Москва в лесах

      Когда же Козлов сделал наружную утепленную более легкую стену-плиту с ячейками и заданными пустотами, то Хрущев готов был расцеловать изобретателя.
      Никто из руководителей-большевиков до Хрущева не относился так тепло и сердечно к строителям. Сталин вкладывал душу в создание самолетов и ракет, атомную бомбу. Хрущев - в железобетонные панели. В этом же направлении он сфокусировал все силы партаппарата, госчиновников. Именно поэтому затеянное им дело быстро пошло в нужном направлении.
      Был у Хрущева еще один помощник, инженер-исследователь по фамилии Садовничий, вызванный в Москву из Киева. Этот инженер делал ставку на железобетон. О нем Никита Сергеевич вспоминал перед смертью с такой же теплотой, как о Лагутенко и Козлове. Киевлянин не так известен, как они. Между тем его роль была главной в революции, осуществленной первым лицом СССР. Его Хрущев называет "инициатором перехода на сборный железобетон". О Садовничем, однако, нет упоминаний в самой дотошной энциклопедии. Этот инженер написал докладную с расчетами, опровергавшими доводы противников железобетона, желавших строить только из кирпича и монолитного железобетона.
      Хрущев, со своей стороны, составил докладную, где привел доводы в пользу строительства в Москве сразу двух заводов сборного железобетона большой производительности. После чего отправил обе докладные в Кремль на имя "товарища Сталина"... О том, что грозило авторам докладных, Хрущеву и Садовничему - в следующей главе. Сейчас хочу сказать, они вышли победителями в схватке со специалистами. Мнение мало кому известного инженера оказалось весомее мнения маститых заслуженных строителей, не знавших возможностей сборного железобетона.
      Никита Хрущев круто повернул руль корабля. На его палубах теснились зодчие, воспитанные в почтении к искусству эпохи Возрождения, русскому ампиру, ко всему, что Первый секретарь ЦК КПСС посчитал в середине 50-х годов излишествами.
      Многие архитекторы при таком крутом повороте повыпадали за борт. Признанного мастера Леонида Полякова, автора станции метро "Арбатская" и гостиницы "Ленинградская", лишили Сталинской премии. Ею он удостоился как творец одного из высотных зданий.
      Вместо высотных сталинских домов Хрущев решил возводить типовые жилые корпуса, превратив стройплощадку в монтажный участок. Часто выступая перед градостроителями, он доказывал свою идею так:
      "Поймите, перед нами стоит проблема дать людям побыстрее жилье. Быстро и дешево дома можно получить только на потоке. Приходится унифицировать производство деталей, это позволит наладить конвейерный их выпуск и точность изготовления, а квалифицированные сборщики обеспечат безупречную сборку.
      Примером может служить автомобильное и тракторное производство. Разрабатывая какую-то модель автомашины и запуска ее в производство, мы такими моделями заполняем улицы всех городов страны. Несмотря на однообразие, вследствие неплохого оформления эти машины воспринимаются хорошо. Так давайте же по примеру машиностроителей, которые добились подобного результата, строить тоже дома с помощью конвейера и пользоваться квартирами по доступной цене".
      Улицы Москвы и других городов заполнили стандартные, как машины одной марки, дома. В отличие от автомобилей, которые уезжали через несколько лет пробега на свалку, дома оставались на прежнем месте...
      Но социально-политическую проблему, волновавшую его, Хрущев решил. В Москве стали строить не десятки зданий в год, как это практиковалось, когда он до войны руководил столицей. Счет пошел на сотни, тысячи зданий. Сооружалось по несколько миллионов квадратных метров жилой площади в год! Вот задача, которую поставил и реализовал новый главный архитектор СССР, он же глава партии и государства.
      Прежние проекты и методы строительства для этого не годились. Хрущев предельно упростил архитектурный процесс, мастера утонченной пластики ему не требовались. Поставленную им задачу решили люди, чьи имена мало кто знал. Так появился и размножился по Москве типовой дом-коробка в пять этажей, без чердаков, подвалов и цокольных этажей, балконов. С крошечными передними и кухоньками. С совмещенными санитарными узлами, со смежными комнатами, куда входила малогабаритная мебель. С высотой потолка 2 метра 40 сантиметров...
      А ведь прежде в старой Москве и при Сталине потолок отделяли от пола 3 метра 50 сантиметров.
      На нашу беду где-то в Финляндии Хрущеву показал новый дом инженер, поразивший Никиту Сергеевича своим начинанием.
      "Я спросил его о высоте потолка. Услышал: "Два с половиной метра..."
      - Как низко, - удивился я.
      Он возразил: "Предпочитаю, чтобы кубатура была увеличена не за счет высоты, а за счет площади. Это расширяет возможности семьи и создания удобств".
      Хрущев использовал этот финский опыт, но только ту его часть, которая касалась высоты потолка. В отличие от финских, квартиры в московских пятиэтажках - малометражные, кубатура в них резко уменьшена не только за счет высоты помещений, но и за счет общей жилой площади!
      Но с конвейера, как автомобили, сходили квартиры со всеми удобствами на одну семью!
      Хрущев первый в советской истории поставил благую цель - дать бесплатные отдельные квартиры не только передовикам труда, директорам заводов, академикам и знаменитым артистам, писателям и художникам. Но и миллионам тружеников, всем гражданам. Он решил срочно переселить абсолютно всех москвичей из бараков и подвалов, где они ютились с первых лет советской власти. Она обещала светлое будущее и "немедленное улучшение жизни" после Октябрьской революции. А дала коммуналки...
      Всю неукротимую энергию Хрущев направил на то, чтобы доказать миру: социализм способен дать трудящимся достойное человека жилье. Причем не растягивая обещание на долгий срок. Все прежние методы строительства, даже поточно-скоростной, примененный на Большой Калужской, не годились для решения этой проблемы.
      На старых московских улицах в принципе невозможно было разместить тысячи домов-коробок. Потребовалось резко расширить административные границы Москвы, присоединить к городской территории сотни тысяч гектаров земли ближнего Подмосковья, вместе с лесами, пашнями и пастбищами. Что Хрущев и совершил. В 1956 году с его санкции началось сооружение 109 километровой Московской кольцевой автомобильной дороги - МКАД. Она стала новой административной границей, вобрала в себя пять городов - Тушино, Бабушкин, Перово, Люблино, Кунцево, сотню сел и деревень. Площадь города внутри кольца достигла 878 квадратных километров. На этом громадном полигоне развернулась грандиозная стройка, подобной которой не было тогда ни в одной столице мира.
      Таким образом, в ХХ веке уникальная радиально-кольцевая планировка Москвы получила развитие. Транзитный грузовой транспорт двинулся в обход города. На каждом пересечении МКАД с железными дорогами и шоссе появились "развязки". Здесь машины не останавливаются на светофорах, которых в принципе не существует на этом пути, преодолевают перекрестки в разных уровнях, не снижая скорости.
      Хрущев поддержал идею МКАД, не раз приезжал на стройку, решал возникавшие проблемы, ускорял ход работ. И он же своими некомпетентными решениями сузил на несколько полос движения проезжую часть МКАД, не дал ее осветить, обустроить, в бочку меда влил ложку дегтя. Через несколько лет после официального открытия МКАД пришлось расширять и реконструировать...
      Произошло в принципе то, что случилось при проектировании типовых домов. Хрущев не разрешал строить их выше пяти этажей. Почему? Экономил на лифтах! Однако ввел в расход потомков. Пятиэтажка считалась экономичной, в расчет не бралась стоимость городской земли, не имевшей при социализме цены. В этом даже видели преимущество социализма над капитализмом...
      Было еще одно обстоятельство, положенное на чашу весов, когда решали какой высоты быть домам. Хрущев видел во время войны, что при бомбежках и артобстреле больше всего страдали жители многоэтажных домов. Его проинформировали, якобы в Англии решили не строить выше пяти этажей. Хрущев лучше всех знал, как поражает города атомная и водородная бомбы. Их взрывная волна, восходя снизу вверх веерообразной воронкой, крушит высокие цели.
      "А вообще зачем нам строить вверх, - задавал убежденный в своей правоте Хрущев вопрос и сам отвечал оппонентам, - мы же не Япония и Голландия, где люди вынуждены отвоевывать территорию у моря".
      Был еще один довод у Никиты Сергеевича: в США богачи в высотных домах не живут...
      Но не живут они и в пятиэтажных типовых коробках в малометражных квартирах! Предпочитают коттеджи, дома на одну семью...
      То был крупный просчет Хрущева, за который мы сейчас расплачиваемся. Как сказал однажды в сердцах о нем Юрий Михайлович, великий, но дурной, нам теперь приходится ломать и перестраивать то, что он понаделывал...
      За несколько лет пятиэтажки "съели" лучшие земли. Город растянул коммуникации и дороги, усложнил жизнь миллионов новоселов. Москва стала заложницей крутых, как их назвали "волюнтаристских" решений, получила в наследство "хрущобы".
      Хрущев бывал в Америке, видел, как там строят, но сделал из виденного ошибочные выводы. "В Нью-Йорке высотное здание экономически оправдывается... Там некоторые застройщики скупают целый квартал, сносят все прежнее малоэтажное жилье и строят высотные здания. В социалистических условиях должен быть другой подход. Надо не сносить пятиэтажки, а сохранить их, капитально ремонтируя".
      Этим советом Хрущева воспользоваться мы не можем. Тогда, в середине пятидесятых, кварталы Москвы возникали за 15-18 километров от центра. Главным направлением экспериментального строительства стал, как уже сказано, Юго-Запад, где прокладывались широкие улицы и проспекты, строился город-сад. Здесь, не у Кремля, Хрущев решил соорудить Дворец Советов и памятник Ленину. Здесь же вознамерился расположить Пантеон, наподобие того, что в Париже.
      На сталинской идее поднебесного Дворца Советов Хрущев поставил "крест". Его охватило желание построить крупнейший в Европе стадион, где бы можно было проводить не только футбольные матчи, но и митинги. Тогда его выступления могли бы слушать сразу сто тысяч человек! До войны Сталин затеял сооружение стадиона на 200 тысяч мест в Измайлове. К будущей грандиозной арене подвели линию метро. Война помешала реализовать тот проект. Никита Сергеевич выбрал для Центрального стадиона другое место, на Юго-Западе. Под Большую и Малую арены, спортзалы и водные бассейны пошли Лужники, заливные луга, простиравшиеся под Воробьевыми-Ленинскими горами.
      90 суток дал Хрущев архитектору Александру Власову и его команде на разработку проекта стадиона. Его начали строить в тот самый год, когда я поступил в Горный институт. Спустя три года Центральный стадион был торжественно открыт, получив имя Ленина.
      В Лужники на субботники нашу группу не посылали, Горный институт оказался в стороне от "великой стройки". Но другие московские институты, предприятия направляли отряды в помощь строителям. Они и тогда умели хорошо и быстро работать, выполнили задачу в рекордный срок, за 450 дней. Тогда не только преобразили захолустные Лужники, но и вдвое расширили русло Москвы-реки: со 125 до 250 метров.
      Лужники - первый большой проект, реализованный Хрущевым после Сталина. Центральный стадион выдержал испытание временем. Тогда Никита Сергеевич не вмешивался в процесс проектирования...
      (...В Лужники я пришел сорок лет спустя с заданием мэра Москвы модернизировать стадион, перекрыть трибуны крышей...)
      Когда мне вручили диплом горного инженера-экономиста, на Юго-Западе справили новоселье двести тысяч москвичей. А когда я спустя семь лет вернулся в Москву, новоселов насчитывалось почти миллион! Все этому радовались. Наш великий композитор Дмитрий Шостакович оперетту сочинил, где в названии оказалось слово Черемушки.
      И песенка появилась:
      Я влюблен, я влюблен
      В Юго-Западный район.
      Под Москвою, словно в сказке,
      Словно в сказке вырос он.
      Москвичи въехали в кварталы Черемушек. Однако железобетонные пятиэтажки проектировались со сроком жизни 25 лет! Такого расточительства не знала история градостроительства. Оказалось, просторы Москвы заполнили от края и до края временными сооружениями, со сроком эксплуатации бараков. Так заложили мины замедленного действия, которые начали нам угрожать взрывами, заставляя город вкладывать миллиарды рублей на снос "хрущоб".
      Пришлось фактически заново построить Московскую кольцевую дорогу, новые мосты, путепроводы, о чем я расскажу в конце книги.
      * * *
      О чем не приходится сожалеть, вспоминая о делах Хрущева, так это о созданном им мощном строительном комплексе Москвы.
      В 1949 году, когда Хрущев второй раз "сел на Москву", построили 400 тысяч квадратных метров жилой площади. Через несколько лет, в год смерти Сталина, эта цифра возросла вдвое.
      Кроме Управления жилищного строительства Мосгорисполкома этим делом занимались тресты и управления 43 строительных организаций, подчинявшихся разным министерствам, устанавливавшим задания на год.
      Сложная, запутанная схема существовала и в отрасли стройматериалов. Сборный железобетон изготавливался полусотней заводов, принадлежавших 44 министерствам и ведомствам, делавших всего понемногу.
      Разнобой происходил и в проектировании. Архитектурные мастерские, строившие в Москве, имели все без исключения министерства, союзные и республиканские. Для выполнения технической документации они использовали проектные организации, расположенные в далеких городах.
      Всему этому разнобою положил конец Хрущев, подчинив Москве сформированные из множества мелких управлений, трестов, участков - ШЕСТЬ главков. Эти шесть гигантов начали возводить новую Москву. С 1954 года ведет историю Главмосстрой, крупнейшая фирма, изменившая лицо города во второй половине ХХ века. Главмосстрой по праву назывался "главным застройщиком столицы".
      Созданная система доказала жизнеспособность немедленно. Главмосстрой преобразил Лужники. Он стал главной ударной силой во всех начинаниях Хрущева, приверженца индустриального типового домостроения. И здесь он наломал много дров... Началась большевистскими темпами ликвидация подмосковных кирпичных заводов. На каменщиков наклеили ярлык "уходящая профессия".
      Спустя десять лет после образования Главмосстроя его начальник Николай Евгеньевич Пащенко с гордостью писал в книжке, изданной по случаю юбилея:
      "На московских стройках теперь осталось совсем мало каменщиков и скоро их вовсе не будет. Первейшая и самая древнейшая профессия строителей символично оказалась первой и в отступлении перед новым, передовым, прогрессивным. Кирпич почти уже полностью вытеснен стеновыми и перегородчатыми панелями. А раз нет кирпича, нет и каменщика".
      Этот насильственный процесс вызывал у моего предшественника чувство радости. Он утверждал, что и бывшие каменщики довольны, "большинство из которых давно переквалифицировалось в монтажники крупных панелей".
      Каменщик вымирал как мамонт. Нам пришлось приложить много усилий, чтобы восстановить порушенное кирпичное производство и обучить утраченному мастерству молодых, призывая на помощь ушедших на покой ветеранов....
      * * *
      В то время, когда в строительстве началась волею Хрущева революция, я учился. Кварталы Юго-Запада начинались вблизи Горного института. Слушая на лекциях корифеев горной науки, я не знал, что мне придется вскоре из горняка превратиться в строителя, работать в Москве.
      Из лекций я больше всего любил математику. Физика, экономические дисциплины, начертательная геометрия давались труднее. Чертить не любил и всегда просил кого-нибудь, чтобы мне помогли выполнить задание. Терпеть не мог чертить тушью, для меня это была мука смертная, неразрешимая проблема.
      К обязательному для всех студентов Советского Союза курсу "История КПСС" относился спокойно, как к чему-то неизбежному: сдал-забыл!
      Однажды мне попалась в отцовской библиотеке книга по истории ВКП(б), написанная в начале 30-х годов. На ее страницах главными действующими лицами Октябрьской революции и гражданской войны выступали, к моему удивлению, Троцкий, Каменев, Зиновьев, Бухарин... У отца не поднялась рука бросить в огонь книжку.
      Я был поражен: те самые люди, которые со страниц "Краткого курса истории ВКП(б)" представали как убийцы, террористы и агенты иностранных разведок, в старой книге изображались как герои революции. Чему верить? Я попытался узнать истину у отца. Но ничего от него не добился, он очень рассердился тогда и категорически запретил мне рассуждать на опасную тему. Та книжка вскоре из дома исчезла, хотя за ее хранение тюрьма нам больше не угрожала.
      Но до смерти Сталина и "оттепели" отец мог бы поплатиться головой за хранение книги. Все, подобные ей, сожгли, за исключением тех, что хранились в так называемых спецхранах библиотек, доступ куда был по особым разрешениям.
      Моя юность пролетела в годы, когда власть ослабила вожжи, дала вдохнуть людям свободы маленький, но сладостный глоток.
      Хочу сказать спасибо! незабываемым наставникам, профессорам, ученым мужам в самом высоком смысле этого слова, поблагодарить их за то, что учили не зубрить, а мыслить. Суханов, Ржевский - корифеи науки! Имя академика Владимира Васильевича Ржевского - на страницах энциклопедий. Он был не только замечательным лектором, но и знатоком по открытой разработке месторождений. Двадцать пять лет возглавлял наш институт. Спасибо тебе, неугомонный аспирант Гулькин, неистощимый на выдумки премилый человек с крохотным носом, вызывавшим беззлобные, но беспрестанные шутки:
      - Вечер удался, но угощения было с гулькин нос!
      - От сопромата в голове осталось с гулькин нос!
      - Поработали здорово, а заработали с гулькин нос.
      И все в таком же роде.
      В мои студенческие годы не было ни казино, ни ночных клубов, ни дискотек. И без них мы не скучали, вели образ жизни, который я бы назвал светско-студенческим. Для этого нужно было хорошо одеваться. Костюмы я находил в комиссионных магазинах, обувь, одежду "доставал" в Щербаковском универмаге на Колхозной площади, в универмаге у своего дома возле гостиницы "Турист". Продавцы там меня знали как постоянного покупателя.
      О походах на улицу Горького я уже говорил. Но этой улицей круг наших интересов не ограничивался. Денег у нас было больше, чем у других студентов. Во первых, у горняков была приличная стипендия, во-вторых, летом мы на шахтах зарабатывали по несколько тысяч рублей. Поэтому ходили в рестораны, популярные и вполне доступные тогда "Аврору", "Арагви", "Метрополь".
      Чаще всего наши застольные маршруты проходили через безымянные пельменные, шашлычные, чебуречные. Ходили на шпикачки в чешскую пивную в парк имени Горького, он рядом с Горным институтом. Ездили в кафе "Ласточка" у Кировских ворот. В этих доступных всем заведениях мы проводили время и днем, и вечером.
      Много раз пришлось патрулировать по Донским улицам, где дежурили студенты нашего института. Сколько рейдов совершили мы тогда вместе с милиционерами уголовного розыска! После смерти Сталина была объявлена амнистия, как это практиковалось в России после кончины императора. Из тюрем вышли тысячи уголовников. Они правили бал в больших городах, по вечерам люди страшились выйти из дому. В Москву хлынуло множество шпаны и авторитетов преступного мира. Мы свою дружинную службу выполняли старательно, подчас рискуя получить нож под ребро, а то и пулю.
      Нескольких юнцов, чуть было не ставших уголовниками, нам, дружинникам, удалось отколоть от влияния преступного мира. Никаких лекций и нравоучений мы ребятам не читали, просто привлекли их к строительству спортивной площадки на пустыре. Дело у них пошло, хотя поначалу парни отнеслись к затее с иронией! "Как же мы будем жить, курить и пить завяжем, что ли?" Но потом увлеклись, даже перестали общаться с плохой компанией.
      Как жаль, сейчас мало стало любительских спортивных секций. Детям некуда деться, только одаренных природой принимают в спортшколы, где выращивают чемпионов. Но всех туда не берут. Вот и шатаются дети по улицам и подъездам, срезая телефонные трубки и ломая почтовые ящики. Малолетки "кайфуют" по чердакам и подвалам, пьют, потребляют наркотики, нюхают ацетон и всякую иную гадость. Из подвала путь ведет на улицу и "большую дорогу".
      Многие ругают наше прошлое, пытаясь его перечеркнуть и начать все сначала. Но, по-моему, многое бы следовало возродить. Пусть бывшие дома пионеров называются по-другому, но суть должна остаться! Ребенок должен иметь неподалеку от дома центр, где бы он мог посещать кружки пения, рисования, какую-нибудь секцию, заниматься спортом. Нельзя все переводить на коммерцию, за все брать плату с родителей. Дело дошло до того, что в бывших домах пионеров устраивают казино и стриптиз клубы! Нельзя допустить, чтобы дети родителей, не имеющих достаточных средств, оказались отлученными от культуры и спорта. Надо сделать все, чтобы не было "детей подземелья", "принцев и нищих", иначе через какое-то время мы вновь получим социальный взрыв.
      * * *
      Я был постоянным участником и организатором музыкальных вечеров в Горном институте. Доставал редкие пластинки, записи, приглашал знакомых ребят из полуподпольных самодеятельных джазов поиграть в институте.
      В школе собирал пластинки Вертинского и Лещенко кустарного производства, которые изготавливались на рентгеновских пленках. К тому времени эмигрировавший после революции знаменитый бард, исполнитель собственных песен Александр Вертинский вернулся на родину, жил в Москве, заслужил за роль в кино Сталинскую премию. Но песенки его оставались под запретом. Ну, а Лещенко, любимый мой артист, после войны погиб. Он пел в ресторанах, жил в Румынии, куда вошли наши войска. Там его арестовали. У чекистов поднялась рука на такого замечательного артиста. Его убили, о чем ни я, ни все, кто заслушивался его пластинками на ребрах, не знали.
      За что Лещенко сочли "врагом народа"?
      Слуха у меня нет, играть на гитаре не научился, но мог часами слушать все, что пел этот артист. И сейчас помню, трогавшие душу слова, считавшиеся мещанскими:
      Встретились мы в баре ресторана,
      Как мне знакомы твои черты,
      Где же ты теперь, моя Татьяна,
      Моя любовь и наши прежние мечты?
      Татьяна, помню дни золотые,
      Свою головку ты склонила мне на грудь...
      Ну, какая здесь крамола?
      Что плохого в песенке "У самовара я и моя Маша"?
      На наши музыкальные вечера не раз врывалось институтское партийное начальство, вело оно себя агрессивно. Однажды особо ретивая партийная дама сбросила с проигрывателя какую-то не понравившуюся ей пластинку и раздавила ее каблуком. Но интерес к запрещенному только усиливался.
      Идеологические догмы и установки казарменного социализма расшатывались и разрушались не под влиянием каких-то мощных революционных брожений. При всемогуществе карательных органов НКВД - МГБ - КГБ их и быть не могло. Это всесилие убывало под воздействием свободных ритмов джаза и рок-н-ролла. Музыка раскрепощала молодежь.
      Не только слово запретных книг и газет, заглушаемых радиостанций, но ритмы и звуки стали пропагандистами и агитаторами в пользу свободной жизни. Без цензоров и партийных дам... Это, конечно, в зрелом возрасте я к такой мысли пришел, а тогда, в юности, мое увлечение недозволенным было неким вызовом, фрондерством, непослушанием и только. Никаких политических целей ни музыканты, ни мы, их слушатели и поклонники, конечно не ставили. Тем не менее то был неосознанный, подсознательный, я бы сказал, протест, улавливаемый в чувстве, звуке и ритме, но не оформленный словом. Он рождался как любовь...
      Да, я ошибался, когда ожидал увидеть на экономическом факультете пожилых тертых счетных работниц.
      ...На вечере в институте вскоре после начала занятий я пригласил на танец незнакомую мне студентку с нашего факультета. Виделись мы каждый день на лекциях, так как учились в одном потоке. Поэтому на правах однокурсника сказал, обращаясь на ты:
      - Пойдем потанцуем!
      И получил первый отказ:
      - Я с незнакомыми не танцую!
      Поступила незнакомка на факультет со школьной скамьи как медалистка. И выглядела в свои восемнадцать лет тургеневской девушкой, русской красавицей с немецким именем Марта.
      Года два после того отказа жили каждый своей жизнью. На третьем курсе так случилось, что мы готовились сдавать экзамены по общим лекциям, вот тогда и познакомились. Марта мне с каждым днем нравилась все сильнее. Я поджидал ее у дверей института, мы ходили в кино, потом пошли в ресторан...
      Марта снимала комнату на Сретенском бульваре, у Кировских ворот, в громадном доходном доме, построенном перед революцией. Я заходил во двор, где был вход на лестницу, вставал перед окном так, чтобы меня она могла увидеть и услышать, и называл громко имя, ставшее мне с тех пор самым дорогим на земле...
      * * *
      Моя жена была очень способная студентка, училась легко и хорошо. Там, где мне требовался день для подготовки к экзаменам, ей хватало двух часов. Она схватывала все буквально на лету. Она не принимала особого участия в общественной жизни, читала больше меня, ходила в театр, хорошо разбиралась в искусстве. Короче говоря, отличалась от меня по всем категориям. Отец ее - военный летчик. Мать - медсестра.
      Странно, что мы смогли пожениться, она была совсем другим человеком. Впрочем, говорят, в жизни такое часто случается. В какой-то степени благодаря жене я стал тем, кем есть. До встречи с Мартой был хулиганистым, погулять любил, обладал теми чертами, которые благодаря ей постепенно отпали.
      Мы поженились в марте 1958 года. Свадьбы не играли. Купили торт и бутылку шампанского, пошли в ЗАГС, угостили там сотрудниц. Нас сразу без необходимого по закону месячного испытательного срока расписали. Мы обменялись кольцами. Я ношу с тех пор на руке то самое обручальное золотое кольцо. Марта осталась жить под своей фамилией. Потом состоялся обед в нашей семье. Все это произошло сорок с лишним лет назад.
      Мы прожили несколько месяцев у моих родителей, получили дипломы, попрощались с друзьями и уехали на периферию.
      До отъезда из Москвы вместе побывали на практике. То была шахта имени "Челюскинцев" в Донбассе. Техника безопасности там оказалась на грани фантастики. 76 метров под землей спускались в вагонетке при полной темноте. Вагонетка набирала скорость и с грохотом устремлялась в преисподнюю. Казалось, трос, на котором она держится, вот-вот оборвется. Тогда - конец всему. В забое возникало ощущение Дантова ада. Темнота, тусклый свет шахтерских ламп, перемазанные углем лица шахтеров... С потолка капает вода, над головой голые электрические провода, отовсюду выступают какие-то металлические острые препоны. И сейчас в Донбассе остались такие шахты, не случайно оттуда постоянно приходят скорбные вести о катастрофах.
      - Какие отчаянные люди работают здесь, - подумал я тогда. И еще отметил про себя, как много в таком аду красивых парней и девчат, хотя они и выглядели чумазыми как черти.
      Спустилась под землю с нами наша институтская красавица Ира Каган, дочь лауреата Сталинской премии, начальника главка Министерства угольной промышленности. Под землей все равны. Шахтеры нежданно-негаданно увидели перед собой писаную красавицу, как в кино. Ни один шахтер не прошел равнодушно мимо красавицы, многие не ограничились солеными остротами в ее адрес, постарались дотронуться до ее мягких прелестей твердой рукой...
      Каждый год летом из Москвы разъезжались мы по шахтам. На заработанные деньги с Мартой впервые поехали на курорт, на Черное море. Выбрали Сочи. Было там все тогда дешево: вдвоем в ресторане можно было хорошо посидеть за десять рублей. Нашей компании при расчетах всегда десятки не хватало... Но и при той дешевизне, при том раскладе, деньги закончились досрочно. Поэтому я отправил отцу телеграмму с просьбой мне их прислать. Ответная телеграмма была лаконична: "Денег нет, целую. Папа". Пришлось одалживать у приятеля. Я на отца тогда обиделся, но потом подумал: в самом деле, почему он должен расплачиваться за то, что я всех поил?
      Настала пора зарабатывать на рестораны самому.
      Наступила жизнь вдали от Москвы, дома, отца и матери, старевших в тоске по сыновьям.
      ГЛАВА III
      Парадоксы нашего времени.
      Поселок Ватутино.
      Я - горный мастер! Вызов в партком.
      На Крайнем Севере. Апатиты.
      "Ресин, вступай в партию!"
      Возвращение домой.
      Московский буровой участок.
      Разборка в Комитете народного контроля.
      Из Москвы - в Калугу и обратно.
      Россия - страна парадоксов. Москва - этих парадоксов средоточие. Когда, казалось бы, все рухнуло и ушло в прошлое: громадная держава, всесильная партия, непогрешимое учение, - а наш город строится! Интенсивнее, чем прежде, Москва обновляется, возрождается. Да как! Взгляните на Красную площадь, Поклонную гору, Манежную площадь, некогда печально знаменитую МКАД, прозванную "дорогой смерти", на новые кварталы Митино, Жулебино, Бутово, - и вы поймете, слова о возрождении города - не пустые. Откуда силы? Откуда средства берутся? Нужно ли такое грандиозное строительство, когда в стране не хватает денег на оплату шахтеров, учителей, на пенсии старикам?
      Смотрит оппозиция как строят Храм Христа, перекрывают крышей Гостиный двор, роют огромный котлован на Пресне для Делового центра - и возмущается: расточительство! Народ разорен! Нам не до памятников и храмов, выжить бы! И не замечают: Москва выжила, выстояла, не погребена под камнями и глыбами распавшегося геополитического пространства СССР. Без пауз и перерывов, с места в карьер, начала обустраивать общенародный дом, столицу свободной России.
      Это строительство - фундамент нового общественного уклада, экономических рыночных отношений, свободы и демократии. Не знаю, как наше время историки назовут: посттоталитарным, посткоммунистическим, неокапиталистическим, великим или ничтожным, но уверен: преображенная столица стала опорой, силой и символом современной России.
      В свое время такой силой и символом "России молодой" предстал город Петра на Неве. Замечательно построенный этот дом живет столетия и характеризует образ, характер, культуру, идеалы его заказчиков.