Орлица Кавказа (Книга 1)

      Глава тридцать седьмая
      Аллахверди позвал к себе племянника Мохсуна, шустрого, глазастого и сметливого подростка, у которого еле пушок пробился над верхней губой. Он не раз служил "посыльным", доставал га-чагам чурек и прочую крестьянскую снедь.
      - Что слышно от Наби? Где они расположились?
      - Ума не приложу я. Как ты в Гёрус ушел, я к ним припасы понес, всю нашу округу облазил, а их как ветром сдуло. Хатун-хала подтвердила слова Мохсуна.
      - Как же быть теперь? - встревожился Аллахверди.- Где их найти? Ты вот что, дружок... Сходи-ка еще раз... Обойди Кы-зылдаш, Чалдаш, Седловину, Земляничную поляну, Гала-бурун, Кяпаз... Присмотрись, приглядись, может, и заметишь что... Если Наби не дал о себе знать,- стало быть, надо самим доискиваться. А то ведь связь прервется - тогда все прахом пойдет, Хаджар не удастся вызволить, а то и войска набредут на след.
      После коротких сборов Мохсун отправился в неблизкий и нелегкий путь: Вышел за село, пробрался через лес, перелески, миновал и Гулдур-ялы, поднялся на Кызыл-гая, а дальше его путь лежал через долину к подножью Кяпаза... Но никаких следов гачагов он не обнаружил.
      Вернулся на третий день, усталый, разбитый, еле ноги держат, и - ни с чем.
      "Должно быть, Наби ушел с отрядом подальше от села, а то ведь этому Кивичу недолго и заложить наших...- думал Аллахверди.- Но куда наши ушли? В какие края?"
      Аллахверди понимал и то, что Наби, если и перебрался куда, то не слишком далеко,- ведь Хаджар в каземате, и Наби будет держаться где-то в окрестностях. Он, Наби, попытается вырвать ее из неволи! Любой ценой, во что бы то ни стало!
      Аллахверди рассуждал верно. Наби и впрямь ушел не очень далеко, подался на эйлаги Салварты, за Гёрусом. Там и ждал возвращения Аллахверди. Он знал, что Аллахверди рано или поздно доберется к нему, и если уж застрял где-то, то должно быть тому причина - помеха особая. Какая - узнать бы! А без этого ринуться напрямую, наугад, на врага - пустое дело. Как ни грызла его мстительная ярость, а приходилось терпеть, , ждать, прикидываться, чтобы не угодить в беду. Ждать Аллахверди - какие вести принесет из города, как Хаджар, что собираются предпринять власти?
      Расположившийся лагерем на крутых подступах Салварты, Наби прождал с гачагами три дня. На четвертый, к вечеру, они вдалеке увидели устало бредущего путника с хурджином, перекинутым через плечо, в мохнатой папахе, с палкой в руке. Приблизился. Это он, Аллахверди, Наби шутя вскинул "айналы".
      - Вот пальну в тебя, клянусь аллахом! Будешь знать!
      - За что же?
      - Столько ждать заставил. Все глаза проглядел.
      - А как же быть, если Наби изволил уйти из лесов сангярских к Салварты?
      - Что бы ни было, а знаю: Гахраман-оглы должен нас в, два счета найти!
      - Наш Мохсун всю округу облазил!
      - Может, Кивич тебе мешал?
      - Я ему зарубку на память оставил.
      - Какую-такую зарубку?
      - Ухо малость поцарапал...
      - А не побежит сукин сын доносить?
      - Нет! - уверенно отозвался Аллахверди. - Кивич туда вовек не сунется.
      - Как знать...
      - Говорю же: проучил. - Аллахверди снял хурджин с плеча, опустил на валун, а кизиловую палку сбоку приставил, откинул полу чохи, поправил чуть съехавший набок кинжал. - Я ему, гаду, шею намылил, не как ты, Наби - постращал и пощадил. Я с такими крут! Если что - в куски изорву.
      Наби нетерпеливо перебил, думая о главном:
      - Ладно, не гомонись. Ты лучше выкладывай - что Хаджар, как Хаджар?
      - Держат. Сидит.
      - Сибирью не пахнет?
      - Пока, вроде, не собираются.
      Аллахверди поведал обо всех своих приключениях, о казачьем офицере, увязавшемся за ним, о том, что разузнал через Томаса, и еще о том, что, по приказу сверху, - то ли царь, то. ли наместник распорядился - в Гёрус подкрепление шлют. Аллахверди сообщил и о том, что в народе о гачагах думают-говорят.
      Наби и горд, и рад, но главное: Хаджар.
      - Зачем же войска шлют, как думаешь?
      - Известное дело, чтобы с войском твоим воевать, - проговорил Аллахверди с улыбкой.
      - Ну, и сколько у Наби "войск"?
      - По слухам, тыщ десять. Наби усмехнулся в усы.
      - А где, любопытно, эта десятитысячная рать?
      - У страха глаза велики! - повеселел Аллахверди, хорошо знавший, что гачагов-то наберется не более сотни. И гордо добавил: - Видать, властям в Зангезуре каждый камень гачагом кажется!
      Наби посерьезнел:
      - А вот сколько их, солдат, казаков с бекским-ханским ополчением?
      - Счету им нет! Говорят, и пушек больше сотни приволокли.
      - Ну и ну! Ив кого будут палить из этой артиллерии? - подивился Наби этим опасливым небылицам, потешился, нахохотался до слез. - Уж не думают ли они, что мое гачагское воинство по всем губерниям растянулось - от Зангезура и до Ширвана, от Карабаха до Миля и Мугани!..
      - Мало того, сказывают, мол, за Наби весь Кавказ стоит, - не без гордости добавил Аллахверди. - И мусульмане, и христиане... армяне и грузины, лезгины и чеченцы, и осетины... И потому падишах, мол, торопит войска, чтобы по Кавказу шарахнуть из пушек, и с той, и с этой стороны!
      Такой вот разговор получился, вперемежку быль и небылица. Аллахверди выкладывает, что видел и слышал, а где и распишет, разузорит, посмакует.
      - Еще я слышал, что вестовые так и снуют, туда-сюда, от Фитильборга до Кавказа. Среди всего прочего, говорят, что нарочный от уездного начальника с пакетом в Гянджу помчался... Ясное дело, о каземате... о бунте губернатору доложили.
      - Постой-постой... Какой еще бунт?
      - Из-за Хаджар...
      - Может, ее обидели? Задели? Говори!
      - Да нет же... кто посмеет ее тронуть!
      Наби уже не отстанет, взбеленился, будто ранили, занозили его.
      - От них всего можно ожидать! - задыхался Наби. - В камере-одиночке, стены, охрана, шито-крыто...
      - Никакой гад не посмеет тронуть Хаджар!
      - А зачем же тогда - бунт?
      - Говорят, один новоприбывший сукин сын в погонах, что-то сказал ей.
      - Что именно?
      - Да ты не кипятись... язык без костей... вот и сорвалось словечко...
      - Какое словечко? Говори! - Наби душил гнев, грудь вздыбилась, рука, стиснувшая винтовку, дрожит.
      - Не даром говорят же мечом ранят - заживет, а словом - нет.
      - Вот из-за той самой раны и взбунтовался каземат. Цепи разорвали, загремели, лупят по стенам, по решеткам.
      - Что ж получается, - горячо проговорил Наби. - Они там по рукам, по ногам связанные взбунтовались, а мы, вооруженные гачаги, ни черта не можем сделать. Выходит, узники во сто крат смелей нашего брата?
      - Так-то оно так... - осторожно подтвердил Аллахверди, желая понемногу охладить гнев уязвленного друга. Потому, разматывая нить разговора, перекинул внимание на утешительные и ободряющие сообщения. - Через кузнеца Томаса узнал я: они там, в тюрьме, все как один возроптали. Даже, знаешь, песни запели.
      - Какие еще песни?
      - О вас - о тебе и Хаджар! - гордо приосанился Аллахверди. - Те, что из уст в уста переходят! Говорят, даже кое-кто из солдат подхватил, подпевал.
      - Ты мне зубы не заговаривай, - перебил Наби, готовый сейчас же рвануться в бой. - Какое слово тот гад сказал?
      - Ну, сказал... неважно, какое...
      - Важно!
      - "Кара пишик" - вот что сказал. Не горячись...
      - Ждать нельзя! Надо напасть на каземат!
      - Людей погубишь, Наби!
      - Лучше погибнуть, чем жить в бесчестии!
      - Не ты ли твердил: "Сумей - убей, а сам уцелей, живой -- снова в бой"?
      - Грош цена жизни такой.
      - С умом надо действовать, Наби, с толком.
      - Ладно! Соберем гачагов, совет будем держать. Десять - на дозор остальные ко мне.
      - Вот это дело! - одобрил Аллахверди. - Ум хорошо, а два лучше.
      - Тут поболее выйдет.
      - Ну, пусть, - улыбнулся Аллахверди. - Я хочу, чтоб Хаджар вырвалась из неволи и всех вас живыми-невредимыми застала.
      - Слышал, сказано, в бою малому - малый урок, большому - большой, - уже успокаиваясь, совладав с собой, проговорил вожак.- Пусть из пушек палят,- мы и под картечью пробьемся и дело сделаем.
      - Пока давай дело исподволь делать! - веско сказал Аллахверди, призывая друга к терпению. - Падишаху русскому немудрено - одного солдата подстрелят другого выставит, сотню перебьют - новую пришлет, а вот наш Гачаг Наби кем себя заменит?.;.
      - Хаджар и заменит.
      - Я знаю: она дюжины джигитов стоит. Но, по совести говоря, не приведи аллах, чтоб и "львица" без друга-супруга осталась. - Аллахверди, кое-как урезонивший своего друга, добавил:
      - Не зря говорят: "Терпенье - Друг, оружие героя, коль выбито из рук оружие другого".
      Гачаг Наби проворчал, сжимая винтовку:
      - Кровь-то у тебя здесь, в Салварты, поостыла - на холодке, все Поговорками сыплешь, все слова да слова... - Гачаг Наби подозвал стоявшего поодаль брата Мехти, который, похоже, тоже рвался в бой, особенно после тех новостей, которые услышал.
      Глава тридцать восьмая
      Мысли главноуправляющего, помимо забот о ликивидации гачагского отряда, занимали и доходившие до него слухи и сведения о сочувствии и поддержке отряду в низах, о песнях в честь гачагов, о странной и недопустимой солидарности среди мусульманского и христианского населения, которая оборачивалась против интересов империи.
      Как ни раздражался главноуправляющий, когда, к примеру, распекал губернаторов, но и в критические моменты он умел взять себя в руки, собраться с мыслями и действовать хладнокровно. И он решился написать письмо царю, как об этом говорят в народе...
      Перед ним лежал проект донесения Его императорскому величеству, составленный полковником Игнатьевым. Обмакнув перо в чернила, он стал вносить поправки, подчеркивая сложность положения и особо выделив опасность, которой чревато движение Гачага Наби для умонастроений местного кавказского населения, склонного, по его мнению, к непослушанию и воинственности. И потому, дескать, надо держать Кавказ в ежовых рукавицах, под неусыпным вниманием и давлением, дабы строптивость и своеволие не стали дурным примером для остальных...
      Кавказские "туземцы", как выражался главноуправляющий, привержены к дикой, необузданной жизни в горах, промышляют охотой, набегами, разбоем, они все еще не могут проникнуться должной приязнью к государственным установлениям, законоположениям и цивилизованной организации. Им бы мчаться в седле, действовать, как заблагорассудится! Это их врожденная страсть, это их стихия. Очевидно, влиянию этой стихии подвержены не только лица мужского пола, но даже и женщины, о чем свидетельствует пример вышеупомянутой Хаджар Ханали кызы.
      Эти врожденные свойства, подогретые подстрекательством вольнодумцев, приводят к вооруженным покушениям и выступлениям против власти. Случаен ли бунт, поднятый в каземате? - Наместник, корпевший над каждым словом, прервал писание, задумался. - Отнюдь нет! Хотя и косвенно вина за допущение подобных эксцессов ложится на меня лично, но корни зла гнездятся в психологии и нравах местного простонародья, превозносящего разбойницу... Среди таковых, к великому сожалению, обнаруживаются и лица христианского вероисповедания.
      Мы, - продолжало перо его высокопревосходительства, - далеки от мысли заглаживать и утаивать меру своей вины и почитаем долгом своим искреннее ее признание...
      ...Достойно сожаления, что фоторепродукции оной "Орлицы Кавказа" имеют хождение среди тифлисской публики. И это не может не заставить усомниться в верноподданнических чувствах местной христианской публики...
      Далее его превосходительство доводил до высочайшего сведения случаи помощи и поддержки гачагов со стороны этих иноверцев; "утечки" патронов из казенных арсеналов, которые нерадивые солдаты обменивают на горячительные напитки у местных "винокуров", о прямом соучастии немусульман в действиях гачагов.
      Наместник сделал далее пространную извинительную оговорку, дескать, очевидно, что вышеизложенным сообщением мы рискуем вызвать неудовольствие и раздражение Его императорского величества, обремененного державными делами и предприятиями. Однако, продолжал наместник, преданность долгу и отечеству обязывает нас не замалчивать ничего. Полагаю, лучше заблаговременно оповестить вас, чем каяться после.
      Затем следовали пространные и горькие сетования на бездеятельность и несостоятельность местного начальника охранного отделения. Наместнику пришлось немало потрудиться: где перечеркнуть, где добавить, где убавить, где "поперчить" иронией. В заключение он покорнейше испрашивал высочайшего распоряжения о переводе генерала из охранного отделения в иное место, где нашлось бы богатое поле деятельности для искупления вины... Взамен генерала же наместник ходатайствовал назначить преданного и искушенного в делах полковника Игнатьева с возведением последнего в генеральский чин...
      Глава тридцать девятая
      Послание императору, после долгих усилий, обрело, по мнению наместника, надлежащую форму. Он переписал все набело, подписался и Поставил печать. Поразмыслив, он решил переписать собственноручно и реляцию Белобородова о бунте в гёрусском каземате, и, приложив к своему манускрипту, запечатал в пакет, который затем был заперт в сейфе. Не забыл он присовокупить к этим бумагам и фотокопию "Орлицы Кавказа". Пакет получился пухлый, увесистый. Одно дело сделано. Остается с трепетом и замиранием сердца ждать, думать-гадать, в каком расположении духа застанут эти сообщения высочайшую особу, как воспримет Его императорское величество происходящее здесь.
      Взгляд наместника упал на многочисленные черновые листы, исчерканные вдоль и поперек. Охваченный тайным смятением, он сгреб все в ворох, не сразу нашел спички, подошел к камину, чиркнул и бросил туда подожженные бумаги, а вдогонку-весь коробок, пусть сгорит скорее. Но дымоход был, как видно, забит, и возникший дым ушел не в трубу, а пополз по кабинету.
      Очевидно, едкий запах его проник и за ореховую дверь, где \ встревожил застывшего там в нерешительности полковника Игнатьева, который, увы, смог найти лишь одного из сыщиков охранного отделения. Игнатьев осторожно приоткрыл створку дверей и, заглянув в кабинет, застал его превосходительство за возней у камина. Затем он решился переступить порог и выдавил из себя, запинаясь:
      - Ваше... вые... превосходительство!
      Наместник, не оборачиваясь, распахнул окно и бросил через плечо:
      - Поди сюда! Тот подошел.
      - Ваше превосходительство, согласно вашему приказу, я предпринял все возможное, но отыскался лишь один агент.
      - А остальные? Сквозь землю, что ли, провалились?
      - Не могу знать, ваше превосходительство.
      - А охранное отделение? Они-то должны знать.
      - И они... гм... Не имеют точных сведений. Наместник стукнул кулаком по столу.
      - Найти всех! Хоть из-под земли!
      - Слушаюсь!.. - Полковник осмелился на шутливый тон, желая как-то смягчить досаду главноуправляющего, часто моргавшего от едкого дыма: - Они, должно быть, чихирем26 балуются. А кувшин грузинский - море разливное.
      - Не паясничать, полковник!
      - Слушаюсь...
      - Сейчас не время зубоскалить.
      - Так точно, ваше превосходительство.
      - Кавказу требуется "кровопускание". Здесь не до шуток. Изволь немедленно, непременно найти и привести ко мне" остальных! - Наместник поперхнулся, закашлялся, багровея. - А я послушаю, что они думают об этих художествах грузинских! Допросим, докопаемся, что это - работа одиночки, или тут руку приложило некое тайное общество? Если так, то любопытно узнать, кто является его членами? Посмотрим, почему эти грузинские господа бесчинствуют? Тут некий злой умысел, полковник. Организация!
      - С них станется, - пролепетал полковник, потупив голову, переминаясь с ноги на ногу. - Вполне возможно... Наместник, покусывая кончик усов, повысил голос:
      - Введи этого...
      - Слушаюсь.
      Игнатьев ретировался и вскоре втолкнул в кабинет черноволосого усача в штатской одежде!
      - Как зовут? - спросил наместник.
      - Дато, ваше превосходительство, - напирая на гласные, проговорил вошедший.
      - Кличка?
      - Сандро... Вы сами, если помните, предложили мне эту кличку.
      - Так, так... Ну, садись.
      - Я обязан стоять из покорнейшего почтения к вашему превосходительству. .
      - Гм... покорнейше, значит, почитаешь?
      - Так точно, ваше превосходительство. Можете не сомневаться. Иначе разве взялся бы я за такое трудное дело? Наместник смерил его ироническим взглядом.
      - Но ты очень плохо выполняешь свою миссию.
      - Возможно... но...
      - Если ты другого мнения, то как ты объяснишь вот это? Наместник открыл -сейф, извлек из пакета портрет Хаджар и бросил на стол. Дато изумленно уставился на портрет.
      - Не понимаю...
      - Поймешь!
      Главноуправляющий швырнул портрет в лицо шпику. Дато побледнел. Он дрожал от негодования. - Такое обращение оскорбительно, вашество!
      - Смею! Коли не достойны доверия, смею! Даю тебе срок... Через сутки найди автора вот этого художества, живописца, фотографа, кто он там, где бы ни был - найти, узнать и доложить!
      Иначе...
      - Понял, - быстро сказал Дато.
      Но наместник все договаривал до конца.
      - Иначе... пеняй на себя. И выбирай! Либо крест на шею, либо пулю в лоб!
      Глава сороковая
      Гачаг Наби не делал разницы между своими соратниками и родным братом Мехти, никак и ничем не выказывал родственного предпочтения. И никому из гачагов не пожелал бы даже царапинку получить в бою! Как ни крут и ни беспощаден был он к врагу, а знал цену другу, соратнику, который вышел из гущи народной, как и он. Хотел щадить их достоинство и самолюбие. Никогда он не заносился перед ними, не позволял себе ни малейшего высокомерия в обращении. Он хорошо знал: один в поле не воин. Знал он, что сила и отвага на сплочении держится, на преданности и верности народных заступников. И сила неодолимая всех - в народе, в доблестных сынах народа, таких, как гёрусские узники-бунтари. Он считал, что в долгу перед ними. И он видел, как переживают, как рвутся в бой гачаги после ареста Хаджар.
      И, внимая наказу Хаджар, переданному из каземата, Наби обязан был вдвойне беречь всех, и себя, и брата, избежать кровопролития! И оградить от возможных бед многих других помощников - друзей по всей округе.
      Аллахверди призывал его к спокойствию, к выдержке, - и Наби осознавал правоту друга, как ни клокотала кровь, как ни точила ярость.
      А то ведь и впрямь недолго ринуться опрометчиво в бой и потерять дорогих людей, оставить их трупы на попрание врагам. Но и ждать у моря погоды нельзя. И отвага понадобится, и дерзость, и смелость, и быстрота! Пусть пробьет час, грянет бой - и кровь - удальцов в жилах взыграет, и пусть тогда трепещет царское воинство, пусть уши их оглохнут от молодецкого гика, пусть глаза их на лоб полезут, и душа в пятки уйдет! Так бы их ударить, оглушить, чтобы им невдомек было, что Гачаг Наби не ратью неисчислимой на них идет, а всего лишь горсточкой храбрецов. Пусть зангезурская земля горит у них под ногами, пусть везде им мерещится засада и месть. Пусть поверят, что Наби и в огне не горит, и в воде не тонет.
      Пусть знают все, от фитильборгского царя до последнего старосты, что Наби - это гроза небесная - гром и молния, и нет грознее в мире! И что неспроста народ чтит и славит его в песнях!
      А когда собрались удальцы вокруг него, обступили, и Наби захотел узнать мнение каждого, как вызволить Хаджар, - выслушать, уважить надо, а если что не так скажется - не поднимать на смех. Но и не доводить до разнобоя, неразберихи, а собрать все дельное, толковое в одно целое, направить на пользу борьбе...
      Такую черту надо подбить под разноречивыми суждениями, такое решение принять, чтобы все поверили в его единственную правильность, чтобы это убеждение дошло до ума и до сердца, и выполнили эту волю от всей души! Иначе против такой силы не пойдешь! Рубить с плеча - беды не оберешься. Гачаг Наби был из тех вожаков, которые умели собрать в кулак волю многих, найти путь к их сердцу - иначе не прославился бы он в народе как зоркий и умный предводитель.
      Выслушал всех Наби и утвердился в мысли: надо избрать верный путь, действовать с небывалой дотоле быстротой и отвагой, взвесить все и ударить наверняка! Оплошают гачаги-успеют враги увести Хаджар в другую тюрьму, заметут следы-ищи-свищи.
      И тогда не показывайся людям на глаза, не ходи с папахой на голове, если не смог постоять - отстоять честь свою!
      И тогда ходи с повинной головой.
      И тогда, хочешь, не хочешь - скажи удальцам своим, все братцы, конечно, расходитесь, уносите ноги, кто как - может!
      Глава сорок первая
      - Ответьте-ка, удальцы-молодцы,- обратился Наби к собравшимся гачагам:Ответьте: хватит ли людей у нас, чтобы перекрыть все проходы от Гёрусского гребня до Шушинской крепости?
      - Куда там!- безнадежно дружно отозвались гачаги.- Будь нас и во сто крат больше - и то не хватило бы!
      - Что же тогда делать?- Откуда силушку взять?- спросил Наби с умыслом и сам ответил:- Известно, где - у народа. У тех, кто опора и поддержка!
      И дальше прикинул и сказал Наби, что надо поставить на подступах и переходах больше полтысячи ополченцев - хоть с ружьем, хоть с дубьем, хоть с вилами и топорами,- чтобы выстоять перед падишахской силой в неравном бою, не дрогнуть и не сломиться, а их самих врасплох застать и намять бока хорошенько!
      Взметнул вожак десницу свою, рубанул, как мечом.
      - А нет оружья - камни пусть обрушат, валуны скатывают градом на головы врагов, как только они двинутся по тракту! Надо нам занять Гёрус, каземат захватить, вызволить и Хаджар, и всех невольников, каждого из друзей наших, а не вызволим - грех и позор на нашу голову!
      Гачаги, слушавшие вожака, затаив дыхание, поддержали: ополченцы нужны. Но как их собрать, сколотить?
      Гачаг Наби решил разослать по селам, на помощь которых можно рассчитывать, своих доверенных людей - ходатаев.
      С народом - за народ, против мучителей его, ханов, и беков, и холуев их, против мундиров и штыков царских!
      Кровь за кровь!
      Корнями уходило движение Гачага Наби в родную землю, в гущу тех, что хватался за вилы и топоры, вставал на бой за землю, за волю и долю!
      Не слава прельщала Наби, не могла она вскружить ему голову, чтобы не помнил он святого родства с отчим краем, с селом Моллу, с рекой Хакери, с горами и долами этой земли! Всю силу свою он видел и черпал в силе сородичей сонародников. Вот и теперь, спеша на выручку к Хаджар, он уповал на ту силу,больше чем прежде! Против войска регулярного поднимется рать народная!
      Несколько дней стоял Гачаг Наби с отрядом над крутыми и суровыми зангезурскими стремнинами. Со всей округи потайными тропами, поодиночке, по горсточке, потянулось к стану гачагов простонародье, кто с ружьем, кто с кинжалом, кто с топором, кто с серпом... Разбил их Наби на группы, приставил опытных, обстрелянных вожаков к еще не нюхавшим пороха добровольцам, расположил их по своему разумению на всем протяжении гор - от гёрусского кряжа до высокой скалистой гряды, упиравшейся в плоскую чашу Джидыр-дюзю, венчавшую Шушу. Строго-настрого наказал, ни в коем случае не высовываться, не наскакивать почем зря на почтовый тракт, не сметь нападать на проезжающие фаэтоны и арбы, ни единого выстрела по казакам и солдатам. Пусть едут и идут своей дорогой. Главное дело - внушал Наби ополченцам - глаз да глаз за дорогой - чтобы явно или тайком не препроводили Хаджар из Гёруса в другую тюрьму. Смотреть в оба, быть наготове, и ждать приказа, как действовать дальше. Пусть тогда падишахские холуи знают, что не все им сойдет с рук, что кавказцы сумеют постоять за свою честь и достоинство, что они не из тех, кто позволит глумиться над женщиной, отдаст ее на поругание. Что последует за подготовкой, как потребуется действовать дальше - всем и каждому передадут приказ Гачага Наби в нужный срок!
      И еще через Аллахверди передал Гачаг Наби сельским аксаккалам, чтобы в эти дни, в эту пору как можно больше людей из околотка в Гёрус отправились, ну, скажем, под предлогом хозяйственных нужд, покупки или сбыта на базаре, пусть Гёрус заполнит беднота.
      Все одобрили эти действия Гачага Наби, и, соратники и приверженцы, и не считаясь с усталостью, денно и нощно, верой и правдой выполняли его поручения и наказы.
      И вот уже на всем протяжении от Гёруса до Шуши были заняты все подступы, переходы, лазейки вдоль тракта. Из низин и гор, из алачиков и глинобитных жилищ устремился в Гёрус сельский люд. Как ни преграждали им путь казачьи разъезды - идут и идут - гурты перед собой гонят, врозь и гурьбой, кто уголь, кто дрова везет, кто с хурджином на плече, с палкой в руке странником убогим плетется, дескать, за провизией и пропитанием,- попробуй уйми, удержи... "Хаджар в каземате... Хаджчар надо вызволить!" - реял клич, разносился по горам по долам...
      В каземате мне душно, уснуть не могу,
      На ногах кандалы - ускользнуть не могу,
      неслась песня по всей округе, даже в самом Гёрусе, под носом у уездного начальника ее пели, и проникла она в каземат, отозвалась эхом в камерах, воскресла в мертвой, гнетущей тишине, где недавно гремели грозно и непреклонно цепи и кандалы, услышала ее Хаджар, воспрянула духом! Но никто не мог предвидеть, чем обернется, чем кончится эта песня, это предгрозовое затишье.
      Глава сорок вторая
      Тайный агент охранного отделения Дато, он же Сандро, не принадлежал к числу бездумных служак, не видящих дальше своего носа. Он знал Тифлис, как свои пять пальцев. Он знал и то, что ежемесячно жалование из казны канцелярии главноуправляющего выделяется ему отнюдь не для того, чтобы он прожигал жизнь в кутежах и винных погребках, не просыхая ни днем, ни ночью. Дато-Сандро знал, что, нравится ему или нет - он находится в железных тисках власти. И уж если он надел эту лямку, то обязан, хоть душа из тела вон, тащить ее, рыскать, добывать сведения, необходимые его патронам. А не доставишь - пеняй на себя. Охранное отделение не прощало ослушников. Вздумаешь уйти - сотрут в порошок, и прах развеют по ветру, и все будет шито-крыто, словно и не жил на свете некий Дато, известный в служебных доверенных кругах под именем Сандро.
      И наплевать его высокопревосходительству, что некая Медея останется вдовой и осиротеют дети. Если сыщик подвел, провалил дело, то кто может поручиться, что он не вел двойную игру, не попался на удочку к другим, тем самым изменив своему тайному служебному долгу. А изменника никак нельзя отпускать с миром на все четыре стороны! И Дато-Сандро понимал, что угрозы главноуправляющего не пустые слова, сказанные в пылу раздражения, для острастки. Либо он, Дато-Сандро, должен найти авторов крамольного портрета, выяснить происхождение этого "художества", либо распроститься с казенными харчами, службой, а может статься, и с жизнью... Одно из двух, третьего не дано. Нет сомнения: что после аудиенции у наместника к нему, по указанию полковника, приставили "хвоста", что следовал за ним неотступной тенью!
      Мол, возьмите под надзор этого прохвоста Сандро, не приведи бог, если он вдруг улизнет, исчезнет с глаз долой,- его превосходительство с нас шкуру сдерет!
      Дато-Сандро, как никогда прежде ощутивший всю гнетущую тяжесть своей незавидной службы, принятой ради корыстной жажды казенных золотых, побрел по пыльным и душным улочкам летнего Тифлиса, обходя глухие улочки и духаны, подстегивая знакомых гуляк и вертопрахов, которых он подрядил в помощники щедрыми угощениями.
      - Будь спокоен, Дато, сделаем все, что в наших силах и что не в наших силах,- заверяли они "работодателя", предвкушая очередную пирушку. Дато, не очень доверяя этим клятвенным обещаниям, вновь и вновь вдалбливал подопечным, мол, любую чертову дыру обшарьте, в лепешку разбейтесь, а пронюхайте, найдите этого "штукатура-бедокура", не найдете - голову с вашего Дато снимут, к праотцам его отправят!
      - Тогда, пока головы у нас на плечах, давай смотаемся отсюда, генацвале, в Кахетию!- предложил один из гуляк. Дато кивнул на угол, где торчали "хвосты".
      - Моя голова уже в закладе!
      У подручных Дато, заметивших подозрительные фигуры, вытянулись лица:
      - И за тобой слежка? Откуда они приперлись?
      - Все оттуда же,- ответил Дато, прикидываясь, что не замечает агентов, и движением глаз приглашая собеседников вести себя так же.- И донесут туда же.
      Подручные с ног сбились, обходя тифлисские закоулки, погребки. И сам Дато вымотался.
      Удалось узнать только то, что репродукции "Орлицы" наводнили и базары, даже мальчишки - продавцы газет продавали портреты в придачу с газетами заинтересованным дамам, которые, вложив покупку в сумочки, не отказывали себе в удовольствии привлечь внимание светских компаний к этой "романтичной" женщине-абреку, лихо сидящей в седле, с буркой, развевающейся на ветру, подобно орлиным крыльям.
      И господа любопытствовали, действительно ли эта татарка так смахивает на грузинскую красавицу, или она обязана своим совершенством кисти художника! Ни дать ни взять, княжна!
      - Да...- вздыхал Дато-Сандро с возрастающей тревогой.- Задали мне задачу... Петлю занесли над головой - и не отвертишься.
      И за что, за какие грехи он должен расхлебывать эту кашу! Надо же было так случиться, чтобы именно он подвернулся под горячую руку, а другие сыщики как в воду канули, сукины сыны, да еще к нему и "хвост" привязали! За что все громы и молнии на его голову обрушились, за что имперская десница должна ударить именно его!
      Но вышло именно так. Так, видно, сулила судьба Дато, которого превратили в Сандро. Дато, ощущавший на своей шее свинцовое ярмо сыскной работы, осознавал, что сила, поднявшая "Орлицу Кавказа", уже воспарила на недосягаемую высоту, унеслась далеко-далеко, по необъятным просторам империи. И эти крылья дает ей невидимая, праведная и сплоченная сила. Разве смел он, Дато-Сандро, высказать это перед главноуправляющим, разве тот стал бы прислушиваться?
      В таком случае, что оставалось предпринять? Выявить портретиста, распространителя, причастных к этой затее и тех, кто, возможно, сознательно направляет их. И выяснить, кто эти христиане, которые, молясь за здравие Его императорского величества, столь превозносят эту враждебную империи "татарку"? Что их побуждает к этой странной приязни? К тому, что они уездные события раздувают на весь Кавказ?