- Интересно. Ну, а если человеку нужно отнять ногу? Организм сам не может этого сделать.
      - Она считает, что человек без ноги - не человек, а поэтому и не следует создавать для него видимость счастья.
      - Странная у вас философия.
      - Каждый сам себе философ.
      Они помолчали. И Саблер, подавая письмо Лосю, сказал:
      - Вот геолог ваш просил передать это письмо.
      Лось взял самодельный конверт, прошитый нитками во многих местах. Он тщательно осмотрел его, взял бритвенный ножичек, обрезал нитки. Лось читал письмо, изредка бросая взгляды на молча сидевшего Саблера.
      - Вы не прочли это письмо? - вдруг спросил Лось.
      - Я? - удивленно спросил Саблер. - Я порядочный человек. Я никогда в своей жизни не читал чужой корреспонденции...
      - Охотно вам верю, - прервал его Лось.
      - Не говоря уже о том, что меня это очень мало интересует, - добавил инженер.
      - Теперь вот что, гражданин Саблер. Я предлагаю вам вместе с вашей женой примерно за месяц до навигации явиться в ревком. Я должен выслать вас на материк.
      Саблер спокойно, как будто он был давно готов к этому, сказал:
      - Позвольте вас спросить, чем я заслужил эту ссылку?
      - У меня есть соображения, о которых вы узнаете, когда прибудете сюда с женой. Вот и все. Не пытайтесь уклоняться от моего распоряжения. Вас доставит сюда милиционер Хохлов. А теперь вы можете поехать обратно к себе.
      Инженер встал, накинул кухлянку и, держа в руках малахай, спросил:
      - Сейчас уже ночь. Вы разрешите мне переночевать в стойбище, с тем чтобы я мог выехать утром?
      - Пожалуйста.
      Инженер ушел, и Лось долго смотрел на захлопнувшуюся дверь.
      - Шкура! - сказал Лось. - Создал себе экзотическую философию и думает морочить мне голову!
      - А что такое, Никита Сергеевич? - спросил радист.
      - Геолог пишет, что американские шхуны ходят к этому "философу". В тундре геолог нашел даже локомотив и рельсы узкоколейки.
      ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
      Эрмен вместе с инструктором Осиповым собирался отгонять вельботы. Старик Ильич молча стоял на берегу и внимательно вглядывался в открытое море. Он повернулся кругом и, посматривая на небо, сказал:
      - Четыре дня будет дуть южный ветер. Потом опять придут льды к берегу. Пожалуй, мне самому надо поехать вместе с вами.
      - Поедем, отец, - сказал Эрмен. - Может быть, трудно будет в пути. Оттуда на собаках приедем. Две упряжки погрузим в вельботы.
      - Подождите, - сказал Ильич, - я поговорю еще со стариком Комо.
      Южный ветер гнал льды от берега. Они уже отошли далеко, и только припай оставался вдоль всего побережья. Море чуть-чуть плескалось, но вдали уже белели барашки. Низкое небо закрывало и море и землю. Солнце еще не показалось.
      Одетый по-дорожному, вернулся старик Ильич.
      - Поехали, - сказал он.
      Вельбот скользнул по припаю в воду, за ним другой, и люди быстро стали грузить собак. Охотники несли их в вельбот на руках, как младенцев. Псы скулили.
      Застучали моторы, взвились паруса, и вельботы пошли вдоль побережья.
      Лось стоял на берегу и глядел на отходившие вельботы. Ильич сидел на руле и зорко смотрел вперед.
      Лось вспомнил всю историю с удушением этого старика и с удовлетворением подумал:
      "Вот так и надо поступать. Надо вырывать здешний народ из цепких лап суеверия, тьмы и невежества. И мы, большевики, это сделаем".
      Вельботы скрылись из глаз, и Лось пошел в ярангу Ильича, где теперь он жил.
      В пологе старика Ильича, несмотря на отсутствие двух мужчин, было тесновато. Лось разделся и, укрывшись байковым одеялом, быстро уснул.
      Утром приехал Ярак. Жена Эрмена стала угощать его. Они тихо обгладывали тюленьи косточки, готовясь к чаепитию. У другой стенки лежали дети. Все молчали, чтобы не разбудить Лося.
      С улицы доносился шум шелестящей крыши. Внезапно Лось проснулся и, прислушиваясь к шуму, не поворачиваясь к людям, спросил:
      - Какой ветер дует?
      Женщина отложила косточку и торопливо ответила:
      - Хороший. Южак дует. Теперь вельботы далеко ушли. С мотором и парусом они быстро побежали, на собаках не догонишь.
      Лось повернулся на другой бок и увидел гостя Ярак был в матерчатой рубашке и молча улыбался, поправляя прическу.
      - Яра-а-ак приехал! - радостно крикнул Лось, поднимаясь с постели.
      - Да, приехал. Опять помогай, Лось, - сказал Ярак.
      - С Мэри что-нибудь случилось?
      - Нет. С ней ничего не случилось. Маленький родился. Она лежит у доктора. Все очень хорошо. А сначала боялась доктора и не хотела идти. И Мэри и Рультына говорят, шибко хороший доктор.
      - Ну, поздравляю тебя! А что же случилось?
      - Пушнина пропадает, - тихо, с грустью ответил Ярак. - Много пушнины пропадает. - И он неторопливо рассказал о своем столкновении с Жоховым. Железными пломбами запер мешки с песцами. Вот какие новости, - закончил Ярак.
      - Нехорошие новости, - сказал Лось.
      - Совсем плохие. Жохов - неправильный человек. И доктор сердился на него. Письмо писал тебе, но только я забыл его, торопился.
      - Хорошо, Ярак. Ты очень хорошо сделал, что приехал. Ты привез важные новости. Сегодня же вместе с тобой я поеду к Жохову.
      - Опять на охо-о-о-ту. Лось? - спросила жена Эрмена.
      Лось чувствовал, что дорога уже утомила его. Ежедневно просиживать на нарте по восемь - десять часов было нелегко: часто заставала пурга, постоянный холод изнурял его. И все же Лось выехал вместе с Яраком в тот же день.
      На пятые сутки ночью они прибыли в селение Лорен. Мэри все еще лежала в больнице. Ярак сам приготовил кофе, и, закусив, они легли спать.
      Рано утром Ярак убежал в больницу взглянуть на Мэри и новорожденного сына. В комнату вошел Жохов. С учтивостью и с беспокойством в глазах он обратился к Лосю, разглядывавшему букварь:
      - Здравствуйте, Никита Сергеевич. Редко вы нас навещаете.
      - Да, очень, очень редко... И это очень плохо, - ответил Лось.
      - Конечно, плохо. Вот и Ярак отбивается от рук. Взял да и уехал больше чем на неделю, не спросясь. Увез ключи, и в пушной склад не попаду. А пушнину надо проветрить.
      Лось молча смотрел на Жохова.
      - Да, нехорошо, - неопределенно сказал Лось.
      - Это самовольство посеял инструктор Осипов. К дисциплине, к порядку их надо приучать, товарищ Лось, а не к самовольству. Народ они темный. Прислушиваться должны, учиться у нас, русских.
      Жохов грузно опустился на стул. Стул заскрипел. Лось встал и, кружа по маленькой комнате, говорил:
      - Но кое в чем они нас могут поучить...
      - Конечно, к примеру, в тюленьей охоте они лучше понимают.
      - Вы раньше где работали, Жохов? До революции?
      - Я?.. В Красноярске работал. Двадцать пять лет там работал меховщиком. Я - в Красноярске, Русаков - в Чите. Мы крупные специалисты. Из Красноярска меня вызвало ОКАРО. Председатель правления меня хорошо знает. Дружок мой, - подчеркнул Жохов.
      - Что ж, покажите мне свою факторию.
      - Пойдемте, пойдемте. С удовольствием.
      Они зашли в комнату Жохова. В ней было просторно, несмотря на то что вся она была заставлена мебелью. Здесь стояли гардероб, кровать, буфет, диван, шесть стульев и старая качалка мистера Томсона. На полу - ковры из оленьих шкур.
      - Может, кофейку хотите или ликерчику? - спросил Жохов.
      Лось оглядывал комнату.
      - Прямо мебельный магазин у вас, а не комната. Вы живете холостяком, а у Ярака, вашего служащего, пустая комната, причем Ярак - семейный человек и с такими же правами в вашей торговой системе, как и вы. Правильно вы поступаете? Неправильно. Я думаю, вот этот гардероб или шкаф, пару стульев следует отдать ему.
      - Так они не привычны к этим вещам.
      - Трудно привыкнуть к тому, чего нет. Привыкнут. Ну, пойдемте в магазин и склады.
      В магазине Лось нашел полный порядок. Пришли к пушному складу.
      - Вот видите, замок, - у Ярака ключ.
      - Пошлите за ним.
      Но Ярак уже сам бежал, размахивая ключом.
      - Ты что же так делаешь? Скрылся без спросу! - строго сказал Жохов.
      - Это я вызвал его в ревком по срочному делу, - сказал Лось.
      Склад был завален мешками с пушниной, и около тысячи хвостов висело еще на веревках.
      - Говорят, пушнина у вас не в порядке, не обезжирена? - спросил Лось.
      - Это все болтуны какие-нибудь говорят, непонимающие люди, - ответил Жохов. - С пушниной-то мы знаем, как обращаться.
      - Не болтуны говорят, а вот сам Ярак. Он тоже кое-что понимает в пушнине. Покажи мне, Ярак, парочку песцов.
      Ярак быстро сдернул песца и, вывертывая его чулком, сказал:
      - Смотри, Лось. Сам смотри. Видишь, сколько жиру на мездре?
      - Что вы скажете на это, Жохов?
      - Что сказать? Я собирался обработать пушнину попоздней.
      - Нет, не собирался, - вмешался Ярак. - Собирался и эти хвосты в мешки зашить. Не успел только. Уехал я.
      Ярак вывернул песца ворсом наверх и, дуя в мех, сказал, обращаясь к Лосю:
      - Смотри, смотри: вот она, ость, корешки ее стали желтеть. А подпарится еще в трюме - вся вылезет.
      Жохов злобно смотрел на Ярака и не узнавал его.
      "Откуда такая наглость? - думал он. - Еще совсем недавно он лебезил передо мной, как голодный щенок, глядящий на кусок мяса".
      - Товарищ Лось, я отвечаю за пушнину перед правлением. Я знаю, что я делаю, - сказал Жохов.
      - Я не сомневаюсь в том, что вы хорошо это знаете. Но почему вы задумали сгноить такую большую партию пушнины, этого я пока не знаю. Когда Ярак вам предлагал обезжирить пушнину, почему вы не разрешили ему? Или вы умышленно все это делаете?
      - Что вы, что вы, Никита Сергеевич, помилуй бог! - испуганно воскликнул Жохов. - Может быть, правда я тут оплошку дал. Мы в Красноярске вот так и отсылали прямо на фабрику, в Москву...
      Лось взял у Ярака песца и, поднеся к самому лицу Жохова, гневно сказал:
      - Смотрите! Я никогда не был пушником, а ясно вижу, в чем тут дело. Вы за двадцать пять лет не научились понимать простых вещей в меховом деле? Я не верю вам. Вы разве не знаете, что пароход находится в пути сорок - пятьдесят дней? Вы хотите сгноить пушнину в душных трюмах парохода?
      - Что вы, Никита Сергеевич?! Мне и дума такая в голову не приходила. Может быть, это от моего упущения, незнания местных условий.
      - Вы все отлично знаете. - И Лось угрожающе замахал пальцем перед носом Жохова.
      Ярак торжественно смотрел на Лося.
      - Вам доверили огромное государственное имущество, а вы хотите уничтожить его всякими хитрыми способами? Вы знаете, как это называется?
      Жохов молчал.
      - Десять дней сроку вам на приведение пушнины в полный порядок.
      - В пять дней все сделаем, - сказал Ярак.
      - И еще одно предупреждение: если вы после моего отъезда вздумаете отыграться на Яраке, я немедленно отстраню вас от работы. Понятно?
      - Меня нанимал Бурагов, правление. Только правление может снять меня с работы. Так у меня в инструкции записано, - угрюмо проговорил Жохов.
      - У меня найдется достаточно решимости снять вас и без правления, если это понадобится. Вот и все. - И Лось, повернувшись, ушел из склада.
      Он зашагал к больнице, все еще находясь в раздраженном состоянии. Его встретил доктор.
      - Ну как? Навели там порядок? - Доктор кивнул в сторону фактории. Насколько я понял со слов Ярака, там дело нешуточное.
      - Спасибо вам, доктор, что надоумили Ярака приехать в ревком. Вы знаете, что могло получиться? Нас бы потом обвинили. "Не коммунисты, сказали бы, - а так, недотепы какие-то. С одним полуграмотным спецом не могли справиться".
      - Это вы что, в мой огород? - с улыбкой спросил доктор.
      - Нет, это я между прочим, к слову, - и Лось, обняв доктора, рассмеялся. - Ну, рассказывайте, как тут у вас дела?
      - Неважно, Никита Сергеевич. Не идут в больницу. Сколько рожениц упустил за зиму! Заполучил вот Мэри и радуюсь. Но это не в счет: она наша медсестра. Давно нужно выписать ее, а мне все жаль расставаться. Все-таки функционирует больница. Но надо сказать, что нам здесь негде и операцию сделать.
      - В этом году будем строить культбазу и при ней больницу на двадцать коек, с операционной.
      - Вот это замечательно! - поднимаясь на крыльцо больнички, сказал доктор.
      - Петр Петрович, я хотел бы навестить Мэри.
      - Пожалуйста, пожалуйста. Халатик только наденьте.
      Мэри лежала в кровати и что-то писала. Ее голые круглые плечи вдруг напомнили Лосю о Наташе. Мэри не отрывалась от письма. Распущенные волосы ее падали на подушку. Мэри показалась Лосю удивительно красивой.
      - Здравствуй, Мэри! - сказал Лось.
      Мэри вздрогнула и восторженно воскликнула:
      - Лось!
      Он подошел к ней и сел на табуретку.
      - Мэри, ты что пишешь?
      - Письмо тебе, - сказала она, улыбнувшись.
      - А ну, давай почитаю.
      В письме было всего несколько строчек:
      "Лось, ты стал совсем плохой, испортился ты. Приехал и не хочешь говорить со мной..."
      Лось засмеялся:
      - Вот и ошиблась. Неправильно пишешь. Видишь, еще письма я не получил, а пришел. Ну, как ты себя чувствуешь, Мэри?
      - Очень хорошо, Лось. Теперь у меня есть сын. Посмотри какой! Он будет такой же силач, как Ярак.
      Лось заглянул в кроватку и удивленно протянул:
      - О-о-о! Нет! Этот, пожалуй, будет посильнее Ярака.
      Мэри, не стесняясь своей наготы, до пояса вылезла из-под одеяла и присела на кровати.
      В палату вошла Рультына и села на корточки у порога.
      - Здравствуй, Рультына. Пришла навестить дочь и внука?
      Старуха с улыбкой закивала головой. Лось подошел к ней и подал руку.
      Рультына держала его руку и, глядя на него снизу вверх, сказала:
      - Ты сделал Мэри счастливой. Ты настоящий человек.
      - А как зовут малыша? - спросил Лось.
      - Андрей, - ответила Мэри.
      - Андрей? Вот это замечательно! Андрей Яракович.
      - Я хотела, чтобы они назвали Бэном, - печально сказала Рультына. Мальчик Бэн у меня был... Но они назвали по-своему. Пусть Андрей. - И, добродушно махнув рукой, ушла.
      Мэри возбужденно рассказывала, как она работает в больнице, как доктор учит ее, как ей нравится жить в факторийном доме и какой у нее сильный муж Ярак.
      Лось смотрел на нее и думал:
      "Она счастлива. А ведь этого могло и не быть".
      Уходя, Лось крепко пожал руку Мэри. Она задержала его руку в своей и вдруг прикоснулась к ней губами... Лось порывисто отдернул руку.
      - Что ты, что ты, Мэри! Это нехорошо! - нахмурив брови, проговорил Лось.
      Мэри испугалась и покраснела. Она не знала, что это нехорошо.
      Лосю показалось, что она обиделась, и, положив руку на ее горячее плечо, он нагнулся, поцеловал ее в лоб и молча вышел.
      - Она способная девушка. Грамотности, а вернее образования, у нее не хватает, - сказал Петр Петрович, встретившись с Лосем.
      - А вы знаете, доктор, я бы на вашем месте стал из нее готовить акушерку. Это очень важно.
      - Надо подумать, - ответил доктор.
      В пушном складе уже работали женщины. Ржаной мукой крупного размола они чистили песцовые шкурки. Рультына хорошо знала, как обезжиривать их. Каждая женщина показывала ей свою работу, и если Рультына говорила: "Хорошо", - шкурки относили в другой угол. Рультына работала с таким усердием, с каким ни разу не трудилась за всю свою жизнь с Чарли. Ярак сказал, что, хотя все шкурки висят в складе Жохова, хозяин им Лось.
      ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
      Алитет лежал в пологе на старенькой оленьей шкуре. Он неподвижно смотрел в потолок, лицо его было мрачно, и никто не решался с ним заговорить. Он лежал и думал:
      "Что случилось на берегу? Почему люди становятся такими, какими никогда не были? Пожалуй, все это от учителя. Даже Гой-Гой любит бегать к нему. Сильный человек! К сильному всегда бегут. Но ведь он не товарами сильный человек? У него, кроме бумажек-рублей, ничего нет. Что это за сильные бумажки? И в торговой яранге начали торговать за рубли-бумажки".
      Алитет достал из ящика бумажный рубль и долго вертел его в руках.
      "Разве эта бумажка лучше песцовой шкурки?"
      Он пренебрежительно бросил ее в ящик и опять уставился в потолок.
      Алитет вспоминал вчерашний разговор с сыном. Гой-Гой весело рассказывал, что русский переселился от Ваамчо в свою деревянную ярангу. Учитель наставил там пять жирников, и Уакат еле успевает следить за огнем. При каждом зарождении луны учитель дает ей за это сильные бумажки-рубли, за которые привозят ей столько сахару, патронов, муки, табаку, будто она посылала лучшие песцовые шкурки. Вдобавок она еще родовой совет и за это получает рубли-бумажки. Она даже забыла дорогу в ярангу Алитета.
      Наргинаут жалостливо посмотрела на мужа, взяла хорошую оленью шкуру и положила ее рядом с Алитетом.
      - Чарли, - сказала Наргинаут, - эта шкурка помягче.
      - Я перестал быть человеком, сильным товарами. Придется уходить в горы, надо привыкать к жесткой постели. Убери ее! - раздраженно крикнул он и ногой отшвырнул шкуру.
      Дремавший в углу Корауге вздохнул, услышав голос Алитета. Он лениво потянулся к бубну и ударил по нему. Бубен зазвенел.
      - Не надо! - сердито крикнул Алитет. - Думать мешаешь. Все равно духи перестали слушаться тебя.
      Корауге с недоумением взглянул на него бесцветными глазами и положил бубен.
      В пологе опять воцарилась тишина. Алитет напряженно думал:
      "Непослушны стали люди. А Тыгрена? Она всегда подставляла свои уши, когда летели новости от русских; она бежала туда, где останавливались русские, и трудно было уследить за ней. А теперь она ни разу не заглянула к русскому. Учитель звал ее, она не пошла. Учитель пришел сам в ярангу, и Тыгрена не открыла уши для его слов. Все перевернулось, все перепуталось, как собаки в упряжке при быстром беге с горы".
      Тыгрена жила в отдельном пологе, редко выходила из яранги и неустанно шила торбаза. Она примирилась со своей судьбой. Все равно теперь нет Айе. И она даже рассердилась, когда Алитету в русской фактории отказали в товарах. Только на два песца дали, а остальные Алитет привез обратно. Он не захотел отдавать пушнину за бумажки-рубли. Заскучал Алитет. Ездить перестал. Наверное, стыдно ему с пустой нартой ездить.
      И в первый раз за все время Тыгрене вдруг стало жалко его.
      Алитет пришел в ее полог, Тыгрена покорно взглянула на него.
      - Не надо шить торбаза, - сказал он. - С одними торбазами не поедешь к кочевникам. Патронов нет, табаку нет, спичек нет. Осталась только таньгинская пища: мясо в железных коробках, фрукты, масло, лук, перец. - И Алитет, сморщив нос, добавил: - Кому они нужны?
      Тыгрена молча смотрела на Алитета.
      - Если Браун не приедет в это лето к ущелью Птичий Клюв, надо уходить в горы. Подальше от русских. Их много прибавилось на побережье за этот год. Кочевать надо. Соберу всех оленей, собью их в одно стадо. Мало только оленей. Наверное, две тысячи. Смеяться будут кочевники. Еще надо купить. За песцов надо купить оленей. - И, с грустью покачав головой, добавил: Только не станут продавать оленей за песцовые шкурки. Им товары нужны.
      От тяжкого раздумья лицо Алитета покрылось испариной. Он присел на оленью шкуру рядом с Тыгреной.
      - Ты слышал, Чарли, новость? - называя его новым именем, спросила Тыгрена. - На реке Кувэт объявился какой-то новый русский. Из горячего железа делает ножи и топорики. Всем делает, кто принесет кусок железа, а железа у людей нет. Из старых топориков делает новые.
      - Откуда эта новость? - оживленно спросил Алитет.
      - Приезжий кочевник говорил. Очень хорошие топорики, какие любят оленеводы.
      Алитет задумался, и лицо его сразу повеселело.
      - Ты сама слышала эту новость?
      - Да, я сама слышала.
      Алитет подбежал к своему складу и ногой стал разгребать снег. Здесь лежала груда полосового железа, брошенного американской шхуной. Когда-то контрабандисты привезли его, но Алитет не дал за него ни одной шкурки, и американцы бросили железо, чтоб не везти обратно.
      Теперь Алитет смотрел на железо горящими глазами и что-то шептал. Схватив железную полосу и выдернув ее из снега, он почувствовал, как к железу прилипла рука. Алитет бросил полосу и, посасывая ссадину на пальце, зашептал:
      - Один нож - один олень, один топорик - три оленя.
      К вечеру он нагрузил одну нарту железом, другую - таньгинской пищей: маслом, фруктами; сверху положил мешок с песцами и, забрав сына Гой-Гоя из школы, в ночь выехал на двух нартах в устье реки Кувэт.
      ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
      Вскоре после отъезда Алитета учитель услышал стук мотора, доносившийся с моря. Дворкин крикнул Ваамчо, и они пустились бежать во весь дух к морскому припаю. Вслед за ними ринулась толпа ребятишек, побежали и женщины.
      Вельбот приближался с необычайной быстротой.
      И когда он ударился носом о припай, учитель восторженно закричал:
      - Осипов! Василий Степанович! Здравствуй!
      Люди ухватились за вельбот, он скользнул по ледяному припаю и вмиг оказался на берегу.
      - Здравствуй, Коля, - сказал Осипов. - Жив?
      - Конечно.
      - Вельбот вот пригнал для артели. Один оставил у Русакова. Подготовлю здесь моториста и уеду на собаках к нему.
      - Вот здорово! Сколько же ты проживешь у нас?
      - Недельки две придется.
      - Ваамчо, иди сюда! - крикнул учитель и, представляя его Осипову, сказал: - Председатель родового совета.
      Осипов поздоровался.
      - Вот с ним мы и будем учиться у тебя моторному делу, - сказал Дворкин, - а сейчас давай в школу.
      - Надо мотор взять с собой, - озабоченно сказал Осипов.
      Они вынули из гнезда руль-мотор, и учитель, взвалив его на плечо, понес к себе. Мотор блестел железом и разноцветной окраской. Толпа людей сопровождала учителя. А в это время старик Ильич осторожно, по-хозяйски скалывал топором лед с бортов вельбота.
      - Дворкин, это чей вельбот? - спросил Ваамчо.
      - Наш, Ваамчо, наш. Артельный. И мотор наш.
      - О-о-о! - восторженно сказал Ваамчо. - Пожалуй, надо собрание устроить.
      - Правильно, Ваамчо! Собирай всех в школу.
      - И женщин и ребятишек?
      - Всех, всех собирай. Всех, кто хочет.
      Ваамчо побежал. Около яранги Алитета стояла Тыгрена и следила за толпой.
      Ваамчо подбежал к ней и сказал:
      - Тыгрена, Лось прислал нам артельный вельбот... с машиной. Не обманул Лось. Сейчас собрание будет. Пойдем, Тыгрена!
      - Нет, Ваамчо, я не пойду.
      - Как хочешь, Тыгрена. - И Ваамчо побежал в крайнюю ярангу.
      Тыгрена смотрела вслед ему и думала:
      "Перестал быть робким. Смелым становится. С русским подружился".
      И вдруг ей самой захотелось пойти в школу, куда бежали люди из всех яранг. Самой захотелось поговорить с учителем, которого прислал сюда бородатый начальник. "Айе любил его, этого бородатого. Но зачем он услал Айе с нашей земли на русскую землю? Ваамчо вчера сказал: за новым законом Айе поехал. А новый закон пришел сюда сам. Везде на побережье говорят о новом законе. Обманывает Ваамчо. Пожалуй, он научился у таньгов обманывать, как Алитет у американов".
      К ней подошла Алек.
      - Пойдем, Тыгрена, в школу, - сказала она. - Там много новостей будет. Любопытно послушать. Он хороший, этот учитель. Я присмотрелась к нему за зиму.
      Тыгрена молча смотрела на женщину, которая всегда тянула Ваамчо назад, а теперь Алек вздумала повести ее по тропинке новой жизни.
      Тыгрена недовольно нахмурилась и сказала:
      - Иди в школу. Одна.
      А когда Алек скрылась, Тыгрена побежала вслед за ней.
      Школьный класс был забит народом. За столом президиума сидели старик Ильич, Ваамчо, школьная сторожиха Уакат и учитель.
      Войдя в школу, Тыгрена почувствовала себя здесь чужой. Ей показалось, что все смотрят на нее, смеются над ней. Из школьного коридора она посматривала внутрь помещения, и взгляд ее остановился на Уакат, которая сидела рядом с Ваамчо. Эта женщина вместе с ним хотела заставить Алитета убрать дохлых собак. Раньше она всегда ходила с опущенной головой и разговаривала с Алитетом тихим голосом. А теперь голова ее торчит высоко. Что случилось? Не оттого ли, что она часто ходит в эту деревянную ярангу а каждый раз разговаривает с русским учителем?
      Тыгрена перевела взгляд на старика Ильича. Он сидел, важно посматривая на людей.
      Учитель взял мотор и положил его на стол.
      - Товарищи! - сказал он. - Вот он, мотор. А на берегу стоит ваш вельбот. Теперь вы никогда не будете знать, что такое голод. Весной у нас будет настоящая охота. На вельботе с этим мотором мы будем быстро настигать моржей.
      - Он говорит правильно, - сказал старик Ильич. - За дорогу я видел, как он ходит. Без паруса ходит, сам, как вельбот Алитета. За три дня мы доехали к вам, ни разу не махнув веслом. Учитель правильно сказал: весной будет настоящая охота.
      Все с любопытством и возбуждением смотрели на мотор.
      - В нем живет добрый дух! - торжественно сказал Ильич. - И зовут его Бен-Зин. Так сказал инструктор.
      ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
      Красноармеец Кузаков демобилизовался из частей особого назначения, которыми командовал приятель Лося - Толстухин. За время пребывания в армии Кузаков вступил в партию и теперь возвращался коммунистом. Пробираясь из Колымы к Берингову морю, где чаще ходили пароходы, Кузаков застрял на побережье и вынужден был остаться на зимовку.
      Поселившись в яранге охотника, Кузаков от нечего делать как-то взялся починить сломанный топорик. Он отковал его заново, чем вызвал немалый восторг в среде охотников стойбища. Кузнец по профессии. Кузаков отдался этому занятию с любовью и неторопливо ковал топорики и ножи, коротая длинную зимнюю ночь.
      Кузаков лежал в пологе и над жирником калил кусочек старого, обломанного ножа, когда вошел Алитет.
      - Здравствуй! - заискивающе сказал Алитет.
      - Здравствуй, здравствуй, - ответил Кузаков и принялся молоточком отбивать на булыжном камне раскаленное железо.
      Алитет зорко наблюдал, как мягкое, горячее железо изменяло свой вид. Потом Кузаков опять повесил нож над жирником.
      - Ты русский начальник? - испытующе спросил Алитет.
      - Какой я начальник? Кузнец я.
      Алитет взял топорик, сделанный Кузаковым, и долго вертел его в руках.
      - Очень хороший топорик. Купцы привозят только американские и русские топоры. Кочевники любят топоры мотыжкой, вот такие, как этот.
      - Было бы железо, знаешь сколько можно наделать их!
      - Есть железо, - торопливо сказал Алитет. - Много есть железа. У меня на нарте лежит. - И, заглядывая в лицо Кузакову, спросил вкрадчиво: Хочешь посмотреть?
      - Пойдем посмотрим.
      Они подошли к нарте, и Кузаков вскрикнул от восторга:
      - Ох ты? Да железо какое! - И профессиональное чувство заиграло в нем. - Эх, если бы мне настоящую наковальню да горн - завалил бы всех топорами!
      - А что такое наковальня, горн? - живо заинтересовался Алитет, глядя в глаза Кузакову.
      Кузаков объяснил, и Алитет вспомнил, как несколько лет тому назад он все это видел в тундре, брошенное американцами у камня Лысая Голова.
      - Есть это! - радостно сказал Алитет. - Через два дня привезу. День и ночь буду ехать. На легкой нарте быстро доскачу.
      Через несколько дней Алитет привез горн, наковальню и уголь, собранный там же из-под снега.
      Алитет поставил палатку и в ней оборудовал кузницу. Он без устали работал молотобойцем - только искры летели из-под его молотка. Каждый день Алитет уносил груду топориков и все складывал и складывал на свою нарту. Через неделю Алитет нагрузил нарту топориками, отдал Кузакову всю таньгинскую еду, мешок песцов и спешно выехал, чтобы привезти еще нарту железа.
      К Кузакову приехал Ваамчо вместе с инструктором Осиповым. Кузаков, соскучившийся давно по русской речи, обрадовался приезду Осипова. Он рассказал о своей жизни здесь, об Алитете, о кузнечной работе.
      Осипов выслушал его с мрачным лицом и спросил:
      - Говоришь, коммунист ты?
      - Да. До лета проживу здесь и уеду к пароходу. Алитет обещал дать мне упряжку собак. Вот мужик какой! Толковый! Такого молотобойца я в жизни не видал!
      - Эх ты, голова садовая! - вздохнув, сказал Осипов. - Горе-коммунист! Да знаешь ли ты, кто такой Алитет? Кулак он. Контрабандист. Он всю тундру держал в руках. Но это еще куда ни шло: он начинает закабалять коммунистов вроде тебя, дурака!
      - Ну, ты! Не очень-то! - растерянно возразил Кузаков.
      - Слушай! - рассердился Осипов. - Мы проводим в отношении кулаков политику ограничения и вытеснения из экономики, а ты ставишь Алитета опять на ноги. Ты подумай своей дурной головой. Ты же разлагаешь у нас тут работу! Алитет купил тебя на корню со всеми потрохами. Этот мироед так обвел тебя вокруг пальца, что ты и не заметил. Ведь если об этой кузнице узнает уполномоченный ревкома Лось, он тебе башку свернет.
      - Да я ж ничего такого и не знал! - испуганно проговорил Кузаков.
      - Кончай здесь всю эту лавочку и поедем вместе с нами. В ревкоме найдется тебе работа. Если руки чешутся, по крайней мере будешь работать не на кулаков.
      Ваамчо погрузил на нарту горн, наковальню, а утром все они выехали в стойбище Энмакай.
      Светило солнце. Собаки бежали по твердому насту, не оставляя следа. Льды вновь вернулись к берегу. Необозримые ледовые поля уходили далеко за горизонт. Ваамчо бежал около нарты; когда он садился отдохнуть, вскакивали с нарты Осипов и Кузаков.
      К вечеру они встретили нарту Алитета. Она была так нагружена железом, что Алитет, помогая собакам, сам тянул ее за баран. Поравнявшись, нарты остановились. Алитет растерянно, упавшим голосом, тихо спросил:
      - Кузаков, ты куда?
      - В ревком поехал, - с чувством жалости к Алитету ответил Кузаков.
      - Трогай, Ваамчо, - сказал Осипов.
      Алитет долго смотрел вслед Ваамчо, на свою нарту, груженную железом, и вдруг ни с того ни с сего ударил ногой собаку-вожака.
      ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
      Утопая в снегу, низко опустив морды, собаки медленно тянули нарту. Встречный пронизывающий северозападный ветер нес острые, колючие снежинки и больно хлестал лицо Алитета. Но он сидел на нарте неподвижно, подставив щеку под ветер, и даже не кричал на собак. Пурга кружила всюду, звезды исчезли, и, кроме мелькающих хвостов задней пары собак, ничего не было видно. Стояла глубокая полночь.