Лето страха

— Я и предположить такого не мог.

— Естественно, не мог. Пока ты вкалывал в управлении шерифа, мы с мамочкой мотались по свету и от души веселились.

Грейс свернула на Прибрежное шоссе и устремилась к северу. Она врубила вторую передачу и пулей проскочила перед самым носом у пешехода, пытавшегося перейти на другую сторону шоссе, да еще и по стеклу стукнула, чуть не по носу его, чуть не по лицу, с широко раскрытыми удивленными глазами.

— Я пытался разыскать тебя, — сказал я.

— Да не об этом сейчас речь. Пытался или не пытался. Все равно, ни в коем случае не нашел бы меня. Может быть, ты думаешь, я в самом деле посылала тебе открытки из Рима? Я писала их в интернате, находившемся не далее чем за двадцать миль от твоего дома, пересылала их Эмбер, а она уж отправляла их тебе из Италии. К тому моменту, как ты получал их, Эмбер уже была в Париже. Мы часто дурачили тебя подобными фокусами. Эмбер не хотела, чтобы ты встречался со мной, и делала все возможное для этого. Таковы правила ее жизни. Может быть, и смешно, но ты был одним из тех немногих людей в мире, с которыми я не смела видеться, потому что она не хотела этого.

— Я не понимаю.

— А ты знаешь, как она выворачивала меня наизнанку, когда мне было всего десять лет? Ну, может, и не в шлюху пыталась превратить меня, но во... взрослую женщину это уж точно! Заставляла напяливать нейлоновые чулки, и мазаться, и надевать туфли на высоком каблуке, и буквально принуждала меня, как какую-то цирковую лошадь, гарцевать на всевозможных вечеринках. Она подбивала меня дружить с мужчинами, которые были чуть ли не втрое старше меня. А если я отказывалась делать то, что она хотела, чтобы я делала, если я одевалась так, как одеваются все нормальные девочки, если отшивала всех ее распрекрасных друзей и вообще вставала и уходила, когда мне самой хотелось, о, тогда она выказывала свое презрение ко мне! Буквально каждая мелочь, которую я делала по-своему, в ее глазах выглядела настоящим предательством. Она попросту перекрывала для меня кислород. А потом и вовсе стала обвинять меня...

— В чем?

— В том... что я пытаюсь отбивать у нее мужиков. Или в том... что я краду у нее деньги. Лет пять назад обвинила меня в том, что я украла у нее ту дурацкую фигурку, нэцкэ, которую подарили ей Джон Леннон и Йоко Оно, когда мы жили в Нью-Йорке. Она была влюблена в эту уродливую безделушку, поскольку именно они подарили ее. Я же к ней даже пальцем не прикоснулась. Но она вот уже пятый год ходит как одержимая этой безделушкой.

требует, чтобы я вернула ее, утверждая, что я украла ее лишь для того, чтобы причинить ей боль. Да мне никогда и не нужна была эта чертова безделушка, хотя и стоит она где-то около двадцати тысяч долларов. Но Эмбер убеждена: это я запрятала ее в сейф-депозит какого-нибудь банка. И угрожает мне, что из-за этого вычеркнет меня из своего завещания.

— И как ты на это отреагировала?

— Послала ее куда подальше, сказала, чтобы держала свои деньги при себе, а меня оставила в покое. Я могу работать. У меня есть работа. Или по крайней мере была, пока Эмбер не подослала ко мне тех громил, которые вертятся около магазина. Вот они меня действительно испугали. Очень даже испугали.

— Эмбер подослала к тебе тех людей?

— Ну конечно, она. А все для того, чтобы напугать меня и заставить снова броситься в ее объятия. Разумеется, она отнюдь не собирается вычеркивать меня из завещания. Единственное, чего она хочет: чтобы я лизала ее подметки.

Грейс повернула направо — к Утесу — и поехала к Каньон-роуд.

— Знаешь, Рассел, у меня много проблем, но это не твои проблемы. Я признательна тебе за то, что ты приютил меня на несколько дней. Позаботься лучше об Изабелле — вот ей ты действительно сейчас нужен. И выброси из головы мою мамочку. Это только пустая трата времени. Поверь мне.

Я задумался над ее словами, и они показались мне наполненными высшей мудростью. Устами младенца...

— Давай побыстрее, — сказал я.

Мой затылок впаялся в подголовник кресла, и мотор заревел где-то сзади.

— Я хочу видеть Иззи. Я хочу любить свою жену.

— Хорошая мысль, Рассел.

Прежде чем улечься рядом с Изабеллой, мне хватило ума вытащить из мусорной корзины в кабинете неоплаченные счета и положить их в ящик стола. Мне показалось, я сделал шаг в нужном направлении. По крайней мере, это было что-то позитивное, насущное, дарящее надежду.

Глава 11

Грейс как раз понесла Изабелле завтрак, а я второй раз за последние шесть часов забросил в рот пригоршню аспирина, когда зазвонил телефон.

Часы показывали семь утра, столбик термометра уже достиг восьмидесяти градусов по Фаренгейту, но в любом случае было еще слишком рано для деловых звонков. Я почти ожидал услышать голос Эмбер. Облик ее являлся мне в ту ночь, даже во сне, тысячу, а может, и много больше раз, повинуясь необъяснимым фокусам памяти, что теперь представляется совершенно немыслимым.

Видел я ее или не видел? С одной стороны, это казалось совершенно невозможным, с другой же — я ощущал реальность вчерашней встречи.

Я был разъярен. Я был окончательно сбит с толку.

Я прочитал и перечитал свою статью о Полуночном Глазе в «Журнале», на первой полосе, в верхней ее половине, и мне она понравилась. Теперь-то судебные работники и охочие до сенсаций репортеры с полным правом могут скрежетать зубами и на чем свет проклинать Карен Шульц. А широкой общественности захочется как можно скорее приобрести оружие.

Я доковылял до телефона, преодолевая головную боль, пробормотал «хэлло».

Последовала долгая пауза, но я очень хорошо слышал дыхание.

— Да говорите же, — сказал я. — Жизнь и так коротка.

— Это уж точно. Рассел?

— Он самый.

— Я — Полуночный Глаз.

На какое-то мгновение, правда на очень короткое, я поверил, что это чья-то шутка. Но тут же вынужден был признать: на шутку это не очень похоже. Никак не мог я допустить, чтобы Мартин Пэриш, Эрик Вальд или даже Арт Крамп стали бы звонить мне в такую рань, чтобы продемонстрировать столь идиотское чувство юмора.

Да к тому же что-то в новой паузе, последовавшей за первыми словами, что-то в жестком тембре голоса, что-то из того, что я припомнил из магнитофонной записи, оставленной на месте бойни в доме Виннов, что-то затаившееся в глубине моей души подтвердило мне: никакая это не шутка.

— Иди ты в задницу, Джек, — сказал я и повесил трубку.

Он перезвонил тотчас же. Голос звучал ровно, неспешно, разве что, пожалуй, чуть ниже, чем средний мужской голос. Мне лично показалось, говорит он без малейшего акцента, — то бишь с калифорнийским акцентом.

— Жена Винна была еще жива, когда я подвязывал ее к душу. Ни с кем, кто весит больше ста фунтов, я никогда не стал бы проделывать подобных фокусов. Кровь огибает экватор по часовой стрелке, как вода, если, конечно, не перекрыть водосток. Этого я тоже делать не стал. Он засорился сам, раньше. У Седрика Эллисона болталось левое яйцо, а член его оказался много меньше, чем молва приписывает неграм. При виде Христа над кроватью Сида и Терезы меня от смеха аж слеза прошибла. Между прочим, глаза у меня голубые. Вот тебе, Рассел, и зацепка, хотя надо сказать, ты был не очень-то вежлив, когда так зациклился на моей персоне. Ну как, убедился?

Теперь настала моя очередь дышать, не имея возможности произнести хоть слово. Ни одна живая душа на земле, кроме нескольких сотрудников управления шерифа и нескольких следователей, не могла знать тех фактов, которые только что выдал мне этот голос, за исключением того, кто действительно сделал это. Даже обладай он громадной интуицией и богатейшим и невероятным по силе воображением, ему не удалось бы вытянуть их лишь из той информации, которая была представлена в моей сегодняшней утренней статье.

— Нет, — сказал я.

— А как у тебя вообще по части интеллекта?

— Получше, чем у тебя.

— Мой на тридцать шесть баллов, согласно тесту Стэнфорда — Бинета, больше, чем было нужно в школе. Правда, в младших классах. Я думаю, я мог бы пройти его и получше, но в тот день мои мысли были сосредоточены на соседской кошке. Я тогда от-т-твлекался. Так я тебя в самом деле не убедил?

— Ни чуточки.

На линии снова воцарилась тишина. Его заикание на букве "т" напомнило мне оставленную на месте происшествия невнятную, загадочную магнитофонную запись. Но сейчас, в этом живом телефонном голосе, не ощущалось никакой бессвязности или невнятного бормотания, которые отличали автора записи.

— Ну так спроси что-нибудь.

— Что у тебя на спине?

— Зеленый дьявол.

— Кого видит Полуночный Глаз?

— Лицемеров.

— Скажи по буквам.

— Учти, Рассел, возможно, это наша с тобой последняя такая долгая беседа, поскольку я знаю, ты сразу же доложишь о ней шерифу. Винтерс тут же установит телефонный перехватчик, который я, по его предположениям, не смогу услышать, и нам с тобой придется ограничиваться короткими разговорами. Так что эта наша беседа, можно сказать, настоящая роскошь. Давай не станем превращать ее в школьный конкурс на знание орфографии.

Линия, по которой он разговаривал со мной, отличалась поразительной тишиной — ни фона, ни гула, идеальная чистота. Создавалось впечатление, будто он говорит из гробницы.

— Чего ты хочешь?

— Хочу сказать, мне понравилась твоя статья. Спасибо, что назвал меня по имени.

— Как тебя зовут на самом деле?

Впервые за весь наш разговор он позволил себе рассмеяться — это было странное, приглушенное ш-ш-ш-ш, прозвучавшее как-то влажно, словно вдох и выдох задерживаются при прохождении между зубами или губами. Смех его напоминал звук, при котором что-то чешуйчатое выползает из своей норы.

— Как Изабелла?

Снова настала моя очередь замолчать. Я не могу найти в себе слов, чтобы выразить вспыхнувшую в тот момент в моей груди ярость.

— Чего ты хочешь? — наконец спросил я.

— Чтобы округ смог понять цель моих поисков.

— В чем она заключается?

— В чистке.

— Расовой?

— Совершенно верно. Я помню еще те времена, когда апельсиновые рощи простирались на целые мили, а лица людей были белые, здоровые, бодрые.

— Ну и что? Все со временем меняется.

— А потом снова меняется, Рассел. И я играю свою роль и сигнализирую о новой перемене. Скажи, в каких терминах определил Эрик Вальд мой психологический портрет?

— Пока ни в каких.

— Наверное, несет все ту же чушь насчет бороды, громадных размеров и неонацистских пережитков в голове?

— Вальд здесь ни при чем. Существует самый обычный здравый смысл.

— Ш-ш-ш. Здравый смысл. Я завяжу Вальда и ему подобных в один узел. Их высокомерие просто поражает меня.

— Где ты находишься?

— Рассел, да ты что, смеешься надо мной?

— Ну, я имею в виду, в нашем округе? Вне его? Хотя бы в нашем штате?

— Я нахожусь именно в той местности, к которой принадлежу. Я здесь родился. Вот тебе второй ключ к разгадке.

— То есть ты здесь сейчас, в округе?

— Да, Рассел, в округе. А ты, похоже, по-прежнему мыслишь как полицейский, которым когда-то был. Это, должно быть, чертовски трудно — писать сложные книги, когда твой рассудок такой... плоскостопый. Впрочем, «Путешествие вверх по реке» получилось довольно неплохо. Правда, твой Крамп — ужасный хвальбушка, что-то вроде клоуна. Каким же соблазном было для тебя описывать все его глупое позерство! Но у Арта Крампа не было иной Цели, кроме как демонстрировать собственные сексуальные позывы. Вот почему у него все получалось так грязно. Нелегко сохранять светлую голову в середине интимного акта, даже если тебе предстоит совершить убийство.

— Тебе, однако, удается.

— Ты не вправе так говорить. Ни в одном случае не было даже капли спермы. Твои же эксперты скажут, что тела не имеют следов изнасилования.

Разумеется, он прав.

У меня в голове зудела одна мысль, но я предпочел промолчать.

— Дело вовсе не в человеческой похоти, — продолжал он. — Речь идет о восстановлении старых мест, достоинства века, мы не можем позволить себе так просто отбросить прочь все, составляющее суть жизни. Я очень доволен, что именно ты опишешь мою историю, Рассел. Для округа. Я тебе нужен. Это и в самом деле будет самая грандиозная история из всех, которую ты когда-либо опишешь.

— И все же я до сих пор не понимаю, чего именно ты хочешь.

— Первое. Не дай Винтерсу поставить на твой телефон п-перехватчик. Если тебе хочется, записывай наши разговоры на магнитофон — в конце концов, в репортерском деле важна точность, не так ли? Это позволит мне свободно, без всяких сложностей и волнений, связываться с тобой, да и ты в ходе непосредственной беседы узнаешь гораздо больше, чем в поспешном обмене репликами. Второе. Я хотел бы, чтобы ты сообщал Эрику Вальду обо всем, о чем мы с тобой говорим. Меня интересует его... ум. Выдающийся, я бы сказал, ум. Третье. Очень скоро я сделаю новое драматическое заявление. На твоем месте я заранее предупредил бы общественность, хотя это в твои намерения и не входит, не так ли?

— Нет. Что за драматическое заявление?

— Рассел, а сам что ты думаешь? Прозондируй пока почву от моего имени.

Я на секунду задумался.

— Я хочу, чтобы ты кое-что прояснил.

— Интересно, что же?

— Третьего июля кто-то убил женщину по имени Эмбер Мэй Вилсон. Бейсбольная бита, надписи на стенах, магнитофонное послание. Потом все исчезло. Тот, кто убил, постарался все это скрыть. Убрал тело. Зачем тебе понадобилось убивать Эмбер Вилсон?

Я услышал его резкий вздох.

— Н-нет!

— Да.

— А ее г-г-голова?

— Как у всех остальных.

— И м-мой голос, м-м-мой почерк?

— Одно к одному.

Он застонал — протяжно, низко, подавленно.

— А потом... ты говоришь, тело... исчезло?

— Куда ты отвез ее?

— Она была белая?

— Куда ты отвез ее?

Внезапно его речь превратилась в сплошную череду полувнятных, заикающихся слогов:

— Я не д-д-делал этого с ней я п-п-понятия не имею кто мог убить белую женщину мой п-п-поиск не имеет никакого отношения ко всем этим под-д-дражателям и п-п-передергивателям и я з-з-запрешаю тебе писать об этом в газете я не убиваю белых!

Я вслушивался в его учащенное дыхание.

— Я верю тебе.

— О... о! — вздохнул он, и облегчение, вырвавшееся из его груди, проникло мне прямо в ухо. — О...

— Запиши номер моего автомобильного телефона.

— Он у меня уже есть, — почти кротко проговорил он.

— Где именно ты сделаешь свое «драматическое заявление»?

Последовала долгая пауза. Я мог слышать уже более размеренное дыхание.

— Я тебе нужен, — прошептал он и повесил трубку.

Глава 12

Еще никогда в жизни мне не доводилось видеть в работе управления шерифа такой активности, а может, и смятения, которые я застал полтора часа спустя, незадолго до девяти часов того же утра, когда меня наконец допустили в святая святых шерифа Дэна Винтерса, где уже маячили потные Винтерс, Мартин Пэриш и Эрик Вальд.

Разумеется, в самый разгар горячки кондиционер окружного административного здания оказался перегруженным и вырубился напрочь. Как и в любом другом современном здании, в этом имелось всего лишь несколько окон, которые можно открыть. Плававший снаружи смог походил на дым. Внутри воздух мгновенно стал затхлым и душным.

Ожидая, когда меня примут, я слушал беспрестанные звонки телефонов, наблюдал за удвоенной суетой помощников шерифа и канцелярских служащих, всматривался в вытянутые, напряженные лица сотрудников, нескончаемыми потоками входящих в берлогу шерифа и выходящих из нее.

В какой-то момент, неожиданно и, как мне показалось, совершенно некстати, появились сам мэр нашего «апельсинового» города Ориндж и один из инспекторов округа, они тут же проследовали в конференц-зал. Я двинулся за ними.

В зале я увидел Карен Шульц, осаждаемую репортерами. И тут же я был обстрелян дюжиной разгневанных взглядов журналистов, бросившихся по тому же следу, что я — несколькими часами раньше.

Пятый канал попытался взять у меня интервью, но я сбежал, воспользовавшись тем, что журналистка позволила себе пройти в дамскую комнату — проверить, все ли у нее в порядке с косметикой. Карен пронзила меня ледяным взглядом, увидев, что я сбегаю.

Но в кабинете шерифа Винтерс, Пэриш и Вальд чувствовали себя чуть ли не Божьими избранниками. Я буквально ощущал энергию, витавшую в душной комнате, — энергию организации и жажды действия, порядка, методики, целеустремленности. Однако под прикрытием этой энергии залегал пласт совсем иных чувств, возникших от душевного хаоса и смятения как защита от некоей безмолвной и всепроникающей силы их таинственного противника — Полуночного Глаза. Именно эти чувства и заставили всех этих людей собраться вместе.

Винтерс с силой опустил трубку на рычаг и посмотрел на меня.

— Рассел, у нас мало времени. Первое: забудь про «Дину». Сейчас ситуация выглядит следующим образом. Мы представляем интересы всего округа, призываем граждан внимательно наблюдать друг за другом и сообщать нам обо всем подозрительном, что они могут увидеть, услышать, унюхать и даже просто подумать... обо всем том, что может помочь нам поймать этого типа. Мы назвали это гражданской группой поддержки. Возглавит ее Вальд, будет исполнять функции помощника шерифа. Мы создадим условия для принятия телефонных сообщений, распространим майки и кепки с соответствующими надписями и попытаемся вовлечь в группу каждого. Возьми у Вальда интервью на эту тему. Если тебе не удастся сделать материал достаточно интересным, а значит, и собрать людей в помощь нам, мы подыщем кого-нибудь еще, у кого это лучше получится. Второе: ты можешь получить результаты судебно-медицинского исследования у Карен Шульц, но только при ней ты можешь ознакомиться с ними. Она сама определит, что из них можно публиковать. Третье. Мы уже столкнулись с самым настоящим чудом — соседка Виннов снимала на видео свою семью накануне того дня, как Винны купили дом, и мы получили подозреваемого прямо на эту пленку. Кимми Винн узнала его — разумеется, с поправкой на то, как находящийся в шоке ребенок вообще может кого-то узнать. Но в любом случае это уже чертовски хорошее начало. Документы еще изучаются, появятся на моем столе в течение часа, и получат их те газеты, те каналы ТВ, которые захотят. Твоя задача — помочь нам осуществить идею с группой поддержки, — повторил он. — Твоя задача — сделать нас посимпатичнее, чтобы люди пришли к нам. Рассел, мы просим тебя о помощи. Мы молим тебя о ней. Вальд, стоящий у окна, посмотрел на меня.

— Как ты думаешь, справишься или нет? — спросил Пэриш.

— Ты забыл еще четвертый пункт, — сказал я Винтерсу, проигнорировав вопрос Мартина.

— Какой четвертый? Какого черта ты...

— Он позвонил. Полуночный Глаз. Я только что разговаривал с ним.

В комнате воцарилась гнетущая тишина, как если бы кто-то взвел курок револьвера.

— Мне нравится это, — ровным голосом сказал Вальд.

Пэриш взглянул на меня из-под своего слегка опущенного века.

— Да! — заорал Винтерс и взметнул в воздух свой кулак. — И что же сказал этот сукин сын? Ты уверен? Это был именно он? У тебя не сложилось представления, откуда он звонил?

Я пересказал им все, о чем мы говорили, кроме нашего разговора об убийстве Эмбер.

— Драматическое заявление, — пробормотал Винтерс. — Проклятое животное. Эрик, ты у нас числишься психотолмачом, как по-твоему, что все это значит?

Вальд пересек комнату и остановился перед Винтер-сом.

— Взгляни на это следующим образом: что бы ты сделал, если бы захотел получить от меня двадцать баксов?

— Я сказал бы: «Дай мне двадцатку!»

— И я ответил бы: «О чем речь». — Вальд достал свой бумажник, помахал им перед носом Винтерса, демонстрируя значок волонтера управления шерифа, приколотый внутри. — И при этом я добавил бы: «Тебе крышка, Дэн». Так мы с ним и поступим. Дадим ему все, о чем он попросит. Разыграем его. Отпустим ему столько веревки, сколько необходимо для того, чтобы затянуть ему шею.

— Чушь собачья, — сказал Пэриш. И покраснел. — Мы можем сколько угодно плясать вокруг этого подонка и — не приблизиться к нему ни на дюйм. Я бы предложил установить на телефон Рассела электронный перехватчик, держать наготове все наши силы и надеяться на лучшее. Когда его фотография попадет в газеты, мы получим, что хотим: весь округ будет ждать лишь того момента, когда он высунет наружу свой нос. Я бы не стал униженно вести переговоры со всяким дерьмом или тратить на него хоть каплю чернил. Мы будем выглядеть идиотами и в его глазах, и в глазах общественности.

Винтерс улыбнулся и кивнул, потом посмотрел на меня.

— Монро, коль скоро он решил позвонить именно тебе, каково твое мнение на этот счет?

— Разыграть его, — сказал я. — Я поддерживаю Вальда. Идея с перехватчиком кажется мне никудышной — он предположил, что мы именно так и поступим. Почему бы нам не попытаться установить с ним некое подобие доверительных отношений, успокоить его, разговорить. Если он хочет знать, чем занимается Эрик, почему бы не поработать над этим вопросом? Он требует, чтобы я выступал как бы от его имени. Я смогу отвлекать его внимание, задавать ему всякие вопросы и, может быть, даже направлять его.

— Ну да, конечно, — кивнул Пэриш.

— Он абсолютно прав, — сказал Вальд. — До тех пор, пока этому типу от нас что-то нужно, мы должны внимательно выслушивать его.

— Ты опять порешь чушь, точно школьник, Эрик, — взорвался Пэриш.

Вальд улыбнулся.

— Я что-то не заметил, чтобы ты сумел хотя бы на дюйм приблизиться к Кэри Клауху. Если мне не изменяет память, ты все пытался снять отпечатки пальцев, оставленные служанкой, пока сам Клаух сидел перед домом Мэдэлайн Стюарт в своей машине, в своей лыжной шапочке, в резиновых перчатках и со стоящим членом наперевес. Будь реалистом, Марти. Двадцатый век уже действительно наступил.

Зазвонил телефон. Винтерс снял трубку.

— Да. Нет. Немедленно тащи сюда, — сказал, надавил на кнопку внутренней связи и распорядился, чтобы секретарша в течение десяти минут отвечала сама на все звонки. — Итак, договорились, — резюмировал он. — Словесный контакт с ним будем поддерживать. Перехватчик поставим, но... Кэрфакс сможет подключить такую штуковину, какую Глаз никогда не засечет, — этот парень просто волшебник. Работать с ним будем так, как сказал Вальд. Эрик, ты должен проинструктировать Рассела, что ему говорить. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы этот тип лег на дно. Сделай так, чтобы он ждал... наживку, которую мы дадим ему. Но слишком много тоже не давай. Надо же, сраный расовый чистильщик! Боже ж ты мой, а я-то приехал в Апельсиновый округ, чтобы избавиться от подобного дерьма. Мартин, я знаю, ты и на тысячу слов не променяешь один хороший отпечаток пальцев, и Чет Сингер в данную минуту просиживает штаны над уликами. Уже сегодня, во второй половине дня, фотография этого гада будет во всех газетах. Держи свою свору наготове.

Винтерс перевел взгляд на дверь, в которую постучали.

— Входите!

В кабинет ворвалась растрепанная Карен Шульц с объемистым пакетом в руках. Вытащила из него пачку глянцевых фотографий размером восемь на десять дюймов.

— Лопес говорит, это — лучшее из того, что он смог сделать, — сказала она.

На снимках, сделанных с соседской видеопленки, запечатлен в разных позах бородатый белый мужчина, сидящий за рулем «форда-тауруса». На трех из них он смотрит прямо в объектив; на других — на дорогу, поэтому к нам повернут в профиль. Цветопередача — никудышная, но все же можно определить, что машина — белая, рубашка — скорее всего красная, фланелевая, а борода и всклокоченные волосы, соприкасающиеся с бородой, — рыжевато-каштановая масса, но почти сливается с затененным интерьером кабины. Глаза скрыты солнцезащитными очками. Левая рука, свисающая из открытого окна машины, с закатанным рукавом рубашки, — мощная. Короткие пальцы, без колец, — широко растопырены на фоне дверцы.

— В точности как его описала Кимми Винн, — сказал Вальд. — И полностью соответствует психологическому портрету.

Несколько секунд я всматривался в этого человека. Он показался мне демоном, вырвавшимся с затемненных полотен Караваджо. Борода ли, явная громадная сила ли — причины его сходства с тотемом, или же подобное ощущение возникает исключительно из того, что он натворил, это не имеет значения. Но волосы у меня на голове встали, а по спине стремительно пробежала волна легкой дрожи, когда я собрал в целое размытые черты его лица.

Возможно ли опознать его по этой фотографии? — вот что имеет сейчас значение, вот что действительно сейчас важно!

— Копии готовы? — спросил Винтерс.

— Будут в течение часа.

— Продолжай заниматься ими, отбери лучшие и передай в газеты. Укажи номер, по которому могут звонить все, кто захочет сообщить нам какую-либо информацию по данному снимку. С этим все ясно.

— Линии и так перегружены, поэтому с телефонами пока заминка, к тому же кондиционеры не работают, и каждый злится на меня за то, что информацией мы снабжаем одного лишь Рассела.

— Он наш должник, — сказал Винтерс, уставившись на меня своими черными глазищами. — Карен, спускайся в «катакомбы» и жди Рассела. Ты сама знаешь, что попридержать, а что можно передать ему. Марта, прокрути Монро эти кадры.

Пэриш неуклюже склонился над одним из трех видеомониторов, стоявших в ряд справа от громоздкого стола Винтерса, вставил кассету в средний и нажал на кнопку.

— Ты сейчас увидишь первую реальную, чрезвычайно важную улику, предоставленную нам группой поддержки, — сказал Винтерс. — Чистая случайность. Сущее золото. Соседка — Лиза Нолан — сама принесла ее Вальду.

Экран ожил. Дворик перед домом. День. В правом верхнем углу маячит дата и время съемки: третье июля, 4.26 пополудни. Три ребенка — две светловолосые девочки и рыжий карапуз — носятся на поросшей травой лужайке, пытаются загнать друг друга в новенький красный четырехскоростной джип. Следом за детворой гоняется, тяжело дыша, золотистый охотничий пес. Вот камера сместилась к капоту джипа, на мгновение задержалась на сверкающем бампере, на рекламном значке продавца машины, прикрепленном на панели, предназначенной для номерного знака, на сверкающем в лучах солнца передке. Впереди на пассажирском месте — улыбающаяся женщина лет сорока. Она машет рукой. В это время на улице появляется точно такая же машина, но только она — белая. Останавливается перед местом съемки, и водитель, приятного вида азиат лет сорока с небольшим, высовывается из окна.

— Рик, а может, махнемся!

— Да ты что, Трэн, Лиза убьет меня, — вопит оператор. Он чуть опускает объектив, пока отвечает и смеется.

Лиза кивает и шутя грозит в камеру пальцем.

Водитель белого джипа с явным восхищением смотрит на новенькую красную машину. Из-за его плеча выглядывает женщина. Всем телом она подается вперед, чтобы лучше видеть.

К заднему стеклу припали лица трех ребятишек — двух маленьких мальчиков и девочки.

— Узнаешь девочку в белом джипе? — спросил Пэриш.

— Кимми Винн, — сказал я.

— Точно, — подтвердил Вальд. — А теперь посмотри на ее тень.

Из-за белого джипа вывернулся и попал в кадр белый «таурус» в тот момент, когда джип огибал стоявшую на месте новую машину Ноланов. Водитель «тауруса» объехал джип Винна. Завершив свой маневр, быстро заглянул в объектив и так же быстро отвернулся. Он был повернут к зрителю в профиль, когда его машина исчезла из виду.

Пэриш шагнул вперед, отмотал пленку назад и снова прокрутил эту сцену. При втором просмотре я разглядел его более отчетливо: могучую громаду тела, застывшую за рулем, рубаху из красной шотландки, густые космы рыжевато-коричневой бороды и спутанных волос, явно загорелое лицо, темные очки, свисающую из окна руку и кисть — широкие и сильные, как у крестьян на картинах Риверы, а также растопыренные пальцы, четко обозначившиеся на белом фоне машины. В третий раз Мартин прокрутил ту же сцену. Картинка оказалась прекрасно сфокусированной. «Таурус» проезжал от снимавшего ее Рика примерно в пятидесяти футах. На протяжении почти целой секунды косматый тип — вполне возможно, в самом деле Полуночный Глаз — был в центре всей мизансцены, можно сказать, кинозвездой.

Глядя на погасший экран, Винтерс лишь покачал головой.

— Рассел, обыграй в своей статье о группе поддержки тот факт, что гражданка — эта самая Лиза Нолан — поступила очень умно, принеся эту пленку Эрику Вальду, помощнику шерифа и одновременно руководителю группы. Мы не можем прямо призывать население участвовать в расследовании. Я молю Бога, чтобы кто-нибудь опознал по снимку эту обезьяну. Если же нет, у Чета имеются кое-какие улики, которые, может быть, нам помогут. Карен ждет тебя в патологоанатомическом отделении. После нее поговори с Четом. А когда получишь полную информацию, приступай к работе. И сделай все возможное, чтобы не дать округу сорваться с тормозов.

— Он — большой, грузный и сильный, — сказала Карен, глубоко вздохнув и вводя меня в патологоанатомическое отделение, в так называемые «катакомбы».

Стоящий здесь запах — характерный, как и во всех моргах, — сладковато-зловонная смесь формальдегида, крови и плоти. Висящие над головой лампы горят ярко, но не излучают ни чуточки тепла. По полу стелется зябкий сквозняк, цепляется за колени, обволакивает суставы.

Я всегда ненавидел это место — не только в связи с тем, что оно предоставляет мне возможность увидеть, но и за то, как это место воздействует на меня. А оно создает ощущение, подобное сну, — нереальности происходящего. Лично для меня работать в «катакомбах» значит — гнаться за уликой, за доказательствами сквозь безмолвный, слабо светящийся туман, что окружает мертвецов. А во-вторых, как только я вступаю в это помещение, потолок разом начинает снижаться, будто стремится свалиться мне на голову, свет тускнеет, а находящиеся в нескольких ярдах от меня стены становятся едва различимыми. Чем дольше находишься там, тем более гнетущим становится это ощущение.