Наш дом был охвачен непривычной суетой. Весь двор уставили столами и стульями, над ними, хотя еще не стемнело, расточительно сияли керосиновые фонари, их повесили даже в саду. Учитель Ахмад-хан и слепой тамбурист появились со своими инструментами задолго до прихода гостей и теперь под шумок прикладывались к водке и прочим напиткам.
      Вдруг я увидел Асадолла-мирзу: в визитке и полосатых брюках, с алой «бабочкой» на шее он входил в калитку. Глаза его победно сверкали. Я побежал к нему навстречу, а он, заметив меня, негромко сказал:
      – Моменто, моменто, моментиссимо! Радуйся, сегодня мы торжествуем. Сестра Практикана приведет с собой не только Асгара-Трактора, но и его брата, почтенного Акбара-Требушатника. Что мне теперь необходимо, так это фотоаппарат – запечатлеть рожу Дустали.
      Не прошло и нескольких минут, как показался сам Дустали-хан. Вид у него был мрачный. Он сразу же прошел в дом, разыскивая отца. Асадолла-мирза, который с большим аппетитом лакомился красным виноградом, сквозь зубы пробормотал:
      – Думаю, он кое-что пронюхал… Ну-ка, навостри уши, послушай, о чем там речь.
      Дустали-хан нашел отца в коридоре. Дрожащим хриплым голосом он говорил ему:
      – Что за прием вы устраиваете?… Я сейчас слышал, что эта подлая бабенка еще и ухажера своего пригласила?…
      Отец невозмутимо отвечал:
      – Помилуйте, господин Дустали-хан, а что мне было делать?
      – Вы не должны принимать в своем доме этот сброд, хулиганов этих.
      – Подумайте сами, не могу же я закрыть дверь перед другом одной из ваших родственниц. Друг сестры вашего зятя придет сюда – разве возможно его не впустить? Да и каким образом преградить ему дорогу?…
      – Ну, тогда я тоже пойду и приведу к вам первого встречного-поперечного, – сердито сказал Дустали-хан. – Вам это понравится?
      – Милости просим… Каждый человек не хуже других. Как сказал пророк: «Аллах сочтет самыми благородными тех, кто самые благочестивые».
      – Очень хорошо! Отлично! Вот я и приведу к вам в дом кого-нибудь из этих благочестивцев. Почему бы мне не пригласить их туда, куда зовут Асгара-Трактора?
      Я вернулся к Асадолла-мирзе и пересказал ему услышанный разговор, а потом спросил:
      – Как по-вашему, что имел в виду Дустали-хан, когда обещал тоже кого-то позвать?
      Асадолла-мирза, продолжая уплетать виноград, покачал головой:
      – Ей-богу, не знаю. От этого субъекта всего чего хочешь можно ожидать. Поживем – увидим, каким образом он собирается взять реванш.
      – За что реванш?…
      – Моменто, оказывается, ты не понял, по какой причине сегодня прием?
      – Разве есть какая-то особая причина, дядя Асадолла?
      – Неужели ты настолько наивен, что воображаешь, будто твой отец станет устраивать званый вечер ради прекрасных кудрей Практикана Гиясабади? Да ты поразмысли: никто из близких родственников, даже дядюшка, старейший в семье, не созывал ради Практикана и Гамар гостей, а отцу твоему зачем это понадобилось?
      – Ей-богу, за последнее время столько всего случилось, у меня в голове такая неразбериха, что я никак не соображу, к чему вы подводите все это?
      – Почему отец твой не ладит с дядюшкой?
      – Потому что тот всегда его оскорбляет, говорит, что отец не из благородной семьи.
      – Браво! Так вот сегодня твой отец готовится нанести удар дядюшке и всем прочим, кто так печется о происхождении и знатности, он жаждет швырнуть им всем в физиономию Практикана Раджаб-Али Гиясабади, сына торговца требухой, брата актерки из дешевого кафе… Он еще на свадьбе Гамар мечтал всех стравить, но тогда его затея сорвалась, значит сегодня…
      – Так ведь вся родня уже знает, что Гамар вышла замуж за Практикана Гиясабади.
      – Но сегодня, кроме родни, приглашены еще и знакомые. Например, генерал-комендант.
      – Комендант?…
      – Сам понимаешь, комендант города – важная шишка. По влиянию и авторитету ему сейчас равных нет. Этим приглашением отец твой сразу убьет двух зайцев: во-первых, посрамит перед ним Дустали-хана, дядюшку и всю семью, а во-вторых, вновь заставит дядюшку трепетать от ужаса – этот генерал известен своими симпатиями к англичанам.
      – Значит, опять есть опасность скандала между дядюшкой и отцом?
      – Да, это единственное, что меня беспокоит. Мне только тебя жаль, а то бы я мигом переметнулся к твоему отцу, мы бы задали старикану жару… Ну, ладно, пока у нас есть свободная минутка, скажи-ка, что ты сам намерен делать?
      – Вы о чем, дядя Асадолла? Я не понимаю.
      – А вот о чем. Во-первых, дядюшка не отдаст за тебя Лейли, потому что он в плохих отношениях с твоим отцом. Во-вторых, если бы даже и отдал, тебе придется ждать по меньшей мере шесть-семь лет, пока ты сможешь жениться.
      В третьих, как ты рассчитываешь избавиться от того парня, который сейчас в больнице? Короче говоря, существует тысяча разных препятствий, а к путешествию в Сан-Франциско ты не пригоден. Если подумать хорошенько, получается, что Практикан Гиясабади…
      – Дядя Асадолла…
      – Да прекрати ты свое нытье! Смотри, какой трюк выкинул Практикан: договорились, что он за определенную сумму женится на Гамар, а потом разведется с ней. А теперь он настолько прочно там закрепился, что скорее Дустали из дома выживет, чем сам уйдет… Ему удалось так заморочить глупую голову Гамар, что она от матери родной отказаться готова, только бы ему угодить.
      – Ой, смотрите, дядя Асадолла, Практикан с Гамар пришли!
      Под руку с Гамар Практикан Гиясабади шествовал рядом с Азиз ос-Салтане. Он выглядел вполне прилично и ничем не напоминал былого убогого сморчка. Гамар с влюбленным видом так и льнула к нему.
      – Дядя Асадолла, а где же его парик?
      – С париком покончено. Он рассказал о нем Гамар, а та – будто всю жизнь обожала плешивых… Да она скоро мангал для терьяка ему разжигать будет! И вообще похоже, что лечение на курорте Сан-Франциско привело ее в разум. Придется признать, что от душевных заболеваний это лучшее лекарство!
      Асадолла сделал несколько шагов навстречу Практикану:
      – Приветствую, господин Практикан, как вы поживаете?
      Ответ Практикана звучал в высшей степени почтительно:
      – Только вашими милостями… Я ваш покорнейший слуга. Как раз сегодня утром я Гамар говорил, давно уж мы не свидетельствовали свое почтение его высочеству, надо будет упросить его как-нибудь вечерком осчастливить нас посещением.
      – А что же ваша матушка не изволила пожаловать, господин Практикан?
      – Она свидетельствует почтение, сейчас она Ахтар дожидается, попозже вместе придут.
      Асадолла-мирза поцеловал Гамар в щеку:
      – Ах, какая красивая стала дама! И кокетка какая!
      – Посмотрите, дядя Асадолла, какое хорошенькое у меня платье! – улыбнулась в ответ Гамар. – Это мамочка мне сшила.
      – Браво, ханум Азиз ос-Салтане, у вас каждый пальчик таланты рассыпает!
      – Да нет, дядя Асадолла, это же не мама Азиз, а мамочка Нане-Раджаб.
      Азиз ос-Салтане было нахмурилась, но комплименты, которые Асадолла-мирза принялся ей щедро расточать, заставили ее опять повеселеть.
      Гости направились к отцу. В это время к нам подошел слуга дяди Полковника, неся на подносе стаканы с шербетом. Асадолла-мирза, окинув взглядом поднос, заявил:
      – Спасибо, папаша, я этого не пью, скажи Маш-Касему, чтоб принес мне кой-чего покрепче.
      – Маш-Касему? – негромко повторил слуга. – Да разве господин не знает? Маш-Касема час назад в полицейский участок забрали.
      – Что? В участок?… Да что же он натворил?
      Слуга дяди Полковника огляделся по сторонам:
      – Ага об этом говорить запретили… Так что – я вам ничего не рассказывал! А только Маш-Касем в англичанина с крыши кирпичом швырнул.
      – Да ты шутишь! Кирпичом в англичанина?
      – Какие уж тут шутки. У того-то вся голова в крови была… Ага теперь тоже пошел в полицию.
      Асадолла-мирза поспешно вскочил:
      – Давай-ка сразу сбегаем, выясним, в чем дело. Боюсь, что это опять интриги твоего отца.
      В дежурной комнате полиции нам прежде всего бросился в глаза сидевший на скамье молодой еще человек с перевязанной головой. Лицо его было залито кровью, кольца рыжих вьющихся волос слиплись от запекшейся на них крови.
      Маш-Касем, повесив голову, стоял недалеко от двери перед дядюшкой и дежурным офицером. Рядом с Маш-Касемом вытянулся по стойке «смирно» полицейский, видимо тот, кто доставил его сюда. Дядюшка Наполеон сдавленным голосом говорил:
      – Я сам накажу его. Но я все же ничуть не сомневаюсь, что он совершил это неумышленно…
      Человек с разбитой головой, чуть покосившись в сторону, возразил с сильным гилянским акцентом:
      – Как это неумышленно? Что же, кирпич сам у него из рук выпрыгнул и мне в голову угодил? А ругань-то, которой он так и сыпал, она тоже сама изо рта вылетала?!
      – Денег тебе дали, возмещение ущерба ты получил, – вмешался дежурный офицер, – чего еще тебе надо? Если ага желает лично наказать своего слугу, это тебя уже не касается. Вставай, пошел отсюда, занимайся своим делом!
      – Слушаюсь, ваше благородие.
      Раненый подобрал корзинку с копченой рыбой и ушел, мы вместе с Маш-Касемом тоже отправились домой. Едва закрыв за собой дверь полицейского участка, дядюшка обрушил на Маш-Касема поток брани. Тот, не поднимая головы, пробурчал:
      – Можете что угодно мне говорить, ваше право… А все равно я на своем стоять буду: этот мерзавец если и не англичан сам, значит, лазутчик ихний. Я в этом квартале цельных тридцать лет живу, чего же я его раньше-то здесь не видел? Опять же, значит, тридцать годов с англичанами воюю, и все в них не разобрался?!
      – Маш-Касем, замолчи, а не то я тебе собственными руками глотку заткну! – дрожащим от ярости голосом заорал дядюшка.
      – Я-то молчу… Да тот несчастный чистильщик, чья кровь неотомщенной осталась, в день Страшного суда он вас за полу-то схватит… Теперь он, бедняжка, смотрит на вас с того света, ожидает, что вы за его невинную кровь с англичанов взыщете…
      Когда мы вернулись, прием был в полном разгаре. Прибыло множество гостей, тар учителя Ахмад-хана бренчал во всю мочь. Господину коменданту все выказывали чрезвычайную почтительность и уважение, так что место, где он сидел, превратилось в центр собравшегося общества… Даже дядюшка Наполеон при всем его отвращении к англичанам и их сторонникам вежливо уселся по правую руку от почетного гостя.
      Отец все время следил за входной дверью. Я шепнул на ухо Асадолла-мирзе:
      – Видите, дядя Асадолла, как отец волнуется? Я думаю, он ожидает еще каких-то важных гостей.
      Асадолла-мирза отхлебнул глоток вина и, тихо посмеиваясь, пробормотал:
      – Лорда Асгара-Трактора он ожидает и леди Ахтар-ханум…
      Из страха перед дядьями, особенно перед дядей Полковником, который все еще бросал на меня суровые взгляды, я не решался приблизиться к Лейли. Но тем не менее, с кем бы я ни говорил, мои жаждущие взоры все время были прикованы к ней. Бедняжка Лейли после моей драки с Пури тоже не осмеливалась ко мне подойти. Очевидно, мы оба чувствовали себя виноватыми.
      Ожидания отца наконец завершились успехом: появилась Ахтар, сестра Практикана. В жгуче-красном платье с огромным вырезом, вызывающе выставив грудь, она вошла в сопровождении своей матери и Асгара-Трактора. Внешность Асгара обращала на себя еще большее внимание, чем кричащий туалет его дамы. Это был здоровенный мужик, на его бритой голове отчетливо лиловели шрамы от ножевых ран, на шее болтался зеленый галстук – по всей вероятности, из гардероба Дустали-хана. Манера здороваться и произносить положенные любезности сразу выдавала, к какому сорту людей он относится.
      С их приходом отец так и просиял, а дядюшка Наполеон и дядя Полковник, наоборот, сразу скисли. Воспользовавшись тем, что тар на минуту замолчал, отец принялся обхаживать пришедших:
      – Что вам предложить, господин Асгар-хан? Чаю, шербета, вина? Будьте как дома, не стесняйтесь!
      Асгар, который, оказавшись в таком обществе, вероятно, чувствовал себя не в своей тарелке, сдавленным голосом отвечал ему:
      – Очень вами благодарны, спасибо, я уже кушал.
      – Да вы не тушуйтесь! – вступил в разговор Асадолла-мирза. – Пиво тоже есть.
      – Премного благодарен… разве что пивка…
      Ахтар, громко смеясь, сказала:
      – Ваше высочество, Асгар у меня просто стеснительный. А вообще-то он что поднесут, то и выпьет.
      – Моменто, моменто, от нас так скоро не отделаешься. Хоть вы и стесняетесь, но за здоровье Ахтар-ханум надо ведь выпить! Прошу вас!
      Асгар-Трактор, опустив голову, промямлил:
      – Ну тогда, ежели позволите… может, водка виноградная найдется? А коли нет – не беда, сойдет и пиво, будьте добреньки…
      – Пожалуйста, извольте, – встав с места, проговорил Асадолла-мирза. – Эй, Маш-Касем, подай ту бутылку с виноградной водкой.
      Хмурый и мрачный Маш-Касем принес бутылку водки и несколько стаканов, поставил их на столе, возле вазы с фруктами.
      – Пожалуйста.
      – Пью за ваше здоровье! – И Асгар одним глотком осушил стакан.
      Асадолла-мирза принялся угощать мать Практикана:
      – Ханум, отведайте и вы глоточек!
      Бородатая старуха басом захохотала, показывая редкие гнилые зубы:
      – Вай, чтоб вам до старости дожить! Да разве я пьющая?
      – Ну, что за важность, в такой-то день… Вы, слава богу, сынка женили, да еще какого сынка… – И он всучил бородачихе стаканчик с водкой.
      – Господи помилуй… Правду говорят, что имама Резу бородатая баба убила… – услыхал я над ухом шепот Маш-Касема.
      Пока продолжалась эта сцена, дядюшку Наполеона сотрясала дрожь, точно вулкан перед извержением. Все, кто сидел вокруг коменданта, с изумлением внимали разговору в нашем углу. Только сам комендант с откровенным удовольствием, улыбаясь, разглядывал сестрицу Практикана. Асадолла-мирза и ее угостил стаканчиком.
      В это время отец, сочтя момент подходящим, обратился к генералу:
      – Ваше превосходительство, мы сегодня вечером радуемся от всего сердца. Ведь наш дорогой зять – один из сотрудников тайной полиции!
      Дядюшке, который разгадал намерения отца, пришлось молча проглотить этот выпад. Но комендант, пропустив две-три рюмки коньяка, пребывал в полном благодушии.
      – Ну-ну, очень рад… Надеюсь, бог благословит… – Тут он повернулся к Практикану: – Господин Гиясабади, в каком отделе тайной полиции вы служите?
      – В отделе расследования уголовных преступлений, ваше превосходительство.
      – А с кем вы там работаете? Начальник ваш кто?
      – Господин Теймур-хан, он тоже должен был сегодня прийти. Не знаю, что могло его задержать…
      – Какой Теймур-хан, тот, что возглавлял одно время тайную полицию Хорасана?
      – Нет, ваше превосходительство, он никогда…
      Тут дядюшка Наполеон воспользовался появлением доктора Насера оль-Хокама, чтобы как-то замять опасный разговор:
      – А, господин доктор, здравствуйте! Милости просим, проходите сюда! Что это вы так поздно? Господин генерал, я не помню, вы знакомы с доктором Насером оль-Хокамой?
      Обмен любезностями между доктором и комендантом, которые, очевидно, встречались прежде, затянулся надолго. Асадолла-мирза вполголоса произнес:
      – Не знаю, куда мог деться Дустали-хан? А, вот он, легок на помине! Господин Дустали-хан, пожалуйте! Господи, где ты до сих пор пропадал, Дустали?
      Вид у Дустали-хана был необычайно мрачный и расстроенный, я сразу догадался, что его планы сорвались. Силясь изобразить веселость, он выдавил из себя:
      – Да я хотел еще артистов пригласить. – Подчеркивая каждое слово, он продолжал: – У Аббас-хана в ансамбле один малый есть – Черным Абдаллахом зовут, так негра изображает – живот от смеха надорвешь!
      Теперь я окончательно понял его замысел. Черный Абдаллах, о котором он говорил, был внуком сводной сестры моего отца. С детства ленивый, никчемный, он рано пристрастился к опиуму, стал наркоманом и ушел из дома. Год назад на одном свадебном торжестве, когда музыкантов попросили выступить перед гостями, мы вдруг обнаружили среди них Абдаллаха в роли негра.
      Дустали-хан, видимо, обегал весь город, чтобы разыскать Черного Абдаллаха и привести его к нам на праздник: он хотел посчитаться с отцом, но, как на грех, Абдаллаха нигде не оказалось, и затея его лопнула. Тогда он решил отыграться за счет своего злого языка. Он хлебнул водки и продолжал:
      – Нет, правда, забавный черномазый. Ну, он, само собой, наркоман и проходимец, но очень смешной! Жаль, что мне не удалось его найти.
      – Да, в самом деле жаль! – поддержал его комендант. – Я обожаю, когда негры выступают. Если вам известно, где он бывает, я отправлю за ним своего шофера на машине.
      Тут Асгар-Трактор, который вливал в свою утробу один стакан водки за другим, и теперь в голове у него, видно, уже зашумело, с громким смехом заявил:
      – Генерал-джан, я тоже страсть люблю, когда эти черные представляют, кабы знать, где он, я бы сам за ним сходил…
      Дустали-хан поскреб за ухом, потом обратился к отцу:
      – А вы не скажете, где его найти? Ведь вы… он, кажется, имеет к вам отношение? Он вроде сынок сестрицы нашей…
      Отец с такой силой стиснул зубы, что раздался громкий скрип. Он хотел что-то сказать, но не мог выговорить ни слова. Асадолла-мирза ринулся на поле боя:
      – Здесь ведь есть граммофон, почему никто не ставит пластинки? Хотя да – Ахмад-хан нас сегодня услаждает… Ахмад-хан, что же вы замолчали? Играй, братец!
      И этот славный человек, чтобы пресечь начинающуюся ссору, вскочил с места и пустился в пляс, подпевая себе:
 
Что за денек, что за денек, радость кипит ключом:
Жених и невеста, жених и невеста за праздничным столом.
Будет им счастье, будет им счастье, бог благословит!
И мы поздравляем, мы поздравляем невесту с женихом!
 
      Ахмад-хан начал подыгрывать ему на таре и тоже запел в полный голос, гости подхватили, прищелкивая пальцами, атмосфера разрядилась, а отцу представилась прекрасная возможность овладеть собой.
      Когда Асадолла-мирза, усталый и потный, вернулся на свое место, а веселье опять немного утихло, отец, который за это время собрался с силами, уже разработал новый стратегический план. Подливая Асгару-Трактору водки, он обратился к матери Практикана:
      – Наверное, душа покойного отца господина Практикана сейчас любуется на нас из райских садов. Ведь каждый отец мечтает справить свадьбу своему сыну.
      Мать Практикана по настоянию Асадолла-мирзы выпила-таки две-три стопки водки, и теперь багровевшие сквозь бороду щеки выдавали ее хмель. Невпопад захохотав, она ответила:
      – Покойничек… Да… Он однажды под конец жизни в лавке у плиты пережарился, домой пришел – худо ему стало. Ну, позвали мы лекаря, а муж мне и говорит: «Нане-Раджаб, знаешь, есть у меня одно-единственное желание: чтоб, пока я жив, женили бы мы Раджаба…» Но такой уж бессовестный парень уродился – с тем дорогой покойник и помер…
      Чтобы рассказ старухи не остался, не дай бог, незамеченным, отец немедленно переспросил:
      – У плиты? А чем занимался ваш покойный супруг?
      – Да он, покойник, последние-то годы вареной требухой торговал… Ну, а помоложе был – кяризы рыл, а потом…
      Тут Нане-Раджаб, как видно, сообразила, что наговорила лишнего, она поднесла руку к своей бороде и покаянным тоном произнесла:
      – Ох, очень извиняюсь, конечно… Это все князь виноват, напоил меня… Согрешила! А так-то я уж сколько лет ни словечка…
      Отец, который не пропускал ни малейшей возможности прицепиться, тотчас сказал:
      – Ну что вы, ханум, неужели нужно стыдиться того, что ваш покойный муж торговал требухой?… В наше время это не имеет никакого значения! Богу угоден тот человек, который добродетелен, а профессия это не мерка. Правда, господин Дустали-хан?
      Отец обращался к Дустали-хану, но настоящей его мишенью был дядюшка Наполеон, лицо которого, все перекошенное, бледное, как у мертвеца, было страшно.
      Дустали-хана прямо затрясло от злобы, жилы на его шее надулись, он посмотрел на дядюшку, который взглядом призывал своего любимца успокоиться. Между тем отец, нанеся удар, принялся спокойно чистить огурец. Асадолла-мирза хотел отвлечь гостей от этого инцидента, но тут Дустали-хан не выдержал:
      – Что же вы с такими взглядами насчет равенства и братства не пускаете к себе в дом родного племянника? Помните тот случай, когда он пришел к вам за помощью, а вы – с полицией – выставили его на улицу?
      Отец, стараясь сохранить хладнокровие, возразил:
      – Его профессия тут ни при чем. Это произошло из-за того, что он растоптал свое человеческое достоинство, из-за того, что он стал наркоманом, пристрастился к опиуму. Он запятнал мою честь…
      Дустали-хан так рассвирепел, что, не владея собой, завопил:
      – А-а, собственная честь вам небось дорога, а честь семейства, принадлежащего к высшей аристократии страны, нет?!!
      Дядюшка хотел было его утихомирить, но от злости слова у него застряли в горле. Зато отец опять не упустил случая ввернуть:
      – Вы что же – хотите поставить на одну доску господина Гиясабади, человека уважаемого и почтенного, и какого-то мальчишку наркомана?
      – Как будто этот не наркоман! – ляпнул сгоряча Дустали-хан.
      Не успели гости, пораженные и испуганные вспыхнувшей ссорой, вмешаться, как Нане-Раджаб, опрокинув вазу с фруктами, крикнула страшным голосом:
      – Да ты понимаешь, что говоришь?… Ты и все твое семейство и в подметки моему Раджабу не годитесь!… Еще раз подобную глупость сболтнешь, я тебя так вдарю, что ты собственными зубами подавишься… У, морда бесстыжая!… Пошли, Раджаб, нам здесь не место!
      Дустали-хан, окончательно выйдя из себя, взвизгнул:
      – Заткнись, старая ведьма! Чтоб ты сдохла, тварь бородатая!
      Нане-Раджаб сорвалась с места и, прежде чем ее смогли удержать, влепила Дустали-хану увесистую оплеуху. Дустали-хан хотел пнуть старуху в живот, но попал ей по ляжке, она громко завопила от боли, вслед за ней закричала во всю мочь сестрица Практикана:
      – Злодеи, разбойники, матушку мою уби-и-или!
      Не теряя времени, она тоже кинулась на Дустали-хана. Завязалась настоящая потасовка. В этот момент Асгар-Трактор, дружок сестры Практикана, долгое время, видимо, сдерживавший свой гнев, одним прыжком подскочил сзади к Дустали-хану, обхватил его поперек туловища и помчался со своей ношей к бассейну посреди двора. Он с такой силой швырнул туда тело Дустали-хана, что всех гостей окатило водой с ног до головы…
      Суматоху, шум и гам, которые поднялись после этого, я описать не в силах. Но уже через полчаса наш дом совершенно опустел. Столы, стулья, вазы с фруктами и сластями в беспорядке валялись на земле. Мать, забившись в угол, беззвучно плакала, а отец, заложив руки за спину, нервно мерял шагами двор. Время от времени он останавливался и, вперив взор в темный сад, что-то невнятно бормотал.
      Это была одна из самых скверных и печальных ночей в моей жизни. Наутро я упросил мать, чтобы мне разрешили погостить у кого-нибудь из родных, живущих поблизости: я чувствовал необходимость некоторое время побыть на нейтральной территории.
      Когда я через два дня вернулся, то с изумлением увидел, что между нашим домом и домом дядюшки Наполеона протянулась через весь сад изгородь в полтора метра высотой, из четырех рядов колючей проволоки, так что даже кошке было не пролезть.

      – Здравствуй, Маш-Касем, с добрым утром.
      – Здравствуй, родимый. Чего это ты так рано поднялся? Милок, раз уж ты встаешь в такую рань, ты бы взял да и помолился, совершил бы намаз, как положено!
      – Ладно, Маш-Касем… Я и сам решил, когда вырасту… ну, когда учиться кончу, непременно стану молиться…
      – Ну, голубчик ты мой, для этого и расти не надобно. Вот у меня был один земляк…
      Нет, если дать ему пуститься в воспоминания, удобный случай будет упущен! Я прервал рассказ:
      – Маш-Касем, можно тебя попросить передать записку Лейли?
      – Ты, видать, опять забрал себе в голову эти выдумки про любовь? Известно ведь, что такие дела добром не кончаются… «Кто за девушкой припустит, только счастие упустит». Сказал бы я тебе кой-чего, да уж и не знаю…
      Маш-Касем на мгновение задумался. По его виду я догадался, что произошло какое-то новое событие. Волнуясь, я спросил:
      – Это про меня и Лейли?
      – Нет, совсем наоборот даже. А ты уж возомнил…
      – Маш-Касем, ну прошу тебя, пожалуйста, скажи!
      – Упаси боже… Честному человеку болтать ни к чему. Нет, правда – зачем врать?! До могилы… Ничего и не было.
      Я опять стал его упрашивать. То ли сердце Маш-Касема смягчилось, то ли он не смог совладать со своей природной болтливостью, но только он кивнул и сказал:
      – Такое дело, значит, – подошло время свадьбы Лейли-ханум с Пури-агой.
      – Что? Свадьба? Да как же так?! Маш-Касем, умоляю, не скрывай от меня ничего. Заклинаю тебя всем самым святым, открой мне, что тебе известно.
      Маш-Касем сдвинул шапку на затылок, почесал лоб и сказал:
      – Понимаешь, недуг Пури-аги начисто излечился. Значит, средствия доктора Насера оль-Хокама славу свою оправдали.
      – Маш-Касем, прошу тебя, всю правду говори! Что случилось? Что ты знаешь?
      – Ей-богу, отец родимый, зачем врать? До могилы ведь… Понимаешь, елекстричество, которое доктор в нутро Пури-аге вложил, свое дело сделало… Сейчас хотят ему испытание устроить.