Что и было исполнено. За образец для подражания архитекторы взяли башни Московского Кремля, использовали при облицовке фасадов белый камень, воссоздавая образ "Москвы Белокаменной". Никто не считал тогда, сколько стоит в таких домах-дворцах один квадратный метр жилой площади. Сталин предложил дать квартиры в них известным писателям, артистам, академикам, людям с наиболее высокими заработками, чтобы брать с них повышенную квартплату.
      Пришлось тогда Хрущеву, как секретарю ЦК, МК и МГК партии, заниматься высотками, хотя в душе ему этого не хотелось делать. Все желания Никиты Сергеевича сосредоточились на том, чтобы расширить строительство жилых домов для рядовых москвичей, ютившихся в бараках, подвалах, коммунальных квартирах.
      * * *
      Я получил аттестат зрелости в 1953 году, в год смерти Сталина. Вот тогда бесславно закончилось "дело врачей", невинные профессора вышли на свободу. Мои родители вздохнули свободно, а передо мной встала проблема: как жить дальше? Аттестат у меня был средним, математика - четверка, физика - четверка, то есть хорошо, русский - тройка, то есть удовлетворительно. Куда идти учиться? Под влиянием друзей хотел было идти работать шофером и учиться в институте на вечернем отделении. Но родители не разрешили мне это сделать. По их совету я подал документы в Горный институт.
      У меня тогда возник конфликт с отцом: я хотел поступать на горный факультет, но отец сказал: "Будущее за экономикой, если ты будешь хорошо знать экономику, то станешь хорошим руководителем на любом производстве". И настоял, чтобы я поступил на экономический факультет. Я так, скрепя сердце, сделал, отец был за это мне благодарен. Он часто говорил: "Не повторяй мои ошибки, учись". У отца, как я уже писал, было образование начальное, всего несколько классов начальной школы.
      Помню выпускной вечер. Царило приподнятое настроение, все танцевали, пели, гуляли. Девочки пришли из соседней школы, все казались очень красивыми, глаза разбегались.
      После выпускного вечера продолжал усиленно заниматься, чтобы поступить в институт. Я и впредь встречался со школьными друзьями. У меня был тогда приятель - Володя Лазарев, который жил напротив школы. У него родителей дома не было, они работали на Колыме. Мы собирались в его бараке. Пили шампанское, закусывали - крабами. Тогда в каждом московском магазине пылились на полках консервные банки - крабы и печень в масле, не считавшиеся деликатесами.
      В школе я часто болел, в 4 классе меня поразил ревмокардит, потом случилась другая напасть - гнойный аппендицит. Именно по этой причине я не стал профессиональным военным, как мой старший брат, о чем мечтал в детстве. Я подавал документы в артиллерийскую спецшколу, но меня не взяли туда по состоянию здоровья.
      * * *
      В те годы я с удовольствием, как все мои друзья, пел песню "Широка страна моя родная". Мне казалось, действительно нет другой страны на свете, где бы людям так хорошо жилось, как в Советском Союзе.
      Самое красивое в мире метро было построено в Москве. Хотя в районе, где мы жили, ни одной станции не было тогда. Первые линии проложили к главным московским вокзалам, паркам, большим заводам, трассы прошли под центральными улицами - Мясницкой, Арбатом, Тверской...
      К нашему дому от центра, Садового кольца - вела старинная Первая Мещанская, в ее устье на исходе ХIХ века построили Виндавский вокзал, переименованный при советской власти в Рижский. Над улицей высились кирпичные водонапорные башни старинного Мытищинского водопровода. Первая Мещанская переходила в Ярославское шоссе. Она была довольно широка, застроена особняками, доходными домами, частными мещанскими домами. Перед ними еще в тридцатые годы зеленели палисадники, появившиеся в одно время с палисадниками Садового кольца после пожара 1812 года.
      За Первую Мещанскую взялись до моего рождения, в 1934 году. К ней приложил руку сам Сталин. В мемуарах авиаконструктора Александра Яковлева об этом сказано:
      "...При обсуждении плана реконструкции Москвы Сталин рассказал о том, что ему приходилось бывать на Первой Мещанской улице, которая, как он считает, была примером неудачного озеленения. Первая Мещанская (теперь проспект Мира) сама по себе была не очень широка, да еще по краям тянулись газончики с чахлой растительностью. Эти газончики суживали проезжую часть, и тротуары действительно не украшали, а уродовали улицу, так как вся трава на них была вытоптана, деревца и кустарники ободраны.
      - Я сказал об этом для того, чтобы впредь под благоустройством Москвы не понимали подобное "озеленение", а Хрущев и Булганин истолковали это по-своему и поступили по пословице: "Заставь дурака богу молиться - он и лоб расколет".
      Сталин вынужден был оправдываться перед Яковлевым, потому что тогдашние "отцы города" Хрущев и Булганин, вырубили не только палисадники Мещанской. Они уничтожили бульвары Садовых улиц. Они же намеревались вырубить бульварное кольцо, Тверской бульвар, все другие бульвары, украшающие центр.
      Здесь называю имена Сталина и Хрущева, которые были не только главными лицами в партии и государстве, но и фактически играли роль главных архитекторов города Москвы, формально не занимая этой должности.
      Именем Сталина назывался Генеральный план реконструкции Москвы 1935 года. Именно он, не считаясь с национальными традициями, колоссальными материальными потерями и затратами, дал санкцию произвести над древней русской столицей небывалый по варварству градостроительный эксперимент. Тогда было решено проложить на месте средневековых улиц и переулков широкие проспекты. По тому плану снесли Сухареву башню Петра I. Она украшала не только Первую Мещанскую, но и всю Москву. Тогда сломали сотни древних церквей, монастырей, колоколен, башен, давших основание называть Москву одним из красивейших городов Европы, "Третьим Римом".
      Почему на Первой Мещанской сломали башни старинного водопровода, Сухареву башню, взорвали храм Христа? Потому что вместо "Москвы - третьего Рима" большевики вознамерились построить "Красную Москву", столицу пролетариев всех стран, государства рабочих и крестьян. Тогда архитектурная проблема впервые стала для большевиков политической, во имя ее торжества были пожертвованы национальная культура, самобытная красота, выдающиеся творения зодчества русского народа.
      Большая утопия строительства коммунизма в одной отдельно взятой стране дополнялась малой утопией - планом строительства образцового социалистического города. Над ним должен был главенствовать не седой Кремль, святыня русского народа, а сталинский Дворец Советов с грандиозной статуей Ленина. Она должна была на сотни метров подняться выше Спасской башни и Ивана Великого.
      В истории Москвы то был второй случай, когда предпринималась попытка перепланировать сложившийся древний город. Первый раз вознамерилась это сделать Екатерина II, задумавшая на Боровицком холме возвести громадный Кремлевский дворец по проекту придворного архитектора Василия Баженова. От стен того дворца, в плане представлявшемся замкнутым квадратом, должны были лучами расходиться проспекты, наподобие Невского.
      Для реализации грандиозного проекта сломали южную стену Кремля со всеми башнями, которая тянется над берегом Москвы-реки. После чего дружно начали земляные работы, собираясь окружить корпусами дворца Соборную площадь со всеми расположенными на ней храмами. Вместе с Иваном Великим они утопали в каменном колодце двора. Кому был нужен тот чертог, такой большой и роскошный? Он был задуман, чтобы продемонстрировать миру возросшую мощь Российской империи, торжество политики Екатерины II. Дворец должен был стать символом победы русского оружия. Как видим, и здесь главную роль играла политика. Москва, как патриархальная "вторая столица", в таком чертоге не нуждалась.
      К счастью, тот проект остался незавершенным. О нем напоминает модель дворца, над которой Василий Баженов с помощниками работал много лет до того, как сломали стену Кремля, позднее восстановленную.
      (Таким образом, башни, стоящие над Москвой-рекой, хочу обратить внимание читателей, выражаясь языком современных искусствоведов, "новоделы", "фальшаки". Но кто возьмется упрекать наших предков, что они возродили утраченные памятники?)
      Нечто подобное Кремлевскому дворцу Екатерины - Баженова, но еще более грандиозное и дорогостоящее, задумал Сталин с соратниками, решившими поразить мир Дворцом Советов. Они взорвали Храм Христа Спасителя, главный собор Русской православной церкви. И на его месте выкопали котлован фундамента. Он должен был нести на себе самое крупное и высокое здание на Земле, выше американского небоскреба Эмпайр Стейт Билдинг. От фасадов сталинского дворца в разные стороны должны были расходиться лучами широкие магистрали. Они прочерчивались на планах Москвы на месте исторически-сложившихся улиц и переулков.
      Эта стройка, происходившая в предвоенные годы, отсасывала колоссальные средства из бюджета едва оправившейся после войн и революций страны.
      Все, как известно, кончилось крахом. Коммунизм не построили, а над фундаментом демонтированного металлического каркаса Дворца заплескалась хлорированная вода бассейна, "самого большого в мире". Этим фундаментом мне пришлось заниматься, когда пришла пора возрождать Храм Христа, заслуживший много нелестных эпитетов у искусствоведов, ревнителей подлинности.
      По Генплану 1935 года громадная Выставка, выстроенная вблизи нашего дома, которая до войны называлась Всесоюзной сельскохозяйственной, была одним из звеньев новой концепции советской столицы. Она стала директивой для градостроителей Москвы нескольких поколений.
      По тому плану с Первой Мещанской сняли трамвай, пустили троллейбусы и автобусы, проезжую часть расширили в два с лишним раза, довели почти до 50 метров. Справедливости ради должен сказать, за пределами Садового кольца, за заставами, Генплан 1935 года играл прогрессивную роль, не принес неоправданных разрушений, какие произошли в центре.
      Первая Мещанская превратилась в проспект, получивший название Мира. По его сторонам в сталинские годы строились многоэтажные жилые дома в стиле социалистического реализма, взявшего за образец архитектуру классицизма. В 1938 году, когда наша семья переехала в Москву, в начале Первой Мещанской, 9, напротив дореволюционных особняков, появился дом с цветными вставками, лоджиями, рустованным фасадом и прочими атрибутами зодчества времен Екатерины II и Александра I.
      Тем же 1938 годом датируется дом 51, на углу с Капельским переулком, дом 71, оснащенный колоннами, пилястрами, балконами, лоджиями, и дом 73, у Трифоновской улицы, заслуживший за архитектуру премию Московского Совета. Тем же годом датируется восьмиэтажный дом 124, выстроенный рядом с громадной типографией Гознака.
      Наконец, в том же году на Мещанской, 40, у Протопоповского переулка, вырос семиэтажный дом. Его фасад членится тремя горизонтальными карнизами. Дом украшают балконы с большим выносом, эркеры, выступы в стене. И здесь на фасаде многоцветные росписи. Все эти архитектурные приемы были признаны двадцать лет спустя "излишествами" и строго-настрого запрещены.
      В довоенных домах были просторные отдельные квартиры, в 2, 3, 4 комнаты, они и сейчас считаются престижными, им отдают предпочтения при обменах перед квартирами, которые строили после Сталина... Но таких хороших квартир, таких красивых домов в годы его многолетней власти Москве катастрофически не хватало. Новые дома строились главным образом на месте сломанных зданий Тверской, набережных Москвы-реки, Большой Калужской, на Можайском шоссе, на Первой Мещанской... Но всего этого было очень-очень мало.
      * * *
      В том году, когда мой отец с семьей переехал в столицу по решению ЦК партии, в город вливались стихийным потоком массы крестьян. Они бежали под стены города от голода и лишений в колхозах. По статистике, в Москве каждый год прибавлялось по 200 (!) тысяч новых жителей. Здесь они находили работу в цехах заводов-гигантов, оснащенных новейшей западной техникой. Их построили в годы первых пятилеток. Но жили приезжие в бараках и подвалах, перенаселенных коммунальных квартирах. Поэтому отцу совесть не позволяла из нашего деревянного двухэтажного дома переселиться туда, куда устремилась сталинская номенклатура.
      Да, москвичи тогда обходились малым. Кто сегодня ходит в кино, как на праздник? А мы ходили, любили посещать кинотеатры. Новых фильмов тогда отечественных появлялось мало. Каждая картина вызывала прямо-таки паломничество. Кинотеатры оказывались в осаде, толпы людей окружали знаменитые "Ударник", "Форум", "Уран", "Метрополь"... Не было мальчишек в Москве, которые бы не смотрели тогда "В 6 часов вечера после войны", "Сказание о земле Сибирской", "Подвиг разведчика"... Я обожал смотреть фильм "Трактористы". Моим кумиром был Ваня Курский, он же самый популярный, самый обаятельный в прошлом актер Петр Алейников. Его знал весь народ.
      Когда стали показывать зарубежные трофейные фильмы, тут прямо все с ума посходили, ночами простаивали за билетами. Помню, как в клубе камвольно-отделочной фабрики я пролезал через окно в туалете на "Девушку моей мечты".
      Зимой ходили на каток. Коньки точили сами - напильниками, брусками. "Норвежки" с ботинками были мечтой каждого мальчишки. В Парке культуры и отдыха имени Горького заливали катки. Там играла музыка и толпились любители покататься на коньках. Как на стадионе, перелезали через забор - и на лед. Вспотеешь, накатаешься, озвереешь от голода, но домой возвращаешься довольный и гордый. Где был? На катке!
      У нас в доме появился телевизор, как только они поступили в продажу. Соседи приходили смотреть. Родители выписывали много газет, отец до самой смерти читал "Правду" и "Известия". И по сей день в память о нем "Правда" на моем столе, хотя не все на сегодняшний день мне в ней нравится.
      Родители меня брали в театр Советской Армии, там тогда блистал Зельдин, он и сейчас выступает на сцене, поражая артистическим долголетием и талантом.
      ...По дороге к Садовому кольцу и на Сретенку, куда я ездил в кинотеатры "Форум" и "Уран", возникал Рижский вокзал, похожий на резной комод. Он мне очень нравился, то было мое первое сильное впечатление от архитектуры, так не похожей на ту, что окружала меня на Сельскохозяйственной улице.
      Сретенка с ее маленькими домами и церквями, стоявшими с обрубленными крестами, олицетворяет Москву моего детства. На углу улицы и Садового кольца торговал популярный Щербаковский универмаг, всегда полный народа.
      Помню бесконечные очереди взрослых за мукой, керосином, подсолнечным маслом, дровами в первые послевоенные годы. Номера очереди писали чернильным карандашом на руках. Ванных комнат в квартирах почти не было. Мылись в банях. И там людям приходилось занимать очередь чуть ли не с утра. К билету давали кусочек расползающегося мыла в газетном клочке. Оно едко пахло. Его экономили, стараясь растянуть на два раза намыливания мочалкой...
      Когда хоронили Сталина, я пытался пробиться к Колонному залу, где установили гроб с телом вождя. И чуть было не погиб в давке. Около Трубной площади меня едва не раздавил грузовик. Мы с друзьями помянули покойного, выпили, все искренне скорбели. Наш двор питал к Сталину особые чувства. Дело в том, что в нем жил инструктор ЦК партии Кондаков. Он вел в аппарате ЦК лесную промышленность, мы его звали дядя Петя. Сын Кондакова - Юра был моим товарищем. А его сестра Верочка преподнесла в последний раз Сталину перед демонстрацией цветы на трибуне мавзолея. Мы все были горды этим, словно сами поднимались на мавзолей.
      Это сейчас многие приписывают себе чуть ли не оппозиционную деятельность при Сталине. На самом деле подавляющее большинство из тех, кто конечно не попал в лагеря, даже в мыслях старалось не думать о нем что-либо дурное. Ведь все собрания, пусть даже самого маленького ранга - в школе, пионерлагере - как проходили? Сталину писали приветственные письма и под текстом этих писем подписывались всей школой в год его 70-летия. Великий Сталин! Гений всех времен и народов - внушала народу пропаганда со страниц всех газет, журналов, по радио, в фильмах, пьесах, картинах и плакатах, на лекциях и уроках... Так думали о нем миллионы людей не только в нашей стране. Создал, открыл, вдохновил, разгромил... При одном упоминании его имени на любом собрании раздавались непременные аплодисменты.
      ...Помню, что 70-летие Сталина праздновалось в Москве с большим размахом. Тогда у Павелецкого вокзала в лучах прожекторов увидел его громадный портрет в небе, поднятый аэростатами, привязанными канатами к земле. В темном небе их видно не было, но изображение вождя на красном флаге парило в воздухе как что-то потустороннее, божественное, неземное.
      И я вдруг невольно подумал: как же так, говорят, что Сталин скромный, а возвеличивает сам себя больше, чем царь. Именно такая мысль пришла мне в голову. Но разве я поделился этой мыслью с кем-нибудь? Я хорошо уже тогда понимал, что за такие крамольные идеи меня по голове не погладят, наоборот, надают так, что, как теперь говорят, мало не покажется.
      В одной из московских школ ученики старших классов организовали самостоятельный кружок по изучению истории. Что они там говорили, что изучали - не знаю. Но все получили по 25 лет, об этом потом передавали шепотом из уст в уста. Холодок страха шевелил волосы на стриженых головах. Вот такая была сталинская эпоха, в которой мы росли.
      Но и сейчас не могу сказать, что чувства страха, уныния или отчаяния были у меня и у людей преобладающими. Торжествовал оптимизм и вера, потому что мы победили фашистскую Германию, потому что под Москвой разгромили армию, которая прошла парадами по столицам Европы. Но под нашим городом немецкие дивизии нашли могилу. Мы верили, победим и в мирной жизни, будем жить хорошо, построим новые заводы и красивые города.
      На моих глазах над старой Москвой росли белокаменные высотные дома, укрепляя эту веру в светлое будущее.
      А сегодня у некоторых писателей и публицистов то время представляется как один сплошной ГУЛАГ. Я далек от того, чтобы оспаривать приводимые ими факты, но все-таки то далекое время не осталось в моей памяти как что-то однообразно-мрачное. Они рисуют картину прошлого, используя одну черную краску, пытаясь уложить многообразную, многоцветную жизнь в прокрустово ложе одномерных клише. Не обманываем ли мы в очередной раз самих себя?
      Мне нравится ответ одного из основателей Якобинского клуба - Эмманюэля Жозефа Сиейеса. На вопрос о том, что он делал в бурное, страшное и переменчивое время Великой французской революции, этот революционер, член Директории ответил: "Я жил!"
      Люди моего поколения жили, учились, любили, работали. И хотя почти в каждой семье от "культа личности" кто-то пострадал, горести, связанные с произволом, преступлениями режима, старались забыть. Мысли о плохом занимали нас в меньшей степени, чем о хорошем.
      А может быть, у любого человека в памяти остаются только хорошие воспоминания о детстве, отрочестве, юности?
      * * *
      ...Несколько лет назад встретил вышедшего на свободу после долгих лет лагерей своего доброго знакомого Юрия Чурбанова. Да, того самого, зятя Леонида Ильича. Этот генерал стал первым политическим заключенным эпохи гласности и перестройки. Как в сталинские времена, понадобился партии, ее новому руководству, очередной громкий процесс. Нужен был человек, которого можно было бы представить в качестве воплощенного зла, всех ошибок и бед брежневского времени. Ну чем не 37-й год? Все те, кто, согласно обвинительному заключению, давал Чурбанову взятки, давно были оправданы, а он все сидел. Жена от него отказалась, друзья отвернулись. Перед судом и заключением он сильно пил.
      Но, не впервые скажу, нет худа без добра. Не случись всего того, что произошло, Чурбанов, быть может, превратился бы в алкоголика. Но сегодня он работает одним из руководителей крупной коммерческой компании. Работает увлеченно, отдавая делу все свои силы и время. И не стремится к мщению, сведению старых счетов. Презирает тех, кто во имя карьеры и служения сильным мира сего пошел против совести. Такие люди рано или поздно сами падут жертвой собственной лжи. И глядя на них, вспоминаешь великую заповедь, десятки раз переоткрытую философами всех времен и народов: поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой.
      * * *
      ...Итак, получив аттестат зрелости, я вышел на большую дорогу жизни. Она повела меня от ВДНХ в юго-западном направлении, где находился мой университет, который на пять лет жизни стал моим вторым домом.
      ГЛАВА II
      Горный институт.
      Типовые дома на Большой Калужской.
      Горная академия и ее сыны. "Оттепель".
      Почему меня не принимали в комсомол.
      О тех, кто "осчастливливает" народ.
      "Как молоды мы были..."
      Хрущев в роли главного архитектора Москвы.
      "Хрущобы" и МКАД. Центральный стадион.
      Мои наставники.
      Встреча с Мартой.
      Профессия определяет судьбу человека. Сколько в мире искалеченных жизней, сколько неудачников, не нашедших истинное призвание из-за неправильно выбранного дела. Не всегда каждый в детстве и юности может самостоятельно определить собственные возможности. И желания бывают смутны, неопределенны. Тогда-то чаще всего и совершаются ошибки, потом трудно поправимые или роковые. Это наносит тяжелый ущерб не только отдельному человеку, но и обществу. При выборе профессии роль семьи, ближайшего окружения судьбоносна. Мне повезло: у меня оказались мудрые, прозорливые родители.
      Отец настоял, как читателю уже известно, и мать его поддержала, чтобы я поступал на инженерно-экономический факультет Горного института, чему я сопротивлялся. Они оказались абсолютно правы. Мне могут возразить: "Ну, вот вы на исходе ХХ века "Домострой" проповедуете! Человек должен самостоятельно определять свою судьбу!" И приведут сотни примеров, когда дети шли наперекор желаниям родителей и оказывались правы. Я и сам в предыдущей главе рассказал о злоключениях моего соседа по квартире Семена Фарады. Он потерял годы, мучаясь в техническом училище, вместо того чтобы заниматься в театральном институте и выступать на сцене.
      У меня никогда не было тяги к сцене, лицедейству, художественному творчеству, стремления к гуманитарным наукам. Поэтому мучительного противоречия, которое переживают многие молодые, стремящиеся наперекор воле родителей в артисты, журналисты, вместо того чтобы служить инженерами, я не испытал. Переход от школы в институт прошел без трагедии, разрыва с семьей, не растянулся на долгие годы.
      Но и у меня не все прошло гладко, без конфликта. Горный институт мне был по душе, привлекал и меня, и моих родителей. Отец тогда работал во всесоюзном тресте "Союзшахтоосушение". Его друзья, встречаясь у нас дома, рассказывали о шахтах, которые тогда везде строили. Мне их трудное дело нравилось, и я твердо решил - пойду в Горный! Но убедить меня подать документы в приемную комиссию на инженерно-экономический факультет оказалось непросто. Там, как я слышал, занимались одни девушки да женщины в возрасте, со стажем работы в бухгалтериях и плановых отделах. Меня не прельщала перспектива служить в конторе за столом с бухгалтерскими счетами. Я не желал быть бухгалтером, сидеть за столом в нарукавниках, чтобы не протирались локти на пиджаках.
      Поэтому, придя после первого посещения института домой, заявил: "Буду поступать на горный факультет!" Оттуда дорога ведет в шахты, карьеры, на буровые, эта настоящая работа для мужчин, а не конторских крыс. Так примерно рассуждал я тогда в споре с родителями.
      Отец терпеливо, не повышая голоса, убеждал, что инженерно-экономический факультет даст мне гораздо больше знаний и возможностей проявить себя на производстве. "С дипломом экономиста-горняка, - говорил он, - можно быть и горным мастером, и прорабом, и начальником шахты". Он оказался прав. В бухгалтерии, "конторе", в молодости я не протирал штаны, служил и горным мастером, и прорабом, и помощником начальника участка шахты. Всюду мне удавалось проявить себя благодаря знанию экономики и принципов организации производства.
      * * *
      Мне могут, правда, сегодня молодые возразить: "Ну, какие это принципы, какая экономика! Это все безвозвратное прошлое, надуманное, нежизненное". В чем-то они будут правы. Рыночная экономическая система сложнее, естественнее, натуральнее плановой. А главное, она эффективнее, производительнее, что доказала практика мирового народного хозяйства в ХХ веке.
      История дала нам возможность поставить несколько чистых опытов, чтобы в этом убедиться наглядно, на Западе, в Германии, и на Востоке, в Корее. Эти государства после Второй мировой войны оказались разрезанными на две части, в каждой из которых возобладали разные экономические системы. В ГДР, Германской демократической республике, - несколько десятилетий строился социализм. В ФРГ, Федеративной республике Германии, развивалась после разгрома фашизма рыночная экономика. Даже в одном городе - Берлине, разделенном стеной, соседствовали "развитый социализм" и европейский капитализм. Одного взгляда на витрины магазинов в Западном и Восточном Берлине было достаточно, чтобы увидеть, какая экономика привлекательнее. Одна была способна давать нормальный ширпотреб, испытывая хронический дефицит в первоклассных товарах. Другая - производить в изобилии высококачественные изделия. В социалистическом Берлине модельную обувь, одежду, магнитофоны можно было купить на западно-германские марки в особых магазинах, наподобие московских "Березок". Как все помнят, там торговали за валюту, предварительно обмененную на чеки Внешторгбанка, особые советские дензнаки.
      Две экономические системы сложились в Корее. И там картина поучительная. Южная Корея превратилась в одного из "азиатских тигров". Южно-корейские автомобили, телевизоры, компьютеры конкурируют с американскими и японскими товарами на мировом рынке. А в Северной Корее голод, народ нуждается в гуманитарной помощи, притом что у северо-корейской армии на вооружении ракеты и атомные бомбы.
      Советский социализм не дал народу всего того, что обещала партия. Но у него были не только отрицательные черты. Электрификацию, индустриализацию в СССР успешно осуществили. Замечательные самолеты и танки мы построили, войну выиграли при социализме. Спутники и ракеты запустили после Победы при этом же строе. Бесплатное высшее и среднее образование, медицина, бесплатные квартиры - все это достижения социализма, партии.
      Нельзя, на мой взгляд, одну экономическою систему рассматривать однобоко с точки зрения другой. Ведь и система Птолемея в астрономии, господствовавшая столетия, была надуманной, нереальной, основанной на ложной исходной предпосылке. Но ведь и с ее помощью люди рассчитывали движения планет, предсказывали солнечные и лунные затмения.
      Ничто не совершенно, и рынок, как мы убедились, сам по себе не гарантирует моментального и плодотворного решения проблем экономики, не приносит всеобщего благоденствия.
      Сегодня от многого, что я изучал в институте, в повседневной работе приходится отказываться. Хотя, конечно, "чистым рыночником" я никогда не стану в силу своего воспитания и опыта, таким, например, как Егор Гайдар. Мне интересно, как он мыслит, у него многому можно поучиться. Но психологически мне ближе люди "старой закалки", практики-производственники, директора, руководители, одним словом, хозяйственники, такие, как Юрий Михайлович Лужков, мэр и премьер Москвы.
      На вопрос: "К какой партии принадлежите?" - он ответил:
      - К партии хозяйственников!
      Это и моя партия, я в ней состою много лет, не уплачивая членские взносы. Реализуя на практике программу - живи сам и давай жить людям, работай так, чтобы всем лучше жилось.
      * * *
      Итак, 1 сентября 1953 года я начал по утрам спешить на Калужскую площадь. Горный институт стал моей "альма-матер", моим университетом. Как раз в тот день на Ленинских, Воробьевых горах состоялось официальное открытие новых корпусов Московского университета. Над ними выше всех, на 240 метров, поднялась башня главного высотного здания.
      Тогда оно громоздилось среди просторов Юго-Запада, где не было ни кварталов Черемушек, ни проспектов и улиц, где сегодня проживают миллионы москвичей. После войны на Калужской заставе располагался лагерный участок номер 121, один из бесчисленных островков ГУЛАГа, заполненный заключенными. Там строил большой полуциркульный дом на Большой Калужской, 30, будущий автор "Архипелага ГУЛАГ" Александр Исаевич Солженицын. В этом доме получила квартиту семья моей сокурсницы Наташи Пархоменко.
      Это внушительное здание замыкает строй похожих друг на друга домов. Их начали строить перед войной в 1939 году по проекту известного московского архитектора Аркадия Мордвинова. О нем тепло вспоминает в мемуарах Никита Хрущев, ценивший организаторский талант этого зодчего, его умение быстро строить по новаторским проектам.
      Тогда на Большой Калужской впервые начали проектировать, в сущности, типовые дома и возводить их поточно-скоростным методом. 5 мая заложили фундамент первого здания. Через пять месяцев работа шла на всех задуманных 11 домах, объемом свыше 500 тысяч кубометров. Так быстро все происходило потому, что бригады землекопов, завершив работу на первом объекте, сразу переходили на соседнюю стройплощадку. На их месте появлялись каменщики, потом отделочники. Они передавали эстафету друг другу от начала до конца строительного потока. Поэтому через 14 месяцев все запроектированные дома на Большой Калужской были построены. Стены их, как в прошлом, выкладывали из кирпича каменщики. Новым было то, что в проектах зданий заложены были типовые жилые секции. Элементы зданий изготавливались на заводе. Так впервые московские строители научились возводить 7-, 8-этажный жилой дом объемом 35-40 тысяч кубометров за 7-8 месяцев.
      Этими жилыми домами началось задуманное по Генплану 1935 года сооружение кварталов Юго-Запада. Это главное направление московских строителей во второй половине ХХ века. Они оседлали шоссе, начинавшееся за Калужской заставой.
      У этой заставы Москва внезапно обрывалась, долго не развивалась, как на других направлениях, не имея возможностей взобраться на крутую возвышенность, форсировать Москву-реку. Заливные луга затапливались вешними водами в Лужниках.
      Подавая документы в Горный институт, носивший имя Сталина, я не думал, что мне придется принимать участие в реализации идей Генплана, который подобно институту назывался именем вождя.