Инспектор Теймур-хан закричал:
      – Молчать! Кто вам дал право вмешиваться в работу представителя закона? А? Отвечайте! Быстро, немедленно, срочно, точно! Молчать!
      Шамсали-мирза собрал всю свою волю, чтобы говорить спокойно:
      – Господин инспектор, я в законах тоже разбираюсь. И я спрашиваю вас, человека сведущего, что мешает моему брату, если его возьму на поруки я, ага, или та же ханум, ночевать сегодня у себя дома?
      Его рассудительный тон несколько успокоил сыщика.
      – Молчать! То, что за него можете поручиться вы, или ага, или кто-нибудь еще, мне не важно. Ханум Азиз ос-Салтане несет ответственность перед законом. Если она не будет возражать, мне все равно. Ханум, вы не возражаете?
      Азиз ос-Салтане, все это время не считавшая нужным вмешиваться, внезапно вскипела:
      – А откуда я знаю, что они не заставят беднягу сбежать, как заставили сбежать Дустали? Я могу за него отвечать только когда он у меня перед глазами.
      У Шамсали-мирзы от ярости вздулись на шее жилы. Повернувшись к брату, он крикнул:
      – Асадолла, а ты что молчишь? Сам-то скажи что-нибудь!
      Асадолла-мирза кротко ответил:
      – Братец, не могу я идти против закона!
      Все ошеломленно уставились на него. Предполагалось, что борьба идет за спасение Асадоллы из цепких когтей Азиз ос-Салтане, а тут вдруг выяснилось, что он смирился с судьбой и, более того, вроде бы не так уж ею недоволен.
      Асадолла-мирза заслужил в семье репутацию повесы и распутника, и женщины ни о ком не шушукались столько, сколько о нем. Но даже, когда ругая его, они говорили: «Вот ведь бесстыжий», или: «У, глаза нахальные, чтоб ему пусто было!» – в их словах проскальзывали нотки ласкового восхищения, доказывающего, что его бесстыдство и нахальство были им по душе.
      Но хотя все знали о похождениях Асадолла-мирзы, никто и предположить не мог, что он не упустит своего, даже когда дело коснулось женщины лет на двадцать его старше.
      Голос инспектора Теймур-хана вывел присутствующих из оцепенения.
      – Молчать! Ханум, вот вам бумага и перо, пишите то, что я буду диктовать!
      Азиз ос-Салтане положила совок на пол и взяла бумагу и ручку.
      – Пишите… Я… дальше пишите свое имя и фамилию… настоящей распиской обязуюсь, что завтра рано утром… доставлю в сыскное отделение уголовной полиции господина Асадолла-мирзу… Укажите его имя и фамилию полностью, а также имя и фамилию его отца… Написали?… И сдам его в руки соответствующих инстанций…
      – Моменто, моменто! Она должна написать, что получила меня целым и невредимым и обязуется вернуть в том же виде…
      – Молчать! Кто вам разрешил вмешиваться?! А? Кто? Быстро, немедленно, точно!
      – Почему же молчать, инспектор?! Я сейчас в полном комплекте, все части и фрагменты моего организма, как уважаемые, так и неуважаемые, на месте и в порядке. Чтобы завтра не говорили, что чего-то у меня не хватает!
      Азиз ос-Салтане, покусывая кончик пера, ласковым, влюбленным голосом пожурила:
      – Ах ты, бесстыдник! Что это ты такое говоришь!
      – Господин инспектор, чтобы все было по закону, надо составить точную опись всех имеющихся налицо частей моего организма!
      Азиз ос-Салтане влюбленно засмеялась:
      – Ну как тебе не совестно! Асадолла!
      – Молчать! Я сам буду сопровождать вас до дверей дома ханум… Практикант Гиясабади, вперед!
      Асадолла-мирза сел в кресло, вцепился в подлокотники и, хитро поблескивая глазами, заявил:
      – Я не пойду! Ведите силой!
      – Молчать! Практикант Гиясабади!
      Инспектор и его помощник схватили Асадолла-мирзу за руки и, преодолев его притворное сопротивление, подняли с кресла. Шагая между двумя служителями закона, Асадолла-мирза крикнул дядюшке Наполеону:
      – Моменто, моменто! Если, не дай бог, что-нибудь случится, отвечать будете вы – это вы сделали из меня убийцу!… Практикант Гиясабади! Вперед! Берем направление на Сан-Франциско!
      Побагровевший от возмущения Шамсали-мирза хриплым голосом с трудом выговорил:
      – Асадолла! Тебе в лицо плюнуть мало!
      – Моменто, моменто! Удивительное дело! Я сегодня заглянул сюда на минутку, хотел поздороваться и идти дальше, а вместо этого стал убийцей, наслушался ругани, перекопал весь свой огород, а теперь еще накануне путешествия меня же и оскорбляют!
      Молча стоявший в углу Маш-Касем насмешливо осведомился:
      – А разве вы в путешествие собрались? Куда же путь держите?
      – В сторону Сан-Франциско.
      – Счастливого пути! Про гостинцы не забудьте!
      – Даст бог, через девять месяцев и гостинец вам всем будет!
      – Молчать! Я сказал – вперед! До свиданья, господа!
      Как только Асадолла-мирзу и Азиз ос-Салтане вывели за ворота, дядя Полковник принялся укорять дядюшку Наполеона:
      – А вы что же стояли и молчали?… Вроде будто и не вы в семье старший!… До каких пор нам терпеть этот срам?! До каких пор мириться с позором?! Сами подумайте!… Теперь, когда ваш зять уже пошел на попятный, вам тоже пора сделать шаг навстречу! Он говорит, что готов пустить воду на мой участок… готов забыть о скандале…
      Чаша дядюшкиного терпения переполнилась, и он завопил в точности как инспектор:
      – Молчать! Теперь и вы наносите мне удар ножом в спину! С меня довольно!… С одной стороны этот негодяй, с другой – вы все! За что мне такое наказание!
      Дядя Полковник уже гораздо мягче сказал:
      – Братец, но раз уж этот негодяй готов забыть о случившемся, вам бы тоже следовало…
      Дядюшка Наполеон резко перебил его:
      – Да почему ж ты такой дурак? Ты что, не знаешь этого мерзавца?! Не знаешь, что ли, гадюку эту?! Как говорил Наполеон, нет ничего опаснее затишья на поле боя. Даю голову на отсечение, подлец сейчас готовит новую пакость!
      В этот момент все стояли перед дверью дядюшки Наполеона. Я невольно кинул взгляд в сторону собственного дома. Догадка дядюшки показалась мне не лишенной оснований, но я нигде не увидел ни отца, ни нашего слугу, обычно выполнявшего роль отцовского лазутчика. Хотя все это время я старался держаться подальше от дядюшки, тем не менее по-прежнему существовала опасность, что он меня заметит. Как бы то ни было, оставаться здесь мне уже не имело смысла, и я, решив узнать, где отец и чем он занят, крадучись возвратился к себе домой.
      Ни во дворе, ни в комнатах отца не было. Калитка была открыта. Я высунулся на улицу и, приглядевшись, различил в сумерках фигуру отца, притаившегося за большим деревом. Он явно ждал кого-то или чего-то.
      Прошло несколько минут. Внезапно отец оживился. Я проследил за его взглядом. Из дома Азиз ос-Салтане показался инспектор Теймур-хан и зашагал по улице, вероятно, направляясь восвояси. Когда он подошел поближе, отец выступил из-за дерева и сделал вид, что откуда-то возвращается домой.
      – Здравствуйте господин инспектор… Надеюсь, расследование закончилось успешно?
      – Молчать!… О, извините… Это вы?… Как здоровье?
      – Премного благодарен, инспектор… Вы мне не ответили, какой результат дало расследование. Хотя, конечно, я и сам понимаю, вряд ли остались нерешенные вопросы… Кстати, я тут час назад встретил одного своего знакомого. Он как только услышал, что за дело взялись вы, сразу сказал: «Второго такого, как господин Теймур-хан, во всей стране нет!» Чем все же закончилось расследование?
      – Истица заявила, что убитый жив, и я…
      – Поразительно! И вы в это поверили? Вы сами видели Дустали-хана?
      – Нет… но… Конечно, осмелюсь доложить, что… я вообще отношусь с подозрением к любым заявлениям и любым действиям… Я лично убитого не видел, но он позвонил истице по телефону, и я временно оставил обвиняемого на свободе.
      – На свободе?! Ну, уж от вас-то я такого не ожидал!…
      – Конечно, не совсем чтобы на свободе… Я отдал его под расписку на поруки истицы. Кроме того, мой помощник остался сейчас в ее доме, чтобы завтра утром… Да, в общем-то, и это я сделал лишь по настоянию шефа, а иначе вряд ли дал бы обвиняемому такую поблажку.
      Вот отец и узнал теперь обо всем, в том числе и о том, что Асадолла-мирза пребывает в доме Азиз ос-Салтане. Когда сыщик пошел дальше, отец вернулся домой и несколько минут задумчиво бродил по двору. По тому, как он все убыстрял шаги, я догадался, что нервы у него взвинчены и он чего-то ждет.
      Послышался скрип калитки. Во двор вошел наш слуга и незамедлительно направился к отцу. Отец сердито зашептал:
      – Осел! Ты где пропадал полдня? Всыпать тебе сейчас как следует!…
      – Уж вы про обещанную награду, пожалуйста, не забудьте. Я нашел то место, где Дустали-хан спрятался!
      – Что? Правда?… Ну говори быстро, где он?…
      – Я поклялся, что никому не скажу.
      Отец схватил слугу за ухо и прохрипел:
      – Будешь говорить или оторвать тебе твое ослиное ухо?
      – Хорошо, хорошо… Он в доме у доктора.
      – Что? В доме у доктора Насера оль-Хокама?
      – Да, ага… Только я честью своей поклялся, что никому не скажу.
      Не слушая его, отец пробормотал:
      – Вот ведь подлец! Нашел где спрятаться!… Прямо у всех под носом… Никто бы и не додумался!… Слушай! Сейчас же беги к доктору, скажи, что у меня к нему дело, пусть срочно идет сюда. Понял?
      Через несколько минут доктор Насер оль-Хокама в просторной полосатой пижаме вошел в наш двор. Отец взял его за руку и повел в гостиную. Я прилип ухом к двери. Начало разговора я уже пропустил.
      – Согласен, но не могу же я его выгнать из своего дома, не могу же ему сказать…
      – Послушайте, доктор! Чтобы он избавил вас от своего присутствия, а сам избавился от неприятностей, лучше того, что я вам предлагаю, вы ничего не придумаете. Скажите ему, что все решили, что он убит, и сыщик подозревает в убийстве мясника Ширали и уже отрядил людей, чтобы его арестовать… Скажите, что, когда Ширали арестуют, ему неизбежно сообщат, что подозрение на него пало потому, что Дустали путался с его женой. Уверяю вас, когда Дустали услышит от вас имя мясника, он пулей вылетит из вашего дома.
      Бедняга Насер оль-Хокама очень разволновался. По его дрожащему голосу я понял, что отец успел расписать ему мрачные последствия укрывательства Дустали-хана.
      С озабоченным и хмурым лицом доктор поспешил к себе домой, а отец притаился в засаде у калитки, поджидая появления Дустали-хана.
      Прошло, наверно, с полчаса. Вдруг отец привстал, высунул голову в калитку и тут же выскочил на улицу. Я было собрался за ним, но не успел, потому что во двор вошел Дустали-хан, а следом за ним – отец.
      Обернувшись в темноту, отец остановил пытавшегося войти во двор доктора Насера оль-Хокама:
      – А вы, доктор, идите отдыхайте. Даст бог, все уладится.
      Потом отец повел Дустали-хана в гостиную, где незадолго перед этим совещался с доктором.
      Для меня было важно услышать их разговор целиком. Хоть я и не знал отцовских планов, но догадывался, что вряд ли все это кончится добром, как обещал отец.
      Пожурив Дустали-хана за то, что он сбежал, отец участливо сказал:
      – Какие вы все-таки все дети! Ну разве так можно? Из-за пустяковой ссоры, какие бывают между всеми мужьями и женами, нельзя же бросать жену и сбегать!
      – Чтоб я сто лет без такой жены жил! Не жена это, а смерть в юбке!
      Отец ласково, словно наставляя ребенка, заметил:
      – Милый ты мой, подумай, – сколько лет вы уже вместе прожили. И горе делили, и радость… И дальше вам вместе жить…
      В голосе у отца было столько искренней теплоты, что мне даже стало стыдно, что я мог усомниться в его добрых намерениях. Он все так же заботливо продолжал:
      – Кто тебя поддержит и ободрит в горькую минуту одиночества? Кроме нее – некому. И ты у нее тоже единственная опора. Она ведь тебе, что ни говори, жена. Она ведь твою честь бережет, верность тебе хранит… Ты небось ведь о том и не думаешь, что бросаешь ее, оставляешь одну, а в это время волки похотливые вокруг дома твоего зубами жадно щелкают!…
      Дустали-хан нетерпеливо сказал:
      – Дай бог, чтоб эти волки ее и сожрали!
      – Ну что ты говоришь, Дустали! Ты б мозгами пораскинул. Люди-то нынче плохие пошли… Ни человечности в них, ни благородства… Я ведь, к тебе как к своему младшему брату отношусь. Хочу до ума тебя довести. Если, не приведи господь, ты ненароком узнаешь, что за время твоего отсутствия кое-что случилось… то помни, жена твоя, бедняжка, в этом не виновата.
      Дустали-хан насторожился:
      – Вы вроде как что-то мне открыть хотите? В чем дело?
      – Сначала поклянись никому не говорить, что ты это от меня услышал.
      – Прошу вас, объясните, что произошло!
      – Клянусь твоей жизнью и жизнью собственных детей, что если я тебе об этом и расскажу, то только из самых добрых побуждений!
      – Но что случилось? В чем дело? Почему вы молчите?
      – Когда ты исчез… они распустили слухи, что – типун мне на язык! – с тобой несчастье. Тогда этот князь Асадолла-мирза – потаскун паршивый, наглые глаза, порази его господь! – и говорит, что я, мол, сегодня пойду спать к ханум Азиз ос-Салтане, чтоб она, не дай бог, одна не испугалась!… Конечно, ханум Азиз ос-Салтане не из тех, к кому грязь пристанет, но ведь соседи…
      Дустали-хан с минуту помолчал, потом срывающимся от ярости голосом переспросил:
      – Князь сегодня пошел ночевать в мой дом? К моей жене?
      – Да ты не волнуйся!… Князь он ведь тоже не такой человек, чтобы…
      – Не такой человек, чтобы что?… Я сам боюсь с этим развратником наедине оставаться! Ну, я этому князю… ну я… ну…
      Отец усадил Дустали в кресло, чтобы тот дал ему договорить.
      Я, ошеломленный, какое-то время не мог прийти в себя и стоял как истукан. Это уже становилось опасно. Отец в своей ненависти к дядюшке и его семье шел на все. В голове у меня тут же созрело решенье, и я опрометью бросился к дому Дустали-хана.
      Прибежав, я изо всех сил забарабанил в ворота. Почти тотчас мне открыла сама Азиз ос-Салтане. Я влетел во двор. Азиз ос-Салтане была одета в кружевную ночную рубашку, а из окна высовывалась голова Асадолла-мирзы, пытавшегося разглядеть, кто пришел.
      Я бросился в дом. Азиз ос-Салтане с криком погналась за мной.
      – Чего тебе надо? Что случилось? В чем дело?
      Прибежав к Асадолла-мирзе, я, тяжело дыша, сказал:
      – Дядя Асадолла, быстро удирайте отсюда! Отец нашел Дустали-хана и сказал ему, что вы сегодня ночуете у ханум.
      Асадолла-мирза секунду ошарашенно смотрел на меня, потом ринулся к креслу, на которое бросил свой пиджак и галстук-бабочку, и, напяливая пиджак, забормотал:
      – Моменто, моменто! Сейчас придется давать отпор этому ишаку!
      Азиз ос-Салтане взяла его за локоть:
      – Я сама с ним разберусь! Не бойся!
      Я с беспокойством сказал:
      – Ханум, пусть уж он лучше бежит. У Дустали-хана от гнева глаза на лоб вылезли!… А где помощник инспектора? Вы ему скажите, что, если Дустали-хан сюда придет, пусть он ему ничего не говорит.
      – Я его послала на базар, купить кое-что попросила.
      Торопливо пристегнув бабочку, Асадолла-мирза сказал:
      – Азиз-ханум, и не передать моего сожаления… Даст бог, как-нибудь в другой раз увидимся.
      В эту минуту в ворота дома заколотили.
      – Ой, господи, что же делать? Пришел! – Азиз ос-Салтане в тревоге огляделась по сторонам.
      Асадолла-мирза тоже совершенно растерялся и начал искать, где бы спрятаться. Мне в голову пришла спасительная мысль. Я предложил:
      – А может, вам через крышу убежать?
      – Верно, Асадолла! Беги!
      Держа в руке туфлю, шнурок которой никак не хотел развязываться, Асадолла бросился к лестнице, ведущей на крышу. Я побежал за ним. Выпустив нас, Азиз ос-Салтане закрыла за нами дверь и пошла к воротам, которые дрожали под непрестанными ударами молотка.
      Еще через секунду со двора донесся рев Дустали-хана:
      – Где этот развратник?… Где этот бесчестный негодяй?
      Асадолла-мирза шепотом заметил:
      – Ну у него и глотка!… А тебе спасибо, что спас меня от этого медведя! Теперь я у тебя в долгу.
      Между тем во дворе все громче орал Дустали-хан и истошно визжала Азиз ос-Салтане. Она клялась памятью Великого Праотца, что все это вранье, а Дустали-хан, рыча, обыскивал комнату за комнатой. В это время в ворота снова постучали. Азиз ос-Салтане настаивала, что нечего отворять, говорила, что это наверняка пожаловал какой-нибудь поздний гость и он не даст им спать, но Дустали-хан, по-прежнему горя от возмущения, открыл ворота и оказался нос к носу с практикантом Гиясабади.
      Практикант, едва ворота открылись, выпалил:
      – Ханум, того вина, которое вы просили, не было. Я вот это купил… Постойте-ка, а где же Асадолла-хан?… А? Где он? Куда он ушел? Быстро, немедленно… Отвечайте!
      Распластавшись на крыше, Асадолла-мирза пробормотал:
      – О святой Али!… Бежим! Дело дрянь!
      Во дворе хором вопили Дустали-хан, Азиз ос-Салтане и практикант Гиясабади, а мы, согнувшись пополам, крались по крыше. Уже перебравшись на крышу соседнего дома, мы услышали, как заходила ходуном дверь, через которую нас выпустила Азиз ос-Салтане. Дустали-хан кричал:
      – Ключ!… Куда ты спрятала ключ?
      Мы опрометью перебежали еще через две крыши и оказались в тупике – дальше нужно было пройти по очень узкой стене. В темноте мы метались в поисках безопасного пути, как вдруг чей-то бас словно пригвоздил меня к месту:
      – Ах ты ж подлец! Воровать забрался!
      Я обернулся. Чья-то огромная тень сгребла в охапку Асадолла-мирзу и подняла его над землей. Князь, не успел и пикнуть, как его по лестнице стащили с крыши во двор. Я побежал туда же. Когда во дворе вспыхнула лампа, я узнал в похитителе князя мясника Ширали, а Ширали в свою очередь немедленно узнал Асадолла-мирзу. Он осторожно опустил князя на землю и сказал:
      – Вы уж извините меня, дурака, господин Асадолла-мирза. Я вас сначала и не признал. А что вы делали на крыше?
      Асадолла-мирза, еще не придя в себя от ужаса, пробормотал:
      – Ну вы меня и напугали, господин Ширали!
      – Виноват!… Уж вы не серчайте!… Я вашу доброту завсегда помню… Но что вы делали на крыше?
      – И не спрашивайте, Ширали! Не спрашивайте! До чего ж бывают подлые люди!… Этот Дустали решил мне отомстить за свою давнюю обиду из-за раздела земельного участка и пригласил меня к себе домой. Я и пошел. А его самого, подлеца такого, дома не оказалось. Я сижу себе с ханум Азиз ос-Салтане, о том о сем разговариваем, вдруг врывается этот негодяй и обвиняет меня в разврате!…
      – Неужто правда, ага? Вот уж ни стыда, ни совести! Тьфу! Только подумать! Чтобы другого опозорить, готов собственную жену оклеветать!
      Ширали схватил лежавший у бассейна длинный нож и грозно заявил:
      – Вы мне только слово скажите, я ему кишки выпущу!
      – Моменто, моменто! Прошу вас, не связывайтесь, не пачкайте рук! Я сегодня где-нибудь спрячусь, а до завтра этот олух успокоится.
      – Вы уж сегодня оставайтесь здесь ночевать! Для меня это честь большая. Добро пожаловать!… Я вам в нижней комнате постелю. А о том, что случилось, и думать забудьте! Такое про вас сказать!… Да я вам бы и честь сестры своей, и матери, и жены бы доверил…
      – Дай вам бог здоровья, Ширали. Вы мне теперь все равно что брат родной!
      Повернувшись ко мне, Асадолла-мирза сказал:
      – Ты, милый, иди домой. А о том, где я, никому ни гу-гу! – И, обращаясь к Ширали, добавил: – Если б не этот паренек, мне бы сегодня несладко пришлось. Только подумать!… Выдвигать подобные обвинения… и против кого?! Против меня?! Да чтоб я… и к тому же с этой ведьмой!…
      – Бог с вами, господин Асадолла-мирза! – воскликнул Ширали со смехом. – Ни про вас, ни про ханум Азиз ос-Салтане никто ничего такого не подумает – она ведь вам в матери годится!… А вообще-то женщина сама должна, о своей чести заботиться. Вы мне как брат родной, я уж с вами откровенно буду… Жена у меня молодая, могла бы ханум Азиз ос-Салтане внучкой быть. А уж красивая! Один ее ноготок сотни таких, как Азиз ос-Салтане, стоит. А вы хоть раз ее на улице или на базаре видели?
      – Никогда! Никогда!… О чем вы говорите?! Да как же вы можете сравнивать свою жену с этой ведьмой?
      – Вообще-то, ага, когда у человека молодая жена… Одним словом, как бы там ни было, а вокруг нее обязательно начнут увиваться. Но моя-то женушка… во-первых, из дому – ни на шаг, во-вторых, сам, когда утром ухожу, каждый раз сначала молитву творю, препоручаю ее заботам пяти великих святых, а уж потом иду себе со спокойным сердцем в свою лавку. Сам я никогда на чужих жен не зарюсь – глядишь, господь и честь моей семьи убережет…
      – Молодец!… Умница!… Это ж лучшая гарантия!… Дай тебе бог здоровья! Все правильно, поручай жену заботам пяти святых, а сам не волнуйся!
      Ширали пошел в верхнюю комнату, чтобы принести постель для незваного гостя. Я собрался уже уйти, но вдруг заметил, как жарко блестят глаза Асадолла-мирзы. Посмотрев в ту сторону, куда глядел он, я увидел за открытой дверью женской половины прекрасные глаза Тахиры, жены Ширали. Чуть прикрыв лицо краем чадры, она с пленительной улыбкой наблюдала за гостем.
      Я сказал:
      – До свиданья. Может, вам что-нибудь сюда принести, дядя Асадолла?
      Не отрывая глаз от красавицы Тахиры, Асадолла-мирза ответил:
      – Нет, дорогой мой. Все, что мне надо, здесь есть. Иди, ложись спать. Только не забудь: ты понятия не имеешь, где я. И главное, ни в коем случае не выдай меня этой ведьме!… – И, скользя горячим взглядом по телу жены Ширали, добавил: – И в деяниях господних порой нет чувства меры!… Да, и помни, если когда-нибудь будет у тебя неприятность или помощь понадобится, обращайся к дяде Асадолле! Ты сегодня очень меня выручил! Дай тебе бог долгой жизни, парень!
      Во двор вышел Ширали, неся охапку одеял и ковров. Я двинулся к воротам. Уже выходя на улицу, я обернулся и посмотрел на Асадолла-мирзу. Впившись глазами в грудь Тахиры, он бормотал:
      – Меня когда-нибудь убьют, это точно… Скорей бы уж убили, избавили бы от таких мучений! Ох, скорей бы!
      По двору раскатился бас Ширали:
      – Если вас когда убьют, то только через мой труп!… Пусть только кто на ворота вашего дома не так посмотрит, я его мигом пополам разрублю!… Меня недаром Ширали зовут. Я двоих уже порешил, надо будет – и третьего к ним добавлю!

Глава девятая