Наступила среда, день, когда представитель англичан должен был прийти для переговоров с дядюшкой Наполеоном.
      Еще с утра отец под предлогом, что ждет к себе нескольких мужчин, услал всех домашних, даже слуг, погостить к маминой тетке, которая жила около моста Тадж-риш. Я кое-как уговорил его разрешить мне остаться. Встреча была назначена на четыре часа дня. Начиная с двух часов Асадолла-мирза и отец несколько раз ходили к сардару и обратно, лица их при этом то светлели, то мрачнели, как будто им приходилось разрешать многочисленные затруднения. Потом к нам пришел и дядя Полковник. По их шушуканью, по отдельным обрывкам разговора я понял, что единственным неразрешимым препятствием оставалось то обстоятельство, что посол – индиец. Наиболее оптимистично был настроен Асадолла-мирза, который несколько раз повторил:
      – Бог даст, все образуется!
      Немного позже трех дядя Полковник послал за дядюшкой Наполеоном.
      Я уже два дня избегал разговаривать с Лейли и даже приближаться к ней, так как не знал, что ей говорить. Если она случайно узнала что-нибудь о предстоящей встрече и станет спрашивать меня, что я ей скажу? Ведь я был уверен, что дядюшка не разрешит мне присутствовать, и отыскал себе подходящее потайное местечко за одной из дверей нашей гостиной, в маленькой комнатенке. Она открывалась также в коридор, так что мой тайник не мог обернуться для меня тюрьмой – ведь Асадолла-мирза поручил мне, где бы я ни был, быть готовым в случае необходимости прибежать на помощь.
      Когда дядюшка Наполеон проходил по нашему двору, я наблюдал за ним из окошка верхнего этажа. Дядюшка надел темный костюм, к борту был прикреплен орден, который, по его словам, он получил из рук самого Мохаммада Али-шаха. Белая рубашка, черный в белую полоску галстук… Его вид напомнил мне Даладье, довоенного французского президента, которого я видел в кинохронике о подписании Мюнхенского пакта. Маш-Касем следовал за ним. Вероятно, на него напялили один из дядюшкиных костюмов, так как рукава и брюки были ему очень длинны. Отец и Асадолла-мирза вышли дядюшке навстречу. На их сердечные приветствия дядюшка отвечал крайне сухо и холодно.
      Я бросился в свой тайник. Едва войдя в гостиную, дядюшка занялся размещением присутствующих.
      – Братец Полковник станет здесь… Ты тоже здесь, Асадолла…
      – Моменто, я должен находиться справа от английского представителя.
      – Это кто ж так решил? Нет, станешь, как я сказал.
      – Примите во внимание, что мне предстоит выполнять обязанности переводчика, я оттуда не смогу… Мне нужно быть между вами и послом.
      – А разве сардар Махарат-хан не придет?
      – Вы же сами были против того, чтобы он приходил.
      – Да, присутствие индийца на таких важных переговорах представляется нежелательным.
      Асадолла-мирза, отец и дядя Полковник обменялись безнадежными взглядами, а дядюшка Наполеон продолжал:
      – Ну ладно, тогда становись тут. Маш-Касем будет стоять чуть позади меня, слева.
      – Я очень рад, что вы отказались от прежней мысли насчет Маш-Касема – в часовом за занавеской вообще нет необходимости.
      Маш-Касем, который едва мог передвигаться в слишком просторной для него одежде, сказал:
      – Дай вам господь здоровья, ага… Я этих англичанов столько на войне перебил – на семь вьюков хватит… Что теперь бога гневить, кровью еще одного англичанишки руки марать… Вот, помню я, один мой земляк…
      Дядюшка суровым взглядом оборвал его разглагольствования и проговорил:
      – Для этого дела нужен человек совершенно надежный.
      Асадолла-мирза и отец удивленно посмотрели друг на друга, но не успели ничего спросить, как дверь гостиной открылась и появился Пури с двустволкой в руках.
      – Пури, ты все это время, как я тебе наказывал, будешь стоять в коридоре за дверью и держать палец на спусковом крючке, – твердо сказал дядюшка. – Как только я подам знак, откроешь огонь.
      – О-о, святые предки! – не выдержал Асадолла-мирза, с изумлении созерцавший эту сцену. – Но как же, ага!… Ведь мы договаривались, что посол явится без оружия. Это нарушение всех правил, обычаев гостеприимства и даже законов ведения войны.
      Дядюшка, сквозь дымчатые очки устремив взор в неизвестном направлении, спокойно отвечал:
      – Военные законы мне получше твоего известны. Но не следует забывать о врожденном вероломстве врага. Пури! Выполняй приказ твоего командира!
      Дядя Полковник, который некоторое время молча слушал этот разговор, наконец вмешался:
      – Братец, этот ребенок вообще не умеет стрелять. Вдруг, не дай бог…
      – Не умеет?… Что же он тогда в армии делал?
      – Да ведь он служил писарем… Ну, конечно, стрелять тоже приходилось, но не из дробовика!
      Дядюшка Наполеон повернулся к Пури, который, побледнев, слушал этот спор с весьма дурацким видом.
      – Пури, если ты в самом деле не умеешь, прежде чем заступить на пост, скажи откровенно! По словам Наполеона, признание в неспособности – своего рода способность!…
      Пури, заикаясь и пришепетывая, выдавил из себя:
      – Я… дядюшка… Я как только вы прикажете… Я готов жизнь за вас отдать.
      – Тогда иди на свой пост. Твой командир приказывает тебе!
      Асадолла-мирза вмешался:
      – Моменто, моменто, стрельба из боевой винтовки сильно отличается от стрельбы из дробовика. С вашего разрешения, я разъясню Пури некоторые детали.
      И прежде чем дядюшка успел ответить, он увлек Пури в коридор и захлопнул дверь. Я тотчас высунул нос из своего убежища.
      Асадолла-мирза, взяв винтовку из рук Пури, говорил:
      – Ну-ка, посмотрим, голубчик… Вот так штука! Винтовка-то, оказывается, заряжена…
      – Вот и я того же боюсь, – залопотал Пури. – Но ведь дядюшка приказал.
      – Моменто, моменто, ты ведь человек взрослый, должен соображать, что к чему. Мы с таким трудом устроили, чтобы пришел этот английский представитель, уладил бы кое-какие противоречия, – а там, глядишь, и дядюшкино состояние улучшилось бы… Теперь представь себе, что переговоры не приведут к желаемому результату или зайдут в тупик… Что же, надо всадить послу пулю в живот? Тебе не приходит в голову, что потом тебя повесят за убийство?
      – А я на самом деле не буду стрелять, дядя Асадолла.
      – Знаешь, когда ружье заряжено, достаточно пальцем за курок задеть – оно и выстрелит.
      Пури опять начал заикаться:
      – А разве здесь нет предохранителя?
      – Ты что, какие предохранители у этих дедовских винтовок? А потом, ты забыл про шок, который с тобой случился от взрыва бомбы? Хорошо еще, если винтовку у тебя в руках не разорвет! За последние несколько месяцев четыре таких дробовика разорвались в руках охотников.
      – Я тоже очень этого боюсь, дядя Асадолла.
      – И правильно делаешь, что боишься… Я сейчас вот что сделаю… так… и так!
      – Да вы же патроны вынули!
      – Тс-с! Не поднимай шума, ходи себе здесь с этой винтовкой, я тебе слово даю, что до стрельбы все равно не дойдет… С винтовками шутки плохи. В пятидесяти случаях из ста они разрываются в замковой части, а дробовики – те весь заряд в живот владельцу отправляют… Хорошо будет остаться молодым калекой?… Или у тебя всякое желание пропало в Сан-Франциско кататься?
      Пури от страха дрожь разобрала. Он разинул рот, но выговорить ничего не мог.
      Когда Асадолла-мирза вернулся в гостиную, дядюшка Наполеон сидел в кресле, а остальные стояли. Асадолла-мирза несколько раз подмигнул дяде Полковнику. Тот некоторое время только гримасничал в ответ, а потом все-таки начал:
      – Знаете, братец, я должен вам кое-что сообщить…
      Дядюшка Наполеон резко повернул к нему голову. Полковник голосом, выдававшим его волнение и нерешительность, продолжал:
      – Англичане при переговорах с противником стараются в каждой стране использовать граждан этой страны или ее провинций… и, так сказать… поскольку они считают, что местные жители лучше понимают психологию…
      – Не пойму, к чему ты ведешь.
      – То есть… как известно… Этот полковник, который сейчас прибудет, он… один из выдающихся военачальников английской армии…
      – А иначе какой мог быть разговор? – сухо парировал дядюшка Наполеон. – Им следует бога благодарить, что я согласился вместо генерала разговаривать с полковником.
      Бедняга бросил обеспокоенный взгляд на Асадолла-мирзу и моего отца и продолжал:
      – Так вот, этот полковник… который пользуется большим доверием Черчилля… говорят даже, что он его правая рука и подлинный руководитель всех английских войск, он – индиец…
      Асадолла-мирза зажмурился. Дядюшка Наполеон как-то странно скривил губы. Лицо его побелело. Глухим, сразу севшим голосом, он повторил:
      – Индиец… индиец!
      Маш-Касем вдруг всплеснул руками:
      – Ох, голубчики вы мои! Спасенья от этих индийцев нету!
      Полковник, казалось, боясь потерять нить разговора, беспомощно забормотал:
      – Этот Эштияг-хан такой человек, такой человек… вице-король Индии без его совета шагу не сделает…
      К счастью, вмешательство Асадолла-мирзы предотвратило трагедию, которую предвещал ужасный вид дядюшки Наполеона.
      – Моменто, господин Полковник, не забудьте, что полковнику Эштияг-хану пожалован титул «сэр». К нему следует обращаться сэр Эштияг-хан.
      Упоминание словечка «сэр» произвело на дядюшку Наполеона чудотворное действие. Он сразу притих – будто огонь, на который плеснули водой. Через минуту он совсем другим тоном проговорил:
      – Если он полномочный представитель англичан, мне-то какая разница…
      Асадолла-мирза и остальные облегченно вздохнули. В этот момент отец, стоявший у окна, выглянул во двор и крикнул:
      – Эй, Ширали, у вас дело какое-нибудь?
      Снаружи послышался грубый, хриплый голос Ширали:
      – Здравствуйте, здравствуйте…
      Но прежде чем он успел ответить отцу, дядюшка Наполеон сказал:
      – Пусть войдет. Я ему велел заглянуть к вам, чтобы было кому чай подать.
      Отец опять высунулся во двор:
      – Ширали, будьте как дома! Наши ушли все… Сами налейте себе чайку, прошу вас! Там внизу самовар стоит.
      Присутствующие только взглядами обменялись, не говоря ни слова. Не было никаких сомнений, что дядюшка предусмотрел все. Даже позвал Ширали, чтобы тот был под рукой в случае необходимости.
      Дядюшка по-прежнему сидел в кресле, а четверо других участников мирной конференции стояли по углам. Даже Асадолла-мирза, обычно неспособный помолчать и минуты, не разжимал рта. Наконец, тишину нарушил голос Маш-Касема:
      – Так чего же этот англичанский индиец не идет? Очень я беспокоюсь. Прости господи, был у меня один земляк…
      – Маш-Касем! – заворчал Полковник, но тот не умолкал:
      – Ей-богу, зачем врать? До могилы-то…
      К счастью, с лестницы послышался пропитой голос Ширали:
      – Ага, гость ваш пришел.
      Дядюшка поспешно встал, знаком приказал всем занять указанные места, провел рукой по ордену на лацкане пиджака и застыл в ожидании.
      Ширали распахнул дверь. Ефрейтор Эштияг, то бишь полковник сэр Эштияг-хан, оказался низеньким, толстым индийцем. Он был одет в летнюю военную форму – рубашку с короткими рукавами и шорты. У пояса висела пустая кобура, которую он открыл так, чтобы отсутствие в ней револьвера бросалось в глаза.
      Войдя, он щелкнул каблуками и, отдав честь по-военному, проговорил:
      – Гуд афтернун, сэр! Хау ду-ю-ду!
      Дядюшка, вытянувшийся по стойке «смирно» и побледневший, поднес руку к виску. Но торжественность момента, видно, так повлияла на него – впрочем, как и на остальных присутствовавших, – что никто не ответил Эштияг-хану. Только Маш-Касем откликнулся:
      – И вы тоже будьте здоровы.
      Вмешательство Маш-Касема пробудило Асадолла-мирзу, который поспешно сказал:
      – Гуд афтернун, сэр Эштияг-хан.
      Индиец что-то проговорил по-английски, – мне показалось, что он возразил против титула «сэр», поскольку, очевидно, подобное обращение было ему непривычно, но по знаку Асадолла-мирзы замолчал.
      После того как дядюшка и индиец пожали друг другу руки – индиец при этом вновь щелкнул каблуками – все, кроме Маш-Касема, расселись там, где было заранее условлено. Маш-Касем остался стоять.
      Хотя в школе я всегда отличался на уроках английского, разобрать речь индийца мне почти не удавалось, зато я прекрасно понимал Асадолла-мирзу и сразу замечал, когда тот ошибался и путал женский и мужской род.
      После обмена приветствиями дядюшка вновь обрел свой сухой официальный тон.
      – Асадолла, пожалуйста, переводи все, что я говорю, слово в слово. Скажи, что я готов отдать родине свою жизнь, имущество и честь. Если он потребует, чтобы я признал превосходство англичан, перешел на их сторону, – то пусть меня лучше убьют и тело мое бросят на съедение волкам и гиенам… Переводи!
      Асадолла-мирза начал одно за другим нанизывать английские слова, особенно нажимая на слово «вулф», то есть «волк» – очевидно, для того, чтобы показать, что переводит точно, потом сделал паузу и сказал по-персидски:
      – Моменто, моменто, странно, но я забыл, как по-английски будет «гиена»! Гиена… Как же они ее называют?…
      – Вроде бы «стервятник», – подал голос Маш-Касем.
      – Ну, это не важно, – решил дядюшка. – Скажи, что я сознаю, сколь велик урон, нанесенный мной английской армии… В сражениях при Казеруне, Мамасени и в десятках других мною уничтожены, вероятно, несколько тысяч английских солдат. Я причинил огромный вред их колонизаторским замыслам, но все это – ради отечества… Из-за того, что англичане вторглись в нашу страну… Один наш поэт в детстве сунул руку в куриное гнездо, и наседка клюнула его до крови. Он так сказал: «Отец до слез меня побил. Он родину любить учил!» Асадолла, прошу перевести слово в слово!
      Асадолла-мирза тоскливо посмотрел по сторонам и начал сыпать английскими словами, среди которых дважды громко повторил слово «чикен», что, как мне было известно, значит «цыплёнок».
      Индиец, очевидно, ничего не понял из перевода – он размеренно кивал головой и приговаривал:
      – Йес, йес, чикен… Йес, чикен, делишиоз… вэри делишиоз…
      Наш учитель английского языка как раз объяснял нам слово «делишиоз» – это означает «вкусный».
      Асадолла-мирза повернулся к дядюшке:
      – Полковник сэр Эштияг-хан говорит: «Да, конечно, мы полностью осведомлены обо всех подробностях вашей борьбы, мы весьма уважаем ваши патриотические намерения, однако… »
      Дядюшка вдруг нахмурился и хрипло прошипел:
      – Асадолла, этот человек сказал всего несколько слов… Тебе понадобилось столько болтать, чтобы перевести два-три слова?… Уж не прибавляешь ли ты чего? Или, может, приукрашиваешь?
      – Позвольте, ага, – быстро возразил Ассадолла-мирза, – я знаю английский или вы?… Всем известно, что английский – язык краткий и лаконичный. Там есть такие слова, что, если перевести их на персидский, полчаса говорить придется… Разве вы не слышали последнюю речь Черчилля? Он выступал в парламенте четверть часа, а перевод в персидских, французских и арабских газетах получился такой длины, что все над ним просто засыпают.
      Маш-Касем, который давно уже молчал, потерял терпение:
      – Ежели меня спросить, я скажу, золотые это слова! Об англичанах, чего ни скажи – все годится! В тот раз, когда англичан-сержант пришел к нам пощады просить, он нам, значит, говорит: «седаюся» – так толмач нам потом час цельный объяснял, чего ему надо.
      Полковник свирепо глянул на него и тихим голосом проговорил:
      – Молчи, Маш-Касем! И ты знатоком английского стал?
      – Ей-богу, зачем врать? До могилы-то… Да я этот английский лучше их самих знаю. Что хотите говорите, я сорок лет с ними сражаюсь, да чтоб я ихнего языка не понимал? Как сейчас помню, один земляк мой…
      – Заткнись, Маш-Касем! – тоже тихо, но весьма выразительно сказал дядюшка Наполеон. – Асадолла, а ты побыстрей выясни обстановку… Спроси его, с какой миссией он прибыл? И в то же время скажи, что борьба с чужеземцами у нас в крови. Покойный Великий Праотец в свое время жизнь отдал в борьбе с чужеземцами.
      – Моменто, моменто, – вмешался Асадолла-мирза, – если вы помните, покойный Великий Праотец скончался во время эпидемии от холеры.
      – Не болтай глупостей, Асадолла-мирза! Переводи, как я тебе сказал!
      Асадолла-мирза начал что-то бормотать на английский лад, часто повторяя «ласт грейт-ага» , – я только эти слова и разобрал. Похоже, что индиец понял не больше моего.
      Асадолла-мирза повернулся к дядюшке:
      – Полковник сэр Эштияг-хан говорит, что государство, которое он здесь представляет, осведомлено о доблестях вашего семейства, но, если вы в настоящее время официально обязуетесь не вмешиваться в их дела, после войны ваше досье будет передано не рассмотрение вышестоящим…
      Тут его речь прервал невообразимый гвалт, поднявшийся во дворе. Похоже, что несколько человек затеяли там драку… Все присутствующие застыли от изумления. Тем временем прочие голоса во дворе перекрыл могучий бас Ширали:
      – Говорю вам, у господ гости иностранные!
      Другой голос, который я сразу узнал, так как он принадлежал Дустали-хану, прокричал в ответ:
      – Подумаешь, гости иностранные! А у меня срочное дело!
      Шум доносился уже с лестницы. Дверь в гостиную с треском распахнулась. Дустали-хан с криком ввалился в комнату, волоча за собой Практикана Гиясабади в полосатой пижаме:
      – Я тебе покажу… Негодяй, ни стыда, ни совести… Я тебе сейчас растолкую, какие такие у меня обязанности…
      Дядюшка Наполеон быстро поднялся с места и воскликнул:
      – В чем дело, Дустали-хан? Почему вы так себя ведете? Вы же видите…
      Не обращая ни на кого внимания, Дустали-хан подтащил Практикана к дядюшке и завопил:
      – Этот бесстыжий мерзавец, который обещал, что женится на бедной девочке, а два месяца спустя разведется, всё никак не разводился, а теперь обрюхатил девчонку!… Да еще Акбарабад продает, чтобы денежки пропить…
      Сердечные приветствия, которыми встретил Практика на Гиясабади Маш-Касем, немного ослабили напряженность обстановки:
      – Ну, как ты поживаешь, Раджаб-Али-хан? Знаешь, вчера приезжал из Гиясабада Маш-Кёрим, про тебя спрашивал, а я говорю, ей-богу, хоть мы и соседи, я господина Гиясабади не вижу совсем…
      Практикан Гиясабади высвободился из рук Дустали-хана и ответил Маш-Касему с такой же любезностью. Потом он обратился, к другим:
      – Здравствуйте… Прошу прощения… Этому барану в голову взбрело… Не понимаю, разве человек права не имеет с собственной женой…
      Но не успел он закончить своих объяснений, как Дустали-хан воскликнул:
      – А, господин Эштияг-хан, приветствую вас! Какими судьбами? А я как раз несколько дней назад спрашивал о вас у сардара Махарат-хана…
      Дядюшка Наполеон застыл на месте как громом пораженный:
      – Дустали, ты знаком с полковником Эштияг-ханом?…
      Дустали несколько раз перевел взгляд с дядюшки на индийца, а потом, не замечая предостерегающих знаков Асадолла-мирзы и дяди Полковника, разразился хохотом:
      – С каких это пор ефрейтор Эштияг-хан стал полковником? Поздравляю, господин Эштияг-хан! В прошлый раз, когда мы вместе с сардаром ездили в Пас-гале, ты еще был ефрейтором…
      Все так и оцепенели. Эштияг-хан, который не был готов к столь неожиданной встрече, растерянно смотрел на Асадолла-мирзу, моего отца и дядю Полковника, но и они так опешили, что никто не приходил к нему на помощь, а Дустали-хан продолжал приставать к индийцу:
      – Эштияг-хан, ты что – язык проглотил? Что с тобой?
      С недовольным и встревоженным видом индиец ответил ему по-персидски, хоть и с сильным индийским акцентом:
      – А что говорить… Я сегодня с агой пришел беседовать…
      Дядюшка Наполеон судорожно вцепился в ручки кресла. Его трясло, он страшно побледнел, откинулся назад и, теряя сознание, повторял побелевшими губами:
      – Измена… измена… брат мой… Люсьен Бонапарт…
      – Ага, ага, что с вами? – воскликнул отец.
      – Измена… измена… мой зять… маршал Марат…
      – Моменто, моменто, при чем тут измена? Послушайте…
      – Молчи! Маршал Мармон!
      Маш-Касем хотел ввязаться, но Асадолла-мирза прикрикнул на него:
      – А уж ты-то, генерал Груши, помалкивай, твоя биография самая подозрительная.
      Вдруг дядюшка громовым голосом воскликнул:
      – Измена… Пури! Ширали! В атаку!
      Этот боевой клич довершил общее смятение. Индийца, хоть истинный смысл дядюшкиного приказа явно ускользнул от него, грозный приказ обескуражил и обеспокоил, он пытался знаками привлечь к себе внимание Асадолла-мирзы и отца. Я, полагая, что больше нет необходимости прятаться, решил тоже пробраться в гостиную и, стоя в дверях, услышал, как Асадолла-мирза тихонько сказал ефрейтору: