Воспоминания о К Марксе и Ф Энгельсе (Часть 2)

      Как сейчас, предо мной встает маленькая, скромная квартирка Фанни Марковны... ** Тихо потрескивают полудогоревшие угли в камине... И в полумраке комнаты ровный голос хозяйки вдумчиво и неторопливо передает захватывающую повесть дальних, дальних лет...
      - Однажды после нашего поселения в Лондоне, - вспоминала Фанни Марковна, - мой муж получил письмо от Г. В. Плеханова, находившегося тогда в Швейцарии 421. Плеханов, с которым Сергей Михайлович был хорошо знаком, писал, что в Лондоне живет Энгельс, и настоятельно советовал нам навестить его. Мы решили последовать совету Плеханова, тем более, что и нам самим было очень интересно встретиться с Энгельсом. Устроить это было легко. Энгельс был человек чрезвычайно доступный. В будни он много работал и жил довольно уединенно, но по воскресеньям любил видеть людей. В праздник дом Энгельса был открыт для всех желающих: каждый запросто приходил и садился за длинный стол, стоявший в самой большой комнате квартиры.
      * - С. М. Кравчинским (Степняком). Ред.
      ** Здесь и ниже отточие поставлено автором. Ред.
      Фанни Марковна поправила уголь в камине и, когда огонь вновь ярко запылал, продолжала:
      - Вот в одно из таких воскресений мы с мужем отправились к Энгельсу. С нами пошла дочь Маркса Элеонора, бывшая замужем за английским социал-демократом Эвелингом. Эвелинги были своими людьми в доме Энгельса. Когда мы вошли, за столом сидело уже чело
      107
      век двадцать - все социалисты, писатели, политики. Компания была очень интернациональная, говорили на разных языках. На одном конце стола, в роли председателя, восседал Энгельс, который мне очень понравился с первого взгляда. Он был душой общества. Между присутствующими шли горячие споры. Они шумели, кричали, обращались к Энгельсу за разрешением вопросов. Энгельс охотно отвечал, - то по-английски, то по-немецки, то по-французски. На другом конце стола сидела домоправительница Энгельса - Ленхен *, полная немка, с очень милым и приятным лицом, которая только тем и занималась, что каждому вновь пришедшему накладывала побольше мяса, салата и других яств. Не скупилась Ленхен и на вино. Вся атмосфера в доме Энгельса была простая, товарищеская, немножко богемистая, но вместе с тем высоко интеллектуальная. Вы чувствовали, что находитесь в гостях у большого человека, который живет и интересуется большими проблемами.
      Фанни Марковна остановилась на мгновенье и затем, с легкой улыбкой на лице, вновь заговорила:
      - В то время я еще не знала ни одного иностранного языка. Это меня очень стесняло и делало застенчивой. Случилось так, что Энгельс, желая оказать внимание Степняку, посадил нас рядом с собой: меня справа от себя, а Сергея Михайловича слева. Я была в отчаянии и старалась как можно ближе жаться к Элеоноре Маркс, сидевшей с другой стороны от меня. Больше всего я боялась, как бы Энгельс не заговорил со мной, - что я тогда стану делать?.. Вдруг Энгельс обратился ко мне и стал декламировать по-русски. Хотя с тех пор прошло много времени, я точно помню, что он декламировал:
      Мы все учились понемногу,
      Чему-нибудь и как-нибудь,
      Так воспитаньем, слава богу,
      У нас немудрено блеснуть.
      Онегин был, по мненью многих
      (Судей решительных и строгих),
      Ученый малый, но педант...
      * - Елена Демут. Ред.
      108
      - Энгельс продекламировал еще две строфы, - продолжала Фанни Марковна, - и вдруг, лукаво посмотрев на меня, закончил:
      ...Зато читал Адама Смита
      И был глубокий эконом,
      То есть умел судить о том,
      Как государство богатеет,
      И чем живет, и почему
      Не нужно золота ему,
      Когда простой продукт имеет.
      Отец понять его не мог
      И земли отдавал в залог.
      - Произношение у Энгельса было прекрасное, - говорила Фанни Марковна, декламировал Пушкина он чудесно. Я захлопала в ладоши и воскликнула: "Да вы отлично владеете русским языком, давайте говорить по-русски". Однако Энгельс покачал головой и с улыбкой ответил: "Увы! - на этом кончаются мои познания в русском языке".
      Фанни Марковна снова остановилась и некоторое время сидела с таким видом, как будто бы она унеслась куда-то далеко, далеко от сегодняшнего дня. Я не нарушал ее молчания. Потом она тряхнула головой, точно сбрасывая с себя чары неведомого волшебства, и уже более обыкновенным голосом воскликнула:
      - Ведь вот, почти тридцать лет прошло с тех пор, а я вижу наш первый визит к Энгельсу, как если бы все это происходило вчера!
      Я спросил Фанни Марковну, что было дальше.
      - Дальше? - откликнулась она. - Ну, вскоре после того Энгельс зашел к нам в гости с ответным визитом. Видно было, что знакомство может наладиться, и оно действительно наладилось. В дальнейшем Сергей Михайлович не раз встречался с Энгельсом. Они много беседовали, нередко спорили, бывали между ними и недоразумения. Мне лично, однако, с Энгельсом пришлось сталкиваться не так часто... Глубоко врезалось мне в память последнее свидание с ним. Это было уже много позднее, в середине 90-х годов, незадолго до смерти Энгельса.
      Фанни Марковна подбросила угля в камин и, помешав его железной клюкой, вновь села на свое место.
      - Когда умерла Ленхен, - продолжала она, - стал вопрос, кто будет теперь заботиться об Энгельсе. Ему было уже под семьдесят, он часто болел, за ним требо
      110
      вался хороший уход. Вскоре место Ленхен заняла Луиза Каутская, которая к тому времени разошлась со своим мужем *. Когда я познакомилась с Каутской, то как-то сразу почувствовала к ней антипатию. Мои чувства вполне разделяла Вера Засулич, которая тогда жила в Лондоне и часто бывала у Энгельса. В дальнейшем мы с горечью должны были убедиться, что наше отношение к Каутской ею вполне заслужено. Каутской не хватало мягкости и деликатности, в которых нуждался Энгельс. Она слишком много думала о себе и слишком мало об Энгельсе. Это с особенной силой обнаружилось, когда в начале 1894 года Каутская вторично вышла замуж. Вскоре у Каутской родилась дочка. Вместе с мужем ** и дочкой она жила у Энгельса, но интересовалась не столько Энгельсом, сколько своей семьей. В один прекрасный день Каутская решила, что дом, который до того занимал Энгельс, теперь чересчур мал, что Энгельса надо перевезти на новую квартиру. Энгельсу этого страшно не хотелось. Он жил в своем доме 25 лет, привык к нему, знал в нем каждый уголок и легко находил здесь все нужные ему книги, материалы, рукописи... А самое главное - в этом доме Энгельс принимал Маркса. Нетрудно представить себе чувства Энгельса в связи с проектом переезда на новое место. Но он был болен, беспомощен, деликатен - и Каутская в конце концов добилась своего: она перевезла-таки Энгельса в другой дом. Энгельс старался крепиться, но для нас с Засулич было ясно, что переселение только расстроило Энгельса и усугубило его тяжкую болезнь: у него ведь был рак горла. Мы с Верой готовы были плакать, но ничего не могли поделать.
      Фанни Марковна вздохнула, опять немного помолчала и затем закончила:
      - Последний раз я видела Энгельса при очень грустных обстоятельствах. Как-то раз к нам заходит Каутская и говорит, что вечером ей нужно уйти, а дома никого нет, не пойду ли я подежурить у постели больного Энгельса? Конечно, я охотно согласилась. Тот вечер я действительно провела с Энгельсом 422. Он очень обра
      * - К. Каутским. Ред.
      * - Л. Фрейбергером. Ред.
      111
      довался мне и начал рассказывать о дорогих ему вещах: показывал кресло, на котором обыкновенно сидел Маркс, давал мне читать письма Маркса, достал фотографии, на которых он был снят вместе с Марксом. Вообще, все существо Энгельса было переполнено глубочайшей любовью к Марксу, он без конца вспоминал о различных эпизодах его работы с Марксом, об их встречах, беседах, совместных поездках или прогулках за город. Я слушала Энгельса почти с благоговением, но сердце у меня разрывалось от горя. Я видела, что Энгельс очень болен и что за ним нет того ухода, который ему так нужен. Ушла я от Энгельса в тот вечер со слезами на глазах. Спустя несколько недель Энгельс умер... Мы с Сергеем Михайловичем были на его похоронах.
      Я слушал рассказ Фанни Марковны, затаив дыхание. Мне казалось, что ее устами говорит сама история.
      Впервые опубликовано в книге: Майский И. М. Путешествие в прошлое. М., 1960
      Печатается по тексту книги: Русские современники о К. Марксе и Ф. Энгельсе. М., 1969
      Ф. М. КРАВЧИНСКАЯ
      Из воспоминаний 420
      Плеханов был знаком с Сергеем Михайловичем * и вел с ним переписку. Однажды Сергей Михайлович получил от него письмо, в котором он, между прочим, писал: "Вы живете в Лондоне. Что Вы там делаете? Знаете ли Вы, что там живет Энгельс? Такие люди рождаются не так часто. Поэтому требую от Вас обязательно познакомиться с ним и прислать мне отчет. Это возмутительно, что Вы до сих пор не были у него, надо непременно к нему пойти".
      Энгельс жил в большом доме, всегда открытом по воскресеньям для всех желающих его видеть. В его большом холле всегда по воскресеньям его можно было застать окруженным со всех сторон социалистами, критиками, писателями. Все, кто хотел видеть Энгельса, мог запросто приходить к нему.
      Ф. М. Степняк со своим мужем (к ним присоединилась еще дочь Маркса Маркс-Эвелинг) пошли в одно из воскресений к Энгельсу.
      - Очаровательный старик, - говорит Фанни Марковна, - произвел на меня наилучшее впечатление. Я была очень застенчивая, на мое несчастье он посадил меня близко от себя. Я все прижималась поближе к дочери Маркса, стараясь избежать разговора с Энгельсом, а он, естественно, как любезный хозяин, стал меня угощать. На иностранных языках я не говорила и поэтому хотела только одного - чтобы меня оставили в покое. Энгельс говорил по-французски, по-немецки, по-английски. Говорили на всякие, главным образом, политические темы, спорили. А на другом конце стола, как и всегда, сидела его экономка Елена ** - толстая немка, очень приятная на вид, которая только то и делала,
      * - Кравчинским (Степняком). Ред.
      ** - Демут. Ред.
      113
      что всякому вновь приходящему гостю подкладывала довольно "либеральные" порции мяса, салата и вина. Между присутствующими шли ожесточенные споры, они горячились, шумели, обращались к Энгельсу за решением вопроса. Вдруг Энгельс обратился ко мне и, учитывая мои незнания иностранных языков, заговорил по-русски. Он стал цитировать из Пушкина:
      Мы все учились понемногу,
      Чему-нибудь и как-нибудь,
      Так воспитаньем, слава богу,
      У нас немудрено блеснуть.
      Онегин был, по мненью многих
      (Судей решительных и строгих),
      Ученый малый, но педант;
      Имел он счастливый талант
      Без принужденья в разговоре
      Коснуться до всего слегка,
      С ученым видом знатока
      Хранить молчанье в важном споре
      И возбуждать улыбку дам
      Огнем нежданных эпиграмм.
      VI
      Латынь из моды вышла ныне:
      Так, если правду вам сказать,
      Он знал довольно по-латыни,
      Чтоб эпиграфы разбирать,
      Потолковать об Ювенале,
      В конце письма поставить vale *,
      Да помнил, хоть не без греха,
      Из Энеиды два стиха.
      Он рыться не имел охоты
      В хронологической пыли
      Бытописания земли:
      Но дней минувших анекдоты,
      От Ромула до наших дней,
      Хранил он в памяти своей.
      VII
      Высокой страсти не имея
      Для звуков жизни не щадить,
      Не мог он ямба от хорея,
      Как мы ни бились, отличить.
      Бранил Гомера, Феокрита;
      Зато читал Адама Смита
      И был глубокий эконом,
      * - будь здоров. Ред.
      114
      То есть умел судить о том,
      Как государство богатеет,
      И чем живет, и почему
      Не нужно золота ему,
      Когда простой продукт имеет.
      Отец понять его не мог
      И земли отдавал в залог.
      Процитировал он это наизусть на прекрасном русском языке. Я захлопала в ладоши, но Энгельс сказал: "Увы, этим кончаются мои познания в русском языке".
      Этот человек произвел на меня неизгладимое впечатление: такой гостеприимный, открытый. Через несколько дней Энгельс пришел к нам с обратным визитом. Сидел мало, видимо хотел только завязать знакомство. Больше я его в большой компании не встречала. С моим мужем они виделись, собирались, беседовали на разные политические темы, бывали у них иногда и споры и недоразумения.
      У меня к Энгельсу - рассказывает далее Фанни Марковна - было, пожалуй, сентиментальное отношение, и это отношение разделяла и Вера Засулич, с которой мы были друзьями. Мы иногда собирались с ней и, говоря о нем, готовы были плакать. Когда экономка Энгельса Елена умерла, ему нужно было кого-нибудь взять на ее место. Это место заняла Каутская, которая в это время разошлась с мужем и вышла замуж за доктора *. Я тогда познакомилась с ней и сразу же почувствовала к ней антипатию. Появление Каутской в доме Энгельса было несчастьем для него. У Каутской были дети, и она решила, что квартира, в которой Энгельс прожил 25 лет, стала мала. Каутская перевезла его в новый дом. Энгельс тогда был очень болен, и переезд только усугубил его болезненное состояние. До этого Энгельс жил в доме, где он знал все, где он сейчас же мог найти все книги, брошюры Маркса. В этом же доме он встречался с Марксом, туда же к нему приходила дочка Маркса. Это был его собственный дом, а Каутская перевезла его в новый дом с площадкой и все его книги сложила в новое место. Но Энгельс был болен и ничего не мог сделать. Его нужно было лелеять; не следовало менять квартиры. Это было жестоко в отношении Энгельса.
      * - Л. Фрейбергера. Ред.
      115
      Как-то Каутская зашла к нам и сказала, что Энгельс болен, а ей нужно было идти куда-то. Она просила меня пойти к нему на несколько часов. Я пошла в этот "новый дом" с ненавистью. Я пробыла у Энгельса часа три и, глядя на него, просто страдала. Он обрадовался, когда узнал меня, и начал показывать мне все кресла, на которых сидел когда-то Маркс. Он показывал мне также письма К. Маркса, его фотографии, какие-то карикатуры на него. Все это Энгельс показывал с величайшей любовью; я же глядела на него и страдала, так как, когда я впервые встретила его, он был тогда такой цветущий, теперь же он был больной и беспомощный. За ним, наверное, плохо смотрели. У него была опасная болезнь - он страдал раком горла. Однако до самых последних дней Энгельс интересовался всеми событиями и много писал. Вера Засулич часто ходила к нему и делилась со мной впечатлениями. Все, кто любил его, приходили к нему, проводили у него много времени, но все знали, что он обречен.
      Впервые опубликовано с сокращениями в сборнике: Воспоминания о Марксе и Энгельсе. М., 1956
      Печатается по тексту книги: Русские современники о К. Марксе и Ф. Энгельсе. М., 1969
      IV
      Стефан Борн
      Себастьян Зейлер
      Альфред Мейснер
      Джордж Джулиан Гарни
      Теодор Фридрих Куно
      Франциска Кугельман
      Ансельмо Лоренцо
      Вильгельм Блос
      Юлиус Вальтер
      Джон Суинтон
      Эрнест Белфорт Бакс
      Марианна Комин
      Карл Каутский
      Леонард Таушер
      Конрад Шмидт
      И. Йенсен
      Шарль Виктор Жаклар
      Лили Браун
      Карл Штейнгардт
      Макс Бер
      СТЕФАН БОРН
      Из книги "Воспоминания участника революции 1848 г."
      ФРИДРИХ ЭНГЕЛЬС. СОЮЗ КОММУНИСТОВ. ГЕНРИХ ГЕЙНЕ
      С января и до осени 1847 г. Фридрих Энгельс был в Париже единственным человеком, с которым я постоянно встречался. Мы проводили вместе почти все вечера, а по воскресеньям часто совершали прогулки в окрестностях французской столицы. Он был на пять лет старше меня и в известной мере взял меня к себе в учение. Я еще в Берлине прочел его книгу о положении рабочего класса в Англии. Это служило темой бесед; он излагал мне основные проблемы политической экономии. Я охотно его слушал и был восприимчивым учеником. Он ввел меня в Союз коммунистов. Энгельс и Маркс верили в коммунизм. Делая самые последовательные выводы из своей критики существующего общественного порядка, они считали замену частной собственности, которую рассматривали как источник всякой несправедливости на земле, общественной собственностью, неизбежным следствием своего понимания истории и вытекающего из него социального учения. Верили ли другие члены Союза коммунистов в возможность коммунизма? Вопрос звучит довольно странно, но я не могу ответить на него утвердительно, хотя сам до истечения года, как мы увидим ниже, в одной из своих брошюр защищал коммунизм от нападок одного из его противников 424.
      Молодого человека моего склада в учении Маркса и Энгельса привлекала прежде всего его научная основа. Это учение признает необходимость того, что возникло исторически, убедительно характеризует различные способы производства, которые сменяют друг друга в ходе развития человеческой цивилизации и после определенных периодов времени открывают все более широким кругам общества путь к свободе и материальной независимости. Далее, оно указывает, как в наше время господствующий способ производства, а именно способ,
      118
      основанный на свободной конкуренции, в конечном счете превращается в войну всех против всех и должен, вне всякого сомнения, уступить место новому способу производства, который заменит беспрепятственную частнособственническую эксплуатацию, ведущую к обнищанию масс, возникновением исключительно коллективной собственности и коммунистического общества, что в известной степени положит конец всякой экономической борьбе и приведет к ликвидации классовых противоречий. [...]
      ЗИМА В БРЮССЕЛЕ. КАРЛ МАРКС
      Я опять проехал по немецким землям. Из Берна без остановки отправился через Базель в Страсбург, оттуда пароходом (исходным пунктом для которого он тогда был) в Кёльн и затем дальше в Брюссель, представлявший до некоторой степени умственный центр коммунистического союза. Там жил Карл Маркс. Я с нетерпением ждал знакомства с ним. Я застал его в чрезвычайно скромной, можно даже сказать, бедно обставленной маленькой квартирке, в предместье Брюсселя. Он встретил меня приветливо, расспросил об успехе моего пропагандистского путешествия, сделал мне по поводу моей брошюры против Гейнцена424 комплимент, к которому присоединилась его жена; она любезно приветствовала меня, и так как она в течение всей своей жизни принимала самое горячее участие во всем том, что интересовало и занимало ее мужа, то отнеслась не без особого интереса и ко мне, ибо я считался подающим надежды последователем учения ее мужа.
      Маркс, как мне потом рассказали, будучи боннским студентом, познакомился со своей женой на балу. Фрейлейн фон Вестфален, такова была ее девичья фамилия, принадлежала к несколько обедневшей прусской юнкерской семье. Маркс полюбил ее, и она разделила его страсть. Они поженились, конечно, преодолев некоторые помехи со стороны семьи фон Вестфален. Эта любовь выдержала все испытания непрерывной борьбы за существование. Я редко видел такой счастливый брак, в котором бы супруги так разделяли радость и горе (последнего было больше чем достаточно) и где бы всякое страдание преодолевалось в сознании полнейшей
      119
      взаимной поддержки. Столь же редко встречал я женщину, внешность которой так гармонировала бы с сердцем и умом, которая при первой же встрече так располагала к себе, как г-жа Маркс. Она была блондинка; ее дети, тогда еще маленькие, были черноволосые и черноглазые, как их отец. Жившая в Трире мать Маркса оказывала семье материальную поддержку, но перо писателя, по-видимому, должно было обеспечивать основной доход. Хотя Маркс и был знаком с некоторыми свободомыслящими политиками в Брюсселе, между ним и его друзьями, главным образом иностранцами, не было настоящего общения. Ни он, ни его жена, казалось, не страдали от этого. Г-жа Маркс жила идеями своего мужа, при этом она целиком была поглощена заботами о своих близких и тем не менее была безгранично далека от типичной немецкой домашней хозяйки, которая штопает чулки и варит суп. Много лет спустя в конце письма, написанного ею мне из Лондона, она сообщала печальное известие, проникнутое каким-то внутренним разочарованием, о том, что ее покинула верная и неутомимая служанка *, на которую смотрели, так сказать, как на члена семьи 426. [...]
      После того как так легко была подавлена первая попытка восстания, бельгийское правительство решило не допускать второго путча. Если с арестами своих подданных оно должно было быть осторожным, то могло вполне свободно действовать по отношению к иностранцам. Друзья осведомили нас о намерении правительства арестовать и переправить через границу наиболее известных из нас. Один брюссельский житель, имевший за городом довольно обособленный дом, предложил нам свое гостеприимство на следующую ночь. Маркс, Энгельс и я отправились с заходом солнца к этому смелому человеку. Мы были встречены по-дружески. Нас ждал ужин, каждому была приготовлена постель.
      * - Е. Демут. Ред.
      Правительство господина Роже, стоявшего тогда у кормила правления, не хотело привлекать внимания, поэтому днем нам нечего было бояться ареста. Как, впрочем, весьма скоро выяснилось, это пока коснулось только Маркса, которого оно не без оснований считало душой немецкой эмиграции. В следующую ночь - он
      120
      не хотел больше уходить от своих - раздался неистовый стук в дверь. Он велел открыть. Ему объявили об его аресте. Вошедшие полицейские предложили ему следовать за ними. Маркс, не говоря ни слова, подчинился неизбежности. Но его жена была вне себя. - Куда ведут ее мужа, - спросила она в несказанном страхе и волнении. Ей не ответили и оставили одну. Бедная женщина впала в ужасное душевное отчаяние. Она не могла постичь случившегося. С отчаянием в душе, ломая руки, ходила она взад и вперед по своей комнате. Быть одной здесь с детьми, когда ее муж в тюрьме! Следуя внезапному порыву, она быстро надела шляпу, накинула на плечи шаль, поспешно спустилась с лестницы и очутилась на улице.
      В каком направлении идти? Шагах в тридцати от своего дома она увидела полицейского и бросилась к нему. Это был один из ворвавшихся в ее дом и принимавших участие в аресте. "Куда вы увели моего мужа? Скажите мне, где он теперь?" - закричала она ему. "Вы хотите это знать?" - спросил полицейский. "Я должна это знать, - ответила она, - покажите мне этот дом, поведите меня к нему". - "Следуйте за мной", - ответил ей слуга общественного блага и справедливости. Она последовала за ним.
      Полицейский привел ее в старый, высокий дом, в узкий, длинный коридор. Ей стало душно, она задыхалась. Она предчувствовала беду. Он открыл дверь, втолкнул ее в скудно освещенное помещение и снова закрыл за ней дверь. Бешеный хохот встретил вошедшую, толпа ужасных женских существ окружила ее. Ее рассматривали с наглым любопытством. "Иностранка! Незнакомая! Новая гостья!" - раздавалось вокруг нее. И они снова бешено захохотали. Теперь несчастная женщина поняла, в какое общество ее бросили. Страшный крик вырвался из ее груди, крик, который произвел глубокое, потрясающее впечатление даже на те конченные женские существа, в среде которых она очутилась. Они внезапно замолчали. Видимо, произошло что-то неслыханное, это чувствовала каждая из них. Это была порядочная женщина, которую заперли вместе с ними, уличными отбросами человечества. Они испуганно прекратили грязные шутки, замолчали. Как это могло случиться? Постепенно то одна, то дру
      121
      гая осмеливалась подойти к рыдающей, заливающейся слезами незнакомке, стараясь ее успокоить. - "Не трогайте меня! Прочь!" - раздалось им в ответ.
      Это была жуткая ночь, полная ужаса и страдания, оставившая глубокий след в ее душе. Когда, наконец, на горизонте появилось зимнее солнце, эта невероятная тюрьма открылась. Оскорбленная таким преступным обращением, она собрала все свои силы, чтобы пожаловаться находящемуся тут старшему чиновнику на причиненное ей оскорбление. "Это была весьма досадная ошибка, ответил он, - я подробнее расследую дело". - "Это была весьма досадная ошибка", - сказал и министр внутренних дел, когда ему был сделан в палате запрос по поводу этого происшествия. Этим ответом для официального бельгийского общества дело было снято с повестки дня.
      На следующее утро в городе быстро распространилось известие об аресте Карла Маркса. Я поспешил в его дом, и там г-жа Маркс, не переставая плакать, рассказала мне и о том, как происходил арест, и о тех ужасах, которые ей самой пришлось пережить в прошлую ночь.
      Вскоре появился и наш прекрасный друг, брюссельский молодой ученый по имени Жиго, занимавший должность палеографа в городской библиотеке. Он выразил готовность узнать о намерениях правительства по отношению к арестованному. Он был уверен, что Маркс будет освобожден через несколько дней и что ему предоставят возможность свободно выбрать страну, куда он захочет переехать. Это действительно подтвердилось. Если Маркс, в чем теперь едва ли можно было сомневаться, выберет Париж, то он советует г-же Маркс заранее поехать туда с детьми; я буду ее сопровождать; прислуга же тем временем должна с его помощью ликвидировать брюссельское хозяйство и затем тоже отправиться в Париж. Г-жа Маркс согласилась последовать этому совету. После того как ей удалось добиться разрешения попрощаться с мужем в тюрьме, она в течение того же дня сделала все приготовления к отъезду. Я быстро уладил все свои дела и уложил чемодан.
      Жиго, о котором я только что говорил, вел себя как верный друг, а незадолго до этого, когда нам была предоставлена возможность переночевать в доме
      122
      упомянутого брюссельского жителя, Маркс так резко отозвался о Жиго, что из-за этого у них с Энгельсом произошла неприятная сцена, описание которой я опускаю.
      Одного только человека Маркс прямо-таки ненавидел, и это был отец нигилизма и анархизма русский Бакунин. 29-го ноября в Париже на торжестве, устроенном поляками в память восстания 1830 г., - к участию в нем и здесь на сей раз были привлечены не поляки, - Бакунин произнес речь, которая побудила русского посланника подать жалобу французскому правительству. В результате Бакунин был тотчас же выслан. Он приехал в Брюссель, старался завязать с нами отношения, но Маркс избегал его, Жиго же этого не делал. Бакунин являлся для него интересной личностью, его часто видели в обществе Бакунина. Вообще мало интересовавшийся туманными социалистическими теориями и чувствовавший влечение главным образом к чисто гуманной стороне рабочего движения, Жиго из-за Бакунина вовсе не пренебрег Марксом; он это доказал в те дни, когда его личное вмешательство могло принести пользу тяжело пострадавшей семье Маркса.
      Один прощальный визит я должен был сделать в Брюсселе - нашему французскому другу Энберу. Он отсутствовал. За день до начала революции он отправился в Париж и больше не вернулся.
      "Мой муж комендант Тюильри", - сияя от радости, сказала мне г-жа Энбер. "Комендант Тюильри, - повторила она. - Вы должны его навестить. Передайте ему привет от меня и наших детей. Вы найдете его в павильоне принца Жуанвиля. Он там поселился".
      Удивительное изменение обстоятельств! Луи-Филипп, его сыновья и внуки в изгнании, а г-н Энбер, вчерашний эмигрант, - комендант Тюильри. Конечно я его навещу.
      Я проводил г-жу Маркс и ее троих детей в Париж. Она не была полна счастья и радости, как г-жа Энбер. Ее мысли были с мужем. Она была расстроена переживаниями последних дней, и глубокая печаль отражалась на чистых чертах ее лица. Мы подали друг другу руки и расстались, когда она добралась до своего временного пристанища. Временным было для нее до сих пор все, постоянного домашнего очага она с детьми еще не знала. Все же на следующий день она уже опять была со своим мужем [...]
      123
      Как-то раз в Майнце мне захотелось повидать также сотрудников "Neue Rheinische Zeitung": Маркса, Энгельса, Вольфа и tutti quanti *. Тот, кто прочтет сейчас исполненные ненависти слова, коими спустя сорок лет меня поминает Энгельс, наверное подумает, что лидеры партии давным-давно порвали со мной. Это было отнюдь не так. В конечном счете им не в чем было бы упрекнуть меня, разве лишь в том, что я действовал на свои страх и риск, не испрашивая их повеления. Но никто из них не подал и вида, что они мной недовольны. Маркс принял меня самым дружеским образом, равно как и г-жа Маркс. Они не позволили мне остановиться в гостинице и смотрели на меня как на своего гостя. Здесь мне вспоминается замечание, которое Маркс сделал за столом и которое заслуживает упоминания, так как оно очень характерно для него. Впервые в моем присутствии заговорили о семейных отношениях. Речь шла о политической позиции г-на фон Вестфалена ** в год революции; он был ярый реакционер. "Твой брат, - со смехом сказал Маркс жене, - настолько глуп, что он еще будет когда-нибудь прусским министром". Г-жа Маркс, покрасневшая при этих более чем откровенных словах, перевела разговор на другую тему. Предсказание ее мужа, как известно, исполнилось. Спустя несколько лет я порой вспоминал эти слова и при этом думал, как непохожи друг на друга брат с сестрой. Он - высокопоставленный государственный чиновник в период жесточайшей реакции и ревностный ее слуга; а она в это время несла тяжкое бремя нужды в эмиграции, но стойко примыкала к лагерю, полярно противоположному лагерю ее брата, от которого ее навеки отделял целый мир. Мысль об этом всегда трогала меня своим глубоким трагизмом.
      На другое утро я посетил редакцию. Энгельс, который, несомненно, был ее главной силой, ибо никто не обладал таким легким пером и такой продуктивностью, выкроил четверть часа, чтобы немного поговорить со мной, как в былое время, или, вернее, чтобы излить мне
      * - всех остальных. Ред.
      ** - Фердинанда фон Вестфалена. Ред.
      124
      душу. Он был недоволен. Его расположение снискал только Вильгельм Вольф, крестьянский сын из Силезии, который в "Neue Rheinische Zeitung" вел счет всем беззакониям высшей феодальной знати своей провинции по отношению к подчиненному ей бедному сельскому населению 428. Второй Вольф *, промотавшийся и опустившийся литератор, неизвестно как и почему оказавшийся среди коммунистов, никогда не давал вовремя тех второстепенных статеек, которые ему поручались.