- Немцы, вам известно, вытесняют нас с правого берега Волги. Командование армии в связи с этим приказало подготовить на левом берегу реки большой аэродром. - Он взял линейку, отмерив километров сто, поставил точку и затем от руки очертил вокруг этой точки окружность радиусом 10-15 километров. - Вот примерно в этом районе вам поручается найти ровную площадку, желательно недалеко от какого-нибудь населенного пункта, а также от пруда или другого водоема.
      На следующий день, чуть свет, - чтобы "мессершмиты" не слишком донимали, я вылетел выполнять задание. Пересек Волгу, взял курс на восток пошел в назначенный район. Степь в тех краях ровная, но растительность бедная, да и та вся пожелтела, пожухла. Прошел километров сто. Вижу крупный населенный пункт. Рядом озерцо. Деталь важная: будет где воду брать, особенно для технических нужд. Верстах в полутора от села заметил крупное стадо коров. И место пастьбы ровное, словно столешница. Сделал круг, осмотрелся. Еще раз на бреющем над поскотиной прожужжал, стадо разбежалось на две стороны - в образовавший коридор и произвел посадку у поселка Житкур.
      Один из подпасков по моей просьбе согласился проводить меня в сельсовет. В сельсовете оказалось много народа, все курили - дым коромыслом, шум, гам. Временно здесь расположились четыре правления эвакуированных колхозов - вот и решали свои проблемы.
      - Здравствуйте! - говорю как можно громче. - Кто тут старший?
      - Я, - отвечает пожилой, усталый мужчина, председатель местного сельсовета. - А это - товарищи с оккупированных территорий. Вот судим-рядим, куда и как всех размещать.
      Установилась тишина.
      - У меня, - говорю, - к вам просьба. Соберите всех, кто в силах работать граблями и лопатами. Там, где я приземлился, будем делать большой аэродром.
      Председатель сельского Совета внимательно выслушал меня и говорит:
      - Мы понимаем, что вы прилетели не зря. Сейчас объявим сбор людей с лопатами, граблями, мотыгами и сразу приступим к делу.
      Сели мы с ним на одну телегу, за нами еще несколько подвод - это будущие бригадиры, которым предстояло руководить работами на аэродроме, - и на поле.
      Я обрадовался такой оперативности. Надо сказать, везде, где бы не появлялись воинские части, подразделения, руководители различных организаций, да и все люди откладывали свои дела и немедленно выполняли просьбы и требования военных. Это, полагаю, был один из показателей единства фронта и тыла. Все для армии! Все для победы!
      Мы быстро нашли общий язык и в работах по подготовке аэродрома. Когда я стал показывать, как выровнять площадку, за что браться в первую очередь, председатель колхоза заметил:
      - Товарищ командир, вы нам расскажите, что делать, а как делать мы сообразим!
      К тому времени на поле подошло несколько сот мужчин и женщин. После разъяснения началась энергичная работа. Очертив параметры будущего аэродрома и убедившись, что все будет сделано хорошо, я распрощался с народом и улетел.
      Через несколько дней наш полк уходил на пополнение.
      - Ты открыл аэродром, ты и поведешь нас туда, - распорядился Болдырихин.
      Вскоре на аэродроме Житкур начали собираться и другие полки - временами до десятка. Постепенно полевой аэродром обрастал укрытиями, складами, различными постройками и стал базовым аэродромом 8-й воздушной армии, на который приходило пополнение для воюющих полков. Мы с марта 1942 года и до конца Сталинградской битвы ни разу не уходили на переформирование, новые самолеты нам пригоняли так называемые перегоночные эскадрильи.
      А в тот раз наш полк пополнился самолетами и летчиками и тут же перебазировался на аэродром Демидов, с которого мы летали на боевые задания до 22 ноября 1942 года.
      Степные аэродромы с воздуха найти нелегко. Поэтому с Житкура многие полки лидировали на боевые площадки уже бывавшие там летчики. Мне было как-то приказано привести первую группу на аэродром Столяров. В эту группу входил командир полка и штурман. Прилетели. Командир остался обживать аэродром, а нм со штурманом полка капитаном Васильевым предстояло лететь обратно, в Житкур. Перед вылетом мы решили перекурить, и вот произошел курьезный случай. Надо сказать, спички тогда были редкостью. Васильев достал из кармана комбинезона кресало, специально подготовленный шнур и высек огонь. Покурили. Взлетели. Идем на Житкур. Я смотрю, что-то плохо идет Васильев в строю, то обгонит, то отстанет. На запросы по радио отвечает каким-то непонятным бурчанием или вовсе молчит. Внимательно наблюдаю за ним. Вижу, штурман выпускает шасси и с ходу производит посадку. Я встал в круг над ним. А Васильев, не выключая мотор, выскочил из кабины и принялся выполнять какие-то странные движения. Разобраться, что он делает, с воздуха было невозможно. Но вот он садится в кабину и взлетает. После посадки а Житкуре я спрашиваю:
      - Что у тебя произошло? Почему садился?
      Он показывает мне руки. На них заметные ожоги и волдыри. Карман комбинезона выгорел. Оказывается, Васильев, не погасив шнур до конца, от которого прикуривал, затолкал его в карман, ну в воздухе шнур тлел, тлел и разгорелся. Когда же Васильеву совсем стало невмоготу, он вынужден был даже приземлиться вне аэродрома.
      Случай этот вскоре стал известен всем, и летчики еще долго называли своего штурмана "пожарником".
      Летом 1942 года отходить нам стало больше некуда. Оставить Волгу, Сталинград мы не могли, так что накал боев все возрастал и дошел до предела возможного. Но бойцы и командиры говорили: "Для нас за Волгой Земли нет", на собраниях принимали решения: "Единственной уважительной причиной выхода из боя может быть только смерть". И люди стояли за Отечество до последнего вздоха.
      23 августа авиация противника нанесла массированный бомбовый удар по Сталинграду. Город загорелся. Горело все, что могло гореть. Практически пожары в Сталинграде не унимались до самого ноября. Напомню здесь, что лето и осень 1942 года в этом районе было безоблачным и безветренным. Жара. Сушь. Зной. А тут еще эти пожары, накал боев. Мне доводилось видеть много горящих городов и до Сталинграда, и после него, но таких пожарищ никогда более видеть не приходилось. Временами казалось, что вся площадь, занимаемая Сталинградом, один сплошной огонь и дым.
      Именно тогда стали известны всему Сталинградскому фронту и нам, летчикам, имена В.И. Чуйкова, М.С. Шувалова, Н.И. Крылова, командиров дивизий Батюка, Гурьева, Жолудева, Гуртьева, Горишного, части которых упорно и ожесточенно стояли за Сталинград.
      В этот период на пополнение войск 62-й армии пришла 13-я гвардейская дивизия генерала Родимцева. Трудно описать всю тяжесть и драматичность обстановки, в которой переправлялись части дивизии Родимцева, через Волгу. Противник занимал высоты на правом берегу, и весь левый берег просматривался, вся долина реки простреливалась артиллерией, минометами, а местами и крупнокалиберными пулеметами. Над Волгой непрерывно взлетали фонтаны брызг, вода кипела от взрывов. Наведенный мост часто разбивался снарядами противника. Тогда бойцы погружались на катера, баржи, порой просто хватались за подручные средства. Мужественно и решительно действовали матросы Волжской флотилии, они непрерывно доставляли через горящую и простреливаемую Волгу и части генерала Родимцева, и все необходимое для ведения боев в Сталинграде.
      Ярость распаляла нас. В азарте боя, особенно когда мы атаковали колонны или скопления войск противника, летчики снижались до таких высот, что нередко привозили в маслорадиаторах, расположенных снизу самолета, части обмундирования, пилотки, а то и расколотые черепа гитлеровцев.
      После таких атак техники самолетов с гадливостью очищали и отмывали радиаторы, потом свои руки, но в душе гордились нами:
      - Ну, дают прикурить гадам наши пилоты! - и продолжали готовить самолеты к очередным вылетам.
      Истребители Сиднева, Подгорного, Утина, Шестакова, Морозова отчаянно дрались с превосходящим воздушным противником. Бомбардировщики Полбина и Чучева наносили удары по гитлеровцам во вторых эшелонах. Штурмовики Горлаченко, Степичева, Болдырихина, Комарова, поддерживая пехоту, штурмовали противника непосредственно на поле боя, в том числе и в городе. Конечно, и раньше авиация действовала в интересах пехоты. Но то были эпизодические явления. Теперь это стало повседневным и обязательным. Появились пункты наведения (ПН) штурмовиков на цели. Дело совершенствовалось и постепенно нашло свое полное организационное выражение. Мне как-то пришлось участвовать в развертывании пункта наведения в дивизии Гуртьева, где я мог лично познакомиться с легендарным комдивом...
      Партийно-политическая работа в нашем полку буквально била ключом. Комиссар эскадрильи В. Гонта, бывший директор средней школы, преподаватель истории, был душой коллектива. Комиссар полка Левченко увлекал людей не только страстным словом, но и своими боевыми вылетами. Регулярно проходили у нас партсобрания. Запомнились повестки дня: "Роль коммуниста в бою", "Коммунисты всегда впереди", Как наиболее эффективно наносить удары по типовым целям". Выступления на собраниях носили форму конкретных предложений: что надо делать для улучшения боевой работы полка, как повысить боеготовность самолетов. Иной раз собрание прерывалось командой "По самолетам"! и, бывало, заканчивались не в полном составе: кто-то не возвращался .. с задания.
      В 1942 году меня, молодого коммуниста, кооптировали в состав парткомиссии 8-й воздушной армии, и я, за редким исключением участвовал в ее заседаниях. Случалось, возвращаясь с задания, передавал группу заместителю, а сам садился на тот аэродром, на котором заседала парткомиссия.
      Я много мог бы рассказывать о людях в серых куртках. Скромные и неутомимые труженики аэродромов - инженеры, техники, механики - своей работой на войне воистину совершали подвиг.
      Помню, в нашей эскадрилье первым за успешные ратные дела и доблесть орденом Красного Знамени был награжден техник самолета Муштаков. И вот за что.
      Как-то в полк прибыл главный инженер воздушной армии военный инженер первого ранга Сидоров. Собрал он техсостав полка и говорит:
      - Наши истребители подбили новый модернизированный "мессершмит" - Ме-109 г-2. Подбитая машина приземлилась на нейтральной полосе. Кто из техников добровольно возьмется по-пластунски подползти к самолету и зацепить его тросом, а дальше лебедкой или трактором перетащим его к себе.
      Наступила пауза. Затем поднимается техник Муштаков и говорит:
      - Разрешите мне.
      Тут же появились и другие желающие. Но остановились все-таки на Муштакове. Вернулся он в полк ровно через три дня. Лицо - в царапинах, руки в ссадинах и синяках, но цел и невредим.
      - Дело сделано, - докладывает, - самолет на аэродроме, у истребителей.
      Как потом выяснилось, ничего особенного этот самолет не представлял.
      А в Сталинграде продолжались ожесточенные уличные бои. Враг прорвался на территорию тракторного завода и заводов "Красный Октябрь" и "Баррикады". Там нашим войскам мужественно и доблестно помогали батальоны добровольцев из числа рабочих этих заводов. Наивысшего накала бои достигли в районе Мамаева кургана. Думаю, земля на этом кургане и вокруг него только наполовину из грунта, а наполовину из осколков бомб, снарядов и мин. Эта небольшая, но очень важная в тактическом отношении высота стала тогда главной высотой России.
      В это время загремело, я не боюсь этого слова, зажглась звезда боевой славы заместителя командира истребительной эскадрильи старшего лейтенанта Михаила Дмитриевича Баранова. С нами рядом воевал авиаполк истребителей. И Баранов нередко сопровождал меня во время боевых вылетов. Он защищал нас штурмовиков от истребителей противника преданно и умело. Среднего роста, с виду не богатырь, с веснушками на лице, Баранов был чрезвычайно скромным и даже застенчивым человеком.
      Сбив истребителя противника, пытавшегося атаковать штурмовиков, вечером, обычно за ужином (столовая у нас была совместная), Миша нередко просил подтвердить победу. Мы всегда это выполняли с охотой и воодушевлением. Как же красиво пилотировал истребитель Баранов!
      Да и с "мессершмитами" дрался красиво. И вот что интересно: Баранов всегда имел, завоевывал тактическое превосходство над противником, даже если у того самолетов оказывалось в два-три раза больше. Его выражения: "Истребитель не считает противника, а бьет его", "Чем больше противника, тем лучше. Они в суматохе боя меня не собьют, а я зеваку всегда подловлю и собью" - стали у нас крылатыми.
      В одном из полетов на обратном пути от цели домой нам попался немецкий связной самолет "физилер-шторх" - нечто вроде нашего По-2. Мы решили сбить его, сделали несколько заходов, но все неудачно. Он маневрирует, да летит. Баранов наблюдал эту картину и передает по радио:
      - Горбатые, отойдите-ка в сторонку.
      Мы отошли.
      - Смотрите, как бьют эту дрянь, - снова передал и открыл огонь. Тут "физилер-шторх" вспыхнул и сгорел.
      Мы много на досуге обсуждали этот случай. Я любопытствовал у Михаила, а он меня учил - как грамотно брать упреждение, куда прицеливаться и многим другим профессиональным "тайнам". Школа Баранова пригодилась, пошла впрок.
      В одном из воздушных боев с превосходящими силами противника Михаил Баранов сбил три Ме-109, но и его самолет подожгли. На горящем самолете он таранил четвертого "мессера", а сам выпрыгнул с парашютом и приземлился на нейтральной полосе. Наши наземные войска перешли в атаку и выручили его. По телеграмме командования фронта на следующий день летчику-истребителю Михаилу Баранову было присвоено звание Героя Советского Союза.
      К концу августа 1942 года Баранов имел уже на своем боевом счету 24 сбитых самолета противника. Это был, конечно, большой мастер своего дела, ас! К сожалению он погиб в Донбассе. Такие люди, как я полагаю, заслуживают вечной памяти народа. О них бы писать книги, поэмы. Им сооружать памятники...
      Не могу не вспомнить и других удивительных бойцов сталинградского неба. Как же самоотверженно дрались летчики полков Шестакова, Морозова! Всему фронту были известны имена истребителей Алелюхина, Лавриненкова, Амет-хана Султана, Степаненко, Бабкова, Ковачевича.
      А в моей судьбе - рядового неба - в конце лета сорок второго произошли изменения. Как- то помощник командующего воздушной армией по воздушно-стрелковой службе полковник А.М. Янчук завел разговор о давно наболевшем. Не знаю, почему уж такое оказалось возможным, но не только наш полк, но и вся 8-я воздушная армия не имела инструкции, руководящего документа по боевому применению самолета Ил-2. Неизвестно было, существовал ли подобный документ в то время вообще. А раз так, то каждый командир, ведущий летчик действовал по своему разумению, применял, может быть, не самые рациональные, обоснованные способы атак и поражения различных целей, а те, которые ему казались лучшими, подчас были просто более привычными. Для опытных летчиков отсутствие инструкции в какой-то мере - дополнительный допуск на инициативу, ничто не связывает параграфами. А для новичков?
      Отсебятина, разнобой в понимании важнейших положений недопустимы в военной авиации даже в мирное время. Словом, следовало систематизировать накопленный боевой опыт боевого применения нашего самолета, особенно в качестве ближнего бомбардировщика.
      Разгвор с Янчуком закончился тем, что меня тут же назначили на придуманную по ходу беседы нештатную должность - летчика - исследователя.
      И вот на небольшом полигоне, вблизи Житкура, начались мои исследовательские полеты. По специально разработанной программе я выполнил более сорока вылетов на полигон - бомбил, стрелял, пускал реактивные снаряды, изменяя скорость, высоту, углы пикирования. А Янчук со своими подчиненными рисовали прямые и кривые линии, определяя точность попаданий, "считали", как они объясняли любопытным, " синусы и косинусы". Позже мы узнали, что такую же работу проводили и в 228-й штурмовой дивизии. Общее руководство по подготовке инструкции было возложено на заместителя 8-й воздушной армии генерала Руденко.
      В результате этой работы было составлено временное руководство по боевому применению Ил-2. А затем и официальная инструкция последовала - из Москвы. Любопытно, что многие положения официального руководства совпали с нашими.
      Исследовательские же полеты дали возможность по-новому оценить характеристики Ил-2, на котором я уже имел порядочный боевой налет. От некоторых сложившихся навыков пришлось отказаться.
      Жизнь показала, что на войне, может быть как нигде, надо учиться. Мы практически всю войну учились - учились воевать. . Учились и воевали. Командарм Хрюкин даже в тяжелейшие дни сталинградских боев устраивал поучительные разборы боевых действий, совещания ведущих командиров-летчиков. Проводились летно-тактические конференции - по родам авиации, совместные.
      На войне вообще очень многое надо было делать быстро и хорошо. Расскажу о простой солдатской палатке. Я уже упоминал о сухом и жарком летл сорок второго. Так вот, чтобы уменьшить влияние жары, в земле выкапывался по размеру палатки котлован, и над тем уже котлованом укреплялись палатки. Они становились достаточно высокими - не надо было то и дело нагибаться. А, кроме того, в такой палатке заметно прохладнее. Кажется простая вещь. А как мы были благодарны неизвестному, умному и доброму автору этого неказистого изобретения.
      То жаркое сталинградское лето напомнило мне о себе спустя десятки лет. В памяти восстановились подробности - словно все только вчера и было...
      Как -то, закончив удачную штурмовку цели, мы возвращались всей эскадрильей домой. Еще при отходе наскочили на сильный зенитный огонь, и по радио я дал команду маневрировать. Огонь был так силен, что я невольно побоялся за ведомых - нагнулся сначала в правую, затем в левую форточку посмотреть - идут ли?
      Не сбили ли кого? Вижу, дут. А все ли сосчитать не успел. В этот момент сзади справа раздался сильный взрыв, и меня будто обухом или молотком по голове. Обожгло правую нижнюю часть затылка, я понял, что царапнуло осколками.
      Однако пришел домой. Произвел посадку. Заруливаю самолет, а ко мне санитарка несется. Я остановился. Пытаюсь открыть фонарь - не открывается. Механик Букин ломом поддел часть фонаря и сдвинул ее назад. Когда я выбрался из кабины, то почувствовал страшную усталость и слабость. Доктор полка Тамара Анискова удалила мелкие осколки, к слову сказать, без особых затруднений, так как я ходил стриженным наголо, по-солдатски. Потом мы осмотрели самолет. Промерили все и нашли, что, если бы я не нагнулся в кабине, быть бы убитым, как говорится, наповал.
      Дня три-четыре так и ходил с перевязанной головой. На четвертые или пятые сутки командир полка Болдырихин спрашивает, смогу ли повести группу на задание. Я ответил, что смогу, ведущих то, кроме меня уже не было - кого сбили, кого ранили...
      На мой ответ о готовности вести группу доктор Анискова выразила было протест. Но и командир, и я настояли на своем. Так и пошло.
      Словом, ни на войне, ни после войны я не считал себя раненым. И лишь спустя много лет оказалось, что это не так: осколки-то дали о себе знать.
      В сентябре сорок второго начались упорные уличные бои. Бойцы и командиры двух наших армий - 64-й под командованием генерала М.С. Шумилова и 62-й - В.И. Чуйкова, вели ожесточенные бои за каждый квартал, каждый дом, каждый этаж. По мере вступления врага в город темпы его продвижения уменьшались, силы противника таяли, требовались резервы, а их становилось все меньше. Но временами и наши силы были на пределе. Мы штурмовали врага вблизи линии фронта, тесно взаимодействуя с пехотой, артиллерией, танками. Работы хватало, но не хватало самолетов.
      Как-то в середине сентября и всех летчиков эскадрильи, которой я командовал, вызвал майор Болдырихин. Когда мы предстали перед ним, он сказал:
      - Трудную мы сегодня получили задачу...
      Это никого не удивило. Простых и легких задач на фронте не бывало. А Болдырихин продолжил:
      - Вражеские танки прорвались на улицы Саратовскую и Коммунистическую и разрезали нашу группировку. Нам приказано найти эти танки и уничтожить...
      Значительно позже из уст Маршала Советского Союза Василия Ивановича Чуйкова я услышал о сложности и драматичности той обстановки. А тогда мы многого не знали и знать не могли, но все насторожились.
      - Задачу выполнять вам, товарищ Пстыго, - заключил Болдырихин и приказал готовиться к вылету.
      К этому времени я уже имел солидный опыт боевых действий. Но вот чтобы в огромном дымящемся городе, в сплошных развалинах найти такую малую и подвижную цель - с подобным я столкнулся впервые.
      "С чего начинать?" - прикидывал я и решил, что поиск начну от железнодорожного вокзала. В Сталинграде он большой, с воздуха хорошо виден. Ну а где Коммунистическая и Саратовская улицы? Этого никто не знал.
      На всякий случай наметили возможный маневр в районе цели. Уточнили порядок радиосвязи. Уже запустили моторы и вырулили для взлета. Вдруг, гляжу, на старте что-то забеспокоились, а по взлетной полосе, прямо нам в лоб, мчится машина.
      Остановилась возле моего самолета. Из машины выскакивает начальник связи дивизии подполковник Питерских, складывает руки на уровне головы крестом, мол, выключай моторы. Выключаем. Тогда Питерских быстро поднимается ко мне и передает в кабине план Сталинграда:
      - Вот, нашел! А пока ехал обвел красным карандашом кружок, где твоя цель. Теперь действуй!..
      Время подпирало. Мы взлетели и взяли курс на Сталинград. Конечно, самолетом надо управлять, но меньше всего меня волновало тогда пилотирование.
      Почти целиком мое внимание было поглощено планом Сталинграда и кружком, обведенным красным карандашом.
      Мне казалось, что до подхода к городу я достаточно серьезно успел освоить карту. Ко мне постепенно вернулись обычные спокойствие и уверенность. Я подтянул группу, как мог приободрил летчиков и пошел на цель от железнодорожной станции. Как, однако мудры русские пословицы и поговорки! "Начинай плясать от печки". В Сталинграде именно такой печкой для нас явился городской вокзал. От него мы отыскали Саратовскую и Коммунистическую улицы. Но где танки?.. Снова забила тревога. Однако не надолго. Танки обнаружили в тени домов, скорее, в тени того что осталось от домов. Насчитали их больше десятка, точнее считать некогда было...
      Все видимое мною на земле быстро и кратко передаю своим летчиком по радио. Перестраиваю боевой порядок. Место цели обозначаю взрывом бомбы. К нашему удовлетворению, истребителей противника в этом районе не было, а зенитная артиллерия, видимо не успела за прорвавшимися танками - огнь вела издалека и неэффективно.
      А мы последовательно - по одному из боевого порядка круг - пикировали и штурмовали танки, из пушек и пулеметов почти в упор обстреливали отходящих фашистов. Получился настоящий уличный бой штурмовиков. Позже так и говорили: "уличный бой штурмовиков".
      И вот, вижу, задымился один танк, второй, третий... Нас подбодрили с земли: "Атакуете хорошо! Еще заход..." Кто-то крикнул по радио: "Отходят! Отходят!"
      Действительно, уцелевшие танки, прикрываясь дымом пожаров, начали отходить. А мы продолжали их атаковать. Все летчики сделали по восемь заходов, израсходовали все бомбы, РБСы, большую часть пушечных снарядов. Боевую задачу мы выполнили блестяще и без потерь своих самолетов.
      Ну а дальше события развивались следующим образом. Оказалось, что за нашей работой наблюдал командующий фронтом А.И. Еременко, командующий 8-й воздушной армией Хрюкин и командование 62-й армии во главе с Чуйковым. Нам передали по радио благодарность за отличные боевые действия. По голосу я узнал, что это был наш командарм Хрюкин.
      В бою перемена настроения идет одновременно с изменениями динамики боя. Так было и тогда. На душе стало радостно. Признаться, я даже встревожился, как бы после такого успешного боя не расслабился кто по пути домой, не упустил бы пилотирования самолетом.
      Ну вот произвели посадку. Идем докладывать командиру полка Болдырихину. Помню, только я произнес слова:
      - Товарищ майор, старший лейтенант... - как он довольно резко прервал доклад:
      - Отставить!
      Я осмотрел себя, поправил обмундирование и снова:
      - Товарищ майор, старший лейтенант...
      Тут Болдырихин не сдержал улыбки и говорит:
      - Иван Иванович, да вы - капитан! - он тепло поздравил меня и других летчиков группы с выполнением задания.
      Поздравили нас комиссар полка Левченко, начальник штаба Дунаев, пилоты однополчане.
      Позже нам стало известно, что, пока мы возвращались с боевого задания, командующий вызвал на телеграф командира нашей дивизии полковника Горлаченко и коротко передал, что группа действовала отлично, и просил всем летчикам объявить благодарность Военного Совета фронта. Затем Хрюкин поинтересовался : "Кто водил группу?" Горлаченко ответил: "Пстыго". А кто он у вас по должности?" - "Командир эскадрильи". "А по званию?" - "Старший лейтенант". "Так вот, он - капитан!" Горлаченко поблагодарил командарма, тот спрашивает: "Чем награжден Пстыго?" "Орденом Красного Знамени". - "Немедленно представить всех летчиков группы к награждению орденами, а Пстыго - к самому большому ордену"...
      Так, в воздухе, без предварительного представления, хождения бумаг по инстанциям, как это обычно заведено, мне было присвоено воинское звание капитан. Это, говорят, редкий, если не исключительный случай. Ну а присвоение очередного воинского звания и награждение орденом - всегда великое событие в жизни военного человека.
      На следующий же день перед боевым полком майор Болдырихин объявил все решения, зачитал телеграмму Военного Совета 62-й армии. Вот ее текст: "Бойцы, командиры и Военный Совет армии восхищены действиями группы штурмовиков. Их смелые и умелые действия оказали существенную помощь нашим войскам в уличных боях а Сталинграде. Чуйков, Гуров, Крылов." А вскоре мы получили и обещанные боевые ордена. Я - второй орден Красного Знамени.
      Пройдет много-много лет. На юбилейных торжествах 8-й гвардейской, бывшей 62-й армии, я оказался рядом с маршалом Чуйковым. Вспоминая Сталинградскую битву, Василий Иванович Рассказал, как в очень тяжелый момент уличных боев в Сталинграде его войскам оказала помощь группа штурмовиков.
      - Где-то эти молодцы сейчас? Остался ли кто из них в живых?.. - закончил он свои воспоминания.
      Я не удержался и говорю:
      - Есть живые!..
      Чуйков удивился:
      - А ты откуда знаешь?
      - Твердо знаю, товарищ маршал. Потому что ведущим, командиром этой группы, был я .
      Чуйков бросился ко мне, обнимает и говорит:
      - Братец ты мой, неужто это ты?!
      Я вынужден был повторить признание.
      Копаясь недавно в своих архивных делах и картах военного времени, я нашел, к моему большому удовлетворению, план Сталинграда с красными кружками, где обозначены улицы Саратовская и Коммунистическая. Этот план я сохраню как святое воспоминание о боевом прошлом, как реликвию.
      ... А бои в Сталинграде шли с переменным успехом. Немцы продолжали рваться к Волге. Наши войска упорно и самоотверженно оборонялись. Не счесть героев и героинь, подвигов сталинградцев! Подобно тому как ручьи и речки, сливаясь, образуют в конечном итоге полноводную Волгу, так и подвиги отдельных героев сливались в могучий всенародный подвиг.
      Да поистине не было таких испытаний, нет таких мук и таких жертв, которые моли бы сломить дух, волю, мужество сталинградцев. Мы выстояли. На разных участках фронта в разное время противник начал переходить к обороне.
      В те дни к нам в полк прибыла группа молодых летчиков. Среди них был сержант Веденин. Он быстро освоился и начал летать на боевые задания. Летчик этот отличался собранностью, аккуратностью, в боях проявлял находчивость, смелость.
      В одном из боевых вылетов в районе Сталинграда машина Веденина загорелась. Летчик, видя, что положение безвыходное, что он над территорией противника, направил свое самолет на скопление вражеских танков и автомашин, повторив подвиг Гастелло.
      Имя его навечно занесено в списки первой эскадрильи 76-го гвардейского штурмового полка.
      Постоянное напряжение боевых вылетов, потери друзей угнетали. Вечером придешь на ночлег, смотришь на матрасы, набитые душистым сеном, - чьи-то уже убрали, больше не потребуются... - и на душу опускается тяжесть. "Эх, так-распронатак. А ведь завтра еще чьи-то уберут. Чьи?"..
      Однако общество боевых друзей разгоняет тоску. "Не нуди . И без тебя тошно!.." - оборвет кто-нибудь горестную фразу, отвлечет другим разговором. Но большинство курят неимоверно и молчат, укладываясь ко сну. Завтра действительно будет день не легче сегодняшнего...
      В октябре 1942 года в моей, казалось бы уже определившейся, службе произошел крутой поворот: меня назначили начальником воздушно-стрелковой службы 226-й штурмовой дивизии. Думаю, главную роль в таком решении сыграли упомянутые выше мои исследовательские полеты и, вероятно, не прекращавшаяся после них работа по разъяснению летному составу существа найденных тактических приемов.
      Честно говоря не хотелось оставлять полк, к которому прикипел сердцем. Но передал я эскадрилью, попрощался с однополчанами и убыл к новому месту службы. Убыл, впрочем, словно, ибо управление дивизии размещалось там же, где базировалась и моя прежняя часть, так что вернее сказать: перешел из одного помещения в другое.
      Командир полка Болдырихин подарил мне на память о совместной боевой работе свою фотокарточку и на обратной стороне написал: "Способному, растущему командиру, будущему генералу всего хорошего желает личный состав и командование 504-го ШАП"...
      Я, помню, возразил своему командиру:
      - Так уж и генералу!
      На что он ответил:
      - Поживем - увидим...
      И я начал работать на новом поприще. Вскоре при очередной беседы с Горлаченко по вопросам воздушно-стрелковой службы решил высказать одну идею.
      - Докладывайте! - сухо сказал Горлаченко.
      - Для изучения вопроса взаимодействия штурмовиков с боевыми действиями наземных войск и выработки предложений по их улучшению прошу вашего разрешения командировать меня на передний край, к пехотинцам, - почти отрапортовал я и вкратце изложил свой замысел командировки.