Алитет уходит в горы

      - Потом сделаешь, Илюша.
      - Да, конечно, я буду стараться. Только зачем мне медвежья шкура? Пожалуй, государству она больше нужна.
      - Правильно, Илюша. Но премировать тебя мне хочется.
      Молодцов растаял в улыбке.
      - Знаешь, чем я тебя премирую?.. Десятью тоннами угля.
      - Вот это хорошо! А то я слышал: там у вас распределили уголь и по плану выделили мне тонну с четвертью. А ведь аппаратура у меня здесь. Надо ее содержать в нормальных условиях.
      - Десять тонн получишь.
      - Вот за это спасибо, Никита Сергеевич!
      - Губревком запроси от моего имени: не знают ли там адрес Жукова, где он теперь?
      К вечеру Лось один, без каюра, выехал в северную часть побережья.
      ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
      Как только пароход "Совет" ушел из Энмакая, Дворкин основательно принялся изучать словарный материал по тетрадям Лося. Произнося вслух чукотские слова в пустынном здании школы, он переписывал их в свою тетрадь и затем шел в ярангу, чтобы проверить и записать какое-нибудь новое словообразование.
      Но, придя как-то в ярангу, он не мог добиться от людей ни одного слова. Никто, даже дети, не захотели разговаривать с ним. Учитель вначале не догадывался, что шаман Корауге запугал народ и запретил разговаривать с русским, поселившимся в их стойбище и живущим в деревянной яранге, от которой может случиться большое несчастье: вымрут все дети.
      Учитель расспрашивал о Ваамчо, о Тыгрене. О них в свое время ему рассказывал Андрей Жуков. Но и о них узнать ничего не мог.
      Дворкин оказался в полном одиночестве. Этот огромного роста человек даже растерялся. Было очень обидно, что люди, ради которых он приехал в этот отдаленный край и которым он стремился сделать что-то хорошее, не хотят с ним разговаривать.
      И учитель ходил из конца в конец по коридору школьного здания. А когда он выходил на берег моря, где толпились ребятишки, они мгновенно разбегались по ярангам.
      "Что же делать?" - думал Дворкин и не находил ответа.
      Но главная беда заключалась в том, что пароход "Совет" вследствие неблагоприятной ледовой обстановки вынужден был сняться с якоря неожиданно и ушел, не успев выгрузить уголь. Стоял хороший дом с застекленными тройными рамами, а топить его было нечем. Как жить в нем зимой?
      Учитель про себя решил, что рано или поздно, а народ заговорит. Не может же бесконечно продолжаться это тягостное молчание. Он уже сам начал догадываться, что все это, несомненно, шаманское влияние.
      Но как учить детей в холодном помещении?
      Однажды Дворкин сидел у окна и тоскливо посматривал на море. Он курил трубку, пускал струйки дыма, делал колечки, развлекая себя.
      Дворкину вспомнилось, как он ехал сюда, как весело было на пароходе, как люди начали строить новый ревком и как приветливо встречали там русских. Здесь же как будто жили совсем другие люди. "Правильно говорил Лось: место нелегкое", - подумал Дворкин.
      В окно учитель увидел приближавшуюся байдару и вышел на крыльцо.
      Навстречу байдаре спешил шаман Корауге. Ему уже сообщили, что на корме сидит Алитет. Он шел торопливо, вприпрыжку, словно боясь, как бы его не опередил учитель. Но Дворкин не сошел с крыльца. Байдара подошла, и шаман скрылся в толпе.
      Бывает, что человек, попав в опасное положение, находит в себе силы долго бороться за свою жизнь, но, как только опасность миновала, силы покидают, и человек становится совершенно беспомощным Так случилось и с Алитетом: он сошел на берег и упал.
      Дворкин увидел, как повели под руки больного человека в изодранной одежде, ноги которого еле-еле переступали по земле.
      "Кто это?" - подумал учитель.
      Толпа прошла вдали от школы. Никто не взглянул на него. И только одна женщина посмотрела в сторону учителя и приветливо кивнула ему. Это была Тыгрена.
      Люди прошли в ярангу Алитета и учитель догадался, что больной - это и есть сам Алитет, о котором рассказывал ему еще Жуков.
      На следующий день в школу пришел Ваамчо. Он робко и смущенно переступил порог.
      Дворкин очень обрадовался его приходу. Это был первый человек, который зашел в школу. Дворкин заботливо усадил Ваамчо за стол пить чай.
      - Ты Ваамчо? - спрашивал учитель, вспоминая рекомендации Жукова.
      Ваамчо утвердительно закивал головой.
      С трудом учитель разговаривал с ним. Было пущено в ход все: пальцы, мимика, самые невероятные жесты. И странное дело: они понимали друг друга. После долгих объяснений и глазами и руками учителю удалось расположить в свою пользу гостя. Ваамчо согласился опять быть председателем и взял новую бумажку. Они договорились, что детей учитель будет учить в яранге Ваамчо. Ваамчо, изображая ртом пургу, рассказывал о наступающей зиме. Он так искусно все представлял, что Дворкин легко понимал, о чем идет речь. В заключение "беседы" Ваамчо, изобразив ярангу, приложил к уху руку и, тыча в грудь Дворкину, приглашал его переселиться на зиму к нему.
      В этот день учитель записал много новых чукотских слов и лаже понятий.
      Ваамчо вернулся домой поздно и, окрыленный встречей с русским учителем, рассказал жене Алек о своей беседе. Алек молчала. Ее пугало то, что радовало Ваамчо. Она стала упрашивать Ваамчо бросить вернувшуюся бумажку и не пускать учителя в ярангу.
      Во время этого семейного разговора забежала Тыгрена.
      - Я все время боялась Алитета, - возбужденно заговорила она. - Он лежал молча и только отъедался. Мне казалось, что он придумывает, какую жертву принести духам. Но теперь все стало хорошо. Я перестала бояться за Айвама. Алитет сменил себе имя. Он стал называться Чарли. Чарли зовут его теперь. Правда, лицо его все еще осталось злым. Ушел сейчас в камни один. Может шаманом хочет стать? Я следила за ним все время. Он все-таки побаивается этого русского.
      - Тыгрена, его прислал к нам Лось, - сказал Ваамчо, - он помогать нам будет. Новую бумагу опять привез мне. Опять велит председателем стать.
      - Становись, Ваамчо, председателем, - настойчиво сказала Тыгрена.
      Алек разозлилась на Тыгрену и с ребенком на руках уползла в угол, сверкая злыми глазами. Она бормотала что-то непонятное и сердитое.
      Ваамчо сидел, слушал Тыгрену и следил за Алек. Он оказался в очень затруднительном положении. Опять эти две женщины тянули его в разные стороны.
      - Алек, - сказала Тыгрена, - Корауге тогда выдумал сам новость про бурого медведя. Бумажку на костре зря сожгли. Они свою жизнь делают на обмане. Я-то хорошо знаю, что верить им нельзя. Я думаю, Алек, надо остаться Ваамчо председателем. Может быть, они перестанут смеяться над ним. Когда Корауге вернулся с костра, я слышала, как он смеялся вместе с Алитетом. Над Ваамчо смеялись.
      - Зачем, Тыгрена, зовешь ты его Алитетом? Он ведь имя сменил, серьезно спросил Ваамчо.
      - Пусть. Я нарочно, чтобы духи услышали, как он путает следы. Становись, Ваамчо, председателем.
      - Алек, ты слышишь, что говорит Тыгрена? Пожалуй, она правду говорит.
      - Не знаю. Сам знаешь... Только за корешками растений я не пойду в тундру. Я не хочу, чтобы меня разодрал медведь, как твоего отца, - сердито ответила Алек.
      - Ну что ж! Придется мне самому ходить, - недовольно сказал Ваамчо.
      - Нет, Ваамчо, тебе нельзя ходить, - вмешалась Тыгрена. - Женскую работу станешь делать - люди смеяться будут. Лучше я сама вам натаскаю корешков, как только из стойбища уедет Алитет.
      Ваамчо слушал, слушал и вдруг рассердился: недостойно охотника разговаривать о женской работе. Он встал и молча вышел из яранги. Его догнала Тыгрена.
      - Ваамчо, подожди. Давай постоим вот здесь, чтобы не видно было нас.
      - Я пойду, Тыгрена, схожу к русскому. Дворкин его зовут. Он и тебе велел приходить. А новости ты слышала, Тыгрена?
      - Какие?
      - Когда приходил сюда пароход, привез вот этот дом, был здесь и Айе.
      - Айе? - взволнованно воскликнула Тыгрена. - Он был здесь? Зачем?
      - Пароход его увез на Большую землю. К русским. Пропал теперь Айе! со вздохом сказал Ваамчо.
      - Его увезли?.. Русские?.. - тревожно спросила она.
      - Да, увезли... Грустный он был здесь. Все время печаль на лице. Алек мне рассказывала.
      Тыгрена молча смотрела на Ваамчо широко открытыми глазами, часто и тяжело дыша.
      Показывая на школьное здание, Ваамчо сказал:
      - Тыгрена, пойдем к учителю. Мы что-нибудь узнаем от него о русской земле.
      Тыгрена продолжала стоять молча. Глаза ее налились злостью.
      - Я не пойду к нему, - сказала она. - Я никогда не пойду к этому русскому! И ты не ходи! Они и тебя увезут.
      ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
      Школу решено было открыть в яранге Ваамчо, так как в деревянный дом, в котором еще можно было до зимы заниматься, дети не захотели идти. Но они не пошли и в ярангу Ваамчо: родители не пустили.
      И тогда учитель на байдаре Ваамчо вместе с женщинами-вдовами уехал на последнюю осеннюю моржовую охоту. С наступлением зимы моржи уходили из Ледовитого океана.
      Учитель был сильный человек. Он без устали целыми днями сидел на веслах, и женщины стали привыкать к нему и даже шутили с ним. Они давно не смеялись, пожалуй, с тех пор как узнали, что их мужья утонули. Они решили, что этот русский человек приехал, чтобы помогать им охотиться. К тому же оказалось, что он и меткий стрелок - настоящий охотник.
      Случилось так, что промысел на протяжении целой недели был удачным. Каждый день байдара привозила моржа. А когда есть в хозяйстве мясо, брюхо не враждует с человеком и сердце становится веселым. Запасы были уже достаточны, а учитель все звал и звал на охоту. Уакат - жена Туматуге никогда не имела столько мяса, хотя ее муж был лучшим охотником на вельботе Алитета. Уакат была счастлива. И хотя Туматуге утонул, еды хватит на всю зиму. Но удивительно, что этот русский свою долю мяса отдавал женщинам, не оставляя себе ни куска. При разгрузке байдары он таскал на берег самые тяжелые части моржа. Вся одежда учителя покрывалась кровью морского зверя. Женщины наскоро сшили учителю дождевик из моржовых кишок, и, когда Николай Дворкин обрядился в него, они хохотали до упаду.
      Даже Алек, косо посматривавшая на учителя, стала привыкать к нему.
      Дворкин за время охоты изучил анатомию моржа и сам отлично разделывал тушу, но он никак не мог научиться точить нож о булыжный камень. Каждая женщина наперебой бралась точить его нож и, посмеиваясь, кивала на учителя. Он вообще был похож на настоящего человека! Он смеялся и играл с ними, как хороший парень-весельчак.
      - А вот на будущий год из ревкома пришлют нам вельбот с машиной, тогда будет охота! - рассказывал учитель, ловко свежуя моржовую тушу.
      И все вдруг увидели, что учитель - совсем неплохой человек.
      Незаметно создалась зверобойная артель.
      В артели было весело. С какой радостью Тыгрена примкнула бы к этой артели! Но она не пойдет к ним, потому что среди них русский со светлыми, как небо в ясную погоду, глазами. Русские, такие же, как вот этот учитель, увезли Айе.
      Алитет сажал своих жен в байдару и тоже запасал мясо - а то еще случится, что придется просить зимой у этих женщин из артели кусок мяса и жира!
      Жизнь перевернулась для Алитета, и виноват в этом был только русский из деревянной яранги, как говорил шаман Корауге.
      Но вот наступила зима, к берегу подошли льды, и моржовая охота прекратилась.
      Учитель собрал женщин в холодном помещении школы и стал говорить о занятиях с детьми. Женщинам неудобно было отказывать учителю. Ведь с его помощью они запаслись мясом на весь год. Они согласились послать в ярангу Ваамчо только девочек: они все-таки побаивались шамана, а он теперь строго запретил отдавать в школу мальчиков.
      Алек смирилась с пребыванием у себя в яранге учителя и делала свою домашнюю работу, не обращая внимания на учениц. Правда, их было только три. Распластавшись на животах, они рисовали какие-то крючки. Девочки с увлечением забавлялись этой новой для них "игрой".
      Алек искоса посматривала на них, на учителя и думала:
      "Трудно понять русских людей. Сам как ребенок этот огромный русский. Шел бы на тюленью охоту во льды. В стойбище мало мужчин, а он забавляется с детьми".
      Полуголая, в одной набедренной повязке, Алек перешагивала через учениц. Она то подвешивала над жирником чайник, то вытаскивала мокрую кислую шкуру тюленя и тут же принималась ее скоблить. Часто голосил ребенок.
      Дворкин тяжело вздыхал, но продолжал занятия. В пологе было жарко и душно. Учитель сам был без рубашки: она становилась влажной. Алек поглядывала на его мощные мускулы и жалела, что они пропадают зря.
      Первые дни учителю казалось, что он не сможет выдержать всей этой обстановки, но выдержать было нужно. И Дворкин ко всему привык. Девочки настолько заинтересовались школьными занятиями, что в стойбище только и говорили о школе. Вскоре пришли еще новички: две девочки и один мальчик.
      Алек удивлялась, что дети так пристрастились к школе. Наверное, это от недостатка разума.
      Вечером в яранге Ваамчо состоялось первое заседание родового совета, в который недавно выбрали двух женщин. Учитель говорил, что нехорошо бросать дохлых собак около жилища. В стойбище валялись две собаки Алитета с распоротыми животами, и живые собаки растаскивали их кишки.
      Родовой совет постановил не бросать дохлых собак в стойбище, а уносить их подальше в тундру.
      На следующий день, рано утром, Ваамчо пошел к Алитету, Он вспомнил, как еще при жизни отца, старика Вааля, он ходил к Алитету за куском мяса и жира. Не хотелось тогда ему идти к Алитету, но жалко было замерзавшую в холодном пологе старуху мать. Ваамчо вспомнил бутылку с керосином, которым Алитет залил его приманку на песцов. Вспомнились слова отца: "Пожалуй, Алитет - совсем дурной человек, если он залил нашу приманку светильным жиром". И собаку Чегыта, которую он зарезал по приказанию шамана, и все, все зло Алитета вспомнил сразу Ваамчо.
      Ободренный поддержкой учителя, теперь Ваамчо шел важно, набравшись решимости говорить с Алитетом смело - так, как учил Дворкин.
      Войдя в полог Алитета и не дождавшись обычного приветствия хозяина, Ваамчо решительно проговорил заранее приготовленные слова:
      - Убери дохлых собак из стойбища! Родовой совет постановил.
      Алитет опешил от этого независимого тона Ваамчо, растерялся и долго смотрел на него молча.
      - Нынче же убери собак! Чтобы они не валялись в стойбище, - строго повторил Ваамчо.
      Алитет приподнялся, сел на шкуру, взялся руками за голые колени и, глядя в упор на Ваамчо, насмешливо, почти шепотом спросил:
      - Ты из какого стойбища? Или ты в первый раз увидел дохлых собак в стойбище? А? Тебя как зовут?
      - Председателем меня зовут, - вызывающе ответил Ваамчо и, развернув бумажку, добавил: - Вот она, бумажка-председатель! Опять вернулась.
      - Откуда у тебя взялась смелость так разговаривать со мной? А?
      - Она была у меня всегда. Только спрятана была, теперь вылезает наружу. Потому что ты перестал быть сильным. Ты всегда пугал и хвалился приятельством американа. Нет его теперь. Зато у меня развелось множество русских приятелей. - И, загибая пальцы, Ваамчо начал считать: - Лось приятель, Андрей - приятель, учитель - приятель, торгующий человек в русской фактории - тоже мой приятель. Видишь, сколько приятелей! Они посильней Чарли Красного Носа. Чарли дружил только с тобой, а эти дружат со всеми охотниками. Так говорит учитель. Теперь я не буду молчать, если ты опять зальешь приманку таньгинским светильным жиром... Убери дохлых собак! - требовательно сказал Ваамчо.
      - Безумец, ты хочешь навлечь на стойбище злых духов?! - угрожающе сказал Алитет. - Собаки будут лежать, пока не сгниют.
      - Нет, не будут. Новый закон не хочет на них смотреть, - раздраженно сказал Ваамчо и ушел из полога.
      - Наплевал я на ваш закон, у меня свой закон! - крикнул Алитет ему вслед.
      Тыгрена, слышавшая их разговор через меховую занавеску, с торжествующей улыбкой смотрела на уходящего Ваамчо. Она в первый раз видела его таким необычайно смелым. Он торопливо шел к выходной двери, не замечая Тыгрены.
      Ваамчо направился прямо к учителю. Дворкин и Ваамчо пошли к дохлым собакам, и на ходу учитель сказал:
      - Оттащим их, Ваамчо, в полынью.
      - Не надо в полынью. Плохо будет. Можно прогневить злых духов. Морской зверь перестанет ходить к нашему берегу. В тундру их надо тащить.
      Дворкин улыбнулся и согласился с Ваамчо. Они волоком за задние лапы потащили дохлых собак в тундру, подальше от берега.
      Стоя в дверях яранги, Алитет следил за ними. От бессильной ярости он сжал кулаки, и его твердые, как китовые пластинки, ногти врезались в ладони.
      В школе продолжались занятия.
      И вот однажды в ярангу Ваамчо явился Алитет. Он был пьян. Щеки его уже наполнились, обросли мясом, раскраснелись от сильного мороза и спирта. Алитет, одетый в легкую нижнюю дубленую кухлянку, казалось, совсем не чувствовал холода. Глаза его с ненавистью остановились на учителе.
      - Зачем ты приехал сюда? Ты вздумал портить наш народ! Народ не хочет, чтобы ты здесь жил. Поезжай к русским! - злобно сказал он.
      Дворкин не все понял, что сказал Алитет, и, обращаясь к нему, проговорил:
      - Не мешай нам, Алитет!
      - Его здесь нет. Пришел Чарли. Я Чарли! - стуча себя в грудь, говорил Алитет.
      Дворкин заглянул в тетрадку Лося и крикнул:
      - Канто!
      Глаза Алитета блеснули, как у хищника, он схватил учителя за ногу и поволок его из яранги.
      - Брось! - крикнул учитель.
      Но Алитет яростно тащил его. Уже на улице учитель лег на спину и сильным ударом правой ноги сбил руки Алитета. Дворкин вскочил и со всего размаха ударил Алитета по скуле. Алитет прыжком бросился на учителя. Дворкин отскочил и вторым сильным ударом свалил его на снег.
      Дворкин с побагровевшим лицом, сурово глядя на Алитета, ждал, когда он встанет.
      Но Алитет лежал на снегу и, оскалив зубы, улыбался Дворкину. Не вставая, он сказал:
      - На этом берегу никто еще не сваливал меня.
      Учитель погрозил ему кулаком и пошел продолжать занятия.
      На другой день, во время классных занятий, в ярангу Ваамчо пришел мальчик Гой-Гой - сын Алитета.
      - Меня послал учиться отец, - сказал он.
      - Очень хорошо! - обрадовался Дворкин. - Раздевайся.
      ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
      На двенадцатый день после того, как Лось выехал из ревкома, он прибыл в бухту Ключевую. Пологий склон бухты показался ему пустынным. Здесь, на склоне горы, смутно вырисовывались лишь три верхушки яранг, занесенных снегом. Но и эти жилища были разбросаны далеко друг от друга.
      Мела поземка, и небо было такое низкое, что казалось, оно придавило эти три убогие хижины. Странно было даже думать, что здесь, где-то поблизости, есть живые люди.
      Лось остановил упряжку около ближней яранги. Словно из-под снега вылез человек с непокрытой головой и приветливо встретил Лося.
      - Старик, - сказал Лось, - ты не слышал что-нибудь о русском человеке, который прошлой осенью должен был высадиться в этой бухте?
      - Не "качак" ли тот человек? - спросил старик.
      Слово "милиционер" еще не привилось на побережье, и люди по старой привычке прозвали милиционера "качаком", то есть казаком.
      - Вот мы ему построили маленькую ярангу, - показал старик костылем.
      Милиционер Хохлов спал, растянувшись из угла в угол своего маленького полога. Около жирника сидела миловидная девушка в цветастом ситцевом платье и что-то шила.
      - Здравствуйте, - сказал Лось.
      Девушка удивленно посмотрела на него и, бросив свое шитье, принялась теребить Хохлова. Он потянулся, широко зевнул и, открыв глаза, мигом вскочил. Одетый в пыжиковые штаны и милицейскую гимнастерку с петлицами, он, став на колени, быстрым движением руки расправил усы.
      - Разрешите доложить, товарищ уполномоченный ревкома...
      - Подожди, подожди! - перебил его Лось. - Что я тебе, Николай-чудотворец? Чего ты стал на колени? Да еще под козырек.
      - Иначе невозможно, товарищ уполномоченный. Во весь рост я здесь и не встану, - растерявшись, проговорил милиционер.
      - И не надо. Ложись вот и давай разговаривать. Прежде всего: что это за девица у тебя здесь?
      - Это не девица, товарищ уполномоченный, а жена моя.
      - Что же, по-серьезному женился?
      - Ну конечно, товарищ уполномоченный, беременна уж... А как здесь одному жить? Без привычки удавиться можно с тоски. Да и то надо сказать: пищу сготовить, обшить - все ведь требуется человеку. А кроме того, и разговаривать по-ихнему с ней быстрей получается. И люди относятся, как к своему. Нарту уж собрал с их помощью. Казенных денег разве хватит? В губмилиции небось думают, что собака здесь полтинник стоит, а она - как лошадь. Право слово, у нас в Барнауле лошадь дешевле стоит. А хорошей собаке-вожаку цены нет. По пять песцов платят! А песец - сорок рублей. Вот и считай. Да небось вы и сами знаете.
      - Ну, добре! - сказал Лось, посматривая на супругу милиционера. - Как зовут ее?
      - Они зовут Таюринтина, а я переделал ее в Татьяну. Ну, Таня, чего ты смотришь? Давай чай!.. Или, товарищ уполномоченный, сначала суп будете из оленины?
      - Двенадцать дней я чаем в дороге питался. Давай суп... А как с продуктами у тебя?
      - Хорошо. Ездил в факторию к Русакову.
      - Как работает Русаков?
      - Хорошо, товарищ уполномоченный. Он там всем руководствует: и торговлей и промыслами. Он живет как в городской квартире. Жена у него молодец, школу открыла там, пять человек ребятишек обучает. Глядя на нее, я вернулся - и давай обучать грамоте свою Татьяну. Конечно, какой я учитель! Но все-таки прошел с ней всю азбуку...
      В пологе было тесно, но чисто, тепло и светло. Кругом лежали, как ковры, пушистые оленьи шкуры. Меховые стены и потолок обтянуты ситцем. На боковой стенке булавками приколоты фотографические карточки милиционера в разных видах и даже с саблей, на деревянном коне.
      На улице шумел ветер, поднималась пурга.
      Впервые за всю дорогу Лось с аппетитом закусил у милиционера.
      - Где ты такой хлеб берешь? - спросил он, показывая на куличик.
      - Приспособился печь в кастрюльке над жирником. Низ пропечется переверну и опять пеку. Американцы так пекут. От Русакова дрожжей привез. И в стойбище всех обучил. Теперь и они едят хлеб. Муки пропасть здесь - и все крупчатка. Пять пудовичков за песца получит и печет в кастрюльке. Да что! Наловчились самогонку гнать из муки: заквасят, ствол от винчестера снимут, вроде змеевик, из него капает и капает. Запретил: перевод муки.
      Милиционер повернулся к жене и сказал:
      - Давай, Таня, кофе! Пристрастился я тут к кофе. Как встал, так и за него. Сгущенное молоко, все честь по чести, как американец.
      - Словом, я смотрю, ты неплохо обосновался.
      - Хорошо, товарищ уполномоченный. Тесновато малость, да и сидеть вот на своих ногах долго не мог привыкнуть. Ну да ведь и зверей, говорят, приучают выкамаривать разные штучки.
      - Ничего, Хохлов, завезем тебе и дом. Ты только по-хорошему живи с ней, с Татьяной-то.
      - И так душа в душу живем.
      Милиционер улыбнулся и привлек к себе жену огромной ручищей.
      - Как с контрабандой? - спросил Лось.
      - С осени одна шхуненка прошла, но далеко-далеко от берегов... Может быть, прогуляемся, товарищ уполномоченный?
      - Нет, друг, я так нагулялся за дорогу, что теперь прямо на боковую и спать бы.
      У Хохлова была такая потребность разговаривать, что он всю ночь говорил бы и говорил с Лосем.
      - Ну что ж, ложитесь, я пойду ночевать к соседям. Все-то не уляжемся здесь.
      - Так уж лучше я уйду, - сказал Лось.
      - Что вы, товарищ уполномоченный! У них ведь грязновато.
      Лось привык ко всякой обстановке, но от милиционера ему уходить не хотелось.
      Хохлов сказал жене:
      - Таня, ступай ночевать к старику.
      За всю ночь Лось ни разу не проснулся. А утром, встав, увидел, как милиционер, зажав мясорубку в коленях, перекручивает мясо. Таня пекла пирожки.
      - Вот так и орудуем вместе, товарищ уполномоченный, - весело сказал милиционер.
      Голубые глаза Лося смеялись, лицо стало необыкновенно добродушным.
      - Слушай, Хохлов, а что ты никаких сообщений не давал о себе? Признаться, я уже начал беспокоиться.
      - Ну, товарищ уполномоченный, есть о чем беспокоиться! Мы не пропадем. А что касаемо донесений, я все подбирал разные факты. Готовился обстоятельно написать и начал уж. Тут много есть разных штук. Вот мне, например, Татьяна рассказала, будто в устье одной реки живут какие-то русские. Поехал выяснить. Пять дней езды отсюда. Километрах в двенадцати от устья реки. Еду я на своих собаках. Пуржит, Населенных мест нет. Попервоначалу взяла меня оторопь. Смотрю, навстречу упряжка бежит. Остановились. Собаки - как волки. Рослые, сильные. С нарты сходит человек. Из мехов выглядывает русское лицо. Заговаривает - женщина. Спрашиваю: "Куда едешь?" - "Капканы, говорит, посмотреть. Поезжайте к устью, там, говорит, землянка, и муж дома, а я скоро вернусь". Гаркнула на собак и скрылась в пурге. Вот тебе, думаю, история с географией! Поехал я. Искал, искал, еле нашел эту землянку. Кругом бело, а сторон четыре. Ничего не видать. По дыму нашел. Землянка вся в снегу, одна труба торчит. Захожу, эта женщина дома уж, дородная такая. А муж плюгавенький, чистенький, выбритый, в американскую робу одет. Но по разговору вижу - ученый.
      - Подожди, подожди, друг. Это ты не во сие ли видел? - спросил Лось.
      - Да вы слушайте, товарищ уполномоченный... Землянка у них сделана из плавника. В этом месте, как он мне рассказывал, течение такое есть, морское. Во время половодья на берегах больших рек подмывает лес, он валится, и его выносит в океан. А морское течение сюда выбрасывает их. Бревна эти попадают с Лены, и с Колымы, и с американской Юконы. С разных мест, разные породы. И вот у них в землянке стол, скамейки - все из плавника. Печка сделана из сорокаведерной бочки - тоже выброшена морем. Я и сам на берегу находил эти бочки. Вон семь штук у меня стоят по берегу на попа с газолином, с дистиллатом, с керосином. Местное население их не берет. Ни к чему они им... Так вот, хлопочут они около меня, усаживают, угощают... Муж ее спрашивает: "Вы давно с материка?" Говорю: "Не особенно". - "Вам не доводилось слышать там про закон усталости металла?" Спрашиваю: "Что это, декрет какой?" И вот этот человек начинает мне морочить голову. Будто металл, все равно как живой организм, устает, и когда приходит время, он без всякой причины, вроде ни с того ни с сего, ломается. В какой-то лаборатории этот человек работал, и будто ему с театра военных действий, как он говорил, посылали разные обломки, для того чтобы искать этот закон усталости. Я его спросил: "Вы кто такие будете?" "Инженер, говорит, а жена - врач. Теперь занимаемся охотой на песцов". Ну, думаю, вот это птицы! Не знаю, как с ними и разговаривать. А все-таки говорю: "Разрешите мне, как местной власти, зарегистрировать вас".
      И, обращаясь к жене, милиционер сказал:
      - Таня, достань-ка вон ту полевую сумку.
      Лось лежал на животе, опершись на локти, и, нахмурив свой огромный лоб, внимательно слушал рассказ милиционера.
      Хохлов посмотрел в тетрадку.
      - И фамилия-то у них не русская: Саблер Вадим Петрович, а хозяйка его - Валентина Юрьевна. Вот видишь, товарищ уполномоченный, какие судаки здесь водятся. Все с помощью Татьяны обнаружил их, а так и не узнаешь.
      - Откуда же они взялись? - удивился Лось.
      - Вот я тоже их спросил. И тогда он мне целый вечер рассказывал. Будто еще до войны был царский указ настроить радиостанции в этом краю. Не то десять, не то двенадцать. А когда началась война, указ этот пошел насмарку. В 1916 году все-таки одну станцию в Колыме решили построить. Саблер и соорудил эту станцию. После революции с кем-то он там не поладил, разругался и решил бросить службу. Купил собак, посадил на нарту свою жинку и поехал по побережью. Более двух тысяч километров проехал. Доехал до этого устья, понравилось ему место и обосновался здесь. Говорит: "Лучшей жизни, чем здесь, я никогда и не знал. Мной никто не командует, и я - никем". А чего ему не жить? Все у него есть. За зиму наловит с женой сотни полторы песцов; летом запасет рыбы, грибов, ягод. Вот так и живут вдвоем в стороне от людей. Но только, я думаю, неспроста они живут здесь. Может, металл какой ищут? Ведь летом ни одна собака там не бывает. Безлюдное место. А насчет продуктов, думается мне, он снабжался со шхун американских. Но в этом году у него с продуктами худо. Правда, он говорит: "А мне и не нужны продукты. Я могу жить на оленьем мясе и рыбе, как кочевники". Ну, тут что-то не то. Плетет чего-то.
      - Товарищ Хохлов, тебе придется еще съездить к нему. Обяжи его явиться в ревком. Но не раньше чем месяца через два. Я сам хочу его видеть.
      - Слушаюсь, товарищ уполномоченный. Только на нем дело не кончается. Я, правда, как следует еще не разузнал. Но на след напал. На берегах другой реки, далеко отсюда, почти в самых горах, американец какой-то живет. Раньше он жил там только летом. Весной на моторной лодке приезжал, а к осени уезжал. Но в эту зиму будто бы он остался здесь. Вот такой есть слух. И туда придется съездить, пошукать там.
      - Да, - сказал Лось. - Имей в виду, товарищ Хохлов, что в этом году, в крайнем случае на будущий год, мы должны выселить отсюда всех авантюристов-проходимцев.
      - От нас они не скроются, товарищ уполномоченный... Этого дальнего будто бы зовут мистер Ник.
      На следующий день пурга стихла, и Лось вместе с Хохловым выехал к Русакову, на пушную факторию.
      ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
      Заведующий пушной факторией Иван Лукич Русаков, небольшого роста, юркий, с клинообразной рыжей бородкой и светлыми глазами, был родом из Пензенской губернии.
      Еще мальчиком Русаков вместе со своим отцом уехал от безземелья с переселенцами в Сибирь. Здесь, на новой земле, он увлекся охотой на пушного зверя и со всей страстью отдался этому занятию. Он бродил по тайге целыми месяцами и еще в юные годы стал знаменитым охотником. На него обратил внимание сибирский купец Бабкин и пригласил его на службу. Через несколько лет Русаков стал крупнейшим специалистом по пушнине.
      Купец решил сделать Русакова зятем, выдать за него свою единственную дочь. И Русакову предстояло самому стать крупным купцом.