– Удивительный случай – действительно, на столе стоит бутылка.
      – Я так и знала, – со смехом сказала Ахтар. – Ну, где же ты там?
      – Штопор ищу… А, нашел.
      Пури появился на пороге с маленьким подносом в руках. На подносе была бутылка вина и один стакан.
      – Ох, разрази меня гром! Почему же стакан-то один?
      – Я ведь сказал, что не пью.
      Ахтар наполнила стакан вином. Отхлебнула немного, причмокнула:
      – Ах, какое вино! Да разве от такого можно отказываться?… Ты только попробуй – до чего вкусно!
      – Нет, не хочу… Я один раз пробовал – мне от него нехорошо, голова болит.
      – Ну, за мое здоровье! Выпей за здоровье Ахтар!
      С этими словами она поднесла стакан к губам Пури. Тот сделал глоток и сморщился:
      – Кислятина!
      – Это ты не распробовал. Ну, еще глоточек – за здоровье Ахтар!
      Она вылила ему в глотку почти весь стакан и вдруг закричала:
      – Ой, разрази меня гром! Ты мне платье облил…
      Тут она ухватилась за подол платья и задрала его так высоко, что стали видны толстые белые ляжки. Пури громко засмеялся:
      – Говорил я вам – не надо настаивать! Вот бог-то и наказал!
      Этот парень был до того тупой и серый, что мне захотелось, отбросив все личные проблемы, стукнуть его петардой прямо по голове. Он вытащил из кармана пижамы платок, намочил его в бассейне и протянул Ахтар:
      – Возьмите, вот, замойте.
      – Нет, это креп-жоржет, его так испортить можно. Я лучше натяну, а вы потрите платочком.
      Ахтар приподняла подол еще выше, обнажив чуть ли не все бедро, а лошадиная физиономия Пури почти уткнулась ей в грудь. Нетрудно было догадаться, какие чувства пробудились в его нескладном теле.
      – Ну что же, я теперь не совру, если скажу, что Пури-хан меня запятнал…
      Пури мерзко захихикал, этот смешок совсем не походил на его обычное ржание.
      – Хорошо, что отца нет дома, – сказал он, – а то стыдно так.
      – Если бы отец твой дома был, я бы с таким красивым мальчиком не сидела… Ой, ой! Комары здесь какие! Под коленкой так и жжет… Ой, какой волдырь вскочил! Потрогай-ка, какой большой…
      Ахтар взяла руку Пури и прижала к своей голой ноге, продолжая говорить:
      – У вас в доме одеколона нету?
      – Почему, есть… Подождите, я сейчас принесу.
      Пури направился к дому, Ахтар за ним. Теперь я не видел их, но из открытой двери комнаты доносились их голоса. Ахтар говорила:
      – Ух, как щиплет! Потри еще немного, только не по одному месту… Смотри-ка, а сам говорил, будто не ходил на свиданья с женщинами.
      – Нет, не надо… Отец с мамой могут прийти.
      – Да ни за что они не придут… Я Полковника в дверях встретила, он сказал, что до вечера не вернутся.
      – А вдруг слуги…
      – Не болтай, милый… Никто сюда не войдет…
      По тому, как голос Пури вдруг прервался, и по невнятному кудахтанью, которое он теперь издавал, я догадался, что Ахтар соответствующим образом заткнула ему рот. Господи, бросать мне петарду или нет?… Хоть бы здесь был Асадолла-мирза, он бы мне скомандовал: «Огонь!» По скрипу пружин я понял, что оба они повалились на кровать. Раз, два, три… Изо всех сил я швырнул петарду как можно ближе к дверям комнаты…
      Грохот взрыва превзошел все ожидания. Звук был такой, словно каменная глыба обрушилась на склад стекла… Осколки вихрем взлетели вверх, я от страха потерял равновесие и нога моя сорвалась с кирпичного выступа. Но на землю я не упал, так как инстинктивно уцепился за карниз руками. Хорошо еще, что, замахиваясь для броска, я повернулся к стене лицом – не то обязательно сорвался и переломал бы себе кости. Мгновение я висел на руках, пытаясь нащупать ногой точку опоры. До земли было метра два.
      Вопли Ахтар слились со странными звуками, вылетавшими из глотки Пури:
      – Пури-джан!… Пури-джан!… Что с вами? Что это было? О-ох, провалиться мне на этом месте, отвечай, тебе говорю…
      Заикаясь, Пури с трудом выговорил:
      – Нет… ни-и-чего… я… Э-это пу-у-ушки… р-р-ру-ужья…
      – Ну, я пошла! – крикнула Ахтар. Она накинула на голову чадру и поспешно побежала к садовым воротам.
      В дверь дяди Полковника стучали кулаком, что-то вопили. Но Пури, похоже, не в силах был двинуться с места, только по-прежнему сипел, запинаясь:
      – И-и-иду… и-и…
      Мое положение оставалось отчаянным: ногу некуда было поставить, а руки уже отказывались меня держать. Но прежде чем я решился разжать пальцы, один из кирпичей, за которые я ухватился, вывалился из гнезда, и мы вместе рухнули вниз. Меня пронзила сильная боль, однако кое-как я все же поднялся, но, прежде чем успел обратиться в бегство, в дверном проеме показалась длинная фигура Пури, бледного как мертвец.
      Должно быть, от злости, охватившей его при виде меня, испуг несколько отступил, он опять обрел дар речи и завопил:
      – Значит, это твоих рук дело!… Это ты… ты все устроил?…
      – Нет, нет, Пури, жизнью отца клянусь… Это не я, клянусь здоровьем дядюшки!
      Но явная растерянность и волнение выдавали меня с головой. Воспользовавшись минутным колебанием Пури, я бросил взгляд в ту сторону, куда швырнул петарду. Оказывается, мой снаряд попал в отверстие здоровенной широкогорлой бутыли, которая неизвестно зачем стояла в углу двора, и разорвал ее. Верхняя конусообразная часть сосуда валялась на прежнем месте, все вокруг было усыпано осколками стекла.
      Не обращая внимания на шум, доносившийся снаружи, Пури кинулся на меня и начал колотить. На мгновение инстинкт самозащиты взял верх, и я уже занес ногу, чтобы лягнуть его, но, вероятно, обещание обойтись без членовредительства, данное Асадолла-мирзе и Маш-Касему, заставило меня прирасти к месту. Тут дверная задвижка, не выдержав сильного напора, отскочила, и дядя Полковник впереди, а за ним несколько человек родственников ввалились во двор.
      Рев дяди Полковника перекрыл все прочие крики:
      – Что случилось, Пури? Что тут за грохот?!
      – Этот выродок гранату в наш дом бросил.
      Я тотчас начал оправдываться:
      – Клянусь здоровьем отца, жизнью вашей, дядя, клянусь, если бы это я…
      Полковник, оттолкнув Пури, сам вцепился мне в горло:
      – Признавайся, паршивая тварь, поганец!
      – Клянусь вашей жизнью… отцом клянусь… Я услышал шум и выскочил на крышу поглядеть… Поскользнулся там…
      В отчаянии я смотрел на дверь: я надеялся, что Маш-Касем или Асадолла-мирза прибегут меня спасать, но никого не было. Дядя Полковник, продолжая сдавливать мне шею, опять зарычал:
      – Вот я сейчас набью тебе на ноги колодки да всыплю палок по пяткам, так что ногти с пальцев сойдут, а потом еще и в тюрьму брошу… Пури, ну-ка, дай мне розгу!
      Пури с готовностью сломал ветку с дерева и подал ему. Я всячески пытался освободиться, но прежде чем первый удар обрушился на меня, от дверей раздался голос:
      – Руки прочь!
      Все замерли, а я от страха прямо к месту прирос: на пороге появился дядюшка Наполеон. Из-под складок его абы мрачно сверкало дуло пистолета, который он сжимал в руке. К счастью, рядом с дядюшкой показалось добродушное лицо Маш-Касема, с болтавшейся за плечом двустволкой.
      Дядя Полковник и Пури начали было жаловаться ему, но дядюшка Наполеон оборвал их:
      – Вы что – совсем одурели?! В такой опасный момент, вместо того, чтобы укреплять оборону, вы всем скопом навалились на ребенка!
      – Дядечка, этот безродный пащенок забросал дом гранатами… Хотел меня убить!
      – Молчать! И у глупости есть предел… Вы столько времени впустую потеряли, что истинный виновник этого покушения уж до дому добрался!
      Пока продолжался этот диалог, Маш-Касем с винтовкой на плече ходил взад-вперед по двору, присматриваясь. Он обследовал заднюю стену дома дяди Полковника, выходившую на узкую улочку, и пробормотал:
      – Вот проклятые! Либо с этой улицы швырнули… Либо с иростата.
      Все повернулись к нему. Маш-Касем, как бы разговаривая сам с собой, но уже в полный голос, продолжал:
      – Я вроде бы слыхал, иростат гудел недавно… Ох, погуби господь этих англичанов!…
      Все сразу зашумели, запротестовали – особенно дядя Полковник и Пури:
      – Опять англичане?! Глупости болтаешь, Маш-Касем, начинается снова…
      Дядюшка Наполеон несколько мгновений молчал. Ему было трудно освоиться с мыслью, что бред про англичан приписывают не ему. Но потом он взорвался:
      – Да, англичане… англичане! Вы воображаете, что вражда между мною и англичанами шуточки… Я, значит, спятил… Все это сказки одни… Я, значит, вздор несу… Вы меня в могилу вгоните!… Я ни днем, ни ночью глаз не смыкаю, стараюсь вас защитить от происков англичан, я рискую своей жизнью, своей, честью и добрым именем. Какие еще доказательства нужны?… Недостаточно разве, что в наш дом бомбу бросили – то ли с улицы, то ли с самолета, то ли черт их знает откуда?… Как мне вам, олухам, растолковать? Господи, пошли мне смерть, избавь от родни от этой!
      Вид у дядюшки был ужасающий. Все тело его сотрясала дрожь. Он прижал руку ко лбу, прислонился к стене и медленно сполз на землю. Глаза его закатились, пистолет выпал из рук.
      Маш-Касем подбежал к дядюшке. Возможно, для того, чтобы освободить меня из рук мучителей, он завопил:
      – Вай, отец родимый! Убили!! Кругом родни полно, зачем было англичанам его-то убивать?!
      – Я совершенно уверен, во всем этот поганец виноват, – заявил Пури. – Я на этом настаиваю.
      Маш-Касем, который кинулся растирать дядюшке плечи, при этих словах резко выпрямился, направил дуло двустволки прямо на Пури и заорал:
      – Вы агу убили… Всех вас сейчас перестреляю! Господи, прости мне грехи мои, другого выхода нет!… Читайте предсмертную молитву!
      Пури, дядя Полковник и все остальные побледнели. Не сводя глаз с винтовки, они попятились, лепеча при этом:
      – Маш… Маш-Касем… Голубчик… ты… с ума-то не сходи…
      Я отлично знал, что Маш-Касем не умеет даже взвести курок, кроме того, почти не было сомнений, что ружье не заряжено, но все-таки и мне стало как-то беспокойно. Но тут наконец от ворот послышался возглас:
      – Моменто, моменто, моментиссимо!
      Асадолла-мирза, высоко подняв брови в знак удивления, входил во двор. Тотчас раздался вопль Пури:
      – Помогите, дядя Асадолла! Маш-Касем нас убить хочет!
      – Браво, Маш-Касем! Я и не знал, что ты на людей охотишься!
      Но Маш-Касем не дал ему договорить.
      – Они моего господина прикончили, я им отомстить должен, – заорал он. – Все до единой пули в них выпущу, а последнюю – в себя!…
      Асадолла-мирза начал старательно пересчитывать присутствующих:
      – Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, со мной – восемь… Маш-Касем, в двустволке столько пуль нету, чтобы их всех перестрелять! Да еще чтобы на тебя хватило… Ладно, довольно шутить, скажи-ка, что случилось? Кто покушался на твоего господина?
      – Ей-богу, зачем врать? До могилы-то – ать! ать!… – прокричал Маш-Касем. – Я должен их всех порешить, потому как они господина моего убили!
      – Ладно, прости ты их… Этот парень – осел безмозглый, он ошибся… Что?… Что ты сказал? Господина ли?… Где ага?! Что с ним?!
      Тут только его взгляд упал на неподвижное тело дядюшки Наполеона. Он кинулся к нему:
      – Так ты вместо того, чтобы за врачом бежать и за лекарством, отмщением занялся?… Ага! Что с вами?
      Опустившись на землю, Асадолла-мирза захлопотал возле дядюшки, Маш-Касем, закинув винтовку за спину, бросился помогать ему.
      – Да что же произошло? – с беспокойством спрашивал Асадолла-мирза. – Маш-Касем, подай ту циновку, подстелим ее… Эй, мальчик, беги в соседний дом, принеси пузырек с нашатырем… Да живо!
      Волнение Асадолла-мирзы заразило всех, все забегали, засуетились. Сам он, продолжая массировать дядюшке руки и ноги, воскликнул:
      – Неужели никто не может мне объяснить, что здесь произошло?! Отчего ага потерял сознание?
      Пури, тыча тощим пальцем в мою сторону, прошепелявил:
      – Во всем виноват этот ублюдок… Он в наш дом бомбу бросил… Хотел убить меня.
      – Моменто, бомба попала в агу?
      – Нет, только грохот ужасный был. Все стекла вылетели, но в меня не попало.
      – Так, значит, ага лишился чувств от грохота?
      Пури затряс своей лошадиной мордой:
      – Нет, дядюшка после пришел. Я говорю, что этот мерзавец бомбу бросил, а дядюшка говорит, нет, это англичане.
      – Ну, это еще не причина для обморока. Наверно…
      – А он разволновался очень, – перебил его Пури.
      Осторожно похлопывая дядюшку по щекам, Асадолла-мирза сказал:
      – Вполне вероятно, что это дело рук англичан. Откуда этому невинному младенцу взять бомбу?
      – Дядя Асадолла, вы не смотрите, что он обиженным прикидывается, это такой выродок, вы даже представить себе не можете! Ведь он же в прошлом году…
      Тут Пури, видно, сообразил, что слишком разговорился, и что напоминать о прошлогоднем происшествии ему невыгодно, так как внезапно замолчал. Я воспользовался случаем.
      – Поверьте, дядя Асадолла, я совершенно ни в чем не замешан. Можете спросить Ахтар-ханум, которая здесь была.
      Брови Асадолла-мирзы поползли вверх:
      – Моменто, моменто, а при чем здесь Ахтар-ханум?
      Маш-Касем тоже решил вставить слово:
      – Ей-богу, зачем врать? Я, значит, понять не мог, чего этой вертихвостке здесь делать? Когда бонба грохнула, вижу, она из ворот выскочила и давай рысью к своему дому…
      Теперь вмешался дядя Полковник:
      – Ахтар, сестра Практикана, приходила, чтобы Пури разъяснил кое-что одному из ее родственников, ему надо налог уплатить…
      Маш-Касем покачал головой:
      – Вот уж на вашем месте я бы эту чертовку наедине с Пури-ханом не оставил… Это она все нарочно придумала, чтобы чужого ребенка с пути сбить…
      Я опять улучил момент:
      – А еще если Асгар-Трактор проведает, что Ахтар приходила к Пури, он Пури зарежет, на куски его изрубит!
      Дядя Полковник и Пури были явно встревожены. Полковник похлопал меня по плечу:
      – Сынок, ты так больше не говори… Невзначай дойдет до того хулигана отпетого, он и вообразит, что…
      Принесли пузырек с нашатырем, Асадолла-мирза открыл пробку, поднес склянку к носу дядюшки Наполеона. Тут прибежала Лейли. Увидев отца без сознания, она залилась слезами, повторяя:
      – Папа, папочка… папочка…
      Теперь не хватало только мне зареветь при виде плачущей в три ручья Лейли! К счастью, дядюшка приоткрыл глаза. Асадолла-мирза воскликнул:
      – Ну, что я говорил! Слава богу, ничего серьезного… Небольшой солнечный удар… Ага… Ага! Как вы себя чувствуете?
      Дядюшка Наполеон поднес руку ко лбу и слабым голосом проговорил:
      – Почему… почему я… Мне, кажется, стало дурно…
      Несколько мгновений он дико озирался вокруг, потом вспомнил, что произошло. Глянул в тот угол, где валялись остатки разбитой бутыли, и вдруг глаза его округлились, и он закричал:
      – Руки прочь, дурак! Кто тебе велел заметать? Отберите кто-нибудь метлу у этого болвана.
      Слуга, который намеревался собрать осколки стекла, застыл на месте. Я подскочил и вырвал у него из рук метлу. Нагибаясь за ней, я успел подхватить с земли и почерневший лоскуток – деталь моей адской машины и зажал его в кулаке. Дядюшка, с трудом приподнявшись, сказал:
      – Пусть кто-нибудь сходит за Практиканом Гиясабади!
      Дядя Полковник и Пури опять забеспокоились. Полковник поспешил сказать:
      – Братец, ну зачем вам Практикан? Вы этим глупостям… Нам теперь тоже ясно, что этот ребенок не виноват…
      – Я хочу знать мнение Практикана как специалиста, – прервал его дядюшка.
      – Да на что нам этот Практикан? Я и сам куда лучше разберусь…
      Дядюшка слабым голосом снова оборвал его:
      – Не мели ерунды! Ты всю жизнь насчет денег старался, а в этих вопросах ты ничего не смыслишь.
      Маш-Касем сейчас же влез в разговор:
      – Все-таки аге лучше знать… Сколько мы с агой пороху нюхали около этих пушек да винтовок… Да, славное было времечко! Англичаны чем только в агу не стреляли из пушек из своих… Эх, много лет прошло, а все словно бы вчера! Помню я в бою под Мамасени у нас один пушкарь был – ему скажешь, стреляй по Кяхризаку, а он, чтоб ему лопнуть, по Гиясабаду лупит… Все снаряды извел, последний снаряд остался… Ага, храни его господь, сам к пушке встал, будто лев… Сам прицелился! С одного выстрела все палатки английские, все их знамена и хоругви эти разлетелись, только дым пошел… А после, как мы вошли туда, смотрим, снаряд-то угодил англичанам прямо посередь стола… Все миски с похлебкой, плов-шашлык ихний на клочки разнесло…
      Дядя Полковник в раздражении проговорил:
      – Маш-Касем, будет когда-нибудь конец твоей брехне?
      Но Маш-Касем, который рассчитывал на поддержку своего хозяина, совсем обнаглев, завопил:
      – Это что же – может ага из пушки стрелять не умеет?… Может, вообще ничего?… Может, вся война аги с англичанами – брехня?
      – Когда я такое говорил? – произнес Полковник. – Я к тому веду, что сейчас таким речам не время…
      К счастью, на том перебранка и прекратилась: во двор с младенцем на руках вошел Практикан Гиясабади и следом за ним Гамар.
      Хотя Практикан по-прежнему покуривал терьяк, цвет лица и все его обличье изменились к лучшему. На нем был темно-синий в полоску костюм, крахмальный воротник белой рубашки так и сверкал, длинные пряди волос с висков зачесаны назад, так чтобы лысина не бросалась в глаза. Гамар тоже стала другой. Она немного похудела, а глаза ее так и светились счастьем.
      Асадолла-мирза потряс дядюшку Наполеона за плечо:
      – Ага… ага… Откройте глаза – Практикан пришел.
      Дядюшка разомкнул веки и чуть слышно проговорил:
      – Господин Практикан, в этом доме сегодня произошел взрыв… Наверно, грохот и до вас докатился. Я хочу, чтобы вы как специалист осмотрели место происшествия и доложили мне, какого рода взрывчатка была применена.
      – Странно, что я ничего не слышал… Хотя наш дом в стороне стоит, а я еще вздремнул малость…
      – Ослепи господь их косые глаза, – сказал Маш-Касем. – Спаси бог от англичанов этих…
      Похоже было, что он хотел таким образом подбросить Практикану ключ к решению загадки. Но тот резко проговорил:
      – Молчать! Я согласен вести дело с условием, что никто не будет вмешиваться. Гамар-джан, возьми-ка Али.
      Практикан передал малыша Гамар, вытащил из кармана лупу и принялся разглядывать осколки стекла. Сынишка Гамар был на редкость красивым ребенком. Хотя наше семейство силилось доказать, что всеми чертами и особенно круглым личиком он смахивает на сестру Практикана, в глаза бросалось его сходство с Дустали-ханом.
      Сам Дустали-хан последнее время почти не появлялся в семейном кругу. Он, бедняга, через два-три месяца после свадьбы Гамар начал усердно хлопотать, чтобы Практикан дал ей развод, но тому удалось так завладеть сердцем толстушки, что их мечом острым невозможно было разлучить, тем более что муженек проведал о размерах наследственного состояния Гамар и не желал выпускать из рук этот жирный кусок.
      Хотя ему сразу же дали еще денег, чтобы он выполнил прежнее обещание, Гамар в последнюю минуту подняла такой шум, что все планы сорвались. Глупышка всей душой полюбила мужа, да и Практикан мало-помалу искренне привязался к ней. Присутствие в доме матери и сестры Практикана послужило поводом к тому, что Дустали-хан и Азиз ос-Салтане съехали и поселились в другом своем доме поблизости. Конечно, Азиз ос-Салтане вынуждена была поддерживать отношения с дочерью и зятем, но Дустали-хан жаждал крови Практикана и его родичей. Тем более, что Практикан, притворившийся ни к чему способным калекой, на самом деле оказался совсем не таким. Не только Гамар, но и кое-кто из соседок, состоявших прежде на частичном попечении Дустали-хана, были им вполне довольны. Прошел даже слух, что Практикан завел интрижку с Тахирой, женой Ширали.
      Практикан внезапно остановился и поднял голову:
      – Сейчас поглядим! Кто из вас первым услышал взрыв?
      Дядя Полковник, который рыхлой кучей развалился на стуле, фыркнул:
      – А какое это имеет отношение к делу?
      – Я спрашиваю, кто находился ближе всех к месту взрыва и раньше прочих услышал грохот?
      Маш-Касем вылез вперед:
      – Эх, зачем врать? До могилы-то… – и, показав пальцем на меня и Пури, продолжил: – Я сам-то не видел, но слыхать – слышал… Эти вот два барчука вроде пораньше моего услыхали…
      Практикан обратился к Пури:
      – Какой звук вы слышали? Похожий на взрыв обычной петарды или другого рода?
      – Как от петарды, только…
      Я вмешался:
      – Нет, на петарду совсем непохоже было… Вроде бомбы грохнуло.
      Практикан тут же повернулся ко мне:
      – А где ты слышал взрыв бомбы? Отвечать быстро, немедленно, точно!
      – В кино, в фильмах про войну… Ну, знаете, военная кинохроника…
      Пури поспешно сказал:
      – Вздор он мелет, больше всего похоже…
      Но я не дал ему договорить:
      – А вот и нет! Хотите, спросите человека, который здесь был. Об этом…
      – Кого спросить? Отвечай! Быстро, немедленно, точно!
      Пури понял мой намек и, чтобы заткнуть мне рот, смущенно проговорил:
      – Ну, пожалуй, немного похоже на взрыв бомбы… Бам! Бам! – вот так.
      Но Практикан не отставал от меня:
      – Ну-ка говори, кого надо спросить? Ну? Живо отвечай, раз-два!
      Мне пришлось сбавить тон.
      – У Маш-Касема, – промямлил я. – Он ведь тоже поблизости был.
      Тут завопил дядя Полковник:
      – Сколько будет продолжаться эта комедия? Давайте ближе к делу!
      Но Практикан, подражая своему старому начальнику, инспектору Теймур-хану, рявкнул в ответ:
      – Тихо! Разговаривать во время расследования запрещено! Пока я не спрошу… Маш-Касем! Отвечай! Какого рода звук ты слышал?
      Маш-Касем поднял брови:
      – Зачем врать? До могилы-то… Как я собственными ушами слышал, звук этот, значит, был… вроде как пушка и ружье и бонба вместе трахнули… И на выстрел похоже, и на бонбу, и на рыканье тигра тоже… А еще вдобавок иростат гудел, понимаешь…
      Асадолла-мирза со смехом прервал его выступление:
      – Моменто, а может, еще звук кеманче Абу-Ата сюда примешался?
      Практикан бросил на него быстрый взгляд, но симпатия и даже любовь, постоянно выказываемая им к Асадолла-мирзе (причиной которых было дружелюбие самого князя) помешали ему перейти на крик. Он только с мягким упреком сказал:
      – Ваше высочество, позвольте мне продолжать расследование.
      Практикан опять нагнулся к земле со своей лупой, помедлил, а потом твердо заявил:
      – Все совершенно ясно. Эта бомба относится к тому виду, который называют «гранада».
      Дядюшка Наполеон с вытаращенными глазами привстал и быстро спросил:
      – Чье производство?
      Практикан почесал голову:
      – Ей-богу… надо бы еще… Ну, либо бельгийское, либо английское… Одно время у англичан много таких было.
      Дядюшка опять откинулся на подушку, которую подложили ему под голову:
      – Теперь видите? Поняли теперь? Вы ведь убеждены были, что я ничего не понимаю, ну, теперь удостоверились?… Или сомневаетесь еще? Все считаете, что ненависть англичан ко мне – сказки? По словам Наполеона, глупость – вот что не знает предела.
      Голос дядюшки становился все громче. Лейли жалобно воскликнула:
      – Папочка, не надо волноваться, вам вредно… Умоляю, не волнуйтесь, пожалуйста!
      Но возбуждение дядюшки не проходило.
      – Когда я, несчастный, говорю, кричу, призываю, никто слушать не желает, никому дела нет, головы никто повернет…
      От дядюшкиного рева зазвенели стекла, на губах у него выступила пена.
      – Но… но… англичанам до меня не добраться… Я уничтожу… Спалю их всех… Пусть бомбы бросают, пусть гранаты… А-а-а…
      Теперь он уже корчился в судорогах, закатив глаза, потом потерял сознание.
      Все засуетились, загалдели. Но голос Асадолла-мирзы прорвался сквозь общий шум и гам:
      – Да что же здесь творится? Хотите угробить старика?… Маш-Касем, бегом за Насером оль-Хокама!
      Припустившись к выходу, Маш-Касем успел все-таки сказать:
      – Говорил я вам, ваше высочество, дай я их перебью всех… Они самые враги господина и есть…
      Присутствующие продолжали шуметь и суетиться, Лейли – рыдать, пока не появился доктор Насер оль-Хокама со своим саквояжем.
      – Жить вам не тужить, жить не тужить, что случилось?…
      Врачебный осмотр длился несколько минут. Все, затаив дыхание, не сводили с доктора глаз. Наконец он поднял голову и сказал:
      – Жить вам не тужить, сердечная недостаточность! Надо срочно отвезти агу в больницу.
      – А не опасно перевозить его в таком состоянии?
      – Во всяком случае, не так опасно, как стоять сложа руки. Я сейчас сделаю ему укол, а потом повезем. Пошлите за машиной.
      Два человека побежали за машиной, а доктор начал кипятить шприц. Лейли продолжала плакать. Дядюшкина жена, которая вернулась домой за несколько минут до случившегося, тоже рыдала.
      Я, потрясенный и виноватый, стоял в стороне, когда Асадолла-мирза подошел ко мне и пробормотал мне на ухо:
      – Стыдись, сынок! Смотри, какой переполох ты поднял из-за своей неспособности к одному короткому путешествию!
      – Я откуда знал, дядя Асадолла…
      – Теперь иди запасай ящик гранат… Потому что через три месяца здоровье этого осла мордастого поправится, и тебе надо будет опять бросать гранату. Еще через три месяца – другую, а там мало-помалу придется увеличить рацион, кидать по три, по четыре зараз.
      – Дядя Асадолла, я принял окончательное решение, что…
      – Что – прокатиться в Сан-Франциско? Браво, отлично… А ты не мог принять это решение на два дня раньше, чтобы не доводить старика до такого состояния?
      – Нет, дядя Асадолла…
      – То есть как «нет»? Что у тебя два дня назад – дорожные принадлежности еще не были собраны, а сейчас ты их собрал, так? Ну что ж, и на том спасибо.
      – Нет, нет, нет! Вы все шутите… Другое решение, вовсе не Сан-Франциско ваше…
      – Лос-Анджелес?
      Я чуть не завопил во все горло, но, хоть и с трудом, взял себя в руки и прерывающимся голосом сказал:
      – Я принял решение… покончить с собой!
      Асадолла-мирза посмотрел на меня, улыбнулся:
      – Ах, какой молодец, это тоже прекрасно. Ладно, а когда же, помоги тебе бог?
      – Я серьезно, дядя Асадолла!
      – Моменто, моменто, полегче, значит, путь выбираешь… Человек всегда ищет, что попроще… Для многих перекочевать к праотцам легче, чем отправиться в Сан-Франциско… Что ж, такова человеческая натура. Если ты обанкротился, если, по словам сардара, сила твоя отказ делать, в Сан-Франциско нечего и соваться, отправляйся в гробницу.
      – Дядя Асадолла, перед вами человек, принявший твердое решение. Не надо шутить.
      – Ну хорошо, а способ ты тоже выбрал?
      – Пока нет, но какой-нибудь найду.
      – Загляни вечерком ко мне, я тебе подберу что-нибудь повернее и без боли.
      Потом с мрачным и серьезным видом он добавил:
      – Прости тебя господь! Ты был парень неплохой. Пусть на твоем могильном камне начертают: «Добрые люди мира сего иль те, что родятся после того! Тот, кто во прахе почил, это я, кто в Сан-Франциско не был, бедный я! Пусть этот мир будет добрым для вас, путь в Сан-Франциско откроет для вас!»
      В это время раздался голос доктора Насера оль-Хокама:
      – Как только машина придет, будем переносить… Этот укол немного привел его в себя, но случай такой, что нужно принимать капитальные меры.
      Через несколько минут сообщили, что такси ждет у ворот. По указанию доктора принесли походную кровать. Дядюшку осторожно уложили на нее. Маш-Касем и двое других слуг подняли эти импровизированные носилки.
      Таким способом дядюшку доставили к воротам сада. Когда носилки опустили на землю, чтобы снять с них больного и перенести его в машину, он вдруг открыл глаза и начал дико озираться, а потом еле слышно произнес:
      – Где я?… Что случилось? Куда меня несут?
      Дядя Полковник, стоявший ближе всех, ответил:
      – Братец, у вас сердечный приступ. Доктор сказал, чтобы мы отвезли вас в больницу.
      – В больницу? Меня в больницу?
      – Жить вам не тужить, жить вам не тужить, ничего серьезного, просто может статься, что потребуются средства, которых здесь нет. Возможно, кислород…
      Дядюшка расслабленно молчал, потом вдруг взревел:
      – Нет, неправильно, нельзя меня в больницу! Кто вам сказал, чтоб меня туда везти? Хотите барашка волкам на растерзание отдать?… Хотите передать меня в руки англичан?
      Вопли дядюшки слились с выкриками родных. Почти все считали, что, вопреки дядюшкиной воле, следует насильно отправить его в больницу. Бурное обсуждение было в самом разгаре, когда появились мои родители.
      – Ох, господи, да что же это? – вскрикнула мать. – Что случилось, братец?
      Все опять зашумели, пытаясь объяснить, что произошло. Дядюшка, по-прежнему лежавший на носилках, увидев отца, отчаянно простонал:
      – На помощь, брат!… Эти дураки убить меня хотят. Англичане, словно волки лютые, по городу рыщут, до меня добираются, а они хотят меня в больницу отдать!
      – Этого делать нельзя! – категорически объявил мой отец. – Пока англичане в Тегеране, нежелательно отправлять агу в больницу. Вызовите врача на дом.
      – Жить вам не тужить! – вмешался доктор Насер оль-Хокама. – Но, возможно, потребуется аппаратура, которой здесь нет.
      – Доставьте домой всю аппаратуру, – отрезал отец. – Я беру расходы на себя.
      Дядюшкин взор увлажнился слезой благодарности. Он с облегчением закрыл глаза.

Глава двадцать вторая