После полудня я нашел Лейли с братом в саду. Моя сестрица и братишка Лейли стали нам предлагать разные игры, но мы с той поры, когда полюбили, потеряли вкус к детским забавам. Любовь сразу сделала нас как бы на несколько лет старше. Однако, чтобы не обращать на себя внимания, мы все же затеяли какую-то беготню, вовлекли в нее ребятишек, а сами под шумок забрались в беседку и занялись разговором.
      С улицы донеслись выкрики бродячего фотографа, зазывавшего клиентов. Сестра подбежала к нам:
      – Ребята, Мирза Хабиб пришел, ура! Пошли, снимемся разок!
      Мы не раз приводили к себе этого фотографа: аппарат у него был допотопный, громоздкий, с каким-то черным рукавом, болтающимся сзади, но зато обладатель этой штуковины снимал детей со скидкой. Окликнув фотографа, мы, однако, с удивлением обнаружили, что это не Мирза Хабиб. Камера была все та же, на фанерном чемоданчике были налеплены знакомые фото, но старый инвентарь поменял хозяина. Заметив наше недоумение, фотограф, должно быть, сразу понял, чем оно вызвано, так как, опережая вопросы, сказал с сильным армянским акцентом:
      – Мирза Хабиб продал мне свой аппарат. Если желаете, могу вас снять. Вообще-то, чтоб вы знали, Мирза Хабиб мой ученик был… Я фотографирую очень прекрасно!
      Мы переглянулись в нерешительности, но, выяснив, что цена осталась прежней, попросили его зайти и продемонстрировать свое искусство.
      У меня до сих пор хранится карточка, которую он сделал в тот день. В полосатой пижамке я стою рядом с Лейли, а ее брат и моя сестра сидят перед нами, примостившись на одном стуле…
      Когда фотограф, проявив при красном свете пластинку-негатив, прикрепил ее к линзе объектива, чтобы сделать увеличенный отпечаток, я вдруг заметил дядюшку Наполеона, вышедшего из дверей своего дома. На минуту дядюшка замер, уставившись на чужака, потом бросил шедшему следом за ним Маш-Касему несколько слов, не отрывая, однако, глаз от фотографа. Он смотрел на него, как полицейский на подозреваемого в убийстве или в краже.
      Но уже через мгновение дядюшка с застывшим лицом продолжал свой моцион, а Маш-Касем, который, как видно получил спецзадание, зашагал к нам. Знаком он подозвал меня:
      – Милок, а ведь это не тот фотограф, который вас всегда снимает! Откуда он взялся-то?
      – Мирза Хабиб ему свой фотоаппарат продал.
      Маш-Касем поспешил к дядюшке, зашептал что-то ему в ухо. Дядюшка подозрительно покосился на фотографа и дал новые инструкции Маш-Касему. С важным видом тот опять направился к фотографу:
      – Салам алейкум. Как поживаете? С божьей помощью, значит?
      Поздоровавшись, он справился об имени фотографа.
      – Ваш слуга Бу-Гоус.
      По-птичьи наклонив голову, чтобы разглядеть негатив, Маш-Касем изрек:
      – Зачем врать?! До могилы-то… А ты, видать, большой мастак. Ишь какое красивое фото снял! Который до тебя приходил, так не умел.
      Раздуваясь от важности, Бу-Гоус хвастливо заявил:
      – Мирза Хабиб ремеслу у меня учился. Я уж двадцать лет фотографирую. У меня свое фотоателье было. Сначала здесь, потом в Ахвазе… Да не повезло – пришлось продать.
      – Так ты, значит, и на юге побывал, отец родимый?
      – Ясно, побывал. У меня клиентура солидная была, все уважаемые люди… Нефтяная компания – вся у меня снималась!
      Глаза Маш-Касема округлились, но он постарался скрыть испуг и спокойным голосом спросил:
      – Небось и англичаны у вас снимки делали?
      – Англичане главные мои клиенты были!
      Фотограф вытащил готовую карточку и показал Маш-Касему:
      – Гляди! Вот что такое настоящая фотография.
      Но мы не дали Маш-Касему полюбоваться снимком, тотчас выхватили его, и Лейли с карточкой в руках побежала к отцу:
      – Папенька, посмотрите, какая красивая фотография!
      Дядюшка, держа снимок перед глазами, продолжал подозрительно разглядывать самого фотографа. Тем временем Маш-Касем опять что-то ему шепнул. Фотограф тоже подошел ближе к нашей семейной группе, поклонился дядюшке и сказал:
      – Если позволите, я сфотографирую и вас тоже.
      – Нет, благодарю, – сдавленным голосом отвечал дядюшка. – Не нужно.
      – Вы только разрешите. Душа просит сфотографировать благородного господина на память. Понравится вам фото – отпечатаю столько карточек, сколько пожелаете, а не понравится – пусть остается у меня.
      Несколько мгновений дядюшка молчал, но ему не удавалось скрыть свое беспокойство, и наконец он раздраженно выкрикнул:
      – А для чего вам меня снимать?! Кто это вам поручил?
      Фотограф удивленно воззрился на него:
      – Зачем сердиться, ага? Я хотел вам службу сослужить.
      Дядюшка, перестав сдерживаться, взревел:
      – Тысяча моих фотографий уже есть в досье!!! Прочь отсюда, и скажи своим хозяевам, что, даже если они сделают еще сто снимков, им не удастся взять меня живым!
      Тут он резко откинул полу своей абы, выхватил из кобуры браунинг и опять завопил срывающимся от гнева голосом:
      – Шесть пуль предназначено тебе и твоим пособникам, а последнюю я сохраню для себя…
      Бедняга фотограф, выпучив глаза, несколько секунд не мог оторвать взгляда от пистолета, а затем вдруг бросился бежать. На бегу схватив в охапку треногу с аппаратом, он с такой быстротой выскочил из сада, что мы только рты разинули.
      Пораженные, мы уставились на дядюшку. Тот убрал пистолет в кобуру. На лбу у него выступили крупные капли пота. Шатаясь, он доковылял до каменной скамьи и без чувств свалился на нее. В отличие от меня, Лейли и младшие дети ничего не поняли из дядюшкиных речей.
      Маш-Касем, растирая руки дядюшки, чтобы привести его в себя, приговаривал:
      – Долгих тебе лет! Сохрани тебя господь, защитник ты наш, – ты ведь словно пятеро святых! Ну и задал ты им жару! Как аукнется – так и откликнется… Пусть теперь докладывает своим подлым хозяевам!
      Я скорей побежал домой и сказал отцу, что дядюшке дурно. Отец поспешил к нему:
      – Что случилось, ага? Что здесь произошло?
      Вместо дядюшки ему ответил Маш-Касем:
      – Эти негодяи заслали сюда лазутчика, чтобы заполучить фото хозяина… Но ага бросился на него, словно лев! Чуть брюхо ему не прострелил! И поделом!
      Отец с притворным участием принялся успокаивать дядюшку и негромко сказал:
      – Возьмите себя в руки, есть вести, что письмо уже получено.
      Маш-Касем помог дядюшке вернуться в дом, а я поплелся за отцом, еще более растерянный, чем всегда.
      Гостей на ужине у дяди Полковника оказалось немного. Кроме моих отца с матерью, дядюшки Наполеона и детей, там были еще Асадолла-мирза и Шамсали-мирза. Попозже явился Дустали-хан и сообщил, что Азиз ос-Салтане не придет – из-за болезни Гамар.
      Сначала разговор вертелся вокруг возвращения Шапура, то бишь Пури. Шамсали-мирза заявил:
      – Теперь, когда Пури-хан благополучно возвращается, Полковнику надо за дело браться – пора хлопотать о свадьбе.
      – Да я об этом только и мечтаю, – ответил Полковник. – Вы не представляете, до чего нас довела вся эта кутерьма, что мы пережили, пока не пришло его письмо…
      Дядюшка Наполеон хранил угрюмое молчание. Я посмотрел на Лейли, повесившую голову, потом бросил отчаянный и умоляющий взгляд на Асадолла-мирзу. Тот прикинулся, будто он не в курсе дела:
      – А у вас есть кто-нибудь на примете для сына?
      – Да разве ты не знаешь, Асадолла? – в свою очередь спросил дядя Полковник.
      – Моменто, откуда мне знать! К тому же я не думаю, что так просто найти жену солдату, который только что демобилизовался, – ведь у него еще ни настоящей профессии, ни службы нет.
      – Ну что ты чепуху городишь?! Тебе бы только шутить… Для Пури с его высшим образованием в любое министерство двери открыты! Мальчик больше пятнадцати лет учился, получил диплом – да мои приятели в государственных учреждениях его с руками оторвут. Парень ведь просто гений!
      – Да, это у него на лице написано, – со смехом сказал Асадолла-мирза. – Но все-таки, кого вы держите на примете?
      Дядя Полковник, окинув Лейли отеческим взглядом, отвечал:
      – Браки двоюродных заключаются на небесах!
      Асадолла-мирза наморщил лоб:
      – Моменто, моменто, я решительно возражаю. Лейли-джан всего-то лет четырнадцать, ей надо еще образование закончить.
      Прежде чем дядя Полковник успел ответить, вмешался Дустали-хан:
      – Хотел бы я знать, а великий пророк Мухаммад, когда женился, – закончил образование или нет… Уж для девушки это и вовсе не имеет значения.
      Асадолла-мирза вдруг вскипел:
      – А ты бы, Дустали…
      Но тут, видно, в голову ему пришла какая-то мысль, которая заставила его прервать начатую фразу. Немного помолчав, он другим тоном сказал:
      – Вы читали в газетах – похоже, что немцы опять потопили несколько кораблей союзников.
      Дустали-хан никогда всерьез не следил за политикой, но, чтобы позлить Асадолла-мирзу, тут же заявил:
      – Да пусть хоть сто кораблей потопят – все равно англичане их победят. В первую мировую войну немцы до самого Парижа дошли, а потом вверх тормашками полетели.
      Асадолла-мирза сказал, повысив голос:
      – Не знаю, с чего это ты стал таким сторонником англичан? Как будто тебе за это деньги платят…
      Я невольно взглянул на дядюшку Наполеона и по его окаменевшему лицу понял, о чем он в этот момент подумал.
      Дустали-хан, деланно усмехнувшись, возразил ему:
      – Берут же другие деньги у немцев – почему бы мне не брать у англичан?
      Асадолла-мирза поглядел в мою сторону, глаза его лукаво блеснули. Он поднял стакан с вином:
      – Ну и бери себе! Ведь за консультацию берешь, кабы не твоя светлая голова – с кем бы Черчиллю посоветоваться!
      Дустали не успел ему ответить: в коридоре раздался грохот, крик, дверь распахнулась, и в гостиную с воплем ворвалась запыхавшаяся Гамар:
      – Папа Дустали, спасите! Маменька хочет меня убить!
      Все вскочили. Дустали-хан подбежал к Гамар:
      – Что ты глупости болтаешь, дочка? Где мама?
      – Да вон она – за мною гонится…
      В дверях появилась Азиз ос-Салтане, клокочущая яростью, словно огнедышащая гора, и заорала:
      – Навязалась ты на мою голову, подлянка, состарила меня раньше времени!…
      Дядюшка Наполеон, выпрямившись во весь рост, попытался урезонить ее:
      – Тише, тише, ханум, что за крик?…
      Но Азиз ос-Салтане, не обращая внимания на его протесты, зычно кричала:
      – А ну пошла отсюда, иди сейчас же домой, пока я тебе башку не проломила!
      Гамар же, спрятавшись за спиной Дустали, вопила:
      – Не пойду-у, я вас бою-у-у-сь!
      – Ах, не пойдешь?! Ну подожди!…
      Азиз ос-Салтане огляделась, схватила трость, покоящуюся на пучке розог, и замахнулась:
      – Пошла отсюда!
      На лице дядюшки Наполеона отразилось раздражение, он преградил ей дорогу:
      – Ханум, положите трость на место!
      Тут вмешался Асадолла-мирза:
      – Моменто, ханум, это невинное дитя…
      – Помолчите! – оборвал его дядюшка.
      – Вы-то, ага, не знаете, какая у меня беда, – сдавленным голосом проговорила Азиз ос-Салтане.
      – Я сказал, положите палку!
      Суровый тон дядюшки подействовал, Азиз ос-Салтане опустила трость. Когда дядюшка увидел, что она немного успокоилась, он повернулся к Гамар:
      – А теперь, доченька, возвращайся вместе с матерью домой!
      Но придурковатая толстуха дрожащим голосом возразила:
      – Нет, нет, я туда не пойду, ни за что не пойду…
      – А я говорю – иди, отправляйся с матерью домой. В семье ослушаться старших – самый большой грех.
      – Не пойду, не пойду…
      Терпение дядюшки иссякло, и он яростно взревел:
      – Кому сказано – домой! Домой!…
      От его грозного крика в комнате воцарилось мертвое молчание. Гамар, остолбенев, несколько мгновений смотрела на дядюшку, а потом разразилась слезами и, рыдая выговорила:
      – Не пойду я туда, маменька хотят моего ребеночка убить… – И она положила руку себе на живот. – Вот этого ребёночка… А я его люблю, я ему распашонку свяжу!
      – Что?… Ребенок… распашонка… Какой ребенок?…
      После внезапного признания Гамар и этого возгласа дядюшки Наполеона все на несколько мгновений замерли. Тишину нарушали только всхлипывания Гамар. Потом Азиз ос-Салтане вдруг ударила себя по голове и хриплым шепотом взмолилась:
      – Господи, пошли ты мне смерть, чтобы не терпеть этого позора!
      Дядюшка повернулся к ней:
      – Так значит вы… вы этих англичан…
      Говорить дальше он не мог: прижал руку к сердцу, с трудом сделал два шага к дивану, побледнел и упал на сиденье. Глаза его закатились. Все подбежали к нему, наперебой крича: «Ага… ага!»
      – Ага, что с вами?… Воды, воды принесите!
      – Маш-Касем, воды!
      Маш-Касем принес стакан с водой. Но губы дядюшки были плотно сжаты. Побрызгали ему в лицо – он не двигался.
      Отец объявил:
      – Это сердечный приступ, водой тут не поможешь. Маш-Касем, сбегай за доктором Насером оль-Хокама!
      Торопливо выбегая из гостиной, Маш-Касем успел, однако, сказать:
      – Ох, голубчики! Все-таки довели агу до смерти…
      Я пробрался к Асадолла-мирзе и рассказал ему про фотографа, появление которого в саду так встревожило дядюшку. Тем временем все разом заговорили, засуетились, забегали, только Гамар, сразу успокоившись, с аппетитом поглощала сласти. Эти кретинка даже не могла понять, что вся каша заварилась из-за неё…
      Дядя Полковник, едва овладев собой, тотчас вспомнил о присутствии младших:
      – Прошу детей удалиться в соседнюю комнату!
      Асадолла-мирза вмешался:
      – Моменто, господин Полковник, ведь они уже не младенцы, только что слышали обо всем… Или вы отсылаете их, чтобы избежать кривотолков? Нет, пусть уж лучше останутся, только нигде ничего не рассказывают.
      Дяде Полковнику пришлось согласиться с этими логичными доводами, и Асадолла-мирза, улыбаясь, обратился к детям:
      – Господин Полковник просит вас ради чести семьи ничего не рассказывать о том, что случилось с Гамар-джан.
      Гамар, громко смеясь, заявила:
      – Я обещаю, что никому ничего не расскажу.
      Неожиданная реплика Гамар рассмешила всех, и сама она тоже захохотала.
      Доктор Насер оль-Хокама сделал дядюшке укол, и немного погодя тот открыл глаза. Едва придя в себя, дядюшка провозгласил, что в докторе не было необходимости, а колоть его и вовсе было незачем. Доктор Насер оль-Хакама, явно раздосадованный этими словами, захлопнул свой саквояж и встал:
      – Ну, жить вам не тужить, да… Прошу вас обеспечить аге полный покой, а у меня гости дома, мне пора. Благодарю вас, господа, будьте здоровы!
      И, нахмурившись, он вышел из комнаты. Отец обратился к дядюшке:
      – Эти неприятности касаются всех, конечно. Но вы все же не должны так нервничать – в вашем возрасте сильное волнение может стоить жизни.
      Дядюшка отпил глоток воды:
      – Вы правы. Мы не должны впадать в растерянность… А вы, ханум Азиз ос-Салтане, не плачьте понапрасну.
      Моя мать под предлогом, что пора ужинать, увела из комнаты детей, а дядюшка, повернувшись к Гамар, мягко сказал:
      – Детка, подойди ко мне, – давай немножко поговорим. А вы, Азиз-ханум, пожалуйста, не вмешивайтесь.
      Гамар, которая по-прежнему была занята сластями, без всякой боязни встала, подошла к дядюшке и уселась возле него.
      – А теперь, детка, скажи дяде, почему ты догадалась, что беременна?
      – Да потому, что он зашевелился у меня под сердцем, – со смехом отвечала Гамар.
      – А когда ты это узнала?
      – Несколько дней назад… Я пошла, вытащила из копилки свои деньги, купила красной пряжи, связала моему ребенку рубашечку… Хочу еще одну связать.
      – Милая, а ведь девушка, пока замуж не выйдет, не беременеет. Когда же ты замуж вышла, что мы об этом и не знали?
      – А в начале лета.
      При всех усилиях дядюшки сохранять спокойствие видно было, что внутри у него все кипит. Он стиснул зубы. Потом опять заговорил, почти ласково:
      – Кто же твой муж? И где он сейчас?
      Гамар задумалась ненадолго, потом ответила:
      – Не скажу.
      – А ты только дядюшке на ушко шепни.
      Тут выступил Дустали-хан:
      – Как мы ни бились, она не желает назвать его имя, так что вы только себя зря измучите.
      – Ну, а мне скажет, – заявил дядя. – Правда, детка?
      Все взгляды обратились к Гамар, все напрягали слух. Гамар с прежним простодушием повторила:
      – Не скажу!
      И встала, чтобы взять еще одну конфету. Но дядюшка быстрым движением приподнялся, схватил ее за руку и заорал:
      – Ты должна сказать! Понимаешь, должна мне сказать!
      Гамар другой рукой прихватила с подноса конфету и, запихивая ее в рот, промычала:
      – Не скажу.
      У дядюшки глаза вылезали из орбит, губы дрожали. Он грубо рванул толстуху к себе и закатил ей крепкую пощечину:
      – Должна сказать!…
      Гамар так и замерла, приоткрыв рот. Она насупилась, как ребенок, в уголке губ вместе с непрожеванными сластями повисла капелька крови. Потом невнятно пробормотала:
      – Не скажу. Если сказать, они убьют моего ребеночка… А я хочу ему рубашку связать.
      Не знаю, что чувствовали остальные, но у меня от этого душераздирающего зрелища сердце готово было лопнуть или выпрыгнуть из груди. Почему никто не вступится? Почему они разрешают истязать эту бедную девушку?
      Отец подбежал к дядюшке и сказал:
      – Ага, она виновата. Но ведь девочка не в себе, не бейте ее.
      – А вы не вмешивайтесь! – резко сказал дядюшка.
      Тут Азиз ос-Салтане, которая тихо плакала, вдруг вскинулась и закричала:
      – Думайте, что говорите! Сами вы не в себе… Что же это – моя дочь, значит, ненормальная?! Чтоб тебя гром разразил, дрянная девчонка, по твоей милости все эти родственнички начнут теперь обо мне злословить!
      Асадолла-мирза счел, что пришло его время вмешаться:
      – Моменто, ханум, не надо шуметь, успокойтесь. Криками делу не поможешь.
      Потом он подошел к Гамар, своим платком утер ей рот, ласково обнял:
      – А ты, милая, не тревожься. Никто твоего ребенка не убьет. Ведь деток, у которых есть отец, никто не трогает. И если ага тебя спрашивает, кто отец ребеночка, так это только для того, чтобы его разыскать, чтобы он пришел к жене и младенцу. Чтобы он жил с тобой и с маленьким, понимаешь?
      – Но ведь его здесь нет.
      – А где же он, радость моя?
      – Оставьте ее, девчонка не в состоянии ничего объяснить, – раздраженно произнес Дустали-хан. – Мы всю ночь до самого утра ее выспрашивали.
      – Заткнись, советник Черчилля! – крикнул Асадолла-мирза. Дустали-хан бросился на него, но Асадолла-мирза, продолжая одной рукой обнимать Гамар, оттолкнул его, приговаривая:
      – Господи, да заберите кто-нибудь этого Дустали-хама!
      Когда Шамсали-мирза и отец усадили Дустали-хана на место, тот сквозь зубы прорычал:
      – Ну, только ради светлой памяти отца твоего… А не то я бы тебе зубы в глотку вбил!
      Асадолла-мирза, не обращая на него внимания, все так же ласково говорил Гамар:
      – Дорогая, если ты скажешь, где он, мы сумеем его найти.
      – А если скажу, обещаете, что не тронете моего ребеночка?… Я ему рубашку приготовила, только один рукавчик осталось связать.
      – Обещаю тебе, милая.
      Дядюшка Наполеон был бледен как мертвец. Он молчал, но его судорожные движения, весь его вид выдавали внутреннее напряжение.
      Губы Гамар приоткрылись в невинной улыбке, и она негромко проговорила:
      – Его звали Аллахварди.
      Все уставились на нее. А она слегка изогнулась, чтобы дотянуться до подноса со сластями, взяла оттуда что-то и положила в рот. Тут выступил вперед Маш-Касем:
      – Неужто это она про Аллахварди, слугу индийского сардара говорит?
      Гамар с полным ртом повторила:
      – Аллахварди!
      – Ох, родимые! Тот самый слуга-индиец, который обокрал своего хозяина и его выгнали?…
      – Да, Аллахварди.
      Возгласы присутствующих слились в общий крик. Дядюшка, казалось, вот-вот выйдет из себя, но по знаку Асадолла-мирзы он сдержался. Взорвалась Азиз ос-Салтане, до того словно онемевшая:
      – О-ох, наказанье господне!… Вот и воспитывай дочек на свою беду… Со слугой индийцем… Господи, лучше бы мне умереть!
      Тут уж дядюшка не мог больше терпеть. Голосом, который, казалось, исходил из глубокого колодца, он пророкотал:
      – Слуга индийского сардара! Ясно… ясно… В меня метили! Я и моя семья обречены на уничтожение!
      – И в этом англичане виноваты?… – усмехнулся Дустали-хан. – Бедные англичане!
      Дядюшка с мрачным видом шагнул к Дустали-хану, прошипев сквозь зубы:
      – И ты?… Ты тоже заодно с ними? Ты, сын моего дяди!…
      Дустали-хан даже заикаться стал:
      – Мм-не… н-не… не было этого!
      Асадолла-мирза положил руку на плечо дядюшки:
      – Простите его, ага, этот человек не силен разумом… Впрочем, сейчас не до него. Нам надо прежде всего отыскать Аллахварди.
      – Асадолла прав, – поддержал его Шамсали-мирза. – Первым делом надо найти Аллахварди.
      – Да зачем вам его искать? – вдруг завопил дядюшка. – Чтобы сын моего дяди об этого английского прислужника руки марал?!
      – А вы можете предложить другой путь? – спросил отец.
      – Настоятельно прошу вас не вмешиваться! Устои и репутация благородного семейства не такой предмет, чтобы…
      Сердце у меня упало, но дядюшка, к счастью, не закончил фразы. С еще большей тревогой я ждал ответа отца, однако тут торопливо заговорил Асадолла-мирза – будто хотел возвести звуковую преграду между дядюшкой и отцом. Он снова взял руку Гамар и сказал:
      – Ты, значит, справила свадьбу с Аллахварди… Наверное, как-нибудь, когда ты одна была дома, он пришел к вам и сказал: давай поженимся… Так ведь, деточка?
      – Нет, – улыбаясь во весь рот, ответила Гамар.
      – Тогда, значит, в тот день, когда его хозяина не было дома, он тебе сказал, приходи к нам, мы свадьбу устроим. Так, дорогая?
      – Нет.
      – Может, он поженился с тобой на базаре, перед пекарями, бакалейщиками и мясниками?
      – Нет.
      Маш-Касем, не в силах придержать язык, покачал головой и присовокупил:
      – Господи помилуй, есть же такие негодяи!
      – Ну так расскажи сама, как было дело, – настаивал Асадолла-мирза.
      Гамар с бессмысленным видом продолжала поглощать сласти и ничего не отвечала. Асадолла-мирзе поневоле пришлось начинать свой допрос сначала. Но прежде он призвал присутствующих к терпению и выдержке.
      – Значит, деточка, Аллахварди приходил на крышу, где ты спишь? – завел он опять.
      – Нет, не приходил, – улыбалась в ответ Гамар.
      – Говорю вам, вы от этой девчонки ничего путного не услышите, – снова запротестовал Дустали-хан. – Оставьте ее, подумаем лучше о другом.
      – Пусть спрашивают! – рыдая, остановила его Азиз ос-Салтане. – У меня у самой сил больше нет еще одну ночь не спать до утра!
      Асадолла-мирза отер пот со лба:
      – Моменто, похоже, что это дух святой снизошел на нее… Видно, надумал еще разок прокатиться в Сан-Франциско!
      Тут Гамар оживилась:
      – Дядя Асадолла, а помните, вы мне обещали, если я буду хорошей девочкой, повезти меня в Сан-Франциско? Чего же не везете-то?
      – Может, это дядя тебе гостинчик из Сан-Франциско привез? – язвительно спросил Дустали-хан.
      Но Асадолла-мирза и все присутствующие так поглядели на него, что он опустил голову.
      – Моменто! Значит, Аллахварди домой к вам не ходил, тебя к себе не приводил, на базаре вы с ним не были, на крыше – тоже, – снова обратился к Гамар Асадолла-мирза. – Куда же он тогда приходил и когда?
      – Нет, – односложно ответила Гамар.
      – Ну, может, в машине?…
      – Нет.
      Тут опять вылез Маш-Касем:
      – Да откуда у этого нищего Аллахварди машина?! Господи, зачем врать?! До могилы-то… Этот мерзавец и мои двадцать туманов прихватил, когда сбежал.
      Терпение Асадолла-мирзы подошло к концу. Срывающимся голосом он сказал:
      – Ну, доченька, каким же образом тогда… Ведь по почте в Сан-Франциско не поедешь. Где ты видела Аллахварди, милая?
      – А я не видела.
      – Так-таки и не видела? На свете есть телефон, телеграф, а вот телесанфранциско, к сожалению, еще не изобрели. Ты вообще-то знаешь Аллахварди?
      – Нет.
      – Моменто, нет, действительно моменто! Так почему же Аллахварди – отец твоего ребенка?!
      Набив рот сластями, Гамар ответила:
      – Папа Дустали говорят, что отец ребеночка – Алахварди.
      Тут все замерли, будто громом пораженные. На мгновение стало тихо. Азиз ос-Салтане, разинув рот и вытаращив глаза, медленно повернулась к Дустали, который суетливо озирался по сторонам, и хрипло произнесла: