Они никуда не ушли, они все остались: сначала англичане, отказавшиеся сдать захваченные крепости и распустить отряды; потом — гасконцы, всегда охочие до грабежа и нападений, чтобы получить выкуп; англо-наваррские войска Карла Злого, по-прежнему удерживающие Эвре и Котанен; наконец, наемники всех мастей, призванные либо той, либо другой стороной: немцы, фламандцы, швейцарцы, итальянцы, испанцы. Зачем им было уходить? Чего ради покидать самую богатую страну христианского мира, в которой все они могли добыть себе состояние?

Одним махом солдаты превратились в мародеров, а их отряды — в разбойничьи шайки, которые сами они называли «дружинами» или «ротами». Да, такой мир оказался гораздо хуже войны. Великие битвы, где Франция потеряла столько людей, были подобны широким ранам, откуда обильно пролилась кровь. Но со временем раны затягиваются, и кровь восстанавливается в жилах. А вот мир походил скорее на какую-то кожную болезнь. Казалось, все тело Франции, с севера до юга, поразили тысячи маленьких ранок — тысячи язв, чирьев, гнойников. И вскоре несчастная Франция скрючилась, закричала от боли, которую причиняла ей эта невыносимая экзема.

Хуже того — Франция начала чесаться, чем лишь усугубила свою болезнь. Когда какая-нибудь «рота» слишком уж усердствовала и терпеть ее грабежи становилось совсем невмочь, против нее бросали отряд наемников. Но наемники, в свою очередь, сами становились бандитами, против них приходилось нанимать других… и так до бесконечности. Франция запустила себе ногти под кожу и уже не переставала терзать себя. Теперь сражались не только при Креси или Пуатье — вся страна превратилась в гигантское поле битвы…

Едва вернувшись из Англии, Иоанн Добрый решил действовать. Он счел своим долгом воплотить, наконец, в жизнь великую мечту, с которой никогда не расставался: отправиться в крестовый поход. Он написал в Авиньон, Папе Иннокентию VI, с тем, чтобы тот благословил его стать во главе святого воинства, на что государь-понтифик весьма охотно согласился. Иоанн II был в восторге: наконец-то он покроет себя славой в боях против неверных. Не в том ли состоит первейший долг короля-христианина?

К несчастью для него, осуществление этого прекрасного плана задержалось из-за одного непредвиденного события. 21 ноября 1361 года во время чумного поветрия умер в возрасте пятнадцати лет, не оставив потомства, Филипп де Рувр, герцог Бургундский. Выходило так, что его наследником становился ближайший родственник — король Франции. Появилась уникальная возможность присоединить эту богатейшую область к французской короне. В самой Бургундии к этому уже были готовы. Если бы король так и поступил, ему бы никто не воспротивился.

Но Иоанна Доброго в который раз осенила неожиданная идея. Вместо того чтобы включить Бургундию в состав своего королевства, он решил даровать ее своему любимцу — младшему сыну, маленькому Филиппу, тому, кто остался подле него при Пуатье и заслужил прозвище «Отважного». Ни на мгновение Иоанн Добрый не задумался над последствиями своего решения. Разумеется, Филипп сохранит ему верность! Разумеется также, что он поладит и со своим братом Карлом, когда тот станет королем. А потом? Как поведут себя потомки Филиппа? Вместо того чтобы увеличивать Францию, король в самом ее сердце создал отдельное государство…

Прежде чем уступить Бургундию младшему сыну, Иоанн II решил незамедлительно посетить ее в сопровождении своего доверенного лица, шамбеллана Жана де Танкарвиля. Король был очень хорошо принят своими бургундскими подданными, но по случаю этой поездки сделал неприятное открытие: повсюду в стране было весьма небезопасно. Во всех областях мародеры держали себя как хозяева. Никакой властитель не смог бы потерпеть такое положение, вот и Иоанн Добрый решил покончить с разбойничьими «дружинами». Он поручил это дело Жану де Танкарвилю, а сам отбыл в Париж.

Графу де Танкарвилю предстояло набрать со всей Франции рыцарей, чтобы составить войско и перетянуть на свою сторону одного из самых могущественных дружинных вождей — Арно де Серволя по прозвищу Протоиерей.

Вот уж кем Протоиерея нельзя было назвать, так это заурядной личностью. Происходя из захудалого дворянства, родившийся в Перигоре около 1320 года, он никогда не был расстригой, вопреки тому, что утверждала молва. Просто ему досталось в наследство архипресвитерство Велин близ Перигё, но, согласно обычаям того времени, он предпочел остаться человеком светским, сохранив, однако, за собой и звание, и доходы, а архипресвитерством поставил управлять настоящего священника. Вокруг себя Арно де Серволь собрал целую маленькую армию, которую содержал на собственный счет, следуя в этом примеру крупных сеньоров. Когда в 1356 году Иоанн Добрый созвал под свои знамена дворянство, Арно де Серволь, подобно всем остальным, вместе со своим войском отправился служить королю. При Пуатье Протоиерей, в отличие от многих, проявил верность и мужество, достойные подражания. Он был среди тех, кто до последнего сражался возле своего государя. Как и Иоанн Добрый, он сдался лишь в самой крайности, весь израненный. После внесения выкупа был освобожден, выгодно женился, потом внезапно овдовел, унаследовав немалое имущество своей жены. Вот тут-то все и полетело кувырком: этот безупречный рыцарь вдруг поставил себя вне закона.

Во главе настоящей армии он в течение целого года, с июля 1357-го по сентябрь 1358-го, опустошал Прованс. Папа был так напуган, что вынужден был заплатить ему внушительную сумму, лишь бы он пощадил Авиньон. Затем, прихватив все накопленные деньги, Арно де Серволь обосновался в Бургундии и жил там, словно король. Время от времени он устраивал налет на какую-нибудь деревню или даже город, чтобы не потерять сноровки, но не прибегал при этом к зверствам, которые для других капитанов были делом обычным. Протоиерей, конечно, был разбойник, но все же не чудовище…

К этому-то человеку и прибыл в середине декабря 1361 года Жан де Танкарвиль. Он явился не с пустыми руками, но, имея при себе два веских довода: грамоту о помиловании, подписанную Иоанном Добрым, и сумму в пятнадцать тысяч золотых, если Протоиерей согласится поступить на королевскую службу.

Шамбеллан был готов к упорному сопротивлению, даже к отказу, но, к его удивлению, Арно де Серволь согласился с видимой охотой.

Он устал от своей нынешней жизни и желал лишь одного: служить королю. Таким образом, дело уладилось.

Графу де Танкарвилю оставалось теперь выполнить вторую часть королевского поручения: набрать рыцарское войско. Прежде чем отправиться к Протоиерею, Танкарвиль во все стороны разослал гонцов с письмами. Составляя свой список, не забыл он и Франсуа де Вивре, печального рыцаря, присоединившегося к ним в Шелле, к которому он сразу же почувствовал симпатию. Впоследствии Франсуа неизменно восхищал его своими воинскими качествами…

Так вышло, что 15 декабря 1361 года в лабиринт замка Вивре углубился всадник, везущий сумку, украшенную лилиями, — королевский гонец.

Содержание доставленного им послания оказалось простым: граф де Танкарвиль приветствовал Франсуа де Вивре, уверяя его в своей дружбе, и просил как можно скорее прибыть в Сольё для участия в боевых действиях против разбойничьих «рот». Франсуа не замедлил откликнуться на этот призыв и уехал в тот же день, поцеловав Ариетту и Изабеллу — пышущего здоровьем младенца двух с половиной месяцев.

Франсуа сопровождал Оруженосец. Этот последний указал ему среди стражников самого толкового, и Франсуа по его совету доверил тому всю военную власть над замком, перестройка которого неустанно продолжалась. Франсуа уезжал со спокойной душой. С таким гарнизоном, с крестьянами-лучниками и лабиринтом его жена и дочь будут в безопасности…

Согласно приказанию, Оруженосец следовал за своим господином в полном молчании, держа на плече огромную секиру. Под впечатлением от подвигов Верзилы Ферре, история которого распространилась по всей Франции, он вбил себе в голову, что должен во всем следовать его примеру. Ради этого он усиленно упражнялся и горел желанием показать своему сеньору, суровость которого приводила его в отчаяние, на что он способен.

Первую ночевку они сделали в Ренне, вторую — в Витре. Два первых дня миновали без происшествий: кругом царило спокойствие, лишь дымки поднимались над соломенными крышами. Они все еще не выехали за пределы Бретани, и Франсуа даже в голову прийти не могло, что, как это ни парадоксально, своим спокойствием Бретань, исключенная из мирного договора в Бретиньи, была обязана продолжающейся войне за наследство между сторонниками Монфора и герцогини де Пентьевр. Сейчас, правда, установилось перемирие, но войска обеих сторон не были распущены; солдатам по-прежнему платили, и командиры поддерживали среди них строгую дисциплину…

Лишь в начале третьего дня, когда они свернули к Лавалю, начался кошмар. Франсуа и Оруженосец проезжали через сожженную деревню. От нее ничего не осталось, жители все до единого исчезли. Они подумали было, что это последствия недавней войны, но руины еще дымились. Что бы это значило?

Ответа им не пришлось долго ждать. В следующей деревне их поджидало еще более ужасное зрелище. Изувечены были все мужчины: у одних выколот глаз, у других отрезаны уши или нос, у третьих вместо кистей остались культяшки, некоторые ковыляли на костылях, лишившись ступни. С женщинами, казалось, ничего не случилось, но, судя по трагическому выражению лиц, можно было догадаться и об их судьбе.

Франсуа приблизился к крестьянину, одному из немногих, кто выглядел целым.

— Кто это с вами сделал?

— Англичане, монсеньор.

— Но сейчас же мир!

— Так ведь они англичане, монсеньор! Заявились сюда на прошлой неделе. Они все у нас отняли, потом изнасиловали наших жен, а нас покалечили смеха ради. Торчали тут два дня…

— Тебе, похоже, повезло больше других…

Человек не ответил, помрачнел и повесил голову. Франсуа пожалел о своих словах и снова пустился в путь.

Дорогу словно вехами отмечали трупы крестьян, наполовину исклеванные воронами и обглоданные волками. Время от времени попадался повешенный, качающийся на дереве, весь покрытый инеем.

Они провели ночь в Лавале. А наутро продолжился тот же монотонный кошмар: разоренные деревни, мертвецы, калеки, и все тот же ответ на расспросы Франсуа:

— Англичане…

В действительности же мучителями этих бедняг далеко не всегда были именно англичане. Эта одичавшая солдатня принадлежала ко всем нациям западного мира. Попадалось даже немало французов и бретонцев. Но народ всех их обозначил одним именем: «англичане». И народ в простоте своей не ошибался, потому что именно англичане были подлинным источником бедствий. Все пошло с того самого дня, Дня всех святых 1337 года, когда английский король объявил войну королю Франции.

Крестьяне, однако, встречали свои несчастья мужественно. Сельская местность отнюдь не замерла: люди заново отстраивали свои дома, заставляя себя верить, что следом за их разорителями не придут другие. В одном местечке неподалеку от Мана, где восстановительные работы шли полным ходом, Франсуа заметил беременную женщину, которая, несмотря на свое положение, толкала тяжелую тачку с камнями. Он усмотрел в этом своего рода символ надежды, победу жизни над смертью, и протянул женщине монетку.

— Возьмите… для ребенка.

Женщина посмотрела на него с ненавистью и плюнула на землю.

— Он — от англичанина, который меня изнасиловал. Как только это отродье на свет появится, я его тут же веревкой удавлю! Богом клянусь и всеми его святыми!

И она снова взялась за свою тачку…

Самое ужасное зрелище Франсуа и Оруженосец увидели на следующий день. Им и раньше попадались повешенные, в основном поблизости от деревень, на больших дубах, выдерживавших на своих ветвях двадцать, а то и тридцать трупов. Но на этом дереве были развешаны не тела, а части тел: руки, ноги, даже мужские половые органы и женские груди. Все это качалось на ветру и напоминало шест с призами на какой-нибудь ярмарке. Немного поодаль виднелась большая обугленная куча — остальное…

Они застыли, пораженные ужасом, но вскоре заметили мальчонку лет десяти, который неподвижно сидел на земле и тоже смотрел… Франсуа попытался расспросить его, но не добился никакого ответа, даже взгляда: ребенок не сводил глаз с ужасного дерева. Франсуа спешился и силой усадил его на коня впереди себя. Он не мог его здесь оставить. Сир де Вивре намеревался отвезти мальчика в какое-нибудь место, где о нем позаботятся, — в монастырь, быть может… Так он и проехал несколько лье с ребенком на крупе коня, но вдруг посреди густого леса мальчик спрыгнул на землю и скрылся. Франсуа и Оруженосец искали его несколько часов, кричали, звали, уговаривали вернуться, но так и не нашли.

Оба клокотали от гнева. Но невыносимее всего им было опаздывать, приезжать, когда уже слишком поздно. Ни разу не удалось им увидеть никого из этих мерзавцев. О, если бы только им попался хоть один, или десять, или сто, с какой радостью, с каким неистовством они устроили бы им кровавую баню!..

В Сен-Кале им показалось, что эта безумная надежда готова осуществиться. Крестьяне сказали, что одна банда англичан устроилась чуть поодаль, на кладбище. Время от времени разбойники устраивают набег на городишко, требуют провизию, нескольких женщин и со всем этим уходят… Франсуа и Оруженосец справились о направлении и помчались туда тройным галопом.

Спустился вечер. Ни зги не было видно на обледенелой дороге, но это их не остановило. Добравшись до кладбища, они спешились и двинулись дальше, приникнув к земле. Они не хотели позволить гневу взять верх над осторожностью: вдвоем у них был только один шанс на победу — внезапность. Наконец, так и не услышав никакого шума, они бросились вперед: Оруженосец — размахивая своей секирой, Франсуа — боевым цепом. Оба резко остановились, вскрикнув от досады. Мародеры ушли. Никого. Хотя нет, тут оставались женщины, голые, привязанные к могильным крестам, с распоротыми животами. Со смертной тоской в душе они вернулись в Сен-Кале, чтобы объявить новость жителям…

Неподалеку от Орлеана Франсуа и Оруженосец выехали к Луаре и ее берегом достигли Кона. Река несла трупы. Они заметили даже плывущий мешок, в котором кто-то еще шевелился, но были слишком далеко, чтобы помочь. После Кона они свернули к Морванским горам и миновали Кламси, затем Везле.

Все так же тянулась цепочка истерзанных, поруганных селений. Сразу после Везле они увидели деревню, где остались одни мужчины, потому что бриганы увели оттуда всех жительниц женского пола, исключая старух и грудных младенцев. А еще чуть дальше — разоренный монастырь.

Обитель, принадлежавшая бенедиктинскому ордену, была богата. Там производили великолепное вино, и «дружиннички», явившиеся туда на прошлой неделе, унесли все, вплоть до самого маленького бочонка. Но это бы еще полбеды. Они пошли дальше, расхитив все богослужебные предметы: дароносицы, кресты из драгоценных металлов, золотые ризы. Это было уже святотатством, хотя каждый знал, что грабителям до того нет никакого дела. Однако самое непоправимое они учинили не в церкви, не в подвалах, а в библиотеке.

Франсуа, получивший в монастыре приют на ночь, наткнулся на нее случайно. Его глазам предстал неописуемый разгром: сломанная мебель, груды изодранных или сожженных листов, засохшие лужи цветных чернил. И среди этого хаоса — одинокий монах, сидящий на скамье с поникшей головой. Его горе было столь очевидно, что Франсуа присел рядом, ничего не говоря, потому что перед таким бедствием слова были бессильны. Франсуа мог лишь поделиться с ним теплом своего присутствия. После долгого молчания монах все же заговорил.

— Здесь были такие редкие книги, что случайным посетителям их никогда и не показывали, — на греческом, на еврейском, даже на сарацинском языке… А они явились и все уничтожили. Я им говорил, чтобы они остановились и лучше уж забрали все с собой. Ведь книги имеют огромную ценность, и негодяи могли бы получить за них много денег. Но они только смеялись и продолжали рвать и жечь…

Монах подобрал пустой переплет, валявшийся у его ног.

— Это было «Житие Людовика Святого» Жуанвиля. Я его сам переписал и украсил миниатюрами. У меня ушло на него три года…

«Житие Людовика Святого»! Франсуа встал, исполненный негодования. Он яростно ударил по скамье кулаком.

— Они заплатят за это, отец мой! Они заплатят!

В Сольё Франсуа прибыл 24 декабря 1361 года. Там уже собрались многие сеньоры. Жан де Танкарвиль заметил Франсуа и сердечно принял его:

— А вот и наш печальный рыцарь! Добро пожаловать к нам, сир де Вивре. Вы сейчас в лучшем расположении духа?

Франсуа отрицательно покачал головой. С мрачным и гневным лицом он поведал об ужасах, которые повстречал по дороге.

Шамбеллан Франции вздохнул.

— Какая у вас чувствительная душа! Если бы я сам не видел вас в деле, никогда бы не подумал, что при этом вы рыцарь таких боевых достоинств.

Он дружески взял его за руку.

— Пойдемте же, я представлю вас славнейшим нашим дворянам.

В самом деле, в Сольё съехались целые толпы рыцарей, все в праздничном платье, поскольку был канун Рождества и в церкви сейчас как раз служили полуночную мессу. Тут Жан де Танкарвиль и познакомил Франсуа с Жаком, герцогом де Бурбоном, с графом де ла Маршем, с Луи, графом де Форе, и со многими другими носителями прославленных имен. Франсуа спросил, входит ли Бертран дю Геклен в их число.

— Нет, после своих подвигов в Иль-де-Франсе он отправился изгонять «роты» из Нормандии. Милостью короля он теперь — сир де Ла-Рош-Тессон и предводитель рыцарского ополчения.

Франсуа пожалел о его отсутствии, но искренне порадовался этой заслуженной награде. В любом случае Франсуа был уверен, что рано или поздно увидится с супругом крестной матери своего ребенка. Вдруг он заметил группу людей, державшихся в стороне.

— А кто это такие?

— Арно де Серволь и его капитаны. Вы не знаете Протоиерея?

— Видел при Пуатье…

— С тех пор он успел побывать главарем «дружин», но я убедил его вернуться на нашу сторону.

Франсуа даже забыл, что говорит с шамбелланом короля. Виденный на дорогах кошмар был слишком свеж в его памяти.

— Как? Вы осмелились вести переговоры с убийцей? Танкарвиль мог бы рассердиться, но не сделал этого.

— Не спешите судить… Протоиерей, конечно, был бриганом, но и тогда он действовал лишь как человек военный, не более того. Его нельзя упрекнуть ни в одной из тех жестокостей, которые вы повстречали. Он причинял лишь то зло, которое причиняет любое войско, не более и не менее. К тому же сам король решил принять его на службу. Ведь не назовете же вы короля пособником убийцы?

Франсуа промолчал, и граф де Танкарвиль подвел его к Протоиерею. Тот был в доспехах, но без шлема. У него был щит с идущим[45] золотым оленем. Лазурное поле щита окаймлял бордюр из «безантов» — маленьких золотых же кружочков. Арно де Серволь любезно приветствовал Франсуа и представил ему своих капитанов: своего брата Пьера, Гастона де ла Парада, Бернара д'Оргейля, Бидо ле Бурка…

Полуночная месса проходила в церкви Сент-Андош, главном храме Сольё. Присутствуя на ней, Франсуа был особенно печален. Как все изменилось со времени его женитьбы — за какой-то один год! Сколько страданий, горя, сколько утраченных надежд! Даже вид церкви вносил мрачную ноту. Англичане подожгли ее два года назад; хоры все почернели, а сквозь дырявую кровлю накрапывал мелкий дождик…

Из Сольё армия двинулась в Бон, где встала на зимние квартиры и долгое время оставалась в бездействии. Выпали обильные снегопады, и предпринять какую бы то ни было операцию представлялось невозможным. Но и с мародерскими «ротами» было то же самое: они затаились в своих убежищах.

В конце февраля Франсуа узнал из послания, прибывшего из Вивре, новость, которая наполнила его радостью: Ариетта снова была беременна! Она надеялась, что Франсуа поспеет к родам, и просила его подобрать ребенку крестных. Если родится мальчик, то будет, конечно, Луи, а если девочка, то она предлагала назвать ее Катериной, по имени ее матери.

Франсуа не колебался. Он немедленно отправился к графу де Танкарвилю и просил, чтобы они вместе с женой стали крестными родителями его будущего ребенка. Вельможа согласился, не заставив себя упрашивать. Он всегда ценил Франсуа и был рад крестить его ребенка.

Во время этих дней вынужденного бездействия Франсуа решил поближе узнать своих новых знакомцев. Танкарвиль сказал ему, что Протоиерей ничего общего не имеет с теми чудовищами, которые пытали людей ради собственного удовольствия, поэтому Франсуа захотел убедиться в этом самолично. Так он сошелся с Бидо ле Бурком и даже завел с ним дружбу.

Бидо ле Бурк, родом из Лионне, был весьма краснолиц. Толстый, если не сказать тучный, что не мешало ему быть грозным в бою, он любил жизнь, и особенно вино. Здесь, в Боне, он мог предаваться своей страсти с легким сердцем. Опьянение не портило его характер. У него имелся бесконечный запас игривых песенок, которые все, так или иначе, задевали святош. Нравственные терзания ему были неведомы: он шел туда, где его ждали легкая пожива и верная выпивка. Послужив во французском войске, он вернулся домой, в Лионне, а когда Арно де Серволь из Прованса перебрался в Бургундию, последовал за ним.

На вопросы Франсуа он давал вполне недвусмысленные ответы: он и сам никогда не убивал беззащитных и не видел, чтобы другие убивали женщин и детей. Протоиерей бы этого не допустил. Насчет женщин, конечно, бывало, что потискают одну-другую, но это и все.

Наконец 15 марта 1362 года пришел приказ: армии надлежит двигаться к югу, навстречу «дружине» Малыша Мешена. Действительно, Малыш Мешен и его люди недавно захватили замок Бринье — мощную крепость близ Лиона, и теперь контролировали оттуда всю область. И речи быть не могло, чтобы оставить в их руках позицию, которая угрожала не только городу Лиону, но и путям сообщения по всей долине Роны.

На деревьях вновь появились почки, когда Франсуа пустился в поход. Ужасы декабря понемногу изгладились из его памяти. Он чувствовал себя лучше, и ожидание рождения новой жизни в замке Вивре немало тому способствовало.

Пестрое войско, которое имел под своим началом граф де Танкарвиль, разделилось надвое. В авангарде выступили Протоиерей и его люди, лучше знакомые с этой местностью; за ними — Танкарвиль с рыцарями. Франсуа среди них не было. Он предпочел общество Бидо ле Бурка, чей веселый нрав пришелся ему по вкусу. Да и в любом случае Франсуа предпочитал грубость бывших бриганов пустоте и ничтожеству иных сеньоров.

Так что теперь он даже с удовольствием продвигался вдоль цветущих берегов Соны. Местность была спокойна, дурные воспоминания оставили его. За Франсуа следовал Оруженосец — молча, как и велел ему господин, по-прежнему сокрушаясь о его суровости.

31 марта показался Божё. Бидо ле Бурк, который в течение дня беспрестанно рассылал разведчиков, приблизился к Франсуа и поехал с ним бок о бок. Франсуа пошутил:

— Подъезжаем прямо к столице «божоле»[46]. Вы должны быть счастливы!

Но Бидо, казалось, было не до шуток.

— Разведчики донесли, что в округе орудует Нетопырь.

— Нетопырь?

— Вожак одной из «рот». Его так прозвали, потому что он нападает только ночью.

Франсуа стало не по себе.

— А как его настоящее имя?

— Никто не знает. Но у него есть герб: красная летучая мышь с золотыми глазами на серебряном поле и даже девиз по-латыни: «Omnibus hostis»[47]… Видно, сам Бог хочет, чтобы мы его одолели, потому что это — наихудший из всех!

Миновав Божё, Протоиерей решил разбить лагерь в чистом поле. Потом передал приказ через своих капитанов:

— Всем оставаться в своих палатках, держать оружие под рукой и не спать. Как только протрубят тревогу — выскакивать и никому не давать пощады.

Франсуа и Оруженосец вернулись в палатку. Спустилась ночь. В темноте они не видели друг друга и не разговаривали, но думали об одном и том же: только бы этот Нетопырь напал! Оруженосец с такой силой сжимал рукоять секиры, что у него заболели суставы, а Франсуа беспрерывно крутил железным шаром своего цепа. Спустя какое-то время, которое показалось им бесконечностью, в ночи действительно раздался долгожданный крик:

— Тревога!

Они вскочили. Светила полная луна. Враг был хорошо различим. Чтобы узнавать своих и не перебить друг друга в темноте, люди Нетопыря носили поверх кольчуг или лат белые туники, подобные тем, что надевали крестоносцы, только крест на них заменяла красная летучая мышь.

Нетопыри рассыпались по всему лагерю и заметались, как перепуганные птицы: эффект внезапности, на который они привыкли рассчитывать, вдруг обернулся против них самих прежестоким образом. Франсуа увидел двоих, пробегавших мимо. Первого он ударил в лицо, другой продолжал мчаться, не останавливаясь, но Франсуа успел, обернувшись, достать круговым движением затылочную часть его каски. Разбойник упал, оглушенный. Одним прыжком

Франсуа оказался над лежащим и прикончил его двумя мощными ударами. Он выпрямился с окровавленным оружием в руке. Лагерь, еще несколько минут назад такой тихий, теперь был наполнен ужасным гвалтом. Невозможно было понять, что производит больше шума: боевые кличи солдат Протоиерея или вопли отчаявшихся людей Нетопыря. Один боец превосходил всех прочих доблестью и мощью — это был не кто иной, как Оруженосец. Размахивая направо и налево своей огромной секирой, которую держал обеими руками, он разрубал руки, ноги, туловища, головы… Не будет преувеличением сказать, что во многом исход боя решился благодаря ему. При виде этой страшной фигуры та малость мужества, что еще оставалась у нетопырей, окончательно их покинула. По рядам разбойников прокатился крик:

— Верзила Ферре вернулся! Верзила Ферре вернулся!

С этого момента их охватила самая отчаянная паника.

Они валились как мухи и позволяли взять себя без сопротивления. Их главарь, узнаваемый по тому, что носил не тунику, а доспехи с собственным гербом, тоже был схвачен. Бой закончился.

И тут началось странное дело. Не сговариваясь, люди Протоиерея сорвали со своих пленников одежду и, вооружившись гвоздями, принялись распинать их на деревьях. Ошеломленный, Франсуа вознамерился помешать казни. К нему вернулось ужасное воспоминание о Черной Чуме… Разумеется, обстоятельства были далеко не теми же самыми, но подобной участи не заслуживает ни одно человеческое существо. И Франсуа заметался среди своих соратников с криком:

— Остановитесь! Христианин не имеет права так поступать!

Но никто его не слушал. Бриганов крепко держали и, прижимая к деревьям, вгоняли гвозди в их ступни и ладони. Вскоре в лагере были слышны лишь крики распинаемых да увещевания Франсуа. Не сумев заставить людей слушать себя, он попытался действовать силой и бросился на солдат. Его оттолкнули с такой яростью, что он упал навзничь. Сир де Вивре поднялся с земли, вне себя от гнева. Это уже слишком! Он помешает этой гнусности во что бы то ни стало — если понадобится, то даже ударами боевого цепа…

Чья-то рука легла на его плечо. Франсуа стремительно обернулся, готовый нанести первый удар, но вовремя сдержался. Перед ним был сам Протоиерей.

— Успокойтесь, сир де Вивре. Ваше негодование праведно, но тут оно ни к чему.

— Это же ваши люди! Прикажите им остановиться!

— Нетопырь сам всегда распинал пленных. Вы этого не знали? Будет только справедливо, если с ним поступят точно так же. Впрочем, он и сам наверняка находит это естественным.

Протоиерей поискал главаря шайки и обнаружил его уже прибитым к дереву за две руки и одну ногу. Какой-то солдат как раз готовился всадить четвертый гвоздь.

— Не правда ли, Нетопырь, ты получил лишь то, что заслужил?

Разбойник обливался крупным потом, стискивая зубы, чтобы не закричать. Протоиерей обернулся к Франсуа.

— Вот видите, он не отнекивается. А теперь я хотел бы с вами поговорить.

— Зачем?

— Я вам объясню. Не угодно ли последовать за мной?

Франсуа, поколебавшись немного, зашагал рядом с Протоиереем. Оруженосец, тоже после некоторого колебания, двинулся следом. Франсуа сухо бросил ему:

— Уходи.

Оруженосец не упорствовал. Смущенный, он ушел в ночь со своей огромной секирой на плече.

Шатер Протоиерея был воистину великолепен — ярко освещенный факелами и украшенный медвежьими и леопардовыми шкурами. Щит с золотым оленем, окруженным золотыми безантами, висел на опорном столбе. Имелось тут множество сундуков и ларцов, в которых, как можно догадаться, содержались сокровища; было и великолепное оружие, разбросанное в беспорядке. Протоиерей уселся в кресло и предложил Франсуа занять то, что стояло напротив.

В первый раз Франсуа смог рассмотреть его как следует. Протоиерей был одет в черное платье, прошитое золотой нитью; башмаки на его ногах были с загнутыми кверху носами непомерной длины. Его волосы были черны, насколько это возможно; лицо — изможденное, с выпуклым лбом. Пожалуй, Протоиерей напоминал Жана, но в его чертах сквозило что-то гораздо более острое, жестокое. Необычайно тонкие и длинные пальцы словно противоречили облику военного вождя; на одном из них сверкал алмаз дивной величины.

Протоиерей взял со столика золотой кувшин и наполнил два кубка из того же металла. Затем протянул один Франсуа.

— Это «вино Ночи», лучшее, что у меня есть.

Франсуа не шелохнулся. Арно де Серволь верно понял причину его сдержанности.

— Можете пить без опасения. Оно не разбавлено кровью. Монахи, которые его производят, угостили меня от доброго сердца.

Франсуа взял кубок и подождал… Протоиерей отхлебнул маленький глоток.

— У вас чистая душа, сир де Вивре, а мне как раз требуется поговорить с кем-то, у кого чистая душа. Сегодня это такая редкость. Кругом либо мерзавцы вроде меня, либо дураки вроде короля Иоанна и его рыцарей.

Франсуа был совершенно сбит с толку таким вступлением.

Протоиерей продолжил:

— Вы спросите меня, что это значит — человек с чистой душой? Это — тот, кого не способно затронуть зло. Он может оказаться среди наихудших гнусностей и ужасов, но ничто из этого к нему не пристанет.