Глава 15

Видал позвонил ей поздно вечером. – Я заеду за тобой через четверть часа, – устало пробормотал он. – Поужинаем в «Чейсен».

– Кариана! С ней все в порядке? – тревожно спросила она.

– Хейзл нашла ее в центре, как раз в ту минуту, когда она уже собиралась войти в один из клубов. К счастью, вокруг было не так много народу, а те, кто видел ее, попросту не узнали. Сейчас она спит, а завтра утром и не вспомнит о том, как сбежала из дома.

В его голосе звучало столько боли, что сердце Валентины едва не разорвалось, особенно при мысли о том, что ей предстоит ранить его еще сильнее.

– Увидимся, – запинаясь пробормотала она и дрожащей рукой, не попадая на рычаги, бросила трубку.

Неужели сегодня их последнее любовное свидание? Думать об этом было невыносимо. Она спросит его в последний раз, есть ли у них общее будущее. Ведь у Карианы наверняка много родственников, которые могли бы заботиться о ней. Уолли Баррен говорил, что она принадлежит к одной из самых аристократических семей на восточном побережье.

Надежда росла, и Валентина лихорадочно цеплялась за нее. Она даже нашла в себе силы надушиться и подвести глаза.

– Пожалуйста, Боже, пусть он скажет «да»! – прошептала она, застегивая на шее жемчужную нить. – И пусть все будет хорошо! Пожалуйста! Прошу тебя!

Он обнял ее в тот же миг, как переступил порог, и долго, с мучительной нежностью, целовал.

– Сегодняшний день был настоящим адом, – выдохнул он наконец, разжимая руки. – Пойдем поужинаем, выпьем что-нибудь и поговорим.

– Да, – кивнула она, пытаясь сохранить самообладание. – Нам о многом нужно поговорить, Видал.

Метрдотель, почтительно кланяясь, приветствовал именитых гостей, и Видал попросил его отвести им кабинку в самом уединенном уголке. Сегодня у них было не то настроение, чтобы изучать меню, и пришлось оставить заказ на усмотрение официанта.

Как только они остались одни, Видал крепко сжал руку Валентины.

– Прости за утреннюю сцену. Ты, должно быть, никак не могла понять, какого черта здесь случилось.

– Не могла. Сначала.

Она судорожно вцепилась в его пальцы, словно боялась, что Видал исчезнет.

– Почему ты не рассказал мне раньше? Я… я понятия не имела, что Кариана… так больна.

– Никто и не знает. Кроме слуг и Тео.

– А ее родные?

Видал помрачнел.

– Им известно, что у нее неустойчивая психика, но всю правду я утаил.

– Но почему? Зачем скрывать такое? Они могли бы помочь.

– Я уже пытался все им объяснить, – с горечью ответил Видал, – и с меня хватит. Их решение любой проблемы, которая, как они выражаются, может «опозорить семью», – Делать вид, что ее попросту не существует. Если же это им не удается, тогда ее необходимо скрыть, да понадежнее.

– Не понимаю, – дрожа, пробормотала Валентина. Родители Карианы должны помочь, иначе как Видал сможет уйти к ней? Жениться и дать имя своему ребенку?

– Если Кариана вернется домой и выкинет нечто, подобное Сегодняшнему, сверхреспектабельные Дансарты очень быстро и без всякой огласки отправят ее в частную лечебницу для умалишенных.

Во рту у Валентины так пересохло, что она с трудом разлепила губы.

– Похоже, именно в этом она и нуждается? – нерешительно спросила она, не в силах встретиться с ним взглядом.

– Нет! – взорвался Видал, отдергивая руку и нервно Приглаживая волосы. – Большую часть времени она совершенно нормальна. Конечно, тебе трудно поверить в такое, но это чистая правда. Она очень мягкая и застенчивая.

– Тогда в чем дело? – недоумевающе прошептала Валентина. – Что с ней происходит?

– Не знаю, – с отчаянием признался Видал. – Без всяких причин она начинает меняться. Становится капризной, раздражительной, угрюмой и мгновенно теряет способность логически мыслить. Иногда все кончается потоком слез и непристойностей, иногда, как сегодня, она исчезает с первым попавшимся знакомым мужчиной. При этом Кариана сыплет гнусностями и не сознает, одета она или голая.

При появлении официанта, принесшего вино, оба замолчали, но после его ухода Видал продолжал:

– Лечебница ничего хорошего не даст. Большую часть времени она просто будет недоумевать, почему ее туда поместили.

– Но она должна осознавать, что больна!

– Кариане известно только, что есть дни, которые начисто выпадают у нее из памяти. И что в это время ее поведение… мягко говоря, не совсем укладывается в рамки приличия. И теперь она живет в постоянном страхе.

– Именно поэтому она и уезжает так часто? – допытывалась Валентина, чувствуя, как с каждым мгновением умирает надежда.

– Да, в Швейцарии живет доктор, которому она бесконечно доверяет. Я пытался обращаться к докторам в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе, но никто из них не сумел помочь.

Валентина вспомнила, как мельком увидела Кариану, когда Видал привел жену на студию, чтобы показать декорации к «Королеве-воительнице». Лицо ее сияло почти неземной красотой. Каждое движение было исполнено грации, и Кариана казалась воплощенным изяществом. А голос звучал так нежно! И вот чудовищное несчастье сломало жизнь этой ни в чем не повинной женщины.

Валентине стало плохо. Этот ужас невозможно представить. Что приходится выносить Видалу и остальным домочадцам!

– Мне так жаль, – звенящим от слез голосом пробормотала она. Валентине действительно было жаль Кариану.

Жаль Видала. Жаль себя и ребенка, которого она носит.

Официант поставил перед ними тарелки с закусками, но ни Видал, ни Валентина не потянулись за приборами.

– Неужели ничего нельзя сделать? Совсем ничего?

Видал покачал головой.

– Только оставить все как есть. Просить Хейзл Ренко следить за Карианой, пока меня нет дома. Разрешать Кари-ане бывать на людях в спокойные дни и защищать ее от самой себя в плохие.

Валентина отчетливо видела себя в зеркале, висевшем на дальней стене. Мягкие темные волосы волнами падают на плечи, густые ресницы обрамляют светящиеся огромные глаза, полные, красиво вырезанные губы чуть подкрашены не модной, розовой помадой. Она прекрасна. Богата. Знаменита. Любима. И сохранит все это, если последует совету доктора Хелмана и сделает аборт. Это будет так просто. Так легко. И так несправедливо. Так подло. Она не может убить дитя Видала. Скорее покончит с собой.

Валентина снова взглянула на Видала. Нельзя больше медлить с вопросом, от которого зависит вся ее жизнь.

– И нет никакого выхода? Нам никогда не удастся пожениться?

Ответом была непереносимая боль в глазах Видала.

– Нет, – мягко сказал он. – Я обещал Кариане, что ей никогда не придется остаться наедине с мраком. Я не могу нарушить слово.

Стены ресторана, казалось, начали смыкаться, грозя раздавить Валентину. Это было еще хуже, чем те минуты в приемной матери-настоятельницы. Хуже, чем то мгновение, когда Валентина узнала, что Видал женат. Хуже, чем все злосчастья, которые ей когда-то довелось перенести.

Роналд Колмен в соседней кабинке громко заказывал бифштекс по-татарски. Глория Свенсон только что вошла в ресторан под руку с мужем. Люди вокруг ели, разговаривали, смеялись, а ее душа медленно умирала, мир лежал в руинах, и мечты превратились в пепел.

– Почему ты приехала сегодня в Вилладу? – с любопытством осведомился Видал.

Девушка непонимающе уставилась на него, и Видалу пришлось повторить вопрос.

– Я… я вызвалась ехать вместо посыльного. Ничего страшного, потеряли ключ. Дон решил, что у тебя может быть запасной.

– Какой ключ? – недоуменно спросил Видал.

– Не знаю. Забыла. Все в порядке, его нашли. Доктор Хелман не определил точный срок беременности.

Если она на третьем месяце, нельзя терять ни – минуты, иначе Видал поймет, что ребенок от него.

И что будет тогда?

Валентина закрыла глаза. Он покинет Кариану и признает ребенка. Кариане придется остаться одной, лицом к лицу со своими кошмарами. Ее трагедия станет их трагедией. Видал никогда не избавится от чувства вины и угрызений совести, если бросит Кариану. Их счастье будет построено на крушении жизни женщины, которую Видал любил когда-то.

Валентина вновь открыла глаза и посмотрела на Видала. Волосы, густые и жесткие, завивались на затылке. Золотые искры у самых зрачков горели янтарным пламенем в мягком ресторанном освещении. Усталость вытравила глубокие морщины у губ, но ничто не могло испортить красоту этого худого, темного лица, которое могло быть и суровым, и необыкновенно нежным. Чувствительным и чувственным. Лица, которого она никогда не забудет. Которое навечно запечатлелось у нее в сознании.

– Не возражаешь, если я поеду домой, Видал? – нетвердо пролепетала она. – Мне что-то не очень хорошо.

Видал обеспокоенио сдвинул брови. Действительно, под глазами Валентины залегли голубоватые тени, а с лица сошли все краски.

– Конечно, нет. Почему ты не сказала мне об этом раньше. Мы немедленно уходим.

– Нет.

Валентина поспешно протянула руку, чтобы удержать Видала. В последний раз она прикасается к нему. Жгучие слезы снова подступили к глазам, и девушка наклонила голову, боясь, что Видал заметит их.

– Мне лучше ехать одной. Водитель ждет.

Губы, опаленные внутренним жаром, растрескались, а голос звучал почти неузнаваемо. Видал неверяще уставился на нее.

– Но я не собираюсь отпускать тебя одну!

Видал поднялся, и Валентину затрясло в неожиданном приступе истерии. Если он дотронется до нее, обнимет, она никогда не сумеет выполнить задуманное. Валентина попыталась что-то сказать, попрощаться, но вместо этого лишь судорожно всхлипнула и, поспешно повернувшись, метнулась из зала, прежде чем Видал смог удержать ее. Мимо испуганных официантов и обедающих. Мимо столиков и кабинок. Она не помнила, как оказалась на улице. По щекам неудержимо струились слезы.

– Куда-нибудь, – задыхаясь, велела она шоферу, рухнув на сиденье. – Куда глаза глядят! Пожалуйста! Побыстрее!

– Валентина!

Видал выскочил следом за ней. Еще несколько мгновений, и он успел бы добежать, но лимузин уже отъехал от тротуара и влился в поток машин. Валентина в последний раз увидела искаженное мукой лицо Видала, продолжавшего звать ее, но потом он остался позади, и Валентина, безудержно рыдая, обмякла на сиденье, словно сломанная кукла.

На следующий день она не появилась на студии и перебралась из дома, который успела полюбить, в маленькое бунгало отеля «Райский сад». Конечно, она не сможет долго держать в секрете переезд, но зато будет застрахована от внезапного появления Видала на пороге своего дома сегодня же вечером.

В отеле были бар, бассейн, а остальные бунгало занимали в основном сценаристы. Правда, Валентина не намеревалась здесь задерживаться. Только до окончания съемок «Наследницы Елены».

Книги, подаренные Видалом, выглядели здесь неуместно. Она провела пальцем по корешкам, не решаясь поднять трубку и позвонить. Она, самая известная актриса в Голливуде, о которой мечтали миллионы, была в этот вечер одна. И все же Валентина не могла ждать, пока по городу распространится новость, что она больше не ведет жизнь отшельницы. У нее остается всего несколько недель, чтобы убедить Видала, будто ребенок, которого она носит, от другого.

Наконец Валентина неохотно взяла трубку и набрала номер Саттона.

– Дорогая, какой приятный сюрприз! – воскликнул Саттон, откладывая сценарий, который читал. – Чему я обязан такой радостью?

– Я хотела спросить…вы не можете сделать мне одолжение, Саттон?

– С превеликим удовольствием, – искренне заверил актер. – Ваше желание – закон для меня, дорогая.

– Я слишком долго жила в уединении, Саттон. И теперь хочу немного отдохнуть и развлечься.

– Совершенно естественное желание, – согласился Саттон. – Но чем я могу помочь?

Валентина свободной рукой нашарила сигареты и зажигалку.

– Я знаю, это звучит смехотворно, Саттон, но мне не с кем поехать сегодня куда-нибудь. И подумала, что вы, вероятно, знаете кого-то, кто не отказался бы сопровождать меня вечером, тогда мы смогли бы отдохнуть вчетвером.

– Дорогая Валентина, – фыркнул Саттон, – да любой мужчина в городе, включая зеленых сосунков и выживших из ума старцев, отдаст жизнь лишь за то, чтобы их увидели рядом с вами. Предоставьте все мне. Мы заедем за вами в восемь.

– Я сменила адрес, Саттон.

– Час от часу не легче! Где же вы поселились?

Валентина объяснила, где живет, и Саттон, повесив трубку, потянулся к записной книжке. Последнее время жизнь стала слишком пресной. Пожалуй, немного остроты не по-угг вредит. И интрига не помешает.

Саттон лениво перелистывал странички. Барримор? Купер? Донат? Грант?

Подошедшая жена заглянула ему через плечо.

– Что ты делаешь, дорогой? Чем так поглощен?

– Сейчас звонила Валентина с весьма интересной просьбой. Она чувствует себя одинокой и просила нас поехать сегодня куда-нибудь вчетвером.

– И кто четвертый? – осведомилась жена, усаживаясь на спинку кресла.

– В этом, моя дорогая, все дело. У нее никого нет. Мне придется играть роль свата.

– В таком случае забудь о тех, кого ты сейчас назвал. Почему бы не спросить Паулоса, свободен ли он сегодня вечером?

– Паулос Хайретис, греческий пианист?

– Да, он куда больше подходит! Умен, образован, невероятно красив и, к счастью, абсолютно лишен эгоизма и тщеславия, присущих большинству твоих приятелей.

Саттон принял страдальчески-оскорбленный вид.

– Надеюсь, меня ты не относишь к той же категории, дорогая?

Клер поцеловала мужа в слишком быстро лысеющую макушку.

– Тщеславнее тебя, Саттон, я не знаю человека. Звони Паулосу и объясни, что Валентина – настоящий ангел и совсем не похожа на тех экранных богинь, которых он так старательно избегает.

– Тебе не кажется, что сексуальные пристрастия Паулоса лежат в несколько ином направлении?

Клер, вскочив, укоризненно покачала головой.

– Ты действительно ужасный осел, дорогой. Паулос Хайретис, вне всякого сомнения, совершенно нормален. Он не перестает быть настоящим мужчиной лишь потому, что не пьет, не гоняется за каждой юбкой, не спит с кем попадя, не устраивает дебошей.

– Паулос так Паулос, – покладисто согласился Саттон, как всегда безоговорочно доверявший суждениям жены, и, набрав номер отеля «Беверли-Уилшир», попросил соединить его с мистером Хайретисом.

– Нет, благодарю, Саттон, – наотрез отказался пианист, когда тот объяснил причину своего звонка. – Ваши самовлюбленные королевы экрана ничуть меня не волнуют.

– Все, за исключением этой, – проворчал Саттон. – Она – одно из чудес природы. Настоящая красавица, с подлинным талантом, обаянием, чувствительностью и монашеской скромностью.

– Возможно, я не слишком хорошо знаю Голливуд, друг мой, – рассмеялся Паулос, – но одно мне прекрасно известно: ни одна монахиня просто не выживет в этой клоаке.

– Она воспитывалась в монастыре, клянусь жизнью, – продолжал ничуть не обескураженный Саттон. – Я обещал, что мы заедем за ней в восемь.

– Нет! – запротестовал Паулос, начиная тревожиться, но было слишком поздно. Саттон повесил трубку.

Паулос задумчиво покачал головой. Валентина! Окажется ли она такой же прекрасной в жизни, как на экране? Сомнительно. Просто физически невозможно. Скорее это еще одна актриса, как две капли воды похожая на десяток остальных бездушных кукол, с которыми он успел познакомиться за три месяца жизни в Голливуде. Из тех, кто не может говорить ни о чем, кроме себя, самовлюбленная, эгоцентричная, жалкое подобие ослепительного, необыкновенного создания, которое представало на экране. Паулос видел все ее фильмы.

Он неожиданно помрачнел. Почему во всем, что касается Валентины, сама мысль о том, что иллюзии развеются, кажется такой невыносимой?

Валентина придирчиво разглядывала себя в зеркале. Сегодня вечером она должна казаться безудержно счастливой, ослепительно прекрасной. Однако ее глаза распухли от слез, а губы искусаны. Но она уже приняла решение. Назад дороги нет!

В семь часов она вынула легкое, летящее платье из ярко-зеленого прозрачного шифона и начала одеваться. Потом взяла в руки флакон духов, но тут же его отложила. «Арпеж», любимый аромат Видала. Больше она никогда не притронется к этим духам.

Как-то давным-давно Роган подарил ей «Же Ревьен». Валентина дотронулась пробочкой до запястий и шеи, гадая, кто из известных голливудских распутников будет ее партнером в этот вечер.

В дверь позвонили, и Валентина пошла открывать. Она разрешила Элли взять отпуск и не намеревалась вновь видеть горничную, пока не исполнит свой план. Элли немедленно поймет, что происходит, а вынести ее неодобрение сейчас просто нет сил.

– Дорогая, ты выглядишь словно дар богов, – вкрадчиво произнес Саттон, целуя ее в щеку и удивленно поднимая брови при виде скромно обставленной комнаты. Как он успел заметить, горничной нигде не было. Странно. – Позволь представить тебе Паулоса. Он приехал в Голливуд, чтобы писать музыку для «Метро-Голдвин-Мейер», но твердит, что разочаровался в Голливуде и на днях возвращается в культурную атмосферу Парижа и Рима.

Несколько мгновений Паулос не мог пошевелиться. Ее волосы казались унизанными сверкающими хрустальными бусинками света. Все в ней словно мерцало и переливалось. Все, кроме глаз – дымчато-серых, полных невыразимой печали. Паулос выступил вперед и благоговейно взял ее за руку, сознавая, что только сейчас с ним произошло чудо.

Первой реакцией Валентины было удивление. Впрочем, оно тотчас же сменилось облегчением. Молодой человек, крепко сжимавший ее пальцы, не был похож на типичного завсегдатая голливудских премьер и вечеринок. Серые умные глаза. Точеное лицо с тонкими чертами.

– Я счастлив познакомиться с вами, – искренне воскликнул он, и, к своей радости, Валентина не ощутила на себе слишком знакомого похотливо-оценивающего взгляда.

– Паулос – это русское имя? – поинтересовалась она, надевая палантин.

– Нет, греческое.

Валентине понравился его мягкий, негромкий голос, и хотя он взял ее под руку, пока они направлялись к машине, однако немедленно отстранился, как только они уселись. Валентина не знала, что и думать. Но по крайней мере ей не придется отбиваться от слишком назойливых знаков внимания!'

– Куда едем? – осведомился Саттон, устраиваясь рядом с водителем.

– Ты просто невозможен! – раздраженно воскликнула Клер. – Неужели ты не успел заказать столик?

– Дорогая моя, я не имел ни малейшего представления, куда захотят поехать наши гости. Насколько я знаю, Валентина питает тайную страсть к дешевым забегаловкам, и…

– Хватит глупостей, Саттон! – резко перебила его Клер. – Ни у Валентины, ни у меня нет желания бегать по грязным кабакам! Отправимся в «Романофф».

– А я думал, – негодующе вскинулся Саттон, – что у тебя нет желания посещать злачные места! Майк Романофф – просто позер.

– Майк Романофф – джентльмен, – заявила Клер Хайд со стальными нотками в голосе, услышав которые ее муж мгновенно и покорно смолк. – Он просто лапочка и один из добрейших людей, которых я знаю.

– В «Романофф», – устало велел Саттон шоферу, и Валентина заметила, что Паулос широко улыбнулся.

– Мне нравится Его императорское высочество, – поддержал он Клер, когда лимузин выехал на бульвар Сан-сет. – Мы встретились в первую неделю после моего приезда.

– Этот человек просто самозванец и шарлатан, – процедил Саттон, закуривая сигару.

– Конечно, – согласилась жена, – но очень милый шарлатан, чего не скажешь о многих других мошенниках в этом городе.

– Я с ним не знакома, – вмешалась Валентина, наконец уверившись в том, что вечер не станет таким тяжким испытанием, как она боялась. – Он действительно русский?

– Он не знает ни слова по-русски, дорогая, – усмехнулся Саттон. – Не удивлюсь, если он не был дальше нью-йоркского Баттери-парка.

– Думаю, здесь вы ошибаетесь, – покачал головой Паулос, и Валентина снова отметила, какой приятный у него голос. – Возможно, он и не бывал в России, но в Европе – наверняка.

– Какой кошмар! – театрально вздохнул Саттон. – Если такой умный человек, как вы, попался на удочку этого типа, то что говорить об остальной доверчивой публике?!

– Это не совсем так, – дружелюбно возразил Паулос. – Просто мне нравятся люди, отличающиеся бьющим через край жизнелюбием.

– Вздор! – фыркнул Саттон, однако, когда они вошли в ресторан, тепло обнял Его императорское высочество принца Михаила Александровича Романофф.

– К сожалению, мы не успели заказать столик, старина. Нас четверо.

Майк Романофф оглядел гостей, и глаза его радостно зажглись при виде Валентины.

– Божественная Валентина! – воскликнул он, восторженно улыбаясь и почтительно целуя ей руку. – Конечно, мы найдем для вас столик. – И, обратившись к подошедшему метрдотелю, велел: – Немедленно пересадите эту деревенщину за четвертым столиком.

– Но это влиятельные люди, мистер Романофф!.. Они…

– Деревенские болваны, – докончил за него Майк. – Пересадите их.

– Да, сэр.

«Деревенские болваны» мгновенно подевались куда-то, а Валентину, Паулоса и чету Хайдов с поклонами проводили за столик. Обедающие оборачивались, улыбались и приветствовали их. Валентина слышала, как ее имя передавалось из уст в уста и присутствующие осведомлялись друг у друга, кто этот молодой человек рядом с известной звездой. К завтрашнему дню Луэлла непременно прознает обо всем и не преминет упомянуть в своей колонке, что Валентина, которую редко видели на людях без ее наставника и Свенгали, Видала Ракоши, вчера ужинала в обществе молодого пианиста и композитора мистера Паулоса Хайретиса.

Фотограф, пользуясь выпавшей возможностью, поспешно подбежал к их столику, и Валентина отшатнулась, ослепленная вспышкой.

– Наверное, с вами это постоянно случается, – посетовал Паулос, наблюдая, как бесцеремонно волокут к выходу дерзкого репортера вышибалы Майка. Майк был профессионалом своего дела и поэтому безошибочно чувствовал клиентов, которым нравилось подобное внимание, и тех, кто старался избегать излишней шумихи. Ослепительно прекрасная, очаровательная Валентина, несомненно, относилась к этой последней и редкой категории.

– Нет, – покачала она головой, радуясь, что цель этого вечера была достигнута. – Я не часто бываю в ресторанах по вечерам.

Паулос окинул ее долгим задумчивым взглядом. Она оказалась совершенно не той, какую он ожидал увидеть. Ни малейшей претенциозности, никакого жеманства и надменности, особенно присущих тем, кто стал знаменит совсем недавно. В ней было нечто необычайное. И загадочное. Что-то глубоко потаенное – качество, которого он так и не смог определить.

Валентина подняла глаза, Паулос непроизвольно сжал кулаки. Почему в ее глазах столько страдания, боли, одиночества и отчаяния? Ведь ей завидуют миллионы!

Он молча сидел, пока Хайды обсуждали, стоит ли Саттону сниматься в очередной исторической мелодраме. Эта женщина чем-то тронула его сердце. За двадцать пять лет его жизни лишь музыка имела над ним такую власть.

– Саттон предупреждал, что вы не такая, как другие, – сказал он наконец, борясь с желанием сжать ее пальцы, зная, что она немедленно отстранится. – И оказался прав.

– Я разочаровала вас? – серьезно спросила Валентина.

Публика признала ее как экранную богиню, великую актрису. Вполне естественно, если Паулос Хайретис разочаруется в настоящей Валентине, поскольку в жизни она была всего лишь женщиной, которая любила Видала Ракоши.

– Нет, мне кажется, это невозможно, – мягко улыбнулся Паулос.

– Тогда чего вы не ожидали во мне встретить? – с детским любопытством произнесла она.

– Такой неизбывной грусти, – просто ответил он и увидел, как глаза Валентины тревожно вспыхнули.

Она поспешно отвернулась.

– Это так очевидно? – выговорила она наконец, невидяще уставясь на серебро и хрусталь.

– По крайней мере для меня.

Воцарилось долгое молчание. Паулос пристально смотрел на изящную руку без единого кольца, лежавшую рядом с его рукой.

– Думаю, – медленно начал он, – вам необходим друг, Валентина. Могу я стать этим другом?

Его волосы были темными, кожа оливковой, однако он даже отдаленно не напоминал Видала. Не обладал энергией и решительностью Видала. И никогда не сможет зажечь пламя, пожирающее ее каждый раз при одном его взгляде или слове. В ее жизни не будет другого Видала. Он безраздельно завладел ее душой и сердцем, и теперь внутри остался лишь ледяной холод. А одиночество было хуже любой пытки.

– Да, – тихо ответила она, – я бы хотела видеть вас своим другом, Паулос.

На следующее утро она появилась на площадке в гриме и костюме, внешне сдержанная и невозмутимая. Видал устремился к ней, не обращая внимания на любопытных.

– Где ты была, черт побери?! Я с ума сходил от беспокойства!

Лицо его осунулось, было видно, что он всю ночь не спал и перенес страдания, тяжесть которых невозможно представить.

Валентина глубоко, прерывисто вздохнула.

– Я ужинала с Саттоном и Клер Хайд…

– Что?! – взорвался он, и все присутствующие невольно сжались. – Ты сказала, что заболела! Но тебя не было дома весь день! И никто не знал, где ты!

– Прости, я…

Но он, не дав ей договорить, схватил за руку и бегом потащил с площадки. Оказавшись на улице, он почти швырнул Валентину на стену студии.

– Что происходит? – выдохнул он, сверкая глазами. – Хайды тут ни при чем! Ты была с чертовым греком! Все утренние газеты пестрят вашими снимками!

Именно этого она и добивалась. Замысел удался! Валентина сжала кулаки, моля Бога дать ей силы.

– Да, – небрежно бросила она, словно речь шла о самых обычных вещах, – он очень мил. Он…

– Сукин сын! – прошипел Видал, стискивая ее запястья с такой силой, что кости, казалось, вот-вот хрустнут. – Ты не ночевала дома! Была с ним? Спала с этим…

Несмотря на сжигавшую его ярость, взгляд Видала по-прежнему оставался недоверчивым. Одно ее слово. Лишь одно слово, и все будет как прежде. Валентина подумала о ребенке, о Кариане, о бездне безумия, в которую та соскользнет, если Видал оставит ее, и поняла, что не может строить будущее, забыв об этом.

– Да, – ответила она вслух и тут же вскрикнула от боли – увесистая пощечина снова отбросила ее к стене.

– Nem! Nem! Nem!!![18] – побелев, зарычал он, и когда она, вырвавшись, бросилась бежать, безнадежно выговорил вслед лишь одно слово: – Валентина…

В его голосе звенела невыразимая тоска, но она не оглянулась, не остановилась. Только ступив на площадку, она взяла себя в руки, отдышалась и, подойдя к парусиновому стулу, на спинке которого было выведено ее имя, молча уселась, игнорируя нескрываемо любопытные взгляды окружающих. Прошло не менее двадцати минут, прежде чем появился Видал, мрачный, напряженный, со страшным лицом.

– Начали! – процедил он, глядя сквозь Валентину. – Все по местам. Дон, передвинь юпитер немного левее.

В этот день Валентине потребовалось собрать все силы и мужество, чтобы не сломиться окончательно. Видал заговаривал с ней только в самых крайних обстоятельствах и то лишь затем, чтобы дать очередные указания; ледяной голос хлестал ее безжалостным кнутом.