Дитя Всех святых (№1) - Дитя Всех святых. Перстень со львом

Так он поведал о своих злоключениях во время чумы, о которых не упоминал никому, даже своему дяде; впервые рассказал свой черный сон и почувствовал от этого бесконечное облегчение. Он не скрыл от Туссена ни одного своего сомнения или страха и заметил, что это вызывает у оруженосца гораздо больше восхищения, чем подвиги с боевым цепом.

Холода закончились в начале марта. Франсуа и Туссен отправились хоронить Божью Тварь в земле, размякшей от таяния снегов. Франсуа чувствовал себя очистившимся за время заключения наедине с самим собой и с единственным свидетелем, по-братски требовательным, — и в присутствии столь явной и очевидной смерти. Это было так, словно Божья Тварь помогла ему родиться второй раз. Теперь он мог уйти.

***

Франсуа прибыл в Куссон в понедельник, сразу после Пасхи 1355 года, то есть спустя пару лет после того, как покинул замок дяди. Его возвращение в новом, роскошном платье вызвало переполох среди обитателей замка. Ангерран отсутствовал — был на охоте. За ним тотчас же послали. Он вернулся совершенно запыхавшийся и едва сдерживал слезы, сжимая племянника в объятиях.

Что касается самого Франсуа, то он хоть и сиял, но радостью спокойной, безмятежной. Он сознавал, что прибыл к цели долгого путешествия, которое, в сущности, никуда не вело, но за время которого он преодолел один из самых трудных этапов своей жизни. Ничто не свершилось так, как он предполагал, но ничто и не оказалось напрасным. Он ушел за славой, а обрел начатки мудрости; он хотел вернуться героем, а вернулся просто мужчиной.

Впрочем, эти самые слова и обратил к нему Ангерран:

— Я расстался с мальчиком, а встречаю мужчину!

Потом, когда первое волнение улеглось, он задал жару слугам:

— Блудный сын вернулся! Так пусть же заколют тельца пожирнее! Пусть истребят все на птичьем дворе и в стойлах! Пусть опустошат леса и реки! Перетряхнут амбары, осушат винные погреба! Пусть вытащат из сундуков посуду, что была на моей свадьбе! Пусть срежут все цветы, какие только наплодила природа, и сплетут гирлянды! Пусть оповестят всю округу! Пусть зазовут торговцев, музыкантов, танцоров! Пусть скупят все, что есть дорогого и красивого! Я хочу устроить самый большой пир, который когда-либо знавали в Куссоне!

Пир удался на славу. Одни блюда сменяли другие, а гостей набралось столько, что всех их было и не счесть.

Сначала на стол подали колбасы и паштеты: кровяные, телячьи, заячьи, бекасиные, из куропаток и из кабана. Затем последовали: рагу из зайца, каплуны, жаркое из телятины, говядины и баранины. Потом пошла рыба морская и пресноводная: похлебка из угрей, суп из линя, пирог с лососем, лещом и щукой, жаркое из морского угря, налима и рыбы тюрбо. Завершалось пиршество сластями: блинчиками, пирожками, мушмулой, орехами, вареными грушами и, наконец, пирожными с кремом, украшенными головой рычащего льва. Вино лилось рекой, как французское, так и из дальних краев: из Бона, из Сен-Пурсена, из Сент-Эмильона, красное орлеанское, мальвазия, кипрский гренаш…

Пировали во дворе замка, сидя за длинными столами. Этих столов было такое несметное количество, что многочисленные труверы и музыканты, разгуливавшие среди гостей, могли петь и играть, ничуть не мешая друг другу. Однако все приумолкли, когда Туссен, завладев виолой, рассказал, спел, сыграл и станцевал историю их с Франсуа приключений. Закончил он ее под восторженные рукоплескания и здравицы.

Сидя бок о бок во главе длинного стола, Ангерран и Франсуа беседовали — так просто, словно расстались лишь вчера. Ангерран, тем не менее, собирался кое-что сообщить своему крестнику:

— Когда будешь прогуливаться по окрестностям, избегай приближаться к мельнице. Я выдал Маргаритку за мельника.

Маргаритка!.. А ведь и правда, именно из-за нее он пережил все то, что с ним случилось. Хоть Франсуа немного и стыдился этого, но со времени спасения Туссена и последовавшей за тем пьянки он больше не думал о Маргаритке. На какое-то мгновение русалочья песня вновь зазвучала в его ушах и причинила ему сильнейшее волнение. Верно, он любил эту девушку всей душой, но все уже ушло безвозвратно. И как бы ни разрывалось от этого его сердце, поделать он ничего не мог. Бедная Маргаритка осталась в прошлом вместе со своей единственной ракушкой — «райской» любовью, а он продолжал путь навстречу другим горизонтам, навстречу другой любви.

Он вновь представил ее себе — улыбающейся, чуть-чуть наморщившей лобик и простодушно приемлющей свою судьбу.

Франсуа спросил:

— Она… у нее все хорошо?

Ангерран ответил:

— Да.

И это было все.

Франсуа заговорил о другом:

— Я теперь рассчитываю стать рыцарем ордена Звезды!

К его удивлению, Ангерран пожал плечами:

— Ордена Звезды больше не существует.

— Как? Почему?

— Из-за глупости и грубости его членов, вот почему!

И он поведал все еще не верящему Франсуа, как орден Звезды познал свой полный крах — жалкий и трагичный одновременно. Иоанн Добрый захотел украсить орденский дом в Сент-Уане всем самым лучшим. Стены там были обтянуты золотой и серебряной парчой, мебель инкрустирована самым искусным образом, столы покрывали кружевные скатерти, и на них стояла золотая посуда. Чтобы торжественно отметить новоселье ордена, король созвал рыцарей на пир в день Богоявления, 6 января 1352 года. Пируя, они должны были рассказывать о своих подвигах. Двум писцам поручили внимательно слушать и заносить на пергамент их благородные слова.

В общем, все эти благородные слова оказались пьяной похвальбой. Когда подали второе блюдо, все уже перепились. А сравнение подвигов обернулось просто непотребством. Одни затеяли мордобой, подобно мужичью, другие мяли и ломали золотую посуду, доказывая свою силу; более покладистые думали только о жратве и тут же блевали, чтобы продолжать обжираться дальше. К концу пира парчовая обивка превратилась в лохмотья, от драгоценной мебели остались одни обломки, а что касается золотой посуды, то она послужила сначала метательными снарядами в их школярских драках, а затем была повышена в чине и объявлена трофеем, став, таким образом, поводом для диких стычек. Наконец каждый удалился, унося свою долю.

Это — о смешном. Остается трагичное. Некоторое время спустя, весной 1352 года, в одном бою столкнулись рыцари Звезды и англичане. Случилось это у Морона, неподалеку от Ванна. Для французов дело началось неудачно, но, разумеется, не имело бы тех непоправимых последствий, если бы рыцари Звезды не принесли Иоанну Доброму клятвы никогда не отступать. Таким образом, они, вместо того чтобы забыть на время о клятве, отступить, перестроиться и вновь атаковать, но уже в более благоприятных условиях, остались на месте и дали себя истребить. Битва при Мороне была еще не самым концом Звезды, но после нее орден уже не оправился и вскорости совершенно зачах при всеобщем безразличии, тогда как орден Подвязки, с которым он должен был соперничать и, в конце концов, затмить, до сих пор процветает.

Так заключил свой горький рассказ Ангерран. И добавил печально:

— Можно подумать, французское рыцарство ничуть не изменилось. Хотел бы я ошибиться и никогда больше не увидеть того, что видел при Креси. Снова бы я этого не пережил.

Но Ангерран быстро совладал с собой и положил руку на запястье Франсуа.

— К счастью, скоро одним рыцарем станет больше. И уж этому-то рыцарю я знаю цену!

Франсуа решил, что ослышался.

— Скоро?

— Да. Я решил посвятить тебя в твое восемнадцатилетие, на Всех святых!..

Ангерран потребовал тишины и объявил новость всем собравшимся, чем вызвал неудержимое ликование. Франсуа все еще не осмеливался поверить. То, чего он ждал так долго, что, как ему казалось, уже никогда не произойдет, все-таки сбудется, и он станет рыцарем! Его взор затуманился, мысли спутались. Он повторял глуповато:

— Рыцарь… Рыцарь…

Когда он вынырнул, наконец, из тумана, то увидел знакомое лицо. Какая-то служанка протягивала ему вазу с фруктами. Он не сразу ее узнал, но потом все-таки вспомнил: это была Антуанетта, та самая, которая когда-то украла его одежду и заманила к мосткам прачечной. Антуанетта, сообщница Марион. Марион… Еще одно имя из безвозвратного прошлого! Радостным голосом, потому что все теперь казалось ему прекрасным, Франсуа попросил служанку:

— Расскажи мне о Марион.

Антуанетта философски покачала головой:

— Она умерла в эту зиму.

У Франсуа сжалось горло.

— От горя?

— Нет, от горячки. Наоборот, она была счастлива до самого конца… Я оставалась с ней рядом. Мы говорили о вас…

Таким было последнее волнение, испытанное Франсуа в тот памятный день. В течение нескольких месяцев, что оставались ему до церемонии посвящения, у него уже не было других мыслей, кроме как о рыцарстве.

***

Да и все заботы того времени, казалось, так или иначе имели отношение к рыцарству или, по крайней мере, к делам военным. В конце сентября 1355 года Эдуард, принц Уэльский, старший сын Эдуарда III, высадился в Аквитании с войском. По правде говоря, никто не именовал его «принцем Уэльским», все звали его Черным Принцем — сначала по цвету его великолепных доспехов, а потом — из-за того, что он проявил себя грозным полководцем. Черному Принцу в ту пору исполнилось двадцать пять лет, но он был далеко не новичок. При Креси ему сравнялось всего лишь шестнадцать, но он и тогда играл решающую роль.

Очутившись в Аквитании, Черный Принц применил новый вид войны, необычайно действенный и одновременно наводящий ужас, — набег. Выступив из Бордо, он, вместо того чтобы отправиться на север, в сторону Парижа, чтобы встретиться там с королем Франции, вдруг углубился на юго-восток. Его целью являлось вовсе не завоевание страны, но разрушение и грабеж.

Войско Черного Принца, составленное большей частью из гасконских сеньоров — вассалов короля Англии, проживавших в его Аквитанских владениях, как стая саранчи налетело на богатый Лангедок, который до тех пор война щадила. Повсюду его нашествие сеяло ужас, заставляя вспоминать былой страх перед норманнами, не забывшийся даже по прошествии четырех веков. В сущности, тип военных действий оказался тот же самый: война без общего плана, без политической воли разбить противника, но единственно с целью причинить ему как можно больше ущерба.

***

Как во сне Франсуа прожил недели, что оставались ему до великого события. Великое событие было назначено не на 1 ноября, но на 31 октября, поскольку посвящение в Рыцари представляло собой в первую очередь (а может быть, и в самую главную) ночь молитв и благочестивых размышлений: этим заполнялось предшествующее церемонии бдение над оружием.

Франсуа предстояло провести эту ночь в замковой часовне. Он явился туда к вечерне, одетый в одну лишь рубаху. Его доспехи, которые дядя заказал специально для него и которых он еще не видел, будут вручены ему лишь завтра. Зато его меч и шпоры, положенные на алтарь, проведут ночь вместе с ним. Рукоять меча согласно обету имела золотое навершие в виде двух переплетенных драконов — подарок Маргаритки. Золотыми же были и шпоры.

Ангерран довел Франсуа до часовни; тот весь дрожал. Мысль посвятить всю ночь размышлениям его страшила. Менее всего он любил одинокие раздумья. Он отдался этому занятию один-единственный раз — когда копал могилу собственной матери, и с тех пор в его душе обе эти вещи были неразрывно связаны. Не осмеливаясь признаться в подлинной причине своего замешательства, Франсуа попросил помощи у дяди.

— О чем я должен думать в течение всего этого времени? Вы не могли бы дать мне совет?

Ангерран знал, что его крестник отнюдь не создан для такого рода деятельности. Поэтому он понял, что не должен предоставлять его самому себе.

— Попытайся ответить себе на такой вопрос: «Как смогу я победить своего самого опасного врага?»

И он ушел, затворив за собой дверь. Франсуа в одной рубашке преклонил колена на подушечке, положенной среди других, как раз напротив алтаря. Несколько мгновений он смотрел на меч с переплетенными драконами и на золотые шпоры, поблескивавшие в свете свечей, потом сложил руки и закрыл глаза…

Он был бесконечно благодарен крестному за его вопрос. Это избавляло его от необходимости погружаться в созерцание темных сторон своего существа. К тому же Франсуа находил предложенную Ангерраном тему для одиноких раздумий особенно приличной обстоятельствам.

Ведь и правда: безупречный рыцарь должен быть непобедим. Франсуа вовсе не воображал себя самым сильным лишь на том основании, что брал верх на тренировках или победил в борьбе какого-то деревенского силача. Война, конечно, совсем другое дело, там он наверняка встретит и гораздо более опасных противников; а готовиться к этому надо сейчас, потом будет поздно.

На ум ему сразу же пришло одно воспоминание: Крокарт, борец с английской стороны в Битве Тридцати. Франсуа вспомнил, с какой точностью, с какой дьявольской ловкостью действовал тот своим необычным оружием — двойным лезвием на древке, с одной стороны прямым, с другой — закругленным в виде крюка. Вот самый опасный противник, какого только он мог себе вообразить, но у него, по счастью, есть целая ночь, чтобы придумать, как взять над ним верх.

И Франсуа, как он всегда делал, наблюдая чей-то бой, пустился в рассуждения. Лучше всего выбрать против него боевой цеп, потому что сам Франсуа в этом сильнее всего. Но боевой цеп требует ближнего боя, а с этим длинным древком… Теперь Франсуа стал воображать себе все удары, все выпады, все возможные уклоны и увертки. Даже не отдавая себе в этом отчета, он начал сопровождать свои мысли жестами и переваливаться с боку на бок на молитвенной подушечке.

Когда же до него вдруг дошло, что он делает, кровь бросилась ему в лицо. Мальчишка! Он ведет себя как мальчишка! Принять часовню за фехтовальный зал, забыть, что находится пред Богом, что явился сюда ради молитвы… И в то же самое время он увидел свою проблему под более высоким углом зрения. Теперь ему стало очевидно, что вопрос крестного не касался какого-либо конкретного единоборства. Речь шла о противнике совсем другого масштаба. Настоящий рыцарь — это полководец, тот, кому король доверяет свои войска, которого назначает коннетаблем. Черный Принц — вот противник, опаснее которого и не придумаешь. Надо решить, как бы он сам поступил, стоя во главе французских войск, безуспешно преследовавших англичанина столько месяцев, чтобы одержать, наконец, над ним решительную победу.

Это второе размышление заняло у Франсуа гораздо больше времени, чем предыдущее. Ничуть не углубляясь в стратегию, он воображал себе последовательно сто планов сражений и по углубленном рассмотрении отвергал их один за другим. Он услышал, как звонят заутреню, потом хвалу. В свой черед не замедлили прозвонить и приму. Скоро придет Ангерран со священником, а он все еще ничего не нашел. Франсуа охватило отчаяние. В первый раз ему стало холодно. Он почувствовал себя самым слабым, самым уязвимым из людей, и тут вдруг забрезжил свет, и истина открылась ему.

Он вновь увидел себя в ту ночь, когда пьянствовал с Туссеном; вспомнил свое дурацкое хмельное тщеславие, толкнувшее его сражаться с химерами и выставлять себя на посмешище; вспомнил, как скитался и страдал в течение двух лет и чуть было не потерял все и навсегда… И Франсуа вдруг осознал, что самый опасный его враг — это он сам. И он уже не переставая молился до самого утра.

На заре дверь открылась. Первым вошел куссонский священник, потом Ангерран, а за ними — Туссен, несущий доспехи. Крестный повторил свой вопрос:

— Франсуа, как сможешь ты одолеть самого опасного своего врага?

Франсуа ответил:

— Беспрестанно сражаясь с самим собой и призвав Бога на помощь.

Ангерран поднял глаза к небу с выражением бесконечной благодарности, потом обратился к крестнику со словами Людовика Святого:

— Отлично, мой лев!

Приблизился Туссен с доспехами. Ни на ком, кроме королей и принцев, не видели более прекрасных. Ангерран де Куссон был богат и не считал денег, чтобы достойно снарядить Франсуа. Сталь была отполирована так, что сверкала, словно зеркало. На груди был лев из накладного золота — стоящий на задних лапах, рычащий, с высунутым языком и выпущенными когтями. Золотых дел мастер, его сотворивший, постарался на славу, это был настоящий шедевр.

Но пока его облачали в доспехи, Франсуа даже не обращал на них внимания, он едва удостоил их взглядом. А все потому, что заметил на правой руке своего дяди перстень со львом и уже не сводил с него глаз. И в этот торжественный миг, — в миг, который, что бы потом с ним ни случилось, навсегда останется самым прекрасным воспоминанием его жизни, — его, ко всеобщему удивлению, вдруг начал разбирать безумный смех. Ему вдруг снова пришла на ум та пьяная речь, когда он бахвалился разыскать святой Грааль, после того как убьет дракона. Вот же он, его святой Грааль, сверкает на дядином пальце! Это было и целью и наградой в его долгом и тщетном поиске. Франсуа преклонил колени на молитвенной подушечке перед алтарем. Туссен встал позади него, держа щит «пасти и песок» рода де Вивре. Ангерран занял первый ряд, за ним — все прочие обитатели замка, и месса началась…

В конце службы священник благословил меч и приблизился с ним к Франсуа.

— Франсуа, я вручаю тебе этот меч, чтобы ты стал поборником справедливости Господней. У оружия твоего обоюдоострый клинок. Одной его стороной защищай бедного от притеснений богатого, другой — слабого от сильного.

Потом кюре отвесил Франсуа две легкие пощечины — напоминание об обычае былых времен, когда посвящаемый получал полновесную оплеуху. Но Ангерран воскресил древнюю традицию. Пока Франсуа, благословленный священником, поднимался с колен, его крестный подошел к алтарю, встал лицом к племяннику, медленно снял со своего безымянного пальца перстень со львом и надел его на руку Франсуа. Перстень, ради которого были отрублены пальцы его отцу и деду, обрел, наконец, своего хозяина и взглянул на него рубиновыми глазами… И тогда Ангерран хлестнул Франсуа по лицу наотмашь, промолвив:

— Будь рыцарем!

Франсуа покачнулся. Он сиял в своих доспехах с золотой насечкой, рядом со щитом «пасти и песок», которым потрясал Туссен. Подняв правую руку, Франсуа обратил перстень к собравшимся и что было силы, от всей души прокричал:

— Мой лев!

Глава 8

«ОТЕЦ, БЕРЕГИТЕСЬ!»

18 июня 1356 года второй сын Эдуарда III, Генрих, герцог Ланкастерский, высадился во главе армии в Сен-Ваас-Ла-Уге, в том самом месте, где десять лет назад начал кампанию его отец. Вместе с Черным Принцем, вернувшимся в Бордо после своего ужасного набега на Лангедок, их стало уже двое — сыновей английского короля на земле Франции.

Войско герцога Ланкастерского было немногочисленным: тысяча рыцарей и четырнадцать сотен конных лучников. Но оно было хорошо обучено и необычайно подвижно. Ланкастер немедля предпринял опустошительный рейд по долине Сены. Иоанн Добрый затеял его преследовать, но английский принц оказался слишком хитер, чтобы дать себя поймать. Ему удалось ускользнуть, и он продолжил свои стремительные налеты.

Так длилось больше месяца. А в начале августа ушей французского государя достигла весьма важная новость: Черный Принц отправился маршем на север, опустошая все на своем пути. Его намерением было, без сомнения, соединиться с братом. Настал критический момент, и Иоанн Добрый назначил сбор всех своих вассалов 1 сентября в Шартре.

***

Франсуа де Вивре пустился в путь 24 августа, в день святого Бартельми. Он ликовал. Война представлялась ему даром Божьим. То обстоятельство, что она разразилась так быстро после его посвящения и позволяла немедленно испытать свои силы и храбрость, мог быть лишь божественным вознаграждением.

Франсуа был не один. Туссен и дядя скакали с ним бок о бок. Туссен вез черно-красный флажок — цвета де Вивре; Ангерран ехал во всей своей красе. Его доспехи вышли из рук того же мастера, что и доспехи Франсуа: сияющая сталь, на груди два золотых волка. Богатого куссонского сеньора сопровождали не один, а целых четыре оруженосца, выбранных из числа замковых солдат: первый вез копье, второй — палатку и оружие, третий — припасы в дорогу, а четвертый — бело-зеленый флажок.

Маленький отряд проезжал деревню за деревней. При их появлении крестьяне трогательно выражали свою признательность, а священники благословляли воинов. Франсуа вновь открывал для себя ту Францию, которую видел только во время чумы; он также начинал постигать, что значит быть рыцарем. Он вдруг почувствовал, какая ответственность легла на него: ведь он оставался единственной надеждой, единственной защитой всех этих бедняков, и теперь его долг — победить ради них… Все чаще Франсуа погружался в созерцание перстня со львом.

Что касается Туссена, то этот пребывал в не столь возвышенном настроении. К нему вернулась вся его беззаботность, словно опять настали времена Броонского леса. Уж он-то заставит своих старых врагов англичан сполна заплатить за котел! Каждая капля того кипятка будет отомщена! Особенно Бедхэм — вот кто ощутит на себе его гнев. Ведь не будет же Бог настолько несправедлив, чтобы не поместить англичанина на его пути. И Туссен без конца молитвенно складывал руки, повторяя с комическим усердием:

— Господи Иисусе, Мария, Иосиф, дайте мне повстречать Бедхэма!.. Господи Иисусе, Мария, Иосиф, дайте мне повстречать Бедхэма!..

Ангерран не был расположен смеяться. Как бы ни обернулось дело, он знал, что выступил в свой последний поход. В сорок шесть лет это уже само по себе чудо — быть способным скакать на коне и биться. Потом (если для него еще настанет какое-нибудь «потом») он вернется в Куссон. Возьмет ли он жену, чтобы иметь наследника? Ангерран наверняка знал, что нет. Есть вещи, которые можно совершить лишь однажды. К тому же его наследник здесь; вот он, его сын, скачет с ним плечом к плечу… Впрочем, сеньор де Куссон всегда знал, что у Флоры не будет преемницы.

Ангерран гордился своим крестником. Не только потому, что тот стал исключительным бойцом, но потому, что у него были открытая душа и чистое сердце. А это главное. Теперь его труд завершен, и род Куссонов угаснет с ним вместе… Ангеррану больно было оторвать взор от серебряного щита с двумя муравлеными волками, противостоящими друг другу, с которым он, возможно, в последний раз шел навстречу врагу. Был бы его предок Юг доволен им? Ангерран на это надеялся. Всю свою жизнь он старался вести себя, как подобает рыцарю. Теперь ему оставалось последнее — покрыть славой свой герб.

***

Прибытие в Шартр стало для Франсуа настоящим помрачением очей. Все несметное французское рыцарство собралось здесь, под сенью собора в ответ на призыв короля. Франсуа почувствовал себя совсем маленьким, а их было так много — тысяч десять, быть может, и некоторые из них столь богаты! Каждый миг приходилось сторониться, чтобы дать дорогу чьей-нибудь неслыханно великолепной свите, поскольку многие сеньоры прибыли чуть ли не со всей своей челядью: оруженосцами, слугами, поварами, герольдами, трубачами, музыкантами для увеселения, труверами, танцорами, куртизанками.

С большим трудом прокладывая себе путь в этом столпотворении, Ангерран и Франсуа направились, как и положено, представиться коннетаблю — Готье де Бриенду, герцогу Афинскому, и двум маршалам Франции, Жану де Клермону и Арнулю д'Одрему. Потом они объехали толпу, стараясь увидеть главных военачальников. Один из них особенно поразил Франсуа. Это был человек с профилем хищной птицы, окруженный крикливой ордой. Франсуа спросил его имя. То оказался Арно де Серволь, которого все назвали Протоиереем, потому что был он, как говорили, монах-расстрига. Под его началом имелся небольшой отряд, и он решил послужить королю на время сражения.

Королевский шатер, усеянный лилиями, виднелся издалека: он был самый высокий из всех. Вокруг Иоанна Доброго толпилось очень много народа, но Франсуа все же смог его разглядеть: квадратная голова с выдающимся подбородком, узкий лоб, каштановые волосы, бородка и усы. Рядом с ним держались четверо его сыновей: дофин Карл восемнадцати лет, Людовик — семнадцати, Иоанн — шестнадцати и самый младший, Филипп, который, несмотря на свои четырнадцать лет, следовал за отцом в бой. Находился здесь также брат короля, Филипп Орлеанский. Возрастом он лишь ненамного превосходил королевских сыновей. На всех красовались туники цвета лазури, расшитые золотыми лилиями. Рядом с ними возвышалась воткнутая в землю орифламма — хоругвь святого Дени, которую ангел, сошедший с небес, принес некогда на место будущей базилики.

Перед глазами Франсуа предстала сама Франция — самая большая и самая богатая страна христианского мира. Его страна. Франсуа вздрогнул от восторга.

Ангерран вовсе не разделял воодушевления своего крестника. Это сборище ему не нравилось. Каждый тут шел, куда ему заблагорассудилось, все натыкались друг на друга и переругивались. А показное великолепие раздражало еще больше. Ну какая была нужда тащить с собой золотую посуду, меха, шелка, бочки с вином и повозки, набитые шлюхами? Идти со всем этим в бой? Ангерран опять обнаружил здесь тот ненавидимый им презренный дух тщеславия, из-за которого сгинул орден Звезды. Имелось, правда, одно утешение: среди простолюдинов-ополченцев, также откликнувшихся на призыв короля, оказалось много лучников — таких же самых лучников, как те, которые нанесли рыцарству столь жестокое поражение при Креси.

Но в самый последний момент Иоанн Добрый от них отказался. Ведь он собирался вести войну силами рыцарей и профессиональных солдат! Поэтому король велел отослать по домам «это мужичье, притащившееся сюда, как на ярмарку». После чего он дал сигнал выступать. Ангерран и Франсуа пустились в путь вместе с остальными, затерявшись среди огромной вооруженной толпы; племянник — исполненный надежд, дядя — встревоженный.

И впрямь, действовать требовалось быстро. Армия Черного Принца, выйдя из Бордо, уже добралась до Луары. Если она переправится через реку, то уже трудно будет помешать ее соединению с силами герцога Ланкастерского.

Черный Принц набрал гораздо больше людей, чем его брат: примерно три тысячи рыцарей, две тысячи лучников и две тысячи «подрезчиков». Надо заметить, что с ним было изрядное количество французов. Сеньоры из Борделе, Гиени, Ландов, Гаскони, вассалы его Аквитанских владений с готовностью откликнулись на призыв. Собравшись под командой Жана де Гральи, сеньора д'Аркюшона, которого все звали капталь[14] де Бюш, все эти спесивые дворянчики, совсем недавно залившие кровью Лангедок, с тем же задором отправились опустошать Берри, Пуату, Орлеан и сражаться против короля Франции. Не было у них ни жалости, ни стыда, ни угрызений совести. В войске Черного Принца, наследника английского трона, самые ревностные и свирепые воины звались по-французски: сир д'Альбре, сир де Поммье, де Муссидан, де Кюртон, де Лангуаран, де Рузан, де Лавридан, де Прессак…

Узнав, что французская армия начала преследование, Черный Принц со своими людьми стал отступать к Бордо. Было очевидно, что соотношение сил не оставляло ему другого выбора: у него было семь тысяч, у французов — около двадцати.

Однако не все в войске захватчика разделяли это мнение. Если сам Черный Принц и его правая рука Джон Чандос благоразумно стояли за отступление, то гасконцы рвались в бой. Численное превосходство? При Креси было такое же, что не помешало одержать победу. Как можно дать ускользнуть всему этому богатству, всем этим сеньорам-толстосумам? Никогда больше не подвернется такой случай заработать жирный выкуп!

Капталь де Бюш и его гасконцы сделали все, чтобы затянуть движение своей армии, и так в этом преуспели, что в субботу 17 сентября Черный Принц обнаружил себя обойденным, так как противник воспользовался другой дорогой. Уже виднелись стены Пуатье… Не имея больше возможности уклоняться от боя, Черный Принц, подобно своему отцу, предпочел отыскать благоприятную позицию и стать там лагерем. Его выбор пал на лес Нуайе, располагавшийся на небольшой возвышенности. Колючие заросли представляли собой естественное укрепление для лагеря. Затем ему оставалось только ждать…

В тот же день к вечеру войско Иоанна Доброго прибыло на плато, примыкавшее к лесу Нуайе, на так называемое поле Бовуар. Между обоими лагерями протекал Миоссон, небольшой ручей, приток Клэна, реки, извивающейся по заболоченной местности. Чтобы перейти ее, имелся брод. Было уже слишком поздно, чтобы предпринимать что бы то ни было, и король решил ждать…

***

На следующий день на рассвете король, прослушав мессу, разослал разведчиков. Потом, дождавшись их возвращения, приказал войску построиться в «боевые порядки», иначе говоря, по полкам. Иоанн Добрый решил составить три полка: самый главный он собирался доверить дофину Карлу, придав ему в помощь братьев — Людовика Анжуйского и Иоанна Беррийского; вторым должен был командовать его брат Филипп Орлеанский; а третий полк, резервный, он оставлял за собой.

Таким было представление Иоанна Доброго о командовании войсками. Все определяло наличие королевской крови, и ничего более. Ему и в голову не пришло, что опасно доверять армию молодым людям восемнадцати-двадцати лет без малейшего военного опыта. Согласно рыцарским правилам король и принцы должны первыми повернуться лицом к врагу: это единственное, что имело для них значение.

Впрочем, все это в любом случае было уже неважно, поскольку боевые порядки, которые выстраивались всего за несколько часов до схватки, не обладали никаким единством, составленные наспех коннетаблем и двумя маршалами, а кое-где и самими сеньорами, которые помещались там, где им больше нравилось. Словом, это было чем угодно, но только не боевым построением. А то, что три эти беспорядочные кучи с понатыканными то там, то сям знаменами гордо назывались полками, было не более чем пустым звуком.

Ангерран и Франсуа долго разыскивали знамя Бретани — чистое горностаевое полотнище.