Дядюшка Наполеон так распалился и так вопил, что ни у кого не нашлось смелости открыть рот.
      И только когда Шамсали-мирза начал излагать свои догадки об исчезновении Асадолла-мирзы, родственники загудели. Все понимали, что князь сбежал из дома Дустали-хана, как только туда вернулся хозяин, но Азиз ос-Салтане, дабы не гневить супруга, утверждала, что Асадолла-мирза ушел еще до прихода Дустали, и ни словом не обмолвилась о путешествии князя по крышам.
      Слегка успокоившись, дядюшка Наполеон сказал:
      – Этот негодяй хотел вчера позвонить помощнику инспектора и сообщить, что Дустали убил Асадоллу. Вместо того, чтобы предъявлять мне тут всякие ультиматумы и устраивать сидячие забастовки, пошли бы лучше и привели Асадоллу, – и немного помолчав, повернулся к Маш-Касему: – Скажи им все, что знаешь!… Дамы и господа, прошу внимания! Сейчас вы узнаете, какие несчастья сыпятся на мою голову… Касем, расскажи им про Асадолла-мирзу!
      Маш-Касем почесал затылок:
      – Ей-богу, зачем мне врать?! До могилы-то… Я ходил сегодня на базар, там ученик пекаря рассказывал, что он утром относил лепешки мяснику Ширали и, когда открыли ворота, увидел в том доме господина Асадолла-мирзу…
      – Что?
      – Как?
      – Правда?
      У всех от изумления открылись рты. Поднялся невообразимый шум. Родственники дружно поносили Асадолла-мирзу. Только и слышалось: «Осел!… Развратник!… Бесстыжий!… Глаза завидущие!… Наглец!…»
      В конце концов дядя Полковник закричал:
      – Замолчите! Дайте ему договорить!… А ученик пекаря уверен, что он не ошибся?… Ты сам не ходил проверять, он правду говорит или врет?
      Маш-Касем сокрушенно покачал головой:
      – И не приведи господь!… Я пошел в лавку Ширали, хотел спросить его, правда или нет, а он, злодей, услышал имя Асадолла-мирзы и как заревет, ну чисто бык! Кто, говорит, тебе сказал? А потом схватил секач и за мной погнался. Я со страху признался ему, что мне ученик пекаря сказал, а потом – ноги в руки и бежать!…
      – Так он небось сейчас за этим беднягой гоняется?
      – Нет. Я потом встретил того парнишку на улице возле нашего дома, сказал ему: смотри, мол, возле лавки Ширали и не показывайся…
      Дядя Полковник с вытянувшимся лицом проговорил:
      – Ага, придумайте же что-нибудь!… Нужно послать кого-то к этому дураку и передать ему, чтобы немедленно убирался из дома Ширали. Он же позорит многовековую репутацию благородной семьи! Вы об этом хоть думаете?! Князь, человек знатного происхождения, и вдруг – в доме какого-то мясника!…
      В это время прибыл и Дустали-хан. Вероятно, он уже немного отошел и сейчас решил принять участие в сидячем протесте, организованном дядей Полковником. Былой жажды мести в нем уже не чувствовалось. Но, стоило ему услышать, что Асадолла-мирза скрывается в доме Ширали, он снова воспламенился и начал на чем свет стоит крыть не только Асадолла-мирзу, но и вообще всех князей. Наконец, совсем обессилев, он прохрипел:
      – Я… я… не мужчина, если не убью этого человека… У, развратник!… Будет знать как глумиться над честью других!…
      Дядюшка Наполеон прикрикнул на него:
      – Хватит, ага! Вашу честь вроде никто не задел. Чего ж вы за Ширали так переживаете?
      – Я… пекусь о чести нашей семьи… о чести нашего квартала… Сами подумайте: член благородной семьи позволил себе оказаться в доме мясника!… Человек, представляющий цвет аристократии страны, – в доме какого-то Ширали!… Да еще рядом с молодой женщиной!… Если б я вчера его нашел, он сегодня не сумел бы навлечь на нас новый позор! Змею нужно убить, а иначе она ужалит! Подлец! Мерзавец!
      В общем шуме лишь Дядюшка Наполеон сохранял относительное спокойствие. Все остальные – и не только мужчины, но и женщины – были в великом негодовании и вопили, что необходимо любой ценой заставить Асадолла-мирзу покинуть дом Ширали.
      Наконец дядюшка Наполеон, предварительно познакомив собравшихся со стратегией Наполеона в аналогичных ситуациях, предложил направить для переговоров с Асадолла-мирзой делегацию и любым способом убедить его отбросить сомнения и тревоги и покинуть свое убежище. Дядя Полковник и Шамсали-мирза добровольно вызвались взять на себя эту миссию. Но дядюшка Наполеон решительно заявил:
      – Нет. Пойду я сам.
      Раздались возгласы протеста:
      – Вам не подобает туда идти, ага!… С вашим положением не пристало идти в дом Ширали!…
      Дядюшка оборвал протестующих:
      – Очень даже пристало! Должен пойти человек незаинтересованный и беспристрастный.
      Дядя Полковник хотел возразить, но дядюшка сердито повторил:
      – Я сказал: должен пойти человек незаинтересованный и беспристрастный! – и сделал упор на словах «незаинтересованный и беспристрастный». Затем поправил абу и приказал: – Пошли, Маш-Касем! Покажешь мне дом Ширали… Пошевеливайся! Нам надо успеть поговорить с этим балбесом, пока Ширали не вернулся.
      Я неслышной тенью последовал за дядюшкой и Маш-Касемом. Дядюшка шагал быстро, и было видно, что он не хочет привлекать внимания соседей.
      Дядюшке пришлось несколько раз постучать в ворота, прежде чем с другой стороны раздался нежный голос Тахиры, жены Ширали:
      – Кто там?
      – Здесь живет господин Ширали?
      – Нет его. Он у себя в лавке.
      Дядюшка придвинулся к воротам почти вплотную и, стараясь говорить потише, попросил:
      – Ханум, будьте добры, скажите Асадолла-мирзе, чтобы он подошел сюда.
      – Кому?… У нас таких нет.
      – Ханум, прошу вас, послушайте. Мы знаем, что Асадолла здесь. У нас очень важное дело. Если он не выйдет, потом пожалеет… Это вопрос жизни или смерти…
      После паузы из-за ворот раздался голос Асадолла-мирзы:
      – Вы меня звали, ага?
      – Асадолла, выйди, я должен с тобой поговорить.
      – Моменто! Это вы?! Как поживаете?
      – Асадолла, открой ворота!
      Князь испуганным голосом ответил:
      – Боюсь, ага. Я теперь ни в чем не уверен. Моя жизнь в опасности…
      – Послушай меня, Асадолла, открой! Даю тебе слово, что все уже улажено… Это было просто недоразумение. Дустали обещал мне, что обо всем забудет.
      – Моменто, моменто! Если вы верите обещаниям этого бешеного осла – дело ваше! Я лично не верю!
      Злым шепотом дядюшка приказал:
      – Асадолла, кому я говорю, открой ворота!
      Судя по голосу Асадолла-мирзы, его волнение и страх лишь возросли. Он нервно ответил:
      – Ага, я не хочу уклоняться от выполнения ваших приказов, но моя жизнь в опасности. Я знаю, что мне не спастись от этого дикого вепря!… И хоть от могилы меня отделяет всего один шаг, мне хочется пожить еще несколько часов.
      – Заткнись, Асадолла! Открывай!
      Асадолла-мирза скорбно запричитал:
      – Почему вы не хотите сжалиться надо мной?… Да вы, если меня увидите, и не узнаете. Страх перед неминуемой гибелью состарил меня лет на двадцать!… Брату моему скажите, чтоб простил меня… Я тут думал, думал и решил: лучше я сам с собой покончу, избавлю Дустали от хлопот…
      – Чтоб ты сдох! Вместе с твоим братом! – От злости у дядюшки на шее вздулись жилы, а багровое лицо почти почернело. Он повернулся и зашагал к нашему саду.
      Я подскочил к воротам и в щелку между створками попытался разглядеть, что происходит во дворе. Мне очень хотелось хоть одним глазком увидеть постаревшее лицо Асадолла-мирзы. И еще я хотел сказать ему, что это не я выдал его убежище, и не из-за меня он теперь страдает и стареет. Князь был в рубашке и просторных шароварах. Все пуговицы на рубашке были расстегнуты. Лицо у Асадолла-мирзы еще больше прежнего цвело здоровьем и радостью. Он держал чашку с шербетом и пальцем размешивал лед. Неподалеку, прижав пальчик к губам, обнажавшим в улыбке сверкающие белые зубы, сидела, сдерживая смех, Тахира, жена мясника Ширали. У меня отлегло от сердца.
      Когда я вернулся в залу дядюшки Наполеона, тот хрипло докладывал родственникам о своем неудачном походе. Сквозь гул возмущенных криков прорвался голос Маш-Касема:
      – Нужно скорее что-нибудь придумать… Бедному князю совсем плохо. Глядишь, сам на себя беду накличет.
      Дядя Полковник заорал:
      – Это на нас он беду накличет! Опозорит всех! С чего вдруг ему там плохо? Заболел, что ли? Уж лучше, чем там, где еще ему будет?
      – Да, ей-богу, зачем мне врать?! До могилы-то… Я ведь голос его из-за ворот слышал. Уж больно печально он говорил, прямо будто на тридцать лет голосом постарел. Будто в пасти у льва побывал…
      Дядюшка Наполеон нетерпеливо сказал:
      – Хватит вздор нести, Касем!… Я считаю, что, если этому остолопу наплевать на семейную честь, надо придумать что-нибудь другое.
      И снова начались шумные споры. Почти все были согласны, что надо послать за Ширали и сказать ему, что дальнейшее пребывание Асадолла-мирзы в его доме чревато неприятностями и может вызвать пересуды. Конечно, никто из присутствующих не хотел брать на себя такую тяжкую миссию, и все говорили, что единственный, кому это по плечу, – дядюшка Наполеон.
      Но дядюшка никак не соглашался, и тогда в неожиданном приступе героизма Дустали-хан закричал:
      – Зовите сюда Ширали! Я ему все скажу!
      Ненависть к Асадолла-мирзе настолько переполняла все его существо, что он внезапно превратился в отважного смельчака.
      Маш-Касема послали за Ширали.
      В ожидании мясника все шумно осуждали недостойное поведение Асадолла-мирзы. Наконец дверь открылась, и в залу вошел Маш-Касем. Один.
      – Да славится воля аллаха!… Ни одно деяние в этом мире не остается без воздаяния!…
      – Что случилось, Маш-Касем? Где Ширали?
      – Ей-богу, зачем мне врать?! Лавка его закрыта. Подрался он, его в полицию увели… То есть, как дело было: ученик пекаря сказал своему хозяину, что, мол, господин Асадолла-мирза сидит в доме у Ширали… а пекарь над Ширали какую-то насмешку состроил. Тогда Ширали бараньей ногой заехал пекарю по голове. Пекарь без чувств и упади!… Известное дело, в больницу его увезли, а потом на базар пришли полицейские и увели Ширали.
      Раздались крики:
      – В полицию?…
      – Что?! Ширали забрали?
      – Сколько ж его продержат?
      Когда шум поутих, Дустали-хан, до которого вдруг дошла истинная суть происшедшего, растерянно забормотал:
      – Но… но… Если Ширали посадят в тюрьму… тогда… А если его там продержат двадцать дней… а если шесть месяцев? – И, повернувшись к дядюшке, возопил: – Ага! Думайте же, думайте!… Потом позору не оберемся!
      Дядюшка в свою очередь закричал:
      – Что случилось-то? Чего орешь? С чего это вдруг так переживаешь за Ширали?
      Но новая перепалка не успела разгореться, потому что в залу вошла Азиз ос-Салтане. Позже выяснилось, что до этого она успела сходить в уголовную полицию, дабы окончательно закрыть дело, возбужденное по ее жалобе.
      Увидев жену, Дустали-хан подбежал к ней и взволнованно сообщил:
      – Слышала? Ширали в полицию забрали!
      – Лучше б его вместе с мясом его вонючим Азраил забрал!
      Дустали-хан схватил её за локоть и с еще большим волнением сказал:
      – Но ведь этот развратник бесстыжий как раз в доме Ширали спрятался!… У, князь паршивый, наглая рожа!…
      Азиз ос-Салтане не без кокетства засмеялась:
      – Ох уж мне этот Асадолла! Чего только не выдумает!
      Но внезапно ее словно пронзило молнией. Улыбка увяла у нее на губах, глаза уставились в одну точку. Она заскрежетала зубами:
      – Что?… Асадолла… А та… та… та распутная бабенка тоже там?
      Все молчали, глядя на вытянувшееся лицо Азиз ос-Салтане. Дустали-хан тоже молчал. От злости у него тряслась верхняя губа и ходили ходуном густые длинные усы. Наконец он сквозь стиснутые зубы процедил:
      – Покойный Рокнаддин-мирза, выродив под старость такого сыночка, тоже честь семьи опозорил!… Нашел с кем путаться – с дочкой своего садовника!
      Шамсали-мирза нахмурился и резко оборвал его:
      – Господин Дустали-хан, прошу вас оставить мертвых в покое!
      Дустали-хан ответил ему еще резче:
      – Мертвых господь упокоил! А вот живым от них только хлопоты!… Если б у вашего отца при виде любой юбки штаны не сваливались и если б он не оставил после себя этого ублюдка Асадоллу, думаете, наступил бы конец света?! Если б не родил он этого волка похотливого на погибель честным женщинам и девушкам, думаете, настал бы день Страшного суда?!
      – Я думаю, господин Дустали-хан, не вам говорить, у кого и когда штаны сваливаются! Может быть, ханум Азиз ос-Салтане по мою душу кухонный нож с собой в постель принесла?
      Но Дустали-хан, от злости забыв и о присутствии жены, и о происшествии, приключившемся в день оплакивания Мослема ибн Хакиля, не слушая Шамсали-мирзу, завопил:
      – Не смейте выгораживать этого бандита, этого бесчестного соблазнителя! Он вам брат, ну и что из этого?! Бандит он! Людей чести лишает! Да, ага, его сиятельство князь Асадолла-мирза – бандит!
      Целиком ушедшая в собственные мысли Азиз ос-Салтане словно и не слышала всю эту перебранку. Но едва прозвучало имя Асадолла-мирзы, она немедленно пришла в себя и страшным голосом завизжала:
      – Дустали, заткнись! Дай бог, чтоб ты ему в подметки годился! Дай бог, чтоб все бандиты такими были! – Потом, словно разговаривая сама с собой, пробормотала: – Не иначе, эта потаскушка задурила голову бедному мальчику! – И, повернувшись к дядюшке Наполеону, крикнула: – Что же вы сидите сложа руки?! Уважаемого человека из благородной семьи насильно заперли в доме безродного мясника, а вам хоть бы что?! А если эта тварь бессовестная что-нибудь ему подсыплет, тогда как?
      Дядюшка мягко сказал:
      – Ханум, успокойтесь. Я только что ходил домой к Ширали и разговаривал через ворота с Асадоллой. Он ко мне так и не вышел. Сколько я ни просил его, сколько ни умолял – и с места не сдвинулся.
      – Почему? А что он вам говорил?
      – Бог его знает… Нес какую-то околесицу. Говорил, что боится Дустали и от страха не может выйти, но…
      – Боится Дустали?! Да кто такой этот паршивец Дустали, чтобы поднять руку на сына моего покойного дяди!… Я сама должна за ним пойти… Да, я просто обязана за ним пойти, потому что эта стерва расфуфыренная околдует его, она это умеет!… Небось уже и околдовала! Не такой он человек, чтобы там без причины оставаться.
      Дядюшка Наполеон сказал:
      – Ханум, по-моему, он сам не прочь, чтобы его околдо…
      – Слишком много вы языком болтаете! – прервала его Азиз ос-Салтане. – А тем временем, может, с ним несчастье какое стрясется!…
      Маш-Касем нашел удобный повод, чтобы вмешаться:
      – Ханум правильно говорит… Когда господин Асадолла-мирза с нами из-за ворот разговаривал, голос у него дрожал, точно у ребенка малого. Очень ему плохо было. Прямо будто корью заболел. Голос у него из горла не шел, все равно как будто в пасти у льва побывал.
      Азиз ос-Салтане ударила себя по голове:
      – Господи, уж лучше мне умереть! До чего человека довели!… А эти тут сидят, еще родственники называются! – И она собралась уходить. – Я знаю, стоит мне ему слово сказать, сразу же оттуда выйдет. От вас-то он отродясь ни ласки, ни доброты не видел, чего ж он будет вас слушаться?!
      Дустали-хан тоже поднялся:
      – Тогда и я пойду с тобой, скажу ему, что я его простил… Надо ему растолковать, что…
      – А ну садись на место! Мальчик как голосище твой гнусный услышит, у него от страху сердце разорвется!
      Когда Азиз ос-Салтане была уже в коридоре, дядюшка крикнул:
      – Ханум, не говорите Асадолле, что Ширали посадили в тюрьму… Я ему тоже об этом не сказал, потому что, если он узнает, вряд ли вообще с места сдвинется.
      – Если вы такой умный, ага, непонятно, почему вы до сих пор не министр!
      Азиз ос-Салтане направилась к дому Ширали. Я, как и незадолго перед этим, крадучись двинулся туда же. На улице никого не было, и я шел за Азиз ос-Салтане на почтительном расстоянии. Ей пришлось стучаться несколько минут, но наконец из-за ворот послышался голос Тахиры. Азиз ос-Салтане долго препиралась с ней и сыпала угрозами, пока не убедила вызвать для переговоров Асадолла-мирзу.
      Азиз ос-Салтане старалась говорить спокойно и ласково:
      – Асадолла, открой ворота, позволь мне словечко тебе сказать.
      – Ханум, дорогая, о чем угодно меня просите, только не об этом. Я отсюда не выйду. Моя жизнь в опасности.
      – Тебе говорю, открой! Пусть только Дустали попробует на тебя руку поднять – пожалеет! Да и теперь дело прошлое – я Дустали простила, и он нас с тобой простил.
      Асадолла-мирза с дрожью в голосе ответил:
      – Ханум, милая вы моя!… Боюсь… Я знаю, что Дустали сейчас стоит рядом с вами… Знаю, он уже держит кинжал наготове, чтобы пронзить им мое сердце.
      – Асадолла, ты хоть одну створку приоткрой, погляди. Нет тут никакого Дустали. Подумай, люди что говорить будут. Ты в чужом доме наедине с женщиной…
      – Моменто, моменто! Слава богу, меня подобными сплетнями не запятнать! Ширали мне теперь как брат родной, а жена и дети Ширали мне, что собственные жена и дети… Вот вернется Ширали, я сдам ему его семью в целости и сохранности, тогда и поговорим.
      – Асадолла, ты ведь не знаешь! Ширали на базаре подрался, его в полицию забрали! Как же ты теперь собираешься…
      – Вай! Горе горькое!… Ширали в тюрьму угодил!… Вот теперь уж я вовсе не могу отсюда выйти. Мне чувство долга и совесть моя приказывают здесь остаться! Всевышний, какая тяжкая обязанность!
      По его голосу чувствовалось, что он уже знает о злоключениях Ширали и теперь просто разыгрывает очередную роль.
      Азиз ос-Салтане прижалась к воротам щекой и проворковала:
      – Асадолла, не мучай меня, выходи. Не заставляй краснеть перед людьми!
      – Ханум, я готов жизнь за вас отдать, но я должен выполнить свой долг перед собственной совестью. Не думайте, что я оставлю без покровительства жену и детей Ширали, которых он сам же мне препоручил перед тем, как сел в тюрьму!
      – Но у Ширали ведь нет детей, Асадолла!
      – Зато жена есть… Ханум, милая, она сама точно ребенок. Плачет сейчас, малышка, убивается! Лица ее мне из-под чадры не видно, но я слышу, как она всхлипывает… Бедная девочка, дитятко невинное!
      Азиз ос-Салтане еще несколько минут безрезультатно уговаривала Асадолла-мирзу выйти, потом осыпала жену Ширали и самого князя отборной бранью и, клокоча от ярости, как вулкан, направилась в сад.
      Я тенью поплелся за нею, но неожиданно заметил, что в наш дом вошел аптекарь. Это обстоятельство показалось мне весьма важным, и, не дойдя до ворот сада, я свернул к нам во двор. Отец и аптекарь уединились в зале. В последнее время в связи с бурными событиями я настолько привык подслушивать, что и на этот раз припал ухом к выходившему во двор окну.
      Вытирая пот со лба, аптекарь говорил:
      – Придется нам по аптеке отходную читать, ага. Хоть и закрыл я ее на один день, хоть и вывесил объявление, что уехал в паломничество к святым местам, не помогло.
      – А разве проповедник ничего в мечети не говорил?
      – Как же, говорил! Бедняга Сеид-Абулькасем два раза с минбара объяснял, что вышло недоразумение, только, по-моему, никто его не слушал… Уж если людям что в голову втемяшилось, их трудно переубедить.
      – А сами-то люди что говорят? Ничем не болеют, что ли?
      – Ничего они не говорят, ага. Только до сих пор никто не зашел и даже щепотку глауберовой соли не купил. Сегодня какой-то прохожий собрался было ко мне заглянуть, так его все до того обругали и застыдили, что он передумал и пошел дальше.
      В щелку между ставнями окна мне было видно лицо отца. Он сидел бледный со стиснутыми зубами. После долгой паузы отец глухо сказал:
      – Нужно найти какой-то выход… Нужно что-то придумать.
      – Ничего тут не придумаешь, ага. Я здешних людей хорошо знаю. Помирать будут, но раз уж у них в голове засело, что мы лекарства на спирту готовим, ничего у нас не купят. А мне теперь и вовсе нельзя в этом квартале оставаться, потому что слухи пошли, будто я ни в аллаха, ни в пророка не верую. Я пока что аптеку запер, к вам пришел, чтобы вместе все и решить.
      Отец несколько минут угрюмо шагал по комнате, потом остановился и сказал:
      – Этот подлец задумал меня со света сжить. Я буду не мужчина, если не отомщу ему!… Пока не увижу его в могиле, не успокоюсь!… Негодяй!… Мерзавец!… Наполеон паршивый! Я из него восемь таких Наполеонов сделаю!
      – А мне что прикажете предпринять?
      – Ничего… ничего, господин аптекарь. Вы… вы отдыхайте, а там посмотрим, что да как. Электричество в аптеке отключите и закройте ее до лучших времен…
      Аптекарь хмуро попрощался и ушел, а отец снова принялся шагать по комнате. Он был в таком подавленном состоянии, что я, боясь, как бы ему не стало плохо, еще несколько минут простоял под окном. Когда мне показалось, что он немного пришел в себя, я решил узнать, что происходит в доме дядюшки, и побежал туда.
      Все по-прежнему сидели в зале. Пока меня не было, появилась придурковатая Гамар, которую на весь вчерашний день отсылали к каким-то родственникам.
      Все шумели, ругались и яростно спорили. Особенно кипятились Азиз ос-Салтане и Дустали-хан.
      В мое отсутствие Дустали-хан позвонил в полицию, чтобы договориться об освобождении Ширали. Но ему сказали, что, пока не прояснится состояние здоровья ударенного, то бишь пекаря, Ширали отпустить не могут.
      Когда я вошел, Азиз ос-Салтане говорила:
      – Я точно знаю: эта потаскушка околдовала Асадоллу, потому что иначе он бы меня послушался… Давайте-ка позовем господина Хорасани, пусть побрызгает дверь Ширали купоросом, что от колдовства помогает.
      Потеряв терпение, Дустали-хан закричал:
      – Какое к черту колдовство?! Что за вздор! Этот кобель остался там, чтобы с женой Ширали развлекаться!
      – А-а? Вы его только послушайте!… Будет мужчина бросать порядочных женщин благородного происхождения ради какой-то кособокой замарашки?! Да еще такой человек, как Асадолла-мирза!
      Дустали-хан не стал защищать внешность жены Ширали от этих нападок, но зато обрушил такой поток ругани на Асадолла-мирзу, что Азиз ос-Салтане взорвалась:
      – Ой, Дустали, я сейчас так тебя садану, что все зубы свои вставные проглотишь! Оскорблять сына моего дяди – это все равно, что меня оскорблять!
      Дядюшка Наполеон был вынужден вмешаться:
      – Молчать! Почему бы вам не ссориться у себя дома?! Чем я провинился, что должен вашу ругань выслушивать? Пусть Асадолла сидит в доме Ширали, пока под ним трава не вырастет! Вам-то что? Вы что, адвокаты Асадоллы или Ширали?
      Дядя Полковник сказал:
      – Братец, прошу вас, не волнуйтесь. Хоть вы постарайтесь держать себя в руках. Мы ведь пришли, чтобы…
      – Я и спрашиваю, зачем вы пришли?! Что вам всем от меня надо?
      – Не волнуйтесь! Мы пришли, чтобы уладить имевшиеся в семье разногласия… Но, согласитесь сами, возник более важный вопрос. В опасности репутация и честь всей семьи. Мы должны во что бы то ни стало извлечь Асадоллу из дома Ширали. Я предлагаю немедленно пойти проведать пекаря, которого Ширали ударил по голове. Может, не так уж сильно ему и досталось, может, он притворяется, чтобы спастись от мести Ширали? В этом случае мы могли бы с помощью небольшого подарка уговорить его забрать свою жалобу, и тогда Ширали уже сегодня был бы на свободе.
      Дядюшка Наполеон завопил:
      – Это мне, что ли, с моим положением идти уговаривать пекаря, чтобы он простил мясника?!
      – Я не вас имел в виду. Пусть сходит один из нас… например, Маш-Касема можно послать.
      Дустали-хан влез в разговор:
      – Полковник верно говорит. Очень логично. Конечно, положение нашей семьи не позволяет никому из нас проведывать пекаря. Но Маш-Касема послать можно.
      Дядюшка Наполеон с раздражением закричал:
      – Кому вообще нужно, чтобы Ширали освободили? Да чтоб он ослеп! Так ему и надо, будет знать, как людей дохлыми баранами избивать! Этот бандит уже весь квартал перекалечил, а тут в кои веки власти решили его наказать, так вам обязательно надо вмешаться?!
      – Нам до Ширали и дела нет. Пусть ослепнет, оглохнет, в тюрьме помрет!… Мы заботимся о сохранении чести семьи, думаем об Асадолле! Сами посудите: князь Асадолла-мирза – в доме мясника! Как мы завтра будем смотреть людям в глаза?!
      Пытаясь подавить гнев, дядюшка Наполеон сказал:
      – Господа, разве Асадолла в первый раз зашел в дом к человеку низкого сословья? Разве он в первый раз оказался в доме Ширали? В общем, господа, делайте что хотите!… Посылайте Маш-Касема куда хотите… к пекарю… к зеленщику… к керосинщику… к бакалейщику!
      Гамар, до этой минуты сосредоточенно лизавшая леденец, спросила у матери:
      – Маменька, а разве Асадолла-мирзу в тюрьму посадили?
      – Нет, радость моя, не в тюрьму. Один нехороший человек у себя его запер.
      – Ой, горе горькое! Бедный Асадолла-мирза! Хоть бы его скорее выпустили! Он обещал меня с собой в путешествие взять.
      – Какое еще путешествие? Куда?
      Продолжая лизать леденец, Гамар ответила:
      – В тот вечер, когда мы все в гостях были, он сказал: «Будешь хорошей девочкой и никому не скажешь, съездим с тобой в Сан-Франциско…» Маменька, а в Сан-Франциско красиво?
      Азиз ос-Салтане многозначительно посмотрела на дочь, чтобы та замолчала, но Гамар не унималась:
      – Ну скажите, маменька, красиво? Да?
      – Нет. Детей туда не возят, – ответила ей Азиз ос-Салтане и, нисколько не рассердившись, пробормотала: – Накажи, господи, Асадоллу за его проделки!
      Дустали-хан, трясясь от негодования, спросил:
      – Слышала? Ты и теперь будешь защищать этого бандита?
      Азиз ос-Салтане бросила на него грозный взгляд:
      – А ты бы помолчал! Подумаешь, пошутил парень.
      Дядя Полковник прервал их:
      – Раз ага не возражает, не будем терять времени. Беги, Маш-Касем, беги, голубчик… Разыщи пекаря. Вот тебе деньги. Непременно уговори его отказаться от своей жалобы.
      Маш-Касем, не глядя на него, ответил:
      – Это дело нелегкое.
      – Что такое? Почему нелегкое?
      – Зачем мне врать?! До могилы-то… Я пекаря час назад видел. Голову ему перевязали и из больницы домой отправили. Сейчас у него там непременно доктор Насер оль-Хокама сидит.
      – Значит, ему не так уж и плохо?
      – Наверно. Но загвоздка в том, что я уже десять – двенадцать дней, как с пекарем поссорился. Помните, мы тогда еще в лепешке кусок тряпки нашли?… Я пекаря за это отчитал, а он, скотина, как ударит меня гирей прямо вот сюда! У меня чуть сердце не выскочило. Ну я ему тоже… корзиной по голове. Тут, конечно, люди набежали, разняли нас… А только я с того дня обиду на него имею и с ним не разговариваю.
      – Что еще за обида?! Взрослый человек, а как ребенок обижаешься.
      – А что ж тут плохого? Вон ага наш разве сейчас на зятя своего не в обиде?
      – Не говори ерунду! Ступай!
      – Да ей-богу, ага, зачем мне врать?! Вы меня хоть убейте, я этому пекарю и в морду не плюну, а вы хотите, чтоб я еще пошел его проведать!
      Дядя Полковник, Дустали-хан, Азиз ос-Салтане и даже Шамсали-мирза начали на все лады уговаривать и упрашивать Маш-Касема, но им так и не удалось его уломать.
      – Мы, гиясабадцы, честь свою выше всего на свете ставим. Один мой земляк, к примеру… Он вообще-то даже не из Гиясабада был, а из деревни, что поближе к Куму, там, где…
      – Не идешь, так не мели языком! – закричал на него дядя Полковник. – Чтоб тебя вместе с твоим земляком в одну могилу положили!
      В перепалку вмешался дядюшка Наполеон. Суровым тоном он отчитал брата за невоздержанность, но поняв, что все родственники решили любой ценой ублажить пекаря, только бы выпустить на свободу Ширали, повернулся к Маш-Касему и сказал:
      – Маш-Касем, как на поле битвы я приказывал тебе, а ты выполнял мои приказы, так и сегодня ты должен сделать то, что я говорю! Иди же! Считай, что мы с тобой сейчас сражаемся под Казеруном!
      Маш-Касем вытянулся в струнку:
      – Слушаюсь! Только, ага, бога ради сами посудите… Тут ведь большая разница… В те дни вы мне отдавали приказы сражаться против англичанов, а сейчас посылаете к скотине-пекарю!… Вот помню, однажды в самый разгар битвы при Казеруне, схватил это я ружье…
      – Без разговоров, Касем! Иди! Твой командир дал тебе приказ. Срочно его выполняй!
      Когда Маш-Касем возвратился, все уже истомились от ожидания и то бродили по комнате, то вновь усаживались. Увидев Маш-Касема, родственники тотчас окружили его плотным кольцом.
      – Ну что, Маш-Касем?
      – А зачем мне врать?! До могилы-то… С самим пекарем я не говорил, но брата его во двор вызвал и попросил все тому передать. Брат его ходил к нему, уговаривал, а все равно ничего не вышло…
      – Как так не вышло?
      – Пекарь говорит, пусть, мол, Ширали при всех лавочниках квартала руку мне поцелует, тогда, мол, я, может, его и прощу.
      Дустали-хан в изнеможении упал в кресло и простонал:
      – Теперь этот бандит так и застрянет в доме Ширали.
      Маш-Касем продолжал:
      – А сейчас я встретил сапожника Исмаила. Он в полицию заходил, Ширали видел, так тот попросил его: ты, говорит, сходи ко мне домой, жене моей скажи, пусть не беспокоится и гостя принимает как положено, со всем радушием!
      Дядя Полковник покачал головой:
      – Ну и ну! Ну и ну! Вот это гостеприимство! Да, как говорит Асадолла, действительно моменто!

Глава десятая