.. Вспомнил, что не случайно тогда отложил на самый конец изложения своей биографии пункт о партийном стаже. Федор Иванович лишь весной 1931 года наконец решился подать заявление в партийную организацию, его приняли кандидатом в члены ВКП(б). Потом в связи с чисткой прием в партию был прекращен, и членом ВКП(б) он стал только в 1938 году.
      В сравнении с Гуровым, который, будучи на семь лет моложе, в партию вступил на целое десятилетие раньше, партстаж Толбухина был совсем небольшим. Во всяком случае, казалось Федору Ивановичу, что потребуются для члена Военного совета пояснения. И он испытывал определенную неловкость от необходимости разъяснять причины своего сравнительно позднего вступления в ряды Коммунистической партии. Однако Кузьма Акимович, чьей профессией по долгу и призванию было человекознание, понял его состояние и сам все объяснил.
      - Говорите, Федор Иванович, совсем небольшой у вас партстаж в сравнении с моим? Так мы же с разного начинали, как я понимаю, хотя оба крестьянские дети: я не успел пройти первую мировую, тем более чин штабс-капитана получить... А вам, как бывшему "военспецу", надо было послужить верой и правдой, и немало, чтобы самому почувствовать, да и всем доказать свое право на доверие партии... Тут ничьей вины нет, такова жизнь, - он улыбнулся и провел ладонью по голове.
      Федор Иванович с благодарностью вспомнил ату необычайную чуткость и такт, присущие Кузьме Акимовичу. Уже с той первой встречи понял, что смогут они работать вместе дружно. И не ошибся. Только тогда он и представить себе не мог, что Гуров страдает тяжелым сердечным недугом. Даже позавидовал в душе Кузьме Акимовичу, какой он энергичный и жизнерадостный.
      Когда сошлись поближе в общей упряжке, убедился Толбухин, что член Военного совета, человек вроде мягкий и покладистый, добродушный и терпеливый, как и, сам он, Толбухин, умеет, когда надо, проявить характер и на попятную ни в каком принципиальном вопросе не пойдет, покажет и волю и настойчивость. Превыше всего почитал Гуров общение с людьми.
      Имя К. А. Гурова, бывшего до Южного фронта членом Военного совета 62-й армии, как и имя командующего этой армией В. И. Чуйкова, известно было всей стране, ибо боевая слава 62-й, насмерть стоявшей у стен волжской твердыни, неотделима стала от героической обороны Сталинграда, и уже в то время боевая ее история навсегда переплелась с легендой, Кузьма Акимович был комиссаром 62-й. Этим сказано все!
      Оба сталинградцы, Толбухин и Гуров, при первой своей встрече на Южном фронте, вполне понятно, не могли не коснуться недавних событий, памятных на всю оставшуюся жизнь. В самом конце беседы Кузьма Акимович сказал в раздумье, как бы подводя итог:
      - Да, Федор Иванович, что было в 62-й, никогда не забудется... Да и вам о 57-й есть что вспомнить. Однако все это уже в прошлом, что было, то было, а нам пора заглянуть в будущее...
      Так и прошагал он по жизни, коммунист с пламенным сердцем, помогая всем, кто шел рядом с ним, постигать настоящее и отдавать ему все свои силы ради светлого будущего... Вот и нет его больше рядом. Похоронили Кузьму Акимовича в самом сердце шахтерского Донбасса, на центральной площади в освобожденном Южным фронтом городе Сталино.
      Федор Иванович шумно вздохнул, налил в стакан минеральной воды из бутылки, обычно всегда стоявшей у него на столе, сделал несколько глотков и снова вспомнил слова Гурова: "...что было, то было, а нам пора заглянуть в будущее..." Как бы встряхнувшись от горестных размышлений, Толбухин поднял голову, прислушался к непривычной тишине в своем блиндаже и вернулся мыслями к тому, что его ожидало. Сколько просидел вот так в одиночестве, не сразу смог представить себе. В помещении уже царил полумрак. Однако, взглянув на часы, он увидел, что время до начала совещания еще есть. Подумать было над чем. Наступление войск Южного фронта застопорилось у реки Молочной. Этот рубеж, южную оконечность так называемого Днепровского вала, гитлеровцы самонадеянно наименовали еще и "зимней линией обороны рейха". Он пересекал с севера на юг запорожскую степь и являлся последним прикрытием Мелитопольско-Никопольского плацдарма. Удерживая его в своих руках, фашистская Германия продолжала грабить богатейшие залежи никопольского марганца. Но этим не исчерпывалось значение рубежа. Падение обороны на реке Молочной означало прямую угрозу для немецко-фашистских войск, действовавших в днепровской излучине, и сулило противнику увеличение фронта на нижнем Днепре почти вдвое. Прорыв советских войск в Таврию практически решал и дальнейшую судьбу Крыма.
      Ставка Советского Верховного Главнокомандования определила Южному фронту задачу прорвать оборону противника на реке Молочной с ходу. Замысел командования фронтом о нанесении удара севернее Мелитополя был одобрен ею. Однако осуществить его не удалось. Войска фронта натолкнулись на ожесточенное сопротивление.
      Немецко-фашистское командование уже с весны 1943 года начало усиленную инженерную подготовку обороны на реке Молочной. Оно умело использовало для своего оборонительного рубежа естественные выгоды местности в сочетании с искусственными инженерными сооружениями. И войск здесь враг имел достаточно: сюда отошли остатки сил его 6-й и часть сил 17-й армий, насчитывавшие в общей сложности десять пехотных, три горнострелковые и две танковые дивизии. Войска эти, хоть и изрядно потрепанные в предыдущих боях, тем не менее, укрывшись на прочных оборонительных позициях, представляли серьезную силу. Сюда же на рубеж реки Молочной, к середине сентября на самолетах из Крыма для усиления обороны были переброшены еще две полнокровные дивизии - авиаполевая и горнострелковая. Для укрепления морального духа своих войск гитлеровское командование не поскупилось и на подачки: каждый солдат, офицер, генерал, участвовавший в защите "зимней линии обороны рейха" на реке Молочной, получал тройной оклад денежного содержания, а в Берлине изготовили даже специальную медаль - "За оборону мелитопольских позиций". Действовала на психику гитлеровских солдат и прямая угроза. Каждый из них знал, если он попытается покинуть передний край и начнет отходить в тыл, свои же офицеры силой оружия заставят его вернуться назад.
      Были и другие причины, влиявшие на неблагоприятное для нас развитие событий. Начиная с 18 августа Южный фронт непрерывно наступал. Наступательная операция началась с прорыва вражеской укрепленной линии Миус. Этот рубеж немецко-фашистское командование укрепляло еще дольше, чем на реке Молочной, - в течение двух лет. Оно недаром дало ему название Миус-фронта. Многочисленные доты, дзоты, блиндажи в сочетании с густой сетью глубоких траншей, ходов сообщения, минных полей, противотанковых и противопехотных препятствий - все это было сооружено на Миусе основательно и в избытке. Для обороны Миус-фронта взамен уничтоженной под Сталинградом армии фельдмаршала Паулюса была сформирована новая армия, получившая тот же порядковый номер и сверх того многозначительное название - "армия мстителей". Геббельсовская пропаганда вовсю трубила, что именно здесь постигнет "большевистские армии" возмездие за Сталинград.
      Советское командование не преуменьшало трудностей предстоявшей наступательной операции по прорыву Миус-фронта. Располагая сведениями о том, что именно здесь противник рассчитывает измотать и обескровить наши войска, а затем захватить инициативу в свои руки, Ставка Верховного Главнокомандования нацелила на освобождение Донбасса силы двух фронтов Юго-Западного под командованием Р. Я. Малиновского и Южного под командованием Толбухина. Наступление в центре Юго-Западного фронта, начатое 16 августа, хотя и не получило развития, приковало к себе крупные вражеские силы, облегчая тем самым решение задачи, стоявшей перед Южным фронтом. Его командование тщательно подготовило войска к выполнению сложной боевой задачи.
      По решению Ф. И. Толбухина, утвержденному Ставкой, главный удар наносился силами трех общевойсковых армий в двадцатипятикилометровой полосе, в то время как общая ее протяженность составляла сто восемьдесят километров. Столь смелое массирование сил и средств обеспечивало командующему фронтом превосходство над противником на решающем участке сражения.
      Искусная организация прорыва, ураганный огонь мощной группировки артиллерии, могучие удары авиации, стремительная атака пехоты и танков, несгибаемое мужество и воля к победе советских воинов - вот что позволило сокрушить оборону врага на Миус-фронте. В первый же день наступления в результате глубокого вклинения соединений 5-й ударной армии генерал-лейтенанта В. Д. Цветаева противостоявшая Южному фронту группировка противника оказалась разрезанной на две части, а ее фланги открытыми для ударов с севера и юга. Для развития наступления, после того как наши стрелковые части и соединения углубились в расположенно противника на десять километров, командующий фронтом приказал ввести в прорыв 4-й механизированный корпус, а в ночь на 27 августа - 4-й гвардейский Кубанский кавкорпус, получивший задачу принять участие в разгроме таганрогской группировки противника. 30 августа враг был сокрушен в Таганроге. Его попытки эвакуировать остатки своих войск морем были сорваны ударами 8-й воздушной армии генерала Т. Т. Хрюкина, а также кораблей Азовской военной флотилии адмирала С. Г. Горшкова.
      На шестой или седьмой день наступления начальник штаба фронта генерал-лейтенант С. С. Бирюзов доложил Толбухину, что взятый в плен гитлеровский офицер на допросе только качал головой и удивлялся, как это можно поверить, чтобы такие прочные оборонительные сооружения не смогли задержать наступление советских войск. И заявил:
      - Вы прорвали Миус-фронт, и вместе с этим у немецкого солдата рухнула вера в самого себя и в своих начальников.
      Федор Иванович выслушал с удовлетворением, но заметил при этом:
      - Так вот, Сергей Семенович, этот-то правильно мыслит, однако же просто беда, сколько учим их, учим, а скоро ли все они будут с ним солидарны? Все равно ведь дерутся как черти.
      Прорыв обороны на Миусе означал, что судьба Донбасса решена. Немецко-фашистское командование с 1 сентября стало вынуждено отводить часть своих сил на запад, прежде всего на новый оборонительный рубеж на реке Молочной. Дивизии и корпуса Южного фронта один за другим занимали донецкие города. 8 сентября они освободили центр Донбасса - Сталине (Донецк).
      Не имея возможности сдержать натиск Советской Армии, немецко-фашистские войска при своем отступлении с Левобережной Украины и из Донбасса варварски, по заранее разработанному плану, старались все уничтожить на своем пути - разрушали предприятия промышленности, дороги, мосты и вокзалы, сжигали посевы, угоняли скот. Советских людей уводили в рабство. После войны в своей книге "Утерянные победы" Манштейн, не скрывая, вспоминает, что он отдал распоряжение об уничтожении всех важных в военном отношении объектов Донбасса, то есть фактически о полном разрушении этого промышленного центра и создании "выжженной земли".
      15 сентября, за десять дней до скоропостижной смерти члена Военного совета фронта Кузьмы Акимовича Гурова, удалось им побывать в шахтерской столице, и жители ее вышли на улицы со знаменами и плакатами.
      Многочисленные колонны трудящихся освобожденного города шумным потоком устремились к традиционному месту народных торжеств - просторной площади перед Домом Советов. Там состоялся многотысячный митинг в честь освободителей Донбасса. Первое слово было предоставлено командующему Южным фронтом.
      Толбухин передал боевой привет горнякам и горнячкам, металлургам, комсомольцам и пионерам, всем жителям города от солдат, офицеров и генералов Южного фронта, которые изгнали немецко-фашистских оккупантов из пределов Советского Донбасса. Федор Иванович рассказал о том, что довелось ему увидеть в те дни на донбасской земле, - о сожженных селах и превращенных в руины городах, убитых, замученных, угнанных в рабство сотнях тысяч советских людей. Его рассказ воскрешал в памяти присутствующих собственные воспоминания о чудовищных зверствах гитлеровских палачей. И все это вызывало гнев и ненависть к врагу. Бурным ликованием были встречены слова Толбухина об исторических победах Советской Армии под Сталинградом, о новых боевых успехах наших войск в Донбассе, на Курской дуге, на многих других участках советско-юрманского фронта. Над головами собравшихся появились цветы. Как драгоценный дар за спасенные жизни, за возвращенную свободу передавали их участники митинга воинам-победителям. И каждый, кто выступал с трибуны, призывал собравшихся но посрамить рабочей чести Донбасса, быстрее дать стране уголь, металл и тем приблизить день окончательной победы над врагом.
      Возвращаясь с митинга, Федор Иванович и Кузьма Акимович испытывали большое душевное волнение. Как и каждый солдат, они были преисполнены желания гнать и гнать врага с родной советской земли. При этом оба понимали, что враг еще силен, и придется пролить немало крови, чтобы окончательно сломить его сопротивление.
      Как опытный врач по биению пульса может определить состояние здоровья человека, так и Толбухин тонко и по многим признакам все больше утверждался в мысли о том, что приближается момент, когда надо будет дать своим войскам передышку. Вся премудрость заключалась в том, чтобы это было сделано и не рано и не поздно.
      В данном конкретном случае и командование фронта, и Генеральный штаб, и Ставка понимали, что оперативная пауза в наступлении необходима: войска понесли потери, тылы растянулись, нужно накопить боеприпасы, пополнить соединения и части, наконец просто дать людям хоть какую-то передышку. Однако было и другое: противник тоже ведь не сядет сложа руки на Молочной. Его войска, пока еще поспешно откатывающиеся на запад, успеют освоиться на новом рубеже, приведут себя в порядок, пристреляют каждый клочок земли перед своей обороной, и тогда попробуй выкури их оттуда! К тому же приближается осень, а с ней распутица, затрудняющая движение наступающих войск.
      Прорваться на плечах отступающего противника за реку Молочную, чтобы выйти затем через степи Таврии к низовьям Днепра, закупорить немецко-фашистские войска в Крыму у Перекопского перешейка - это ли не наилучшее решение задачи! Командованием, Военным советом фронта было сделано все возможное, чтобы поддержать в войсках наступательный порыв. Но все имеет свой предел. Попытка прорыва в Таврию с ходу не удалась. Пришлось в короткие сроки подготовить повторный удар. Все те же факторы продолжали довлеть над Ставкой Верховного Главнокомандования и командованием Южного фронта: промедление с началом операции на руку врагу, необходимо проявить чрезвычайную мобильность в доразведке обороны противника с воздуха и наземными средствами, проведении необходимой перегруппировки войск, организации работы тыла, подвозе боеприпасов и т. д. и т. и.
      Как и при прорыве Миус-фронта, главный удар севернее Мелитополя Толбухин решил нанести силами 5-й ударной и 2-й гвардейской армий, но теперь к ним подключалась и 44-я армия, игравшая в той операции вспомогательную роль. В резерве фронта для развития успеха на главном направлении находилась 51-я армия. Ее предполагалось ввести в действие после прорыва вражеской обороны на всю глубину. Южнее Мелитополя стояла 28-я армия. Ей командующий поставил ограниченную задачу: сковать противника перед собой.
      Наступление началось 26 сентября. Артиллерийская подготовка продолжалась три четверти часа. Однако ни артиллерия, ни бомбовые удары с воздуха не подавили всех огневых средств противника. Наша пехота, поднявшаяся в атаку, сразу же стала нести большие потери. Стрелки и автоматчики залегли. Лишь на отдельных участках ценой больших усилий атакующим подразделениям удалось продвинуться на два-четыре километра.
      Наблюдая за ходом атаки со своего НП, Толбухин сразу же понял, что наступление складывается с самого начала неблагоприятно для наших войск. Доклады от командиров подтверждали это. Противник, отражая атаку, все больше активизировался. На НП командующего поступили сведения о появлении перед боевыми порядками атакующих свежих подразделений 9-й пехотной дивизии и штурмовых орудий. Федор Иванович отдал распоряжение усилить артиллерийскую поддержку наступающих войск, приказал бросить в бой танковый и артиллерийский корпуса...
      Противник начал было пятиться. Командующий ожидал, что вот-вот наступит перелом. Но его все не было. На направлении главного удара был введен в бой 5-й гвардейский Донской кавкорпус. Но и это не дало желаемого результата. Произошло то, чего больше всего следовало опасаться: бои приняли затяжной характер, а это не предвещало ничего хорошего.
      Правда, к командующему и в штаб начали поступать сведения о том, что противник перебрасывает часть своих сил с участка фронта южнее Мелитополя на север, на направление нашего главного удара. Следовательно, он пошел на крайнюю меру, исчерпав свои резервы. Некоторое время Толбухин не терял надежды, что прорыв все же удастся осуществить в задуманном оперативном построении. Надо только действовать поэнергичнее. Вопреки своему обыкновению довольно резко отчитал по телефону за недостаточную активность в действиях командарма 44-й генерала В. А. Хоменко. Затем решил лично отправиться в 5-ю ударную армию, в полосу которой были введены также танковый и кавалерийский корпуса, чтобы побудить ее командарма и командиров корпусов действовать понапористее. Начальника штаба фронта С. С. Бирюзова Толбухин направил в 44-ю армию.
      Поездка в 5-ю ударную имела своим следствием вывод, пока еще глубоко спрятанный от окружающих, подспудный, никак не высказываемый в действиях и распоряжениях командующего, но все более в нем крепнувший, - о том, что, вероятно, надо что-то менять в прежнем решении. Все увиденное своими глазами не позволило Федору Ивановичу упрекать командарма и командиров корпусов в недостаточно энергичном управлении войсками, штурмовавшими оборону противника. Слишком сильна оказалась эта оборона, очень плотная, до предела насыщенная огневыми средствами, слишком упорно, с отчаянностью обреченного сопротивлялся враг. О том же самом докладывал Сергеи Семенович Бирюзов из 44-й. Толбухин про себя даже пожалел, что был неожиданно резок с ее командармом. Командарм 5-й ударной армии Цветаев нашел возможным посетовать на судьбу:
      - Везет же нашему Южному фронту, товарищ командующий, буквально грызть приходится оборону противника. Что на Миус-фронте, что здесь...
      Вероятнее всего, Цветаев в такую форму облек жалобу на нелегкую судьбу прежде всего своей, 5-й ударной армии. Может быть... Толбухин остановил его, не желая вдаваться в подробности:
      - Вы полагаете, генерал, на других фронтах легче? Не об этом надо думать сейчас, а о том, как побыстрее пробить брешь в обороне противника.
      Он понимал, что об этом надлежит подумать в первую очередь ему самому, командующему фронтом. Конец сентября и первые дни октября, прошедшие в исключительно напряженных боях, не дали ожидаемого результата. Бирюзов предлагает перенести основные усилия южнее Мелитополя, где, по его мнению, создались более благоприятные условия для прорыва. Может быть, и так. Однако в таком случае потребуется некоторая перегруппировка резервов фронта. Перегруппировка - дело всегда сложное, трудоемкое и ответственное, а в условиях, когда все основные силы уже втянуты в бой, еще и рискованное. Без риска сражения обычно не выигрываются. Однако он не должен быть опрометчивым - за это война наказывает нещадно. Но если все-таки усилить армию Герасименко южнее Мелитополя, перебросив туда резерв, то можно ли ослабить усилия атакующих войск севернее, на главном направлении? В этом случае и противник сможет перебросить обратно, с северного участка обороны на южный, часть своих сил. Не получится ли нечто, похожее на игру в кошки-мышки? И кто, вероятнее всего, окажется при этом в выигрыше?!
      Вопросов вставало великое множество. Единственное, в чем был теперь убежден Толбухин, - в них надлежало разобраться безотлагательно. Так он и высказался при очередном своем докладе представителю Ставки Маршалу Советского Союза А. М. Василевскому. Александр Михайлович поддержал предложение о совещании с привлечением узкого круга лиц и обещал быть сам. Кроме Василевского и Толбухина, участвовать в нем были приглашены новый член Военного совета фронта Е. А. Щаденко, С. С. Бирюзов и начальник разведки фронта М. Я. Грязное.
      Федор Иванович, взглянув на часы, указывавшие приближение назначенного часа, вызвал адъютанта. С минуты на минуту должен был подъехать А. М. Василевский, все остальные были уже на месте. Толбухин вышел встретить маршала.
      Совещание позволило внести принципиальные коррективы в дальнейший план наступательной операции. Заслушав доклады начальника разведки и начальника штаба, еще и еще раз проанализировав результаты боев и имевшиеся данные о расстановке сил противника в обороне, его участники пришли к единому мнению - враг исчерпал основные свои резервы. Отсюда следовало, что в ближайшее время должен наступить перелом в ходе боевых действий на главном направлении. Чтобы ускорить его, на чашу весов пора бросить имеющиеся в резерве командующего фронтом силы - 12-й танковый корпус генерала И. Д. Васильева. Пустить его в дело целесообразно южнее Мелитополя, откуда противник снял часть своих сил и не ожидает нашего удара, но при этом не ослаблять усилий главной группировки фронта на северном участке. В отношении другого корпуса - 4-ю гвардейского Кубанского кавалерийского, которым командовал генерал Н. Я. Кириченко, - предложение было высказано Толбухиным такое: оставить его пока в резерве, и, если осуществится прорыв на главном направлении, он пойдет туда; если же раньше обозначится успех южнее Мелитополя, кубанцы будут брошены на это направление вслед за танковыми соединениями. Все с этим предложением согласились, ибо хорошо понимали, что Толбухин, как расчетливый и прижимистый хозяин, не расстанется с последним своим резервом, пока окончательно не убедится, где и когда нужно будет ввести его в бой, чтобы решающим образом повлиять на ход операции.
      После того как решение было продумано во всех деталях, Василевский доложил о нем Верховному Главнокомандующему, и он с этим решением согласился. Ф. И. Толбухин отдал необходимые распоряжения для передачи в войска. Сам он оставался руководить их действиями на главном направлении. Бирюзову поручил осуществить ввод в бой танкового корпуса в полосе 28-й армии. Напутствуя Сергея Семеновича перед отъездом, Толбухин сказал и о том, что Василевский согласился также остаться на основном командном пункте с командующим фронтом. Пояснений к этому не требовалось: и представитель Ставки, и командующий фронтом подчеркивали тем самым, что они не собираются опекать начальника штаба фронта по мелочам, предоставляя ему свободу действий. Бирюзов с благодарностью воспринял доверие к нему их обоих.
      Но как бы то ни было, а командующий фронтом с напряжением ожидал вестей от Бирюзова. Тем более что на северном участке, где действовала главная группировка, в общем-то по-прежнему все шло без перемен. Бирюзов не заставил себя ждать очень долго. Взяв трубку и услышав его энергичный голос, Толбухин отметил про себя, что начальник штаба не сомневается в успехе задуманного и, судя по всему, у него есть для этого веские основания. Противник не ждет здесь нашего удара. Это радовало командующего. Озабоченность Бирюзов высказал только в отношении простиравшейся перед фронтом предстоящего наступления танкового корпуса железнодорожной насыпи. Ее высота могла оказаться серьезным препятствием для танков. Возьмут ли его танки под огнем? Но и это не испортило настроения командующему фронтом. Раз Бирюзов обеспокоен тем же, что и он сам, значит, не горячится, действует осмотрительно. Федор Иванович успел досконально разобраться по топографической карте в особенностях местности, на которой предстояло вводить в бой танковый корпус. Сама по себе насыпь не остановит танки, они ее преодолеют. Надо только заранее все предусмотреть, подготовиться, подавить огонь противника. Для поддержки действий танкистов с воздуха будет перенацелена штурмовая авиационная дивизия. Обо всем этом Толбухин сказал Бирюзову. И еще раз подтвердил, что предоставляет ему полную инициативу:
      - Разберитесь во всем хорошенько, Сергей Семенович, и решайте на месте сами, там вам виднее. Обратите внимание, параллельно железной дороге идет шоссе. И там тоже насыпь... Все это очень серьезные препятствия для танков. Однако кто не рискует, тот не побеждает.
      В день наступления южнее Мелитополя перед началом артналета по переднему краю противника, назначенного на 10 часов 45 минут, генерал Бирюзов еще раз связался с командующим и кратко доложил, что все готово. Толбухин из предыдущих докладов знал обо всем в деталях, разговор был предельно кратким. Пожелав удачи, Федор Иванович передал трубку Василевскому. Представитель Ставки сообщил, что выезжает к Бирюзову, но предупредил, чтобы его не ждали и действовали по плану.
      Василевский прибыл на КП, где находился Бирюзов, в тот момент, когда танкисты бригады генерала М. Л. Ермачека уже перевалили через железную дорогу. Бой протекал в высоком темпе. Противник, как и предполагалось, не был в достаточной мере подготовлен здесь к отражению нашего удара. Только по выходе на рубеж Тощенак, Кирпичный части 19-го танкового корпуса встретили упорное сопротивление. Когда и этот опорный пункт был преодолен, основная масса наших танков устремилась на северо-запад, в направлении на Веселое. Таким образом были созданы условия для ввода в бой с наступлением темноты кавалерийского Кубанского корпуса.
      Василевский, удовлетворенный ходом наступления, возвратился на основной командный пункт фронта. Сюда же приехал и Толбухин. Он внимательно слушал доклад Бирюзова о времени и порядке ввода в бой кавалерийского корпуса и одобрительно кивал головой: теперь-то командующий был убежден, что в наступательной операции войск Южного фронта на реке Молочной начался решающий перелом.
      13 октября в Мелитополь ворвалась с юга 51-я армия генерала Я. Г. Крейзера. Ее штурмовые группы, переходя от здания к зданию, осаждали и ломали один за другим узлы сопротивления и опорные пункты фашистов.
      Пасмурный и холодный вечер 23 октября 1943 года сверкнул для фронта, которым командовал Толбухин, переименованного с 20 октября в Четвертый Украинский, отблесками торжественного салюта в Москве в честь освободителей города Мелитополя.
      Поздравляя командармов, Федор Иванович поторапливал их с продвижением к Днепру и Крымскому перешейку. Протаранив мощную оборону на реке Молочной и осуществив Мелитопольскую операцию, войска фронта, которым руководил Толбухин, создали необходимые условия для последующего освобождения Крыма.
      Еще в те дни, когда шли бои в Донбассе, как вспоминал Бирюзов, командующий фронтом в перерыве одного из заседаний Военного совета, повернувшись к висевшей на стене карте, постучал пальцем по изображенному на ней Крымскому полуострову и сказал:
      - Нам придется освобождать. Вот где трудно-то будет...
      Да, выполнение этой трудной задачи было не за горами. Однако до нее Четвертому Украинскому предстояли не менее сложные испытания.
      Мелитопольская операция, как уже было сказано, создала условия, которые ставили на очередь задачу освобождения Крыма. Однако непосредственное решение ее зависело от ряда предпосылок. Это хорошо понимал командующий фронтом. Он полностью разделял точку зрения Ставки Верховного Главнокомандования: необходимо как можно быстрее создать прочный барьер, который должен изолировать с суши запертого в Крыму врага. Представителю Ставки Василевскому не нужно было тратить лишних слов: Толбухин и без того постоянно требовал от своих командармов ускорить решение этой задачи, причем не просто выйти к Крымскому перешейку, но захватить и удержать выгодные плацдармы для будущего наступления в Крыму.
      Что же касается решения другой поставленной перед войсками фронта задачи - ликвидировать вражеский плацдарм на левом берегу Днепра, в районе Никополя, - тут обстоятельства складывались совсем не так, как было намечено. Никопольский плацдарм, казавшийся не так уж большим 120-километровый участок глубиной в 25 - 30 километров, - торчал как заноза: противник оборонял его с необычайным упорством. Нависая над правым флангом и тылом, этот плацдарм как бы раздваивал силы фронта и таил в себе постоянную угрозу. Удар мог последовать оттуда в любой момент, и он пришелся бы в спину войскам, находившимся в Таврии и перед Крымом.
      По мере того, как шло время, а 5-я ударная армия генерала В. Д. Цветаева и 3-я гвардейская армия генерала Д. Д. Лелюшенко предпринимали безуспешные попытки ликвидировать Никопольский плацдарм, Толбухин становился все более озабоченным. На войне все взаимосвязано. Командующему фронтом уже пришлось перебросить на север 28-ю армию, чтобы парировать угрозу с Никопольского плацдарма. Это, естественно, ослабляло группировку войск на крымском направлении. Чтобы быстрее покончить с плацдармом противника у Никополя, следовало усилить армии Цветаева и Лелюшенко, но ничего существенного в распоряжении командующего фронтом уже не имелось. Просить резервы у Ставки? Толбухин знал, что они в это время гораздо более были нужны ей в других местах. В ноябре ее внимание было приковано к киевскому направлению, там развернулись в это время главные события. Вот и приходилось маневрировать собственными силами, которые были на исходе.
      В ночь на 3 ноября в штаб фронта пришла телеграмма от командира 19-го танкового корпуса генерала И. Д. Васильева. В ней сообщалось, что передовые отряды танкистов вместе с конниками генерала Н. Я. Кириченко, ворвавшиеся в ворота Крыма - на Перекопский перешеек, с ходу прорвались к Турецкому валу, преодолели его и устремились к городу Армянску.
      Знаменитый Турецкий вал, протянувшийся от Сиваша до Каркинитского залива и пересекающий весь перешеек, издревле известен как грозное укрепление. Этот вал десятиметровой высоты с прикрывающими подступы к нему глубокими рвами, заполненными водой, штурмовали много раз запорожские казаки и чудо-богатыри Суворова. В 1920 году, в период гражданской войны в России, Турецкий вал под лавиной огня пришлось преодолевать красноармейским полкам, руководимым Фрунзе, чтобы выбить из Крыма Врангеля. С ходу преодолеть столь мощный оборонительный рубеж, не позволив противнику закрепиться на нем, было бы, бесспорно, серьезным успехом. Но ведь и немецко-фашистскому командованию понятно значение вала для обороны Крыма. Так просто оно не уступит Турецкий вал.