Алитет уходит в горы

      - Ты все шьешь, работящая. Алитет такой жадный, что по две пары в день шить, и то будет мало. Ведь тундра велика. Людей там много.
      - Наргинаут, зачем он взялся обшивать кочевых людей? - спросила Тыгрена.
      - У них нет тюленьих кож, а пастухи все время бегают, им много нужно обуви.
      - У нас тоже шили обувь кочевникам, но только родственникам. Разве у Алитета такое большое родство?
      - Он меняет торбаза на песцовые шкурки. Все женщины стойбища шьют ему, и все мало, мало, мало.
      Тыгрена, положив шитье, вслушивалась в ласковые слова Наргинаут. Эта пожилая женщина, казавшаяся злой, вдруг так участливо заговорила.
      - Наргинаут, и ты много шила? Я вижу твои потрескавшиеся руки.
      - Нет. Сначала мы жили как все люди. У меня было трое детей. У меня было много радости. Потом не стало. К Алитету пристала сильная болезнь. Корауге сказал, чтобы старший мальчик унес его болезнь. Алитет задушил мальчика и поправился. Так же умерла девочка. И теперь я живу без сердца. У меня, Тыгрена, нет сердца. - И Наргинаут шепотом добавила: - Оно, должно быть, оторвалось...
      Женщины долго молчали.
      - А когда Алитет сдружился с американом, - продолжала Наргинаут, - он испортился совсем. Он стал мучить себя. Редко стал сидеть дома. Все ездит. То на одних собаках, то на других. Много упряжек завел. Беспокойства взял больше, чем нужно для жизни. И жены ему нужны совсем не для того, чтобы они родили детей.
      Тыгрена со страхом слушала эту женщину.
      - Наргинаут, - печально сказала она. - У меня с рождения был жених Айе. Мне жалко его. Я не хотела приехать сюда. Ты не сердись на меня.
      - Я знаю. Мне лучше с тобой. Ты станешь моей сестрой. Ты облегчишь мою жизнь.
      Она помолчала, взяла у Тыгрены шитье и сказала:
      - Ступай, Тыгрена, погуляй. Я пошью за тебя. Ведь даже старик Корауге и тот вылезает из полога. Ступай к Ваамчо. У них весело молодым. Старайся только, чтобы Корауге не заметил тебя. Не любит он Ваамчо и его отца Вааля.
      - Я на охоту хочу, Наргинаут! Во льды, на простор. Привыкла я, там хорошо!
      - Когда вернется Алитет, я скажу ему. Он обрадуется. Сам давно перестал ходить на охоту, а шкур хочет все больше и больше. Вон Туматуге строит ему третий полог. Третью жену решил привезти. - И, глядя на изумленную Тыгрену, Наргинаут добавила: - Ничего, Тыгрена, нам будет легче. Видишь, как много работы придумал Алитет.
      На улице свистел ветер. Домой Алитет не вернулся. Он разъезжал и часто оставался ночевать у невтумов - приятелей по жене.
      На побережье существовал обычай, когда охотники-мужчины договаривались друг с другом и временно обменивались женами. Нередко можно было встретить семью, глава которой говорил: "Это вот мой сын, а это - сын от моего приятеля по сменному браку". Такой союз двух семей обязывал к взаимной помощи. И если один из приятелей погибал или умирал, другой брал на себя заботу о его семье. Двое мужчин, состоящих в сменном браке, и назывались невтумами.
      Но никто не пользовался этим старым обычаем так широко, как Алитет. Почти в каждом стойбище он имел таких приятелей.
      ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
      Жизнь стойбища Энмакай протекала обычным порядком. Как только прекращалась пурга, охотники выходили на море. Навесив ружья в тюленьих чехлах, они шли во льды, где под действием ветра и морских течений открывались полыньи.
      Еще не выходя из стойбища, охотники определяли по отражению на небе величину полыньи и расстояние до нее. Большие полыньи, напоминающие громадные озера с ледовыми берегами, были неудобны для охоты: трудно достать убитого тюленя.
      В белых, защитного цвета, балахонах охотники садились где-нибудь за отрогом льдины, курили трубку и, не отрывая глаз от воды, сторожили тюленя. Он редко показывался. Но как только тюлень бесшумно выныривал на поверхность, обнажая усатую морду, сейчас же раздавался выстрел. Тюлень, взмахнув ластами, на минуту скрывался в море, а затем всплывал, окрасив воду своей кровью.
      В этом промысле Тыгрена не уступала ни одному охотнику стойбища Энмакай. Она с радостью уходила на охоту, во льды, на простор, лишь бы не оставаться в яранге Алитета.
      Три дня подряд охотники ходили во льды и каждый раз возвращались без добычи. На четвертый день неожиданно с берега подул сильный ветер. Оставаться во льдах было опасно. Охотники спешили покинуть льды. Возвратились все, кроме Ваамчо. Люди беспокоились.
      - Особо коварный дух появился на побережье. Нужно большую жертву ему, - сказал Корауге.
      Тыгрена подумала:
      "Алитет уехал в тундру к богатому оленеводу Эчавто. Он-то приедет... А вот Ваамчо... он уехал на четырех собачках далеко во льды, туда, где должна быть хорошая охота. Надо бы Ваамчо быть в тундре, а Алитету на хорошей охоте!"
      И в этот момент она встретилась с упорным, пронизывающим взглядом шамана Корауге. Тыгрена отвернулась и без надобности стала перебирать шкуры. Ей показалось, что старик узнал ее плохие думы. Страх охватил ее. Ей стало так тяжело, что она оделась и вылезла на улицу.
      Ваамчо не выходил у нее из головы. Хорошего человека всегда жалко. Она знает, что Ваамчо сидит теперь где-нибудь во льдах, укрывшись от ветра.
      "Куда пойду?" - спросила себя Тыгрена.
      Ветер дул сильно, порывами, и яранги почти скрылись в поднявшейся пурге. С моря слышался шум уходящих льдов.
      "Пойду к Ваалю", - решила Тыгрена.
      В пологе Вааля было человек восемь охотников. Они сидели вокруг старика. Царило тягостное молчание. Никто не замечал, что жирник коптит. Всем было ясно, что Ваамчо оторван от земли.
      Тыгрена палочкой поправила мох в светильнике. Она боялась спросить о Ваамчо и молча присела в сторонке.
      Старик Вааль сидел, склонив голову. Он даже не курил. По морщинам его лица бежали крупные слезы. Вааль рукой провел по лицу и, глядя в мокрую от слез ладонь, шепотом сказал:
      - Никогда я не видел... этих слез. Стар я стал. Не могу удержать.
      Он долго смотрел на свою руку с растопыренными пальцами.
      - Где вторая одежда Ваамчо? - тихо спросила Тыгрена.
      - Там... в сенках, - ответил старик.
      Охотники принесли запасную одежду Ваамчо и стали набивать чучело. Они торопливо заталкивали в кухлянку, в штаны, в обувь разную домашнюю рухлядь. И скоро подобие человека из одежды Ваамчо было готово. От бедного хозяйства старика осталось только две шкурки - все ушло в чучело.
      - Может быть, слабо набито? - спросил старик. - Возьмите я эти. Я спать не буду.
      Чучело осторожно вынесли в сенки.
      ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
      Возвращаясь домой и не дойдя еще до своей яранги, Тыгрена услышала рокочущие звуки бубна.
      Она остановилась, но ветер сбивал ее с ног. Тыгрена вбежала в сенки и с волнением стала прислушиваться к завываниям шамана и ударам в бубен.
      Казалось, меховой полог был заполнен этими звуками, и они, как живые, летали от стенки к стенке, от пола к потолку. Тыгрене представился никогда не улыбающийся Корауге.
      В темноте кто-то подошел к ее ногам. Тыгрена затряслась от страха. Она хотела броситься скорей в полог - и не могла. Ноги не шли. Но вдруг Тыгрена услышала знакомое поскуливание. У ног ее была старая сука. Тыгрена обрадовалась. Она присела на корточки, прижалась к теплой морде собаки и стала нежно гладить ее.
      Под звуки бубна шаман кричал:
      Ветер остановись!..
      Много дней в отлучке Алитет.
      Духи, сделайте хорошую погоду!
      Ваамчо в жертву вам...
      Прислушиваясь к словам Корауге, затаив дыхание Тыгрена прижалась к собаке, шептала ей:
      - Хорошо тебе собакой быть! Собакой быть лучше. Не хочется идти в полог, опять встречаться с глазами старика. Я бы спала с тобой в сенках, в темноте, чтобы никого не видеть.
      Бубен звенел и рокотал. И опять донеслись слова. Они с хрипом вырывались из горла Корауге:
      Его яранга - источник несчастья...
      Илинеут замерзла... Ваамчо... духи...
      Бубен заглушил слова.
      Склонившись к собаке, долго сидела Тыгрена. Потом в пологе наступила тишина, изредка прерываемая хрипами шамана. Он довел себя до изнеможения и теперь хрипел, как загарпуненный морж.
      От неподвижного сидения на корточках ноги Тыгрены онемели, стали мерзнуть. Она осторожно поднялась и вползла в полог. При потушенных жирниках она бесшумно разделась и внезапно услышала охрипший голос Корауге:
      - Звери в такую погоду не выходят из норы. Или тебе можно бродить, когда муж в отлучке?
      Не упоминая имени Ваамчо, Тыгрена сказала:
      - Корауге, человека оторвало со льдами. Великая печаль в стойбище... Чучело готовили. Ведь хочется узнать, жив ли человек. Слышишь, какой ветер?
      - Все слышу и все знаю. Не там ищи печаль. Все может быть, Алитет... - И шаман не договорил из опасения натолкнуть злых духов на Алитета.
      - Кто знает, Корауге, что замышляют злые духи? Не хотел ли ты сказать, что Алитет сбился с пути или свалился с обрыва? - спросила Тыгрена, воспользовавшись темнотой.
      - Замолчи и ложись спать, - прошипел Корауге. - Язык твой чисто женский, без соображения. Болтает непотребное.
      Между тем скрытое желание Тыгрены и заключалось в том, чтобы Алитет разбился где-нибудь со скалистого обрыва. Ведь бывает же такое даже с хорошими людьми?
      Тревожно прошла ночь. Ветер с прежней силой несся мимо яранг к морю. Охотники опять собрались у старика Вааля. От пронизывающей пурги яранга дрожала. Ветер врывался через щелки в сенки, и чучело содрогалось. Над ним дежурили два охотника и время от времени кричали старику:
      - Шевелится!
      Вааль сидел в пологе, и каждый раз, как только доносилось до него слово "шевелится", радостная улыбка пробегала по его усталому, измученному лицу.
      Чучело шевелилось, и людям было ясно, что Ваамчо все еще жив.
      К полудню опять прибежали охотники. В просветах между густыми облаками они разглядели небо и теперь наперебой сообщали старику:
      - Надо ждать обратного ветра. Его прибьет к берегу.
      - Вааль, небо очищается. Ветер хочет стихнуть. Ему это очень хорошо.
      - Надо попросить Корауге сделать ему обратный ветер.
      Никто из охотников даже не упомянул имени Ваамчо. Надо же скрыть от злых духов, о ком идет речь.
      Старик Вааль внимательно слушал охотников, глядя на них печальными, задумчивыми глазами.
      - Трубку сделайте мне. Душа просит покурить, - сказал он упавшим голосом.
      В полог влезла Тыгрена.
      - Вааль! Небо становится хорошим. Кончится пурга, и он вернется. Я знаю... он ловкий прыгун...
      Старик мотнул головой.
      Тыгрена присела к светильнику, стала заправлять его принесенным с собой жиром.
      - Это Наргинаут велела мне взять жир. Она понимающая женщина.
      ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
      Еще накануне, когда Ваамчо, как и все охотники, вернулся с промысла без добычи, старик Вааль говорил:
      - Тюлени теперь далеко. У дальних полыней тюлени.
      Ваамчо сидел молча и будто равнодушно прислушивался к словам отца. Отец был великим ловцом и говорил правду. Но кто же решится так далеко от берега заезжать в движущиеся льды?
      На побережье был голод. Во всех ярангах только и говорили об охоте на тюленя. Охота на песца и лисицу многих перестала интересовать. Что это за охота? Такой охотой интересно заниматься, когда человек сыт. За шкурки покупают вещи. Без вещей не умрешь, а без еды жить человеку нельзя. Но Ваамчо не пойдет больше к Алитету просить мяса. Он решил попытать счастья у дальних полыней, о которых говорил отец.
      Наутро Ваамчо заложил в легкую нарту четырех собак и выехал во льды.
      Было еще темно, и яранги, стоявшие на горе, быстро скрылись. Ваамчо долго ехал по торосам, пока не показалась луна. И когда она поднялась, озарив скупым светом нагромождения льдов, собаки побежали веселей. Наконец еще издали Ваамчо заметил полынью.
      "Вон там будут тюлени!" - подумал он, и его охватило радостное волнение охотника.
      - Чегыт! Поть-поть! - крикнул он вожаку.
      Чегыт понял и свернул вправо.
      Упряжка побежала мимо огромной ледяной горы. Вскоре Ваамчо остановил собак, залез на торос и осмотрел местность. Вдали виднелась полоса открытого спокойного моря. Было тихо в эту утреннюю пору. Море испарялось. Ваамчо сбежал с тороса, сел на нарту и, прикрикнув на собак, помчался к разводью.
      - Вот здесь. Я скроюсь За льдинами, и мне хорошо будет видно тюленей, - вслух заговорил Ваамчо.
      Он отвел упряжку подальше в сторонку, а сам вернулся к припаю полыньи. Закончив все приготовления, он закурил, но не успел положить за пазуху железную коробку с табаком, как невдалеке от него показался тюлень. Он плыл как видение. Сердце Ваамчо застучало от радости, но не успел он вскинуть ружье, как тюлень скрылся. Ваамчо долго смотрел на расходившуюся во все стороны легкую рябь. Скоро на воде не осталось и следа нерпы.
      "Есть тут нерпы!" И довольная улыбка пробежала по лицу Ваамчо. Не снимая с колена ружья, он снова стал раскуривать трубку.
      В стороне показался еще тюлень, но и этот, едва вынырнув, погрузился в воду.
      "Что такое? Или тюлень стал чуять табак? А может быть, он собак чувствует? Да, пожалуй, он чувствует. Ветерок тянет с берега", - рассуждал Ваамчо.
      Он встал, пошел к собакам и перевел их дальше, за ледяную гору. Вернувшись, он особенно настороженно стал всматриваться в черную полосу полыньи. Она заметно увеличилась.
      Ваамчо устремил зоркие глаза в мрачное море и, поводя ружьем, напряженно следил, не покажется ли еще тюлень. Все внимание, все мысли сосредоточились на этом.
      Вдоль кромки льда величаво проплывал тюлень. Он плыл прямо на охотника, точно заинтересовавшись им, и в упор смотрел на Ваамчо большими черными глазами. Редкие усы его торчали над водой.
      Ваамчо спустил курок, и глупый тюлень был убит. От радости Ваамчо вскочил. Глаза его блестели.
      - Вот и убил! - радостно воскликнул он.
      Он взмахнул грушевидной закидушкой и бросил ее на тюленя: ремень не доставал до него. В глазах Ваамчо потемнело. Он сразу понял, что тюлень, убитый тюлень, ускользает от него. Только теперь Ваамчо заметил, что ветерок с берега усилился. Он отошел от кромки льда, залез на торос и посмотрел в сторону берега.
      "Там сильный ветер. И небо там плохое", - подумал он и решил немедленно уехать обратно. Но какая-то сила вновь потянула его к убитому тюленю.
      А здесь море было спокойно. Оно словно дышало и казалось густым. В этой гуще черной воды, освещенной луной, лежал тюлень, приковавший взор охотника.
      Ваамчо опять взял круг ремня и, привязав к нему пояс, решил еще раз бросить закидушку, но ремень по-прежнему не достигал тюленя. Закидушка упала настолько близко от тюленя, что легкие колебания воды покачнули его.
      Ваамчо вспомнил детские игры, когда, бросая с берега камешки, он подгонял к себе палочку или дощечку, находившуюся в воде. Колебания воды всегда прибивали их к берегу.
      В надежде подогнать к себе тюленя Ваамчо снова стал бросать закидушку. Она падала почти рядом с тюленем, и Ваамчо с нетерпением ждал той минуты, когда закидушка упадет немного дальше тюленя. С какой радостью он вонзит тогда железные когти закидушки в тюленью кожу и будет подтягивать к себе добычу!
      Неожиданно Ваамчо заметил, что льдина, на которой он находится, движется. Он бросился бежать к собакам. Около ледяной горы образовалась трещина, и Ваамчо медленно уносило от всей массы льдов. Образовавшееся разводье было уже настолько велико, что даже он, Ваамчо, не мог перепрыгнуть через него. Он бросился в одну сторону, в другую, но нигде нельзя было перемахнуть трещину.
      "Собаки... собаки остались по ту сторону!" - с ужасом подумал Ваамчо.
      Мысль об опасности пронизала все существо его.
      Ваамчо бежал к месту, против которого стояла упряжка. Он остановился и засвистел так громко, что этот свист эхом раскатился в ледяной пустыне.
      - Чегыт, Чегыт, Чегыт! - крикнул Ваамчо вожаку.
      Из-за торосов выскочила упряжка и помчалась на зов хозяина. Легкая нарта перевернулась и, задевая за выступы льдин, тащилась за собаками. Они добежали до ледяного берега и остановились. Широкая полоса воды, темная, мрачная, отделяла Ваамчо от собак.
      - Чегыт, Чегыт! Ну, иди, иди! - постукивая по торбазам ладонью, манил его Ваамчо.
      Чегыт глянул в воду, заскулил, сорвался с места, и упряжка побежала вдоль кромки льда. Чегыт бежал, обнюхивая лед.
      "Теперь я один остался. Одному плохо. Ой как плохо! - думал Ваамчо. А с собаками хорошо. Ах, как хорошо!" - И Ваамчо снова принялся звать Чегыта.
      Вожак, таща за собой собак, подбежал к кромке, опять глянул вниз и протяжно, тоскливо завыл.
      "Нет, не пойдут в воду. А потом и их оторвет от берега. Ведь одни не уйдут они домой? Нет, не уйдут. И тогда будем плавать на разных льдинах".
      Ваамчо стоял и думал только о собаках, об этих единственных сейчас друзьях. Собаки как будто понимали его и не спускали глаз с хозяина.
      "Если я буду здесь один... четыре дня я буду жить, а потом застрелю себя".
      И опять Ваамчо в отчаянии стал звать Чегыта.
      Умный пес бросился к воде, опустил морду, беспомощно поглядел на высокий отвесный излом льдины и отскочил обратно.
      И когда зов повторился, Чегыт с маху бросился с ледяного берега и повис вдоль обломанной льдины. Другие собаки изо всей силы тянули его назад. Ломая когти о лед, Чегыт вылез на кромку льда и, оскалив зубы, вцепился в горло рядом стоящей собаки.
      Ваамчо быстро снял с пояса круг ремня и ловко забросил закидушку на нарту. Гвозди зацепились за нее. Натянув ремень, он стащил в воду и нарту и собак.
      Какая радость! Ваамчо теперь не один. Он стал играть с собаками, а псы, отряхиваясь от холодной воды, лизали его руки. Он быстро отстегнул собак из упряжки, и они стали валяться в снегу. На лохматых шкурах образовались сосульки. Ваамчо сел рядом с Чегытом и ручкой ножа стал обивать сосульки с шерсти. Другие собаки, развалившись на снегу, зубами вырывали и сплевывали кусочки намерзшего льда.
      Ветер усиливался. Луна спускалась в торосы. Наступала ночь.
      ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
      Ваамчо взял нарту под мышку и, окруженный собаками, неторопливым шагом направился к большому торосу. Там, за льдиной, можно укрыться от холодного ветра.
      - Ну, Чегыт, ветер становится большой, и нам надо строить ярангу, беспокойно сказал Ваамчо, обращаясь к вожаку.
      И, словно в знак согласия, Чегыт завилял хвостом.
      Ваамчо подошел к ледяному выступу, обошел его кругом и по-хозяйски выбрал удобное место. Ножом откалывая куски льда, он влезал в торос все глубже и глубже. Наконец после упорного труда берлога была готова. Ваамчо втащил в нее нарту и ввел собак - от них должно быть тепло.
      Хотелось пить, но снег не утолял жажды. Ваамчо вспомнил, как однажды он хотел срезать ножом свои усы и отец остановил его.
      - Зачем ты срезаешь усы? - сказал старик. - Каждый охотник должен их беречь, как хорошую собаку. Бывает, что охотник долгое время не видит воды. А усы делают воду. На них намерзают сосульки из пресной воды.
      Лежа на нарте, он вспоминал советы отца, и перед ним ясно встало доброе лицо старика.
      Рядом бок о бок свернулись собаки, две по одну сторону и две - по другую.
      Была глубокая полночь. В торосах гудел ветер. Ваамчо уснул, согретый собаками. Но скоро он проснулся и заснуть уже не мог: думы мешали.
      "Как могло так случиться? Должно быть, ветер у берега нажал на торосы, ведь они как парус. Вдали от берега лед быстрее подался".
      Собаки спали, как в яранге. И только Чегыт при каждом шорохе поднимал голову, и в темноте сверкали его глаза.
      - Что будем делать, Чегыт? Если улучшится погода, нам обязательно нужно убить тюленя. Голодные, без жирной пищи, мы замерзнем.
      К полудню, когда стало чуть посветлей и на небе пробилась сквозь густые облака луна, Ваамчо вышел из своей берлоги. Захватив ружье, он вместе с собаками, с которыми теперь решил не разлучаться, направился к кромке льда. Укрывшись за выступ льдины, Ваамчо присел, всматриваясь в полынью. Но по всему видно было, что тюленей не будет.
      - Не любят они, Чегыт, при этом ветре находиться в таких местах.
      Чегыт встал, подошел к хозяину и лизнул ухо Ваамчо.
      - Ну что ж! Пойдем домой. Без пищи побольше надо сидеть, - сказал Ваамчо и медленно стал подниматься. - Голодному надо поменьше ходить.
      Заметив логовище, собаки побежали вперед.
      "Не надо было выезжать на охоту, - думал Ваамчо. - Тридцать дней нельзя охотиться, когда умирает человек в яранге. А мать Илинеут замерзла двадцать шесть дней тому назад. Вот нарушил закон - и подстерегли злые духи. Но как же без еды? Без еды и в яранге пропадешь. А здесь, может быть, и не пропаду. Ведь не один я здесь!"
      Прошло два дня. Полынья исчезла в последнюю ночь. Было сжатие льдов. Хотелось есть, а тюленей не было.
      - Чегыт, придется съесть одну собаку, - сказал Ваамчо, словно советуясь с вожаком. - Можно бы подождать еще, но голодный человек скоро совсем замерзнет.
      Ваамчо посмотрел на лежавшего здесь же Милютальгына, и ему стало жалко собаку. "Трудно зарезать друга-собаку, которая столько времени служила тебе", - рассуждал Ваамчо, с грустью глядя на обреченного Милютальгына.
      Он быстро вскочил, взял за ошейник Милютальгына и повел его за льдину. Ваамчо так быстро вонзил в его сердце нож, что Милютальгын не успел взвизгнуть.
      Ваамчо жадно напился горячей крови и наелся теплого мяса. Вернулся в жилище, накормил собак. В эту ночь он спал крепко, укрывшись собачьей шкурой.
      К утру, когда лучи бледной луны проникли в щель, Ваамчо вскочил. Он сильно ударил ногой в "дверь" - и льдина отвалилась. Ваамчо вышел и огляделся кругом. Совсем рядом образовалась новая полынья. Море было спокойно, ветер стих, и только от легкой зыби льды чуть-чуть покачивались.
      Вдруг совсем близко Ваамчо увидел плывущего тюленя. Он вскинул ружье и почти в упор застрелил его.
      - Сколько еды! - вскрикнул от радости Ваамчо.
      Тюлени показывались часто, и Ваамчо за короткое время убил пять штук и всех достал.
      - Чегыт, видишь, сколько еды! А мы закололи Милютальгына. Надо было подождать. Жалко собаку!
      Ваамчо нанизал тюленей на ремень и волоком потащил к своей берлоге. Собаки облизывались, жадно пожирали снег, пропитанный кровью тюленей.
      "Сколько мяса и жира! - думал Ваамчо, свежуя туши. - А если у человека много мяса и жира, тогда у него сердце поет".
      Ваамчо решил развести костер. Он взял тюленьи косточки, тщательно соскоблил с них мясо, расщепил их и, искусно перекладывая собачьей шерстью, смазанной тюленьим жиром, стал раздувать огонь.
      Было очень весело глядеть на язычки пламени.
      - Сколько дней, Чегыт, мы не смеялись? А вот теперь и смех пришел. Он всегда приходит вместе с едой. Желудок, набитый тюленьим мясом и наполненный горячей водой, веселит человека. Это совсем не то, когда в кишках гуляет один воздух!
      Железная коробочка из-под табака заменила чайную чашку, и Ваамчо с наслаждением пил горячую воду.
      - Все может быть, Чегыт, и белый медведь придет. О-о! Тогда мы заживем, как в яранге!
      ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
      Неисчислимы стада оленей Эчавто, Несметны богатства его. За три теплых лета не вырастает ягель там, где пройдут стада его оленей. Олени разбиты на десять стад. В каждом стаде двадцать по двадцать, еще раз и еще раз двадцать по двадцать - тысяча двести голов в каждом стаде, - вот сколько оленей у старого Эчавто! В одном не удержишь: сохнуть станут от недостатка ягеля, разбегутся.
      Велики стада его. В каждом стаде до десятка шатров, в которых живут пастухи со своими семьями. Свыше сотни человек кормится около Эчавто.
      Каждому пастуху хозяин Эчавто позволяет заводить немного и своих оленей. Тогда пастух считает себя маленьким хозяином и до изнеможения бегает, заодно охраняя и все большое, стадо Эчавто.
      Как же? Разве не хозяин он своих оленей? Конечно, хозяин! И пастух не спит в пургу, зорко сторожит стадо.
      Ему что, этому богачу Эчавто? Если волк и задерет оленей двадцать это не более чувствительно, чем укус комара. А вот если под волчьи клыки подвернется свой пяток оленей, тогда опять много лет надо ждать увеличения поголовья...
      Так думает каждый пастух.
      Третий день гонится Алитет за стадами Эчавто. На своих быстроногих собаках он рыщет то среди ущелий и гор, то среди бескрайней ровной тундры. Не имея звериного чутья, стада эти не найдешь никогда.
      Гуляет в тундре ветер. Скрылись звезды и луна. Надо бы переждать пургу где-нибудь в снегу, но у Алитета нет корма. Нельзя позволить себе блаженствовать в снегу. Нужно ехать и ехать. Ведь на нарте остались лишь товары и ни кусочка мяса. Пурга удлинила путь.
      Воет в тундре ветер. Валит с ног собак. Алитет останавливает упряжку, бросается наземь и ползает около нарты. Что он обнюхивает? Он распознает местность в этом снежном океане. Наконец он вскакивает, садится на нарту и не спеша рассматривает олений помет. Находка должна рассказать, когда здесь прошли стада оленей. Алитет тормозом долбит снег, достает мох, травку, листочки ивняка: они должны рассказать, в какую сторону прошли стада оленей.
      И наперерез ветру мчится упряжка. Наконец вожак улавливает запах жилья, круто берет влево и, напрягая силы, рвется вперед. Зорко всматриваясь во мрак ночи, Алитет не мешает думать вожаку.
      Нарта наскочила на человека. Остановилась.
      - Человек, кто ты? - крикнул Алитет.
      Человек узнает Алитета, подходит к нему ближе и приветствует его.
      - Алите-е-т?
      - Да, это я, Алитет. Откуда ты?
      - Я пастух Ренто из стойбища Эчавто. Видишь, какая плохая ночь. Волчья ночь. Худо. Не могу спать. Может, людям трудно охранять стадо, иду помочь им. Ведь в стаде и мои восемь оленей.
      - Далеко стадо?
      - Близко. Бегом бежать - два раза вспотеешь. Только.
      - А яранги где стоят?
      - Вот здесь рядом. Я покажу тебе.
      И пастух побежал впереди собак.
      - Ты хорошо бегаешь, - сказал Алитет, въехав в стойбище.
      - Да, я хорошо бегаю, - польщенный похвалой, ответил Ренто.
      - Эчавто в этом стойбище?
      - Нет. В другом. Переночуй здесь. Может, завтра пурга стихнет. Сейчас зачем из тепла уезжать? Вот яранги. Мужчины в стаде, женщины позаботятся о тебе.
      - Разве есть здесь человек, который вволю накормит моих собак?
      Пастух Ренто промолчал.
      - Далеко другое стадо Эчавто?
      - Близко. Бегом бежать - наверное, десять раз вспотеешь. Оставайся до завтра.
      - Нет. Беги вперед, я поеду за тобой.
      - Эгей! - безропотно согласился Ренто и, положив палку на спину, побежал от жилья в холодную снежную пустыню.
      Ренто скрылся из виду, и только вожак Чарли держит его след.
      Изредка пастух останавливается и громко кричит:
      - Эге-ей!
      Это означало: "Вот я где!"
      Наконец в непроглядной тьме пастух вбежал в стойбище, остановился, опираясь на палку, и, дождавшись Алитета, с улыбкой сказал:
      - Вот яранги. Я побегу скорей в стадо.
      - Подожди. Возьми на закурку хорошего табаку.
      Ренто обрадовался.
      - Много поймали песцов люди Эчавто?
      - Мно-о-ого!
      - Ну, теперь беги!
      И Ренто побежал обратно.
      Как только стало известно, что приехал Алитет, все стойбище Эчавто пришло в движение. Будто кончилась ночь - и людям пора вставать.
      Сам старик Эчавто тоже проснулся и лежал на пушистых оленьих мехах, прикрывшись лисьим одеялом. Он позвал всех четырех жен и каждой из них стал давать поручения, подергивая свою длинную реденькую бороденку.
      - Эйпынга, ты ступай наружу и дай Алитету мясо. Похуже которое. Эти люди с морского берега - мышееды. Они толку не знают в хорошем оленьем мясе. Им лишь бы стучать зубами и проталкивать в их сморщенный желудок разную дрянь.
      - Эчавто, ты говоришь о корме для собак?
      - Да, да. Эти люди могут питаться одинаковой пищей с собаками. Но дай все-таки столько, чтобы не видно было на его лице обиды. А ты, Кыма, ступай к Пиляку и скажи ему, чтобы сбегал в стадо и принес молодого бычка с белой полоской на верхней губе.
      - Эчавто! Большая пурга. Найдет ли Пиляк в стаде этого бычка?
      - Пустословная, твое дело - сказать. Или я тебе велю сделать большее? Найдет. Ты, Кейпа, зажги еще один светильник. Два зажги. Эчавто не такой бедный человек, чтобы встречать гостя в потемках. Торгового гостя! И тебе, Выйя, найдется работа. Достань тонкие пыжиковые штаны и всунь меня в них. А то еще гость подумает, что беден я. Кроме своей кожи, никакой одежды.
      В полог влез Алитет.
      - Ты приехал, Алитет? - нарочито не выражая особого восторга, спросил Эчавто.
      - Да, - как будто безразлично ответил гость и развалился на шкурах, потирая озябшие руки.
      - Дошли, стало быть, слухи о нашей нуждишке в товарах? Нам много не нужно.
      - Да, слух пришел. Немножко товаров привез. И ножи есть, и напильники, и колокольчики для оленей, и иголки, и бусы, и ружья, и табак. Немножко товаров есть.
      Женщины взмахивали руками и вздыхали, удивляясь такому обилию товаров. Старику Эчавто не понравилось поведение жен. Он строго посмотрел на них, и они сразу перестали удивляться. Сам он лишь молча кивнул Алитету, будто удовлетворенный, и сказал:
      - Кейпа! Гость должен сухим горлом разговаривать? Где же чай?
      Смуглая, проворная, как лисица, Кейпа быстро разлила чай.
      Алитет вылез в сенки за мешком. Предполагая сегодня выпить - а выпить надо много и не потерять головы, - Алитет впотьмах проглотил большой кусок сливочного масла, которое специально для этой цели он взял у Чарли.
      Тогда огненная вода обжигает только кишки и не делает голову безумной. А ведь Алитет не веселиться сюда приехал.
      Он вернулся в полог и с видом благодетеля высыпал сухари на столик.
      Божественная еда - чай с сухарями. Женщины ахнули от восторга.
      - Бабы созданы лакомками, - заметил Эчавто. - В своем безумстве они готовы сожрать с этими сухарями свои собственные языки.
      - Это пища белых людей, - со знанием дела сказал Алитет.
      - Дрянная пища. Я не прикоснусь к ней. - И, помолчав, Эчавто начал деловой разговор.