На боевом курсе

      Пары подавления обычно шли на флангах боевого порядка всей группы штурмовиков. Обнаружив зенитки - в основном по огню, - эти пары устремлялись на батареи и с помощью эрэсов, пушек и пулеметов заставляли противника замолчать.
      Нередко складывалась дуэльная обстановка - когда батарея противника вела огонь по штурмовикам, а штурмовики пикировали на батарею. Тут уж - кто кого! Побеждал тот, у кого нервы крепче, больше выдержки. И разумеется, кто лучше умел стрелять.
      Нам, штурмовикам, было ясно: разбить батарею - это значит, с боевого курса на пикировании ни в коем случае не сворачивать. Отвернешь врага не уничтожишь, а он тебя может сбить. Поэтому собрался с духом, зажал нервы в кулак пикируешь, прицеливаешься, на определенной дистанции открываешь огонь и бьешь противника в упор. Боевой азарт велик, но зарываться нельзя. Надо в доли секунды вывести самолет из пикирования. На выводе из пикирования перегрузки очень большие - четырех-пяти и более кратные. Скажем, если твой вес равен шестидесяти килограммам, то при пятикратной перегрузке он будет равен тремстам.
      Настоящими мастерами уничтожения зениток были у нас летчики Лазарев, Лобанов, Богданов. Но наибольшего совершенства в этом деле достигли Остропико и Сукосьян. Они каким-то особым чутьем определяли батарею, выходили в расчетную точку, переходили в пикирование парой и, как правило, за один заход или поражали или подавляли огонь зенитной артиллерии.
      Март сорок третьего принес немало хлопот с аэродромами. Полевые аэродромы вышли из строя, летали лишь со станционарных - и мы ., и немцы. И вот на одном из них - Идрицком, скопилось до ста двадцати самолетов. Используя взлетно-посадочную полосу с твердым покрытием, немцы вели активную боевую работу и основательно беспокоили наши войска.
      В середине марта в корпус, помню, прилетел заместитель командующего ВВС Красной Армии генерал-полковник Г.А. Ворожейкин. Он собрал руководящий состав корпуса, командиров полков и поставил задачу: нанести штурмовой удар по аэродрому Идрица.
      - Разгромить это осиное гнездо поручается вам, товарищ Горлаченко, обратился он к командиру корпуса. - Действовать надо всем корпусом. Кто поведет на задание такую армаду?
      Наступила пауза.
      Ворожейкин хитро прищурил глаза, не отрывая взгляда от комкора.:
      - Сам -то небось давно уже не летаешь?
      - Давненько, - смущенно ответил тот.
      - Кому мы тогда поручим это дело? Здесь нужен ведущий с хорошим боевым опытом вождения больших групп.
      - Есть такой ведущий. Майор Пстыго.
      - Кто такой?
      Я встал.
      - Он недавно назначен командиром 893-го полка, - пояснил Горлаченко. Бывший боевой комэск. Под Сталинградом водил на задания и большие группы. Опыт есть.
      - Хорошо, останутся командование корпуса, дивизий, и вы, товарищ Пстыго. Остальные могут быть свободны, - объявил Ворожейкин.
      Мы остались в избе.
      - Подсаживайтесь поближе, - пригласил меня Ворожейкин к столу. - С аэродромом Идрица знакомы?
      - Вблизи летать приходилось, но изучить надо досканально.
      - Тем лучше. - Ворожейкин взял лист бумаги, карандаш и начал уверенно рисовать, показывая, что вопрос, о котором идет речь, он хорошо изучил в деталях.
      - Аэродром расположен вот так, - Ворожейкин показал на рисунке. - Здесь у них стоянки. А в этих местах располагаются зенитные батареи. На штурмовку, я думаю, надо заходить отсюда. - Карандаш Ворожейкина чертил на листе стрелы. -Главное, точно вывести группу на цель. Иначе получится не удар, а холостой выстрел...
      После получасовой беседы Ворожейкин удовлетворенно отметил:
      - Задачу, я чувствую, вы усвоили. - И он улетел. А мы принялись за подготовку.
      На задание планировался вылет всего штурмового корпуса. Нас должна была сопровождать истребительная авиадивизия из корпуса генерала Белецкого, и мы тщательно формировали группы, распределяли задачи, продумывали вопросы взаимодействия.
      Первый день прошел в напряженном ожидании. Однажды даже поступила команда на взлет, "илы" уже вырулили на летное поле, но тут же последовал отбой.
      Просидели в ожидании команды и второй день.
      А на третий вновь прибыл Ворожейкин.
      - Понимаете, - объяснил генерал, - как только штурмовики выруливают на взлет, вражеские самолеты с аэродрома поднимаются в воздух. А какой смысл бить по пустым стоянкам? Мы вот что сделаем: повесим над аэродромом разведчиков. И постараемся выбрать момент, когда вражеские машины будут на базе заряжаться. Вот тогда и ударим!..
      На следующий день поступила команда на взлет. И ее не отменили. Мы построили группу, она получилась внушительной - более сотни штурмовиков! - в колонну звеньями. Такой строй создавал хорошие условия для маневра. Мое ведущее звено летело на высоте 2400-2500 метров. Следующие за ним звенья располагались ниже друг друга лесенкой. Замыкающие группы следовали таким образом на бреющем полете. Штурмовиков сопровождали истребители дивизии Китаева. Они шли выше нас, а сам комдив летел восьмеркой над моим звеном. При подобном строе вражеские истребители лишались своего козыря - атаковать с излюбленной позиции: сзади и снизу, поскольку их встречал мощный и, главное, плотный огонь штурмовиков. А сверху был надежный щит истребителей.
      Время для штурмовки, как впоследствии оказалось, было выбрано очень удачно. Бомбардировщики только что возвратились на аэродром.
      - Цель видите? - запросил я ведущих групп, не выпуская из поля зрения заходящие на посадку "юнкерсы".
      Мне ответили, что видят.
      - Перехожу в пикирование, - сообщил я, сбросил крупнокалиберную бомбу, обозначая цель, и в следующую же секунду подал команду: - Действуйте!..
      Началась штурмовка. Каждое звено заходило на свою, заранее намеченную цель и атаковало ее. Зенитные батареи противника открыли огонь, но их тут же атаковали специальные экипажи штурмовиков, выделенные на подавление огневых средств.
      Я вырвал машину из крутого пикирования, прошел за аэродром - километров десять - и, развернувшись, внимательно оглядел строй, внес по радио необходимые коррективы.
      На обратном пути - снова штурмовка. К Идрице тогда подошли вызванные уже с соседних аэродромов истребители противника. Они попытались было пробиться к штурмовикам, но не смогли. Истребители прикрытия атаковали их, несколько "мессеров" сбили, а остальных разогнали.
      Аэродром был объят огнем. Горели вражеские самолеты, склады с горючим, аэродромные постройки...
      После возвращения домой я доложил о результатах штурмовки находившемуся на аэродроме генералу Ворожейкину.
      - Ты знаешь, что ты наделал? - обратился ко мне Горлаченко.
      Я встревожился: неужели во время налета случилась какая-то неприятность? Но в следующую минуту лицо Горлаченко расплылось в улыбке, и он крепко пожал мне руку:
      - Поздравляю с большим успехом! Вы, как ведущий, достойны награждения орденом.
      И через несколько дней Ворожейкин вручил мне орден Александра Невского.
      Штурмовка оказалась исключительно удачной. В группе, вылетевшей на задание, в каждой эскадрилье был один штурмовик с установленным на нем фотоаппаратом. Штурмовики вели съемку с различных точек. Когда составили единый планшет из полученных фотоснимков, то убедились, что урон врагу был нанесен огромный. О нем шел непрерывный доклад. Сначала сообщалось, что уничтожено сорок самолетов, потом - пятьдесят. Решили запросить партизан, которые бы подтвердили данные. Они прислали донесение, где было указано, что уничтожено шестьдесят самолетов.
      - Поживем, - усмехнулся Горлаченко, читая донесения, - и эта цифра будет расти. - Потом подумал немного и добавил: - У партизан, пожалуй, наиболее точные сведения...
      О штурмовке Идрицкого аэродрома тогда рассказали многие фронтовые газеты. А бои местного значения становились все реже. Войска противника перешли к активной обороне. Закончились и наши боевые действия на 1-м и 2-м Прибалтийских фронтах. Вскоре мы перелетели на 3-й Белорусский в состав 1-й воздушной армии, которой командовал генерал Т.Т. Хрюкин, и начали готовится к боевым действиям за освобождение Белоруссии.
      Курсом на запад
      Перед Белорусской операцией наши командиры решили провести совместное тактическое учение танкистов и авиаторов. Западнее Смоленска на импровизированном полигоне развернули часть танков из бригады О.А. Лосика корпуса генерала Бурдейного. С воздуха боевые действия танкистов приказано было обеспечивать моему полку.
      На этом учении мы до совершенства доводили огневое взаимодействие, что вскоре обеспечило стремительное продвижение танкового корпуса, который с ходу ворвался в Минск и освободил его. Перед самой операцией была проведена и тщательная рекогносцировка местности. В наземных частях, как известно, рекогносцировка - один из важнейших элементов подготовки к бою или операции. Руководящий комсостав, и прежде всего сам командир, выезжают к линии фронта, а затем пешком по овражкам да балкам, по траншеям и ходам сообщения выходят на передний край своих позиций. Тщательно изучается противник: начертание полосы обороны, естественные ориентиры и объекты, расположение его огневых средств и многое другое. Это очень важно для принятия решения - где и какими силами наносить удары в наступлении или отражать удары врага в обороне., куда в случае нужды перенацелить огонь артиллерии и авиации, где держать резервы.
      Словом, в наземных войсках рекогносцировка - это обычное дело. Однако организация взаимодействия с мотострелковыми войсками, танкистами и артиллерией привела к тому, что появилась настоятельная необходимость выезжать на рекогносцировку и авиационным командирам, части которых поддерживали боевые действия наземных войск. Сначала это было непривычно. А с 1943 года мы уже сами напрашивались на рекогносцировку. Затем с командирами наземных войск отрабатывались вопросы взаимодействия, последовательность и порядок поддержки - когда, какими группами и по каким целям наносить удары, откуда управлять боевыми действиями. Уточняли, кто будет помогать нам подавлять зенитную артиллерию противника, как себя будут обозначать наши войска.
      И вот рекогносцировка перед Белорусской операцией. Мне приказали ведущих групп переодеть в форму не выше старшины и прибыть в назначенный район. Поддержать нам предстояло 11-ю армию генерала К.Н. Галицкого и обеспечивать ввод в сражение танкового корпуса генерала Бурдейного. Так что именно на участке их действий мы осмотрели местность, согласовали все вопросы взаимодействия, а затем генерал Галицкий провел военную игру. Помню, в лесу был установлен огромный ящик с песком, где воспроизводилась вся обстановка на участке этой армии. Указывая огромной указкой цель, генерал Галицкий задавал вопросы. Отвечал на них тот, кто поражал эту цель или наступал на этом направлении. В ходе военной игры к нам заехал командующий 3-м Белорусским фронтом генерал Черняховский. Он распорядился продолжить розыгрыш боевых действий и задал ряд вопросов.
      На этой рекогносцировке у меня произошла радостная встреча с однополчанами. Расставшись под Сталинградом в декабре 1942 года, я вновь встретился здесь с С.Д. Прутковым, Ф.З. Болдырихиным, М.И. Смильским, А.И. Бородиным и другими товарищами из 504-го, теперь уже 74-го гвардейского штурмового полка, бывшей 226-й, сейчас - 1-й гвардейской штурмовой Сталинградской авиадивизии. Отрадно было сознавать, что мы снова вместе, что будем крыло к крылу гнать ненавистного врага с нашей земли.
      ...В первый день наступательной операции с утра стоял густой туман. Часам к десяти он рассеялся и приподнялся. Образовалась так называемая облачность приподнятого тумана высотой 150-200 метров. Вскоре и эту облачность начало разрывать, и мы приступили к боевым действиям. В боевом порядке группы, которую я вел, шел и командир нашей дивизии полковник А.В. Кожемякин.
      В этом полете у нас на глазах был сбит огнем зенитной артиллерии любимец полка летчик Жучков. До армии преподаватель математики средней школы, он в совершенстве овладел штурмовиком и много сделал для обучения летчиков, будучи моим помощником по воздушно-стрелковой службе.
      Надо сказать, что оборона, как наземная, так и противовоздушная, у немецко-фашистских войск здесь, в Белоруссии, была прочной, многоэшелонированной. И все-таки прорыв этой обороны наши войска осуществили довольно быстро. В операции ведь участвовало четыре фронта: 1-й Прибалтийский - командующий генерал И.Х. Баграмян, командующий 3-й воздушной армии генерал Н.Ф. Папивин; 1-й Белорусский фронт - командующий генерал К.К. Рокоссовский, командующий 16 ВА генерал С.И. Руденко; 2-й Белорусский фронт -командующий генерал Г.Ф. Захаров, командующий 4 ВА К.А. Вершинин; 3-й Белорусский фронт командующий генерал И.Д. Черняховский, командующий 1-й ВА генерал Т.Т. Хрюкин.
      В рамках Белорусской операции наши войска осуществили четыре оперативных окружения: витебской группировки - пять дивизий, оршанской и могилевской - по две-три дивизии и бобруйская - до шести дивизий. Наконец, одно стратегическое окружение - так называемый Минский котел, где находилось более 100 тысяч войск противника.
      В ликвидации витебской группировки участвовал и наш полк, за отличные боевые действия получивший почетное наименование "Витебский". Бесстрашно громили немцев все летчики. Однако считаю своим долгом сказать об одном летчике - Цугуе. Зенитным снарядом ему оторвало руку по локоть. И он, истекая кровью, управлял штурмовиком одной рукой. Цугуй был награжден орденом Красного Знамени.
      На второй-третий день операции наш полк перелетал на полевой аэродром под Оршей. Но долго и с него действовать не пришлось. Войска стремительно продвигались вперед. Окруженную бобруйскую группировку противника блестяще ликвидировали наземные войска и летчики генерала Руденко, а другие окруженные группировки ликвидировали в ходе наступления. Вот с Минским котлом пришлось повозиться. Мы стремительно продвигались на запад. Группировка противника пыталась выйти из окружения, но с каждым днем оставались все глубже в нашем тылу. Враг начал терять управление, деморализоваться. Немцы выходили на аэродромы большими и малыми группами с оружием и без и сдавались в плен. Мы базировались под самым Минском, так что невольно пришлось пленить несколько сотен фашистов.
      Но вот как-то по телефону получаю о командира дивизии полковника Кожемякина распоряжение взлететь всем полком, выйти на железную дорогу Москва - Минск и от станции Толочин лететь на запад километров сто. Если будет обнаружен противник - бить его, воспретить отход. А если не отходит принудить к отходу.
      Я начал уточнять столь хитроумную задачу у командира дивизию и после повторения позволил заметить:
      - Задачу усвоил. Она выглядит примерно так: "Стой там - иди сюда".
      У командира дивизии хватило выдержки, и он только сказал:
      - Иван Иванович, ты опытный командир. Иди на указанный участок железной дороги, а что делать - решай сам по обстановке.
      Вот это другое дело! Мне давали инициативу!
      Мы тогда вышли в заданный район и колотили всех - и кто отходил, и кто не отходил. Не могу сказать точно, сколько мы побили эшелонов, войск и техники противника, отходивших на запад. Но полет получился весьма эффективным. Правда мы потеряли командира звена Лобанова и два экипажа сели без шасси на фюзеляж. Но самолеты скоро были восстановлены.
      На полевом аэродроме Крупки мы получили приказ командующего воздушной армией Хрюкина об отправке в Москву группы пленных немецких генералов. К нам накануне вечером сели два самолета Ли-2 и двенадцать истребителей Як-1. Утром, гляжу, подвозят на двух грузовиках военнопленных, разумеется под охраной. Он вялой походкой направляются к самолетам. Запомнились двое из них: один маленький, толстенький. Второй, рядом с ним, - высоченный, этак около двух метров, - генерал Траут. Это он обещал Гитлеру (что нам стало известно еще до начала наступления из развединформации), мол, "на участке, который обороняет его 74-я штурмовая дивизия, не только русские солдаты- мыши не проползут!.." Ну что же мыши мышами. А что касается русских солдат, то они не стали ходить на оборону дивизии Траута, а обошли ее, окружили, разгромили, а самого генерала взяли в плен.
      Проверив по списку, мы посадили всю эту публику в транспортные самолеты, взлетели вслед за ними, построили по всем правилам сопровождения свой боевой порядок, и группа пошла на Москву.
      Тут я отвлекусь. Чем дальше мы продвигались на запад, чем заметнее изменялся характер войны к лучшему, тем больше внимания стали уделять своему внешнему виду мои однополчане, подчиненные. Появились даже полковые пижоны, умудрявшиеся не только ежедневно менять подворотнички на гимнастерках, но и как-то с шиком перешивать брюки, кителя.
      В полку у нас было тридцать шесть девушек- оружейниц, мотористок и штабных работниц. Как знать, может, именно их присутствие подтягивало мужчин. Заметно уменьшилось употребление сильных выражений. Появление на людях небритыми, в грязных сапогах тоже стало "вне закона". В полку активизировалась и сразу вошло в быт хоровое пение. Помню, вечером, после ужина собирается группа - и тут же отыщется запевала, и вот затягивается песня.
      В годы Великой Отечественной войны родилось много новых песен, причем не только призывных, военно-патриотических, но и по-настоящему лирических, задушевных. "Вечер на рейде", "Огонек", "Синий платочек", "Землянка", "Темная ночь", "В лесу прифронтовом". А какой поистинне неиссякаемый кладезь мудрости в русских народных песнях!.. Они находили массовых исполнителей и благодарных слушателей на всех фронтах, в любых воинских частях. Пели их, конечно, и в нашем полку. Пели увлеченно, можно сказать, самозабвенно.
      В полку кроме певцов нашлись и музыканты, и танцоры. Все постепенно стали выходить из подполья - в свободный час вспоминали свое былое умение. Не случайно, когда пришел приказ, которым за боевые успехи, проявленные в боях, несколько десятков летчиков, воздушных стрелков и техников полка награждались орденами и медалями, полковая самодеятельность получила возможность развернуться и проявить себя. Такое событие нельзя было не отметить. И после праздничного ужина начался концерт.
      Два друга, любимцы полка, летчики Потапов и Цыганков оказались великолепными танцорами - чечеточниками. Трудно сказать, где и как им удалось добыть свои картинные, "под испанцев", костюмы и ботинки со звонкими подошвами. Во всяком случае, когда они выходили танцевать, то у зрителей буквально дух захватывало! Весть об их мастерстве донеслась до дивизии и даже до корпуса - потом, когда художественная самодеятельность в полку приобрела широкий размах, их стали просить выступать на дивизионных и корпусных смотрах и праздниках. Но вскоре Потапов погиб, а Цыганков был тяжело ранен...
      Однако жизнь брала свое. Появлялись новые таланты. В полку всегда тепло встречали и выступления старшего техника-лейтенанта Редькина, человека уже не молодого, лысеющего. Он обычно повязывал голову женской косынкой и запевал такие частушки:
      Полюбила писаря, да такого лысого!
      Ему некогда писать - только лысину чесать...
      Тут Редькин сдвигал платок на затылок и, уморительно гримасничая, чесал свою лысину. Зрители отвечали ему гомерическим хохотом. Это была хорошая разрядка. Забывались все наши невзгоды. А на фронте это чрезвычайно важно.
      ...После белорусских котлов и окружений в стремительном движении вперед мы вступили на землю Прибалтики. Противник упорно сопротивлялся: города превращал в крепости, а деревни в опорные пункты.
      Такой крепостью враги сделали Вильнюс. Наши войска блокировали эту крепость. Авиации здесь поручили подавить сопротивление противника, и мы сделали это успешно.
      Войска фронта уходили все дальше на запад. Нас теперь не покидала забота поиска аэродромов. В прифронтовой неустроенности дорог технический состав, понятно, ждать было долго. Так что частенько мы брали во вторые кабины боевых машин и воздушных стрелков, и обученных стрельбе по воздушным целям техников самолетов. Кстати сказать, они охотно летали за стрелков. Таким образом, помню, взлетев, с аэродрома Буйле, мы нанесли удар по противнику в крепости Вильнюс и произвели посадку на аэродроме Поцунай на берегу Немана, южнее Каунаса. Вскоре и Вильнюс сдался нашим войскам. Техники самолетов, которых мы взяли с собой, несколько дней готовили самолеты к работе. А через два-три дня прибыли остальные, чему мы были очень рады.
      Настроение личного состава полка особенно поднялось, когда мы узнали, что за отличные боевые действия наш полк был награжден орденом Красного Знамени. Теперь он стал именоваться - 893-й Витебский Краснознаменный штурмовой авиационный полк.
      А наши войска в результате напряженных боев 27 июля 1944 года освободили крупный горд и узел железных дорог - Шяуляй. Противник собрал силы и нанес контрудар - хотел вернуть город. Сложилась очень напряженная обстановка. Тогда наземным войскам была поставлена задача: ликвидировать этот контрудар противника. Три воздушные армии - 1-я, 3-я и 15-я участвовали в эти дни в боевой работе - наносили мощные удары. Никогда, ни до того, ни после этого, я не видел в воздухе одновременно на узком участке фронта, в ограниченном районе, такого огромного количества самолетов.
      Боевые действия по целям строились в три эшелона. Сверху, на высоте 2500-3000 метров, шли бомбардировщики. На эшелоне 1500 метров тоже бомбардировщики, а ниже, вплоть до бреющего полета, - массы штурмовиков. Дело дошло до того, что моему заместителю майору Кириевскому, водившему основные силы полка, попала с верхнего эшелона бомба АО-25. Угодила она в левое крыло, недалеко от кабины, и застряла между кабиной и гандолой шасси. Ветрянка взрывателя бомбы, к счастью, не успела отвернуться. Взрыватель не сработал, и Кириевский привез ее на аэродром. Извлечь эту бомбу из крыла самолета и обезопасить ее для наших полковых оружейников труда не составило. Самолет вскоре отремонтировали, и он продолжал летать.
      Случай же, конечно, редкий, удивительный. На вопрос, как себя чувствовал, увидев бомбу в крыле, Кириевский отвечал: "А я отклонялся в кабине в сторону от бомбы и закрывался рукой в перчатке - на случай взрыва..." Летчики - народ веселый. Много добрых шуток было вокруг того боевого эпизода.
      Спустя годы в Военной академии Генерального штаба на одном из экзаменов мне попался вопрос о Шауляйской операции. Я, конечно, знал его хорошо и ответил обстоятельно. Контрудар противника тогда, конечно, был сорван. А мне же из той операции почему то запомнился такой боевой эпизод.
      Как-то мы вылетели на свободный поиск противника. Шли вдоль Немана. Вдруг, вижу, по реке идет пароход-тягач и тянет за собой две большие баржи. Что было в баржах мы не знали, опыта работы по водным целям у нас не было, но летчики сообразили, что это по сути обычная тихоходная цель. Атаковали ее несколько раз. Ударили бомбами, затем эрэсами, наконец огнем из пулеметов и пушек. Баржи плавно начали крениться, задрали носы к небу и затонули.
      Это были наши последние полеты на 3-м Белорусском фронте. Вскоре мы приступили к подготовке перелета полка на другой фронт.
      Я гордился и горжусь, что довелось участвовать в освобождении Белоруссии многострадальной земли героического народа. Раньше- то мне не приходилось бывать на родине моих предков. Наша местность долгие годы находилась под властью панской Польши. Перелетая с 3-го Белорусского на 1-й Украинский фронт, путь нашего полка проходил совершенно случайно через эти места. Я легко нашел деревни Хвалово и Криницу Пружанского района Гродненской губернии, заложил вираж и невольно подумал об отце: как бы удивился он, узнав, что его сын все-таки повидал землю пращуров...
      Осень 1944 года шла тщательная подготовка к Висло-Одерской операции. Наш полк, как и другие авиаполки, получили пополнение и людьми и самолетами. Эскадрильи стали полностью укомплектованными, появились даже запасные летчики.
      Я, как обычно, много летал - совершенствовал свое боевое мастерство, учил других, проверял боеготовность каждого летчика.
      Читатель, надеюсь, помнит мою встречу с генералом Красовским в 1942 году. Наши военные дороги снова сошлись: 3-й штурмовой корпус РВГК подчинен 2-й воздушной армии, которой и командовал Степан Акимович. Мы уже знали по опыту: когда усиливают кого-то корпусами РВГК, значит, жди здесь развития активных боевых действий.
      Однажды я взлетел с группой молодых летчиков, чтобы принять у них зачет на допуск к боевым полетам. Полигон мы организовали и оборудовали сами с помощью батальона аэродромного обслуживания неподалеку от аэродрома. И вот к концу работы на полигоне мне передают по радио:
      - Гарпун! Идите на посадку. Небольшая заминка: начальство приехало. Очень высокое...
      Я собрал группу, с шиком прошли мы над аэродромом. А после посадки я как был в шлемофоне, так и представился Красовскому, который явился к нам неожиданно, в окружении командования корпуса и командования дивизии.
      Красовский пристально посмотрел на меня, потом спрашивает:
      - Соловей-разбойник? - И, словно в подтверждение своей загадки, повторил: - Соловей - разбойник.
      Я понял, что он узнал меня - вспомнил Елец, лето 1942 года...
      Так оно и было . Красовский повернулся к командирам, сопровождавшим его, и говорит:
      - Этот соловей-разбойник летом 1942 года украл у меня четыре Ил-2!..
      Честно говоря, я приготовился к неприятностям. Всякие ведь бывают люди. А что, если Красовский мстительный? Но вот командарм спрашивает моих начальников:
      - Как Пстыго воюет? Как полком командует?
      Командир корпуса отвечает:
      - Хорошо командует полком. Хорошо и воюет.
      Командир дивизии подтвердил это. Красовский тогда и говорит:
      - Такие разбойники всегда хорошо воюют. А как командует полком посмотрим, что из себя представляет полк. - И повернувшись ко мне, произнес: Ну, здравствуй, Пстыго. Рад тебя видеть живым и здоровым. Оценку тебе даю хорошую. - И командарм крепко и тепло пожал мне руку. Я понял, что гроза миновала.
      Обстоятельно побеседовав с командирами эскадрилий и летчиками, Красовский убыл. Мы поняли, что на большее пребывание в полку у командарма нет времени.
      А меня военная жизнь еще на раз сводила со Степаном Акимовичем. И после войны, командуя отрядом, авиационной группой, я был в подчинении Красовского. А на Дальнем Востоке мы крепко и навсегда подружились. Маршала авиации Красовского уже нет в живых. Но память о нем в моем сердце будет храниться до конца моих дней...
      За время почти непрерывных летнего и осеннего наступлений тылы растянулись, требовалось пополнение людьми, техникой, боеприпасами - всем тем многим и разнообразным, что необходимо для боя и жизни на войне, - и в этой вот обстановке наши войска перешли к обороне.
      Немецкое командование, собрав резервы, бросило их тогда против второго фронта - англо-американских войск в Арденах. Не так уж и силен был тот удар, но союзники встревожились. Известно, что Черчилль прислал очень тревожную телеграмму Сталину. Верность союзническому долгу, желание быстрее закончить войну привела нас к тому, что наступление мы начали значительно раньше намечаемых сроков.
      Когда же враг был изгнан с нашей земли и Красная Армия приступила к освобождению от гитлеровского фашизма народов Европы, и в тылу, и на фронте люди вздохнули полной грудью. Еще предстояли жестокие бои, еще надо было напрягать усилия, но победа уже была не за горами.
      Победный сорок пятый
      За несколько дней до начала решающих сражений 1945 года наши авиационные части перелетели ближе к линии фронта. С командирами частей была проведена рекогносцировка на сандомирском плацдарме, одна из наиболее запомнившихся. Нас потрясло увиденное: сандомирский плацдарм был так густо заполнен нашими войсками разных родов, что даже не верилось в реальность происходившего. Но невольно вкрадывалась и тревожная мысль: а если вдруг сюда прорвется вражеская авиация? .. Вот уж наделает шороху! Нас успокоили : плацдарм с воздуха охраняется мощным истребительным авиакорпусом генерала Утина, в который входит 9-я гвардейская истребительная дивизия полковника Покрышкина.
      Рекогносцировка закончилась розыгрышем боевых действий и указаниями командующего 2-й воздушной армии генерал-полковника авиации Красовского по подготовке частей и соединений к предстоящим боям. В процессе подготовки, помню, особенно оживилась партийно-политическая работа с личным составом . В полках разъясняли, что Польша - первая жертва кровавого фашизма в мировой войне, что она понесла большие потери в 1939 году, в ходе движения Сопротивления и партизанской борьбы. Пропагандисты говорили о дивизиях, которые сражались вместе с нами плечом к плечу. Кстати сказать, мы не раз поддерживали боевые действия поляков. В ходе освобождения польского народа от фашизма у нас не было никаких недоразумений. Только польский ксендз, в доме которого меня разместили, при встречах часто добивался, что бы я растолковал ему, на каких основах будут развиваться советско-польские отношения после войны. Не зная деталей, я ему твердо отвечал: " Только отношения дружбы! Другого нам не дано..."
      Утром 12 января 1945 года после двухчасовой артиллерийской подготовки лавина наших войск пришла в движение. Довольно быстро прорвав оборону врага, мы стремительно двинулись на запад. В эти дни гитлеровское командование вынуждено было снимать дивизию за дивизией с западного фронта, что бы противопоставить их нашим войскам. Тогда мы помогли нашим союзникам: серьезного сопротивления немецко-фашистских войск на их фронте, по существу не было.
      К великому сожалению авиаторов, плохая погода в первый день наступления не только не позволила летать, но сделала невозможным даже передвижение по аэродрому. Все - и летные поля, и самолеты - покрылись коркой льда, а в воздухе до самой земли повис густой туман. Только во второй половине дня мы начали выпускать на задания пары штурмовиков. Вот здесь-то и пригодилась своевременная подготовка ведущих летчиков.
      Погода и в следующие дни не баловала авиаторов, но части нашей авиадивизии систематически выполняли боевые задания. Летали мы звеньями по четыре самолета: командир звена в паре с молодым летчиком и старший летчик в паре с рядовым.