Глава 8

В то же утро десять минут девятого мне позвонил шериф Даниел Винтерс и сказал, что ко вторнику ждет от меня большую, ненавязчиво-убедительную и интересную статью про «Дину». По тону его голоса я почти зримо смог представить себе усталые морщины на его чернокожем лице.

Дэн Винтерс — один из тех шерифов, которые понимали неуместность более пространных концепций относительно того, как должна быть выполнена та или иная работа. Поэтому я поступил так, как на моем месте поступил бы любой писатель, лицом к лицу столкнувшийся с заведомо невыполнимыми требованиями, — согласился удовлетворить все их без исключения.

Он долго молчал, потом дал мне адрес дома на Апельсиновых холмах и повесил трубку.

Дом, представлявший из себя великолепное строение из дерева и стекла, прятался в сосновой роще в дальнем конце длинной частной дороги. У дома стояли две патрульные машины, еще две обычные, а на шоссе припарковался фургон следственной бригады. Когда я выбрался из-за руля, прежде всего ощутил, что воздух здесь как на горном курорте. Уже было жарко. В желудке ощущалось что-то похожее на нервное жужжание.

Марти Пэриш встретил меня у заднего крыльца, провел мимо двух сомнительного вида парней в форме, вниз — по длинному коридору, через гостиную, почти такую же большую, как весь мой дом, снова по коридору, как я понял позже, ведущему к спальням. За все время, пока мы шли, Мартин лишь однажды обернулся и взглянул на меня, но ничего не сказал. С прошлой ночи я почувствовал перемену в нем, причем гораздо более существенную, чем тот простой факт, что сейчас он не был пьян. На том месте на лбу, куда я двинул ему коленом, красовалось красное пятно; в то же время у него был странный взгляд человека, который затаил в себе глубокую обиду.

— Извини за вчерашнее, — сказал я.

— Свое ты еще получишь, — пробормотал он и снова бросил на меня взгляд, в котором ясно читалось: он нашел во мне что-то такое, что выставляло и меня и его самого — вообще все — в совершенно новом свете.

— Всегда готов, — брякнул я.

— Ничего, я подожду момента, когда ты не будешь готов.

— Ну как, страшная картина?

— Страшнее еще не видел. Двое детей.

— Итак, Винтерс готов обнародовать факты.

— Ему следовало сделать это сразу после случая с Эллисонами. А что ты дашь ему взамен? Еще один материал про «Дину»?

— Совершенно верно.

Марти буравил меня взглядом.

— Ничего не верно, Монро.

Он остановился около первой комнаты, слева от нас. Из-за его плеча через распахнутую дверь я смог увидеть бледно-голубую стену, заляпанную чем-то темно-красным.

— Познакомься с близнецами Виннами, — сказал Мартин.

Я вошел. Впечатление создавалось такое, что здесь произошла производственная авария: сломалась машина и покалечила человека. В воздухе — тошнотворный запах внутренностей, в первый и в последний раз выставленных на всеобщее обозрение. Казалось, кровью обрызгана только одна стена — большие пятна, подобно краске, стекают на голубой ковер. На противоположной стене будто бы не кровь — краска. Ее широкие густые полосы, мазки кое-где утончаются, как если бы их наносили кистью. Но то оказалась не краска, а кровь, и вместо кисти использовалось тело маленького мальчика — как я предположил, двух-трех лет от роду. Он словно кукла лежал у стены, на которой его же кровью были начертаны корявые слова: все так же с ошибками: «ПОЛУНОЧНЫЙ ГЛАЗ ОЧИЩАЕТ ЗЕМЛЮ ОТ ЛЕЦИМЕРОВ. ТАК ГОВОРИТ ГОСПОДЬ».

Я глубоко вздохнул и, присев на корточки, стал разглядывать игрушки, которые, скорее всего, прежде висели над кроваткой. На полу у моих ног лежали маленькие модели военных самолетов — П-51, Ф-111, реактивный АВАКС. Я еще раз глубоко вздохнул и перевел взгляд в дальнюю часть комнаты, туда, куда, в самый угол, была загнана кроватка, туда, где находился укромный уголок для чтения, — перед окнами в сад. Окна в нише смотрят на три стороны света. В потолок ниши вделан крюк для комнатного папоротника, горшок с которым помешается в конструкции из макраме. Теперь и то и другое валяется на ковре. С крюка же на веревках, стягивающих лодыжки, головой вниз свисает тело второго мальчика, с беспомощно болтающимися ручонками. Он походит на маленького спасателя, кидающегося в воду. Впрочем, под ним и в самом деле нечто вроде водоема. А сам он едва заметно поворачивается из стороны в сторону.

Я снова взглянул на картонные самолетики и мысленно попросил прощения у этих мальчиков за то, что не смог вовремя прийти им на помощь.

Все время я ощущал Марти — за собой и над собой.

— Джастин и Джейкоб, — сказал он. — Мы еще не разобрались, кто из них кто.

В очередной раз я глубоко вздохнул. Ноги свои я перестал чувствовать, а сердце билось еле-еле и — учащенно. Марти крепко взял меня за руку, резко потянул прочь.

— Есть кое-что еще, — сказал он.

Едва ступая, короткими шажками, задыхаясь от удушающе-сладкого запаха бойни, я следом за Марти шел из комнаты.

Мы остановились в коридоре, прижались спинами к стене и закурили. Потолок показался мне ужасающе низким. Также мне показалось, что здесь темно, несмотря на свет, исходящий от ламп, стоящих в нишах. Рядом со мной один из полицейских издал резкий гортанный звук, перекрестился и прошел в детскую.

— Ты зарабатываешь неплохие деньги для того, чтобы не иметь дела с этим бизнесом. Зачем возвращаешься к тому же дерьму? — спросил Марти. — Неужели подобные темы так хорошо оплачиваются?

— Иди ты к черту, Мартин.

— Хотелось бы.

— Бог мой... черт побери...

— Поберет, поберет. Мама с папой в спальне. Есть еще дочка, но она, должно быть, сбежала. Ее кровать застелена, а она нигде не обнаружена.

Я вошел в спальню. Она выглядела так, словно некое существо терзало здесь свою жертву — жестоко терзало, рвало на части. И, может быть, вовсе не для того, чтобы сожрать, а для того, чтобы разрушить и саму комнату, и находящихся здесь людей, — с целью найти что-то очень маленькое, но очень важное и тщательно спрятанное.

Запах — просто одуряющий. Оба тела — некрупные, смуглокожие — распороты и пусты внутри, подобно ящикам письменных столов. Их содержимое повсюду — разбросано по полу, навалено возле стен, горкой возвышается на кровати, висит на лопастях вентилятора, на шторах, на экране телевизора, цепляется за абажуры ламп, за платяной шкаф, разметано по окну, свисает с ветвей растущей под окном пальмы и теперь подсыхает в золотистых лучах утреннего летнего солнца, постепенно меняя свой цвет с красного на черный.

Поперек кровати на спине — выпотрошенное тело мистера Винна, с широко раскинутыми руками. Миссис Винн за волосы подвешена к душу. Часть ее внутренностей забила отверстие, из-за чего ванна превратилась в кровавый бассейн.

Следователи начали снимать катастрофу видеокамерой и искать улики, когда я вышел в коридор, где Мартин все так же стоял у стены.

Я услышал звуки приглушенной суматохи в гостиной, и тут же в коридоре появился шериф с сопровождающими его сотрудниками. В их поступи слышалась твердая вера в собственные силы.

Винтерс — высокий и очень худой человек, носит очки и всегда модно одевается. Виски его тронула серебристая седина, а в черных глазах, поблескивающих за стеклами очков, читаются бдительность и одержимость. Он сутулится, порой вспоминает об этом, распрямляется, но снова возвращается в привычное положение. Его сопровождают трое — два знакомых мне помощника окружного прокурора, полицейский, которого я никогда раньше не встречал, а также — миловидная рыжеволосая женщина, руководитель группы по связям с общественностью из управления шерифа — Карен Шульц.

Винтерс, проходя, кивнул мне, а Мартин, без слов, взял его за локоть и повел в спальню. Сопровождающие двинулись следом за ними. Я услышал, как шериф выругался, еще раз, на этот раз с особой яростью, недоумевающе, с ужасом.

Карен Шульц устремила на меня взгляд своих зеленых, всегда бдительных глаз.

— Рассел, многое из того, что ты увидел здесь, мы намерены скрыть от общественности.

— Только скажи, что именно.

— Я бы хотела, чтобы ты показал мне рукопись статьи, прежде чем опубликуешь ее.

— Посмотреть-то ты посмотришь, только я все равно в ней ничего не изменю. Скажи сразу, о чем не надо писать, и я не буду.

— Вероятно, мы все-таки признаем возможность наличия связи между делами Эллисонов и Фернандезов.

— Поэтому я здесь и оказался.

— Никакой уверенности в этом быть не может, пока не будут завершены все необходимые исследования. Ты должен употреблять выражения типа «возможная связь» и подчеркнуть, что мы работаем над установлением реальной связи. Кроме того, ты не можешь использовать формулировку «убийца, совершивший серию преступлений».

— Ты не находишь: «повторное убийство» звучит несколько банально и неточно?

Она вздохнула, мельком взглянула на раскрытую дверь спальни, снова повернулась ко мне.

У Карен Шульц — роскошные прямые волосы, бледная кожа и веснушчатый нос. Еще одна отличительная ее черта — она никогда не улыбается.

— Хочешь, пиши об этом в своем «Журнале», но, если нам не удастся соединить все эти случаи, именно у тебя будет бледный вид.

— На какое время назначена пресс-конференция?

— Завтра на четыре. У нас два неполных дня, чтобы разобраться со всеми остальными следами. Постарайся как можно лучше подать «Дину».

— Постараюсь. Спасибо.

Она снова посмотрела на дверь спальни.

— Боже, как же я все это ненавижу!

Единственное, что я смог сказать в ответ, было:

— Я тоже.

Я слонялся по дому, делал кое-какие пометки, записывал факты. А время от времени проскальзывал в маленькую прачечную. Дверь ее выходила на задний двор, поэтому я мог покурить там, глотнуть свежего воздуха и хлебнуть из своей фляжки.

Следователи быстро установили, что мистер Трэн Винн — врач, что ему сорок один год. Его жене Майе — тридцать шесть, и работала она в местной аэрокосмической фирме.

Близнецам — Джейкобу и Джастину — по два года.

Их дочери Ким удалось сбежать. Куда?

Я заглянул в ее комнату. Кровать — застелена, и полицейские нашли дверь в ее комнату открытой в то время, как все другие — и в комнату близнецов, и в спальню родителей — были закрыты.

Карен Шульц потребовала, чтобы дом еще раз тщательно осмотрели — не прячется ли где-нибудь Ким, но поиски оказались безуспешными. После того как Мартин и помощники прокурора растолковали Винтерсу, что захват живой девочки явно противоречит «психологическому портрету» убийцы, он распорядился расспросить о ней всех соседей. Не исключалось использование собак-ищеек.

— Никаких статей до тех пор, пока мы не найдем девочку, — заявила Карен. Ее лицо побледнело настолько, что веснушки, казалось, потемнели.

Им не хотелось, чтобы Ким прочитала в вечернем выпуске «Журнала» о гибели всей своей семьи — всего ее мира. Мне тоже этого не хотелось.

— Не волнуйся, — сказал я. — Кстати, Винны — вьетнамцы, не так ли?

Карен кивнула.

— Их фамилия представляет собой англизированную форму от близкой по звучанию фамилии Нгуен. Ну, а Джейкоб, Джастин и Ким... я полагаю, Трэн и Майя всеми силами стремились как можно больше походить на американцев.

— Много католиков прибыло с севера, — заметил я.

— Пожалуй, Виннам следовало бы остаться на родине. По крайней мере, их бы похоронили в родной земле.

Я снова сбежал в прачечную, но Мартин нашел меня там и велел следовать за ним.

Винтерс, два помощника окружного прокурора, оба следователя и Карен полукругом стояли вокруг впечатляющей стереосистемы Виннов и во все глаза смотрели на нее. Один из полицейских нажал на кнопку, и из динамиков раздалось громкое шипение. Оно продолжалось секунд десять или около того. Не сразу я понял, что это вовсе не шипение — скорее шелест набегающих на песок океанских волн, может, шум движущихся по шоссе машин, а может, и то и другое.

Голос, что послышался следом, был мужской — медленный, размеренный, почти приятный. Слова отделены друг от друга паузами и произносятся очень отчетливо, как если бы ученик слушал и повторял вслед за учителем: «Допинг... браунинг... смокинг... спиннинг... викинг... ринг... Так сказал...»

И снова шум волн. Едва слышные голоса в отдалении. И — дыхание. И наконец тишина.

После долгой паузы снова шум океана. И — прежний голос. Хотя теперь он звучит невнятно. То ли — искажен, то ли — подделан, то ли его обладатель находится в состоянии наркотического опьянения или готов вот-вот заснуть: "Л-лед... д-д-домашний... гены... ложка...

у-у-ужасные в-в-ещи... К-казанит м-м-я... 3-з-зеленый дефл м-м-мня спне. З-з-зееленый дефл м-м-ня спне. З-з-заставлят м-м-мня делть в-вещи. М-м-могу в-в-видть... мальчишка... червяк... от него..."

Голос оборвался, и из динамиков больше не раздалось ни звука.

Мы прослушали снова. А потом — в третий раз.

— "Зеленый дефл", — проговорил помощник прокурора Питер Хэйт.

— "Зеленый дефл у меня на спине", — произнес Винтерс.

— "Зеленый дьявол у меня на спине", — сказал Мартин. — «Заставляет меня делать...»

— "Казнит меня", — предположил я.

Пэриш уставился на меня.

— Мне тоже так показалось, — заметила Карен.

В комнате воцарилась гнетущая тишина. Винтерс обвел стоящих взглядом, всматриваясь в каждое лицо. Карен попросила включить пленку еще раз. Мы снова стали слушать.

Вдруг изнутри моего тела выплеснулась холодная волна изумления и накрыла меня с головой.

Что-то здесь не так. Причем очень даже не так.

Что-то, чему я не могу верить.

Не только в том, что мы сейчас услышали, но и в том, что следователи так быстро наткнулись на эту запись. Дом полон смертью, кровью, тайнами, возможно, отпечатками пальцев, следами ног, наверняка где-то обязательно найдутся волоски и крохотные волокна, а эти парни ни с того ни с сего вдруг решили врубить стереосистему? Похоже, Винтерс заметил сомнение в моем лице. Он посмотрел на помощников прокурора, на своих следователей и заявил:

— Ни слова о магнитофонной записи. — Его удар пришелся прямо по мне.

— Ни слова о надписях на стенах, — добавила Шульц.

— И, конечно же, ни слова о том, что вы, ребята, находили то же самое и в домах Эллисонов и Фернандезов, — в унисон им, с той же интонацией, проговорил я. — Ну и чего вы добились утаиванием правды?

— Мы хотим, чтобы и этот вопрос тоже не возник на страницах «Журнала», — сказала Карен. — В противном случае мы сделаем так, что до конца дней своих ты вообще не будешь допущен ни на одно место преступления, если оно произойдет в нашем округе.

— Но почему?

Винтерс схлестнулся со мной взглядом.

— Мы надеялись схватить его прежде, чем он сделает это снова. Все так просто, Рассел. Мы даем тебе эту тему. Но ты не потопи нас. Помоги нам. И не забудь, что ведро крови, выплеснутой на первую полосу газеты, еще никому не спасало жизнь. Уверяю тебя, это не только моя точка зрения...

В наступившей тишине Пэриш неотрывно смотрел на меня; Карен упорно глядела себе под ноги и кусала губы; Винтерс вздохнул и уставился прямо перед собой в пространство.

Я был слишком ошарашен, чтобы что-то соображать. Единственное, что я догадался сделать, — так это попробовал извлечь из паузы хоть какую-нибудь пользу.

— Но позвольте мне прослушать и остальные пленки, — сказал я. — Дайте взглянуть хотя бы на снимки стен тех домов.

— Не пойдет, — отрезала Карен. — Никогда.

— Хорошо, — кивнул Винтерс. — Согласен.

— Сэр, но Монро ведь репортер... — возразила Карен.

— Именно поэтому он и продаст нам свою совесть за статью в газете, — сказал Винтерс, подлинный мастер искусства приспособленчества. — Правильно, Расс?

Ни один репортер на земле в подобной ситуации не сказал бы ничего другого, как «да». Если бы я ответил отказом, я получил бы возможность «сжечь» их... но лишь однажды. А ведь те же самые газетные полосы, с помощью которых я на всю оставшуюся жизнь закрою себе доступ в управление шерифа и окружного прокурора, уже через пару дней пропитаются мочой в тысячах мусорных баков по всему округу. А меня попросту «посадят на голодный паек». Тогда как тот ущерб, который молчание Винтерса уже нанесло, — определенный, ясный, непоправимый.

Честно говоря, я удивляюсь тому, как сильно изменился Винтерс со времен нашей совместной работы. Сейчас это задерганный политический зверь, думающий лишь о том, что выйдет из каждого его поступка, заботящийся лишь о себе и не заботящийся о деле. Он имел ужасный разговор с подчиненными, разговор, которого никогда не провел бы пять лет назад, и он знает это. Но он также понимает, что в его силах скрыть свои просчеты. И мы с Карен должны проделать за него его работу.

— Хорошо, я на время придержу статью, — сказал я.

— А я обеспечу тебе место в первом ряду, когда мы отправим этого парня в газовую камеру, — сказал Винтерс. — Но вплоть до того момента считай себя нашим должником.

Он повернулся и вышел из комнаты.

Я снова стоял в прачечной, прислонившись к стиральной машине и глядя в открытую дверь на росший во дворе эвкалипт.

И вдруг услышал рядом с собой чье-то слабое, едва уловимое дыхание. Очень близко.

Мне понадобилось не более секунды на то, чтобы догадаться, чье это именно дыхание. Я замер без движения. Сначала предположил, что пес сопит за бельевой корзинкой. А может, спящий на полке кот? Непонятно почему, я сильно испугался. Даже не моргал.

Звук исходил откуда-то снизу и в то же время откуда-то спереди от меня.

На какое-то мгновение он смолк, но тут же возник снова.

Очень тихо я склонился над сушилкой и потянул дверцу на себя.

"Господи, пожалуйста!" — попросил мысленно.

Внутри камеры вспыхнул свет, и я увидел два человеческих глаза. Я опустился на колени и протянул руки.

— Все кончено, — сказал я. — Не бойся, я не сделаю тебе ничего плохого. Ты можешь выйти отсюда, Ким.

Она вылезла и — тут же попала в мои объятия.

На вид ей было года четыре, от силы пять. Она судорожно дышала.

С ней на руках я вышел под солнце. Девочка уткнулась мне в шею.

— Мама так кричала, а я слышала удары. Мамочка громко кричала, а потом перестала.

— Ким, ты видела его?

Я почувствовал, как она кивнула, уткнувшись мне в шею.

— Он такой большой, волосатый, и у него красная бита.

— Вроде бейсбольной, да?

— Когда он вышел от папы и мамы... Я хочу к папе и маме.

Я принялся качать девочку. И легонько похлопывал ее по спине. И подставлял солнечным, лучам ее голову. В волосах запутались куски засохшей рвоты, произошедшей в приступе дикого ужаса.

— Ты видела его лицо?

— Он волосатый гигант. И одет в зеленый костюм... Я хочу к маме и папе.

Я понес ее в дом, через коридор и гостиную. Мартин и Карен все еще были там, возле стереосистемы.

— О, Бог мой! — промолвила Карен. Она двинулась к нам через комнату сначала солидным шагом, а на половине пути сорвалась на бег. Выхватила Ким из моих объятий, прижала к себе и понесла к выходу.

Мартин и я остались одни. Сквозившая в его взгляде неприязнь явно действовала мне на нервы.

— В доме Эмбер тоже была пленка? — спросил я.

Он кивнул, и выражение его лица смягчилось.

— Ты прослушал ее?

— Один раз. Тот же невнятный бред, что и на этой. И голос тот же.

— Да. То же самое дерьмо. Он заранее перемотал ее и вставил кассету. А обнаружил я ее потому, что магнитофон оставался включенным, и это показалось мне странным.

— Таким образом, Марти, получается, и Эмбер убил Полуночный Глаз?

— Кому-то надо, чтобы именно так и подумали.

— Но, насколько я понимаю, Полуночный Глаз не увозит свои жертвы в полиэтиленовых мешках.

— Так же, как не застилает кровати и не перекрашивает стены.

— Что же, черт побери, такое творится?

Улыбка, появившаяся на лице Марти после моих слов, показалась мне определенно странной.

— Все не так уж и сложно, Расс.

Сначала я пропустил его фразу мимо ушей, так как в первое мгновение не понял ее смысла и еще не посмотрел на себя глазами Мартина Пэриша. Но неожиданно до меня начало доходить... и легкий спазм страха сжал мое сердце.

— Где она сейчас? Я имею в виду пленку, что была в доме Эмбер?

— Во вторую ночь, когда я застал там тебя, ее уже не было. Как и самой Эмбер.

И тут меня наконец осенило, причем прозрение было внезапным и ярким, как удар кулака под дых. Марти считает: это я убил Эмбер. В его глазах я прочитал уверенность — несокрушимую, как вера.

— Грейс утверждает: в ту ночь ее там не было, — сказал я.

— Значит, один из нас — лжец.

— А возможно, и убийца. Марти?

Когда он заговорил, на его лице снова появилась улыбка.

— Признаюсь, Монро, всех их порешил именно я. Никак, знаешь ли, не могу остановиться — такое приятное чувство всякий раз возникает. А сейчас извини — надо собрать улики, чтобы можно было арестовать самого себя.

Глава 9

Когда я вернулся домой, Грейс и Изабелла сидели на крыльце. Иззи — в своем инвалидном кресле, а Грейс пристроилась на ступеньке. Мое сердце слегка екнуло, несмотря на то что вроде они беседовали вполне мирно. На какое-то мгновение увиденное в доме Виннов как бы растворилось, а единственно важным стало вот это — действие, вершащееся на крыльце моего дома. Я ощутил всех нас — вместе, единой семьей.

Обняв Иззи, я обратил внимание на ее необычный наряд — украшенную блестками тенниску, подобранные в тон ей шляпку и сережки, широченные пляжные брюки, с броским красно-черно-оранжевым рисунком, и привычные теннисные тапочки, но — с блестящими шнурками. На лицо наложен свежий грим, а сама она благоухает духами.

Грейс позволила обнять также и себя.

— Ты сегодня прекрасно выглядишь, — сказал я Изабелле.

— Г-г-грейс помогла мне. У нее вкус лучше, чем у т-т-тебя.

— И наверняка терпения тоже побольше, — добавил я.

— У нее просто потрясающие наряды, — сказала Грейс. Она одарила меня взглядом, в котором светилась невысказанная гордость.

Я был совершенно неспособен с ходу понять, каким образом ей удалось так быстро найти путь к сердцу Иззи, но чувствовал — между ними установилось перемирие. А после этого, по-видимому, возникла потребность привести себя в порядок.

Изабелла посмотрела на меня своими большущими темными глазами.

— Я не хочу оп-п-паздывать.

— Обещаю тебе, мы не опоздаем, — заверил я ее. — Но все равно мне понадобится минимум час, чтобы написать и отправить статью. Сможете обе выдержать без меня столько времени?

— Ни в коем случае, — сказала Грейс.

Изабелла кивнула.

Час спустя я повез Изабеллу в медицинский центр калифорнийского университета на очередное томографическое обследование. Доктора боялись, опухоль продолжает расти. Нас же с Изабеллой эта мысль приводила просто в ужас. Результаты сканирования должны были прояснить ситуацию и, если все же растет, установить, насколько разрослась и в каком направлении.

Свою первую статью о Полуночном Глазе я отправил по факсу Карле Дэнс в «Журнал», а копию из вежливости послал Карен Шульц. В статье я пользовался тем прозвищем, которое убийца сам себе выбрал.

Мне казалось, смерть бродит повсюду, она — вездесуща как воздух.

Наши вылазки из дома, находящегося среди сухих золотистых холмов, в душные, наполненные смогом индустриальные районы города, в одном из которых располагался медицинский центр, всегда казались мне некоей смесью марша смерти и сценами из «Алисы в Стране Чудес». Имелся какой-то привкус сюрреалистичности в этих унылых путешествиях, к которым примешивалась вера в то, что в любой момент кошмар оборвется и мы превратимся в обычных молодоженов, направляющихся в больницу для обычного разговора с гинекологом. На самом же деле мы всего лишь однажды совершили подобную поездку — это случилось за два месяца до обнаружения опухоли, после того как индивидуальный тест на беременность дал ярко-розовый — положительный — результат. Однако ультразвуковое обследование плода не обнаружило никакого сердцебиения. А на следующий день у Изабеллы случился выкидыш. Второй за шесть месяцев. Через два месяца была обнаружена опухоль, и мы поняли: ее организм попросту отказывается дать начало новой жизни, потому что давно уже ведет тайную войну за свое собственное выживание.

Изабелла сидит рядом со мной, глядит в окно, невидная за солнцезащитными стеклами. Вдалеке на востоке маячит в дымке шпиль стадиона «Эйджил». Где-то под нами извивается опаленная солнцем речка Санта-Ана — красноречивое свидетельство пятилетней засухи и грустное напоминание об очередном благе, которое Господь, кажется, украл с наших столов.

Как и обычно во второй половине дня, на шоссе номер пять случилась авария. Мы попали в затор, подъехав вплотную к осевой линии, и нам оставалось лишь поглядывать на огни, сверкавшие впереди.

— А что, если она стала б-больше?

— Не стала.

— Ты действительно думаешь, что не стала?

— Ни в коем случае. Химия уже все там поубивала.

— В том числе и п-п-половину меня самой?

— К сожалению, это так.

— Но ведь я заслужила хоть немного добрых новостей для того, чтобы зарядиться... для того, чтобы изменить...

— Ты заслуживаешь самых лучших новостей на свете.

Мы как раз проезжали место аварии. Три машины стояли на обочине. Прямо на асфальте сидела женщина, спиной упершись в разграничительный барьер, закрыв лицо руками.

— П-п-почему л-люди всегда притормаживают в таких местах и начинают глазеть?

— Думаю, это дает им удовлетворение, что беда случилась не с ними.

— И мои друзья звонят мне тоже поэтому?

— Иззи, это просто нечестно. Твои друзья звонят потому, что они любят тебя. Они просто не знают, что еще можно сделать в подобной ситуации.

— А моя реп-реп... речь становится все хуже, правда ведь?

— Пожалуй, что так, маленькая.

— Слово вижу, а с-с-сказать не могу.

— По мне — так ты говоришь прямо-таки прекрасно.

— И все равно получается хуже, чем на прошлой неделе. Но м-м-может быть, это от лекарства?

— Может быть, — сказал я.

Изабелла внимательно разглядывала место катастрофы, пока мы проезжали мимо, выруливали на шоссе и увеличивали скорость.

Она долго молчала, а потом сказала:

— Прошлой ночью я слышала женский голос в доме. Мне п-п-приснилось, да?

Я сказал ей, что это была Грейс.

— А почему она не м-м-могла остановиться у своей м-м-матери?

— Я думаю, Эмбер в отъезде, — сказал я.

— Ты хочешь, чтобы она осталась у нас?

Я рассказал ей о проблемах Грейс.

Изабелла на минуту задумалась, а потом сказала:

— Все вполне могло бы образоваться, если бы у нее б-б-была другая марть. Я хочу сказать, другая мать.

Я промолчал. Изабелле всегда доставляло удовольствие разносить Эмбер, и я не считал своим долгом лишать ее этого удовольствия. И снова мне в голову пришла мысль о том, насколько же разными, в сущности, они были — полная противоположность друг другу.

— В п-п-последнее время ты с ней не виделся?

— Нет.

— А Четвертого июля? Во время т-т-того обеда на веранде у тебя был т-т-такой взгляд, почти как у Эмбер.

— Нет, Иззи, я уже несколько месяцев не встречал ее.

— Грейс хочет жить с нами?

— Нет, просто она...

— Я не хочу видеть ее в нашем доме! — Изабелла глубоко вздохнула, и ее подбородок вздрогнул. Из-под оправы очков выскользнула слезинка, размазала грим на щеке. — Извини меня, — сказала она.

— Все в порядке.

— Я т-т-так боюсь, врачи найдут, что она выросла.

— Нет, не выросла. Во всяком случае не сегодня.

— Мы видим некоторое новое образование, — сказал Пол Нессон, указывая на проступившие на томографическом снимке темные очертания опухоли. — Не скажу, чтобы росла она особенно быстро. Впрочем, примерно этого мы и ожидали. Отчасти это обусловлено эффектом массы.

Доктор Пол Нессон, нейрохирург Изабеллы, — молодой мужчина с негромким голосом. Он человек мрачный и в то же время умудряется быть по-настоящему душевным человеком. На фоне всех остальных хирургов, консультировавших нас, Нессон — единственный, кто заявил, что не считает положение Изабеллы полностью безнадежным. Правда, он также сказал, что лекарства от этого заболевания не существует. Он также — единственный, кто выступил со всей определенностью против оперативного вмешательства. Вместо этого ввел прямо в опухоль сразу десять радиоактивных «зерен». Ввел в понедельник, а к пятнице ноги Изабеллы на шестьдесят процентов утратили подвижность.

В течение долгих часов Нессон просиживал с нами в нейрохирургическом отделении, тогда как ноги Изабеллы становились все более неподвижными — начиная с пальцев и выше. Он сказал нам тогда, что утрата функций, «возможно, не является необратимым процессом», но на сегодняшний момент, то есть год спустя, мы убедились в том, что он ошибся.