Повеселев, Тыгрена побежала по крутому каменистому склону к берегу моря, но вдруг вспомнила, что не взяла табак и трубку. Это было неприятней, чем пурга. А пурга действительно начиналась. По твердому насту низко стелилась поземка. Небо почернело, звезды скрылись.
      "В пургу ходить нельзя. Надо сидеть на одном месте и ждать, вспомнила она рассказы опытных охотников. - Пурга не страшна, если человек не будет ее бояться".
      Тыгрена нашла место, где можно переждать пургу. И едва успела она забраться в укрытие, как снежинки поднялись в воздух и сильный ветер закружил их. Пурга завыла. Тыгрена забилась в свое логово. Она завязала рукава, голову втянула в кухлянку. Стало тепло. Тыгрена сжалась в комок и уснула.
      Пурга дула недолго. Через двое суток небо прояснилось, загорелись звезды, и Тыгрена вылезла из логова. Хотелось есть и пить. От голода чувства стали острей. От снега сжимало горло.
      Тыгрена решила поискать капканы с моржовыми приманками на песцов. Она хорошо знала, в каких местах охотники любят ставить капканы, но везде, куда бы она ни заглядывала, было пусто. И только около одного холмика валялся брошенный старый, проржавленный капкан с цепью. Приманки не было ни кусочка. Наконец после долгих поисков она еще издали увидела песца, который кружил на одном месте. Песец сидел в капкане и откручивал себе лапу. Здесь же лежал большой кусок тюленьего мяса. Перепуганный зверек даже не тронул приманку. По-видимому, он долго крутился в капкане. Кость ноги песца была сломана, и песец держался лишь на шкурке.
      Тыгрена задушила его, зарядила капкан и рядом положила убитого песца. Мясо - приманка - настолько замерзло, что нож не брал его. С трудом Тыгрена отколола несколько кусочков и с жадностью проглотила их.
      Ей хотелось напиться горячей крови песца, но она не решилась портить шкурку.
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
      В стойбище Янракенот день проходил не совсем обычно. Во всех ярангах говорили о том, что жена Каменвата "дала слово" и собирается уходить к "верхним людям".
      Она уже много дней была больна. На руках и ногах ее были отеки. Лицо выражало безразличие. Какой-то злой дух вселился в ярангу Каменвата, и жизнь стала очень трудной.
      Соседи, боясь злых духов, перестали заходить к нему. И только изредка к яранге подходил Айе и оставлял в сенках кусок мяса и немного жира. Сам Каменват никуда не выходил, боясь навлечь беду на сородичей.
      Больная старуха хорошо понимала, сколько горя и страданий она причиняет близким ей людям.
      "А зачем? Зачем отягощать людям жизнь? Ведь есть же почетная добровольная смерть", - думала старуха.
      И это было ясно всем людям стойбища. Все сходились на одном: что старухе, пожалуй, надо уходить к "верхним людям". Но каждый человек - сам хозяин своей жизни. Все ждали, когда старуха сама попросит смерти.
      И вот однажды утром, когда Каменват проснулся и стал заправлять светильник, он услышал голос старухи.
      - Каменват, - сказала она. - Мне нужно уходить. Время пришло. Пора. Ждать больше нельзя. Еще вчера в мыслях я дала это слово, а теперь говорю языком.
      - Может быть, подождешь еще немного? Может быть, злые духи уйдут из нашей яранги и ты не покинешь меня одного? - тихо спросил Каменват.
      - Нет, - твердо ответила старуха. - Я много думала вчера. Эту ночь я совсем не спала, готовясь сказать "слово". Теперь я еще раз говорю: пора мне уходить к "верхним людям".
      Каменват решил послать за Тыгреной. Алитет также должен присутствовать и помочь "уйти близкому человеку" к "верхним людям".
      В тот момент, когда они разговаривали о предстоящем, в сенки вошел человек. Человек кашлянул, давая знать о своем приходе. Давно никто не заходил сюда, а Каменват перестал узнавать пришедшего по шагам и кашлю. Наверное, Айе положил в сенки мясо.
      - Айе, не ты ли пришел? Отзовись хоть!
      - Нет, не Айе. Пришла Тыгрена.
      - Что слышат мои уши? - шепотом обратился Каменват к старухе. - А ты тоже слышала ее голос?
      - Да, я слышала. Наверное, сердце сказало Тыгрене о моем большом дне.
      Каменват торопливо приподнял шкуру полога, выглянул в сенки и вскрикнул:
      - Тыгрена!
      - Да, это я пришла, - устало ответила она.
      Тыгрена вползла в полог и, увидев обезображенную, больную мать, отшатнулась назад. Она слышала, что мать больна, но никак не ожидала увидеть ее такой.
      В пологе воцарилось молчание. Люди были несчастны, и каждый по-своему. Никто из них не решался первым подать голос.
      Наконец заговорила мать:
      - Ты приехала, Тыгрена. Ты хорошо поступила. Сегодня большой у нас день. Вот ту новую шкуру положи Алитету.
      Тыгрена молча покачала головой.
      - Алитета здесь нет. Не надо его. Он в Энмакай... Я убежала от него.
      Каменват посмотрел на Тыгрену и в большом смятении спросил:
      - Что я слышу? Или вселился в мои уши келе? - Каменват говорил низким, расслабленным голосом. - Тыгрена, что теперь будет? Так никогда еще никто не делал из нашего народа. Или злые духи указали тебе эту дорогу бегства? Тебе надо скорей вернуться назад.
      - Нет, Каменват, я не вернусь. И мышка имеет сердце, и мышка может разозлиться, - оправдывалась Тыгрена.
      - Сколько горя мне! Зачем так много для одного человека?
      Больная старуха не стала говорить о поступке дочери. Она уже все равно не успеет предотвратить его. Она думала только о своем слове, данном сегодня утром.
      - Люди, торопитесь! Мне пора. Нужно скорей готовиться, чтобы не опоздать! - быстро и взволнованно проговорила старуха.
      Сейчас же начались приготовления "к последнему чаю". Моржовый ремень был в хозяйстве. Не хватало лишь оленьего выпоротка, которым нужно обвернуть шею старухи. И самое главное - не было еще одного близкого человека.
      Тыгрена подвесила чайник над светильником и вышла из полога.
      Она остановилась у наружных дверей яранги. На улице показались люди. Они издали приветствовали ее, но никто близко не подходил к яранге Каменвата.
      Заметил Тыгрену и Айе.
      - О, какомэй, Тыгрена! - взволнованно сказал он, подойдя к ней.
      - Айе, у нас в яранге смертный день. И нет у нас близкого человека, чей голос последний раз услышит моя мать. Только один ты по-прежнему живешь вот здесь у меня. - И она показала на свое сердце.
      - Тыгрена, пусть она услышит мой голос, - поспешно сказал Айе.
      - У нас нет оленьего выпоротка, чтобы обвернуть шею матери.
      - Я сейчас сбегаю. Есть у меня два выпоротка...
      - Подожди, Айе! В нашей яранге большое горе.
      - Разве наш народ перестал считать за большое счастье, когда человек спешит к "верхним людям"? - удивился Айе.
      - Горе для Каменвата, - сказала Тыгрена.
      Айе стоял удивленный, ничего не понимая.
      - Наверное, в голове моей разум высох? - недоумевающе спросил Айе. Я совсем ничего не могу понять!
      - Ночью... я убежала от Алитета, - прошептала Тыгрена.
      В стойбище Янракенот все были поражены этой новостью. В каждой яранге, в каждом пологе только и разговаривали о Тыгрене, видя в ее поступке нехорошее предзнаменование. Бегство Тыгрены затмило даже сегодняшнее, такое все же редкое событие, как добровольная смерть, на какую обрекла себя жена Каменвата.
      Когда все приготовления были закончены, в пологе начался "последний чай". Здесь было четыре человека: старуха, Каменват, Тыгрена и Айе. Все они сели полукругом, и возбужденная Тыгрена разливала чай. Это был даже не чай, а травка из дальней тундры, которую заваривали в горячей воде еще до прихода на эти берега торговых белолицых людей. И сахар не полагался. Прощальный день должен быть таким, каким был много, много лет назад, когда еще на Чукотской земле не было ни одного таньга.
      Старуха сидела в новом меховом керкере* и новых камусовых торбазах. Эта одежда была приготовлена давно. Все остальные люди - "неуходящие" были в обычных одеждах: Тыгрена с набедренной повязкой, Каменват и Айе в легких меховых штанах.
      _______________
      * Меховой комбинезон.
      Чай пили при полном молчании. Наконец старуха, не допив чай, передала свою кружку Тыгрене и сказала:
      - Люди, довольно. Тыгрена, возьми себе мою кружку. Тебе еще долго придется пить чай.
      Посуду быстро убрали, и старуха передвинулась на середину полога.
      На лице ее было выражение полного равнодушия к окружающим людям, будто она уже находилась в пути, оставив навсегда нелегкую земную жизнь. Она смотрела на близких людей и уже не замечала их. Никто больше не услышал ее голоса. Старуха молча повалилась на оленью шкуру и закрыла глаза.
      Тыгрена в слезах обвернула шею матери шкуркой молодого теленка, муж Каменват накинул петлей ремень поверх шкурки, и, когда Айе сел верхом на колени старухи и крепко взял ее руки в свои, придавив их к полу, петля затянулась.
      С улицы донесся вой собак. Одна за другой они выли протяжно, нагоняя тоску и отчаяние.
      Труп увезли в горы и положили среди камней. Каменват изрезал одежду, чтобы облегчить доступ к трупу зверям и хищным птицам. Тыгрена оставила здесь же чайную чашку с блюдцем, иголку и немного неток, скрученных из оленьих жил.
      На склоне горы показалась упряжка сильных собак. Это в погоню за Тыгреной мчался Алитет.
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
      Далекий Чукотский край веками был оторван от Большой земли. Люди жили здесь на основе неписаных законов. С момента рождения человека и до самой смерти всевозможные суеверия были постоянными спутниками его. Но при всем этом основными чертами народа были смелость, честность, выносливость и терпеливость.
      В погоне за добычей охотники часто переносили невероятные и немыслимые лишения. Нередко в борьбе за жизнь нужна была звериная выносливость. А результаты этого тяжелого труда - меха - забирались за бесценок.
      Представители российского и иностранного капитала осели на чукотских берегах в погоне за "хвостами". Наряду с русскими купцами здесь прижились датчане, норвежцы, американцы и англичане. Легкая нажива была целью пришельцев, поселившихся на этих берегах.
      Так жил здесь и мистер Томсон. Последние годы, начиная с 1917, Чарльз Томсон тщательно следил за сообщениями в американской прессе о русской революции. Но смысла происшедшей перемены он не мог себе уяснить. Пресса совсем сбила его с толку.
      А между тем Октябрь ломал старые устои России, и отголоски его, как океанская зыбь, доходили сюда все сильней и сильней.
      Необычное поведение Айе при продаже черно-бурых лисиц и появление на берегу какого-то русского партизана насторожили американца.
      Чукотская весна этого года была особенно хороша. Прозрачный, чистый воздух. Тишина. И только очень глухо где-то вдали после шторма все еще колыхался океан, входивший в берега.
      В глубине тундры кое-где попадались проталины, и, хотя их было еще немного, полярные воробьи уже прилетели первыми на свою родину. Летая в поисках пищи над белоснежной тундрой, пригреваемой солнцем, они словно перекликались, оживляя звонким птичьим разговором пустынные места.
      Казалось, слишком рано прилетели сюда эти предвестники полярного лета. И все же они находили пищу в тальниках, в долинах рек и в следах прошедших оленей. Они спешно гнездились, чтобы вывести поскорей птенцов и улететь с ними обратно в теплые края.
      После зимней спячки пробудились и евражки. Эти шустрые зверьки повылезли из нор и, греясь на солнце, робко, настороженно перебегали от норы к норе. При малейшей опасности они мгновенно скрывались в подземелье.
      Воздух так переливался, что искажал предметы, и издали евражки, напоминавшие бегущих людей, казались великанами, вводя в заблуждение неопытного человека.
      Кругом еще лежал снег - влажный, рыхлый, ослепительный. Солнце круглые сутки не уходило с неба.
      Мистер Томсон повернулся в кровати, когда патентованный американский будильник залился дребезжащим звоном. Чарльз Томсон зарылся в подушки. Он вылез из них лишь тогда, когда будильник вновь зазвенел с прежней силой, и опять мистер Томсон спрятался в подушки. Так несколько раз с передышками будильник принимался будить своего господина.
      О, это был чудесный будильник! Он не даст проспать.
      Мистер Томсон, играя с будильником, как с живым, то прячась от него в подушки, то вылезая, легко освободился от сна.
      Было десять часов утра. Мистер Томсон вставал неизменно в этот час на протяжении всей своей жизни в этой стране, с 1901 года. Он точно и строго придерживался раз навсегда принятого порядка.
      Мистер Томсон встал и, свесив ноги на медвежью шкуру, оглянулся кругом. В комнате стоял мрак, и только сквозь черную суконную штору через маленькую дырочку проникал луч света. В темноте он казался блестящей ниточкой, протянутой от верхней части единственного окна до качалки, стоявшей у противоположной стены.
      Увидев эту лучезарную ниточку, мистер Томсон сначала улыбнулся, а потом вдруг рассердился.
      - Ох, эти людишки! Год дэм! Двадцать лет не могу приучить! За это время можно всему обучить даже тюленя, - сердито пробурчал он и, не сходя с кровати, крикнул в пространство: - Мэй!
      В комнату вошла женщина средних лет. Привыкшая к порядку своего мужа, Рультына в темноте, как евражка в норе, мягко прошла к окну. И только она хотела открыть суконную штору, как муж остановил ее:
      - Подожди! Ты видишь дырочку, через которую пробивается свет в мою комнату?
      - Вижу.
      - Это непорядок! Я не хочу, чтобы мой сон чем-нибудь нарушался. Ты плохо смотришь за тем, что делается в моем доме, - недовольно сказал мистер Томсон.
      Рультына молча и покорно слушала замечания своего белого мужа. Она никак не могла понять, чего хочет Чарли. Разве он не видел, как настоящие люди спят на снегу, на нарте, под всеми лучами солнца!
      - Теперь можешь открыть окно, - сказал мистер Томсон.
      Ослепительно яркий свет ворвался через небольшое окно в маленькую, с очень низким потолком комнату. Здесь стояли кровать, стол, самодельный книжный шкаф и два венских стула. В углу около качалки сверкал на ящике граммофон с огромной трубой, заводившийся по воскресеньям.
      На верхней полке книжного шкафа лежали книги Джемса Оливера Кервуда и Оливии Уэдсли. На средней и нижней - кипы американских газет и журналов. Все газеты и журналы были годичной давности. Они были доставлены шхуной еще прошлым летом вместе с товарами и составляли духовную пищу мистера Томсона. Газеты и журналы были разложены по месяцам и по порядку номеров. Читал их мистер Томсон так, как если бы он только что получил сегодняшнюю почту. Он брал газету за то же число прошлого года. Мистер Томсон имел полную возможность заглянуть вперед, но порядок, заведенный им, лишал его этой возможности. По его мнению, было неразумно залезать вперед, иначе в этой чертовой стране у него не останется никаких духовных интересов. В стране, которая нужна цивилизованному человеку разве только для того, чтобы "делать доллары". Поэтому он и не позволял себе преждевременно интересоваться новостями мира. Он отставал от жизни цивилизованных стран ровно на один год.
      Мистер Томсон был во всем расчетлив. Его маленький домик, который он сам сделал из ящиков, мог быть легко заменен настоящим домом. Стоило ему лишь выразить желание, и фирма, с которой он вел дела, доставила бы разборный дом в следующую же навигацию.
      Но зачем? Разве он собирается жить здесь вечно? И разве ему одному недостаточно этой маленькой комнатки? Зачем безрассудно тратить доллары?
      Раскачиваясь в качалке, мистер Томсон докурил трубку, тяжело встал и неторопливо подошел к рукописному календарю. Он зачеркнул вчерашнее число: 16 мая 1923 года. Положив трубку в боковой карман клетчатой рубашки, он взял газету за 17 мая 1922 года.
      Из сенок, где жила его семья, опять вошла в комнату жена. Она поставила на стол кофейник, бекон, белый хлеб, выпеченный на лампе "молния", сахар и молча удалилась.
      Со "свежей" газетой в руках мистер Томсон сел к столу. Он не знал еще, что принесет ему этот номер газеты из цивилизованного мира. Он не знал еще, что свершилось ровно год тому назад на земле, где деловые люди не могут спать спокойно...
      Правда, все, что он узнает сейчас, морякам со шхуны было известно еще в прошлом году. Но мистер Томсон не любил заранее выслушивать новости. Более того: он запретил морякам рассказывать о событиях прошедшего года. Жизнь должна идти по порядку, ровно, а не скачками.
      Мистер Томсон допивал третью кружку кофе "Корона", одновременно читая газету. Вдруг он порывисто стукнул фарфоровой кружкой о стол, бросил газету на колени и снял роговые очки. Концом клетчатой рубашки он протер окуляры и торопливо надел их.
      Напряженно согнувшись над столом, он снова стал читать. Пальцы впились в газету. Лицо омертвело. Наконец он отодвинул газету, вскочил со стула и заходил по комнате, размахивая пустой трубкой.
      - Год дэм! Какая новость! О, какая новость, год дэм!
      Мистер Томсон бегал по комнате, на ходу подсыпая в трубку табак "принц Альберт".
      Дымя трубкой, он подбежал к столу и опять стал читать. В заметке сообщалось, что Советское правительство сдает в концессию "Норд компани" организацию торговли среди населения Камчатки, Чукотского полуострова, Анадырского края. Для производства торговли приглашаются граждане, умеющие управлять рульмотором и знающие русский язык.
      Ни одна новость за все двадцать два года, даже весть о революции в России, не взволновала его так, как это прошлогоднее сообщение.
      - "Норд компани"! Ведь это такая акула, от которой нет и не может быть житья для всех мелких и средних деловых людей, - вслух проговорил мистер Томсон.
      И, пыхнув трубкой, он воскликнул, как бы предупреждая себя:
      - О, нужно знать "Норд компани", как жестоко она вытесняла и разоряла даже очень крупных и предприимчивых деловых людей на берегах Гудзонова залива!
      Мистер Томсон устал от необычного напряжения мысли. Он снова взял газету и опустил свое тяжелое тело в качалку.
      Еще раз перечитав так взволновавшую его заметку, он бросил газету на пол, и голова с остатками взъерошенных рыжих волос упала на спинку старенькой качалки.
      Теперь ему не хотелось уезжать отсюда. Мистер Томсон никому не уступит этого края.
      "О, я сумею этого добиться!"
      Но при мысли о вторжении сюда "Норд компани" его все-таки бросало в дрожь. Он знал дьявольские приемы этой компании. Этой крупной фирме с огромным собственным флотом ничего не стоит завоевать клиентуру. На первых порах "Норд компани" торгует с убытком, а потом начинает делать деньги.
      - Мэ-эй! - проревел мистер Томсон.
      И когда на его крик робко вошла жена, он заорал:
      - Виски!
      Рультына беспрекословно выполнила его приказание. Правда, она очень удивилась: утром после кофе Чарли еще никогда не пил огненной воды. За двадцать лет жизни с Чарли Рультына не могла припомнить такого случая. Ее очень встревожило сегодняшнее поведение мужа. Она решила, что Чарли начинает понемножку сходить с ума.
      Мистер Томсон выпил виски, и вдруг мысль осенила его охмелевшую голову:
      "Ол райт! Ведь Алитет есть у меня! О! Вместе с ним я здесь все: и закон и политика! Через него можно всюду дать задатки и скупить пушнину еще на корню. Ха-ха-ха! "Норд компани" останется единственно чем заняться - это скупкой гагачьих яиц! Вряд ли они придутся ей по вкусу!"
      Мистер Томсон представил себе, как придет сюда огромный пароход "Норд компани" с множеством товаров и не сможет купить ни одного "хвоста". Все закуплено Алитетом, везде даны задатки под всю пушнину. Пусть мистер Томсон потерпит даже убыток в этот раз. Пусть его счет в вашингтонском Докстер Хоттон, национальном банке, останется без изменения. Вот это будет славная конкуренция!
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
      Всю свою семью мистер Томсон держал отдельно. Рядом с его комнатой, в холодных сенках, стоял меховой полог, где жили его жена и шестеро детей. Они жили по-чукотски, освещая и отопляя полог жирником, спали на оленьих шкурах, питались дешевым мясом моржа и нерпы. Содержание семьи не вызывало больших расходов у мистера Томсона. Вместе с семьей жил и работник Ярак, принятый мистером Томсоном еще мальчиком.
      Старшей дочери, Мэри, было уже девятнадцать лет, и, по подсчету мистера Томсона, она давно уже больше зарабатывала на пошивке, чем съедала пищи. По своему образу жизни Мэри мало чем отличалась от своих подруг девушек стойбища Лорен. Те же интересы, те же думы. Она разговаривала только по-чукотски. Но европейские черты лица, большие черные глаза с длинными ресницами делали ее очень привлекательной. Мистер Томсон уделял ей больше внимания, чем другим детям. Он одевал ее в лучшие меховые одежды из пестрых пыжиков. Мэри чаще, чем другим детям, разрешалось заходить в его комнату. Мистер Томсон склонен был даже гордиться своей дочерью.
      Но то, что Мэри была дочерью белого отца, немало горя приносило ей и матери. Ведь она была уже взрослой девушкой.
      Не один раз мать разговаривала с Мэри о ее замужестве. Об этом можно было поговорить только вдвоем - Чарли и слушать не хотел. Мать и дочь не могли понять белого человека.
      "Разве белый человек не должен знать, что взрослой девушке нужен муж - отец ее будущих детей? Разве каждая девушка не должна стремиться стать матерью? Разве не для этого вырастает девушка? И почему белый отец и белый муж не знает этого?"
      Мистер Томсон рассуждал по-своему. Он любил свою красивую дочь. Ему далеко не все равно было, за кого она выйдет замуж. Он и мысли не допускал, что его зятем станет туземец. Мистер Томсон немало думал об этом и сам.
      Из всех детей только Мэри и мальчик Бэн были бесспорно его детьми, остальные родились от приятелей по жене. В них ни одной черточки белого человека. Мистер Томсон понимал, что Мэри должна выйти замуж. Но кто будет ее мужем? Жениха для Мэри не было на всем берегу. Разве какой-нибудь моряк с проходящих судов возьмет ее в жены? Но кто захочет взять девушку без знания языка и увезти в Америку? Девушку, которая понятия не имеет, как вести себя а обществе культурных людей?
      И все же мистер Томсон решил было присмотреть моряка, уговорить продолжать его торговлю, предварительно женив его на Мэри. Он готов был выдать замуж Мэри даже за старого человека, но чтобы этот человек обязательно был белым.
      Американские моряки с китобоев и контрабандных шхун, любители временных приключений, бывали на этих берегах. Они сходились с чукотскими девушками и каждый раз, когда судно уходило, возвращали их на берег. Мистер Томсон помнил, как однажды моряки зазимовавшей шхуны поженились на местных девушках и после зимовки бросили их. Девушки, узнав, что их белые мужья уезжают в свою страну и к своим настоящим женам, прыгнули со скалы и разбились.
      Знали об этом и Мэри с матерью. Мэри не хотела белого мужа. Даже лучший из белых людей - ее отец, поселившийся на берегу навсегда, как думала она, - и тот не вызывал в ней доброго чувства. Так мать приучила думать свою дочь.
      Все подруги Мэри из стойбища Лорен и других стойбищ были уже настоящими женщинами, имели детей. Мэри не знала этого счастья. Не знала она, что же будет дальше. Мэри становилась угрюмой, злой и непочтительной к отцу.
      Мать думала про себя: "Ярак - безродный, сирота, но он ловкий, сильный охотник. Хорошо, если бы Мэри вышла замуж за него", - но, догадываясь о думах мужа, она шепотом и с сожалением добавляла:
      - Только он не белый.
      Приученная в течение двадцати лет к покорной, безответной, молчаливой жизни, Рультына никогда не говорила об этом с мужем. Она всегда ждала, что скажет Чарли.
      Но Чарли сидел в своей каморке один, и что он там думал, никто из членов семьи не знал. Чарли был нелюдим. С туземцами он разговаривал только по делу, дома он разговаривал только с бумагами. Рультына видела, как Чарли переворачивал свои бумаги и улыбался им, словно они были лучше настоящих люден.
      Рультына злилась на эти бумаги и, когда убирала комнату, со злостью стегала их тряпкой.
      Ей даже приятней было, когда Чарли останавливал свой взгляд на какой-нибудь молодой чукчанке. Чарли становился тогда человеком. В его глазах появлялась жизнь. Он, не умеющий улыбаться, вдруг открывал свой молчаливый рот, наполненный железными зубами. Он зазывал женщину к себе, запирал дверь. Женщина уходила от него с пачкой жевательной серы. Чарли бывал очень добр. Иногда Он посылал с женщиной в подарок ее мужу целую пачку патронов.
      И на побережье в чукотских стойбищах вдруг рождались белолицые дети. Они резко отличались от других детей, но все они пользовались большой любовью и родителей и односельчан. Люди радовались рождению каждого человека, не вдаваясь в размышления, чей он. Не все ли равно? Важно, чтобы ребенок стал настоящим человеком.
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
      На побережье был мор. Какой-то особо злой дух, как говорили люди, поселился в стойбище Камэнэй. Люди гибли на глазах друг у друга. Они не в силах были передвигаться и замерзали в нетопленных пологах. Даже шаманы и те окоченели, стали мертвецами.
      В яранге умерли все. Остался один мальчик, Ярак. Он испугался и убежал из своего жилища в соседнюю ярангу. Здесь также лежали холодные, словно каменные, люди. Сколько он их ни окликал, они не отвечали. Ужас охватил его. Он бегал от одной яранги к другой, но везде люди молчали. Всюду были мертвецы. Мертвое стойбище.
      Пробираясь вдоль морского берега, Ярак шел, сам не зная куда. Он шел и грыз мерзлое тюленье мясо. Потом его подобрали охотники и привезли в свое стойбище. Но когда мальчик рассказал новость, люди испугались. Мальчик - носитель злого духа. Люди снабдили его едой и сказали, чтобы он ушел от них. И всюду, куда бы он ни приходил, его просили немедленно уйти.
      Ярак оказался всеми отверженным.
      Мистер Томсон не боялся злых духов и взял Ярака к себе. Мальчик рос в семье Чарли, ухаживал за собаками, помогал по хозяйству. Потом он стал ходить на охоту, ездить за песцовыми шкурками. Мистер Томсон был доволен приемышем.
      Но однажды мистер Томсон заметил, что Мэри как-то особенно смотрит на Ярака. Ему это не понравилось. Мистер Томсон сказал:
      - Я сохранил твою жизнь, Ярак! Теперь ты стал настоящим, сильным человеком. Я посылал тебя на китобойные суда помогать белым людям. Ты научился сноровке в работе. Теперь ты мне не нужен. Пусть твоя жизнь пойдет среди чукчей. Я скажу Рынтеу, что ты будешь жить у него в яранге. Для работы я буду посылать за тобой.
      Ярак не ожидал этого. Ведь он так хорошо работал! Чарли всегда был доволен им. Последнее время Ярак особенно старался, думая жениться на Мэри. И теперь, когда Ярак готовился сказать об этом Чарли, он услышал совсем непонятную речь.
      Растерянно взглянув на Чарли, он робко проговорил:
      - Чарли, я жениться хочу на Мэри. Пусть я сделаю отдельную ярангу, и пусть мы с ней будем жить вместе.
      - Что-о?! - заревел мистер Томсон. - Безумец! Что ты сказал? Год дэм! Да разве ты видел или слышал когда-нибудь, чтобы на дочери белого человека женился такой дикарь, как ты? Глупец! Этого никогда не будет! Возьми сейчас же свои шкуры и убирайся к Рынтеу! Прочь из моего дома! К этому пологу ты никогда не подойдешь. Таков закон белого человека.
      Ярак взял свои оленьи шкуры и пошел к содержателю заезжей яранги Рынтеу.
      "Какой закон белого человека? - думал Ярак. - Три лета посылал меня Чарли охотиться с белыми на китов. Я научился разговаривать на их языке и никогда не слышал о таком законе. Сам кок сказал мне: "Ты женись на дочери Чарли, девка красивая!" Каждый белый делает свой закон. Непонятные люди!"
      Ярак подошел к яранге Рынтеу и долго стоял в сенках. Ведь стыдно, когда прогоняют человека. Чего доброго, смеяться начнут люди! Ярак долго не решался кашлянуть. Может, лучше зарезать себя? Ярак застонал от душевной боли.
      Из полога высунулся Рынтеу.
      - Входи, входи, Ярак! - радостно встретил его хозяин.
      - Рынтеу, Чарли прогнал меня. Послал к тебе жить.
      - Живи, живи. Место есть. Вместе будем принимать приезжих торговых людей для Чарли. У нас весело здесь. Ты же сам знаешь, моя яранга вместилище всех новостей со всего берега.
      Старик Рынтеу со всем своим хозяйством принадлежал мистеру Томсону. Двадцать лет он жил около Чарли. Жена Рынтеу, когда еще была жива, часто ходила к Чарли. Сколько она перетаскала от него подарков! И самому Рынтеу Чарли подарил ружье. О, Рынтеу был очень счастлив тогда! Ведь не каждый получал такие подарки! Рынтеу всегда ценил доброту Чарли и никогда не забудет этого. Он хорошо знал, что охотники любят ездить торговать туда, где всегда найдется корм для собак. И часто к Чарли приезжали торговать охотники даже из тех мест, где стояла торговая лавка купца Брюханова. Таким охотникам он был особенно рад, потому что это нравилось Чарли. Заботливый и старательный, Рынтеу еще с лета заготовлял корм. Он неустанно охотился. Сам Чарли тоже подкупал летом мясо и сваливал в мясную яму Рынтеу. На зиму много корма нужно. Рынтеу привык жить и работать для Чарли.
      У него когда-то была большая семья, но все умерли. Осталась в живых одна дочь, которая и вела все женское хозяйство. И когда от Чарли в его ярангу пришел Ярак со своими спальными шкурами, Рынтеу был бесконечно рад. Еще бы! Такой молодой, сильный и крепкий парень! Рынтеу был даже не прочь взять Ярака в зятья.
      Но Ярак был невесел. Он отвечал невпопад. Рынтеу суетился около него, стараясь во всем угодить.
      - Почему у тебя, Ярак, печаль на лице? А?
      - Помолчи, Рынтеу, а то я тебя начну, пожалуй, сильно бить.
      - О-о! - удивился Рынтеу. - Хорошо. Я обязательно помолчу.
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
      Мистер Томсон настолько увлекся планом своей борьбы с "Норд компани", что, вопреки своему обычаю, забыл после утреннего кофе сделать прогулку пройти четыре раза от своего дома до берега. Многолетняя привычка была столь сильна, что мистер Томсон выходил на прогулку почти механически. Было уже двенадцать часов дня, а мистер Томсон все еще не показывался.
      В комнату вошла жена, обеспокоенная настроением Чарли, и тихо сказала:
      - Чарли, много людей понаехало торговать.
      Мистер Томсон молча смотрел в окно. Не глядя на жену, он распорядился:
      - Устрой в яранге Рынтеу чай для приезжих. И галет дай, но немного, только для приманки. Зверю нужен небольшой кусочек мяса, чтобы он попался в капкан.