На этих планах рядом со знакомыми мне строениями Останкинского дворца графа Шереметева, павильонами ВДНХ, размещались дома-небоскребы, как в Америке, жилые и административные, предназначенные для каких-то абстрактных учреждений.
      Из конца в конец между МКАД предполагалось проложить широкие и прямые, как стрела, магистрали. То были некие хорды, образующие при пересечении транспортный четырехугольник, включавший в себя всю старую Москву. Этот квадрат дополнял исторически сложившуюся радиально-кольцевую систему... Фантазия?! От чтения таких проектов кружилась голова.
      Хотя об этом Генеральном плане не уставали всюду говорить и писать, он, как все прежние, остался на бумаге. Ни одного задуманного "центра планировочной зоны" не сформировалось за двадцать лет правления Леонида Ильича.
      Более того, даже программа строительства необходимых для Москвы крупных инженерных сооружений была заморожена. Началась невиданная прежде гонка вооружений. США больше никто в СССР по мясу и молоку не пытался догнать и перегнать. Решили победить в соревновании по числу самолетов, ракет, танков...
      Где было взять миллионы на тоннели и эстакады, хорды и центры планировочных зон? В первую очередь прекратили реконструкцию Садового кольца, площадей кольца "Б". "Развязки" признали дорогими, необязательными. Поэтому и происходят сейчас пробки на дорогах.
      При Брежневе был наложен запрет на строительство уникальных объектов, без которых столица не может развиваться. Без разрешения правительства СССР Москва не могла построить ни театра, ни дворца спорта, даже крупного кинотеатра, если их стоимость превышала три миллиона рублей. Всем известный кинотеатр "Россия" на Пушкинской площади зажег огни при Хрущеве. При нем заложили крупнейший кинотеатр "Октябрь" на Новом Арбате, там же появился Дом книги, считавшийся крупнейшим в Европе. Все подобное - проектировать прекратили.
      В 1967 году достроили начатую опять же при Хрущеве гостиницу "Россия" на шесть тысяч мест. Столица крупнейшего в мире государства хронически страдала от нехватки гостиниц. Столица СССР перестала с тех пор строить музеи и театры, жила за счет "Москвы купеческой", любившей учреждать такие заведения.
      Начатое обновление центра - полностью прекратилось. В пределах Садового кольца башенный кран стал редкостью. Проезды исторического ядра города деградировали. Даже улица Горького, где я любил бывать с друзьями, утратила былой блеск и престиж.
      С большим трудом городу удалось получить разрешение достроить начатую до войны гостиницу "Москва"...
      Наш трест тогда работал далеко от центра.
      * * *
      Но и при Брежневе Москва много сооружала жилья, застраивалась вширь, наращивала этажи. С конвейеров домостроительных комбинатов сняли "хрущобы", их больше не тиражировали. Последовал запрет на возведение пятиэтажных домов. Новые кварталы застраивались 9-, 12-, 16-, 22-этажными зданиями. Центр тяжести строительства с Юго-Запада перемещался в другие районы в пределах МКАД.
      Когда я в 1965 году пришел в трест Горнопроходческих работ, Москва получила 5 миллионов квадратных метров жилой площади. Еще через год эта цифра возросла на триста тысяч квадратных метров. Так был поставлен непревзойденный с тех пор рекорд. В 1965-1970-е годы город наращивал по 5,3 миллиона квадратных метров жилой площади ежегодно!
      В следующей пятилетке эта цифра начала уменьшаться. Страна, как я сказал, втянулась в изнурительную гонку вооружений. К концу правления Брежнева и сменивших его Генеральных секретарей город строил по три миллиона. А когда к власти пришел Михаил Горбачев, эта стабильная цифра начала убывать, в 1989 году достигла минимума - 2,7 миллиона квадратных метров. То есть, стала в два раза меньше, чем двадцать лет назад.
      Сколько мы строим сейчас? В год наращиваем по 3 миллиона 400 тысяч квадратных метров. Много это или мало? В развитых странах на одного человека приходится от 40 до 70 квадратных метров жилой площади. Там семья из трех человек располагает комнатами, ванными, туалетами в двести с лишним метров! У нас приходится в среднем на одного москвича 20 метров, притом что сотни тысяч из них все еще живут в коммунальных квартирах.
      Поэтому нам нужно удвоить усилия. Таких возможностей пока нет, а вот 5 миллионов, как при Хрущеве, мы делать можем. Для этого наш комплекс располагает силами и средствами.
      Притом что количественные показатели уменьшались, качественное улучшение продолжалось и при Брежневе в годы так называемого "застоя".
      Термин этот придумали идеологи перестройки. Но универсально применять его по отношению ко всему, что происходило в СССР, - нельзя. Никакого "застоя" в Москве в градостроительстве не существовало. Довольно быстро выправили "перегибы" Никиты Сергеевича. Потолки подняли, перестали совмещать санузлы, стали просторнее кухни и прихожие. Увеличили размеры комнат, подсобных помещений. Город стремительно застраивался типовыми домами, школами, детскими садами, поликлиниками. Каждый год Москва осваивала 25 квадратных километров земли, которой не хватало, хоть мы не Голландия или Япония.
      "Застой" начался с приходом в Кремль Михаила Горбачева и его команды неумелых управителей.
      Все Генеральные планы, начиная со Сталинского, запрещали строить новые заводы и фабрики в городе. Но их продолжали под разными предлогами закладывать. Так появился "Хроматрон", фабрика безверетенного прядения, завод шаров и многие другие московские предприятия. Повсеместно реконструировали старые заводы и фабрики, при этом возводились крупные современные цеха. Промышленное строительство не только продолжалось, но и наращивалось. Несмотря на все решения высших инстанций, министерства союзные и республиканские, госкомитеты стремились дислоцировать именно в Москве новые предприятия и институты, конструкторские бюро. Причина была чисто экономическая, которая оказалась сильнее любых лозунгов и Генпланов. В таком большом городе, как Москва, строить дешевле, чем в отдаленных районах страны. Дорог железных и шоссейных прокладывать не нужно, электричества много, специалистов хватает, учить никого не требуется. Каждый год в Москве прибавлялось по миллиону квадратных метров производственных площадей.
      Все эти тенденции предопределяли деятельность нашего СУ и треста Горнопроходческих работ, который первый начинал рыть землю там, где замышлялся очередной завод, фабрика, цех, канал, станция...
      * * *
      Перейдя в трест, я поверил окончательно в свои силы, что могу выполнить любую задачу. Одновременно почувствовал на своей спине груз небывалой тяжести. Ощутил, что кроется за словами, какие часто произносили на собраниях, "о высокой ответственности за порученное дело".
      Наказывая за упущения, я никогда не залезал в чужой карман, не карал рублем, морально человека не унижал. Без этих крутых методов есть много других, действенных. Разговор по душам, выговор устный, выговор в приказе, строгий выговор, замечание, перевод на другое место, которое больше соответствует способностям, наконец, выдвижение на партийную работу...
      Лучше с умным потерять, чем с дураком найти. Роль руководителя состоит в том, чтобы каждый раскрылся, проявил себя. Ну, а если встречается неисправимый бездельник, бывает и так, то с ним нужно расставаться.
      Радовали меня тогда, в середине 60-х годов, как всех начальников строительных управлений так называемые "косыгинские реформы". Их предприняли после отставки Хрущева усилиями главы правительства Косыгина, опытного хозяйственника, хорошо знавшего сложный советский механизм управления народным хозяйством.
      О реформах в экономике много писали и говорили. Но довольно быстро эта важная тема сошла со страниц газет. Брежнев и аппарат ЦК охладели к реформам. Мы на себе ощутили это вскоре. Экономика - особо чувствительный организм, она болезненно реагировала на изломы генеральной линии партии в сфере промышленности и строительства. По первому положению социалистическим предприятием считалось низовое звено, сам производитель, в нашем случае само строительное управление, такое, как СУ-3. Потом произошла существенная поправка и соцпредприятием, со всеми вытекающими из этого положения правами и обязанностями, посчитали трест. Права мои как начальника управления урезали. Трест - это все-таки надстройка, структура чисто управленческая, командная.
      На себе я испытал несправедливость и несуразность советской системы хозяйствования, связывавшей руки тем, кто строил. Не просто "выполнял план", а рыл землю, прокладывал тоннели, возводил стены и отделывал дома, сдавая их москвичам.
      Каждый день мне как начальнику строительного управления приходилось сталкиваться с запретами, табу, бесправием при решении проблем, связанных с такими экономическими категориями, как цена, зарплата, прибыль. Надо мной стояли надсмотрщики, которых волновало, как бы строители слишком много не заработали.
      Начальник даже такого большого строительного управления, как СУ-3, лишен был права голоса, когда принимались решения начинать или останавливать стройку. Где-то за меня решали все вопросы материально-технического снабжения. Короче говоря, все, что поначалу дали, потом фактически забрали. Вышло как в старом анекдоте. Подруга спрашивает невесту после первой брачной ночи:
      - Ну, как твой муж? Я слышала, все евреи - обрезанные.
      - И я слышала, но не знала, что до такой степени!
      Короче говоря, вся технологическая линия, вся цепочка строительного производства была тогда извращена. Объемы строительства наращивались, деньги тратились огромные, а конечного результата подолгу не было видно. Отсюда проистекали так называемые "незавершенка", "долгострой". Нередко объекты возводились десятилетиями, бросались на произвол судьбы. Такие "незавершенки", доставшиеся нам от социализма, все еще можно увидеть в промышленных зонах, на заводских территориях, даже на городских магистралях.
      Премьер Алексей Николаевич Косыгин пытался реформировать, излечить больную нашу экономическую систему. Эта система делала всех безответными за конечный результат. Он, в сущности, во время работы мало кого интересовал. Всем надо было в первую очередь денег взять у государства побольше и "освоить" выделенные средства, подтвердив это бумагами. Часто липовыми. А если конечного результата не было, никто материально не страдал.
      Система, которую мы внедрили благодаря косыгинским веяниям, основывалась на хозяйственном расчете, полной ответственности за порученное дело. Она многое нам дала морально и материально. Рабочие получали зарплату не по "выводиловке", не за 8 часов пребывания на стройплощадке, за конечный результат. Мы ввели систему, где каждый высвечивался. Тогда удалось создать управление, которое постоянно выполняло план ввода новых объектов, план по прибыли, не перерасходывая фонд заработной платы. Мы тогда регулярно получали премии, Красные знамена, грамоты и другие знаки отличия, свойственные социалистической системе.
      Мой должностной оклад начальника строительного управления составлял 350 рублей. Но после внедрения новой системы я зарабатывал по тысяче рублей в месяц, вместе с премией. Соответственно много получали начальники участков, бригадиры, рабочие. Управление выделялось на общем фоне, по этой причине меня поднимали по служебной лестнице.
      В то же время пришлось поволноваться, повоевать, потрепать нервы. На меня и моих товарищей начали писать анонимные письма. Называли проходимцем, жуликом, наконец, антикоммунистом, антисоветчиком. То были обвинения самые опасные, можно было остаться без партбилета и должности. Приходилось оправдываться, писать объяснительные записки, отвечать на вопросы комиссий, ревизоров, инспекторов, инструкторов райкома и горкома партии...
      В тех давних конфликтах приходилось спорить, доказывать свою правоту в вышестоящих партийных и советских инстанциях, где я получал в конечном итоге поддержку. Многие в партии и тогда понимали: по-старому жить и работать нельзя. Надо менять систему, мы отстаем от Европы технологически, страна сползает в пропасть. Но открыто об этом и заикнуться боялись. Жизнь, ее реалии заставляли людей, хотели они этого или нет, действовать в соответствии с правилами игры, которые разрабатывались в ЦК. На словах все делалось во благо человека, на деле трудящийся человек эксплуатировался сильнее, чем при капитализме.
      Процветала двойная бухгалтерия, двоемыслие. Жили и работали как бы в двух, трех, четырех измерениях: думаю одно, делаю другое, говорю третье, получаю по-четвертому. Для того чтобы выжить, выполнить план, нужно было нарушать устаревшие правила и установления, но за нарушения этих правил, пусть даже в мелочах, система наказывала беспощадно.
      Бесконечен список пострадавших хозяйственников, директоров, начальников, которые были зажаты между Сциллой и Харибдой советской системы, не знали, как выбраться из трясины. К какому берегу ни пристанешь - все равно погибнешь. Вот так жили и мучились. Жалко хозяйственников, кто пострадал, особенно тех, кто в общем-то незаслуженно был подведен под высшую меру наказания. Директора Елисеевского магазина Соколова я знал неплохо. Друзьями не были, но общаться приходилось. За что его расстреляли? Ведь то, что он тогда делал, сейчас практикуют все: например, продавал товар в "Березку", где за него больше платили, чем на прилавке гастронома. Аксиома рынка! Но она оказалось преступлением. Конечно, то было дело политическое: требовалось показать народу, что идет борьба с коррупцией, невзирая на лица.
      Или вот Осадчий Яков Павлович, директор Челябинского трубопрокатного завода. Прекрасный работник, специалист, знал свое дело, как мало кто знал, но связан был в своей деятельности по рукам и ногам. Он однажды меня посадил рядом в кабинете и сказал: "Слушай, как работает директор". И рассказал о своих мытарствах. Я послушал, ужаснулся. Он мне в ответ: "Знаешь, в чем состоит моя работа? Я просыпаюсь в 7 часов утра, ложусь в 12 часов ночи. Я боюсь советской власти. Дикие инструкции, ограничения, дурацкие проверки. Этот страх не просто мешает, фактически парализует меня. И надо давать план. Проклятие!"
      * * *
      Меня часто спрашивают, как я веду себя в минуты радости. У меня принцип такой: "Игра сделана, ставок больше нет". То есть, когда что-либо важное, хорошее произошло, свершилось, то больше об этом не вспоминаю, думаю совершенно о другом. За это на меня часто обижаются. Ну, стал дважды лауреатом Государственной премии, ну, получил два ордена Трудового Красного Знамени, присвоили звание профессора, заслуженного строителя - все! Я об этом больше не вспоминаю.
      В моей визитной карточке не указано никаких званий, только та должность, которую занимаю. Свои пять государственных орденов и шесть медалей не ношу, даже те, которые получил в Кремле в последние годы. Правда, была у меня в жизни одна награда - ее долго носил на пиджаке, даже с ней фотографировался. То была Бронзовая медаль ВДНХ СССР. Ее я получил, еще когда служил начальником Московского бурового участка. И долго этот потемневший кружочек не снимал: медаль была первая в жизни и красивая. После нее у меня появилось еще пять Золотых, пять Серебряных, две Бронзовые и Почетный Диплом той же Выставки. Чтобы заслужить их, нужно было хорошо поработать.
      Что касается неудач, то я их болезненно не переживаю. Основные проблемы у меня ассоциируются не с какими-то служебными конфликтами, а со здоровьем. Первый сильный удар получил, когда мне было всего 30 лет. Перенес ангину на ногах, после чего произошло осложнение на сердце, долго и тяжело болел. По сей день неясно, был ли то тяжелый ревмокардит или инфаркт. Тогда все врачи в один голос советовали: хочешь жить - уйди с должности начальника строительного управления. Но я не послушал никого, остался и работал, как прежде.
      Второй раз такая же ситуация случилась, когда врачи сказали: надо делать сложную операцию на сосудах, необходимо подыскать работу полегче. Это произошло в начале перестройки, когда я был избран депутатом Московского Совета и вошел в состав Московского городского комитета партии. Здесь меня поддержали Борис Николаевич Ельцин, Валерий Тимофеевич Сайкин, другие тогдашние руководители Москвы. К ним приходили тогда некоторые мои "друзья" и говорили: Ресин болен, его необходимо заменить. Но их не послушали.
      Это не означает, что у меня вообще не было никаких конфликтов с руководством. Один из моих начальников, заместитель заведующего строительного отдела ЦК, много пил, позволял себе более чем странные выходки. Однажды я взял дежурную машину и поехал в больницу навестить близкого друга. Выхожу из больницы, машины нет. Позвонил дежурному главка, и тот мне сообщил, что этот товарищ, узнав, куда я поехал, накричал на него и велел машину немедленно отозвать назад. Ему вдруг срочно понадобилась она для какого-то одного знакомого. Это я до сих пор помню. Иногда меня подставляли, когда интриговали из зависти. Но зла особенно не помню, даже некоторым семьям покойных начальников, огорчавших меня в прошлом, чем могу - помогаю.
      Самые трудные моменты в жизни связаны с принятием решений политических. Так было дважды, в августе 1991 года, в сентябре-октябре 1993 года, когда поддержал президента России, о чем расскажу ниже. Внутренне мне эти решения давались труднее, чем многим: ведь по ту сторону баррикад стояли подчас близкие мне люди, и по-человечески было жалко их.
      Меня всегда окружали сильные личности: то был мой принцип. Я не боялся, что кто-то из них мог оказаться более эрудированным, компетентным, лучше меня разбираться в отдельных вопросах. Пусть высказывают свое мнение, пусть спорят. Но не выношу, когда мне предъявляют ультиматум: если не по-моему, все брошу и уйду.
      Со мной работали заместителями такие люди как Борис Никольский, в прошлом второй секретарь ЦК Компартии Грузии, первый вице-премьер правительства Москвы; Леонид Бибин, бывший председатель Госстроя, и другие руководители. Всё это разные люди по своему прошлому положению, политическим взглядам, характеру, возрасту. Но их объединяет компетентность. Я сам подбирал их.
      В жизни сложилось так, что имел дело со многими талантливыми людьми. Первый мой начальник участка инженер Добровольский, о нем я уже говорил, был настоящий организатор, крупный инженер, замечательный человек. А выше той скромной должности не поднялся. Когда работал в Апатитах, брал пример с Солодовникова, служившего для меня недосягаемым авторитетом.
      Считаю учителями инженеров Михаила Басса, лауреата Ленинской премии, Аркадия Муравина, оба они были награждены орденами Ленина, которые за красивые глаза не давали. Помог постичь стиль аппаратной работы, дипломатии Анатолий Ефимович Бирюков. Его первый заместитель Юрий Андреевич Молчанов научил руководству, умению выделять то, что относится к инженерным проблемам, системно строить рабочий день.
      * * *
      ...Когда сняли Хрущева, я работал главным инженером Калужского СМУ. Тогда это событие не произвело на меня сильного впечатления. Я был далек от силового поля, генерируемого Никитой Сергеевичем. И не думал, что когда-нибудь моя дорога пересечется с дорогой первых лиц Москвы и государства.
      Теперь, на склоне лет, имея возможность сравнивать содеянное разными руководителями, хочу в заключение еще раз сказать, как много сделал Хрущев для нашего города, пока я набирался опыта в угольном разрезе, на руднике, в метро...
      С его именем нельзя связывать только "хрущобы". О замечательных Лужниках шла речь в предыдущей главе, ими Москва гордится. Это не единственный проект национального масштаба, повлиявший на многие сооружения страны. Назову еще три проекта, каждый из которых стал вехой в градостроительстве. Во-первых, Дворец съездов. Вместо утопического Дворца Советов с Большим залом на двадцать тысяч зрителей, библиотекой в голове статуи Ленина и прочих фантастических затей, Хрущев дал архитекторам задание вполне реальное. Строители всего за 16 месяцев, точно в установленный срок, воздвигли громадное здание объемом 400 тысяч кубов. В нем, кроме главного зала, 800 помещений, в том числе банкетный зал.
      Тогда Хрущев не вмешивался в замысел архитекторов, не гнался за грошовой экономией, поэтому рядом с Большим Кремлевским дворцом возник хрустальный Дворец с пилонами из белого камня. Они не только украшают фасады, но и служат опорами. Хотя и говорят, что этот дворец "стиляга среди бояр", но, по-моему, ансамбль Кремля обогатился, в ХХ веке традиция обновления, свойственная ему, - не прервалась.
      На месте фундамента незавершенного высотного здания в Зарядье Хрущев санкционировал строительство гостиницы с концертным залом. Как и Дворец Съездов, она рассчитывалась на 6 тысяч человек. Имелось в виду, что этот большой отель, получивший название "Россия", будет использоваться во время партийных съездов. На этот проект Никита Сергеевич повлиял плохо, вынудил архитектора Дмитрия Чечулина снизить высоту потолков, упростить интерьеры.
      Не будь Хрущева, вряд ли бы появилась у нас самая высокая в мире Останкинская башня. Он поддержал проект. Тогда пробил час конструктора Николая Васильевича Никитина, корифея железобетонных конструкций. Он водрузил башню на фундамент, заложенный на глубину всего нескольких метров. Из-за этого смелого решения несколько лет шли споры, оппоненты конструктора доказывали, мол, он сделал неверные расчеты. Но Никитин не ошибся. Внутри бетонного стакана натянуты стальные тросы, придающие конструкции прочность, способность противостоять любым ураганам.
      Полукилометровая башня внутри заполнена аппаратными залами, в ней же находится ресторан "Седьмое небо" с вращающимся полом. И этот замысел реализован без помощи иностранцев, силами московских строителей. Осенью 1967 года с башни начало вещание Центральное телевидение. Эти передачи Хрущев мог наблюдать дома как пенсионер союзного значения.
      В том же году, когда отмечался полувековой юбилей советской власти, был реализован самый крупный проект Хрущева, повлиявший на центр Москвы. Имею в виду описанный выше Новый Арбат. Проект стоил 250 миллионов рублей, деньги были подкреплены материалами и рабочей силой. Вместе с Новым Арбатом город получил проблемы, разрешить которые предстоит нам в ХХI веке.
      * * *
      Да, многое в нашей прошлой жизни связано с КПСС, ее генеральными секретарями, секретарями МГК. Партийной работой, как таковой, я никогда не занимался, хотя на всех уровнях парткомы играли свою важную роль. Но все же на производстве принцип был такой: кто похуже - выдвинуть в партком и райком, кто получше - оставить себе. Наверное, потому те люди, кого выдвигали по такому принципу, погубили в конце концов СССР.
      На мой взгляд, советская система погибла еще и потому, что не смогла найти рычаги развития общества, исходя из потребностей человека. На Западе никаких парткомов нет, там существует на каждом производстве профсоюз. Если хозяин нарушает условия договора с ним, то профсоюз может объявить забастовку и разорить капиталиста. Никакой суд в этом случае сторону его не возьмет. А подгонять рабочих и вовсе нет никакой необходимости.
      Мой опыт показывает: если правильно организовать и заинтересовать людей, они будут работать не хуже, чем на Западе. Лучше! Сейчас при рыночных отношениях это видят все в Москве. Но и при советской власти, социализме удавалось и при содействии высоких партийных инстанций, подкручивавших колеса строительных машин, быстро и хорошо строить. Это доказывает работа в тресте Горнопроходческих работ.
      В нем я отслужил десять лет на разных должностях. Три года ушло, чтобы СУ-3, где пьянствовал главный инженер, забыло о выпивках на рабочем месте. На базе одного было создано два новых треста Горнопроходческих работ. Пришлось пойти на это, потому что Москва бурно осваивала новые территории, где приходилось начинать с нуля. На месте сел и деревень прокладывали мы коммуникации и дороги. Как я уже сказал, никакого застоя у нас, московских строителей, не существовало.
      Во втором тресте Горнопроходческих работ я исполнял должность главного инженера и управляющего. В этих должностях пребывал около двух лет.
      Больше здесь поработать не пришлось, потому что в мае 1975 года мой служебный кабинет переместился на Малую Бронную, в "Главмосинжстрой". Но об этом - дальше.
      ГЛАВА V
      Из треста - в главк.
      Что такое "Главмосинжстрой"?
      Система Сталина.
      Совместим ли гений со злодеем?
      Встреча с капитализмом во Франции.
      Олимпийские объекты.
      Доброе слово о В. В. Гришине.
      Северное Чертаново
      "образцовый жилой район".
      Москва на рубеже 70-80-х годов.
      Памятник Ленину
      Из треста в "Главмосинжстрой" я ушел с повышением. Меня утвердили в должности заместителя начальника главка. Что из себя представлял московский главк при социализме? Начальник по правам и зарплате приравнивался к министру, а главк - к министерству. Он имел, что было крайне важно, отдельную строку в народнохозяйственном плане СССР. Его составлял с ленинских времен Госплан СССР. Таким образом, городской главк оказывался в одном ряду с общесоюзным министерством, наделялся его правами как юридическое лицо, получал максимально-возможную в условиях командно-административной системы свободу действий. Это значит, имел право решать возникавшие проблемы на высшем уровне, защищать свои ресурсы в Госснабе СССР, в конечном итоге - мог эффективно работать.
      Аббревиатура "Главмосинжстрой" расшифровывается так - Главное управление по строительству инженерных сооружений. Ему поручали прокладывать магистральные подземные сети, дороги, тоннели, головные объекты водопровода и канализации, возводить мосты, благоустраивать набережные. В главке насчитывалось около 20 трестов, равных тому, каким прежде управлял я. В системе трудилось 30 000 рабочих и инженеров, за год они выполняли объем работ, оцениваемый в 200 с лишним миллионов рублей.
      Главк построил все известные московские водопроводные станции, Новокурьяновскую станцию аэрации, Чертановскую, Западную и Южную канализационные системы. "Главмосинжстрой" расширил Варшавское, Минское и Алтуфьевское шоссе, проложил на Юго-Западе новые магистрали, в том числе проспект Вернадского, Профсоюзную улицу.
      * * *
      По традиции, к годовщине революции, 7 ноября 1975 года, горнопроходчики закончили коллектор Неглинки. У нее тогда появилось еще одно просторное подземное русло. Эту московскую реку в первой четверти ХIХ века наши предшественники упрятали под землю. Но во время ливней она выходила из берегов и затопляла Неглинную улицу. Вода заливала подвалы и первые этажи, ее уровень последний раз поднялся на 120 сантиметров! О стихии писал в свое время Владимир Гиляровский, не раз ходивший по реке, по колено в воде, с провожатыми.
      Я предложил спуститься в Неглинку корреспонденту "Правды". Вместе с бригадиром горнопроходчиков Владимиром Колесниковым мы прошли, не пригибаясь, по бетонному тоннелю шириной пять и высотой три метра. По нему поток впадает в Москву-реку у стен Кремля. Через несколько дней появился на последней странице "Правды" репортаж "Шагаем по руслу Неглинки" за подписью А. Юсин.
      С тех пор не прекращаются мои встречи с московскими журналистами, со многими хорошо знаком. Не так давно они присудили мне приз "За доступность". В том, что мы живем свободно, тоталитаризм рухнул, большая их заслуга.
      Конечно, критика - не сахар. Каждому хочется ее поменьше. Но, с другой стороны, гласность, публикации в средствах массовой информации служат порой единственным методом очищения общества. Не зря журналистику называют четвертой властью.
      В среде пишущих - не без урода, бывают перехлесты, они наносят урон всем, прессе в первую очередь. Но надо судить о журналистике не по исключениям. В целом она правильная.
      У меня подход один установился с советских времен. Когда поступала анонимка, я не искал автора подметного письма, думал, где прокололся, чем дал повод написать анонимку.
      И в прошлом, как сейчас, выходили статьи заказные, клеветнические. Тогда заказчиком выступали партийные инстанции, газеты служили их органами. Сейчас круг заказчиков расширился. Трудно порой разобраться, где истина, где подброшенный ловко, явно с корыстными целями, компромат.
      Когда же появляется о наших делах статья заказная, низкая, гадкая, но если в ней есть реальные сведения, пусть искаженные, я обращаю внимание именно на эту сторону публикации. Бывает, журналисты приводят факты, которые мы сами обнародовали на наших совещаниях намного раньше их.
      А в целом нам, строителям, грех жаловаться на журналистов. Пресса редко злорадствует над нашими бедами. Поэтому всегда корреспондентам путь открыт в мой кабинет.
      * * *
      Таким образом, на новом месте я продолжал заниматься хорошо знакомым мне делом, горной проходкой. Но круг обязанностей расширился, как и круг общения. Руководили главком люди, попадавшие в его кабинеты не с улицы. Все они были профессионалами, специалистами высокого класса, фигурально выражаясь, способными рыть землю носом. Им в Москве поручали решать сложные инженерные задачи.
      Эти кадры проявили себя и в годы перестроечные. Почти все руководители, кому позволили возраст и здоровье, остались в строю. Это - не случайно. Считаю старую советскую систему подбора хозяйственных кадров правильной. Люди выдвигались не спонтанно, не потому, что кто-то кому-то понравился. Хрущев, прежде чем выдвинуть Владимира Федоровича Промыслова главой исполкома Моссовета, поручал ему Главмосстрой, испытал как руководителя в должности секретаря МГК, зампреда исполкома Моссовета. Дал возможность как строителю проявить себя в масштабах РСФСР и СССР.
      Только после всех успешно сданных экзаменов по науке и практике управления Владимира Федоровича неожиданно пригласил на обед в Кремль Хрущев. Здесь в окружении членов Политбюро объявил ему приятную новость. Оттуда пошла команда первому секретарю МГК созвать бюро горкома и утвердить в должности "мэра" Промыслова.
      Эта система на городском уровне по испытанной схеме сработала, когда встал "кадровый вопрос" о моем назначении. Прежде чем занять должность заместителя начальника главка, я работал помощником начальника участка, главным инженером периферийного стройуправления, начальником отдела, начальником стройуправления, главным инженером, управляющим треста. И лишь после десяти лет службы в тресте произошло очередное повышение.