Может быть, все так и случилось бы, если бы купец не узнал, что его будущий зять якшается с каторжниками-белобилетчиками, как он называл всех революционеров, живших в Сибири. Русаков запутался, по мнению купца, в нехорошем деле. И купец прогнал его. Русаков ушел в тайгу и снова стал выслеживать зверя.
      В гражданскую войну он был партизаном, дрался с интервентами, не один раз попадался в руки японцев. Но случалось так, что он всегда уходил от врагов. После перенесенных нечеловеческих страданий Русаков стал заикаться. И вот теперь он жил на самом краю света, весь отдавшись своей любимой работе.
      Старый коммунист, он был неутомим. Русаков работал и в магазине и в складах и беседовал в ярангах с охотниками об организации и улучшении промысла.
      Отличное знание охотничьей жизни и психологии охотника помогло ему завоевать расположение местных людей. Русаков не пренебрегал их пищей, и они охотно угощали его моржатиной, лучшими кусками молодого тюленя, подчеркивая этим свое уважение к нему.
      Здесь, на Крайнем Севере, где время длинное, у Русакова не хватало его. Домой он заходил лишь для того, чтобы закусить и выспаться. Опасаясь, что его жену может одолеть скука, он уговорил ее открыть в факторийном доме школу для детей местных охотников.
      Кем-то был пущен слух, что, если детей не пустить в школу для забавы жены Русакова, он обидится и перестанет продавать патроны и табак. Детей набралось много. И Анна Ивановна, полная, добродушная русская женщина, никогда не помышлявшая о роли учительницы, стала обучать чукотских детей русскому языку и грамоте. Дети очень скоро привыкли к приветливой белолицей женщине и с радостью бегали в школу.
      Когда Лось прибыл в факторию, Анна Ивановна занималась с детьми. Десять мальчиков и девочек сидели вокруг обеденного стола. На столе лежал букварь, неизвестно каким путем оказавшийся в фактории. Может быть, по нему учился даже мистер Ольсен - доверенный бывшей здесь "Норд компани".
      На стене красовалась хорошо выделанная шкурка моржа, обрамленная деревянными рейками и служившая классной доской. Мелом на ней были написаны слова и цифры.
      Анна Ивановна очень смутилась и покраснела, когда в комнату вошел Лось. Поздоровавшись с ним, она сказала детям:
      - Ну, ребятки, кончаем занятия.
      - Зачем же? - сказал Лось. - Продолжайте, продолжайте.
      - При посторонних я не могу заниматься, Никита Сергеевич. Я даже мужа не пускаю на свои занятия.
      - О, какие строгости у вас! - улыбаясь, заметил Лось и, подсев к одному ученику, заглянул в его самодельную, из простой бумаги, аккуратно сшитую тетрадь.
      - Какая это цифра? - басом спросил он.
      - Восемь, - уверенно ответил мальчик, с любопытством разглядывая этого огромного, как медведь, человека.
      - А эта?
      Мальчик поглядел на свою учительницу и нерешительно сказал:
      - Шесть.
      - Что же ты, Ако, забыл? - спросила Анна Ивановна.
      - Правильно, правильно. Вот если тетрадку перевернуть так, то получится шесть, - ободряюще сказал Лось. - А ну-ка, прочти это слово.
      - "Мама", - произнес твердо мальчик.
      - Молодец! Правильно. А писать умеешь? Напиши: "Папа".
      Мальчик уверенной рукой вывел буквы.
      - Хорошо учишься! - похвалил Лось.
      Анна Ивановна все же прекратила занятия и распустила учеников.
      В комнату вошли Русаков и милиционер Хохлов.
      Вскоре все они сели за ученический стол обедать.
      - Вот теперь здесь можно чувствовать себя как дома. Здесь русским духом запахло, - сказал с гордостью Лось. - В прошлом году на этом самом месте я сидел с рыжим мистером Ольсеном. И оба мы говорили не то, что думали. Ужасно хитрили.
      - И я р-рр-рыжий, - смеясь, вставил Русаков.
      - Так что перемена небольшая, - разливая суп, сказала Анна Ивановна.
      - Большая перемена. Очень большая, Анна Ивановна. Кстати, вы подайте на мое имя заявление, и я зачислю вас штатной учительницей.
      - Что вы, Никита Сергеевич! - Она замахала обеими руками. - У меня и прав учительских нет. Это я так, от безделья занялась.
      - Права, Анна Ивановна, теперь все у нас. Обязательно напишите заявление. А если вы организуете еще и ликбезпункт, я вам вынесу особую благодарность от ревкома. Это же великое дело вы развернули здесь. Десять учеников!
      После обеда Лось с Русаковым пошли посмотреть склады и магазины.
      - Вот, Лось, н-н-ннадули все-таки меня а-а-американцы.
      - Надули?
      - Та-а-абак - ходовой товар. В хорошем состоянии. У меня я-я-язык не повернулся отнести его в ка-а-атегорию неходовых товаров. Двадцать проце-е-ентов потерял. Тысяч десять золотых рублей.
      - Почему же он оказался неходовым?
      - Привез я "папушу" - черкасский листовой табак. Я зна-а-ал, как сибиряки любят его. Вот и здесь охотники набросились на него. Не-е-е хотят брать плиточный американский табак - да-ай "папушу".
      В магазине было много товаров, и американских и русских. В пушном складе висели партии песцов и лис. Лось долго ходил по складам, интересуясь работой фактории и промыслом.
      Когда они вернулись в комнату, Лось попросил Анну Ивановну приготовить чай.
      - Не для себя: гость у меня будет, - подмигнув, сказал он.
      Гость, которого ожидал Лось, был старик Косой из заовражной стороны американофильской части селения.
      Милиционер вызвался сходить за ним, но Лось остановил его:
      - Пусть сам Русаков сходит, а то еще подумает, что я его милиционером хочу пугать. Как его зовут?
      - Лёк, - ответил Русаков. - Ты думаешь, Ло-о-ось, я не брал его в работу? Брал. Ни-и-и в какую нейдет. Я ему о моторах, о вельботах... а он вытащит коробку спичек "Тракода", чиркнет, а они не го-о-орят. Вот и весь разговор. Я с дру-у-угой стороны подойду, а он опять про спички. Вытащит американские се-е-ерные, столбиком, отщипнет, зажжет ее, ду-у-ует на огонь, а она горит. "Вот это спичка, - говорит он. - Вы спички сначала научитесь делать, а потом поговорим о моторах".
      - Неужели? - смеясь, спросил Лось.
      - Я бы этого су-у-укина сына, директора спичечной фабрики, по-о-овесил... - сказал Русаков и, оглянувшись на жену, добавил: - За ухо. Он же т-т-тормозит наше дело. На врагов работает он. Вот и поговори с Косым! Да еще с Алитетом я-я-якшается.
      - Нравится мне этот твой Косой. Здорово нравится, а эти спички я так не оставлю, - сказал Лось. - Иди сходи за ним. Его обязательно надо оторвать от Алитета. Я эту дружбу разобью.
      - Схо-о-одить, конечно, я схожу. Но ничего не выйдет и у тебя. Я его у-у-уже изучил насквозь.
      - Сходи, сходи. Но ты ничего ему не говори, зачем зовешь. Просто скажи ему: "Тебя зовет самый большой русский начальник".
      Русаков ушел, и Лось, радостно улыбаясь, зашагал по комнате.
      - Хорошо у вас здесь, Анна Ивановна. Даже уезжать не хочется. Вот что значит одна советская семья. Может, я на это не обратил бы внимания, если бы не вспомнил прошлогодних американцев. Вещи познаются в сравнении, Анна Ивановна.
      - Живем мы здесь интересно. Правда, первое время я опасалась, что умру от скуки. Но вот так привязалась к этим ребятишкам, что дня не могу жить без них. Они такие серьезные, послушные. Отпущу их и сразу же начинаю готовиться к следующему дню. Трудно ведь, Никита Сергеевич, самой придумывать какую-то методику. Не учительница ведь я. Все-таки без прав нельзя.
      - Э, Анна Ивановна, выкиньте вы эти "права" из головы. Это может только мешать вашей работе. Больше уверенности в себе! - потрясая в воздухе рукой, сказал Лось. - Вы думаете, у меня есть какие-то "права", в вашем понимании слова, скажем, по советизации этого края? Да нет же! У меня тоже не было ни опыта, ни знания местного быта, когда я ехал сюда. Каждый день сам придумывал себе методику. Так вот и иду нутром, сердцем. Важно, чтобы дело двигалось вперед. Конечно, лучше, когда "права" эти есть, но ничего, поработаем и без них. Некогда нам эти "права" получать. Но теперь я достаточно разобрался во всем. И вы, Анна Ивановна, будете отличной учительницей. Важно, чтобы человек искренне желал этого.
      Вернулся Русаков, и следом за ним вошел высокий, крепкий одноглазый старик Лёк. На нем была хорошо и удобно подогнанная меховая кухлянка из тонкого пыжика, и весь он казался подобранным и опрятным. Умный глаз его остановился на Лосе, скрывая чуть пробивавшуюся насмешливую улыбку.
      Лось, протягивая руку ему, просто, как старому знакомому, сказал:
      - Здравствуй, Лёк!
      Едва заметная усмешка опять пробежала по лицу старика.
      - Садись к столу. Хочешь со мной чай пить?
      - От чая ушел. Но могу выпить и твоего, - сказал Лёк, присаживаясь на стул.
      Лось взял оба чайника и, наливая, спросил:
      - Крепкий любишь?
      - Покрепче, - моргнув единственным глазом, сказал старик.
      Лось сел напротив и, попивая чай, начал разговор:
      - Приехал вот к вам посмотреть, как вы тут живете.
      - Как жили, так и живем. В прошлую зиму ты же видел, - неторопливо сказал Лёк.
      - В прошлом году - одно, а в этом, может, перемена какая есть?
      - Нет, перемены нет. И птицы летают, и песцы бегают, и моржи плавают - все так же, как в прошлом году. И пурга вон дует так же.
      - Значит, нет перемены? Ну, так вот, с тобой поговорить приехал.
      Старик отставил кружку и, глядя в упор на Лося, сказал:
      - Все равно не пойду в артель.
      - Я знаю, что ты не пойдешь. А перемена, оказывается, все-таки есть. В прошлом году по эту сторону оврага не было артели, а теперь есть. Весной, как только откроется вода, пришлю им вельбот с мотором.
      - Приплывут моржи, я и без мотора набью их.
      - Правильно. Но с мотором побыстрей. Мотор, Лёк, жизнь помогает улучшить, переделать ее.
      - Ты хочешь жизнь переделать?
      - Да, - твердо ответил Лось.
      - А как же ты ее переделаешь? Вы, русские, спички не научились делать.
      Старик полез за пазуху и вытащил коробку "Тракода". Он молча чиркнул спичкой, она не зажигалась, и старик подал коробок Лосю.
      - Да, спички дрянь, - с досадой подтвердил Лось.
      - А ты хочешь жизнь переделать, - с укоризной произнес Лёк. - Вот американские спички на ветру не гаснут.
      - Что ты, Лёк, заладил: все спички и спички - как будто все и дело в спичках! Ты вот скажи мне: какой табак ты куришь?
      Старик молча уставился своим глазом на Лося.
      - Вынь, вынь кисет, покажи!
      Старик неохотно полез за пазуху. Лось увидел, что в кисете у него "папуша", и, выкладывая на стол плитку американского табака, спросил:
      - Почему ты этот не куришь?
      - "Папуша" покрепче, - ответил старик и, помолчав, сказал: - Без табака трудно человеку, без огня - нельзя. А в артель я не пойду. Пусть люди живут, как сами хотят. Заовражцы в артель захотели. Пусть. Я ничего не говорю.
      - А я разве заставляю тебя идти в артель?
      - Ты не заставляешь, а хочешь, чтобы я туда пошел.
      - Хочу, Лёк, и думаю, что ты еще будешь проситься в артель. И тогда люди подумают: принять тебя или нет.
      - Они не станут думать, а сразу примут, если я захочу.
      - Чаю хочешь еще?
      - Налей.
      И, разливая чай, Лось сказал:
      - Ладно, Лёк, оставим пока этот разговор. Весна придет - посмотришь дело.
      - Я знаю, что будет весной. Больше всего моржей будет у меня.
      - Посмотрим, дело покажет.
      Старик поднялся и проговорил:
      - Я пошел домой. Мне надо байдару делать.
      - Ну, до свиданья, Лёк. Приезжай в гости ко мне.
      - К тебе? Можно приехать, - сказал он.
      После его ухода Хохлов проговорил:
      - Вот это штучка! Но сдается мне, что будет артель и в заовражной стороне.
      - Обязательно будет, - подтвердил Лось. - Вечерком я еще зайду к нему в ярангу.
      ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
      За последнее время в стойбище Лорен произошли большие изменения. Здесь уже не было ни хижины Чарльза Томсона, ни склада из гофрированного железа.
      Рультыне не нужны были эти постройки, и она сказала Яраку:
      - Они все время в глаза лезут, эти постройки. Надо их сломать.
      Рультыне хотелось, чтобы ничто не напоминало ей о белом муже.
      Из всего этого материала была построена яранга не у прибрежной полосы, а рядом с другими, на склоне горы.
      Яранга поблескивала железной крышей, и Рультына жила со своими детьми спокойно, как все люди, будто заново.
      Кроме бывшей американской фактории мистера Саймонса, в которой теперь хозяйничал Жохов, в селении появились еще два дома: школа и больница Красного Креста.
      По-прежнему на склоне горы стояли яранги местных охотников, но среди них уже не было яранги Рынтеу. Дочь его вышла замуж за охотника из соседнего стойбища вскоре после того, как старик Рынтеу свалился с обрыва и разбился. От яранги его осталось лишь круглое основание, выложенное камнями; из-под снега виднелись кости морских зверей и брошенный закопченный светильник. Угас навсегда огонь этой яранги. И дочь ушла к другому огню.
      Ярак и Мэри поселились в факторийном доме. Они спали на кровати, на которой спал сам Чарли, ели на столе, на котором кушал мистер Саймонс, и вообще жили, как таньги.
      Рультына часто заходила к ним и, по старой привычке распоряжаться в "белом" доме, наводила у них порядок. Рультына знала, какие порядки должны быть в таких домах. Она удивлялась, как скоро Ярак и Мэри привыкли жить "по-белому". И все-таки она не совсем верила, что так удобней им жить. Наверное, они смирились с такой новой жизнью потому, что Ярак работал в пушной фактории, а Мэри - в больнице. Пусть живут по-новому.
      Рядом с ними, за стеной, жил заведующий пушной факторией Жохов. По ночам он сильно, храпел, и Мэри, смеясь, говорила Яраку:
      - Морж вылез на лежбище!
      Это было очень смешно, потому что Жохов был сильно похож на моржа: у него и брюхо было такое же толстое, и усы торчали так же, и рычал он, как морж.
      Каждое утро Мэри варила кофе и подавала Яраку завтрак, будто за столом сидел сам Чарли. Они были веселы, разговаривали громко и носили матерчатые одежды. Мэри раздобрела и стала совсем похожа на белолицую женщину. И, несмотря на то что Ярак редко ходил на морскую охоту и больше для развлечения, еда у них была всегда. Ярак не ловил песцов, но товаров покупал не меньше, чем самый лучший охотник. Да и сама Мэри ежемесячно получала от доктора зарплату, а на деньги в фактории продавались любые товары.
      Все это немало удивляло Рультыну. Она теперь ходила не сгорбившись, как раньше, при Чарли, а выпрямившись, подняв голову.
      Веселая прибегала из школы Берта и рассказывала о том, что они делали с учителем.
      "Незачем эта школа, - думала Рультына, - но пусть веселится, пока маленькая".
      В стойбище началась какая-то новая, неведомая жизнь.
      Однажды утром Рультына зашла навестить свою беременную дочь. Ярак важно сидел за столом в ожидании кофе. И когда Мэри поставила ему на стол кружку, из которой шел пар, он вдруг стукнул кулаком по столу и, в точности изображая Чарли, грозно крикнул:
      - Год дэм! Почему холодный кофе?!
      И Рультына, и Мэри, и сам Ярак громко рассмеялись.
      Напившись кофе, Ярак съел вдобавок кусок тюленьего мяса и пошел в свой пушной склад. Мэри ушла в больницу. Рультына принялась убирать комнату.
      В складе было много песцов, и до самого прибытия парохода хозяином их был Ярак. Он мурлыкал песенку и чистил шкурки. Ярак хорошо знал, что на мездре нельзя оставлять жир, хотя он и засох. Придет лето, растопится жир, будет мех желтоватым, а песцы должны быть белыми как снег. Об этом и напевал песенку Ярак.
      В склад вошел Жохов. На нем была богатая пыжиковая доха с воротником из двух выдр. На голове - бобровая шапка.
      - Здравствуй! - приветливо сказал Ярак.
      Жохов молча прошел вдоль линии висевших песцов и, встряхивая шкурки за хвосты, сухо проговорил:
      - Надо их уложить в мешки, и я запломбирую каждое место.
      - Зачем? - удивленно спросил Ярак. - Пусть висят. Так им лучше. Положить в мешки успеем, когда пароход увидим в море. Сквозняк сделаем, они проветриваться будут.
      - Ты вздумал учить меня пушному делу? - сурово спросил Жохов. Сопляк ты еще! У меня в Красноярске громадные склады были. Я двадцать пять лет работаю по этому делу.
      Ярак стянул с веревки песца и, вывернув шкурку чулком, сказал:
      - Жохов, смотри: вот жир на мездре. Охотники не привыкли хорошо обрабатывать шкурки. У них нет отрубей. У Чарли я всегда чистил отрубями. Чарли хорошо знал, что надо делать со шкурками. И Рультына чистила, и Мэри чистила - все мы чистили.
      - Пошел к черту со своим Чарли! Я получше Чарли знаю, что мне делать. Брось эти отруби и делай, что велят.
      Ярак взволнованно взлохматил свои густые волосы, причесанные по-русски, и сказал:
      - Пожалуй, так испортится пушнина, Жохов. Чарли говорил, что, если такие шкурки попадут в трюм парохода, растают они там. Тепло в трюме. Жир просачиваться будет в ворс. Желтыми станут шкурки.
      - Делай, что велят тебе. Закажи женщинам пошить мешки. Начнем упаковывать всю эту партию.
      - Как хочешь. А я хотел сначала почистить их, потом на улицу вывесить. Иней сядет на шкурки, и они будут белые-белые!
      - Делай, что говорят. Мешки закажи! - раздраженно крикнул Жохов и ушел из склада.
      Ярак долго смотрел на дверь, за которой скрылся Жохов.
      - Неправильный человек, - со вздохом сказал Ярак и пошел в яранги разговаривать с женщинами.
      Он шел и думал о шкурках.
      У одной из яранг он встретился с доктором.
      - Ну как дела, красный купец? - добродушно спросил Петр Петрович.
      - Дела хорошо, только немножко плохо, - ответил Ярак и рассказал доктору о разговоре с Жоховым.
      Доктор заинтересовался и долго расспрашивал Ярака о пушнине, о ее хранении, обработке. Шел снег, а они все стояли и разговаривали.
      Жохов сидел у себя за столом, щелкал косточками на счетах и что-то записывал, когда вошел доктор.
      - Здравствуйте, Наум Исидорович! Живем в одном месте, а встречаемся редко.
      - Это к лучшему, доктор. Меньше мешаем друг другу, - угрюмо сказал Жохов.
      - Слушайте-ка, гражданин хороший. Я сейчас беседовал с Яраком. Интересные вещи он мне рассказал насчет пушнины. Он недоволен вашим распоряжением.
      Жохов отодвинул счеты в сторону и, глядя на доктора поверх очков, равнодушно сказал:
      - А мне безразлично, доволен он или недоволен... Вы слушайте его больше! Может быть, приучите его к ябедничеству.
      Доктор нервно зашагал по комнате.
      - Нет, извините! Тут дело не в ябеде. В его рассуждениях о пушнине есть резонные соображения.
      Жохов расхохотался, и руки его на трясущемся животе то поднимались, то опускались.
      - Слушайте, доктор: вы же образованный, ученый человек, а понять того, не можете, что ведь он дикарь еще, - пренебрежительно сказал Жохов. - Я четверть века работаю с пушниной. Теперь учиться я у него должен? Тьфу, противно даже разговаривать!
      Пыхнув папироской, доктор, строго глядя на Жохова, сказал:
      - Я очень далек от того, чтобы Ярака считать дикарем. Скажу больше: я убежден, что он прав. Мне непонятно лишь одно: почему его разумный совет вы не хотите использовать? Нельзя упаковывать пушнину в мешки, пока Ярак ее не обезжирит.
      - Знаете что, доктор, - вспылил Жохов, - я заведующий факторией! Меня послало ОКАРО на эту работу, а не вас. И за работу фактории отвечаю я. А поэтому прошу вас не совать нос в мои дела. Я не хожу к вам в больницу и не учу вас, как лечить людей. Кстати сказать, и больные-то к вам не идут. Вот об этом вы позаботьтесь.
      Доктор молчал. Лицо его покрылось пятнами, нижняя губа задрожала. Он встал и, не простившись, пошел к двери.
      - Гусь нашелся какой! - крикнул ему вслед Жохов.
      Взволнованный доктор почти бежал к больнице. За все время жизни на Севере он никогда еще не был так раздражен. Доктор и без того тяжко переносил свое вынужденное бездействие. Все меры, принимаемые им совместно с учителем, не давали никаких результатов. Люди не шли в больницу. Единственное, что ему удалось, - это вылечить от чесотки одного мальчика-ученика.
      Доктор добежал до больницы и, взявшись за перила крыльца, остановился, тяжело дыша от возбуждения.
      - Доктор, ты что стоишь здесь? - участливо спросила Мэри, увидав его очень расстроенное лицо.
      - Ничего, ничего, Мэри. Я сейчас приду. Но только я должен сходить к учителю.
      Учитель Кузьма Дозорный стоял у плиты и жарил на сковородке оленье мясо.
      - А, доктор! Проходите, проходите в комнату! Сейчас будем оленину есть, - радушно проговорил он.
      Доктор подошел к небольшому самодельному шкафчику, заполненному книгами, безразличным взглядом пробежал по корешкам книг и сел на стул.
      В маленькой комнатке учителя было чисто и уютно. Самодельный диванчик накрыт оленьими шкурами. Такие же шкуры лежали около кровати и под ногами, у письменного стола. Доктор как будто впервые заметил все это и подумал: "Хорошо у тебя, Кузьма".
      Учитель вошел с шипящей сковородкой.
      - Вы что мрачны, доктор, как осенняя туча?
      - Знаешь, Кузьма, очень меня обидел этот торгаш. Так полоснул по сердцу, что я в состоянии аффекта чуть не заехал ему в морду... Но сдержался.
      - А ну его к черту! Стоит на него обращать внимание, Петр Петрович! Давайте закусывать. Отличная оленина. Тает во рту.
      - Сходи, Кузьма, ко мне. Там у меня в буфете стоит бутылочка. Сходи, пожалуйста. Мне это нужно сейчас как лекарство.
      Учитель быстро сбегал и по дороге прихватил большую мороженую рыбину.
      - Сосед мой привез целую нарту рыбы. Голец. Сейчас мы его мигом приготовим. - Учитель поставил рыбу головой на стол и острым ножом стал настругивать ее.
      Стружка, завиваясь, падала в тарелку. Эта мерзлая строганина, как называлась она здесь, посыпанная перцем, была необычайно вкусна.
      Они выпили по рюмке, закусили, и доктор сказал:
      - Отличная закуска эта строганина... Так вот, Кузьма, пошел было я к тому торгашу по делу, а он довел меня до такого состояния...
      - Какое с ним может быть дело! Я к нему хожу раз в месяц. А теперь думаю взять бочку масла, мешок сахару, поставлю их у себя в сенях и больше никогда не зайду к нему.
      Доктор рассказал историю с пушниной. Учитель предложил написать об этом в ревком.
      - Нет, - сказал доктор. - Надо обождать. Говорят, Лось еще не вернулся. Приедет кто-нибудь другой из ревкома и не сумеет вправить ему мозги. Тут надо Лося. - И, помолчав, доктор спросил: - А может быть, я действительно бездельник, Кузьма? А? Ты работаешь в школе, он все-таки тоже работает в фактории, а я собак гоняю. Это ведь тягостно. Как ты думаешь?
      - Ничего, доктор. Наладится дело. Давайте есть оленину.
      Они просидели до позднего вечера, обсуждая больничные дела.
      Из фактории шли женщины и несли материал для пошивки мешков.
      - А ведь народ хорошо относится к нему, к этому торгашу. Народ считает, что он главный здесь, - сказал учитель.
      - Я знаю. Мне Мэри рассказывала, что он говорит охотникам. Он внушает им мысль, что и без школы и без больницы жить можно. А вот без него, без его товаров жить нельзя. Видишь, куда гнет! Вредный человек! Сплошная демагогия!
      ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
      Стояли тихие, солнечные дни. Полярная ночь кончалась, но до весны было еще далеко. Несколько дней подряд дули южные ветры. Лед оторвало от берегов, и вдоль всего побережья открылась чистая вода. В воздухе было тепло, снег сверкал на солнце.
      Лось возвратился в ревком. Стоя около упряжки, не заходя еще в дом, он разговаривал с инструктором Осиповым. Лось предложил ему немедленно, пользуясь открытой водой, выехать на двух вельботах в северную часть уезда.
      - Один вельбот сдашь Русакову, другой - учителю Дворкину. Останешься там до весны и подготовишь в каждом стойбище по мотористу. Не мешает обучить этому делу и учителя и Русакова.
      - Не обледенеют вельботы в пути, Никита Сергеевич?
      - Ничего, будете окалывать. Возьмите с собой топоры. Нелегко, но добраться можно.
      - Хорошо. Я могу выехать сегодня же. А что у тебя со щекой?
      - Обморозил малость. Что здесь нового?
      - Жуков прислал телеграмму. Отпущены средства на строительство культбазы. Начальником базы назначен он.
      - Молодец Андрюшка! - воскликнул Лось.
      К нарте подбежал Илюша Молодцов.
      - С приездом, Никита Сергеевич! Что же вы остановились на улице? Подъезжайте к радиостанции. Я вам уже оборудовал койку. Все в яранги ведь перешли.
      - Да, уголь у нас почти кончился, - сказал Осипов.
      - Спасибо, Илюша. Но я расположусь у Ильича. А койку убери, вместо нее поставь мой письменный стол.
      - Уставим как-нибудь, Никита Сергеевич, и койку и письменный стол.
      - Нет, нет! - категорически отрезал Лось.
      - Одного начфина отопляем, - сказал Осипов. - Заболел он цингой: ноги и десны опухли.
      - От злости, что ли, он заболел? Или от чрезмерного сна? Весны еще нет, а цинга - весенняя болезнь.
      - Хотели в больницу его отправить - не поехал.
      - И не надо: я его сам вылечу здесь.
      Лось отвязал мешок от нарты, вскинул его на плечо и пошел к начфину.
      Бледный, заросший бородой, начфин лежал на койке. Он безучастно взглянул на вошедшего Лося.
      - Заболел, начфин?
      - Да, Никита Сергеевич.
      - И уголь не помогает тебе.
      - Пропаду я здесь, - со вздохом ответил тот.
      - Конечно, пропадешь. Вот подожди, скоро зубы начнут вываливаться.
      - Злой вы человек, Никита Сергеевич.
      Лось достал из мешка мерзлый кусок сырого тюленьего мяса:
      - На вот, ешь. Грызи, пока есть зубы.
      - Что вы, Никита Сергеевич! Что я, чукча? Я не могу это есть.
      - Приказываю тебе есть! - повысив голос, властно сказал Лось. - Не хватает храбрости у одного - давай вместе. - И Лось, присев на кровать начфина, стал грызть мясо.
      Начфин неохотно взял кусок, повертел его в руке и тоже начал грызть, болезненно сморщившись.
      - Это же самое радикальное средство против цинги. В каждой яранге мне чукчи об этом рассказывали с восторгом. Небось Амудсен не тебе чета, а мясо это ел за мое почтение. Любят они, когда не пренебрегают их пищей. Отличное противоцинготное средство. По себе знаю. В прошлом году заболел, только этим мясом и спасся.
      - А действительно - оно как будто ничего, - промычал начфин, пережевывая мерзлые куски.
      Пришел радист Молодцов.
      - Никита Сергеевич, вас спрашивает какой-то Саблер.
      - А, Саблер? Зови его на радиостанцию, сейчас приду.
      Был уже вечер. На радиостанции ярко светила лампа. Саблер внимательно рассматривал радиоаппаратуру. Он не хотел интересоваться станцией, и все же профессиональное чувство, еще не совсем заглушенное, вдруг проснулось в нем.
      - Хорошо работает станция? - спросил он у Молодцова.
      - Хорошо. Регулярно связь держу с Петропавловском, - с гордостью ответил Молодцов.
      И Саблер заговорил компетентно, вставляя радиотермины в свою речь.
      - Вы понимаете в радиотехнике? - удивился Молодцов.
      - Раньше понимал, - с едва заметной иронией ответил Саблер.
      Вошел Лось и молча сел за стол радиста.
      - Здравствуйте. - Саблер приподнялся.
      - Здравствуйте, гражданин Саблер, - сказал Лось, пристально разглядывая маленького человечка с птичьим лицом, поросшим густой щетиной. - Садитесь.
      - Я местный охотник и прибыл по вашему вызову.
      Лось, пытливо глядя в глаза Саблеру, сказал:
      - Мне известно, что вы инженер, а не охотник.
      - В прошлом инженер, а сейчас охотник.
      - Вы не родственник обер-прокурора святейшего синода Саблера?
      - Однофамилец... Разрешите раздеться?
      - Пожалуйста.
      Саблер снял малахай, сбросил через голову легкую пыжиковую кухлянку, с подчеркнутым спокойствием повесил на гвоздик. Не спеша он расчесал сбившиеся длинные пышные волосы и присел на скамейку. Глаза его беспокойно забегали. Остренькая бородка выдавалась вперед, и во всей его фигурке было что-то настороженно-звериное.
      - Вы действительно инженер?
      - Да, - поспешно ответил Саблер.
      - А если я поинтересуюсь вашим дипломом?
      - Я сжег его. Охотнику на пушного зверя нужен капкан, а не диплом.
      - И жена ваша врач?
      - Да, в прошлом врач.
      - Почему же вы променяли такие прекрасные профессии на занятие полудиких охотников?
      - Мы вполне удовлетворены своей жизнью здесь. Даже больше: мы счастливы. Нам нравятся простор и абсолютная независимость. Мной никто не командует... Мы не хотим жить в обществе, где люди грызутся, как голодные волки... Если хотите, жизнь наша здесь - это и есть истинная свобода. Вот чем привлекает Север меня и мою жену, - сказал инженер, доставая трубку.
      - А вам известно, что на территории бывшей Российской империи строится новое, социалистическое общество и что волчьи законы уже ликвидированы и взаимоотношения людей строятся на совершенно иных началах?
      - Я слышал... Но все это в будущем. А мне уже пятьдесят лет. Я хочу пользоваться свободой теперь же.
      - Извините! Это не будущее, а уже настоящее.
      Илюша молча прислушивался к разговору и внимательно рассматривал странного человека.
      - Забавно получается, - сказал Лось - Женщина-врач, мужчина-инженер ушли из общества и занимаются охотничьим промыслом...
      - Философия охотника очень проста: убить зверя и быть сытым. Я полностью разделяю их образ мыслей и жизнь.
      - Но до революции вы ведь работали?! - вдруг крикнул Лось. - Вас интересовал закон усталости металла! Почему же пропал у вас интерес ко всему этому после революции?
      - Да, я работал. И я очень сожалею, что так поздно обрел свою теперешнюю жизнь.
      Лось нервно закурил, у него пропало желание продолжать разговор. Но, взяв себя в руки, он спокойно спросил:
      - Ваша жена как врач помогает местному населению?
      - Нет, Она пришла к заключению, что в организм человека не следует вмешиваться. Сам организм - достаточно совершенный механизм, чтобы противостоять заболеваниям. А медицина, по ее мнению, - это шарлатанство, подобное шаманству.