Москва в лесах

      Счастлив тем, что целовал я женщин,
      Рвал цветы, валялся на траве,
      И зверье, как братьев наших меньших,
      Никогда не бил по голове.
      * * *
      Мой переход из одного кабинета в другой в "Главмосинжстрое" прошел спокойно, не вызвал негативной реакции у товарищей по службе, а у меня головокружения от высоты. Прав у меня стало больше, как у министра. Но и за чужую спину больше не спрячешься, теперь я полностью отвечал за судьбу тридцатитысячного коллектива.
      Новое назначение пришлось на август, спустя несколько месяцев после апреля 1985 года, когда началась "перестройка".
      Любой строитель знает, легче возвести новый дом, чем капитально переделать старый. Для этого нужно очень многое знать и уметь, создать проект и перепланировку здания, разработать детальные чертежи. Кроме горячего желания осчастливить народ, был ли такой план и чертеж у "прорабов перестройки"? Вряд ли. Иначе бы государственная машина, которой управлял Генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Горбачев, не свалилась бы на полном ходу под откос...
      Впервые я с ним встретился накануне открытия Олимпиады-80. Тогда Политбюро в полном составе во главе с еще бодрым Леонидом Ильичом совершило объезд Олимпийских объектов, построенных в Москве. Машины сделали остановки в Лужниках, на проспекте Мира у Крытого стадиона, в Олимпийской деревне на Юго-Западе... Горбачев ничем не выделялся среди других, разве что выглядел среди стариков молодым.
      Вот от него я и услышал спустя несколько лет про ускорение, перестройку и застой. Да, в нашей сфере назрело время многое менять, модернизировать, совершенствовать. Но никакого "застоя", повторяю, строительная машина Москвы не знала. И я никогда не стоял на месте. Мы выполняли намеченную программу. С точностью часового механизма каждый год отмеряли по три миллиона с лишним квадратных метров жилой площади, по миллиону квадратных метров производственных площадей. Передавали Москве ключи от многих детских садов и ясель, школ, поликлиник и больниц.
      * * *
      Наш главк и до, и после начала политических перемен в стране строил много хранилищ для картофеля и овощей, фруктов, оборудованных системами, поддерживавшими заданную температуру и влажность. С весны 1987 года этими объектами начал заниматься Юрий Михайлович Лужков, взваливший на свои крутые плечи "Мосагропром".
      Не помню, когда точно мы впервые встретились, но это случилось, когда его перевели на штатную работу в систему Московского Совета. 13 января 1987 он занял кабинет первого заместителя председателя исполкома. До этого тринадцать лет избирался депутатом Моссовета, на общественных началах руководил депутатской комиссией по коммунально-бытовому обслуживанию. Занимался кладбищами, прачечными, химчистками, самыми убогими учреждениями советской Москвы. Но занимался так увлеченно и с таким успехом, что обратил на себя внимание новых руководителей Москвы, пришедших на смену Гришину и Промыслову.
      В исполком Лужков пришел в 50 лет из Министерства химической промышленности СССР, где какой-то год прослужил начальником управления по науке и технике. Оттуда его на счастье Москвы забрал Ельцин, сделав сильный ход, значение которого сегодня всем ясно.
      Коренной москвич Лужков, сын отца-плотника и матери-кочегара, вырос в Замоскворечье, где жил в бараке на Дербеневской набережной. С дипломом инженера-механика начал службу младшим научным сотрудником Института пластмасс. С одной ступеньки служебной лестницы на другую поднимался медленно, но верно. Много лет занимался автоматизацией химических производств, стал крупным специалистом в области управления.
      Он закончил известный Московский институт нефтегазовой и химической промышленности, или, как его называют студенты, "Керосинку". Закончил в тот год, что и я. Мы ездили по утрам на лекции на одну и ту же Большую Калужскую улицу, пользовались одной и той же станцией метро. Но не были знакомы.
      Лужков, как я сказал, работал на общественных началах в одной из комиссий Московского Совета. Я возглавлял другую комиссию, связанную со строительством. Когда же его назначили первым зампредом исполкома, мы с ним познакомились. Тогда и возникла у нас личная симпатия друг к другу.
      Всегда буду помнить: Лужков, в отличие от многих других начальников главков, себя не раз подставлял под удар, прикрывал на бюро горкома огрехи строителей. Не каждый способен выдержать могучий и неожиданный удар Бориса Николаевича. Это требовало мужества.
      Когда Ельцин задавал прямой вопрос: "Будет или не будет сделано?" Лужков отвечал всегда: "Будет!" Хотя было много обстоятельств, чтобы ответить: "Я сомневаюсь!"
      Тогда Лужков большой политикой не занимался, даже когда его спустя три года утверждали главой городского правительства, не причислялся ни к демократам, ни к коммунистам. Называл себя хозяйственником, ни больше, ни меньше. Но теперь он крупный политик, потому что должность занимает политическую. Как бы не называли его в газетах с иронией "градоначальником", занимается он сегодня не только Москвой, но и Россией. У многих россиян - вся надежда на него.
      Что касается меня, я как был, так и остался хозяйственником, членом команды Юрия Михайловича. Он поручает мне, как правило, не политические вопросы, а сугубо хозяйственные. Я захожу в его кабинет со своим мнением, а выхожу с мнением Лужкова.
      * * *
      Москвой Борис Николаевич управлял официально с 24 декабря 1985 года по 13 ноября 1987 года, менее двух лет. Начал с выступления в Колонном зале на городской партконференции, закончил докладом в Большом театре на торжественном собрании по случаю 70-летия Октябрьской революции. Все это время оставался коммунистом, "ускорял перестройку". И боролся с "застоем", менял руководителей. Из 33 первых секретарей райкомов сместил 23, в некоторых райкомах успел дважды переизбрать первых лиц. (Точно то же самое делал Горбачев, смещая министров и заведующих отделов ЦК.)
      Но к тем, кого уважал, Борис Николаевич прислушивался, старался им помочь. Когда игра на шахматной политической доске у Гришина против Ельцина обострилась, Виктор Васильевич решил жертвовать фигуры. И сдал начальника "Главмосстроя" Валерия Владимировича Сухоцкого. По указанию горкома исполком снял его с должности начальника главка и назначил управлять трестом, где тот в свое время работал. Я заступился за несправедливо уволенного хорошего руководителя. Борис Николаевич пообещал через год-полтора восстановить его на руководящей работе... Слово свое сдержал.
      Никто тогда не снимал с повестки дня лозунг "Превратим Москву в образцовый коммунистический город!". Мы по-прежнему жили в "развитом социализме" и строили коммунизм.
      Последний раз, выступая в Большом театре, Борис Николаевич, переживший трагедию на октябрьском пленуме ЦК, делал традиционный доклад фактически лишенный должности. Я слушал его, затаив дыхание. Что скажет он о строителях?
      В одном абзаце сконцентрировал Ельцин информацию о том, что построено было при нем в 1987 году:
      "Москва достойно провела октябрьскую вахту. Город украсили новостройки: мемориальный комплекс "Горки Ленинские", ансамбль Ленинской площади с получившим второе рождение Павелецким вокзалом, магазин "Океан" в Строгино. Построен новый участок метрополитена со станциями "Коньково" и "Теплый Стан", гомеопатическая больница на шоссе Энтузиастов, построены и введены в эксплуатацию новые овощехранилища. Москвичи получили к празднику 2 тысячи сверхплановых квартир".
      До Ельцина гомеопатических больниц, как лженаучных учреждений, не учреждалось. Он двинул вперед сооружение линий метро и овощехранилищ. Им уделялось особое внимание и МГК, и Моссоветом, пытавшимися накормить москвичей овощами.
      Тогда я часто встречаться с отвечавшим за этот участок Юрием Михайловичем. Лужков стал, по его словам, главным инженером у бывшего директора "ЗИЛа" Валерия Сайкина, управлявшим Москвой как громадным заводом.
      Не успел за короткий срок Борис Николаевич развернуться, не успел. И квартиры, и станции метро, и вокзал, и Дворец молодежи строились по проектам, давно принятым. Магазин "Океан" и больница были для него не теми величинами, которыми хотелось бы ему оперировать.
      За неполных два года Ельцин ни один задуманный им крупный проект реализовать не успел. Остался на бумаге проект здания Московского горкома, которое он намеревался соорудить на Трубной площади, рядом с домом политпросвещения МГК. Хотел построить, очевидно, новый горком, чтобы развести по разным местам аппараты ЦК и МГК, дислоцированные рядом на Старой площади. Та же участь постигла проект Народного дома, о котором много тогда писали в газетах. То был не ведомственный, фабрично-заводской клуб, а доступный всем москвичам многофункциональный культурный центр. Последний раз Народные дома строились в Москве до 1917 года.
      Да, ничего не успел построить Борис Николаевич в Москве. Но он круто изменил мышление архитекторов и строителей, поменял направление движения нашей строймашины. Мы впервые услышали от него, что реконструкция старой Москвы есть задача политическая. Возрождение исторического центра стало с тех пор нашей главной задачей.
      Ни один первый секретарь МГК до Ельцина не говорил о городе так, как он, прямо и открыто, правдиво. Вот одно из таких высказываний, сделанное весной 1986 года перед пропагандистами.
      "Исторический облик Москвы изуродован. С 1935 года уничтожено 2200 крупных архитектурных памятников. Многие находятся в плачевном состоянии, используются не по назначению. Церковь, в которой венчался Пушкин, превращена в контору, находящуюся в введении Мосэнерго. Позавчера я ездил туда с министром, он наконец дал согласие перевести контору в другое место".
      Та "контора" была лабораторией для высоковольтных испытаний Энергетического института Академии наук СССР, она занималась с ленинских времен "электрификацией всей страны", задачей государственной важности. Но и ее удалось вывести из стен здания благодаря Борису Николаевичу. Он нашел время, чтобы побывать в стенах изуродованного храма, куда ни один из прежних руководителей Москвы не отваживался заходить в силу негативного отношения к религии.
      Задача реконструкции центра, возрождения старой Москвы стала одним из пунктов решений партконференции. Она, по существу, выполняется по сей день, хотя самой партии давно нет! И если ныне центр Москвы возрождается, обновляется, украшается, то в этом есть и заслуга первого президента России, бывшего первого секретаря МГК.
      Ельцин прекратил раз и навсегда многолетнюю практику уничтожения старых домов, не только памятников, но и относящихся к исторической застройке. Он поддержал москвичей, когда они стали на пути бульдозеров. Тогда по решению исполкома начали крушить "палаты купца Щербакова", памятник архитектуры. Каменный двухэтажный дом оказался на трассе прокладываемой вокруг Москвы транспортной магистрали, "третьего кольца". Если бы палаты разрушили, то перед дорожными машинами открылся бы прямой путь в Лефоротово, построенное Петром Первым и его сподвижниками. Там сохранились старинные дворцы петровского и екатерининского времен. Пришлось бы сносить вслед за палатами Щербакова другие здания района, мы бы получили вслед за Новым Арбатом Новое Лефортово. Но этого не произошло.
      Машинам в конечном итоге усилиями мэра Москвы найден другой маршрут, сохранивший этот заповедный уголок Москвы. Нам предстоит реализовать здесь сложный проект в ближайшие годы.
      Вмешался Ельцин и в другой острый конфликт, возникший между общественностью и городской властью на Поклонной горе. Там сооружался памятник Победы, заложенный еще в 1958 году. Вспомнили о нем сорок лет спустя!
      Тогда только забили сваи, заложили фундамент, способный выдержать вес в тысячу тонн. За площадкой, предназначенной под монумент, поднялись стены здания музея Великой Отечественной войны. Над ним мы готовились установить громадный металлический каркас купола, завезенный на Поклонную гору.
      Перед музеем должны были поднять на стометровую высоту из камня Красное знамя с профилем Ленина. То был не столько памятник Победы, сколько еще один монумент вождю. Но народ больше не желал жить под красным знаменем. Вслух этого тогда еще никто сказать не смел. Громко, в силу наступившей эпохи гласности, говорили, что якобы строители срыли святыню, Поклонную гору. Вот тогда Борис Николаевич еще раз проявил характер, распорядился прекратить строительство и спорного памятника Победы, и бесспорного музея Великой Отечественной войны.
      Замерли на несколько лет башенные краны над Поклонной горой...
      При Ельцине начали ликвидировать конторы, закрывать бесперспективные институты. Перестали строить в городе новые заводы, вырубать леса для прокладки дорог, прекратилась экспансия города на природу ближнего Подмосковья. От Бориса Николаевича, первого секретаря МГК, я услышал слова, что суть перестройки - в правде! Люди сыты по горло правдоподобием и полуправдой. Призвал он нас к тому же, что и Александр Исаевич Солженицын жить не по лжи.
      Выступления Ельцина на пленумах МГК не давали никому из руководителей города жить спокойно. И мне в конце марта 1986 года, спустя несколько месяцев после утверждения в должности начальника "Главмосинжстроя", пришлось услышать на пленуме горкома свое имя в числе отстающих начальников, которые не успели разработать программу "наращивания объемов строительства". Мне было предъявлено обвинение в бюрократической волоките, попытке взять на себя ношу поменьше.
      * * *
      Но отношение ко мне у Бориса Николаевича, несмотря на эту критику, оставалось, пока он работал на Старой площади, хорошее. Иначе бы в марте 1987 года меня не назначили начальником "Главмоспромстроя". Так, в 51 год, я, горняк-экономист, проработав много лет под землей, занимавшийся всю жизнь инженерией, неожиданно для себя стал ведать промышленно-гражданским строительством.
      По численности работавших строителей, 60 тысяч, по объему стоимости выполняемых работ за год, 500 миллионов рублей, этот главк стоял на втором месте после "Главмосстроя". Но по значению - считался первым. Не только потому, что ему поручали реконструировать заводы, строить новые цеха гигантов тяжелой индустрии - "ЗИЛ"а, "АЗЛК", "Красного пролетария" и других заводов, считавшихся крепостями советской власти. Главк строил крупные здания академических и отраслевых научных институтов, конструкторских бюро, высших учебных заведений. Вид многоэтажных, протяженных вдоль магистралей крупных центров науки, индустрии и сегодня рождает чувство гордости за Москву. Опираясь на эти крепости, мы победим, если поможем рабочему классу, ученым подняться с колен, на которые их поставили радикал-реформаторы, неумелые управленцы.
      Название главка - Главное управление по промышленному строительству не соответствовало его истинной роли. То была дань времени, камуфляж, прикрытие функции главка, отпочковавшегося в 1972 году от "Главмосстроя". Его назначение состояло и в сооружении уникальных зданий. Оно, как мы знаем, всячески ограничивалось, сдерживалось и даже запрещалось ЦК и Совмином, озабоченных догнать и перегнать США в гонке вооружений.
      Среди всех московских строительных главных управлений это был элитный главк. Ему доверяли реконструкцию зданий Кремля, реставрацию Красной площади, уникальные объекты в центре столицы. Вторую очередь гостиницы "Москва", здание ТАСС у Никитских ворот строил все тот же "Главмоспромстрой". Все наиболее значительные здания, о которых шла речь, в частности, Олимпийский Крытый стадион, - дело его рук.
      Главку предстояло выполнять задачи, которые ставил перед Москвой Ельцин, провозгласивший: реконструкция центра есть задача политическая. В архитектурных мастерских на площади Маяковского создавались проекты с учетом пожеланий Бориса Николаевича. Их следовало воплотить в камне "Главмоспромстрою". И надо же было такому случиться, я заболел, и очень серьезно.
      По-видимому, сказалось напряжение перестроечных лет, нараставшее с каждым годом. Меня поразил микроинсульт, не выдержали перегрузок сосуды головного мозга. Болезнь не отступала долго, полгода. Но и тогда работал. Врачи категорически настаивали, как двадцать лет назад, чтобы я занялся другим делом, перестал мотаться по стройкам, заседать. В противном случае они не ручались за мою жизнь. Тяжкие последствия, возникающие в результате микроинсульта, - они всем известны - инфаркт или паралич, частичный или полный, инвалидность, смерть.
      Но я принял тогда для себя исключительно важное решение - не уходить в инвалиды. Поступить иначе не мог, поскольку исповедую принцип - жизнь вечный бой, покой нам только снится. Беру пример с тех людей, которые уходят с работы только так: в гробу и белых тапочках ногами вперед. Лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал. Мне в пятьдесят с лишним лет хотелось еще побывать на многих горах, поднять старую Москву, вернуть ей былую красоту.
      Тогда меня поддержали особенно два человека. Ельцин не дал меня уволить в связи с болезнью, хотя ему не раз предлагали это сделать люди, которых я считал своими товарищами и друзьями.
      В больнице меня часто навещал Лужков и по-настоящему помог, как настоящий друг. У него у самого не все складывалось тогда просто, он попал в положение более тяжелое, чем у меня. Умерла после тяжелой болезни жена. На руках остался маленький сын Саша. А нагрузка не уменьшалась, увеличивалась. Ярмарки на всю Москву, которые проводились по инициативе Бориса Николаевича, отнимали время и силы. Москвичи помнят, как площади и улицы превращались в шумный торг, базарные ряды, где роль магазинов играли прибывшие со всей страны грузовые машины, наполненные арбузами, яблоками, картошкой, капустой, солеными огурцами...
      Тогда Лужков переломил ситуацию с плодоовощными базами. Мы ему чем могли - помогли. За базы он чуть было не поплатился головой. Ему учинили разборку в Комитете народного контроля СССР, решили отправить "дело" в прокуратуру за самовольное изменение "норматива потерь". Государством этот норматив устанавливался в один процент, хотя нигде в мире не удавалось за зиму из ста килограммов картофеля сохранить 99. Люди опускали руки, при всем желании выполнить дурной норматив они не могли. Все работники овощебаз, даже самые добросовестные, становились нарушителями, никакой премии (при мизерной зарплате) за сбереженные овощи получить не могли. У людей утрачивалась вера в себя. Картошка и капуста гнили, выбрасывались на свалку тысячами тонн.
      Лужков принял подлинно управленческое решение в, казалось бы, безвыходной ситуации, когда, по его словам, невозможно ни сделать, что нужно, ни оставить, как есть. Властью первого зампреда исполкома установил реальный норматив. Позволил все, что удавалось за сезон сохранить сверх этого норматива, продавать. А выручку делить пополам между базой и городом. Вот тогда произошла революция, удалось сберечь половину того, что прежде теряли. Мастера цехов получали деньги, позволявшие покупать "Жигули". Москва смогла впервые отказаться от ежегодной массовой мобилизации студентов, солдат, инженеров и ученых на переборку овощей и картофеля. Так Лужков избавил от гнили овощехранилища, совершив деяние, равное подвигу Геракла, очистившего Авгиевы конюшни. Гиблое дело, за которое Юрий Михайлович взялся, обернулось не судом, а триумфом.
      Занимаясь Агропромом, Лужков интересовался искренне строительством, нашими проблемами. Я вскоре почувствовал, что он любит строителей и дело, которым мы занимались. Для "Мосагропрома" наш главк строил хлебозавод, завод быстроразмораживающихся блюд, другие объекты. И трудно было уже тогда сказать, кто из нас на этих стройках главный прораб - он или я, настолько много внимания Юрий Михайлович уделял нашим проблемам.
      * * *
      Задание завершить к открытию всемирного фестиваля Дворец молодежи наш главк выполнил. Комсомол, хозяин дворца, годами не мог осилить этот дорогостоящий проект. Мне поручили завершить давно начатое (чуть ли не при Хрущеве!) дело. Силы и средства нашлись, когда строящийся объект связали с предстоящим важным политическим событием, каким тогда считался фестиваль.
      В новом дворце прошел вернисаж работ Ильи Глазунова. Там впервые ему удалось показать картину "Мистерия ХХ века", которую запрещали демонстрировать много лет. Я уважаю этого большого художника, дружу с ним, поражаюсь его энергией, подвижническим трудом. Ему удалось основать в тяжелое для государства время Российскую академию живописи, ваяния и зодчества. Мы восстановили для академии, где учатся сотни студентов, два старых корпуса на Мясницкой. Реставрируем и третий главный корпус, построенный по проекту Василия Баженова.
      Показ "Мистерии ХХ века", где Ленин представал как зачинщик мировой катастрофы, стал возможен потому, что гласность утверждалась все прочнее. Критика в докладах Ельцина становилась все круче...
      В августе 1987 года на пленуме горкома Борис Николаевич доложил, что закрыл семь московских институтов и двадцать контор. И пообещал в скором времени закрыть еще 200 контор. Он хотел в высвободившихся помещениях открыть магазины и кафе, где бы вечерами можно было посидеть за столиками, как в Париже.
      На том же пленуме впервые дали слово мне. Я рассказал, что мы перешли в режим самоокупаемости и самофинансирования, пообещал: главк с нового года начнет сдавать объекты "под ключ". И попросил сократить "Главмоспромстрою" число строящихся объектов, "не работающих на Москву", не содействующих социально-экономическому развитию города. Неожиданно для себя попал на этот раз в список тех, кого первый секретарь похвалил в докладе.
      Я не знал в августе, что Борису Николаевичу осталось всего два месяца руководить Московской партийной организацией. 7 ноября ему, чтобы накануне праздника не выносить сор из избы, дали выступить в Большом театре. Я поражался выдержке Ельцина. Многие на том собрании знали, он фактически снят со всех руководящих постов. "До политики я тебя больше не допущу!" сказал ему Горбачев и направил на службу по специальности - в Госстрой.
      На октябрьском пленуме ЦК по законам волчьей стаи произошла типичная для компартии травля всеми - одного. По такому же закону в 1937 году по команде Сталина все нападали на бывших его соратников. В 1987 году этот закон в смягченной редакции последний раз сработал на моих глазах. Я вспомнил о моем бедном отце и его несчастных друзьях, которых распинали на пленумах, прежде чем отдать в руки палачей.
      Мне предлагали подняться на трибуну со словами осуждения. Но таких слов у меня за душой не было. Я категорически отказался выступать с "разоблачением" Ельцина. Тогда он много хорошего сделал для Москвы, поддерживал и Лужкова, и меня. Я был возмущен спектаклем, который разыграл главный режиссер Михаил Сергеевич на пленуме. Кроме неприязни к происходящему, у большинства членов горкома и руководителей Москвы этот спектакль ничего не вызвал. Но по правилам так называемого "демократического централизма" никто из нас не мог подняться на трибуну и защитить Ельцина. Нам бы слова не дали. А если бы дали, то после такой защиты - сняли с работы.
      После того как Ельцин попал в опалу, я не перестал относиться к нему с уважением. Был такой момент. Борис Николаевич, работая в Госстрое, оставался депутатом Московского Совета. Вместе с Михаилом Никифоровичем Полтораниным, бывшим редактором "Московской правды", пришел он однажды на сессию Московского Совета. Они сели рядом в сторонке, вокруг них образовался вакуум. На заседание я запоздал, пришел позже, чем другие. Свободное место было рядом с ними. Никто не решился его занять, оказаться в соседстве с опальными. Я попросил разрешения и сел рядом с Ельциным, вызвав недоумение у сидящих рядом депутатов.
      Полторанин съязвил в мой адрес:
      - А ты не боишься?
      - Считаю за честь быть рядом с Борисом Николаевичем, - ответил я ему.
      Мимо нас как раз в этот момент прошел занявший место Ельцина первый секретарь МГК Зайков. Он сделал вид, что ни Ельцина, ни Полторанина, которого сняли с должности вслед за Борисом Николаевичем, не видит в упор.
      Тогда Ельцин, как известно, работал в Госстрое. Все задачи, которые он ставил как министр СССР, мы решали в первую очередь, морально его поддерживая.
      * * *
      Всего год с небольшим мой служебный кабинет помещался на улице Чехова, Малой Дмитровке, где находится "Главмоспромстрой". Оттуда перешел в Мосстройкомитет, в главный штаб строительного комплекса, крупнейшую в мире государственную строительную фирму. Комитет объединил все московские строительные главки, со времен Хрущева набравшие могучую силу. Это назначение случилось в мае 1988 года. Там я работал заместителем председателя, председателем комитета. А еще спустя полтора года к моим обязанностям добавилась еще одна - заместителя председателя исполкома. Таким образом, нагрузка возросла, пришлось заняться дополнительно к прежним делам проблемами реализации Генерального плана Москвы.
      Все эти перемещения происходили в годы, когда начался исход евреев СССР в Израиль. Многие мои знакомые, в том числе строители, уехали тогда на Ближний Восток. Но мне такая мысль никогда не приходила в голову. В Израиле я бывал много раз, знаком с ведущими политиками этой жаркой красивой страны, с деятелями культуры, бизнесменами. Там хорошо могут строить. Но я бы там пребывать постоянно не хотел, для меня это чужая страна во всех отношениях. Меня туда не тянет. По культуре, быту, по чисто житейским вопросам - я коренной москвич, россиянин, как теперь говорят. Мыслить и говорить могу и люблю только по-русски. Жить без Москвы не могу.
      С конца 1989 года пришлось ведать не только инженерией, промышленно-гражданским строительством, но и индустрией стройматериалов тремя китами, на которых зиждется наш комплекс. Тогда в нем было занято полмиллиона человек, включая лимитчиков, с которыми безуспешно боролся Борис Николаевич.
      Без него и Лужкову, и мне стало труднее. Тогда я почувствовал, вместо обещанного партией "ускорения" комплекс начал медленно сбавлять обороты. Мы стали сползать с высокого уровня, достигнутого в прежние годы, не смогли построить как всегда три миллиона четыреста тысяч квадратных метров жилой площади... Поразивший страну кризис затронул и нас.
      На Старой площади по-прежнему функционировали ЦК и МГК, заседало бюро горкома, которое возглавил сменивший Зайкова первый секретарь Юрий Анатольевич Прокофьев. По-прежнему он вызывал нас на заседания с отчетами в знакомое здание.
      Но теперь в городе роль первого лица играл избранный председателем Московского Совета профессор Гавриил Попов, бывший декан экономического факультета Московского университета, главный редактор журнала "Вопросы экономики". Так, спустя много лет после профессора университета Михаила Покровского, возглавлявшего с ноября 1917 по март 1918 годах Моссовет, на нашей улице появился другой профессор университета. Он мог хорошо выступать на митингах и собраниях, писать блестящие аналитические статьи. Их читала вся Москва, вся Россия. По складу ума и характера это политик и стратег, который в самых сложных ситуациях и запутанных положениях находит верные решения. Попов не дал депутатам утопить проблему приватизации квартир в бесконечных дискуссиях: как это сделать по-справдливости, как платить за квадратные метры, учитывая жилую площадь, местоположение, качество зданий...
      Москвичи обязаны ему приватизацией квартир, они получили их в частную собственность быстро и без бюрократических проволочек, не ощутив гнета чиновников. Благодаря Попову пенсионеры заимели право на бесплатное пользование городским общественным транспортом. Профессор перестроил систему городской власти и, верно используя законы управления, создал трехзвенную структуру: мэрия - префектуры - субпрефектуры (районные управы). Он же обосновал и реализовал "идею мэра", а также идею правительства города.
      Но управлять большим городом, таким, как Москва, не особенно хотел и, по всей вероятности, не умел. Прежде, при Промыслове и до него, должности председателя Московского Совета не существовало. Во время сессий, которые собирались на один день раза два в год, для ведения собрания избирался председатель. Его подбирал горком партии среди депутатов из рабочей среды. Тем самым как бы олицетворялось провозглашенное со времен Ленина программное положение партии, власть в государстве принадлежит рабочему классу, пролетариату, гегемону. Председатель сессии играл роль факира на час, после закрытия сессии его обязанности заканчивались. Власть реальная переходила в руки председателя исполкома Московского Совета.
      При избранном в годы "перестройки" всеобщим голосованием Московском Совете, состоявшем из нескольких сот депутатов, заседавших каждый день, управлять городским хозяйством стало мучительно трудно. Депутаты вместо обсуждения законов и бюджета постоянно вмешивались в дела исполнительной власти, хотели присвоить ее функции себе.
      Рядом с демократом Поповым стал расти Лужков. После очередных выборов, принесших победу демократам, возник вопрос, кому быть председателем исполкома.
      - Скажите, а на какой платформе вы стоите? Вы демократ или коммунист? Или, может быть, независимый?
      Такие вопросы посыпались стоящему перед разгоряченными депутатами Московского Совета кандидату в "отцы города" Юрию Михайловичу.
      И большинство, шумные бородатые демократы без галстуков, и коммунисты в строгих костюмах, впервые с октября 1917 года оказавшиеся в Мраморном зале в меньшинстве, получили неожиданный ответ:
      - Я был и остаюсь на одной платформе. Хозяйственной... Я из партии хозяйственников!
      Это случилось 12 апреля 1990 года. В тот день Москва наконец-то получила руководителя, который не только умел управлять, но и любил город сыновней любовью. Не случайно книгу свою он назвал "Мы дети твои, Москва!". Это невиданное прежде отношение проявилось вскоре пред всеми нами, членами правительства города, и перед москвичами, тогда еще не знавшими Лужкова так, как они его знают сейчас.
      * * *
      Еще спустя два года москвичи впервые пришли на выборы, чтобы проголосовать за первого президента России, а также за первого мэра и вице-мэра Москвы. Это произошло 12 июня 1992 года. В тот день официально правой рукой Гавриила Попова стал Юрий Михайлович. С того времени он исполняет две должности. Кроме должности вице-мэра, занял должность премьера правительства Москвы. В его команду я вошел заместителем премьера, руководителем строительно-инвестиционного комплекса. Рынок потребовал расширить прежние и без того сложные функции. Мне опять пригодилась полученная в институте специальность экономиста.