Богиня

И всадник, и конь порядком притомились – пот лил с них ручьями, но они взбирались все выше и выше в холмы, не сбавляя шага. Видала пожирало желание. Терзало. Мучило. Ему всего тридцать два. Как он проживет до конца дней своих без Валентины? Как сможет существовать?

Видал натянул поводья, и когда лошадь встала, спрыгнул и бросился на землю, в отчаянии зарывшись лицом в ладони. Когда он поднялся, солнце уже закатилось. Видал провел здесь целый день. Сев на коня, он поскакал домой. В сумерках его лицо казалось ожесточившимся и постаревшим. Если он не может получить женщину, которую любит, значит, найдет других. Десятки. Сотни. Тысячи, если понадобится. И настанет день, когда он забудет о боли в объятиях одной из них. Он вправе ждать от жизни большего, нежели роль опекуна и защитника безумной, живущей с ним под одной крышей женщины.

Весь Голливуд был потрясен. Ракоши брал и бросал самых прекрасных женщин города, заботясь об их репутации так же мало, как о своей собственной. Его называли венгерским дьяволом, и слухи о разнузданных похождениях Ракоши смаковались за каждым обеденным столом, на каждой вечеринке. Говорили, что он каждую ночь занимался любовью с тремя и даже четырьмя женщинами. Самая яркая звезда студии «Парамаунт» пыталась покончить с собой после того, как Ракоши бросил ее. На студии «XX век Фокс» не осталось ни одной актрисы, не побывавшей в его постели. Романтические приключения Эррола Флинта на этом фоне казались всего-навсего проделками зеленого юнца.

Хейзл Ренко читала светскую хронику, отвечала на бесконечные телефонные звонки и не переставала задаваться вопросом, неужели ей предстоит идти по жизни, испытывая горькую жалость к людям, которых она любила всем сердцем. Но что бы ни вытворял Видал вне дома, в Вилладе все текло по-прежнему.

Видал был неизменно вежлив с Карианой, и все ее желания немедленно исполнялись. Хейзл старалась не допускать к ней репортеров и никогда не подзывала к телефону, если звонили посторонние. В доме не оставлялось на виду ни одной газеты. Кариана Ракоши, единственная во всем Голливуде, пребывала в неведении относительно бесчисленных романов мужа. Она отстранилась, ушла в свой мир, куда никто, кроме нее, не мог проникнуть. Поездки по магазинам прекратились. Теперь она довольствовалась тем, что часами сидела с одной и той же вышивкой в руках, к которой даже не притрагивалась, уставясь в горизонт, словно там лежало решение всех ее проблем.

«Наверное, – думала Хейзл, пытаясь уговорить Кари-ану войти в дом после того, как солнце давно село, – ей было бы лучше в лечебнице. Тогда Видал смог бы снова жениться».

Но никто из звезд и старлеток, с которыми связывали его имя, не мог заставить Видала хотя бы улыбнуться. Иногда Хейзл казалось, что на лице Ракоши навсегда застыло мрачное, угрюмое выражение.

Глава 19

Валентина успела несколько минут подержать ребенка, прежде чем Паулосу позволили войти. Малыш весил почти десять фунтов, и это обстоятельство тщательно скрывали от прессы – приходилось, хотя бы ради матери Паулоса, делать вид, что роды были преждевременными.

В лице мальчика не было ничего от Валентины. Вылитый Видал – та же угольно-черная грива непокорных волос. Глаза сначала были зажмурены, особенно когда он оглушительно вопил. Но как только няня положила ребенка на руки Валентине – тот успокоился, и глазки открылись. Впервые мать и сын увидели друг друга. Хотя няня категорически утверждала, что у всех новорожденных голубые глаза, его оказались темными, с густыми ресницами. Маленькие кулачки высвободились из одеяла, в которое малыша завернула няня – он, как и отец, не терпел никаких ограничений.

Валентина с благоговением коснулась нежной, как лепесток, щечки, обводя еще не оформившиеся черты и твердо зная, какими они станут через несколько лет – сильный подбородок, высокие скулы, разлетающиеся брови. Таким сыном Видал мог гордиться. А они с Паулосом будут любить и беречь.

Паулос вбежал в комнату, и облегчение, отразившееся на его лице, не смогло скрыть страданий, пережитых за те часы, пока Валентина в муках рожала сына.

Он быстро подошел к ней и нежно поцеловал, как всегда тревожась только за жену.

– Как ты, любимая? Очень тяжело пришлось? Они не хотели меня впускать, но я слышал, как ты кричала…

Валентина улыбнулась, ощущая в этот миг почти материнскую любовь к мужу.

– Дорогой, роды были совсем легкими. Правда.

Он сел рядом и впервые с потрясенным изумлением перевел взгляд с сияющей жены на туго запеленутыи сверток у ее груди. Он никогда раньше не видел новорожденных и нерешительно протянул палец, который немедленно оказался стиснутым в маленьком красном кулачке.

– Она просто восхитительна, дорогая. Совершенно невероятная малышка!

– Это он, – весело поправила его Валентина.

Малыш снова жалобно сморщился, побагровел, открыл маленький ротик, испуская оглушительный вопль.

– По-моему, он голоден, – сказала Валентина няне-англичанке, которая тотчас вошла в комнату.

– Вряд ли, – уничтожающе бросила та. – Просто вы слишком долго держали его. Подслащенная вода – все, что ему сейчас нужно. Завтра можете начинать кормить грудью.

Ребенка бесцеремонно выхватили из рук матери и унесли.

– Они очень властные, верно? – ухмыльнулся Паулос.

– Да, – согласилась Валентина, все еще ощущая тепло и тяжесть маленького свертка. – Не останусь здесь ни на день больше, чем необходимо, Паулос. Хочу быть дома с тобой и малышом.

– Как мы его назовем?

– Не знаю, – беспомощно отозвалась Валентина. – Думаю, ему не подойдет американское имя. Он совсем не похож на американца, правда?

– С таким хохолком он выглядит в точности как грек, – объявил Паулос, лукаво блестя глазами. – Давай назовем его Александр.

– Идеальное имя, – объявила Валентина, поднимая голову в ожидании поцелуя.

Несколько месяцев они почти не покидали виллу и жили дружной семьей. Им не хотелось расставаться, и Паулос отклонял все предложения выступить в Лондоне и Париже.

– Я нужен сейчас здесь, – объяснил он, когда Валентина мягко протестовала, боясь, что он из-за нее забывает о музыке. – Моя карьера может подождать.

Для Валентины такая жизнь была сказочно неправдоподобной, похожей на сон. Александр рос и набирался сил, целыми днями играя и засыпая на одеяле, в тени платана, под музыку Баха и Листа. Валентина сидела рядом, шила или просто смотрела на сына, переполненная любовью к 282 этому крошечному человечку, чувствуя, что наконец вознаграждена за свое безрадостное детство. У нее были Паулос и Александр, а если иногда глаза женщины становились грустными и задумчивыми при воспоминании о еще одном человеке, живущем на другом конце света, человеке, которого она любила, об этом знала только она.

Когда Александру исполнился год, Паулос вернулся к концертной деятельности и взял с собой жену и ребенка. «Таймс», «Монд» и «Фигаро» часто публиковали снимки семьи Хайретис, приезжавшей в Лондон, Париж или Рим на выступления Паулоса. Они путешествовали налегке, без обычной в таких случаях шумихи. Валентина сама несла Александра, вежливо, но решительно отказываясь давать интервью. Зимой они уезжали в Швейцарию кататься на лыжах, и там, в горах, Александр сделал первые неверные шаги. Летом они вернулись на Крит и часто приглашали в гости родных и друзей Паулоса, а по вечерам сидели с деревенскими жителями в таверне и шли домой, обнявшись, по берегу, залитому лунным светом.

Интерес публики к Валентине не угас, несмотря на то, что она вот уже третий год как не снималась. Голливудские продюсеры неустанно пытались залучить ее обратно, но Валентина неизменно повторяла, что никогда не вернется в Голливуд и с кино покончено навсегда.

Теперь во время их нечастых приездов в европейские столицы Александр ковылял рядом, принимая как должное внимание, уделяемое родителям. Нетерпеливо отбрасывая со лба темную прядь, он называл себя Скандером и требовал, чтобы ему тоже дали забавную штучку со вспышкой, которая так громко щелкает.

Паулос все больше времени посвящал сочинению музыки, находя особенную радость в этом новом витке своей карьеры, особенно когда его стали именовать в прессе «Паулос Хайретис, композитор и пианист». Его слава росла, и Валентина была полна гордости за мужа.

Александр хорошо знал английский, греческий, немного французский и критский диалект, который даже Паулос понимал с трудом. Последнему тот научился у садовника.

– Пора подумать о школе, любимая, – не раз повторял Паулос, но Валентина только качала головой и твердила, что еще слишком рано. Паулос смеялся, зная, что никакая сила на земле не разлучит Валентину с ее любимым Сканде-ром. Когда он подрастет, придется поселиться в Лондоне или Женеве, где малыш сможет посещать хорошую дневную школу.

Лето тридцать восьмого они провели на Крите. В Европе уже шла война, и сочинение музыки стало основным занятием Паулоса – он практически не давал концертов.

Прочитав последние прибывшие из Англии газеты, Паулос мрачно нахмурился. Муссолини с каждым днем становился все агрессивнее, а Гитлер захватил почти всю Восточную Европу. Крит больше не был безопасным местом для его жены и ребенка.

В открытое окно он видел, как они играют: Валентина бросала ярко-красный мяч, а Александр со смехом бежал за ним – сильный, крепкий мальчонка, с блестящими темными глазами и вечно растрепанными волосами. Будь он его родным сыном, Паулос не мог бы любить его больше.

Он нерешительно поднялся, и цветы, стоявшие в вазе на пианино, задрожали от толчка. Розовые анемоны, бумажно-белые гроздья нерагулы, высокие фиолетовые дельфиниумы, пестрые, похожие на тюльпаны рябчики. Валентина собирала их каждое утро, отправляясь вместе с Александром к подножию Белых гор.

В Нью-Йорке нет рябчиков и дельфиниумов, и Паулос знал, что Валентина будет возмущена самой мыслью о разлуке. С тяжелым сердцем он направился через сад к берегу.

Александр увлеченно гонялся за волнами. Валентина сидела на песке, обняв колени, и сверкающими от удовольствия глазами наблюдала за сыном. Тяжелые волосы были зачесаны назад и скреплены массивными черепаховыми гребнями. За все годы, проведенные вместе, Паулос так и не привык к красоте жены.

– Нам следовало назвать его Посейдоном[20]. Он лучше чувствует себя в воде, чем на суше, – заметил Паулос, устраиваясь рядом с женой и обнимая ее за плечи.

Валентина повернула голову. В глазах мужа светилась неприкрытая любовь, восхищение, не померкшее с годами, доброта и сострадание, бывшие неотъемлемой особенностью его характера. Она полюбила его глубже и сильнее, чем это казалось возможным. Почти с первой встречи она распознала в Паулосе неподдельные великодушие и нежность. И талант. Судя по взглядам других женщин, ей завидовали как жене Паулоса Хайретиса, пианиста и композитора. Высокий, стройный, тонкокостный и изящный, он отличался не поверхностным обаянием, светским лоском, которые можно при надобности отбросить, как маску, а искренним интересом к людям.

Лицо мужа внезапно стало серьезным, и Валентина почувствовала укол тревоги.

– Новости из Афин не слишком хорошие, Валентина. Думаю, нам лучше покинуть Крит.

– Но почему? – охнула она. – Каким образом происходящее в Европе может затронуть Крит?

– Уже затронуло, любимая. Джон Пендлбери, археолог, много лет работавший на Крите, был задержан местным полицейским по обвинению в шпионаже.

– Но это сущий вздор!

– Знаю. Очевидно, Пендлбери пришел в такое негодование, что предложил полицейскому позвонить королю и британскому консулу, чтобы установить его личность. Полицейский рассудил, что звонок будет стоить двадцать пять драхм и дешевле отпустить Джона, – улыбаясь закончил Паулос.

– Значит, все обошлось, – облегченно вздохнула Валентина.

– Да, в этом случае. Но подобная история лишь показывает, как могут обернуться дела. Введены валютные ограничения, и из страны невозможно выслать деньги. Муссолини жаждет крови, а что касается Гитлера…

Паулос выразительно пожал плечами.

– Но куда мы поедем? Если Англия вступит в войну с Германией, для Александра там будет небезопасно. А если Италия захватит Грецию, мы не сможем вернуться в Афины.

Глаза Паулоса потемнели.

– Остается только Америка, Валентина.

– Нет!

Америка была прошлым, и Валентина не желала, чтобы старые призраки тревожили вновь обретенное счастье. Но Паулос нежно сжал ее руку.

– Если положение в Европе ухудшится, у нас просто не будет другого выхода. Вам с Александром придется уехать в Америку, пока это еще возможно.

Александр подбежал к ним и бросил на колени матери крохотного сопротивляющегося краба.

– Смотри, мама, какой красивый!

Но на этот раз Валентина, не обращая внимания на сына, что бывало крайне редко, напряженно уставилась на мужа.

– Только я и Александр? – потрясенно спросила она. Паулос осторожно взял полузадушенного краба.

– Александр, немедленно брось его в воду! Крабы не любят сушу.

Александр, расставив крепкие ноги, недоуменно смотрел на родителей. Он принес им нечто необыкновенное, а они даже не желают полюбоваться его находкой!

Подбородок мальчика подозрительно задрожал, однако он без единого слова поднял краба и направился к морю, гордо расправив плечи. В эту минуту он, как никогда, напоминал уменьшенную копию Видала.

– Если итальянцы вторгнутся в Грецию, я должен сражаться, Валентина. Греция – моя родина. И я не намереваюсь прикрываться своей профессией и бежать в Америку.

Глаза Валентины сверкнули.

– А я твоя жена, Паулос. Мое место рядом с тобой!

– Только не на войне, – твердо ответил он. – Жена обязана слушаться мужа.

Отчаяние охватило Валентину.

– Я не хочу покидать Крит, Паулос. Я была счастлива здесь.

– Я тоже, любимая.

Он легко коснулся ее губ и нежно, сжав подбородок, повернул Валентину лицом к себе.

– Мы действительно очень счастливые люди, Валентина, – прошептал он, и поцелуй из нежного стал страстным и требовательным. – По-моему, – внезапно охрипшим голосом пробормотал он, наконец подняв голову, – Александру пора спать.

Они улыбнулись друг другу улыбкой людей, не нуждающихся в лишних словах.

– Я люблю тебя, – сказал он, вставая. – Люблю всем сердцем, телом и душой.

Она обняла его за талию, удовлетворенно положила голову ему на плечо, позвала сына, и семья вернулась на виллу. Позже она уложит сына и станет любить мужа, мужа, который так много дал ей, и они не оторвутся друг от друга, пока страсть не станет невыносимой.

Этим вечером они ужинали в маленьком увитом виноградными лозами дворике. Когда горничная убрала со стола и пожелала им доброй ночи, Паулос посмотрел на темное спокойное море.

– Я, пожалуй, возьму каик[21] и отправлюсь порыбачить на час-другой. Свежая рыба к завтраку не помешает.

Валентина повертела в руках стакан с мандариновым соком.

– Я дождусь тебя.

Глаза их встретились. Она посидит во дворике до его возвращения, а потом они вновь займутся любовью.

Шторм налетел внезапно и ниоткуда. Минуту назад морская гладь была невозмутимой, а в следующее мгновение вскипела белой пеной. Не уходя из дворика, не обращая внимания на бешеные порывы ветра, Валентина с растущей тревогой ожидала появления Паулоса. Молнии рассекали небо, и она забежала в дом за жакетом и помчалась в сад, а оттуда на берег. Крохотный причал, где обычно Паулос привязывал суденышко, был пуст. Огромные волны с грохотом бились о песок. Струи дождя хлестали по лицу, ветер бешено рвал волосы, и Валентина вернулась на виллу, чтобы попытаться вызвать по телефону портового инспектора из Чантии.

На ломаном греческом она молила его что-нибудь сделать. Но портовый инспектор, извинившись, объяснил, что шторм слишком силен, и ни одно судно не может выйти из гавани.

Валентина поплотнее закуталась в жакет и, спотыкаясь, выбралась на берег. Напрягая зрение, женщина всматривалась в непроницаемый мрак. Время от времени она видела на волнах крохотную точку, несущуюся к берегу, но каждый раз это оказывалось оптическим обманом. Валентина побежала вдоль берега, выкрикивая имя мужа, но рев бури заглушал голос.

– Он должен вернуться! Должен! Господи, прошу, верни его! – всхлипывала она, но огненный зигзаг снова разорвал небо, и в ослепительной вспышке вновь мелькнула водяная стена, с неутомимой яростью надвигавшаяся на сушу.

Жакет и платье насквозь промокли, но Валентина добралась до нависшего козырька скалы, образующей один рукав залива. Что, если он успел найти здесь убежище или ранен и не может добраться до виллы? Жив, но не в силах идти?

– О Паулос! Паулос! Пожалуйста, не умирай! Не оставляй меня! – кричала она, и добравшись до выступа и не найдя там ничего, кроме клочков пены, упала на колени и отчаянно зарыдала: – Я люблю тебя, Паулос! Люблю!

Его тело нашли на следующее утро. Волны вынесли его в пещеру, всего в двух милях от виллы. От каика осталось несколько обломков. По желанию матери Паулоса похоронили в Афинах. Яхта Хайретисов вошла в гавань Чантии, чтобы отвезти домой скорбный груз.

Валентина, убитая горем, сидела у гроба, сжимая маленькую ладошку Александра. Она закрыла виллу и не собиралась туда возвращаться. Без Паулоса вилла перестала быть домом.

Под черной вуалью ее лицо казалось мертвенно-белым. Слишком поздно она поняла, как сильно любила мужа.

– Тише, дорогой, – прошептала она сыну, когда тот снова заплакал. – Все хорошо. Все будет хорошо.

– Плохо, – возразил Александр с неоспоримой логикой. – Папы нет. Хочу папу.

Однажды она начала жизнь сначала, теперь пришел час сделать это сызнова. На сей раз опорой и утешением ей будет служить лишь четырехлетний сын.

– Все будет хорошо, – жестко повторила она. – Папа так говорил. Он хотел, чтобы мы были сильными.

И поспешно отвернулась, чтобы Александр не заметил слез, струившихся по щекам.

Глава 20

Мать Паулоса молила ее остаться в Афинах.

– Не могу, мама. Последнее, о чем просил меня Паулос, – увезти Александра в безопасное место. В Америку.

Эванджелина Хайретис, тяжело вздохнув, кивнула. Европа теперь неподходящее место, чтобы спокойно растить детей. Она потеряла сына и теперь теряет внука.

– Паулос был прав, – сказала она, глядя на темные занавеси, не пропускавшие солнечного света. – Ты должна исполнить волю Паулоса.

Валентина поцеловала ее в щеку.

– Мы будем писать вам, мама, и вернемся, как только закончится война.

Эванджелина снова кивнула и погладила невестку по руке. Потом будет слишком поздно. Мария вышла замуж за сына их друзей. Аристея помолвлена с молодым банкиром из хорошей семьи. Сама Эванджелина прожила достаточно долго, и смерть соединит ее с теми, кого она любила больше всего, – с мужем и сыном.

«Странно, – подумала она, – что сын Паулоса так и не затронул моего сердца по-настоящему». Такой красивый мальчуган! Живой и крепкий. Однако она не испытывала к нему той бешеной, неукротимой любви, как к своим детям и маленькой внучке – дочери Марии.

Эванджелина положила руку на голову Валентины.

– Ты подарила моему сыну много счастья, дитя мое. Поезжай. Благословляю тебя.

Валентина отправилась сначала в Лиссабон, а оттуда – в Лондон. Март тридцать девятого выдался ветреным и холодным, газеты сообщали тревожные новости: Гитлер аннексировал Богемию и Моравию и объявил их германским протекторатом.

Паулос был прав в своем стремлении поскорее покинуть Европу. Теперешний Лондон совсем не походил на тот, где она была так счастлива в свой медовый месяц.

Пока черное такси везло их с Александром по узким улочкам, Валентина заметила, что все четыре фильма с ее участием одновременно показывают в Вест-Энде. Ее лицо смотрело с десятков афиш – Валентина в роли Маргариты Анжуйской, королевы-воительницы, в «Женщине в алом», в «Гефсиманских вратах» и «Наследнице Елене».

И везде имя Видала было написано чуть ниже, огромными черными буквами.

Александр изумленно глазел на огромные щиты, не понимая, почему изображенные на них леди так похожи на его мать. Валентина отвела глаза – слишком много мучительных воспоминаний пробуждали эти афиши. Воспоминаний, к которым она еще не была готова. Ей необходимо время, чтобы немного опомниться и спокойно все обдумать.

И она обрела недолгий покой в номере отеля «Савой».

Большие окна смотрели на гонимые ветром воды Темзы. К реке выходили сады, где Александр мог бегать и играть. Никто не знал о ее приезде. Ни одного назойливого репортера. Ни орды фотографов. Она могла без помех каждый день брать Александра на прогулку.

За три дня до того как она должна была ехать в Саутгемптон, чтобы подняться на борт «Куин Мэри», телефон в ее номере зазвонил. Валентина рассеянно ответила, предположив, что это скорее всего звонят из администрации отеля. Но при звуке мужского голоса с сильным акцентом, спросившего Валентину, ноги ее внезапно подкосились, и она рухнула на стул.

– Добро пожаловать в Лондон! – жизнерадостно приветствовал ее незнакомец. – Вам удалось сохранить свой приезд в тайне. Поздравляю.

Это оказался не Видал. Акцент Видала никогда ие был таким заметным. Однако на короткое, головокружительное мгновение…

– Кто говорит? – спросила Валентина, немного придя в себя и отдышавшись.

– Александр Корда. Я только сегодня случайно узнал, что вы в Лондоне, и то лишь потому, что обедал в «Савое». Я все еще здесь. Вы не согласитесь поужинать со мной?

– Нет. Спасибо за приглашение, но…

– Я понимаю, – тактично ответил Корда. – Я знаю, что вы недавно овдовели. Примите мои искренние соболезнования. И все-таки мы поужинаем. Поговорим о ваших картинах, планах на будущее. Приятно проведем время.

Прошло два месяца со дня смерти Паулоса. Два месяца после разлуки с Эванджелиной. С тех пор Валентина разговаривала лишь с горничными, официантами, посыльными и четырехлетним мальчиком.

– Мы встретимся пораньше, – предложил Александр Корда. – Жду вас в американском баре в семь.

Корда был известнейшим режиссером. Вечер в его обществе обещает быть интересным. Когда-нибудь все равно придется нарушить свое добровольное затворничество.

– Спасибо, мистер Корда, буду очень рада.

Она позвонила горничной и попросила посидеть с Александром на случай, если тот проснется и испугается, не найдя ее рядом. Корда был венгром, и Валентина против воли начала гадать, есть ли какое-нибудь сходство между ним и Видалом. С тех пор, как она похоронила Паулоса, на губах Валентины впервые появилось нечто вроде улыбки. На свете просто нет другого такого, как Видал. Он один-единственный.

Валентина посмотрела на большую двуспальную кровать, где мирно спал мальчик. Нет, все-таки есть еще один. Его сын.

Она нахмурилась. Когда они вернутся в Америку, нужно держаться подальше от Голливуда. Один взгляд на Александра, и Видал немедленно поймет, кто отец ребенка.

Александр Корда даже отдаленно не напоминал Видала: седые волосы, приземистая фигура, очки с толстыми стеклами в роговой оправе.

– Я счастлив видеть вас! – воскликнул он, поднося ее руку к губам и целуя с искренним почтением. – Вы волшебница, принесшая на экран неповторимое очарование.

– Но я больше четырех лет не снимаюсь, мистер Корда.

– Пожалуйста, зовите меня Алексом, – поправил тот, мгновенно поняв, почему его земляк и друг Видал Ракоши так стремился снимать именно эту женщину, забыв об остальных звездах.

Ее красота была необычной, трагической, неодолимо притягательной. Алекс отметил простоту черного платья для коктейлей и вспомнил, что Валентина овдовела всего два месяца назад. Платье было приталенным, с длинными рукавами и высоким воротником. Никаких драгоценностей, кроме обручального кольца. Однако пока они шли от бара в роскошный, освещенный хрустальными люстрами ресторан «Ривер», головы всех присутствующих поворачивались в их сторону, и за ними шлейфом стелился восхищенно-любопытный шепоток.

– Боюсь, пригласив вас на ужин, я невольно нарушил ваше уединение, – заметил Алекс, когда метрдотель, почтительно кланяясь, усадил их за лучший столик. – Завтра новость о том, что вы в Лондоне, появится во всех газетах.

Валентина улыбнулась, и в крови у Алекса вспыхнул огонь. Да, в ней сокрыто нечто гораздо более ценное, чем просто красота – неподдельное тепло и способность к сопереживанию, глубина чувств, и Корда интуитивно понял, что перед ним женщина, которая может слушать так же хорошо, как и говорить. Давать так же щедро, как и брать. Женщина, которую окружающие интересуют куда больше ее самой.

– Это не важно, – отмахнулась Валентина, когда официант протянул им переплетенное в кожу меню. – Все равно кто-нибудь рано или поздно обязательно обнаружил бы, что я здесь.

– И вы останетесь в Лондоне?

– Нет. Через три дня я уезжаю в Америку.

Алекс отложил меню и наклонился вперед, сцепив руки на столе.

– Нет, нет и нет! – воскликнул он с настойчивостью, мгновенно напомнившей ей о Видале. – Именно об этом я и хотел с вами побеседовать. Я готовлюсь снять фильм. Самый дорогой и смелый за всю мою карьеру. «Багдадский вор». К сожалению, в нем нет главной женской роли, но я хочу сейчас поговорить о картине, которую мы могли бы сделать вместе!

Валентина покачала головой. Алекс недоуменно нахмурился.

– Надеюсь, вы не решили навсегда уйти из кино?

– Нет. Теперь, когда Паулос умер, я хочу работать. Должна работать, иначе слишком много времени остается для мыслей и воспоминаний.

Алекс понимающе кивнул.

– Тогда вы просто обязаны работать здесь, в Лондоне.

– Нет. Скоро начнется война, Алекс. Я не могу оставаться в Англии.

– Однако фильмы все равно будут снимать, – яростно убеждал ее Алекс. – Фильмы, которые должны поднять патриотический дух страны, убедить народ в неизбежности победы.

Валентина снова покачала головой.

– Мне очень жаль, Алекс. Я бы очень хотела работать с вами, но нужно думать о ребенке. Здесь небезопасно.

Алекс откинулся на спинку стула. Он совершенно забыл о ее сыне.

– Возможно, – сказал он, потянувшись к меню, – если война не начнется, вы вернетесь.

– Если вы все еще будете согласны снимать меня, обязательно.

Лицо Алекса тотчас просветлело.

– Мы прекрасно сработаемся, Валентина! И сделаем потрясающие фильмы! Достойные соперничать с теми, которые ставил Ракоши.

– Конечно, – спокойно ответила она, но тут же сменила тему. – Я начну с икры, Алекс, а потом, вероятно, блинчики «Версаль».

Алекс кивнул и сделал заказ. Возможно, все к лучшему. Мерль Оберон, его невеста, вряд ли будет довольна, узнав, что он собирается ставить фильм с Валентиной, а не с ней в главной роли. Время работает на него. Он встретился с Валентиной. Она согласилась с ним работать. Необходимо отыскать достойный ее сценарий. Он будет снимать его в цвете, хотя в Англии технология цветного кино пока была дорогой и слишком трудоемкой. Так что пусть все останется как есть. Пока.

Официант принес закуски, и Алекс широко улыбнулся.

– Я не признаюсь Вивьен, что вы единственная актриса, которая могла бы составить ей серьезную конкуренцию на роль Скарлетт в «Унесенных ветром». Вы были бы неотразимы!

– Но насколько мне известно, мисс Ли сыграет эту роль лучше кого бы то ни было, – сдержанно отозвалась Валентина, пригубив вино.

– Несомненно, – уверенно заявил Алекс. – Вивьен – моя протеже. Когда я впервые увидел ее, она играла в эпизодах и участвовала в пьесе «Маска добродетели». Я занял ее в одном, потом в другом фильме, и теперь она получила самую завидную роль на все времена.

Он расплылся в улыбке, словно лишь благодаря ему Дэвид Селзник собирается снимать Вивьен Ли в роли Скарлетт О'Хара. Валентина подавила улыбку. Добродушный Алекс Корда, вне всякого сомнения, получил немалый доход за то, что разрешил Вивьен Ли сниматься у Селзника.

– Однако в таком случае выбор между вами и Вивьен стал бы нелегкой проблемой, – продолжал Алекс, насаживая на вилку гриб.

Он на минуту замолчал, в который раз задумавшись, почему Валентина после замужества решительно отказалась сниматься. Это до сих пор удивляло и сбивало с толку Голливуд. Всю Америку. Европу. И лично его, Алекса Корду. Паулос Хайретис, должно быть, необыкновенный человек, если сумел увлечь Валентину настолько, что та отказалась от всего. От съемочных павильонов и света юпитеров. От сладкого яда кинематографа.

– Мы просто обязаны снять великий фильм, – повторил он. – Такой, чтобы он навечно остался в памяти людей. Где должно происходить действие? В Древнем Риме? Египте? Или классический сюжет? Джен Эйр? Мадам Бовари?

И словно не было четырех лет добровольного отказа от единственной и любимой профессии. Она снова захвачена лихорадочными поисками подходящих сценариев, лучших ролей. Именно об этом Валентина всегда говорила с Видалом. Новые идеи, замыслы, проекты, разговоры до рассвета…

Глаза Алекса за толстыми стеклами очков лукаво блеснули. Пусть весь мир и сама Валентина никогда не узнают об этом, но именно он, Алекс Корда, пробудил в ней неутолимую потребность вновь и вновь появляться перед камерами. Сегодня выдался удачный день. День, который он не скоро забудет.

Прежде чем расстаться, они пришли к взаимному соглашению, что Валентина будет играть роль королевы Джиневры в грандиозном фильме о короле Артуре и Рыцарях Круглого стола, который Алекс собирался ставить в неопределенном будущем.

Алекс оставил «Савой», весело напевая себе под нос, а Валентина вернулась в номер, к спящему сыну. На несколько секунд она позволила себе помечтать и представить, что вновь чувствует на лице жар юпитеров.

В конце концов она рассмеялась собственным глупым фантазиям и покачала головой. Скоро, очень скоро так и будет. Именно этого хотел бы Паулос, именно такой судьбы она желала для себя.

Плавание из Саутгемптона в Нью-Йорк на корабле «Куин Мэри» оказалось нелегким и не слишком приятным. Если бы все зависело только от нее, Валентина проводила бы все время в удобном шезлонге с книгой, взятой из огромной судовой библиотеки. Однако этого удовольствия ей не суждено было испытать. Для Александра путешествие через Атлантический океан было величайшим приключением в жизни, и он с утра до вечера носился по палубам, в твидовом пальтишке и теплом шарфе, с сияющими глазами и пылающими щеками.