Богиня

Весело насвистывая, он остановил машину у театра.

– Привет! – поздоровался Стен, дружески целуя ее в щеку. – Похоже, все заголовки сегодня кричат о Ракоши. Только он смог создать кассовый фильм из такого некоммерческого сюжета, как роман Бальзака!

– Видал мог бы сотворить шедевр даже из телефонного справочника, – отозвалась Валентина, садясь рядом и оценивающе оглядывая сцену.

Все знали о ее тесной творческой дружбе с Видалом. Теперь ей придется преодолеть одно из главных препятствий. Нужно научиться произносить его имя с необходимой долей небрежности, говорить о нем так же спокойно, как о Теодоре Гамбетте или Уолли Баррене.

Оба повернули головы на звук уверенных твердых шагов.

– Доброе утро, – поздоровался Дентон Брук Тейлор. – Что у нас сегодня? Прогон всех четырех актов?

– Да, когда придет Лейла, – кивнул Стен.

– Она уже здесь, – учтиво улыбнулся Дентон. – Это я виноват в ее опоздании. Нужно было кое-что обсудить.

Валентина отвела глаза и снова принялась изучать сцену в полной уверенности, что речь шла об отношениях Лейлы с Рори О'Коннором.

Дентон поднялся на сцену, внимательно присматриваясь к декорациям.

– Скоро он вздумает сам ставить спектакль, – шепнул Стен, подозрительно сузив глаза при виде Дентона, щупавшего тяжелую бархатную скатерть на овальном столе.

– И возможно, это неплохо ему удастся.

Стен поднял брови. Ему казалось, что Валентина осталась равнодушной к ледяному обаянию Брук Тейлора. Лейла выглядела такой же веселой, как всегда.

– Простите за опоздание, Стен. Что сегодня? Прогон? Через пять минут буду готова.

Во время переодевания она, философски пожав плечами, объявила:

– Все кончено. Дентон не слишком огорчился. Просто сказал, что если я люблю кого-то другого, нам лучше не встречаться. – И застегивая пуговицы на рукавах темного платья для визитов, добавила: – Он повел себя совсем не так, как я предполагала. Ни злобы, ни мстительности, ни бешеной ярости. Сказал, что я могу оставить себе все подарки и пользоваться «роллс-ройсом», пока спектакль не будет снят с репертуара.

Валентина облегченно вздохнула. Она не ожидала, что реакция обманутого любовника будет столь великодушной.

– И что теперь? Свадебные колокола?

– Наверное. Я никогда не считала себя великой кинозвездой. И никогда не стану прославленной актрисой. Но Рори будет знаменитым художником. И если я выйду за него, смогу жить в лучах его славы. Пойдем. Пора.

Валентина расправила тяжелый шелк утреннего платья, заранее благодарная за чудо, которое произойдет, стоит ей только ступить на сцену. Боль от потери Паулоса временно вытеснит мука, в которую превратилась жизнь Гедды. Лицо Видала не будет стоять перед глазами, и вместо него ее начнет терзать видение Эйлерта Лёвборга.

Она услышала реплику партнера и шагнула вперед, мгновенно перевоплотившись в Гедду Габлер. Глаза стали холодными, спокойными и ясными. Она женщина, ставшая женой человека, который был ей физически отвратителен. Женщина чувственная и страстная, которой недостает мужества отбросить светские условности и свободно отдаться эмоциям. Женщина, чья жгучая ревность заставит ее уничтожить Эйлерта Лёвборга. Женщина, так запутавшаяся в собственных поступках, что они толкнули ее на самоубийство.

– Доброе утро, дорогая фрекен Тесман, – произнесла она первую реплику. – Какой ранний визит! Это так мило с вашей стороны!

Стен, неудобно скрючившись, сидел перед сценой не шевелясь и не произнося ни слова. Первый акт перешел во второй, затем в третий и четвертый. Увидев искренние слезы на голубых глазах Лейлы при известии о самоубийстве Эйлерта Лёвборга, никто не скажет, будто Лейла Крейн не настоящая актриса; и ни один из тех, кто станет свидетелем игры Валентины в роли Гедды Габлер, никогда ее не забудет.

За сценой прогремел выстрел из бутафорского пистолета, и муж Гедды взвизгнул:

– Она застрелилась! Выстрелила прямо в висок!

Знаменитый английский актер, игравший асессора Брака, человека, своими интригами подтолкнувшего Гедду на роковой поступок, в полуобмороке рухнул в кресло, восклицая:

– Но Боже милосердный! Ведь так не делают!

Эта реплика была последней. В зале воцарилась напряженная тишина. Наконец Стен встал и выпрямился. Шесть недель назад он серьезно подумывал отказаться ставить спектакль. Теперь он знал, что эта постановка будет вершиной его творчества.

– Леди и джентльмены, – торжественно сказал он. – Поздравляю вас! А теперь вернемся к работе. Еще раз начало второго акта, пожалуйста. Гедда и асессор Брак.

Валентина не молилась с того дня, как покинула монастырь. В вечер премьеры, одна, в своей заставленной цветами уборной, она стиснула руки и прошептала:

– О Боже, пожалуйста, сделай так, чтобы я понравилась публике! Ради Паулоса и Александра. – И помедлив, чуть слышно добавила: – И ради Видала.

Она попросила, чтобы ее оставили одну, и отказалась даже от общества Лейлы. Сегодня ей предстоит очень серьезный экзамен по профессиональному мастерству. Театр был переполнен. Все критики города собрались в партере, ожидая увидеть неглубокую, поверхностную игру.

Несколько мучительных мгновений она серьезно сомневалась в своих способностях. Стен Кеннауэй был блестящим режиссером, но не Видалом. В прошлом именно Видал смог добиться от Валентины игры, сделавшей ее знаменитой, заставить выложиться до конца. Теперь же она пытается сделать нечто совершенно новое для нее. Но из-за ее имени и .славы пррвал не останется незамеченным. Об этом узнает весь мир.

Прозвенел звонок, возвещая начало первого акта. Валентина спокойно поднялась. Она может положиться только на собственные силы. Паулос мертв, а Видал навсегда потерян. Ни одного из тех, кого она любила, не будет в зале. Никто, кроме Александра, не окажет ей свою молчаливую поддержку.

В дверь постучали. Пора. Женщина вызывающе вздернула подбородок. Она Валентина. Она может стать кем захочет, а сегодня должна превратиться в Гедду Габлер, дочь генерала Габлера.

Валентина вышла из комнаты с высоко поднятой головой и несколькими секундами позже услышала свой голос, ясный и четкий:

– Доброе утро, дорогая фрекен Тесман. Какой ранний визит! Это так мило с вашей стороны!

Неуемная ревность, горечь, терзания, заживо пожиравшие Гедду, снедали в этот миг актрису.

Стен Кеннауэй заметил, что вся армия враждебно настроенных критиков замерла в изумлении. Сначала они переглядывались, поднимали брови. Но вскоре внимание и зрителей, и критиков, и репортеров было приковано к Валентине. Ее героиня пылала подавляемой сексуальностью. Никто не мог отвести от нее взгляда, словно она превратилась в огромный магнит, притягивающий к себе всех присутствующих. Такой мощной, сильной, тонкой игры не видел даже Стен, и временами он поражался глубинам, внезапно открывшимся в этой женщине.

Когда за сценой прогремел выстрел и Тесман в ужасе взвизгнул, а асессор Брак свалился в кресло и пробормотал заключительные реплики, повисло молчание, показавшееся актерам вечностью. И вдруг зал взорвался аплодисментами, быстро превратившимися в оглушительную овацию. Зрители встали, приветствуя исполнителей, которые кланялись, взявшись за руки. Критики мчались к дверям, чтобы поскорее засесть за машинки. Публика бросала на сцену цветы.

Занавес опустился, поднялся и снова опустился. Аплодисменты становились все громче, и когда почти через полчаса актерам удалось уйти за кулисы, у них в ушах все еще гремели восторженные крики.

– Удалось! Клянусь Богом, мы добились своего! – повторял Стен, обнимая Валентину.

Все целовались. Лейла плакала. В потолок летели пробки от шампанского. Люди пытались всеми способами пробиться за кулисы. Уже через мгновение в уборной Валентины толпились обожатели.

– Руби сейчас приведет Александра! – с тревогой выдохнула она. – Их просто раздавят! Ты не можешь выгнать всех отсюда, Стен? Хотя бы на минуту?

Казалось, прошло несколько часов, прежде чем комната наконец опустела. Она посмотрелась в зеркало. Уже не Гедда Габлер, а Валентина.

Ей ни к чему было ждать утренних выпусков газет, чтобы понять: спектакль имел успех. Отодвинув огромный букет белых роз, присланный Дентоном, Валентина потянулась к стакану с перье. Паулос бы так ею гордился! А Видал?

Валентина прогнала непрошеные мысли. Почти пять лет она жила без Видала и в течение всего этого времени не позволяла себе думать о нем. Ее верность и преданность принадлежат Паулосу. Она никогда не изменяла мужу ни морально, ни физически. Здесь же, в Нью-Йорке, все осложнилось.

Валентина подняла газету и всмотрелась в его лицо. По дороге в театр она видела афиши последнего фильма Видала, и Стен постоянно о нем упоминал. Однако ничего не изменилось. Она покинула Видала по собственной воле. Вышла замуж, овдовела. Их пути навсегда разошлись.

Отчаяние, которое она почувствовала в этот миг, напоминало тоску, охватившую ее после смерти Паулоса. Безумное возбуждение, испытанное ею на сцене при виде бешено аплодирующей публики, испарилось. Сегодня ей не удастся уснуть – все актеры будут пировать за счет Дентана до той минуты, как появятся первые выпуски газет.

В дверь резко постучали, и Валентина поспешно обернулась: глаза вновь сияли, лицо осветила нежная улыбка.

– Входи, дорогой, – отозвалась она, раскрывая объятия сыну.

Но на пороге появился Видал. Валентина замерла от ужаса и неожиданности, не в силах пошевелиться.

– Извини, кажется, я не тот, кого ты, очевидно, так ждала, – сухо обронил он, по-видимому, едва сдерживаясь. – Я пришел тебя поздравить. Твоя игра выше всех похвал.

Валентина не могла говорить. Сердце билось так сильно, что стук, казалось, раздавался по всей комнате. Он изменился. В волосах заблестели серебряные пряди. Резкие морщины, сбегавшие от носа к уголкам рта, стали глубже, однако под глазами не было смешливых «лапок». Он шагнул вперед и словно заполнил собой уборную. Поднял карточку, полускрытую розами, прочел и небрежно бросил обратно в корзину. В любой момент Александр ворвется в комнату. Александр с густыми, непокорными прядями, спадающими на лоб, совсем как у Видала. Александр, с его сверкающими темными глазами, под детски пухлыми щеками которого уже проглядывают широкие мадьярские скулы.

– Спасибо, – пробормотала она, пытаясь собраться с силами. – Ну а теперь прошу меня извинить. Я действительно кое-кого жду.

– Так я и думал! – прошипел Видал, кивком указывая на карточку Дентона. – Снова намереваешься выйти замуж в столь же неприличной спешке?

Лицо Валентины было в эту минуту такого же цвета, как розы. Вонзив ногти в руку, она повернулась спиной к Видалу и сухо ответила:

– Мои личные дела вряд ли вас касаются.

Видал одним прыжком оказался рядом и безжалостно стиснул ее запястье.

– Ошибаешься! Касаются, и очень! Почему ты исчезла? Ради Бога, Валентина, почему?!

Неподдельная боль, звучавшая в его голосе, развеяла в прах годы разлуки. Она пыталась отстраниться и не могла – Видал все сильнее сжимал пальцы. Их тела почти соприкасались, и уже было поздно для притворного равнодушия. Слишком поздно для ярости, ссор и обид. Вожделение, желание и любовь боролись в них, сливаясь в одно целое…

– Потому что…

Валентина пыталась вспомнить причины, ложь, сказанную ей много лет назад. Безуспешно. Она ощущала жар его тела, хотела вонзить зубы в его плоть…

– Потому что…

Дверь распахнулась, и в комнату влетел Александр.

– Мама! Мама! – начал он и тут же замер, увидев, как незнакомый мужчина крепко держит его мать.

Несколько мгновений они напоминали живую картину. Кровь отлила от щек Валентины: отец и сын впервые стояли лицом к лицу.

– Пресвятая матерь Божья, – прошептал Видал, медленно отпуская Валентину и переводя взгляд с Александра на нее и снова на Александра. – Так вот почему ты уехала!

– Александр, пожалуйста, оставь нас на минуту, – произнесла Валентина непривычно резким голосом.

– Не хочу, – упрямо буркнул Александр, расставляя ноги и мрачно хмурясь под жадным взглядом чужака.

– Делай, как я сказала, Александр.

Мальчик еще раз оглядел человека, похожего на короля демонов из его книги сказок, и недоуменно уставился на мать. Таким тоном она никогда с ним не разговаривала!

– Ладно, – пробормотал он дрожащим от слез голосом, не выдавая, однако, как огорчен. – Пойду к Руби. Она меня не прогонит!

Он решительно потопал из комнаты – само воплощение оскорбленного достоинства. Дверь закрылась за ним, и Видал снова повернулся к ней.

– Ты не только бросила меня, – потрясение прошептал он, – ты увезла моего сына. Почему, Валентина? Почему?

И вновь последние пять лет словно растаяли. Что ему сказать? Как объяснить? Она помнила все до последней мучительной мелочи.

– Потому что знай ты правду, конечно, оставил бы Кариану и признал бы Александра. И тогда с твоей карьерой было бы покончено. Потому что наше будущее строилось бы на несчастье Карианы. Потому что я люблю тебя.

– И потому вышла замуж за своего грека. Он знал, что ребенок, которого ты носишь, – чужой?

Валентина посмотрела ему прямо в глаза:

– Да, знал.

– Ты любила его?

Вопрос прогремел, как пистолетный выстрел в конце пьесы.

– Да, – повторила Валентина. Теперь не время объяснять, что ее любовь к Паулосу была совсем другой, чем любовь к нему.

Видал со свистом втянул в себя воздух. В его глазах сгустилась тьма.

– Похоже, все эти годы ты знала лишь счастье, а я… – Он с гримасой отвращения махнул рукой. – Nem fontos. He важно. Каким дураком я был! Если бы я только знал…

Они глядели друг на друга через годы, разлуку, расстояния.

– Теперь ты знаешь, – просто сказала она.

– Да.

Они не могли отвернуться, не могли отвести глаз. Ярость и ревность Видала стихли. Да, теперь он знал и больше никогда не повторит своей ошибки. Судьба предлагает им начать все сначала. Дает второй шанс.

– Я люблю тебя, – выдохнул он, обнимая ее и привлекая к себе. – Я люблю тебя и никогда больше не позволю уйти. Ни тебе, ни моему сыну. Я вас не отпущу.

– Четыре года он был сыном Паулоса, – напомнила Валентина, поднимая голову. – Ты не можешь так быстро предъявить свои права на него. Александр не поймет.

– Ты права, – согласился он, обводя пальцем идеальные контуры ее лица. – Но зато я могу предъявить права на тебя, Валентина. Сейчас. Немедленно.

И, не оборачиваясь, рывком задвинул засов на двери.

Глава 22

Давка в «Сарди» была такой, что никто не заметил, как ведущая актриса и Видал Ракоши стараются постоянно держаться вместе, явно злоупотребляя при этом обществом друг друга.

Стен Кеннауэй восторженно принимал поздравления Видала. Не было ни одного фильма Ракоши, которого бы он не видел. Он смотрел их снова и снова, стараясь учиться у великого режиссера. Видал Ракоши не стремился вписаться в голливудскую систему, а работал вне ее и добился славы и успеха. Для Стена этот человек был ожившей легендой.

– Видал Ракоши считает, что присутствующие на сегодняшнем спектакле никогда его не забудут, – возбужденно поделился он с одним из ведущих критиков Бродвея.

Тот лишь высоко поднял бокал с шампанским в знак согласия. Даже сейчас при воспоминании о неукротимой чувственности, почти физически ощутимой под внешней сдержанностью и спокойствием героини Валентины, по спине критика поползли мурашки.

В комнате звенели поздравления, лучшее французское шампанское текло рекой. Лейла казалась опьяненной успехом и счастьем.

– О, пожалуйста, ущипните меня, я никак не могу проснуться, – повторяла она актерам, тоже быстро хмелеющим, но уже от вина. – Это не Ларри Оливье, вон там, рядом с Валентиной и Видалом?

– Он приехал сразу же, после того как сыграл в бергмановской пьесе «Не время для комедии».

– О Боже! А с ним Катарина Корнелл! И Гатри Мак-клинтик?!

. – Он привез с собой всех актеров, и тебе лучше сделать сияющее лицо и улыбнуться как можно лучезарнее, дорогая. Эллиот Арнольд из «Нью-Йорк телеграф» направляется в нашу сторону.

– Какого черта он здесь делает? – осведомилась Лейла, лихорадочно хватая очередной бокал с шампанским. – Ему следовало бы писать рецензию на «Гедду»!

– Если он здесь, значит, уже все написал, дорогая. И не тревожься о ее содержании. У меня предчувствие, что мы за один вечер достигли славы и признания.

– Благодаря Валентине, – прибавила Лейла. – Никто из тех, кто попадает в ее орбиту, не может провалиться.

Валентина… Валентина… Это имя звучало повсюду. Она потрясла их. Ошеломила. Воспламенила. Единственным человеком, оставшимся безучастным в этой комнате, казался Дентон Брук Тейлор.

Остальные были слишком охвачены истерией, что бы заметить, как Валентина не только вошла вместе с Видалом, но и крепко держала его за руку. Правда, вряд ли этому придали бы значение. Все вокруг обнимались и целовались. Видал был режиссером Валентины, она снималась только у него, и все посчитали вполне естественным, что он делил с ней сегодня лавры. Но Дентон мгновенно понял, что с появлением Видала его собственным тщательно разработанным планам грозит крах.

Просто друзья не держатся за руки с таким видом. Они буквально пожирали друг друга глазами.

Холодная ярость скользкой гадюкой заползла в душу. Никто еще не смел лишать его желанной добычи. Серые глаза Дентона стеклянно блеснули. Недаром на аукционах он перебивал цену любого конкурента, торгуясь до последнего, и не позволял никому купить облюбованную им вещь. Сейчас он поступит точно так же. Какую бы роль ни играл Видал Ракоши в прошлом Валентины, будь Дентон проклят, если позволит ему вновь появиться в ее жизни. Ракоши должен уйти. Но как и когда?

Стен Кеннауэй обнял Брук Тейлора за плечи.

– Вы были правы, Дентон. О Господи, как вы были правы!

Дентон раздвинул в улыбке тонкие губы, не спуская глаз с Валентины и Видала. Нужно найти способ! Обязательно нужно найти!

Лейла, завороженная воспоминанием о Лоуренсе Оливье в роли неотразимо сексуального Хитклиффа из фильма «Тревожный рассвет», только что вышедшего на экран, была потрясена присутствием своего кумира. Когда он отошел от нее и направился к Дентону, она протолкалась сквозь толпу к Валентине и восторженно зашептала:

– Боже! Все это и Хитклифф в придачу! Просто глазам своим не верю!

– Ты, случайно, ке изменила своего решения бросить все ради любви? – коварно осведомилась Валентина.

– Очень соблазнительная мысль… но нет. Говоря по правде, я ухожу, и сейчас же. Просто не терпится рассказать Рори о сегодняшнем вечере!

– Неужели его не было в театре? – поразилась Валентина.

Лейла смущенно потупилась.

– Нет. Меня и так трясло перед выходом на сцену! Только Рори не хватало! Знай я, что он сидит в зале, просто грохнулась бы в обморок.

Она перевела взгляд с сияющего лица Валентины на Видала. Куда девался резкий, замкнутый, мрачный незнакомец? Глаза сверкали, белые зубы блестели в улыбке. Лейла заметила их крепко сцепленные руки и лукаво улыбнулась.

– Возьми, Валентина. Это ключ от моей квартиры. Я сегодня ночую у Рори. Желаю счастья.

– Ну, зачем… – начала было Валентина.

Но Лейлу уже поглотила толпа поздравляющих. Валентина взглянула на ключ и усмехнулась. Лейла знает. И всегда знала. Она не могла вернуться в отель вместе с Видалом еще и потому, что Александр раскинулся во сне на двуспальной кровати. И кроме того, она просто не желала ехать в отель. Их любовь заслуживала большего, чем безликая гостиничная обстановка. Неряшливая, но удобная и обжитая квартира Лейлы идеально им подойдет.

– Что это? – спросил Видал, глядя на ключ, зажатый в ее руке.

– Ключ от квартиры Лейлы, – пояснила она и, помедлив, добавила: – Лейла там не ночует. По крайней мере сегодня.

Пламя, полыхнувшее в глазах Видала, казалось, растопило ее плоть.

– Тогда идем, – неузнаваемо-хриплым голосом пробормотал он. – Нет никакого смысла ждать первых выпусков. Рецензии будут восторженными, вот увидишь! Пойдем.

Взяв за руку Валентину, он начал проталкиваться к выходу.

– Подожди, – настойчиво попросила она, вырываясь. – Мы не можем сразу идти туда, Видал. Мне нужно вернуться в отель и посмотреть, как там Александр.

– Но разве он еще не спит?

– Сомневаюсь, особенно после всех сегодняшних волнений, но даже если и так, проснувшись утром, он непременно захочет узнать, где я.

– Но ведь с ним, конечно, будет няня!

Валентина снисходительно улыбнулась:

– Да, но ему непременно нужно видеть меня!

Видал нахмурился. Валентина права, хотя ему до сих пор просто не приходило в голову, что быть родителем – значит терпеть массу неудобств. Однако он тут же представил своего непослушного, озорного, кудрявого сына и улыбнулся. Неудобства, черта с два! Это привилегия, честь, которой он так долго был лишен!

– Мы оба поедем в «Плазу», – решил он, добравшись наконец до кремовой с золотом двери. – Мне многое нужно наверстать во всем, что касается Александра.

Они промчались по коридору и выскочили на улицу, боясь, что их отсутствие не останется незамеченным. Однако их страхи были напрасны. Только Дентон Брук Тейлор увидел, как они выскользнули из комнаты, но продолжал так же спокойно беседовать с окружившими его восторженными льстецами.

Ракоши! Сколько раз он слышал его имя и не придавал этому никакого значения, мельком отмечая лишь, что этот человек может оказаться когда-нибудь полезным исключительно в качестве талантливого режиссера. Теперь же Ракоши осмелился встать между ним и той, кого он желал больше всего на свете.

Дентон с такой силой стиснул ножку бокала, что едва не раздавил. Он не однажды разделывался с людьми куда более сильными и влиятельными, чем этот выскочка венгр. Все, что ему необходимо сейчас, – это точно рассчитанный план и бесконечное терпение.

– Он спит, Руби? – шепотом спросила Валентина, как только они очутились в гостиничном номере.

– Нет, мэм. По-моему, ребенок перевозбудился. Он без умолку болтает о зрителях, огнях и аплодисментах.

В голосе Руби звучало легкое неодобрение. Она не понимала, почему Валентина позволила сыну видеть свою смерть на сцене. Разве такое не может расстроить мальчика?! Однако Валентина заверила няню, что Александр прекрасно понимает: все это только игра, и не больше. Совсем как его игры, где можно понарошку воображать себя кем угодно.

Правда, Руби по-прежнему была не слишком убеждена в ее правоте. Обладая весьма практичным умом, она никогда не увлекалась подобными фантазиями.

– Не волнуйтесь, Руби. Я сама пойду к нему, и увидите, он через несколько минут заснет.

– Да, мэм.

Руби с любопытством оглядела высокого темноволосого незнакомца, стоявшего позади Валентины, и неожиданно смутилась. Никто, кроме мисс Крейн, никогда не бывал в номере Валентины. Может, это знаменитая кинозвезда? Знакомое лицо. Руби часто видела его в газетах и журналах о кино! Своей непринужденной грацией он напоминал Кларка Гейбла, и на мгновение Руби показалось, что сам король Голливуда стоит перед ней. Но тут незнакомец шагнул вперед, и она заметила, что он чисто выбрит, гораздо выше и куда более широкоплеч и мускулист, чем ее идол. Однако разочарование было мимолетным. Она не могла отвести взгляда от этого лица, и исходящая от мужчины сексуальная энергия была такой ощутимой, что Руби немедленно изменила Кларку Гейблу и перенесла свое обожание на спутника Валентины.

Когда Валентина вошла в спальню, он последовал за ней, но остался на пороге, наблюдая, как она тихо говорит что-то сыну, целует его и желает доброй ночи. Руби заметила непонятное выражение в его глазах, которое точнее всего можно было назвать голодным.

Александр, довольный приходом матери, послушно улегся под одеяло и закрыл глаза. Несколько долгих минут Валентина и незнакомец стояли молча, глядя на ребенка. Атмосфера в номере постепенно становилась все напряженнее, и Руби по какой-то неведомой причине ощутила то же самое благоговение, которое обычно испытывала в церкви.

– Я вернусь поздно утром, Руби. Я уже все объяснила Александру. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, мадам, – пробормотала Руби, только сейчас сообразив, что все это время думала о вещах, совершенно неподобающих порядочной девушке. Но отчего-то она нисколько не осуждала поведение хозяйки. Ни малейшего упрека. Только зависть.

Они добрались от ресторана до отеля на «Пирс-эрроу» Видала. Теперь он снова сел за руль. Автомобиль мчался по опустевшим улицам к квартире Лейлы. Валентина прижалась к Видалу и положила голову ему на плечо. Взглянув на его сильные руки, она вспомнила, как впервые села вместе с ним в машину, зная, что с радостью вступает из безопасного убежища в новый неизведанный мир. Странно подумать, что не уйди она с вечеринки Лили Райнер много лет назад, по-прежнему спокойно жила бы с Бобом, иногда ходила бы в кино, в теннисный клуб или ресторан. Видал свернул с Парк-авеню на Восточную Шестьдесят первую стрит со скоростью, за которую любой полицейский, окажись он поблизости, немедленно потащил бы нарушителя в суд. Но Валентина ничего не замечала. Она выбрала не размеренную жизнь с Бобом, а иную, бурную и нелегкую, и никогда об этом не жалела, хотя узнала не только славу и обожание, но и огромную боль.

Валентина вцепилась в руку Видала. Все страдания позади. Они снова вместе. Остальное не важно.

– Приехали, – задыхаясь, шепнула она.

Видал заглушил мотор. Она не стала дожидаться, пока он обойдет кругом и откроет ей дверцу. Видал стиснул ее пальцы, и они, смеясь, взбежали по лестнице, захлопнули за собой дверь и едва ли не на пороге начали нетерпеливо сбрасывать с себя одежду.

Их соитие в гардеробной было поспешным и бурным, взрывом годами копившихся эмоций, удовлетворением жестокого голодного желания. Даже сейчас они все еще не насытились друг другом. Оба не могли больше ждать. Ни нежных слов. Ни ласк. Ни любовных игр.

– О пожалуйста! Пожалуйста! Пожалуйста!!! – молила она, разрывая ногтями бронзовую кожу его спины.

Тяжелое тело придавило ее, добровольную узницу, к постели. Он не просто брал ее, он врывался, владел, захватывал и опустошал. Поглощал, словно изголодавшийся – хлеб. Вонзался в нее, как стрела в самый центр мишени, и она в порыве страсти вцепилась зубами ему в плечо, выгибаясь в экстазе, стремясь вобрать его в себя еще глубже. Прошлое, настоящее и будущее слились воедино, и во всем мире остался лишь Видал, Видал и Видал!

Потом они снова сплетались в объятиях, на этот раз нежно и бережно и с такой любовью, что Видалу казалось, будто сердце у него вот-вот разорвется. Окружающее исчезло. Они снова вместе. Тела словно сплавлялись в единое существо, и души сочетались в божественном союзе. Наслаждение было так велико, что Валентина почти лишилась чувств и беспомощно цеплялась за Видала, слизывая с его шеи ручейки пота и снова и снова поражаясь, как она могла жить без этого человека.

– Утром я уезжаю, – сказал Видал, отодвигаясь. Валентине показалось, что она ослышалась, но кровь тут же заледенела, а сердце, казалось, перестало биться.

– Почему?

Он прислонился головой к спинке кровати, прижал Валентину и положил ее голову себе на грудь. Чувствуя щекой знакомую упругость мышц и жар, исходивший от обнаженного тела, она немного успокоилась.

– Сказать Кариане, что все кончено. Что я хочу жениться на другой, – пояснил он негромко, но с такой уверенностью, что на миг ее страхи улеглись.

– Она все еще… больна? – выдохнула Валентина, чувствуя, как его пальцы ласкают волосы, затылок, шею.

– Кариана никогда не поправится, – мягко ответил Видал. – Но за последние годы она немного успокоилась. Хейзл следит за ней. Мой развод ничего не изменит. Сомневаюсь, что она вообще замечает мое существование.

В его голосе звучала легкая грусть, но не было боли. Все раны давно зажили. Кариана будет жить по-прежнему. У Видала достаточно средств, чтобы защитить ее от окружающего мира. Но больше он не может жертвовать собой ради нее.

Видал осторожно коснулся лица Валентины.

– Теперь ты мне расскажешь… о Паулосе?

Валентина кивнула. Она часто говорила о Паулосе с Лейлой, но никогда и ни с кем – о той ужасной ночи, когда он погиб. Даже с Эванджелиной. Теперь же она открыла Вида-лу все. Объяснила, каким он был прекрасным мужем, добрым и мягким человеком. Призналась, что, путешествуя с ним по всей Европе, счастливее всего была на маленькой белоснежной вилле на берегах Крита. Рассказала о внезапно налетевшем шторме, погубившем Паулоса. О том, как слишком долго ждала, чтобы понять всю глубину своей любви к нему. Как хотела поклясться, что он для нее всегда был главным, а не тем, кого она выбрала за неимением лучшего.

Видал не произнес ни слова. Ему за многое нужно было благодарить погибшего Паулоса Хайретиса, и сознание этого вытеснило ревность. Он заметил на столике номера снимок Паулоса в серебряной рамке и предположил, что Валентина никогда не расстанется с фотографией. И хотя Видал не был знаком с Паулосом, все же чувствовал, что всегда будет относиться к нему как к другу.

Они заснули, так и не разомкнув объятий, и проснулись с ощущением покоя, который, как думали раньше, навеки для них потерян. И только в одиннадцать часов оба вспомнили наконец о завтраке и газетах.

– О Господи! – охнула Валентина, вскакивая и думая о том, что порозовевшие грудь и плечи обнажены. – Рецензии! Что, если они ужасны?! Что, если критики вовсе не думали аплодировать и посчитали постановку отвратительной?!

В ее голосе звучала такая неподдельная тревога, что Видал рассмеялся.

– Свари кофе, – велел он. – Я пойду куплю газеты.

Рецензии были полны восторженных похвал. Критики единодушно признавали игру Валентины непревзойденной. Она пробегала глазами колонку за колонкой, боясь, что в какой-нибудь все-таки обнаружится недоброжелательный отзыв.

– Довольна? – спросил Видал, весело поднимая брови.

– Да, слава Богу! – благочестиво вздохнула Валентина.

– Надеюсь, ты понимаешь, что никто, кроме Лейлы, не знает, куда ты исчезла? Стена Кеннаузя, должно быть, вот-вот удар хватит!