Алитет уходит в горы

      - Это роли не играет: можем на бронепоезде, можем и на собаках, серьезно ответил Лось.
      Уполномоченный ревкома Лось был огромного роста, медлителен в движениях и в разговоре, но быстр в своих решениях и действиях. Прибыв на Камчатку, бывший командир бронепоезда Лось получил назначение в Чукотский уезд.
      Лось смутно представлял себе этот край. И теперь, стоя на борту "Совета", он сосредоточенно всматривался в голую, каменную, безжизненную землю.
      Повернувшись к Толстухину, Лось сказал:
      - Удивительная история! Когда меня провожали на пароход, мои друзья смотрели на мой отъезд в этот край как на подвиг... А я вот стою сейчас и думаю: какой, к черту, подвиг. Еду на пароходе в отличной каюте, совсем не то, что Семен Дежнев на своих кочах, сбитых из бревен. А ведь он был здесь в середине семнадцатого века. Вот это герой! Этот простой русский казачина задолго до Витуса Беринга первым обогнул Чукотский Нос. Вот это подвиг! А что привело его сюда?
      - Что? Стремление к новым открытиям, - сказал Толстухин. - Российские землепроходцы и Аляску открыли. До Калифорнийских гор доперли. Вот куда!
      - Перед отъездом я неделю рылся в архиве бывшего камчатского губернатора. И ты понимаешь, какая история: оказывается, казаки более века склоняли непокорный чукотский народ под власть русского царя и не склонили. Не огнестрельное оружие, не штыки покорили народ. Русский табак "папуша", ножи, топоры, головной сахар - вот чем взяли его, но и то не совсем. Когда в конце девятнадцатого века открылось регулярное пароходство из Владивостока, сюда прибыл первый русский начальник Анадырской округи доктор медицины Гриневицкий. Так вот, слушай, это я сам читал в его донесениях. Обращаясь к своему высокому начальству, после того как он ознакомился с народом, Гриневицкий испрашивал позволения называться не начальником, а только доктором, так как, по его мнению, чукчи живут свободно и еще не привыкли к идее власти. Видишь, к идее власти не привыкли! Власть их раздражает.
      Этот первый начальник написал обстоятельный доклад. Он коснулся и продажи Аляски в 1867 году, и как после того ринулись к берегам Чукотки десятки китобойных судов, сотни контрабандных шхун, завязывая торговлю с местным населением. Но, конечно, за неделю всего не узнаешь. Пока Чукотка для меня так и остается, как говорил о ней этот доктор, "терра инкогнита", то есть земля неизвестная.
      Корабль вошел в самую узкую часть пролива.
      Берингов пролив напоминал большое спокойное озеро, по которому сновали кожаные байдары охотников. Почти на отвесном берегу стояли их жилища. Как гнезда птиц, расположились яранги нестройными рядами среди каменистых нагромождений.
      Странным казался выбор этого неудобного местожительства. Но охотники-зверобои привыкли к нему и любили это место. Каждый камень, каждый выступ, каждый склон горы примелькался им с детства. С легкостью горных коз жители этого стойбища скользили по склону в своей мягкой обуви. Не будь здесь камней, скучно было бы и ходить по ровным площадкам.
      В проливе всегда хороший промысел моржа. Моржи большими стадами проплывают здесь в Ледовитый океан, как в ворота просторного двора. А где есть моржи, там жизнь в довольстве. Здесь край земли. Отсюда на северо-восток, за проливом, виднеются смутные очертания гор Аляски.
      Туман рассеялся, показалось незаходящее солнце. Приткнувшись на берегу, серыми пятнами стояли мрачные чукотские яранги.
      - Плохо, что не познакомился основательно с этим краем заранее, заговорил Лось. - Все мои познания пока что заключаются в том, что я тебе сейчас рассказал, да вот измерил по карте капитана приблизительно территорию... Уезд, черт возьми! Четыреста тысяч квадратных километров!
      - Друг мой! А кто же, ты думал, должен был познакомить тебя с этим краем? Нет еще таких советских людей, - заметил Толстухин.
      - Зимой из Петропавловска направили сюда на собаках одного паренька, - сказал Лось. - Толковый парень. Студент. На географическом факультете учился. Языки знает. И чукотский язык выучил у какого-то старого профессора. Грустно мне было, когда я отправлял его в этот далекий путь. Чи доехал, чи не доехал? Ничего не известно о нем. Ни слуху ни духу.
      - Да, Лось! Ни с одного квадратного километра этой большущей земли не подашь радиограмму. Вот уж поистине о человеке, высадившемся на эти берега, можно сказать: канул, как в воду.
      Вдали показались острова - две огромные каменистые глыбы.
      - Капитан говорит, что один - наш, другой, поменьше, американский, - сказал Лось, вперив зоркие глаза вдаль. - Толстухин, дай-ка поглядеть в бинокль! - попросил он и, насмотревшись, сказал: - А теперь погляди сам. Какое-то двухмачтовое судно. Вот и первая встреча.
      - Подожди, подожди, Лось. Ведь это, может быть, американский пароход "Бичаймо", который везет пушные фактории на Чукотское побережье. Помнишь, в губревкоме говорили? А ну, дай бинокль!
      Посмотрев, Толстухин сказал:
      - Шхуненка какая-то.
      Оба они следили за шхуной, которая шла навстречу и затем, свернув, стала прижиматься к островам.
      - Какая-то иностранная надпись на ней. Пойдем. Лось, на мостик к капитану, он нам прочтет.
      - Вот посмотрите, капитан: що цэ такэ плавает там? - подавая бинокль, сказал Лось.
      - А я уже посмотрел. Мой бинокль немного лучше вашего. Контрабандист "Поляр бэр", или по-русски "Полярный медведь". Известный корабль! Но не думайте меня упрашивать охотиться за ним: шхуна находится в экстерриториальных водах. Сегодня она будет на Аляске, - разъяснил капитан.
      Они посмотрели на удаляющуюся шхуну и закурили.
      - Ну, товарищ Лось, сейчас будем прощаться. Может быть, зайду на обратном пути, если льды не зажмут меня, - сказал капитан.
      - Как, уже сходить?
      - Да, да, готовьтесь отдавать концы.
      Вскоре "Совет" стал на рейде и отдал якорь на траверзе большого селения, состоящего из одних чукотских яранг. Пароход загудел.
      К борту быстро подходила байдара.
      - Лось, Лось, иди сюда! Вот едут твои марсианцы, - сказал Толстухин.
      Лось подбежал к правому борту. Он сразу же заметил в байдаре между охотниками Жукова. Радостная улыбка озарила лицо Лося. Он во весь голос закричал:
      - Андрюшка! Жив! О, цэ гарно! Залезай скорей сюда, я тебя обнимать буду!
      - Сейчас, сейчас, Никита Сергеевич, - ответил ему Жуков и полез по штормтрапу.
      Лось схватил Андрея и заключил его в объятия со всей мощью, как в тиски. Он долго держал его и, наконец отпустив, шагнул назад и, разведя руками, сказал:
      - Мамо! Как будто я домой приехал, увидев тебя?
      - Давно и я поджидаю тебя, Никита Сергеевич. Даже соскучился.
      - А эти люди, что с тобой приехали, добрые парни?
      - Друзья, Никита Сергеевич. Я здесь уже много друзей приобрел. Чудесный народ!
      - Добре, добре! Ну, разведчик, пойдем знакомиться с ними.
      ГЛАВА ВОСЬМАЯ
      Зима еще не наступила, но пролив уже забило тяжелыми льдами. Полярное лето промелькнуло, как будто вовсе его и не было.
      Повалил снег, с севера подули ветры, ворвалась свирепая пурга. Жилища заносило огромными сугробами.
      Среди яранг появился четырехугольный домик уполномоченного ревкома. В отличие от круглых яранг обтекаемой формы, этот домик больше заносило снегом, и сугробы вокруг него вырастали на глазах. Вскоре домик занесло совсем, и казалось, что дым, выходящий из трубы, валит прямо из-под снега.
      - Ну и хорошо, что завалило снегом, - сказал Жуков. - Отапливать по-настоящему нечем, а в снегу все-таки теплей.
      Пароход "Совет" спешил в Колыму и не выгрузил всего, что нужно было для ревкома. Капитан обещал разгрузиться на обратном пути, но пароход так и не зашел. Узнать теперь что-нибудь о судьбе парохода было невозможно. Он или прошел мимо, или застрял во льдах.
      Чукотский ревком разместился на пятнадцати квадратных метрах. В задней части домика находилось жилое помещение, где почти рядом, разъединенные лишь тумбочкой, стояли две кровати: Лося и Жукова. Эта жилая часть скрывалась за цветастой ситцевой занавеской.
      Служебное помещение ревкома выглядело более эффектно. Здесь стояли два письменных стола, два венских стула и самодельная скамья.
      Рядом с дверью, около стены, возвышался шкаф, закрытый на большой висячий замок и опечатанный сургучной печатью. Это был почтовый ящик. Над прорезью нарисовано письмо с образцом "адреса", написанным каллиграфическим почерком:
      Петропавловск н/Камчатке,
      губревком.
      Уполномоченный Камчатского губревкома
      по Чукотскому уезду
      Гигантский почтовый ящик должен открываться только в навигацию, когда придет пароход. Этот порядок установил Лось, чтобы создать иллюзию нормально действующей связи.
      В ревкоме было холодно. Уголь расходовался лишь на приготовление пищи. За столом, в оленьей куртке и широких меховых штанах, сидел Лось. Старый красноармейский шлем плотно обхватывал голову. Русая окладистая борода лопатой закрывала грудь.
      Лось о чем-то напряженно думал, опустив голову; он будто погрузился в решение очень сложной и замысловатой задачи. Изредка он поднимал голову, и тогда из-под нависших густых бровей светились живые голубые глаза.
      Жуков ходил по маленькой комнате и рассказывал о местных людях. Он тоже был одет очень тепло. Меховые торбаза были подвязаны к поясу, теплый лисий малахай с длинными ушами, спускавшимися до пояса, делал его высокую фигуру еще выше.
      - То, что ты мне рассказываешь, очень интересно, - сказал Лось. - С этими обычаями и нравами мне нужно разобраться в первую очередь, иначе здесь столько дров наломаешь, что сам будешь не рад. Трудно мне будет, Андрюша, не привык я семь раз отмеривать, но вижу, что сплеча тоже рубить нельзя. Вот какая загвоздка. Ты, Андрюша, я смотрю, хорошо понял душу этого народа. Поэтому, браток, ты того, в случае чего одергивай меня, не стесняйся. Вообще мы с тобой должны установить такие отношения что всякую субординацию побоку. Нам нужно стать друзьями, обязательно.
      Лось был когда-то хорошим машинистом, но с тех пор, как отпала необходимость командовать бронепоездом, он больше не видел паровоза. Последний раз, проходя мимо владивостокского вокзала, Лось остановился около железнодорожной линии и долго слушал, как в разных местах на берегу Тихого океана перекликались гудки советских паровозов. А здесь, на берегах Ледовитого океана, слышен лишь вой пурги да скрежет полярных льдов.
      - Андрей, а какие ты инструкции получил в губревкоме, выезжая сюда? Я ведь тогда не успел ознакомиться с ними.
      - Самое главное, Никита Сергеевич, - это предварительное знакомство с краем, с народом. Так мне сказал и председатель губревкома Вольный: пока знакомься с народом, возьми на учет всех торговцев.
      - Связь на собаках с Петропавловском, выходит, возможна?
      Жуков усмехнулся.
      - Конечно. Вот я приехал же сюда. Но практически она бесполезна. Я ехал четыре месяца.
      Лось закусил бороду и сказал:
      - Вот, черт возьми! Как же мы будем жить здесь? От парохода до парохода? Надо хлопотать о радиостанции... Ну, Андрюша, рассказывай дальше.
      Снова зашагав по комнате, Жуков продолжал:
      - Административно эта окраина оформилась лишь перед революцией. Царский начальник уезда в тысяча девятьсот пятнадцатом году сделал попытку установить старостат, но ничего из этого не получилось. Этот начальник больше интересовался пушниной из казенного склада, беспробудно пьянствовал. Казаки не уступали своему начальнику. Да их было всего четыре человека. Умирая в тысяча девятьсот шестнадцатом году от белой горячки, уездный начальник Дяденко завещал похоронить его на высокой сопке при входе в бухту Провидения, чтобы он "смог видеть проходящие корабли".
      - Хитрый хохол был! Не иначе как мой земляк, - сказал, усмехнувшись, Лось.
      - Край управлялся по неписаным законам кучкой продувных торгашей. Живут здесь и пришельцы с Аляски.
      - Выгоним! - резко сказал Лось.
      - Это люди самых различных национальностей, - рассказывал Жуков, норвежцы, датчане, американцы, латыши, осетины, русские, ингуши, украинцы. Есть немец, есть баптист-австриец, бывший военнопленный. Многие из них поженились на чукчанках, на эскимосках и прижились здесь. Свои родственные связи они используют главным образом в торговых делах. Местные кулаки посредники между ними и большой кочевой группой оленеводов. Каждый из пришельцев живет замкнутой жизнью, общаясь только с приходящими к ним с Аляски шхунами... Из местных - самый крупный торгаш Алитет. Он держит в руках всю тундру.
      - Ничего! Выметем всю эту нечисть, Андрюша. Но, я смотрю, ты действительно здорово разобрался со всем этим делом.
      Лось экономно подсыпал в камбуз каменного угля и подшуровал.
      - Никита Сергеевич, меня поражает здесь необычайная любовь этих людей к детям. Они разговаривают с детьми, как со взрослыми. И, странное дело, иногда советуются с ними. Многие охотники и старики подружились со мной, видя мое хорошее отношение к детворе. Я в Петрограде еще знакомился с этим краем у Тана-Богораза.
      В этот вечер Лось долго писал при свете маленькой керосиновой лампочки. Наконец он положил карандаш на стол, аккуратно свернул бумажку и, подавая ее Жукову, сказал:
      - Это о связи. Копию только надо оставить. Придется писать годовой отчет, понадобится.
      Жуков заделал почту в конверт и опустил в "почтовый ящик" очередную проблему.
      В ревком смело забежали ребятишки.
      - Садитесь, садитесь, - обрадовался Лось, пододвигая скамейку.
      - Это, Никита Сергеевич, мои ученики. Читать немного некоторые научились. Может быть, комсомольцами будут.
      - Обязательно будут!
      Ребята, услышав лай собак пробежавшей нарты, устремились на улицу.
      - Вот ты сказал, Андрей: может быть, будут комсомольцами. А ведь мы не можем организовать ни партячейку, ни комсомольскую ячейку. Я один здесь член партии, а ты один комсомолец... И, несмотря на это, мы будем принимать их в партию, и в комсомол. Мы не формалисты и будем исходить из существа дела, из обстановки. Мы будем принимать в партию всех, кто пойдет за нами по пути строительства новой жизни, пусть даже они будут неграмотными.
      - Никита Сергеевич, пока мы готовим их и в партию и в комсомол, а на будущий год наши ряды пополнятся и партийцами и комсомольцами.
      - И это верно... Плохо - связи нет... Ведь все поставленные нами вопросы из этой "почты" уйдут только летом, на будущий год, а еще через год жди ответа. Вот в чем дело, друг мой! Вот тебе, Лось, и оперативность! Это тебе не на бронепоезде носиться. - Уполномоченный ревкома горестно усмехнулся, накинул на себя меховую кухлянку и вышел на улицу.
      Лось тоже любил детей, и они уже привыкли к этому бородатому человеку. Ребятишки катились за ним гурьбой и кричали:
      - Русскэ Лось! Русскэ Лось!
      Он хватал могучими руками какого-нибудь мальчугана, высоко поднимал и тряс его в воздухе. А женщины, глядя на это необычное зрелище из яранг, посмеивались, уткнув лица в широкие рукава кухлянок.
      Лось, несмотря на его добродушие и кажущуюся медлительность, был человеком большой воли, быстрых решений, стремительного натиска, а когда надо - и непреклонным.
      Прославленный командир бронепоезда, он нагонял страх на коварного и хитрого врага в период гражданской войны. Силу его удара, смелого, решительного и точно рассчитанного, не раз испытывали на себе и японцы-интервенты. Из любого опасного и трудного положения он умел находить выход. Это была его стихия.
      Но здесь, в этой новой, необычной для него обстановке, он чувствовал себя точно связанным. Он чутко и внимательно прислушивался к высказываниям своего молодого друга Андрея, который (Лось это хорошо понимал), занимаясь этим краем давно, находился в явно преимущественном положении, хотя бы потому, что он, Андрей, знал язык и быт здешнего народа.
      Лось страдал от незнания языка. Так хотелось поговорить!
      "Игрушками занимается уполномоченный ревкома! - урезонивал он себя. Можно было бы по душам поговорить с людьми о Советской власти, о том, как лучше организовать жизнь в этом крае".
      - Андрюша! Из дому без тебя не могу выйти. Пойдем! Поговорим с народом, - звал он Жукова.
      Народ собирался в какой-нибудь просторной яранге, и там долго длилась беседа с постоянными двухсторонними переводами.
      На следующий день новости, почерпнутые из этой беседы, как устная газета, уходили и в ту и в другую стороны побережья. Местный, "торбазный" телеграф от стойбища к стойбищу, от охотника к охотнику разносил их с непостижимой быстротой.
      Люди, жившие далеко на побережье и еще не видевшие русского начальника, уже много знали о нем.
      Целые дни, а нередко и по ночам Лось с исключительным упорством изучал чукотский язык. Его тетрадка-словарь стала такой объемистой, что часто долго приходилось разыскивать нужное слово. Лось придумал особое расположение слов и фраз и всю тетрадку переписал заново.
      В одной тетрадке он расположил по алфавиту слова, в другую - выписал фразы с особыми подзаголовками. "Бытовые разговоры", "Торговые разговоры", "Разговоры о собаках" и много других подзаголовков было в этой "тетради готовых фраз".
      Утром Лось пробуждался первым и кричал своему секретарю:
      - Андрюшка! Вставать пора! Цингу наспишь!
      И, еще лежа в меховых спальных мешках, высунув лишь головы и надев шапки, они начинали свой трудовой день.
      - А ну, Андрюша, проэкзаменуй меня.
      И начиналось: кляуль - человек, неускэт - женщина, гаймычилен богатый, вылеткуркен кляуль - торгующий человек и т. д. и т. д.
      - Ну как, Андрюша?
      - Да успешно, Никита Сергеевич! Можно сказать, сверх всяких ожиданий.
      - Подожди, друг! Скоро с лекцией выступлю на чукотском языке. А как по-чукотски "уходи"?
      - Канто.
      - Ага, ну, кантуй! Иди договаривайся о нартах. Сегодня мы выедем на побережье избирать лагерные комитеты и родовые советы. Пока ты будешь договариваться, я тем временем лепешек настряпаю. Отвыкнем мы с тобой, браток, совсем от хлеба.
      - Мне рассказывали, что Томсон всю жизнь печет свой хлеб на лампе "молния". Хотел попробовать, да все некогда было, - сказал Жуков.
      Лось облачился в меховую одежду и зашуршал кочергой в камбузе, как называли здесь, на Севере, самую обыкновенную плиту.
      - Кантуй, кантуй поскорей! - говорил он, улыбаясь. - Это слово я уже не забуду.
      ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
      Развалившись в качалке мистера Томсона, мистер Саймонс курил душистый "кэпстон". Мистер Саймонс был доверенным "Норд компани" и вел здесь дела пушной фактории. Он был и пушником, и продавцом, и кладовщиком, и счетоводом. По его мнению, здесь и одного человека было много. Бездеятельность угнетала мистера Саймонса. Это был сухопарый блондин лет тридцати, с холодным, надменным лицом и мутными глазами. Все здесь ему опротивело, и мистер Саймонс не один раз бранил себя за то, что соблазнился высоким окладом в фирме "Норд компани" и заехал в эту "дикую" страну. Он ненавидел охотников, их одежду, их улыбающиеся лица. Он даже радовался, что они не так часто приезжают к нему на факторию, не подозревая, что это дело рук Томсона и Алитета.
      Мистер Саймонс, прежде чем войти в свой дом или склад, обычно вытаскивал из кармана носовой платок, обвертывал им дверную ручку и только тогда брался за нее.
      Зима была уже в разгаре, и мистера Саймонса давно одолевала невыносимая скука.
      Три месяца прошло с тех пор, как ушел пароход "Бичаймо", оставив на этом берегу быстро собранный дом, склад и товары пушной фактории вместе с мистером Саймонсом.
      За это время можно было удавиться с тоски, если бы не общество единственного культурного человека - Чарльза Томсона. Это счастье, что он задержался еще на один год. По крайней мере, есть с кем поболтать в длинные зимние вечера.
      Каждое утро, пробуждаясь от сна, мистер Саймонс неторопливо одевался и шел в хижину мистера Томсона. Даже пурга не задерживала его. От самой пушной фактории "Норд компани" до хижины мистера Томсона был протянут канат, по которому мистер Саймонс и пробирался в любую погоду.
      Он столовался у мистера Томсона. С утра они пили кофе, ели блины с маласом*, консервированные фрукты. Затем мистер Саймонс слушал рассказы Чарльза Томсона, по воскресеньям заводили граммофон, раскладывали пасьянс, и так, при мерцающем свете керосиновой лампы, они изо дня в день коротали длинное северное время. Уходя, мистер Саймонс с усмешкой говорил:
      - Гуд бай, мистер Томсон, время - деньги.
      Однажды, когда мистер Саймонс принес к ужину виски, они долго говорили, как старые добрые приятели.
      _______________
      * Джемом.
      - Мэри! - крикнул Чарли. - Еще кофе.
      Мэри удивилась: всегда кофе подавала мать. Она надела платье и вошла в комнату.
      - Возьми и себе чашку. Сядешь за стол вместе с нами. Сегодня воскресенье, - сказал отец.
      Никогда еще не бывало, чтобы отец пригласил дочь к столу. Мэри растерялась. Она стояла, не понимая, чего от нее хотят.
      - Садись, садись. - И отец взял ее за руку.
      - Очень интересная дочь у вас, мистер Томсон, - сухо сказал Саймонс. - Она не говорит по-английски?
      - Нет, - неохотно ответил Чарльз Томсон.
      Играл граммофон.
      Мистер Саймонс не спускал глаз с Мэри, которая торопливо допивала кружку кофе. Вдруг она вскочила и побежала.
      - О, куда же вы, мисс Мэри? Мы еще будем танцевать!
      Но Мэри уже скрылась за дверью.
      - Она не танцует, мистер Саймонс.
      - О, надо учиться. Девушка должна танцевать. Я могу научить ее...
      Они опять закурили "кэпстон", помолчали.
      - Хорошо, мистер Саймонс, продолжим наш разговор. Все же, мистер Саймонс, я не могу понять, почему "Норд компани" добивается здесь монопольной торговли? Монополия исключает конкуренцию, а торговля зиждется на ней.
      - О да, мистер Томсон, вы совершенно правы. Но вы забыли одно: мы имеем дело с русским Министерством торговли. В Советской России сейчас все монополизировано. В России осталось немного представителей частной торговли. - Мистер Саймонс встал, развел безнадежно руками. - Мы ничего не можем поделать. Вынуждены подчиниться. Мы здесь не хозяева.
      - Как же в России будут жить деловые люди?
      Саймонс пожал плечами, что должно было выражать его полное неведение.
      В этот вечер они вели особенно дружескую беседу.
      - Каковы же ваши планы на будущее?
      - Вероятно, летом я уеду в Америку.
      - Ну конечно. Меня вообще очень удивляет: как вы, мистер Томсон, могли прожить здесь полжизни? Вот в этой маленькой каморке, без ванны, без автомобиля, без цветов. Я не представляю себе... У меня умерла жена, человек я бездетный, и только поэтому я рискнул поехать сюда за хорошие деньги. Но боже меня сохрани остаться здесь еще на один год! Полжизни! Подумать страшно, мистер Томсон!
      - Привычка, привычка, мистер Саймонс. А вы давно остались без жены?
      - Два года тому назад. И вот теперь я один как перст. Заработаю здесь немного денег, уеду в Канаду и открою какое-нибудь дело. А вы, мистер Томсон, заработали себе на старость, если это не представляет коммерческой тайны?
      - Моя коммерция окончена, мистер Саймонс. - Томсон вздохнул, помолчал немного. - Должен сказать вам прямо, что вы мне очень понравились. Я с вами в этом году отдыхаю. Вы порядочный человек, мистер Саймонс. Может быть, поэтому я и поделюсь с вами своей тайной. - Чарльз Томсон встал и направился к сейфу. Но, не доходя, он остановился и сказал: - Вы, мистер Саймонс, будете первым человеком, не считая банковских клерков, который узнает, что у меня есть. - Он щелкнул ключом и извлек бумаги. С дрожью в руках он положил бумаги на стол и растроганно сказал: - Мистер Саймонс, не используйте дурно мою откровенность, откровенность старика. Очень прошу вас.
      Мистер Саймонс торопливо пододвинул свой стул.
      - Вот, смотрите: в одном банке сто тысяч долларов, не считая процентов. Столько же в другом банке. И тридцать семь тысяч долларов - в третьем. Больше нигде ни одного цента.
      У мистера Саймонса перехватило дыхание.
      - Мистер Томсон! Вы же четвертьмиллионщик, - прошептал он.
      - Нет, мистер Саймонс, - со вздохом сказал Чарльз Томсон. - Я стремился дотянуть эту цифру до четверти миллиона, но так и не дотянул!
      - Мистер Томсон! Не хватает каких-нибудь тринадцати тысяч. Это же чепуха!
      - Но, мистер Саймонс, все-таки круглая цифра приятней. - Томсон спрятал бумаги в сейф и спросил: - Может быть, еще выпьем кофе?
      - О нет, благодарю вас, мистер Томсон. Уже поздно.
      В эту ночь мистер Саймонс долго не мог заснуть. "А не жениться ли мне на Мэри?" - думал он.
      ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
      Дом пушной фактории стоял на берегу моря, так же как и постройка Чарльза Томсона. Квартира мистера Саймонса соединялась узким коридором со складом. Вся фактория была построена так, что у доверенного "Норд компани" все было под рукой. Склад забит товарами, и мистер Саймонс давно привел его в порядок.
      Чукотского языка мистер Саймонс не знал, да и изучать его не собирался. Он говорил немного по-русски. В торговле как переводчик помогал ему Ярак.
      Вдвоем они переложили в складе товар, и мистер Саймонс, закрыв факторию, пошел к Томсону. После сытного обеда, извинившись, мистер Томсон вышел в секки и сказал дочери:
      - Мэри, ты сегодня пойдешь к мистеру Саймонсу учиться танцевать.
      - Я не пойду к Сайму. Мне не надо учиться. Я умею танцевать получше Сайма, - дерзко ответила она.
      - Ты дочь американского отца! И должна танцевать по-американски, а не по-дикарски!
      Сказав это категорически, Чарльз Томсон вернулся в комнату.
      В это время вошел Ярак и сказал:
      - Русский бородатый начальник приехал. Там у карты стоит.
      Мистер Саймонс заспешил домой.
      Около фактории стояли две нарты и толпа охотников.
      - О, мистер Лось! Губернатор! - еще издали крикнул мистер Саймонс и, подойдя, крепко пожал руку ему и Жукову.
      - Здравствуйте, здравствуйте, мистер Саймонс! Давно не виделись, с самого лета, - сказал Лось.
      - Прошу вас проходить в квартиру. Где ваших собак устроить, вы лучше меня договоритесь.
      - Собак я устрою, - сказал Ярак.
      - Получше их накорми! - попросил его Андрей.
      - Очень хорошо накормлю!
      Американский дощатый дом имел вид солидной, но недолговечной постройки. В комнатах было чисто, уютно и просторно. Всюду стояла новенькая удобная мебель. Около кровати мистера Саймонса лежала шкура бурого медведя, на кресло накинута белоснежная шкура белого медведя подарок Чарльза Томсона. На письменном столе Жуков увидел американские журналы и с жадностью погрузился в чтение.
      Лось ходил по комнате, оглядывая ее с пола до потолка. Он постучал пальцем по стенке дома и иронически спросил:
      - Тепло?
      - Очень хорошо, мистер Лось!
      - Хитрый народ - американцы! Договор заключили на три года и постройки возвели точно на это время: ни дня больше, ни дня меньше. Договор кончится - и дом развалится.
      - О мистер Лось, дом крепкий, хороший дом. Этот дом будет стоять двадцать лет!
      - Двадцать лет! Хотите, я нажму плечом - и стена вывалится? У нас в России такие не строят.
      - О мистер Лось, вы слона можете свалить. А вообще дом как дом, в две дюймовые доски... Стена обита картоном и оклеена обоями.
      Мистер Саймонс говорил и в это же время разжигал камбуз, нарезал ломтиками бекон, ставил на стол масло, звенел посудой, ножами, вилками. Все у него спорилось в руках.
      - По договору "Норд компани" должна строить здесь не только торговые здания, но и школы и больницы, - как бы про себя сказал Лось. - Неужели из таких же дощечек?
      Мистер Саймонс остановился с тарелкой в руках посредине комнаты.
      - Мистер Лось, вы же знаете, что пароход "Бичаймо" имел на борту здания пушных факторий, товары. Правда, наша фирма располагает большим флотом, и можно было бы послать еще пароход, но арктический рейс делается впервые. Опытный. "Норд компани" - очень солидная фирма, мистер Лось, и я не сомневаюсь, что на будущий год здания, обусловленные соглашением, будут стоять на этих берегах... Прошу вас! - показывая на стол обеими руками, закончил мистер Саймонс.
      Ревкомовцы закусили, поговорили о торговых делах и направились в сопровождении мистера Саймонса в магазин и склад.
      Здесь были товары, каких Лось никогда еще не видел. Лось рассматривал патроны, винчестеры в блестящей добротной упаковке, нюхал ароматные табаки, любовался тонким, никому здесь не нужным дамским бельем. Плиточные табаки - курительный и жевательный - были упакованы, как шоколад, в блестящие бумажки, переложены восковой бумагой. Обилие посудоскобяных и самых разнообразных мануфактурных товаров.
      Мистер Саймонс, обращая внимание Лося на прикрепленные к стене бумаги, сказал:
      - А вот, мистер Лось, прейскурант цен! Этот - пушно-сырьевой, а этот - на товары.
      Лось приблизился к стене и стал читать вслух:
      - "Чай кирпичный..." А где же цена? - спросил он.
      - О, оторвался кусочек бумаги с ценой на кирпичный чай.
      Саймонс мигом притащил портативную машинку с русским алфавитом и здесь же, на прилавке, припечатал отсутствующую цену.
      - "Чай кирпичный - 1 руб., винчестер - 80 руб., патроны 20 шт. - 2 руб., мука 40 англ. фунт. - 7 руб.".
      Список был длинный, и Лось долго читал.
      - Хорошо! А это на пушнину? - спросил он. - "Песец белый 1-й сорт 40 руб., песец - 2-й сорт - 32 руб., песец голубой 1-й сорт - 80 руб., нерпа 1 шт. - 1 руб.".
      Лось просмотрел весь прейскурант цен, отошел к прилавку и сел на тюк кирпичного чая. Доверенный "Норд компани" следил за каждым его движением.
      - Все это очень хорошо, но бесполезно, - вздохнув, сказал Лось. - Нет ни одного грамотного охотника. Кто будет читать эти прейскуранты?
      Саймонс пожал плечами и развел руками, склонив голову.
      В магазин вошел Ярак, а следом за ним человек пять охотников.
      - Потом, потом! Пошли вон! - сказал по-русски мистер Саймонс, замахав рукой в сторону двери.
      - Ничего, мистер Саймонс, пусть посмотрят. Они не помешают нам, остановил его Андрей Жуков.