Армия дю Геклена наткнулась на англичан к югу от Сен-Кантена. Согласно предусмотренному плану, она уклонилась от сражения и разделилась на три части. Две из них сдерживали войско Ланкастера с флангов и постоянно тревожили мелкими стычками. Третья шла сзади и добивала отставших.

На свою беду Франсуа оказался именно в этом последнем отряде и на собственном опыте узнал, что такое английский набег. По дороге в Бринье он видел ужасы, оставленные после себя мародерскими «дружинами»; но то, что ожидало его здесь, было ничуть не менее ужасно. Опустошения, которые производило английское войско, напоминали потраву, учиненную стаей саранчи. В коридоре шириной около двух километров уничтожено было все, что только возможно, и в то же время по обе стороны от него страна оставалась нетронутой. Казалось, какой-то великан прошелся тут с косой.

Англичане на своем пути истребляли все. В первую очередь — людей. Правда, они не свирепствовали, подобно бриганам; ни пыток, ни отрезанных носов и ушей, ни частей тела, развешанных на деревьях, ни похищений женщин. Англичане вели себя не как изверги, а как обыкновенные убийцы.

Все, что еще оставалось живого, исчезло: не только люди, но и животные, начиная с коров, валявшихся на лугах, до кур, собак и кошек. Не давали никакой пощады и растительной жизни: фруктовые сады и виноградники вырубались, поля сжигались. Иногда та же участь постигала даже леса. Что касается домов, то от них не осталось ничего, кроме пыли.

Вопреки тому, на что рассчитывал Ланкастер, англичанам не удалось дойти до Парижа. Путь им преградила вторая французская армия под командованием герцога Бургундского, крепко удерживая мосты, броды и все возможные проходы. Не имея возможности двигаться из Шампани на север, Ланкастер повернул на юг. За ним по пятам, на расстоянии всего нескольких лье, двигались Франсуа и его товарищи.

В этом коридоре смерти Франсуа познал худшие из кошмаров. Дни сменяли друг друга, а глазам представало все одно и то же зрелище: трупы и дымящиеся руины. Стояла жара, и вонь от разложения, смешиваясь с запахом гари, делалась невыносимой… Они не могли позволить себе оставить жертвы без погребения, и поэтому большая часть времени уходила у них на рытье могил. Порой им попадались разрозненные кучки отставших английских солдат — раненых, больных, охромевших. Завидев приближающихся французов, те не молили ни о какой пощаде. Свидетельства их злодеяний были повсюду, и они знали, что надеяться им не на что. Они позволяли себя резать, как бараны. Некоторые даже сами подставляли шею. Оставалось только ударить…

На этом нескончаемом пути пепла и крови даже Бидо ле Бурк утратил свое добродушие. Впервые он, напиваясь, еще больше мрачнел. Франсуа тоже был угрюм: могильщиками и палачами, вот кем они стали! Временами его охватывало нестерпимое желание погнать коня вперед. Убийцы — там, всего в нескольких лье, они продолжают убивать. Один короткий рывок галопом — и можно догнать их и за все рассчитаться. А они вместо этого дают врагам спокойно уйти!

Однако Франсуа убеждал себя сдерживаться. Он вспоминал рассказ Ангеррана о битве при Креси: разгром тогда случился именно потому, что французское рыцарство бросилось в атаку вопреки приказам. Сейчас они просто обязаны повиноваться: это их безусловный долг… И Франсуа повиновался, хоть это и было тяжело. Боже, как это было тяжело!

Так прошел весь месяц август. В сентябре герцог Ланкастерский, по-прежнему двигаясь к югу, вступил в Ниверне. Несчастные жители Ниверне, увидевшие, как на них обрушились смерть и ужас! Что тут делает эта армия? Как им понять такое? И как можно было им это объяснить? Сказать, что англичанин оказался здесь потому, что ему помешали идти на Париж, который сильно пострадал раньше, и что теперь, стало быть, настал их черед?

Вскоре после Гериньи у Франсуа состоялась одна встреча, которую он никогда потом не забудет.

На том месте, где еще недавно была деревня, уцелел облицованный камнем источник. Возле него Франсуа и Бидо ле Бурк увидели четырех английских солдат, которые пили воду, держась за животы: без сомнения, их мучил кровавый понос.

Заметив всадников, солдаты бросились было бежать, но остановились, вернулись к водоему и положили головы на его край. Франсуа и Бидо были не прочь оставить эту работу другим, но оказались тут самыми ближними, так что приходилось смириться. Они спешились, взяли свои секиры и обезглавили англичан. И в этот миг у них за спиной раздался чей-то голос:

— Убийцы!

Они обернулись. Перед ними стояла женщина. Ее платье обгорело, не хватало изрядного куска, раньше прикрывавшего одну грудь, а все остальное было в прожогах и подпалинах. Волосы у нее тоже спалило огнем, так же как брови и ресницы, что придавало ей поистине устрашающий вид.

Франсуа пробормотал:

— Кто вы?

— Была мельничихой…

Она подняла вымазанную кровью руку и ткнула в него пальцем. Франсуа попятился перед этой женщиной, вышедшей, казалось, из самой преисподней, и споткнулся об обезглавленные тела.

— Вчера я была молода, богата, красива, у меня был прекрасный муж и прекрасные дети… а теперь…

Она всхлипнула и уже не могла остановиться. Мимо них проходили пехотинцы, проезжали всадники; все отводили взгляд… Женщина перестала рыдать и снова набросилась на Франсуа:

— Что вы тут делаете? Считаете трупы? Добиваете умирающих? Вы разве не рыцарь?

— Да, но…

— Разве вы не клялись защищать женщин и детей?

— Да…

— Так что же вы тут делаете?

Франсуа напрягся. Он должен что-то ответить. Это его долг — и ради него самого, и ради этой женщины, даже если она не способна это понять… Ему удалось выговорить:

— Мы спасаем Францию.

Некоторое время женщина молчала; ее взгляд наливался невыразимой ненавистью. Она приблизилась к нему и изо всех своих сил плюнула в щит, висевший у него на груди. Плевок попал на красную половину. Франсуа не вытер его. Он глядел, как тот стекает вниз, на черное, постепенно удлиняясь, словно выкатившаяся из глаза большая слеза.

Герцог Ланкастерский достиг Бурбонне в октябре. Отсюда у него был только один выход — Бордо. Но чтобы добраться до столицы Аквитании, ему предстояло сначала пересечь горы Центрального массива. Что он и предпринял. По-прежнему зажатый с трех сторон армией коннетабля, он свернул на запад и пошел через Лимузен.

Холода ударили в середине ноября, как раз когда Ланкастер пересекал плато. Франсуа и его товарищи смогли теперь заметить, насколько армия Ланкастера была потрепана. Их путь устилали трупы людей и лошадей. Разрушения стали не так многочисленны, некоторые деревни оставались совсем нетронутыми. Теперь французы преследовали уже не завоевателей, а измученных людей, которые отчаянно пытались вернуться домой.

Вот тогда Франсуа и узнал печальную весть, которая довела его подавленное состояние до предела: дю Геклен потерял жену. Тифания, прекрасная Тифания умерла. У Изабеллы нет больше крестной… Он вспомнил, как стоял напротив нее в большом зале аббатства Мон-Сен-Мишель. Тогда была чудесная погода, великолепный летний день. Теперь же он увязает в снегу, окоченев от холода и ужаса, уже не первый месяц преследуя войско, на которое не имеет права напасть.

Свои ворота Ланкастеру открыли Тюль и Брив. Поступив таким образом, они, без сомнения, спасли его, потому что иначе вся армия герцога неизбежно погибла бы. В Бриве англичане и встретили Рождество 1373 года. Теперь это был всего лишь оголодавший и деморализованный сброд, клянчивший хлеб у обывателей.

Армия Ланкастера добралась до Бордо в середине января 1374 года. С военной точки зрения это был блестящий успех французов. Их противник потерял восемь тысяч человек из пятнадцати тысяч и двадцать тысяч лошадей из тридцати тысяч, так ни разу и не сумев завязать битву. Но в человеческом плане итог был совсем другим. Этот набег оказался самым чудовищным из всех. На восемь тысяч неприятельских солдат, выведенных из строя, сколько пришлось невинно убиенных?

Войско дю Геклена встало на зимние квартиры в Перигё, но без своего вождя. Вдовый полководец покинул армию на несколько месяцев, чтобы жениться на Мари де Лаваль, наследнице одного из самых знатных родов Франции. Это не был брак по любви, это был брак, которого требовал король. Благодаря новому союзу коннетабль причислялся к высочайшей знати королевства, как то и подобало ему по положению. Бертрану было пятьдесят четыре года, а Мари — шестнадцать…

Весной 1374 года армия снова выступила в поход, на этот раз под командованием Людовика Анжуйского. Боевые действия начались со взятия Брива и Тюля, которые таким образом заплатили за свою дружбу с Ланкастером. Согласно уже установившемуся теперь правилу англичане были взяты в плен, а французы казнены на месте.

Из Тюля войско повернуло на юг, взяв направление к Байонне, которую удерживали англичане. Франсуа и Бидо, прибывшие туда в начале июля, были весьма удивлены, обнаружив под стенами города Генриха Трастамарского. Тот явился со своим войском вернуть долг королю Франции.

Генрих устроил горячий прием в честь Франсуа и еще нескольких присутствовавших там рыцарей, которые, как и он, участвовали в Кастильской кампании. Вскоре началась осада. Франсуа почувствовал себя лучше. Воспоминания об ужасах похода постепенно отдалялись. Стояло лето, и ему нравилось присутствие горячих испанцев. Он тщательно готовился к осаде, решив, что она затянется.

Но осада Байонны продолжалась всего несколько дней. Герцог Анжуйский, оценив надежность крепостных сооружений, счел предприятие слишком рискованным, поэтому снял лагерь и отвел войска. Генрих Кастильский, предоставленный самому себе, мог только последовать его примеру. Тем не менее, он попросил, чтобы с ним была отпущена малая толика французов ради укрепления и обучения его слабой армии. По-прежнему оставалось вероятным нападение его соседа, Карла Злого, и он опасался, что не сможет его отразить. Людовик Анжуйский согласился при условии, что за Генрихом последуют те самые рыцари, которые принимали участие в испанском походе.

Так Франсуа в сопровождении Бидо ле Бурка снова направился в Испанию. 31 июля 1374 года, в день святого Жермена, он прошел Ронсевальским ущельем. При виде этих мест, где был совершен самый прекрасный рыцарский подвиг всех времен[53], Франсуа охватило глубокое волнение. Ведь именно здесь смерть настигла Неистового Роланда, сжимающего Дюрандаль — непобедимый клинок, рассекавший скалы. Франсуа бросил взгляд на свой боевой цеп, притороченный к седлу. Совершит ли он этим оружием столько подвигов, чтобы его сравнили когда-нибудь с Дюрандалем? Нет… Если и было при нем что-то магическое, то уж никак не боевой цеп, а скорее перстень со львом. Вот с ним Франсуа, быть может, и сумеет однажды расколоть горы или совершить какой-нибудь другой подвиг в том же роде…

Бидо ле Бурк ехал рядом и, поскольку прибытие в Испанию навеяло ему совсем другие воспоминания, отвлек Франсуа от его героических грез, заорав во все горло свою любимую:

У монаха толстый зад!

Ай да зад! Ну и зад!

Франсуа прибыл в Бургос в середине октября и был назначен капитаном кастильской армии. Он получил под свое начало тысячу человек. В первый раз Франсуа довелось командовать столь значительными силами, но он справился с этим без особого труда, по большей части благодаря Бидо. У этого-то имелся немалый опыт, полученный к тому же не столько в замке Вивре, сколько в ротах Протоиерея. Бидо случалось командовать и несколькими тысячами солдат. Он повсюду следовал за Франсуа и поправлял его, когда тот был слишком суров или, наоборот, чересчур снисходителен. Именно от своего капитана Франсуа научился, как добиваться от подчиненных, чтобы они выкладывались до предела своих возможностей. Так миновали целые недели: в обучении солдат, в смотрах снаряжения, в переходах по местности.

Когда служебные обязанности не удерживали его в лагере, Франсуа жил в королевском дворце. Приемы там случались многочисленные. Раньше он всегда ходил с непокрытой головой, но теперь завел себе шляпу, черно-красную, своих цветов, поскольку, будучи испанским грандом, имел привилегию и даже обязанность находиться в присутствии короля в шляпе.

Франсуа стал объектом всеобщего внимания, особенно со стороны дам. Кроме своего титула он обладал еще и тем неоспоримым преимуществом, что был французом. Его просили рассказать о Париже, об Англии, откуда, как стало известно, он совершил побег. Вокруг него складывалась настоящая легенда. И к тому же он был так красив со своими белокурыми кудрями и обликом древнегреческого воина! Молва сделала его неотразимым соблазнителем. Разве не ходил слух о том, что даже дочь герцога Лермы, сама Леонора, неприступная вдова канцлера, не устояла перед его обаянием?

Однако благородные дамы Кастилии были разочарованы. Франсуа проявил себя любезным с каждой, нежным — ни с одной. Просто он оставался верен жене, хотя эта верность и могла бы показаться странной, ведь не колебался же он нарушать ее в других обстоятельствах. Но тогда шла война, и возможность неотвратимой смерти давала ему в собственных глазах право на последнее наслаждение. Теперь же он этого права лишился. Был мир, Франсуа жил во дворце, а его единственным отношением к воинской жизни осталась повседневная муштра…

В феврале 1375 года, после мрачной зимы, когда любая мысль об Ариетте становилась для него пыткой, томясь в монашеском целомудрии, на которое он сам себя обрек, Франсуа получил, наконец, долгожданную весть: его вызывают во Францию, и даже больше того — прямо в Бретань, куда готовит высадку четвертый сын Эдуарда III Эдмонд Кембриджский!

Возвращаясь в приподнятом настроении, полные оптимизма, Франсуа и другие рыцари, практически все бретонцы, скакали чуть ли не наперегонки, чтобы поскорее вернуться домой. Однако их задержала неблагоприятная погода, и до Ренна, где тогда находилась французская армия, возглавляемая Оливье де Клиссоном, они добрались только 2 апреля, в Вербное воскресенье.

В течение всей мессы, посвященной этому празднику, Франсуа не мог оторвать взгляда от первых рядов, занятых носителями самых громких имен Бретани. Всех их он уже видел при Оре, но сейчас особенно остро чувствовал, какая это высокая честь — находиться рядом с ними. Кроме Клиссона там присутствовали: Бомануар, Роган, Рошфор, Лаваль, тесть дю Геклена… Отсутствовал только сам коннетабль, задержанный королем.

Франсуа надеялся отлучиться из армии на несколько дней, чтобы наведаться в Вивре, но его надежды не оправдались. На следующий же день Оливье де Клиссон отдал приказ выступать; им предстояло начать осаду Кемперле, точнее, замка Ла-Мотт-Мерсьо, защищавшего подступы к городу, грозной крепости, возведенной совсем недавно и ради этого названной Новым Фортом. Да и командовавший ею был не менее грозным противником: это был Джон Деверекс, английский капитан, известный своим коварством и полководческими талантами.

Вместе со всеми Франсуа пятнадцать дней стоял лагерем перед Новым Фортом, мрачно рассматривая его огромные башни и впечатляющий дозорный ход. Судя по качеству оборонительных сооружений, осаде предстояло стать долгой, если не бесконечной.

И в самом деле, хотя французская артиллерия предприняла систематическую бомбардировку, это совершенно ни к чему не привело.

Утром 20 апреля Франсуа и Бидо ле Бурк прохаживались вдоль стен, когда вдруг стали свидетелями такого же инцидента, как и при Сен-Севере. Между двумя рыцарями, французским и английским, одним снизу, другим сверху, завязалась перебранка. У обоих оказалась горячая кровь, и оскорбления становились все более грубыми. В конце концов, француз не выдержал, ушел и вернулся со своими людьми, несущими необходимое снаряжение: осадные лестницы, щиты. По собственному почину они бросились на приступ.

Вскоре их примеру последовали другие. Начался самопроизвольный штурм, вопреки приказам командующего, который пытался его остановить.

Как и в предыдущий раз, Бидо без колебаний присоединился к штурмующим; Франсуа — тоже. Следует покончить с этим как можно скорее! Чем раньше они возьмут крепость, тем раньше Франсуа сможет вернуться домой…

Никогда еще поговорка, что удача улыбается смельчакам, не казалась более верной, чем в то утро 20 апреля 1375 года! Совершенно ошеломленные этой неожиданной атакой, защитники не поспевали оказывать сопротивление нападавшим. Камней и стрел было явно недостаточно, чтобы сдержать натиск.

Франсуа карабкался вместе с остальными, преисполненный восторга. Подгоняло его не только участие в излюбленном военном предприятии — штурме, но и мысль о том, что каждая ступенька приближает его к Вивре. Вскоре он очутился на самом верху, на дозорной тропе. Франсуа раскрутил над головой свой боевой цеп, крикнул:

— Мой лев!

И бросился вперед очертя голову.

Он был даже удивлен тем, как мало сопротивления ему оказали. Англичане отступали перед ним и разбегались в беспорядке. Захватив стены, французы решили развить успех, бросились к донжону…

И вот тут, откуда ни возьмись, повалили английские солдаты. Они отбили стены и воспрепятствовали подъему остальных штурмующих. А тех, кто рискнул углубиться внутрь, окружили. В мгновение ока Бидо, Франсуа и несколько сотен других были безжалостно атакованы и опрокинуты. Растерянность защитников оказалась не более чем притворством. Нападающие попали в ловушку. И как только они раньше не догадались об этом, зная, что имеют дело с таким коварным капитаном, как Джон Деверекс! Оставалось только сдаться.

Франсуа вместе с несколькими десятками других рыцарей заперли в просторном каземате. Некоторое время он надеялся, что вскоре будет освобожден, как то случалось раньше — под честное слово и обещание выкупа. Но не тут-то было. Деверекс был не прочь отпустить пленников, но лишь после того, как осада замка Ла-Мотт-Марсьо будет снята. Однако в тот же день стало известно, что Клиссон, нимало не заботясь об ослушниках, которые дали себя провести, продолжил осаду.

Франсуа томился в застенке среди вони и тесноты, все больше страдая от невыразимой тоски. Его муки усугублялись сознанием того, что он заперт совсем рядом от дома. Франсуа горько корил себя за проявленное легкомыслие, если не сказать глупость. Бидо рядом с ним, как и всякий раз, когда лишался вина, превратился в жалкую развалину…

Освобождение оказалось столь же быстрым, сколь и неожиданным. Причиной его стало отнюдь не взятие крепости и не снятие осады. Своей свободой Франсуа был обязан соображениям высшей политики, куда оказались замешанными Папа Григорий XI, Карл VI и Эдуард III. По просьбе верховного понтифика оба короля согласились подписать перемирие 1 июля 1375 года в Брюгге. Оно предполагало прекращение боевых действий сроком на один год и освобождение всех пленных, захваченных на войне.

О Брюггском перемирии в Бретани стало известно 7 июля, и в тот же самый день, к своему немалому удивлению, Франсуа и его товарищи были выведены из темницы и препровождены в Кемперле. Там Франсуа поджидал еще один сюрприз: его жена! Она знала, что он в плену, и, как только объявили о перемирии, сразу устремилась сюда. Она ожидала его, сидя верхом, ничуть не изменившаяся. Они не виделись больше трех лет, но, завидев мужа, Ариетта ограничилась лишь одним словом:

— Идемте!

Ей хотелось, чтобы их встреча произошла не в замке; чтобы вокруг никого не было; чтобы оставались только они, вдвоем. Ариетта сняла комнату в городе, на постоялом дворе. Туда-то она и привела Франсуа… Они провели там три дня. Что касается Бидо ле Бурка, помещенного в соседнюю комнату той же гостиницы, то он воспользовался передышкой, чтобы сесть на винную диету, каковое лечение явно пошло ему на пользу, вернув здоровье и хорошее настроение.

Франсуа и Ариетта вернулись в Вивре 15 июля. Снова на подъемном мосту их ждали дети, издалека завидевшие их возвращение. Франсуа спрыгнул на землю и направился прямо к Изабелле… Он не верил своим глазам!

Его дочь преобразилась. В свои четырнадцать лет это была уже настоящая девушка. Она вытянулась; руки, бедра, кисти утончились, развилась грудь. Круглощекое детское лицо, чем-то напоминавшее раньше лицо дю Геклена, стало тонким и изящным; его обрамляли великолепные золотистые волосы. Крошечный шрамик на виске лишь добавлял ей очарования. Кто бы мог подумать, что она получила его, ударив копьем по «чучелу»!

Франсуа все еще восхищался своей дочкой, когда напомнить о себе решился Луи. Он почтительно поприветствовал его и сказал без долгих предисловий:

— Отец, расскажите мне о войне.

Луи тоже изменился. Он выглядел старше своих одиннадцати с половиной лет, при том, что не был особенно крепким. В сущности, он казался хрупким из-за своей необычайной серьезности.

Приятно удивленный тем, что его сын проявил интерес к делам военным, Франсуа стал рассказывать об осадах и походах, в которых участвовал. Когда он закончил описание ужасного рейда Ланкастера, Луи не позволил ему перейти к другим событиям, потребовав дополнительные подробности о массовых убийствах, совершенных англичанами. Несколько смущенный, Франсуа попытался оправдаться: ведь они тогда получили приказ не вмешиваться, все эти ужасы были неизбежны, но, действуя таким образом, дю Геклен спасал Францию… Луи без колебаний согласился:

— Совершенно верно! Зачем рисковать сражением, если захватчик все равно вынужден будет уйти, рано или поздно?

Франсуа даже вздрогнул, услышав столь хладнокровное рассуждение. И тогда он рассказал об ужасной встрече с мельничихой. Луи покачал головой:

— Страдания народа только на пользу нашему делу…

Франсуа не смог сдержаться. Тыльной стороной ладони он дал пощечину своему сыну. Воцарилось молчание. В конце концов, Франсуа спросил:

— Ты продолжаешь ездить верхом?

— Нет. Перестал.

— Ну так теперь начнешь снова. Ступай!

Луи послушно удалился. Франсуа остался, молчаливый и подавленный. Случилось то, чего он так боялся: стоило ему уехать, и природа сына снова взяла свое. Все, чего он с ним достиг, пошло прахом. Конечно, с завтрашнего же дня он снова займется его воспитанием. Но не слишком ли уже поздно?

В этот момент к нему приблизилась Изабелла.

— Отец, мне нужно с вами поговорить.

— Ну так говори!

Однако Изабелла молчала. Рядом находилась Ариетта, и Франсуа понял, что дочь хочет остаться с ним наедине. Несколько обеспокоенный, он отвел ее на дозорную площадку, на самый верх донжона. Изабелла поколебалась еще мгновение, а затем торопливо проговорила:

— Отец, я больна!

Франсуа побледнел:

— Что с тобой?

— Не могу объяснить. Никогда раньше я не чувствовала ничего подобного… Это какая-то странная болезнь. Иногда мне грустно — и так целыми днями. А порой я начинаю мечтать, сама не знаю о чем…

Франсуа взглянул на нее и улыбнулся. Он вспомнил свой собственный разговор с крестным в Куссоне. Это было… весной 1352 года, целых двадцать три года назад! Как быстро летит время! Изабелла казалась обиженной.

— Вас забавляет моя болезнь?

— Ты не больна, дитя мое. Просто для тебя настала пора любить…

— Любить?

Франсуа обнял дочь за плечи и заставил склониться над амбразурой.

— Взгляни на лабиринт: он похож на твое сердце. Он запутан, в нем полно извилин, тупиков и ловушек. Но таким он и должен быть, иначе с ним мог бы справиться первый встречный. Однако в один прекрасный день явится какой-нибудь рыцарь и найдет верный путь так безошибочно, словно нет на свете ничего проще.

Прелестное лицо Изабеллы де Вивре вдруг покраснело.

— Рыцарь! Вы уверены?

— Да. И я уверен даже, что он уже в пути. Может, где-то близко, может, пока далеко, но он обязательно придет…

На следующий день, в хвалу, за три часа до восхода солнца, Франсуа разбудил своего сына, плеснув ему ведро воды в лицо. Луи вскрикнул, но тотчас же умолк, увидев, кто перед ним.

— Доброе утро, отец.

— Одевайся!

Луи повиновался без единого слова. Франсуа заставил его проскакать весь день. Они вернулись только к ночи. Луи ничего не забыл из тех уроков, которые отец давал ему раньше. Он превосходно держался в седле, следовал за отцом всюду, куда бы тот ни направил коня, и умудрялся не отстать, даже когда пускался в большой галоп… За весь этот день отец и сын не обменялись ни единым словом, но Франсуа был уверен, что уже слишком поздно. Личность Луи сформировалась, и вряд ли удастся ее выправить.

Он уже сейчас мог сказать, каким тот вырастет. К отцу он проявит совершенное послушание и будет добросовестен в отношении своих обязанностей. Своему королю он даст доказательства образцовой преданности. Он всегда будет на стороне справедливости и права, но защищать их станет жестоко и неумолимо. В сущности, все выражается одной фразой: у Луи нет сердца…

Вечером, после того как дети легли спать, Франсуа в первый раз увидел, как Ариетта плачет.

— Я прошу вас простить меня! Я не дала вам такого сына, какого вы ждали…

Франсуа захотел утешить жену.

— Да, Луи не такой, какого я ждал, но вашей вины тут нет. Я сам виноват. Слишком часто отсутствовал. Мне приходилось уезжать на войну. Такова Божья воля…

Но Ариетта была безутешна.

— Все из-за моей крови! Луи с каждым днем все больше становится похож на моего деда!

Франсуа захотел сделать невозможное. Он попытался сломить характер ребенка с помощью суровости и даже жестокости. Каждый день он будил Луи за три часа до восхода. Франсуа подверг его физическому закаливанию, еще более безжалостному, чем то, что сам получил от Ангеррана. Среди зимы, когда обильно падал снег, Франсуа уходил с мальчиком пешком, запасшись скудной провизией да парой одеял — по одному на каждого. Он заставлял его шагать три дня кряду и ночевать в шалашах. Он отдал бы все, что имел, только бы услышать от него жалобу, только бы увидеть слезинку на его глазах; но Луи шел за отцом, стиснув зубы, падая от усталости, но все же продвигаясь вперед и отвечая на все, что Франсуа говорил ему: «Да, отец», «Хорошо, отец»…

Настала весна 1376 года. Изабелла целые часы проводила на дозорной площадке, глядя на лабиринт и поджидая своего рыцаря. Луи, которого отец учил владеть оружием, безропотно ему повиновался, не проявляя ни малейшего признака увлеченности. И вот тогда случился один визит, внесший некоторое оживление в размеренную жизнь замка.

Воспользовавшись перемирием, Жан де Танкарвиль решил навестить своего крестника и посетил замок в сопровождении многочисленных слуг и оруженосца — семнадцатилетнего Рауля де Моллена, сына своего вассала, одного нормандского рыцаря.

Франсуа не скрыл своих опасений по поводу Луи, и, пока они беседовали о нем, ему в голову пришла одна мысль. Жан де Танкарвиль являл собой само воплощение того отважного рыцарского типа, который был так люб королю Иоанну Доброму, ни о чем другом, кроме подвигов и славы не помышлявшему. То есть это была полная противоположность тому, чем собирался стать его сын. Почему бы именно крестному не доверить воспитание Луи? Быть может, это восстановило бы равновесие…

Франсуа предложил:

— Луи сейчас всего двенадцать с половиной, но он очень вынослив. Не могли бы вы взять его с собой? Быть может, вы преуспеете там, где сам я потерпел поражение?

Жан де Танкарвиль, которого ничуть не устрашила мрачная картина, набросанная Франсуа, согласился без колебаний:

— Превосходная идея! С вашего согласия, я обойдусь с ним посуровее. Я всегда был сторонником жестких методов. Впрочем, про вас самого говорят, что вы очень суровы с вашими оруженосцами.

Франсуа кивнул.

— Вот и мне бы так надо с этим юнцом Раулем! Мечтатель, поэт… Нелегко будет сделать из него рыцаря!

Граф де Танкарвиль велел позвать Рауля де Моллена, но через некоторое время ему доложили, что того нигде нет. Под воздействием внезапной догадки Франсуа послал за Изабеллой — ее тоже не оказалось в замке. Он немедленно оседлал коня и погнал его галопом. Первый же встречный крестьянин махнул рукой:

— Они там, монсеньор.

Франсуа помчался во весь опор. «Там» — означало у моря…

Оставив своих коней, Рауль де Моллен и Изабелла де Вивре шли, взявшись за руки. Был отлив, и они шагали по влажному песку, покрытому бесчисленными мелкими морщинками. Изабелла не отводила своих голубых глаз от лица Рауля де Моллена. Вот он и пришел… Отец был прав: все оказалось так просто!

Рауль де Моллен был высок, темноволос, тонок лицом. После долгого молчания он заговорил.

— Хотите знать, какой у меня герб?

— При условии, что это не военная история.

— Нет, это не военная история, это прекрасная история. А герб вот какой: на серебряном поле золотой единорог, исходящий из лазоревой волны. Это в память об одной находке, которую посчастливилось сделать давным-давно моему предку.

— Он нашел единорога?

— Да, на морском берегу. Точнее, он нашел его кости. Он отделил от них рог, забрал к себе в замок и решил после этого изменить наш герб.

— У вас есть рог единорога!

В голосе Рауля де Моллена прозвучала глубокая гордость:

— Да, и на всем белом свете есть еще только один такой: в сокровищнице королей Франции, в Сен-Дени!

Изабелла наморщила лоб.

— А как вы думаете, почему единорог умер на берегу?

— Утонул, конечно…

Рауль бросился бежать, увлекая Изабеллу за собой.

— Давайте поищем здесь! Я уверен, что мы найдем еще одного. Этого возьмете себе вы. И тогда у нас у каждого будет по рогу!

Изабелла взглянула на Рауля де Моллена так, словно он только что предложил ей все сокровища мира. Она покраснела. В этот момент молодых людей заставил обернуться топот копыт. Франсуа осадил коня прямо перед ними и застыл, весь в брызгах морской воды и мокрого песка. Изабелла вскрикнула. Рауль бросился на колени, скрестив Руки.

— Пощадите, монсеньор! Мои намерения чисты. Я люблю вашу дочь! Я хочу жениться на ней…

— Любишь!

Тут перед его конем встала Изабелла.

— Да, отец! Я тоже его люблю!

Франсуа и сам был в этом уверен; двое подростков нашли свою любовь на этом пляже, как и он сам когда-то. Но он не мог позволить себе размягчиться. Он должен до конца сыграть свою отцовскую роль. В свое время Ангерран с ним тоже не миндальничал…