ленивица где?

– Не выросла еще.

– А запасы на что? Предусмотрительные и ответственные люди всегда готовят резервный запас на случай крайней необходимости и…

Никто из нас, наверное, так и не смог бы вразумительно объяснить почему мы все терпим этого несносного человека, и зачем помогаем ему, в ответ вознаграждаясь лишь колкостями и брюзжанием. Когда уехал Вевур все заботы вообще перекочевали на наши плечи, да и с его возвращением установившийся порядок сохранился. Нельзя сказать, что мы внезапно прикипели душой к этому сварливому старику. Сегодня Джеанна вздохнула с явным облегчением, отдавая мне сверток с лекарствами. Я бы и сам вздохнул с облегчением, скинув миссию на кого-то еще, но в данном случае сюда меня привел не приступ благотворительности.

– Чего надо-то? – проницательно осведомился Закир, прерывая свой полный гнева и возмущения монолог и запихивая лекарства в полуоторванный карман. – Только не говори, что прибыл сюда томимый заботой о старике. Знаю я вас… Есть хочешь?

– Нет.

– Вот и славно. А я хочу. Пойдем. Пусть эти оглоеды здесь порезвятся, пока их родители не заберут…

Почти все свое имущество Закир, по-прежнему, держал в Святилище на старом кладбище, поэтому школьный дом изнутри был пустоват. За исключением нескольких разнокалиберных стульев (их было больше, но часть ушла зимой на растопку), доски, пары полок в большой классной комнате и корявого топчана – в малой, здесь не нашлось ничего лишнего. Ну, разве что печь-плита, разделяющая комнаты.

На черной, лоснящейся доске сохранились меловые точки и линии, показавшиеся мне знакомыми, но сколько я не разглядывал их, пытаясь идентифицировать, ничего путного в голову не приходило. И когда появился Закир с тарелкой и кувшином и устроился у подоконника, используя его в качества стола, я спросил, кивнув на доску:

– Что это? Кажется знакомым…

– У, неуч, – отозвался Закир, вгрызаясь в кусок хлеба, как недавно Колючка в корку. – Вообще поразительно, как ты сумел рассмотреть хоть что-то знакомое. Ведь ты видишь это всего лишь каждые вечер и ночь… – Он деликатно зачерпнул ложкой суп из чашки, проглотил его, зажевал хлебом и только тогда продолжил: – Это ваше любимое созвездие Дракона с испепеляющим Оком во главе…

– В самом деле? – Я попробовал вычленить из скопления точек и линий знакомые очертания, но сдался и спросил: – Вы занимаетесь с этими ребятишками астрономией?

– Не вязанием же мне с ними заниматься, – произнес он недовольно. – Или ты, надменный выскочка, полагаешь, что только вам подобные способны наблюдать и понимать?

– Я не…

– Так вот будет тебе известно, Птенец, что один из моих мальчуганов сумел воспользоваться полученными знаниями и заметил, что вопреки всем законам, созвездие Ока не движется, как положено по небосклону, не меняет своего местоположения относительно остальных небесных тел, а словно приколочено к северному участку над горизонтом…

– Это давно замечено, – пожал я плечами.

– Мы поразмыслили, и пришли к выводу, что возможно созвездие Дракона на самом деле не настоящее, а рукотворное…

– Чего? – помимо волн в моем голосе прозвучало ошеломление нелепым предположением.

– Мой славный мальчуган смело предположил, что, быть может, наши предки специально пометили этот отрезок небес, указав путь к Стене Мрака, – победно проговорил Закир, ткнув ложкой в северном направлении, и добавил, поясняя: – О Стене Мрака мы говорили в пошлый раз.

– Вам осталось только найти на небе созвездия зверюшек, и Круг Зверей внесет ваши имена в книгу вечной памяти, – пробормотал я.

– А ты не язви, – велел Закир сердито. – Из этого мальчугана вырастет толковый человек, не оглядывающийся всю жизнь на своего монстра с крылами, как некоторые…

Оскорбиться что ли? Бестолку…

– Да пожалуйста, – пожал я плечами. – Сколько угодно. Пусть вырастает славным парнем…

– Ну, надо же, сподобился – разрешил… – тут же ехидно вставил Закир.

– Вы были правы, господин ученый, я прибыл к вам по делу, – сказал я, пропустив мимо ушей последнюю реплику. – Хочу спросить, не известно ли вам что-нибудь о странных существах, внешне напоминающих призрачных драконов…

– Вот здорово, – поразился Закир, отвлекаясь от еды и уставясь на меня. – При всем твоем невежестве, мне казалось, что ты не так глуп и уж точно не притащишься ко мне расспрашивать о темных драконах…

– При чем здесь темный дракон? – отмахнулся я. – Речь о другом. Я как-то видел его случайно. Почти нереальная тварь, смутная, как привидение. Один листоед, оказавшийся поблизости, сказал, что уже встречал нечто подобное несколько раз и что это давно известно и…

– Ах, вон ты о чем! – воскликнул Закир. – Тогда ясно. Чего ж ты ко мне явился? Неужто у вас в Гнезде о подобном не слыхали? Не верю…

– Может и слышали, но не сочли нужным поделиться с нами, – ответил я смирно.

– И ты, значит, явился к старому брюзге за консультацией?.. Впрочем, правильно сделал, – Закир отложил ложку, нахмурился, размышляя. – Слышал я, как мои ребятишки что-то чирикали такое нехорошее, но дети известные выдумщики. Переврут болтовню родителей, что и не признаешь… Говоришь, видел ты эту призрачную тварь?

– Своими глазами.

– Что ж, тебе повезло. Тебе и подобным тебе, поскольку способны вы различить ее и держаться подальше. А обычные люди не умеют разглядеть проклятых тварей, живут годами рядом, ничего не подозревая, пока выродки не проявляют себя иным способом… Есть такой термин – «нерожденный дракон». Тот, что не смог проявиться, хотя и рвался на свободу. Помешали ли объективные или субъективные обстоятельства – не суть важно. Дракон не родился, но существует. Иногда, это мучает лишь не состоявшегося всадника. Хуже, когда нерожденный, продолжая рваться на волю, обретает формы чудовищные и опасные, сводя с ума своего владельца… В конце концов любой талант своего рода безопасное и не очень безумие. Но когда это безумие выливается в ломаные русла… – Закир покачал значительно головой. – Никто не в силах предсказать последствия, но обычно ничего хорошего из этого не выходит. Любой дракон рвется покорять и властвовать над душами людей. Тебе удается завладеть ими при помощи музыки и это хорошо. Зато нерожденный дракон довольствуется не восхищением, а страхом, ненавистью, болью – то же своего рода восхищение… – Ученый передохнул, отхлебнув из чашки дымящегося напитка, и продолжил с неожиданной для него угрюмой серьезностью: – Древние пытались бороться с этой напастью, но тщетно. Безумцы, в том числе и опасные были, есть и будут. В конце концов нерожденный дракон не всегда обозначает опасность. Сотни людей живут, содержа их в душах, и терзают только сами себя. А тысячи тысяч людей и без драконов способны причинить боль другим. Каждый из нас носит в себе своего темного и светлого дракона. Каждый. И каждый дракон требует свободы. Да и Тьма у любого человека своя. Кто-то старательно стережет ее границы, а кто-то позволяет ей расползаться безнаказанно…

– Учитель! Учитель! Смотри! – в дверь заглянули взволнованные детские мордашки. – Там! Там! Смотри! – голоса звенели ужасом и восторгом,

Закир даже не шевельнулся, махнув рукой своим ученикам, а я невольно выскочил наружу, заинтригованный. И остановился, зачарованно глядя в указанную ребятней сторону. Над Городом, над самыми высокими шпилями башен и колоколен, над разноцветным маревом вечерних огней, распахнув широченные крылья победно парил темный дракон. Он почти сливался с сумеречным небом, но городские фонари очерчивали неясный контур, позволяя различить абрис летящего чудовища. А высоко над ним кружили драконы настоящие, слишком маленькие в сравнении с мифическим чудищем.

Другие дороги, другие дни…

Идти оставалось всего ничего, но Дьер сдержал шаг, остановился коснуться ладонью шершавой, осыпающейся коры кряжистого раскидистого дерева возле дороги. Все такое же несокрушимое и безнадежно старое. Оно помнило всех нынешних стариков еще мальчишками и, похоже, намеревалось увидеть их правнуков стариками, хотя каждый год все ждали, что какая-нибудь очередная буря свалит его наземь.

Ничего здесь не поменялось с тех пор, как Дьер покинул родные края, пообещав себе не возвращаться, И вот, не сдержав обещание, снова любуется изгибом запыленной улицы, усеянной такими знакомыми разновеликими домами. И по-прежнему трещит на крыше дома старого Фебура разноцветный флюгер. Кто знает, сам ли старик вырезал очередную фигурку или дети-внуки переняли традицию. И, наверное, даже через десятки лет наличники в доме тетки Алерры все так же станут красить бледно-салатовой краской, а в доме семьи Пчельников век за веком будут украшать карнизы замысловатой резьбой… И даже пес под калиткой дома напротив – точь-в-точь рыжий Ухан, что носился за ребятней на речку и в лес много-много лет назад. Не иначе прямой потомок.

Дьер рассеянно улыбнулся, краем глаза наблюдая за стайкой ребятни, оккупировавшей соседние заборчики и плетни, в тщетной попытке не привлекать внимание приезжего. Только самые младшие, карапузы лет четырех-пяти, бесстрашные и непосредственные остановились неподалеку и глазеют, теребя подолы рубашек или бесхитростно ковыряя в носу.

«Дядя, а ты из города?» – Блестят любопытные глаза.

«Да»

«Дядя, а правда, что ты дракона привез?» – В глазах нетерпеливое предвкушение, готовое превратиться в восторг.

«Кто вам сказал?»

Смущенно переглянулись и прыснули в стороны. Им и не нужно подтверждение. Дети и сами видят, что чужак из города непростой. Дети вообще видят больше, чем взрослые и слышат – или легко придумывают, – как движутся за спиной чужака незримые, но могучие волшебные крылья. Только в отличии от взрослых, это не пугает их, а тянет, как магнитом вслед незнакомцу в городской одежде, что неспешно идет по колдобистой дороге.

А вот и знакомый по тысяче, если не миллиону, прошлых визитов дом. Только вроде усох он с тех пор, как Дьер в последний раз переступал его порог, попрощавшись, казалось, навсегда. И слегка обветшал, хотя хозяева явно стараются поддерживать его в добром здравии. Оконные стекла сияют чистотой, отражая солнечные брызги, ветер колышет невесомые занавески, выбившиеся наружу через подоконник.

– Приехал, приехал!.. – с порога метнулась куда-то вглубь дома легкая фигурка, караулившая появление гостя.

И навстречу Дьеру, явно торопясь, но при этом стараясь двигаться степенно и уверенно, выступила Иленна, мимоходом отряхивая и пряча под вышитый передник испачканные мукой руки. Сощурилась на солнце, мгновение присматриваясь, и вдруг улыбнулась… нет, даже засмеялась радостно и искренне, во весь рот, как та, прежняя девчонка.

Дьер тоже засмеялся, испытывая невообразимое облегчение.

И другая девчонка, что сторожила гостя на пороге дома, а теперь с опаской смотрела на незнакомца из-под локтя матери, наконец-то улыбнулась, глядя на смеющихся взрослых.

– Дружище! – из дома, вслед за женой, появился высокий, несмотря на усилившуюся сутулость мужчина. – Дружище Дьер! Как же я рад… Как же мы рады!.. – В близоруком взгляде Ахора плескалось только чистосердечное счастье.

Дьер распахнул объятия старому другу, испытывая одновременно радость от того, что все его опасения оказались напрасными, и смущение от того, что сомнения все-таки были, и он год за годом таил их в себе, в то время, как его давние друзья все забыли и жили, сожалея лишь о том, что Дьер не навещает их.

…По случаю юбилея Ахора гостей собралось примечательное множество. Ахора в городке любили и уважали, и поздравить его с праздником пришли люди самые разные, но неизменно нагруженные подарками и добродушными пожеланиями. Приехали даже с округи.

Дьер почти никого не узнавал, но при этом почти всегда верно угадывал. Те, кого он помнил детьми, своими сверстниками, сейчас повзрослели, заматерели и выглядели незнакомо, однако их собственные дети, тоже пришедшие на праздник, зачастую служили подсказкой. Вот эта медно-рыжая угловатая девчонка – вылитая Диветта, и в заметно седой располневшей женщине рядом угадывается, наконец, детская приятельница. А вот этот насупленный, кареглазый и большеротый парнишка свел воедино отцовский взор и материнскую улыбку. С его отцом Дьер не раз выяснял отношения на пустыре за околицей, а мать его была подружкой Иленны. Вон они, как раз, у окна переговариваются и бросают взгляды искоса.

А те, кого Дьер помнил взрослыми, сейчас постарели и скорее сами узнавали его, но подойти не решались. Стояли в стороне, обмениваясь репликами, кивали друг другу. Их стало меньше, чем было тогда, когда Дьер уходил из родного городка к неведомому Гнезду. Уходил демонстративно, задрав нос, но чувствуя каждый взгляд, как прикосновение плети или, наоборот, дружеской руки. И эти взгляды их остались прежними – одни задумчивыми, сожалеющими, другие боязливыми, настороженными и неприязненными… Впрочем, большинство засыпало благожелательными вопросами, просили рассказать новости о себе и жизни в большом городе; хлопали по плечу снисходительно и весело…

«А вы к нам надолго?.. Ну вы там у себя, в столицах живете не по-нашенски… А вот я слыхал, что вы там чешуистых едите?, . А правда, что Гнездо открывает новую лечебницу на Холмах… А это верно, что вы раньше здесь жили? И чего уехали?..»

На Дьера глазели, о нем шептались, но, как ни странно, гораздо меньше, чем он ожидал. Это даже привело его в некоторое замешательство. Его рассматривались с любопытством – и только. Как приезжего из города незнакомца, от которого не знаешь чего ждать. Или слишком изменившегося бывшего земляка. Или как старого друга юбиляра, которого давно ждали в гости. Всего лишь… А центром внимания был довольный, смешливый, словоохотливый как никогда Ахор, дирижировавший происходящим действом легко и непринужденно. Он почти не изменился внешне. Вырос, конечно, полысел, но остался таким же длинным, худощавым и сутулым. А улыбался, как раньше, задорно, лучисто, искренне. Жестикулировал все так же размашисто, рассказывая что-то занятное и понятное только местным. Иногда он перехватывал взгляд Дьера и по-мальчишески лукаво подмигивал.

И постепенно Дьер почувствовал, как отпускает напряжение, и что можно вместе со всеми просто пить, балагурить и отдыхать, наслаждаясь вечером и весельем.

… Сумерки накатили незаметно, слегка разбавив теплое медово-яблочное золото вечера холодным серебром и зыбкой синью.

– А не почитаешь ли ты нам, чего новенького сотворил? – встрепенулся чей-то возглас, перекрывая невнятный устоявшийся шум за столом.

– Да, да! Новенького! – подхватили другие.

– Ну, если хотите… А я уж думал, вам наскучило, – отозвался польщено Ахор. —Идемте, гости дорогие, кто еще стоит на ногах, я покажу вам нечто…

И гости дружно, без особого воодушевления, но с готовностью, потянулись за хозяином в сад за домом, где темнела заботливо обустроенная горка, засаженная необычными для здешних широт цветами, заботливо и прихотливо обложенная цветными камнями. Зажглись заранее приготовленные костры. Приглашенный лютнист заиграл что-то ненавязчивое, для фона.

Дьер остановился под вишней, вдыхая слегка пахнущий дымом воздух. Подошла неслышно Иленна, так знакомо и так по-другому теребя шнурки на платье. Когда-то давно она так же терзала кончик собственной косы, но теперь волосы ее были строго убраны и подколоты гребнями наверх.

С момента встречи Дьеру не удалось толком поговорить ни с ней, ни с Ахором, Так, несколько торопливых реплик: «Как живете? – Хорошо. А ты? – Не жалуюсь. – Слышали о твоих успехах. Ужасно радовались… – Спасибо. А у вас вижу дети? – Дочка и сын. – И я вас поздравляю…» Но даже простые встречные взгляды словно мягко оглаживали, успокаивали и радовали, внушая благостное настроение. Еще успеем поговорить, позже…

– Он по-прежнему сочиняет? – негромко спросил Дьер, глядя, как устроившийся на склоне горки, Ахор перебирает растрепанные бумаги.

– Сейчас услышишь, – отозвалась Иленна, прислонившись к древесному стволу рядом. От нее пахло незнакомыми, терпкими духами, А раньше – ключевой водой и травой, потому что большую часть времени она проводила на ручье или в поле.

Ахор выбрал, наконец, нужный листок и слушатели притихли, уважительно внимая. Дьер тоже слушал, опустив глаза и не глядя на молчавшую рядом Иленну. Похоже, и здесь ничего не изменилось. Стихи, что писал Ахор уже много лет упорно и уверенно по-прежнему были… обычными. Не плохими, но и не хорошими. Словно дежурная каша на ужин. Есть можно, но скучно.

Когда-то много лет назад Дьер и Ахор насмерть рассорились, когда Дьер высказался примерно в той же манере. Ну, может быть, по-детски более безжалостно. Самое странное, что тогда обиделся больше сам Дьер за то, что к его словам отнеслись без должного внимания. Ахор был уверен, что его приятель просто хочет уязвить его, потому что смешливая Иленна, в конце концов, сделала свой выбор.

Слушая ровные, безмятежные строки, описывающие осенний день, краем уха отмечая аккуратные, предсказуемые рифмы, наблюдая, как послушные слушатели кивают в нужных местах, Дьер знобко повел плечами, ощущая, как незримо, но явственно и привычно ворочается то ли в его душе, то ли где-то рядом, за спиной раздраженное нечто. Так обладатель абсолютного слуха непроизвольно морщится, когда слышит фальшивую ноту. Так конструктор кривится, рассматривая убогую модель. Так учитель устало молчит, принимая скучный ответ ученика.

– Смотри… – тихо произносит Иленна, И в том, как она это произносит, гораздо больше искреннего чувства, чем в унылых строках Ахора о любви.

На пригорке, среди по вечернему ароматных цветов проступает зыбкое марево, обретающее форму неведомой, странноватого облика сущности. Да, кажется, там намечаются крылья. А тут нечто, вроде тела… Зыбкий морок, мираж, рожденный душным и приторным ароматом цветов… Или чем-то еще.

Зрители ахают восторженно. Ахор улыбается, польщено и смущенно. Кланяется, неловко рассыпая свои листки.

Иленна опускает глаза, снова теребя шнурок на платье. В ее лице нет восхищения, зато есть спокойное счастье.

Сущность на пригорке колыхается, словно наведенная фокусником иллюзия. Тому, кто никогда не видел настоящего дракона или никогда его не увидит, морок может показаться реальным. Как тому, кто не разбирается в поэзии – любые рифмованные строки кажутся хорошими стихами. Только в этой зыбкой твари не хватало чего-то, что вдохнуло бы в нее истинную жизнь, Видимость есть, а сути нет. И в грамотно сложенных строках не всегда вспыхивает живой огонь.

– Это… Это не дракон, – озадаченно говорит вслух Дьер, тут же спохватывается и виновато смотрит на стоящую рядом женщину. – То есть я хотел сказать…