Сулейман Рагимов
      ОРЛИЦА КАВКАЗА
      КНИГА ПЕРВАЯ
      Глава первая
      Во второй половине минувшего столетия объявились в горах Кавказа народные заступники Наби и его подруга-соратница Хаджар, уроженцы невеликого села Моллу на берегу бурной реки Хакар-чай, сбегавшей со снеговых вершин Зангезура к Араксу... И вскоре молва о них прокатилась окрест, и они, как некогда легендарный Кёроглу, сплотили вокруг себя множество удальцов.
      Прокатилась молва - и эхом громовым отозвалась в горах Кавказа. То тут, то там сшибались вездесущие повстанцы с карательными отрядами, громили царское воинство, а после исчезали бесследно, как вода в песок. И от этой напасти взъярились начальники с золотыми эполетами, пышноусое офицерье, сотники и есаулы, ханы и беки, и старосты, и всякие разные господа. А беднота повсюду горой за Наби и Хаджар стояла, чем могла отряду помогала, песни о героях слагала. Взволновался народ, как море, забурлил. А отряд Наби крепнул из боя в бой, сил набирался. И все чаще сам карал карателей. Неимущим, кому нечем было уплатить налоги, расписки выдавали, избавляя от всех долгов. Случалось, и землей, у помещиков отнятой наделяли, обмеривая надел винтовкой-айналы1. Конечно, при таких делах властям - от самого царя до сельского старосты покоя не было. "Когда вся эта' напасть кончится?" - сокрушенно вздыхал в Гёрусе зангезурский уездный начальник, не смыкая глаз по ночам. По слухам, пришла к нему депеша от царя, мол, либо немедля ты мне отправишь голову Гачага2 Наби, либо поплатишься своей головой. И тогда начальник созвал на совет офицеров, ханов, беков, всех людишек, верных царю, день-деньской они судили-рядили, как быть, и пришли наконец к такому решению: ежели не удастся изловить Гачага Наби или он сам не сдастся по доброй воле, нужно устроить засаду на жену его и сподвижницу Хаджар, схватить ее и бросить в гёрусский каземат,- тогда-то Наби не останется ничего другого, как самому сдаться властям, чтоб ее вызволить из неволи. А не явится - тогда Хаджар отправят этапом в Сибирь, и впредь вовеки не ходить Наби с гордо поднятой головой, не глядеть людям прямо в глаза. Все станут презирать его: мол, стыд и позор Наби, оставил жену на произвол судьбы, под солдатским надзором в Сибири, а сам в горах прохлаждается, и в ус себе не дует!
      И вправду, случилось так, что однажды, после кровавой стычки у горы Хусдуп, Хаджар оказалась отрезанной от Наби, во вражеском кольце, и была схвачена. Привели ее в Гёрус и бросили в камеру каземата. Начальник ликовал: капкан захлопнулся, и он на радостях телеграфировал в Петербург, мол, сподвижница кавказского злодея уже за решеткой, и, бог даст, вскоре взору его императорского величества предстанет сам Гачаг Наби, или же его буйная головушка в бархатном мешке...
      Зангезурский начальник ликовал, а Наби места себе не находил: как вызволить Хаджар?
      Томился в гёрусском каземате и один из его друзей - Лейсан Наджаф-оглы. Другой помощник, Аллахверди, чье сочувствие Наби еще не было обнаружено, время от времени по поручению Наби носил передачи Лейсану в тюрьму, часть доходила и до Хаджар; кроме того, пытался Аллахверди вызнать, как скоро Хаджар собираются препроводить в сибирскую ссылку. Как-то Аллахверди вернулся из Гёруса мрачный, тучей смотрит, нашел Наби и с досадой сказал ему:
      - Чего ты мешкаешь, Наби? Чего погоды у моря ждешь?
      - Я все голову ломаю: как вызволить Хаджар, дочь Ханали...
      - Больше ждать нельзя! Десять дней уже прошло... Чего доброго, упекут в Сибирь - тогда нам тут, в Зангезуре, лучше и не показываться!
      - Верно, Аллахверди,- вздохнул горестно Наби.- Я еще кое-кого в Гёрус посылал... К каземату не подступиться: кругом казаки, солдаты!
      - Что думаешь делать, Ало-оглы?
      - Собрать людей - и на приступ!
      - А сколько крови прольется - подумал?
      - Да хоть по колено!
      Почесал Аллахверди в затылке.
      - Может, стоит узнать, что сама Хаджар думает?
      - Как?
      - Через Лейсана. Хаджар-то сметливая, может, что и посоветует!
      Наутро после этого разговора, происходившего в лесу, на теневом склоне горы, Аллахверди перекинул через плечо хурджин с едой для узников - хлеб домашний с маслом и соленым сыром - и отправился в путь-дорогу. Добрался до Гёруса, походил-побродил, подошел к знакомому стражнику.
      Сунул ему в руку хрустящую пятирублевку, заполучил разрешение на свидание с Лейсаном и, оставшись с ним с глазу на глаз, передал наказ Наби. А Лейсан, взяв хурджин и ублажив еще трешкой пышноусого ключника, уговорил того отпереть дверь в камеру Хаджар и, под предлогом передачи, шепнул ей о намерении Наби. Откинула Хаджар черные смоляные пряди с лица и сказала, как отрезала:
      - Никакого побега!
      - Почему?
      - Как же это можно - ради меня кровь проливать, детей сиротить?
      - Но иного выхода нет.
      - Передайте Наби, что Хаджар не нужна такая подмога. Либо сама я вырвусь из этого кольца, либо руки на себя наложу!
      - Не подобают славной Хаджар такие речи! Хаджар гордо выпрямилась:
      - Пусть перешлет мне Наби одежду: точь-в-точь такую же, как его собственная, и такую же винтовку, как у него, и кинжал такой же!
      - Сюда, в каземат?
      - Да, ночью, под стеной у граба пусть и положат.
      - А Наби?
      - Пусть ждет меня с отрядом в урочный час на перевале.
      - Не пойму... - покачал головой Лейсан.
      - После поймешь, - и Хаджар подала знак охраннику, стоявшему в стороне; тот подошел, сокрушенно качая головой; Хаджар достала из хурджина съестное. Охранник, нарочито громко захлопнул дверь - чтобы все слышали, и запер ее на замок.
      Вздохнул с невольным восхищением:
      "Хоть женщина, а, гляди, львица. Не каждый мужчина ей чета... Весь каземат диву дается... Будто и не узница, а царица какая... Не в тюрьме, а на троне сидит..."
      Глава вторая
      Аллахверди Карахан-оглы с порожним хурджином на плече, не обращая внимания на косые взгляды караульных, направился в Гёрус. Опять покрутился возле лавок и лабазов, понакупал сахарных голов. И, не мешкая, двинулся в обратный путь. Переночевал по дороге в селе, и на второй день к вечеру добрался домой. Наутро встал чуть свет и двинулся в сторону горы Кяпаз. Гачаг Наби стоял на самом гребне горы, опершись подбородком о винтовку-айналы. И думал он невеселую думу о Хаджар. Страшился, что угонят ее ночью, тайком, в Сибирь, а потом - хоть реки крови пролей, хоть всех стражников перебей, а все одно, Хаджар уже не вернуть...
      Где же выход? Выход один - вызволить Хаджар! Как можно скорее! Иначе белый свет предстанет черным мраком! Тесно было на этом приволье ему, душно было! И таким застал его Аллахверди,- тучей смотрит Наби. Поднял голову:
      - С чем пришел? Какие вести?
      - Хаджар в каземате.
      - А ты видел ее? Своими глазами?
      - Где же стороннему человеку ее увидеть?! Лейсан мне сказал.
      - А не врет? Он-то малость брехун.
      - Как бы ни брехал, а душой не покривит.
      - И что он сказал ?
      - Свиделся с Хаджар, все передал ей, к тебе от нее просьба: одежду просит прислать точь-в-точь как твою.
      - Пошутить решила?
      - Нет. У нее другое на уме. Нахмурился Наби.
      - А как ей эту самую одежду передать - в камеру?
      - Не в камеру,- под оградой, у граба просит оставить.
      - Когда?
      - В первую же безлунную ночь. Посмотрел Наби вокруг задумчиво.
      - Никак, на подкоп решилась?
      - Похоже, так,- Аллахверди поднял голову.- Говорит, не хочу, мол, чтоб ради меня кровь друзей пролилась.
      - Узнаю Хаджар! - Наби посветлел лицом; перекинул винтовку за плечо.- Что еще она просила?
      - Винтовку - айналы...
      - Еще?
      - Еще - чтоб ты, Наби, с отрядом в урочную ночь ждал ее на
      перевале.
      - Отряд Хаджар - так было бы вернее нам зваться.
      - Наби, негоже мужчине свою жену хвалить.
      - Жену? Скажи - львицу. Не будь ее - мы бы, может, разлетелись кто куда, как осенние листья.
      - Оно-то верно.- Аллахверди вдруг умолк, поднеся палец к губам: песня доносилась от подножья Кяпаза.
      Душно в каземате - я уснуть не могу. В кандалы заковали - никуда не сбегу. Ты на выручку мне поспеши, Наби! Ты темницу мою сокруши, Наби!
      - Слышишь, Наби?
      - Слышу, Аллахверди!..
      - Что говорит наш народ?
      - Сокруши каземат, говорит!
      - А Хаджар?
      - Отомсти за народ, говорит.
      - Как ты думаешь,- удастся ей выбраться?
      - Надо исполнить ее волю. Уж такая она: тиха - краса, взъярится - гроза...
      Аллахверди вновь пожурил друга:
      - Пристало ли Наби так возносить свою благоверную?
      - Не я - народ ее славит, брат. "Ай Гачаг Наби, чья Хаджар смелей, чем смельчак Наби..."
      Прошло несколько дней. Гачаги исполнили все, как просила Хаджар. В Гёрусе, под самым носом у зангезурского начальника, заказали портному сшить короткополую, с газырями, серую чоху3, стеганый архалук, шаровары.
      Сапожник пару кожаных башмаков сработал. Шапошник папаху сшил меховую. Добавили к гачагскому одеянию и золоченый пояс,- и это в пору, когда для бедняцких свадеб приходилось перекраивать то, что осталось с дедовских времен.
      Собрал Наби все это в узелок, приторочил к седлу, сел на серого коня и с дюжиной удальцов прискакал в селение Айин, к Аллахвер-ди.
      - А где винтовка?
      - Вот тебе и айналы! - Наби положил поверх узелка винтовку, полный патронташ и кинжал...
      Глава третья
      Аллахверди не стал ложиться спать - всю ночь готовился в опасную дорогу в Гёрус. Как с такой ношей отвести от себя подозрение властей? "Ну, положим, одежду спрячу в большой хурд-жин. А винтовку куда? Не полено, не посох..."Долго голову ломал и завернул винтовку в кусок ткани. И опять неладно. "Нет, заметят... Скажут, что, мол, за пестрая штуковина такая... Недаром говорят, осторожность - мудрость игита4..." И решил Аллахверди сложить все в мешок, засыпать углем и повезти в Гёрус, вроде бы к тамошним кузнецам.
      Навьючил он на коня пару мешков, а хурджин и ружье между ними приладил, и сверху старой попоной прикрыл. Жена Аллахверди, Хатун, обычно ровная, рассудительная, тут всполошилась:
      - Аллахверди, видать, ты своей рукой свой же дом решил порушить? Уж больно расхрабрился.
      - Если друг в беде...
      - Слишком ты разошелся,- Хатун дала волю накипевшей досаде.- То у тебя жандармы ночуют, то с гачагами якшаешься.
      - Наби - не чужой. Свой человек.
      - Свой - так пусть у своего очага и греется, а нашего не гасит.
      - Не погаснет очаг, если светит верному другу.
      - Растопчут его...
      - Подадимся в горы - и там распалим свой огонь...
      - Значит, за гачагами увяжемся.
      - Кто насквозь промок - тому зачем воды бояться.
      - А я вот боюсь. О спасении души думать надо, в Кербелу паломничество совершить, а не с гачагами мыкаться по горам, по долам.
      - А Хаджар? - сурово вскинулся высоченный, плечистый Аллахверди.- А Хаджар как же?
      - Ничего ей не сделается, Хаджар. Уж такой она уродилась. Мать у нее, должно, с волчьим сердцем была5.
      - Не с волчьим сердцем, а львиным.
      - Ну, пусть... Только не всем дано быть Хаджар.
      - Вот я и говорю: за таких можно и костьми лечь.
      - То-то тебе не терпится буйную голову сложить,- сказала Хатун с досадой.
      - В дружбе так - лучше убиться, чем отступиться. Самое скверное - друга в беде оставить!
      Дрогнула Хатун, слезы в глаза, в голосе боль:
      - Ну, уж если дело до того дойдет, и я в Кербелу не отправлюсь, с тобой останусь.
      - У Наби - Хаджар, у меня - ты!
      - Двум смертям не бывать, а одной - не миновать... Одна у нас жизнь, одна смерть. Хоть Мовлу внизу, а наш Айин - наверху, в горах!..
      Глава четвертая
      Хаджар, заполучив через Лейсана инструмент в "посылке" Аллахверди, стала потихоньку, по ночам разрывать земляной пол камеры, а извлеченную землю прятала по углам, укладывала и утрамбовывала до невероятной гладкости. Не могла же она сидеть сложа руки и дожидаться, когда ее в оковах и кандалах, под лязг и звон цепей, под казачьим конвоем погонят в Сибирь... Побег! Во что бы то ни стало! Здесь не удастся - сбежит из сибирской глуши. О том, чтобы руки на себя наложить, как она недавно сгоряча сказала Лейсану, и мыслей не было. Вырваться, выжить, бороться! Ей и самой было стыдно те слова вспоминать. Корила себя, казнилась и всю злость и силу вкладывала в подкоп, за который принялась. Работала ловко, дерзко, хладнокровно. Все напряглось- и мысль, и руки. И, втягиваясь в работу, крепла духом. Нельзя терять голову, нельзя. Она знала, что человеку, который пошел против самого всесильного царя, человеку, который сражается с царским воинством, мало быть сильным и храбрым, надо действовать с умом, расчетливо и трезво. Все взвесить, все предусмотреть. Иначе и самый разудалый удалец в пропасть угодит, пропадет зазря. А перед народом, перед округой, перед ашыгами, слагающими сказ под певучий саз не в пропасть падать, а грудью с врагом биться, кишки ему выпустить надобно. И уж коли назвался гачагом, бей недруга в горах, сражайся до последнего, даже в темнице. Иначе станут ли о тебе песни слагать?
      Хаджар продолжала умело и проворно делать подкоп. И постепенно избавлялась от безысходности, от тоски одиночества, чем дальше копала, тем больше сил становилось. Вроде, не она одна крушила-кромсала пол каземата, а с друзьями вместе. И разве эта сила, этот дух не сильнее охранников, караульных, казаков, солдат, глядящих в оба, стоящих начеку вокруг тюрьмы? И как Хаджар ощущала вражье кольцо, так и чувствовала опору за этим кольцом, да и в самих стенах, рядом был Лейсан Наджаф-оглы, и их добровольный связной - Аллахверди, и сотни, тысячи других... И хоть невелик был числом отряд Наби - Хаджар, но был велик силой, на которую он опирался, неодолимой силой, имя которой - народ.
      Хаджар, ощущая рядом эту силу, тем не менее, не хотела обязывать себя перед нею, - она хотела завоевать волю сама, не то еще пойдут толки: мол, ее спасли, похитили из тюрьмы, отбили у стражи; могли приписать подкоп заслугам мужчин-узников, которые вроде бы вызволили ее, беспомощную, беззащитную... Нет, не такая уж она беспомощная! Сама оплошала, попалась,- сама и хотела выпутаться, собственными силами. Чтобы доказать всем, и прежде всего Наби, что у нее не заемная слава. Гачаг Наби сам по себе, но и Гачаг Хаджар - не промах! И еще: чтобы помнил Наби, что она ему не только подруга сердечная, но и соратница. И ни в чем она ему не уступит - в лихой скачке, в стрельбе на скаку, в рубке, и не хуже него умеет врагов разить, темницы крушить, богатеев потрошить, не отстанет в этом от Наби, и не хочет отставать.
      И потому орудовала она своей маленькой лопаткой уверенно, упорно, и сердце ее окрылялось надеждой.
      А в мыслях она была уже на воле, парила орлицей, взлетала на самые-самые высокие вершины Кавказа и оттуда взирала на легендарную гору Каф... окидывала взором весь мир. Много людей было вокруг, но сердцем она видела только одного-единственного - Наби. И видела она своего Наби на Бозате, и Бозат летел и взмывал к ней, на высокую-высокую вершину...
      Железные когти орлицы вгрызались в землю.
      Глава пятая
      Аллахверди вел коня на поводу по горной дороге,- пахло душистым чебрецом. Поднявшись до села Мовлу, затерявшегося в дубраве на горном склоне, перевалил через гребень по извилистой тропе, прошел мост, перекинутый через бурный Баргюшад, и вышел на государственный тракт, по которому сновали конные казаки и пешие солдаты. Никому из них не приходило в голову, что прячет скромный крестьянин в мешках, набитых углем. И не удивительно: уголь - обычный груз, который в Гёрус всегда возили. Уголь был нужен и кузнецам, и лудильщикам, и чайханщикам, и трактирщикам, шел нарасхват, за ценой не стояли, а взамен торговцы покупали в здешних лавках провизию, сахар, чай. Аллахверди направился сперва, как и задумал, в село Кара-виндж, расположенное неподалеку от города, и добрался до кузницы Томаса, верного человека, близкого Наби.
      - Надо же, уголь! Как ты догадался, кум, что уголь у меня на исходе? Слово за слово, и стал кузнец сетовать на то, что угольщики нынче все норовят в Гёрус податься, хоть за бесценок, но там товар сбывают. Накупят разного барахлишка, напихают в хурджины и - домой. Невдомек им, что и в селе Каравиндж и кузница есть, и лавки, и базар... Не думают, что здесь можно подороже продать и подешевле купить,- сахар ли, чай ли, обувку ли... А хочешь, пожалуйста, будь гостем, ешь задарма, картошки напечем, яичек сварим, хоть мы и христиане, кяфиры по-вашему... А потом садись на коня, пой себе сейгях6, езжай, куда хочешь...
      Понял Аллахверди, что кузнец Томас совсем не прочь, чтоб такие заезды с углем продолжались. Но откуда было хозяину знать, что гость не был отроду ни угольщиком, ни торговцем. Аллахверди сеял-пахал, скотину держал, тем и жил. Поняв, куда гнет кузнец, он сказал, что уголь привез не продавать, а в дар, говоря по-местному "пешкеш".
      - Душа моя, какой-такой пешкеш? - Томас выпучил глаза, окинув взглядом закопченные стены кузницы.- Видишь вот это горнило, кум,- я в него железо кладу, а достаю золото. Дюжину детишек вот этот молот кормит. И нет у меня нужды такой, чтобы уголь задарма брать. Ей-богу, или бери деньги, или придется тебе уголь в Гёрус везти!
      - Ладно, кум, только сперва выслушай гостя.
      Но кузнец все качал головой, сокрушаясь.
      - Не дело, друг, в кумовстве такой пешкеш закатывать. Кум кумом, а счет счетом. А то, глядишь, у вас мусульманский бек сегодня другому коня подарил, а завтра ссору затеял, за винтовку взялся.
      - А как ваши господа хорошие?
      - У господ - счет копейка в копейку.
      Так, за разговором, препираясь, гость с хозяином разъвьючили коня, сняли мешки и оттащили в угол.
      Томас, положа руку на сердце, клялся, что задарма этот уголь не возьмет и мешки не опорожнит.
      - Ладно, двойную цену с тебя сдеру! - весело отозвался Аллахверди. Умолк, прикидывая, как повести разговор о главном. Поглядел на сверток свой "пастушью дубину", прислоненную к стене. Томас прикусил губу. Смекнул, что тут дело вовсе не в угле. Он-то знал кое-что о связях гостя с Гачагом Наби. Да и сам, случалось, встречал-привечал гачагов, Хаджар принимал и провожал, честь по чести, выплескивая воду вослед7. Аллахверди не раз убеждался, что Томас умеет держать язык за зубами.
      Молчали и хозяин, и гость, а потом кузнец, покосившись на "дубину", спросил:
      - Слушай, Аллахверди, что это за здоровенная дубина?
      - Возьмешь - поймешь.
      - А чего ради ты ее как невесту нарядил?
      - Чтобы "дубина" свою красу сохранила.- С этими словами Аллахверди закрыл ворота и задвинул, засов. Оглядев через изгородь дорогу, вернулся.
      - Чего ты озираешься? Ты в доме у друга.
      - Да я ничего... Дело требует осторожности.
      - Чего, говорю, ворота запер? - Кузнец взял "дубину", развернул обмотку, и заблистала, заиграла в отблесках огня винтовка - айналы.
      - Да это ж, никак, винтовка Наби!
      - Не она, но пара ей.
      - Откуда у тебя она взялась? Или, неровен час, с Наби беда стряслась?
      - Цел и невредим.
      - Как тебя прикажешь понимать?
      - Это? Аманат8.
      - Аманат - свят.
      - Знаю. Потому я с углем сюда явился. Кузнец отер вспотевший лоб.
      - Гость, говорят, богом дарован. Но, по правде, если пронюхают, что у меня эта винтовка, лучшее - каземат, худшее - Сибирь!
      - Похоже, струхнул, кузнец?
      - Если голову жаль ради друга сложить, то и на плечах незачем носить.
      - Что ж ты, кум, так побледнел?
      - Как бы ни бледнел, за аманат будь спокоен.- Томас выпрямился.- Пропаду, а не подведу.
      Аллахверди передал ему и одежду.
      - Знаешь, Аллахверди, я вот как думаю: тот, кто поступится таким доверием,- последний сукин сын! - Кузнец сжал руку в кулак.- Ведь если в корень смотреть- ради кого Наби, сын Ало, в горы подался? А Хаджар в тюрьме томится? Ради нас, зангезурцев, мусульман, армян! То-то власть хвост поджала. С нами повежливее стала, уже и плетки свои не ^пускают в ход. И при женах, детях, как прежде, не изругают. К девушкам нашим теперь боятся приставать! А случится мне коня подковать - казаку ли, стражнику ли,- заплатят...
      Аллахверди спросил:
      - Скажи-ка, если вот сейчас казаки нагрянут, у тебя айналы обнаружат, как выкрутишься?
      - У меня ж ворота заперты!
      - А если оцепят?
      - Коли зангезурская женщина в тюрьму угодила, то зангезурским мужчинам одно место - в бою.
      - Верно, Томас, верно,- гость похлопал кузнеца по широкой спине.- Будь здоров.
      И с этими словами он выглянул за дверь, проверил надежность стремянки, упиравшейся в раму чердачного проема.
      - Ты что это, кум?
      - Думаю, аманат надо бы понадежнее спрятать. Может, к сумеркам из Гёруса обернусь и заберу.
      - А коня?
      - Конь пока пусть здесь останется.
      Томас проговорил, почесывая голову с уже редеющими волосами:
      - Может, еще чем могу подсобить?
      - Пока одно: держать аманат в целости и сохранности.
      - Ну, это и бабе под силу. Я тебе о мужской помощи.
      - Хранить аманат Наби - это и есть мужское дело.
      - А если туго придется - можем кузницу на замок запереть и податься в горы.
      - Я тоже было так подумал.
      - Что ж не подался?
      - Наби не велел.
      - Почему ж? Разве Наби не хочет пополнения?
      - Говорит, кто нам помогает, тот все равно что с нами в бой идет!
      Глава шестая
      Уверившись, что на кузнеца можно положиться, Аллахверди перекинул хурджин через плечо, отпер ворота и, пройдя через кривые тесные улочки, направился в Гёрус. Добрался до каземата, что расположен был на отшибе. И видит: власти живую стену вокруг каземата возвели. Казак к казаку, солдат к солдату, И птица не пролетит. Выходит, начальство зангезурское что-то учуяло, пронюхало... Понимало, что, хоть Хаджар в темнице, а Наби с удалым отрядом на воле. И тут гляди в оба. Рано ли, поздно ли,- жди заварухи! И тогда - кто кого. Либо Наби вызволит жену-подругу, ускачет, ищи-свищи, либо костьми ляжет вот у этих каменных стен. И потому шли донесения о Наби, как об очень опасном враге - от зангезурского начальника к гянджинскому генерал-губернатору, оттуда - в Тифлис, к кавказскому наместнику, а из Тифлиса - в Петербург, его императорскому величеству. И для вящей убедительности, число его вооруженных сторонников росло от донесения к донесению. Дескать, если не пресечь действия "кавказского Пугачева", то, чего доброго, поднимется весь Кавказ и империю потрясет невероятная смута. И потому посылались в эти края рота за ротой. Гёрус превращался в крепость. Отсюда в горы шли казачьи отряды, солдаты в серых шинелях. Перекрывали недоступные даже для джейранов проходы, блокировали горные тропы. Взоры всех сейчас были прикованы к гёрусскому каземату, все об этом думали,- и враги, и друзья, и та, и эта сторона. Аллахверди, давно уже всем сердцем преданный гачагам, отдавал себе отчет, какими жертвами чревата эта борьба не на живот, а на смерть. Он знал, на что идет. Знал и то, что, случись с Хаджар беда, каким это будет великим укором для него. Чего доброго, и в отряде дела разладятся. А врагу того и надо, выждет момент, передавит, перетопчет, перевешает; и сообщникам не поздоровится. И огласит дороги - от зангезурских гор до сибирской тайги звон кандалов. То-то будет веселье для господ-беков, ханов, есаулов, старост, лабазников и купцов. Алачики9 подпалят, хибары порушат, голь, батраки кровавыми слезами изойдут. Если подумать, дело ведь вовсе не в одной Хаджар.
      Аллахверди придирчиво проверяли на заставах и кордонах.
      Однако в хурджине ничего подозрительного - хлеб да сыр. Отпускали.
      Так и добрался до каземата.
      Добраться - добрался, а как попасть туда? Казаки и солдаты строго следили за надзирателями и охранниками, следили за посетителями, навещавшими узников, кто таков, какого поля ягода.
      Аллахверди, зная все это, держался как ни в чем не бывало, подошел к железным воротам, огляделся и вошел в сторожевую будку. Старший охранник смерил пришельца взглядом с ног до головы, будто не знаком.
      - Чего тебе?
      - Передачу принес.
      - Кому?
      - Лейсану Наджаф-оглы.
      - Что-то ты зачастил к нему...
      - Такой уж он уродился, обжора. Ему хоть целый хурджин еды принеси слопает в один присест.
      - Тюрьма - не богадельня! - хрипло отрезал охранник.- Мы их сюда не на откорм взяли!
      Аллахверди покашлял, в кармане бумажкой похрустел.
      - Так как же мне быть, начальник?
      - Съестное не возьмем. Обойдутся похлебкой.- Охранник надулся, захорохорился.- Поделом им, крамольникам, пусть подыхают. Ишь, против царя-батюшки вздумали пойти! Нет, чтоб сидеть тихо-смирно, молиться... И большинство, глядишь, басурмане, разбойники с большой дороги, головорезы. Грабят, измываются, вот есаула прикончили, привязали к конскому хвосту и волокли по горам.
      Аллахверди положил широкую ладонь на плечо пузатого охранника.
      - Ты-то цел-невредим...
      - А мне чего бояться - в руках винтовка...
      - И кругом сабли казацкие.
      - Ну да, а как же, а знаешь, зачем их прислали? - охранник покачал головой. Жирные щеки затряслись.- Это все из-за этой вашей Хаджар. Говорят, скоро здесь такая каша заварится, не приведи господь...
      - Да ну?
      Покосился охранник в окно - рядом никого. А к деньгам от Аллахверди привык уже... И потому сбавил тон.
      - Я-то что? Служу - башкой дорожу.
      - Ну, тогда вот тебе за службу - пятерку.
      - Какую службу?
      - Хурджин передашь Лейсану. Охранник опасливо огляделся по сторонам.
      - Это можно.
      - Мне надо с ним и повидаться.
      - Это еще зачем?
      - Жена у него при смерти.
      - Ну и пусть,- охранник, явно смягчившийся при упоминании о деньгах, потеребил усы.- Ничего с ней не случится.
      - Я поклялся ей принести верную весть - тоска ее извела. Погляжу, как он тут - поправился, отощал или как...
      - Не положено.
      - Почему же, начальник?
      - А ты не видишь, что кругом творится?
      - Ты-то сам себе хозяин!
      - Как сказать! Насквозь видят, с потрохами. Вчера вот хорунжий во все камеры заглянул, у Хаджар долго топтался.
      - Ну и что он нашел?
      - Ничего, вроде. Только вышел злой, головой качал: "Ну и дикари эти кавказцы!"
      - Тебе бы тоже в такой час постоять за честь!
      - Какую-такую еще честь?
      - За честь земли, честь народную.
      - Больше болтай! Зря что ли я здесь служу?
      - Кому же ты служишь?
      - Его императорскому величеству.
      - И еще?
      - Еще... ну, и на жизнь зарабатывать надо.
      - Сколько тебе надо, начальник?
      - Червонец.
      Аллахверди достал из-за пазухи золотой червонец и вложил в руку охраннику, и тот сразу же упрятал монету в щель между половицами. Самодовольно погладил усы.
      - Так, стало быть, у Лейсана жена при смерти?
      - Да, начальник. Уж не жилица на этом свете. Охранник понимающе ухмыльнулся.
      - А окажись оно не так?
      - Клянусь головой падишаха, чей образ над тобой висит, правду тебе говорю.
      - Ну, коли ты так божишься-клянешься, не соврешь. А соврешь - шкуру сдеру, в Сибирь упеку,- охранник опасливо зырк-нул вокруг глазами, шутя прихлопнул мохнатую папаху на голове Аллахверди, довольный червонцем, и стал нарочито громко ругаться.- Все вы одним миром мазаны! Все вы разбойники с большой дороги!..
      Глава седьмая
      Аллахверди прошел через ворота в тюремный двор. Теперь проще. Внутренняя охрана мигом смекнула, что на этом посетителе можно поживиться. Глаза завидущие, руки загребущие. Аллахверди умаслил их серебряной деньгой и смог втолковать, чтобы Лейсана вывели в коридор, выходивший окнами во двор и скрытый от надзора наружной стражи.
      Тут можно было перекинуться словом.
      Встретились, поговорили вполголоса. Аллахверди, доставая припасы из хурджина, объяснил Лейсану, что в семье у него порядок, жена жива-здорова. И, главное, все взялись за вызволение Хаджар, да и самому Лейсану недолго тут томиться, а что касается поручения Хаджар, то пусть она знает: все вещи приготовили и в урочный час будут они в условленном месте.
      - А где аманат?
      - У надежного человека.
      - Как бы не подвели... Если с Хаджар что случится, нам, носящим папаху, одно наказанье - смерть.
      - Не тревожься... Мы ведь для того и подстроили твой арест.
      - Чтоб я в каземате зажил припеваючи, прохлаждался,- невесело сказал Лейсан.
      - Ничего, брат! За одного битого двух небитых дают.
      Он-то знал, на что идет. Гачаги ухитрились впутать в эту историю Лейсана, чтоб у них в каземате был посредник для вызволения Хаджар.
      Лейсан, к чести его, не возроптал, напротив, возгордился, что может сгодиться в таком важном деле. Посидит месяц-другой в каземате, а выйдет героем-мучеником, всю жизнь будет расписывать свои подвиги, да еще приплетет вдобавок и выставит, глядишь, себя героем почище Наби, ни дать ни взять, с Кёроглу сравняется.
      - Да, Аллахверди, ловко вы на мне выезжаете! - Лейсан покуда решил напомнить, как ему тут трудно приходится.
      - Чья это затея, а?
      - А чья, по-твоему?
      - Наби не пойдет на такое.
      - А кто, если не он?
      - Поклянись моей жизнью!
      - Ну вот еще, стану я клясться твоей жизнью.
      - Тогда пусть знает народ, что Лейсан готов за Наби жизнь положить!
      - Эй ты, язык прикуси! - раздался хриплый окрик проходящего мимо надзирателя.
      Оглянулись, а по коридору шествует дородный офицер, пшеничные усы, шашка на боку, нагайка за голенищем сапога. Надзиратели вокруг увиваются.
      - Вернуть всех в камеры!
      - Этот вот - не арестант, ваше благородие!
      - Оба "черные коты", разбойники.
      - Один - да, а другой посетитель, мирянин.
      - Два сапога - пара! - Офицер подошел к Аллахверди и, ухватив его за плечо, тряхнул.
      - Когда ты был здесь в последний раз?
      - Дней десять тому назад, начальник.
      - Не десять, а четыре!
      - Ну, пусть четыре! Разве нельзя дустагу10 хлеб носить? - Аллахверди показал на Лейсана, выделявшегося среди других своей относительно опрятной одеждой.- Сам видишь, он - из благородного рода.