Лето страха

— Да. В общем, в тот же вечер, где-то часов в одиннадцать, я оттуда выехала и к двум вернулась домой. Зашла в дом, но Элис к тому времени уже была мертва. О Боже, Рассел, — Элис! О Боже!

И тут Эмбер окончательно сломалась — уткнулась лицом в ладони, и тут же по ее пальцам заструились слезы. В окно сочился дым от ее сигареты.

— Эмбер, о чем, черт побери, ты вообще говоришь? — спросил я.

— Ты помнишь Элис, так ведь?

— С какой стати я должен помнить Элис? Я никогда не встречался с Элис. За те два года, что мы прожили вместе, ты лишь дважды упомянула о ней. Ты сказала, что она единственная в мире женщина — красивее тебя.

Она снова посмотрела на меня — лицо бледное, по стеклам очков мечутся огни.

— Неужели я так сказала?

— Именно так.

— Боже, ну что я за мерзкая тварь! Она ведь была моей старшей сестрой, Расс! Моей единственной старшей сестрой.

Я молча ждал, пока Эмбер смотрела в окно. Она сняла очки, кулаком вытерла глаза, подавила рыдания и глубоко, протяжно, взволнованно вздохнула.

— Я знаю, Расс, ты был у меня. Мартин сказал мне. А сейчас сердишься. Это потому, что тебе пришлось оплакивать меня?

За те два года, что я прожил с Эмбер, ее попытки раскрыть причины моего гнева, как правило, не приводили ни к чему, лишь увеличивали мой гнев. Ее словно притягивали к себе мои яростные выходки, подобно тому, как громоотвод притягивает молнию. Впрочем, не так уж много времени понадобилось мне, чтобы понять: она просто наслаждается подобными сценами и буквально жаждет довести меня до точки кипения. Я понял, мой гнев — выставленный напоказ и необузданный — был для нее чем-то вроде награды: он являлся подтверждением ее власти надо мной. И лишь много позже, когда я уже познакомился с Изабеллой, я понял, что вся эта моя ярость чаше всего оказывалась лишь безответным воплем моего истосковавшегося по любви сердца.

Изабелла разряжала меня, не допуская взрыва, действуя в четко очерченных рамках и обращаясь со мной с такой осторожностью, с какой бригада саперов обращается со смертоносной бомбой-самоделкой. Я не стал бы даже пытаться описать чувство, вспыхивающее во мне в тот момент, когда мой гнев сталкивается с человеческим пониманием. Могу только сказать, что Изабелла словно в себя вбирала все самые ожесточенные и неконтролируемые вспышки моего гнева, гением своего сердца превращая их в простое горение любви. Как же много времени прошло с тех пор, когда я в последний раз в присутствии посторонних позволил себе подобную вольность.

Но сейчас все мои отрицательные эмоции вернулись вновь — необузданные, рычащие — и закружились в машине вокруг меня подобно призракам. Я потянулся к окну — раскрыть его еще ниже, чтобы выпустить их наружу, но оно и так было уже полностью открыто. Тогда я врубил на полную мощность вентилятор. Не хотел я снова поддаваться на эту приманку.

— Скорее потому, что это оплакивание оказалось явно преждевременным, — сказал я.

— Не чувствуешь ли ты себя обманутым? Пожалуй, так оно и есть. Ты в самом деле стал бы счастливее, если бы я умерла? Можешь признаться мне в этом, Расс. Боже, ну что ты за порочный, мелкий человек!

Я оставил без внимания ее провокацию. Изо всех сил я старался придерживаться избранной линии поведения.

— И когда ты ожидала приезда Элис?

— Надо же, каким терпеливым ты стал! Могли бы мы использовать это твое качество в период нашей жизни с тобой?

— Когда ты ожидала приезда Элис?

— Сначала пятого. Но третьего она позвонила и сказала, что приехала в Лагуну на два дня раньше. Как я тебе уже сообщила, я в это время была уже в Беверли-Хиллз. Поэтому я позвонила ей в отель, где она остановилась, с приглашением — ехать прямо ко мне и устраиваться как дома. А меня ждать на следующий день. Служанка в это время уже неделю отдыхала у своей семьи в Сан-Диего, поэтому, естественно, не смогла подготовить комнату для Элис. Я и предложила ей лечь в моей спальне. Мне действительно хотелось, чтобы она почувствовала себя совсем как дома. Мы с ней как раз собирались начать... мы пытались... ну, во всяком случае, я... очень хотела наладить с ней отношения. Эти отношения были крайне важны для меня... могли явиться чем-то вроде частички моего нового, что ли, естества. Боже, как же омерзительно пошло это звучит!

Эмбер шмыгнула носом и провела кулаком сначала под одним глазом, потом под другим.

"Новое естество Эмбер", — подумал я. Весь мой гнев мгновенно улетучился, выскользнул из машины подобно струйке дыма. Я как раз огибал мыс Дана.

Гавань поросла тысячами яхтовых мачт; темная вода сияла клиньями огней, которые то вспыхивали на волнах, то гасли.

— Но в Санта-Барбаре я наслаждалась общением с моим другом, спохватилась довольно поздно и выехала только в одиннадцать часов. А когда добралась до дома, ее не было. Чемоданы стояли, а рядом с кроватью лежал новый половик. Под ним я обнаружила какое-то пятно, а стены оказались покрашенными. В моем кабинете кто-то свалил на пол настольную лампу и несколько журналов. Сердце мое скакало как сумасшедшее. Единственное, что я смогла придумать, так это позвонить тому, кому я полностью доверяла, тому, кто мог разобраться в таких... в подобных вещах.

— Марти, — сказал я. Это объясняло внезапную перемену в его поведении: в доме Виннов он был совсем другим, чем накануне.

— Да.

— И ему, когда ты позвонила, понадобилось много времени, чтобы поверить в то, что это действительно ты.

Поначалу он и не поверил! Он настаивал на том, чтобы ты встретилась с ним сразу, в ту же ночь, точнее уже утром, — неважно. С пьяным или трезвым.

Эмбер слегка затянулась, причем сделала это с таким неприкрытым отвращением, что я удивился — как удивлялся и раньше, — зачем она вообще курит. Как же это было похоже на Эмбер — уметь флиртовать с пагубным влечением к табаку и никогда на самом деле не пристраститься к нему. По нашей общей жизни я знал: она не притрагивалась к сигаретам по нескольку дней.

— Никогда я еще не видела Мартина таким подавленным, — сказала она. — Никогда. А ведь он, бедняга, был целый год моим мужем. Он сказал мне, что Элис убита и что судя по всему кто-то заново покрасил... мою комнату.

Эмбер снова пыхнула сигаретой, пристально оглядывая водную гладь.

Ветер пробивался сквозь ее платиново-белокурый парик, а лицо, в густо-фиолетовых отблесках уличных фонарей, походило на маску покойника, только что подготовленного к погребению.

Перед моим взором за мгновение прошли все смерти минувших дней. Фернандезы. Эллисоны. Винны. Их очаровательные близнецы — Джейкоб и Джастин. И наконец сестра Эмбер — Элис Фульц. И тут же я, почти воочию, увидел раковые клетки, бесконтрольно разрастающиеся в мозгу моей Изабеллы, — крохотные, черные, звездообразные поганцы, запрограммированные на бесконечное воспроизведение самих себя, нацеленные не на что иное, как на скорейшее уничтожение собственного хозяина. В одно мгновение я увидел и чудовищных грифов, с устрашающей легкостью кружащих над нашим с Изабеллой домом. Я увидел Черную Смерть, восседающего на телефонном столбе, — лениво-самодовольного, терпеливого, вонючего.

Машина свернула с узкого шоссе.

Я закурил и глотнул из фляжки, стараясь загнать поглубже в себя свои видения — со всем усердием молодого американского переселенца, загонявшего пулю в ствол своего мушкета.

— Ты пахнешь как-то смешно, — сказала Эмбер довольно дружелюбным тоном.

— Мне лично все это не кажется смешным. Ну и что было после того, как Марти рассказал тебе о том, что видел?

— Я смогла сосредоточиться только на одной-единственной идее, потому что Мартин повторял снова и снова одно и то же: «Кто бы ни убил Элис, он пытался убить тебя!» Меня охватил ужас, Расс. Ты знаешь меня достаточно, чтобы понять: не очень-то... хорошо я реагирую на подобные вещи. Поэтому я и согласилась сделать все так, как мне сказал Мартин.

— То есть исчезнуть.

— Да. И ждать, пока он не выяснит, кто убил Элис.

— Имея при этом в виду меня.

— Тебя и Грейс.

— Он до сих пор верит в это?

Эмбер долгое время изучала меня, наконец отвернулась.

— Да.

— Как сильно вы с Элис похожи друг на друга?

— Очень похожи. Особенно если представить себе темную спальню и исходить из того, что это именно я сплю в собственной постели.

Я задумался. Мы в очередной раз объехали гавань, теперь уже медленно.

— Тогда почему же ты, черт побери, пришла ко мне? — спросил я.

Она снова пристально посмотрела на меня.

Эмбер всегда обладала даром отсутствовать там, где она находилась в данный момент, способностью исчезать, оставляя вместо себя лишь свое тело. Часто происходило это тогда, когда на нее оказывали какое-то давление. Иногда она пользовалась этим приемом в тот миг, когда я любил ее, — своеобразная форма наказания и способ лишний раз помучить меня, хотя и прибегала она к нему, как и к курению, довольно редко.

Сейчас я ощутил ее отсутствие.

Медленно, почти зримо, она стала воссоздавать себя.

— Из-за Мартина. Он сказал: в ту ночь он оказался возле моего дома лишь потому, что услышал по рации в своей патрульной машине сигнал вызова и, поскольку находился в этом районе, решил ответить. Сначала я поверила ему — он все повторял «мы», словно имел в виду себя и своего напарника и вообще будто все это происходило вполне официально. Когда он рассказал мне о том, что увидел там, я слишком испугалась, чтобы заметить, до чего же странно звучит эта история — о том, как удачно он оказался поблизости от моего дома! Я имею в виду... сколько времени прошло с того времени, когда Мартин в последний раз выезжал патрулировать город? Сколько времени прошло с тех пор, когда он ездил с напарником? В общем, я стала давить на него. На это не понадобилось много времени. Он буквально сломался — все двести фунтов камня, из которого он всегда был сделан, рухнули — он сделал это, это... признание: сообщил, что пришел в мой дом по собственному желанию, что бывал в нем и раньше, но исключительно в мое отсутствие, что ложился в мою кровать и вспоминал нашу с ним жизнь. Расс, его признание испугало меня почти так же сильно, как и смерть Элис. Поэтому я и пришла к тебе.

— Но ты ведь знаешь, я тоже был внутри твоего дома.

Она посмотрела на меня сквозь темные очки.

— Я поверила тому, что ты сказал Мартину: ты увидел его выходящим из дома, нашел стеклянную дверь открытой. Расс, я понимаю, что ты делал в ту ночь перед моим домом. Порой я вспоминаю о тебе и... мечтаю о тебе. И я знаю: ты так же думаешь обо мне и мечтаешь обо мне. Мы вспоминаем с тобой о том, как мы были вместе, и понимаем, что ни с кем другим мы никогда уже не будем так... вместе. Но ты, Расс, не способен на верную страсть — как, впрочем, и я. Ты всегда был безобидным. Считай, другими словами я сказала... я доверяю тебе. В настоящий момент, я думаю, ты один из тех немногих людей на земле, которым я по-настоящему верю.

— А что ты скажешь об Эрике Вальде?

— Эрик все еще опечален нашим разрывом. Не думаю, что он хотел бы увидеть меня сейчас.

— Десятилетие безудержной гонки за тобой, и бедный Эрик получает лишь один несчастный год — в твоих жарких объятиях.

Я просто не мог упустить возможность уколоть Эмбер именно потому, что знал — мое оружие всегда было совершенно бессильным перед ее сверкающей, безупречной броней.

— Рассел, ну почему, черт побери, ты никак не повзрослеешь?

Итак, недоросль, безобидный и к тому же неспособный на верную любовь, я повел машину назад, к Прибрежному шоссе, к северу, к Лагуне. Гнев, который, как я полагал, должен был бы охватить меня после этих слов — Эмбер, так и не возник. Вероятно, потому, что на протяжении вот уже долгого времени я мог думать только об Иззи, спавшей в девичьей кровати в доме своего отца. Я пытался послать ей самые что ни на есть безмятежные и обнадеживающие сны. И Эмбер мне тоже казалась странным порождением сна — она находилась рядом, но оставалась по-прежнему недосягаемой, присутствовала — но была недоступна.

А потом во мне начало накапливаться уже новое чувство, хотя сначала я никак не мог определить, какое именно. Но по мере того, как оно все больше заполняло пространство, высвобождающееся от смущения и шока при виде Эмбер, тем больше я распознавал это чувство. Оно — радость. Я действительно рад, что эта женщина жива. Фактически даже больше чем рад, я счастлив. Я благодарен судьбе. И где-то в глубине, под всеми этими вполне приятными истинами, уже проросло вновь, уже ухмылялось мне — простое, неразрешенное, незваное, даже запрещенное чувство, которое я всячески старался проигнорировать, но — не мог: я был просто потрясен близостью этой женщины ко мне. Да, тайно, дико, безумно потрясен.

— Могу я довериться тебе? — спросила она.

— Да.

— Скажи, что мне теперь делать?

— Твою сестру убил Марта?

— Кроме него некому. Именно поэтому, Расс, я и не обратилась в полицию. Именно поэтому я и пришла к тебе. Думаю, он убил ее не преднамеренно. Решил, дом пуст. А тут — она в постели. Она запаниковала. Он запаниковал. Когда убил, растерялся. Попытался представить ситуацию так, как если бы здесь побывал Полуночный Глаз. Но потом испугался и решил вообще скрыть все следы преступления. И саму Элис тоже. Во вторую ночь, когда ты застал его там, он как раз закончил свою работу. Выдумал историю о том, что накануне видел Грейс, выходящую из дома. Если кто-нибудь как следует прижмет его, он окончательно лишится рассудка и обязательно постарается свалить все на тебя и на Грейс. Ну какое же тут может быть объяснение?

— Об этом я как раз и думаю.

— То есть ты не считаешь, что это сделал он?

Я въехал на стоянку «Башни», жестом руки отказался от помощи лакея и припарковался рядом с серой машиной Эмбер.

— Куда ты ехала, когда прошлой ночью я видел тебя на Прибрежном шоссе?

— В отель «Лас-Бризас». Туда, где Мартин приказал мне отсиживаться. Он запретил мне даже из номера выходить. Но мне стало просто невыносимо сидеть взаперти. Когда ты увидел меня, я как раз возвращалась из «Белого дома», где весь вечер просидела за столиком, самым близким к оркестру.

Я слушал ее, продолжая смотреть вперед, через лобовое стекло. На город опускалась бледная дымка — легкий налет росы, который исчезнет с первыми же лучами солнца. Казалось, машины и улицы потеют, превращая свое тепло во влагу.

— Когда ты в последний раз видела свою дочь?

— Месяца два назад, может, три. Я писала ей. Вообрази меня пишущей письма, Расс! Я звонила ей. Она игнорирует меня.

Эмбер замолчала, тихо вздохнула — как все же странно и одновременно неотразимо притягательно было услышать из ее уст даже малейший намек на собственное поражение! — после чего она сложила руки на коленях и уставилась на них.

— Я знаю, я совершила несколько ошибок, Расс, и делаю сейчас все, чтобы исправить их. Я пыталась... я действительно пыталась наладить отношения. С моей семьей. С моими старыми друзьями. С моей дочерью. Я сожгла за собой столько мостов, что сегодня уже тяжело отыскать дорогу назад. Чувствую, мне придется идти в дыму. И теперь... Элис. Бедная, бедная, прелестная девочка.

Так это было в ту ночь — впервые за те двадцать лет, что я знаю Эмбер Мэй, она приоткрыла передо мной такие свои чувства, как сомнение, вину перед кем-то, сожаление, и сделала это явно искренне. Я простил ей все ее тысячи тщательно разыгранных сцен. Я был просто ошеломлен.

— Так что мне теперь делать? — спросила она снова.

— Со своим агентом ты разговаривала?

— Рубен — мой управляющий. Да, разговаривала. Он знает: со мной все в порядке, просто в данный момент я не работаю, никому не звоню и вообще меня ни для кого нет. Он поклялся мне хранить молчание, а свое слово Рубен держать умеет. Он — единственный, с кем я вообще говорила. Он и Марти. Это все.

Эмбер действительно дрожала, хотя вечер был жаркий и влажный. До меня донесся ее характерный запах, напоминающий запах Грейс, который исходил от нее во время нашей последней встречи: смесь запахов — женщины, духов, страха. Но больше всего именно страха.

— Куда же мне теперь ехать?

— Ты уже выписалась из отеля?

— Нет. Не хотелось кого-то настораживать, что собираюсь съезжать. Мартин наверняка каждые пять минут названивает. Или просто ждет в номере. Он настоял на том, чтобы я дала ему ключ. Но все необходимое для жизни — в машине. Владею особняком в восемь тысяч квадратных футов в двух милях отсюда, а живу в «крайслере». Жалкая, мерзкая судьба, не так ли?

— Тебе это подсказал Марти?

Она кивнула, потом снова посмотрела на меня.

— Как Изабелла?

— Превосходно.

— Мне так жаль, Расс... Если бы в моих силах было как-то все изменить, я бы обязательно сделала это.

Я помолчал и сказал нарочито небрежно:

— Она — сильная.

— Она, должно быть, чертовски сильная. Я не думаю, что она позволила бы мне пожить у вас хоть несколько дней? Я могла бы готовить еду, прибираться и держаться подальше от...

— Нет.

И только тогда, когда прозвучала отчаянная мольба, я вдруг во всей полноте осознал всю глубину охватившего Эмбер ужаса.

— Нет, — сказала она, — в самом деле было бы нехорошо. Прости. С моей стороны это самое настоящее нахальство.

Я задумался. Мартин Пэриш — или любой другой, вознамерившийся найти ее, — прежде всего проверит все местные отели, после чего расширит зону поисков, постепенно начнет удаляться от города. Оплата наличными и чужое имя помогли бы ей скрываться лишь на первых порах, но она не сможет прятаться очень долго, ни с машиной, взятой напрокат, ни — будучи Эмбер Мэй Вилсон. Но кому придет в голову искать ее в моем мире? Марти, может быть, и придет. Однако я знаю одного человека, который мог бы справиться с Мартином Пэришем. Проблема заключается в другом: он не любит Эмбер, и Эмбер уже много лет назад устала расходовать на него силу своих чар. Я перебрал с десяток других возможностей, но вернулся-таки к Теодору Фрэнсису Монро и его маленькому домику под тенью раскидистых дубов в каньоне Трабуко.

— Я хочу тебе сказать что-то, Рассел. Я не позволю, чтобы все это сошло Мартину с рук. Я позабочусь о том, чтобы он заплатил за жизнь Элис. Не знаю пока, как и когда, но я сделаю все, чтобы это случилось.

— Езжай за мной, — сказал я.

* * *

Мой отец, в джинсах и со старым «Ремингтоном-870» в руках, уже стоял на крыльце своей хижины, прежде чем я успел заглушить мотор. Стоял в центре — в ореоле желтого света, исходящего от лампы над дверью.

Я дождался, когда сзади меня остановится «крайслер». И лишь тогда вышел из машины. Сделал знак Эмбер оставаться на месте, а сам, похрустывая гравием, направился по дорожке к отцу.

Тысячи стрекочущих сверчков издавали странное, беспрерывное, исходящее отовсюду жужжание. Лошади шаркали ногами в темноте загона.

Ступени были влажны и мягки, когда я поднимался по ним. Большое сильное тело, черные волосы, слегка тронутые сединой, глаза, сделавшиеся от долгой работы на ранчо властными и настороженными, загнутые книзу непрощающие губы человека, успевшего узнать, что такое разочарование... — омываемый желтым светом лампы, мой отец выглядел чужаком, пришельцем из другого мира.

— Привет, пап.

— Привет, Расс.

— Понимаешь, проблема возникла.

— Я уж вижу.

Он прислонил винтовку к стене, пожал мне руку, обнял. От него исходил запах человека, который только что очнулся ото сна. Глянув поверх отцовского плеча, я увидел в окне машину Эмбер.

— Папа, что с твоим дробовиком?

— Это все Полуночный Глаз нагнал на меня страху. Старею, наверное. Тебя-то что принесло в такой час? Или с Иззи что стряслось?

— Она сейчас с Коррин и Джо. С ней все в порядке.

— А в машине та, о ком я подумал?

— Ага. Кто-то пытался убить ее. Вместо нее пристукнули ее сестру. Она совсем обезумела от страха и нуждается в убежище.

Он взглянул на машину, потом снова на меня.

— Потому что они снова попытаются сделать это?

— Вероятно.

— Ну так загоняй этот чертов «крайслер» в сарай и проводи ее в дом.

— Спасибо, пап.

— А что еще мне остается-то?

Он взглянул на меня подчеркнуто спокойно и пытливо.

— Это не то, о чем ты подумал, пап, — сказал я.

* * *

В отделанной сосновыми досками гостиной я рассказал отцу о случившемся. Разумеется, я не все сказал ему и, уж конечно, опустил даже намек на свое собственное присутствие в доме Эмбер в ту жаркую ночь третьего июля. Не мог бы никогда я признаться ему в этом. Слушал он почти спокойно, хотя наверняка понимал, что это уже отредактированная версия случившегося.

Эмбер устроилась в уголке дивана, с покаянным видом скрестив руки и ноги. Ее платиново-белокурый парик вдруг показался на фоне скромной обстановки хижины донельзя нелепым. Она почти не открывала рта.

Ближе к часу, когда ночь казалась наиболее глубокой, мой отец приготовил себе солидный кофейник, который должен был бы помочь ему продержаться до утра. Мы договорились: спать они будут по очереди. Он показал Эмбер вторую спальню. Потом я прошел с ней до машины, из которой она взяла вещи.

В сарае стоял запах гниющего дерева, плесени и машинного масла, однако сарай был очень чистым. Чистота — пунктик отца.

Эмбер открыла багажник и посмотрела на меня.

— Я взяла все, что Марти собрал у... Элис. Улики, доказательства... пакетики всякие, отпечатки пальцев, снимки, его записи. Все лежит здесь. Я даже сама толком не знаю, что это такое. Просто подумала, тебе может пригодиться...

— Бог ты мой, Эмбер...

— Я сделала что-нибудь не так?

Я немного покопался в содержимом картонной коробки. Там оказались: пластинки с отпечатками пальцев: дюжина, а может и больше, пакетиков с волокнами и волосами, кусочками краски, образцами почвы; портативный магнитофон, с которым он скорее всего ходил по месту происшествия и записывал найденные вещи; одна кассета без упаковки; стопка «полароидных» снимков: аккуратная пачка фотографий, сделанных обычным фотоаппаратом. Была даже записная книжка, содержащая перечень всех этих улик. В коробке также оказалось несколько папок, которые в окружных полицейских участках используют под досье, некоторые — пустые, тогда как в других находились бумаги. Я открыл одну из них. «Личное дело сотрудника управления шерифа Рассела Монро, 1976 — 1983».

— А что, Эмбер, неплохая работа.

— Все это он возит в своей машине, — сказала она. — Пожалуйста, забери это себе. Он сказал, что нашел эту кассету в моем магнитофоне, в ночь, когда Элис... умерла.

Я сунул пленку в боковой карман пиджака.

По пути к дому положил коробку в багажник своей машины. Отец, теперь одетый, сидел в кухне за столом, попивая свой кофе.

Я проводил Эмбер в маленькую спальню. На тумбочке у кровати стояла лампа, отбрасывавшая теплый свет на противоположную стену из сучковатых сосновых досок.

— Можно мне задать тебе вопрос? — спросила она.

— Конечно.

— Ты полюбил меня больше, когда подумал, что я умерла?

Вопрос удивил меня и вызвал чувство неуверенности. Я не знал, что ответить, но тем не менее мне удалось остаться спокойным. Казалось, в маленькую комнату проникла глубокая тишина ночи и окутала нас.

— Нет, — сказал я.

Эмбер смотрела на меня, пока снимала парик и выпускала на свободу свои роскошные волнистые каштановые волосы. Они упали ниже плеч. И снова я был поражен, как был поражен раньше, но никогда так сильно, как сегодня, — до чего же Эмбер похожа на Изабеллу! И в тот момент, когда собственные волосы наконец окутали ее, мне показалось: в тусклом свете хижины Эмбер излучает сияние.

— Спасибо, — сказала она. И одарила меня тем самым взглядом, что проник с сотнями продуктов в биллион домов, тем взглядом — невинным и в то же время чувственным, приглашающим, нет, даже умоляющим тебя принять участие в том, что тебе предлагается, убеждающим тебя в том, что эта сделка, как бы к ней ни отнеслись окружающие, была и навсегда останется заговором только двоих.

Что она прочитала в моих глазах, мне так и не суждено узнать.

— Пожалуйста, — сказал я. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Рассел.

Глава 15

Я зашел в «Морской ресторан», заказал две порции виски и два пива, уселся у окна и стал смотреть на проходивших мимо людей. Над берегом начинал сгущаться предрассветный туман. Я следил, как постепенно он распространяется над береговой линией, над пляжем, над набережной, как растекается по Прибрежному шоссе, окутывает здания, подбирается к Океанскому проспекту, хоронит под собой уличные фонари, укрывает мужчин, и женщин, и младенцев в колясках, бродяг и уличных псов, голубей и чаек, прячущихся от людского глаза, кошек, эвкалипты и бугенвиллеи, парковочные столбики, таверну «Хеннеси», художественный салон, магазин по продаже солнцезащитных очков, патрульную машину, развернувшуюся и поехавшую направо по шоссе, тротуар, и трещины на нем, и пробивающиеся сквозь него растения. И, хотя туман подкрался совершенно неслышно, я был не единственным, кто осознал его появление. Словно по мановению палочки дирижера возникла случайная всеобщая пауза, какой-то провал в сознании каждого на этом оживленном летнем тротуаре. Туман обволакивал лица, и люди замедляли шаг, как бывает это в фильмах, когда герои разом замедляют шаги или останавливаются совсем, словно реагируя на мощную невидимую психическую стремительную атаку, разом обрушившуюся на них, ни о чем не подозревающих. Что-то промелькнуло в выражениях их лиц в тот самый момент, какой-то вопрос. Муж взглянул на свою жену; жена взглянула на мужа; влюбленные прижались еще крепче друг к другу; одиночки обернулись, чтобы бросить взгляд через плечо, неожиданно перешли на другую сторону улицы, остановились и принялись оглядываться по сторонам. И на всех лицах — один и тот же вопрос: "Что это было? Я? Кто-то другой? Кто? Или все же я?" И точно в то же самое мгновение оркестр, игравший в глубине ресторана, оборвал свою песню, и рухнула тишина — один из редких моментов, когда замирают все разговоры, когда тишина именно обрушивается, чтобы напомнить нам: тишина была — вначале и тишина будет — в конце. Тишина пронзает все вокруг подобно тайне, которую никто не хочет разгадать. На каждом лице возникло мерцание страха. Страх каждого слился в общий страх. Казалось, выражение лица каждого обнажает чрезмерность всех наших претензий, дерзкую наглость утверждения, что жизнь всегда — и со следующим ударом пульса — будет такой же веселой шуткой, какой притворяется сейчас.

Глубоко в этой тишине я услышал голос — скорее даже стон, похожий на низкочастотный рев-приказ, но не смог разобрать смысла этого приказа. Я не имел ни малейшего представления о том, слышит ли кто-нибудь еще этот голос. И тут же раздался оглушительный взрыв смеха — наступательного, фальшивого, отчаянно показного — отменяющего тишину и отвергающего все те истины, которые тишина несла с собой. Снова врубилась музыка. Я вышел из ресторана.

Несколько минут просидел в машине, не включая двигателя, — слушал запись на пленке, украденную Эмбер у Мартина Пэриша. Это был голос Полуночного Глаза. Он заикался и мямлил что-то, выдавая совершенно невразумительные фразы: «Вжу... ярую... шкарусерву... тепло... ползущу из... он...»

Я не смог понять ничего. Ведь если Эмбер права и Мартин хотел бы приписать убийство Элис мне, эта запись должна была бы давным-давно быть уничтожена. Когда я прослушал ее во второй раз, я заботливо спрятал пленку в такое место под половиком машины, до которого никак не смог бы дотянуться ногой.

* * *

В каньоне, сразу при выезде из города, движение сильно замедлилось, машины буквально ползли, и мне понадобилось минут двадцать передвижения с черепашьей скоростью, чтобы понять, в чем дело. Оказалось, дорожная полиция установила один из своих проверочных «постов трезвости» с целью отлова пьяных водителей. Я мог видеть вспышки сигнальных огней, оранжевые пограничные столбики, сводившие движение полос в одну, и фигуры полицейских, светивших фонарями в лица водителей. В глубине души я поддерживал активность тех, кто оспаривал необходимость создания подобных контрольных постов. Может быть, потому, что суды всегда солидарны с борцами за трезвость — утверждают конституционность подобных действий, чем и вызывают во мне недоверие к власти вообще и раздражение от ее карающей десницы. Как-то я подумал: вероятно, мне больше подошла бы карьера грабителя банков, чем сотрудника правоохранительных органов, но эта мысль, естественно, ни свежа, ни глубока. Писательская же деятельность предоставляла прекрасную возможность достигнуть некоего компромисса между обеими этими позициями.

Я открыл окно, закурил и стал ждать.

Впереди острые лучи фонарей били в салоны машин, полицейские склонялись к раскрытым окнам, а поток автомобилей с прошедшими проверку водителями вяло набирал скорость в направлении к северу. В зеркальце заднего вида я видел клочья тумана.

Через десять минут наконец подошла и моя очередь. Я направил машину между рядами оранжевых столбиков, кивнул — вместо приветствия — полицейскому и... позади него, около патрульной машины... увидел знакомый мне человеческий силуэт. Но не успел присмотреться — мне в глаза ударил луч света.

— Как самочувствие сегодня, сэр?

— Прекрасное.

— Пили вечером, сэр?

— Пару пива.

— И это все?

— Так точно.

— И все же сколько именно, сэр?

— Я недавно проверял: слово «пара» по-прежнему означает «два».

Полицейский помолчал, скользнул лучом фонаря по заднему сиденью моей машины, осветил пассажирское место рядом со мной, снова уткнулся лучом в глаза.

Из-за его спины послышался знакомый голос, но все, что я мог видеть, — это лишь сноп белого света.

Скрытые слепящей завесой полицейские немного посовещались. Обладатель фонаря отошел в сторону, слепящий свет исчез, а в мое окно чуть не по пояс влез Мартин Пэриш.

Глаза налиты кровью, массивный подбородок, явно символизирующий моральное превосходство, небрит, вязаный галстук свисает вдоль дверцы. А чуть в стороне за ним — машины управления шерифа, целые три штуки!